Страница:
Итак, говоря словами миссис С.В.Уэйт в ее любопытной книге "Мормонский пророк", случилось, что "Бригему Юнгу, Великому и Верховному Государю, иначе говоря - Богу, было "откровение", на основании которого он приказал президенту Дж.С.Хейту, епископу Хигби и Джону Д.Ли (приемный сын Бригема) собрать побольше людей из тех, на кого можно положиться, одеть их индейцами, напасть на проклятых язычников (так говорилось в "откровении") и сразить всех до единого стрелами Всевышнего, чтобы никто не мог поведать миру, как обстояло дело; если понадобится, привлечь настоящих индейцев в качестве союзников, посулив им часть добычи. Долг свой выполнить точно и без промедления, скот пригнать до наступления зимы, ибо такова воля Всемогущего Господа Бога".
Задание, заключенное в "откровении", было добросовестно выполнено. Большой отряд мормонов, нарядившись индейцами и разрисовав себе лица, нагнал обоз примерно в трехстах милях к югу от Солт-Лейк-Сити и там на него напал. Переселенцы тотчас окопались, превратили свои фургоны в редуты и мужественно и успешно отбивались целых пять дней. Миссурийцев и арканзасцев не очень-то запугаешь жалкой пародией на "свирепых индейцев", прозябающих в Юте! Каждый переселенец готов был сражаться с пятьюстами из них.
На шестой день мормоны решили прибегнуть к военной хитрости. Отступив к верхнему краю "Луга", они переоделись, смыли с себя краску и, вооруженные до зубов, подъехали в фургонах к осажденным переселенцам, поднявши белый флаг парламентеров. Увидев белых людей, переселенцы побросали ружья и приветствовали их радостными криками. В ответ на белый флаг, вряд ли даже подозревая всю патетичность своего жеста, они подняли на воздух младенца, одетого в белое.
Во главе этих неожиданных белых "избавителей" стояли президент Хейт и епископ мормонской Церкви Джон Д.Ли. О дальнейших действиях этих предводителей мистер Крэдлбо (исполнявший в то время обязанности федерального судьи в Юте, а впоследствии - сенатор от Невады) рассказал в своей речи, произнесенной в конгрессе:
"Заявив, что находятся в хороших отношениях с индейцами и что последние настроены весьма свирепо, они предложили свое посредничество, обещав переселенцам походатайствовать за них перед индейцами. Переговоры длились несколько часов, и после (мнимого) совещания с индейцами парламентеры предъявили ультиматум, якобы продиктованный дикарями, согласно которому переселенцам предписывалось всем до единого покинуть лагерь, оставив в нем все, вплоть до оружия. Мормонские же вожди обещали привести военные отряды и конвоировать переселенцев до ближайших поселений. Ради спасения своих семей переселенцы условия приняли. Мормоны удалились, а затем вернулись с вооруженным отрядом в тридцать или сорок человек. Переселенцы выстроились в колонну: впереди шли женщины и дети, за ними мужчины, и наконец шествие замыкала мормонская охрана. Когда в таком порядке они прошли примерно с милю, был дан сигнал - и началось избиение. Почти все мужчины были убиты на месте выстрелом в спину. Только двоим удалось убежать на сто пятьдесят миль в пустыню, но их там нагнали и убили. Женщины и дети, пробежав ярдов двести, были добиты "охраной" и индейцами. Из всего обоза уцелели семнадцать душ дети, из которых самому старшему не было восьми лет. Так, сентября 10-го в год 1857 совершилось одно из самых жестоких, подлых и кровожадных убийств во всей истории нашей родины".
В этой бойне мормоны уничтожили сто двадцать человек.
С неслыханным мужеством открыл судья Крэдлбо заседание суда и призвал Мормонию к ответу за массовое убийство. Какая картина! Суровый ветеран, одинокий, гордый и мужественный, гневно взирающий на мормонских присяжных и аудиторию, состоящую сплошь из мормонов, - он то издевается над ними, то обрушивает на них молнии своей ярости!
Вот что писала "Территориел энтерпрайз" в передовой, посвященной этому событию: "он говорил и действовал с неустрашимостью и решительностью, достойной Джексона; но присяжные отказались признать состав преступления и не захотели даже высказаться по отдельным пунктам обвинительного акта; со всех сторон неслись угрозы в адрес судьи и правительственных войск, имеющие целью заставить его отступиться от взятого им курса.
Убедившись в полной бесполезности присяжных, судья распустил их, облив их ядом своего сарказма. Затем, будучи облечен исполнительной властью, он один, без всякой посторонней помощи, принялся за дело. Он допрашивал свидетелей, производил повсеместно аресты и тем внес такое расстройство в ряды "святых", какого они не знали со дня основания мормонской общины. Перепуганные старшины и епископы, по последним сведениям, бежали, спасая шкуру; последовали удивительные разоблачения, и выяснилось, что самые высокие служители церкви замешаны в многочисленных убийствах и ограблениях "язычников", имевших место в последние восемь лет".
Если бы в ту пору губернатором Юты был Харни, Крэдлбо нашел бы у него поддержку, и тогда приведенные им доказательства виновности мормонов в последней бойне, а также во многих ранее совершенных убийствах доставили бы кое-кому из граждан бесплатный гроб и в придачу - случай им воспользоваться. Но в ту пору пост федерального губернатора занимал некий Камминг, который из странного желания щегольнуть объективностью всячески ограждал мормонов от посягательств правосудия. В одном случае он даже выступил в печати с протестом по поводу того, что судья Крэдлбо привлек правительственные войска для выполнения своих задач.
Миссис Уэйт заключает свой в высшей степени интересный отчет о зверской бойне следующим замечанием и кратким обзором улик, отличающимся точностью, достоверностью и четкими формулировками:
"Для тех, кто склонен еще сомневаться в причастности Юнга и его мормонов к этому делу, предлагается настоящий свод улик и обстоятельств, которые не просто указывают на возможность их виновности, но и доказывают эту виновность с полнейшей достоверностью:
1. Показания самих мормонов - участников дела, снятые судьей Крэдлбо в присутствии помощника шерифа Соединенных Штатов Роджерса.
2. Отсутствие какого бы то ни было упоминания об этом деле в отчете, представленном Бригемом Юнгом в качестве инспектора по делам индейцев. Также полное молчание обо всем в церкви, которое было нарушено лишь спустя несколько лет после упомянутых событий.
3. Бегство в горы высокопоставленных представителей как духовной, так и мирской власти мормонов в самом начале следствия, предпринятого по этому делу.
4. Замалчивание всей истории церковным органом "Дезерет ньюс" единственной газетой, выходившей в ту пору в Юте; когда же газета через несколько месяцев и высказалась по этому поводу, то лишь затем, чтобы отрицать причастность мормонов к совершенным преступлениям.
5. Показания детей, уцелевших после бойни.
6. Тот факт, что на следующий день после резни в ряде мормонских семей появились как дети, так и имущество, принадлежавшее убитым.
7. Показания индейцев, находившихся неподалеку от места резни; показания эти приводятся не только Крэдлбо и Роджерсом, но подтверждаются также и рядом офицеров, а также Дж. Форнеем, который в 1859 году занимал пост инспектора по делам индейцев в территории Юта. Свои показания упомянутым лицам индейцы давали добровольно и неоднократно.
8. Показания капитана 2-го драгунского полка Р.П.Кембелла, откомандированного весною 1859 года в Санта-Клара для охраны путешественников по дороге в Калифорнию, а также для расследования случаев нападения на них индейцев".
В. О НЕКОЕМ СТРАШНОМ УБИЙСТВЕ,
КОТОРОЕ ТАК И НЕ БЫЛО СОВЕРШЕНО
[На всем белом свете не сыскать существа безобиднее Конрада Виганда из Голд-Хилла, Невада. Овечка, возомнившая себя пороховым складом, готовым взорваться в любую минуту, - вот кто такой Конрад Виганд. Устрица, возомнившая себя кашалотом, болотная гнилушка, возомнившая себя сияющей звездой с орбитой в биллионы миль, летний зефир, возомнивший себя ураганом, - вот что такое Конрад Виганд! Следует ли удивляться после этого, что он воображал, будто весь мир, затаив дыхание, ждет его слов, следит за его поступками и что при виде его страданий содрогается вся природа! Когда я с ним познакомился, он был "инспектором голдхиллской пробирной конторы" и одновременно составлял весь ее штат. Кроме того, он был уличным проповедником и предлагал миру духовное обновление через посредство несколько ублюдочной религии, которую он сам изобрел. Впоследствии он сделался журналистом, и журналистика его была именно такой, какой от него следовало ожидать: оглушительной для уха и почти не видимой для глаза. Все его трескучее велеречие помешалось в газетке величиной с двойной листок почтовой бумаги. Нет сомнения, что он в своем лице совмещает редактора, метранпажа и наборщиков, но при этом любит говорить о своем предприятии, словно помещение, которое оно занимает, раскинулось на целый квартал, а штат его насчитывает по крайней мере тысячу человек.
Немногим меньше двух лет назад Конрад на столбцах своего убогого "Народного трибуна" достаточно бесцеремонно расправился с рядом граждан, вследствие чего имел кое-какие неприятности. Тотчас он выносит всю историю на страницы "Территориел энтерпрайз", и я намерен ее привести здесь в том виде, в каком он ее подает, во всем блеске своего простодушия и редкостной откровенности. Как она ни растянута, все же читатель не прогадает, ознакомившись с ней, ибо она является едва ли не ярчайшим образцом американской журналистики на протяжении всей ее истории.]
"Территориел энтерпрайз",
янв. 20, 1870 г.
НЕСОМНЕННЫЙ СЛУЧАЙ НЕСОСТОЯВШЕГОСЯ УБИЙСТВА
Редактору "Энтерпрайз". Несколько месяцев назад, когда мистер Сутро имел случай разоблачить действия правления Комстокских приисков и хотел подвигнуть меня, среди прочих, на протест против подобного рода действия, Вы были так добры, что пытались предостеречь меня, говоря, что всякая попытка поднять кампанию против порочной практики, принятой на приисках округа Стори - в печати ли, на собраниях либо путем апелляции к властям, - неизбежно привела бы к тому, что я: а) потерпел бы крах как деловой человек; б) был бы вынужден нести все расходы, связанные с кампанией; в) в случае если стал бы упорствовать, подвергнулся бы насилию, а впоследствии даже и г) полному физическому уничтожению, - и при всем том, так бы ничего и не добился.
ВАШЕ ПРОРОЧЕСТВО СБЫВАЕТСЯ
Ваши пророчества в большей своей части сбылись, ибо: а) Пробы, с которыми до сей поры прекрасно справлялась голдхиллская пробирная контора (инспектором которой являюсь я), в результате моих выступлений в печати стали производиться в другом месте, - так по крайней мере заверяет меня президент одной из компаний. Другая работа без всякой явной причины также у меня отобрана. Не считая одного-двух, впрочем довольно значительных, исключений, нашей конторе приходится отныне довольствоваться жалкими остатками местных заказов. б) В то время как собственный мой вклад в газету "Народный трибун" уже превысил 1500 долл., мы получили от подписчиков сумму, меньшую, чем 300 долларов. в) В прошлый четверг, около полудня, на главной улице Голд-Хилла, без всякого предупреждения и объяснения причин, я был сбит с ног мощным ударом кулака, и покуда я лежал на земле, какой-то человек, которого уверили, будто я пренебрежительно о нем отзывался, стал пинать меня ногами. Личность того, кто потрудился уверить его в этом, до сих пор мною не установлена. В прошлую субботу я вторично подвергся нападению и последующему избиению, причем на этот раз нападающий предварительно довел до моего сознания причину, побудившую его действовать подобным образом; но, несмотря на неоднократные с моей стороны попытки разъяснить ему истинное положение вещей, он своих действий не прекращал. Затем тот же самый человек, убедившись в том, что путем угроз ему не удается заставить меня назвать истинные имена лиц, писавших в моей газете, ибо я был связан обещанием, до полного собственного изнеможения исхлестал меня с помощью сыромятного ремня - при совершенном отсутствии какого бы то ни было сопротивления с моей стороны, - после чего, доведя себя до одышки, стал грозить, что искалечит меня навеки, если я дерзну еще раз упомянуть его имя в печати, между тем как за минуту до своего на меня нападения этот же человек пытался меня уверить, будто в прошлую среду вечером (день, в который выходит "Трибун") меня "отпустили" домой живым лишь оттого, что считают помешанным; при всем том не следует упускать из виду тот факт, что на следующее же утро после того меня сбил с ног и избил ногами человек, по всей видимости, задумавший скрыться при помощи бегства.
[Конрад предчувствует роковую развязку.]
КОГДА ЖЕ ЗАМКНЕТСЯ КРУГ
Не берусь утверждать, скоро ли сбудутся остальные Ваши предсказания, или нет, однако, видя, как точно и скоро сбылась первая часть пророчества, и столкнувшись лицом к лицу с угрозами, исходящими от человека, являющегося одним из выдающихся представителей приисковой клики Сан-Франциско, угрозами, которые дерзко направлены против меня, являются вызовом обществу и чреваты осуществлением Ваших пророчеств полностью, - стоит ли после этого удивляться тому, что я склонен воспринимать это мое письмо как последнее свое выступление в печати, тем паче что чувство собственного достоинства, а также долга по отношению к нашему задавленному капиталом и подавленному страхом обществу, а также моя чисто американская преданность духу подлинной Свободы, перевесив соображения личной безопасности, заставляют меня привести полностью имя вышеупомянутого деятеля? Итак, это Джон Б.Уинтерс, президент компании "Оса", человек, претендующий на политическое влияние, и притом военный генерал. Имя же его частично введенного в обман соучастника и помощника в последнем поистине удивительном нападении, коему я подвергся, Филип Линч, издатель и редактор голдхиллских "Новостей".
Несмотря на нанесенные мне Джоном Б.Уинтерсом в субботу вечером оскорбления и обиду, с которыми я познакомил читателя лишь в самых общих чертах, я настолько не люблю привлекать внимание публики к чужим ошибкам, как бы серьезны они ни были и кто бы их ни совершал, будь то мужчина или женщина - безразлично, если только совершивший их находился под влиянием неподдельной страсти, и учитывая крайнюю степень возбуждения, в которое в данном случае пришел мой обидчик, а также принимая во внимание отсутствие какой бы то ни было публичности в момент совершения им нападения, я бы, по всей вероятности, дал ему время раскаяться в своем проступке, прежде чем предавать его гласности, если бы сам он не сделал этот случай общественным достоянием, дав всему городу повод говорить, будто он меня выпорол ремнем. А раз факт этот сделался повсеместно известным, то я нахожу нужным довести до сведения публики и прочие факты, с ним связанные, иначе молчание мое могло бы кое-кому показаться более чем странным и быть истолковано как доказательство того, что я преследую неблаговидные цели, публикуя данную статью, или что позиция "противника насилия" является для меня всего-навсего удобной ширмой, за которой скрывается малодушие как нравственное, так и физическое. Поэтому я попытаюсь дать яркую и вместе с тем правдивую картину всего происшествия, но воздержусь притом от комментариев, полагая, что наши сотрудники во всяком случае захотят сказать свое слово в следующем номере "Народного трибуна", который выйдет независимо от того, буду ли я к тому времени числиться в живых, или нет, ибо смерть моя, возможно, задержит, но никак не прекратит выход газеты.
[Наш "противник насилия" остается верным своим принципам, хотя и старается заручиться помощью друзей, этих принципов не разделяющих.]
ЛОВУШКА РАССТАВЛЕНА
В субботу утром Джон Б.Уинтерс устно оповестил меня, послав своего человека в голдхиллскую пробирную контору, о том, что желает повидаться со мной в конторе "Осы". Хотя таковое предложение показалось мне несколько дерзким, тем более что там со мной незадолго до этого обошлись довольно бестактно - и как с издателем газеты и как с акционером компании "Оса", - и хотя такая форма более напоминала приказ, нежели любезное приглашение, посылаемое одним джентльменом другому, в надежде, что это свидание даст мне возможность переговорить с Шароном об упорядочении ведения дел на Невадских приисках, я решил не придавать особого значения тому, что, возможно, было не более как проявлением некоторой невоспитанности. Поскольку, однако, едва минуло двое суток с того дня, как меня - вследствие чрезмерной поспешности и недостаточного внимания к фактам - избили, я испытывал известную потребность в осторожности. Кроме того, я был слишком чувствителен, чтобы забыть его пренебрежительный тон со мной в последнее мое посещение его конторы. Поэтому я почел за лучшее взять с собой товарища - человека, с которым он не позволил бы себе грубость и чье присутствие оградило бы меня от оскорблений. Я обратился к одному из соседей с просьбой меня сопровождать.
ЛОВУШКА ПОЧТИ ОБНАРУЖЕНА
Хоть я тогда и не знал этого, но, оказывается, еще до того как я обратился со своей просьбой к соседу, последний слышал, как доктор Забриский всенародно рассказывал в кабаке, будто мистер Уинтерс говорил ему о своем намерении меня убить либо выпороть ремнем, - он еще сам якобы окончательно не решил, на котором из вариантов остановиться. Поэтому сосед мой соглашался сопровождать меня туда не прежде, чем сам переговорит с мистером Уинтерсом. Итак, он посетил мистера Уинтерса и вынес из этого визита впечатление, что меня там не ожидают никакие неприятности, причем мистер Уинтерс сообщил ему, что намерен сам посетить мою контору в четыре часа пополудни.
МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ
Так как в тот день шериф Каммингс оказался в Голд-Хилле и так как мне хотелось обсудить с ним покушение, которому я подвергался на днях, я пригласил его к себе в контору, куда он и явился. В половине пятого мистера Уинтерса еще не было, и мы оба решили идти по домам. Тут вдруг входит Филип Линч, издатель голдхиллских "Новостей", и говорит весело и как ни в чем не бывало, словно сообщает добрые вести:
- Здрасте. Джон Б.Уинтерс ждет вас к себе.
Я ответил:
- Вот как! Да ведь он передавал, что пожалует ко мне в четыре часа пополудни!
- Э, что там церемонии разводить! Он сейчас у меня в редакции - не все ли равно? Идемте же, Уинтерс хочет поговорить с вами наедине. Он что-то хочет вам сказать.
Хоть мне и не совсем понравилась такая перемена программы, все же, полагая, что в доме у журналиста я вправе считать себя в безопасности и что в случае чего всегда можно крикнуть в окошко, я торопливо и не вдаваясь в частности шепотом поделился своими опасениями с мистером Каммингсом, попросив его держаться поближе к дому - на случай, если мне придется звать на помощь. Он согласился, тем более что поджидал товарищей и обещался прийти по первому моему зову или даже не дожидаясь его, в случае если ему самому почему-либо покажется, что я в нем нуждаюсь.
В той части здания, куда я вошел и где помещалась редакция "Новостей", выходящие на улицу окна не были освещены; мистера Уинтерса не было видно, и прежнее мое беспокойство вернулось ко мне. Если бы я успел подумать, я бы попросил мистера Каммингса сопутствовать мне, но Линч, спускаясь со мной по лестнице, бросил на ходу:
- Сюда, Виганд; чем меньше свидетелей, тем лучше.
Впрочем, темных слов его я не помню.
[Я не хочу, конечно, насиловать воображение читателя, но все же попросил бы его попытаться представить себе этого агнца на поле битвы, на дуэли или командующим отрядом комитета виджилантов. - М.Т.]
Я последовал за ним без мистера Каммингса и без оружия, которое я никогда не ношу при себе - и никогда не стану носить, разве что судьба бросит меня на поле битвы, либо сделает неизбежным мое участие в дуэли, либо поставит во главе отряда комитета виджилантов - если бы в таковом действительно имелась надобность. Однако, последовав за ним, я совершил роковую ошибку. Следовать за ним означало вступить в ловушку, а всякое животное, позволившее себя поймать, неминуемо испытывает участь крысы, попавшей в ловушку, что, к сожалению, и докажут последующие события. Ловушки редко расставляются из добрых побуждений.
[Телохранителя в дом не впустили.]
В ЛОВУШКЕ
Я последовал за Линчем вниз. На нижней площадке, по левую руку, находилась дверь, ведущая в небольшую комнатку. Из этой комнатки дверь вела в другую; я в нее вошел и, как всякому теперь уже будет ясно, попал в настоящий подземный голдхиллский притон, отлично приспособленный - в руках умелого мастера - для совершения убийств как тайных, так и явных, ибо, сколько бы я ни кричал, если бы обе двери, или пусть даже одна, были закрыты, шериф Каммингс меня бы не мог услыхать; больше того - с помощью грубого насилия мне помешали мирно покинуть помещение, когда я увидел, что преднамеренной целью этой "беседы" было лишение меня жизни, а привлечением мистера Линча в качестве свидетеля достигалось то, что, когда человек (я), чья вспыльчивость сделалась притчей во языцех, будет доведен до такого состояния, что будет вынужден кинуться на мистера Уинтерса, мистер Линч, подстрекаемый совестью и всем известной расположенностью к богатым и власть имущим, должен будет показать, будто генерал Джон Б.Уинтерс убил Конрада Виганда в порядке "самозащиты". Впрочем, я забегаю вперед.
НАШ ХОЗЯИН
Мистер Линч почти все время - то есть немногим меньше часа - находился с нами, но раза три все же выходил из комнаты. Поэтому его показания рисуют описываемое мною происшествие не точно. Когда я вошел в этот устланный коврами притон, мне тотчас указали, где сесть, - в одном из углов. Мистер Линч уселся возле окна, мистер Уинтерс сидел (вначале) подле двери и повел разговор в следующем духе:
- Я пришел сюда, чтобы потребовать от вас печатного отречения от гнусных клеветнических измышлений, опубликованных вами в такой-то и такой-то вашей омерзительной газетенке. Я требую, чтобы вы открыто признали себя автором этих обвинений и заявили бы, что печатали заведомо ложные сведения, исходя из самых низменных побуждений.
- Стойте, мистер Уинтерс! Слова ваши столь же оскорбительны, сколь чудовищно требование, которое вы предъявляете мне. Я полагаю, что меня сюда призвали не затем, чтобы оскорблять либо оказывать на меня давление. Я прибыл сюда по приглашению мистера Линча, который передал мне ваше желание меня видеть.
- Я и не намереваюсь оскорблять вас. Я уже сказал вам, чего я от вас хочу.
- Однако тон ваш был оскорбителен, да и сейчас вы находитесь в крайнем возбуждении. Если вы и дальше станете меня обижать, я либо уйду, либо позову сюда шерифа Каммингса, которого я попросил поджидать меня у дверей.
- Это вам не удастся, сэр. Давайте поймем друг друга раз и навсегда. Сейчас вы в моих руках, и вот почему: несколько месяцев назад вы похвастались, что перевели свое имущество на чужое имя, для того чтобы не понести материального ущерба, в случае если против вас возбудят дело о клевете.
- Это верно. Все свое недвижимое имущество я перевел на людей, которым могу доверять, и сделал это главным образом для того, чтобы избежать разорения от возможных тяжб.
- Отлично, сэр. Вы сами поставили себя вне закона, так помоги вам бог, если вы не напишете в точности такое опровержение, какого я от вас требую! Вы у меня в руках и клянусь... вы знаете кем! - вы покинете эту комнату не прежде, чем напишете и подпишете опровержение, какого я требую от вас, а не то я тебе, подонку такому-то и еще такому-то, лгунишке несчастному, покажу, что такое правосудие вне закона! И клянусь таким-то, что ни шериф Каммингс, ни все твои друзья вместе взятые не спасут тебя, такой-то, такой-то и такой-то! Нет, сэр! Вот я тут один, как есть, и пусть меня застрелят на месте, если я позволю позорить свое имя и отпущу вас так, после того как вы напечатали свои гнусные обвинения, - ведь их могут прочесть не только здесь, где все меня знают и, следовательно, уважают, но и там, где меня никто не знает лично и где это может сильно повредить моей репутации.
Признаюсь, эта речь со страшной и отнюдь недвусмысленной угрозой убить меня в случае моего отказа подписать данный документ внушила мне ужас, тем более что я видел, что он взвинчивает себя и вот-вот придет в настоящее неистовство; поняв инстинктом, что всякий ответ, кроме видимого согласия удовлетворить его требованиям, оказал бы действие, подобное действию масла на огонь, я отвечал:
- Что ж, если так уж необходимо, чтобы я подписал... - Тут я выдержал небольшую паузу. - Впрочем, мистер Уинтерс, я вижу, вы слишком возбуждены. Кроме того, вы во власти недоразумения. Вам следует не взвинчивать себя, а, напротив, попробовать успокоиться. Я готов доказать вам, если только вы укажете мне, какую именно статью имеете вы в виду, что то, что вы называете "обвинениями", ни один человек, способный рассуждать хладнокровно и логично, за таковые не посчитал бы. Покажите мне эти обвинения, и я во всяком случае попытаюсь разубедить вас; и если окажется, что в самом деле никаких обвинений предъявлено не было, тем самым отпадет и необходимость в опровержении их, и никто не стал бы советовать вам требовать от меня такового. Я хотел бы удержать вас от совершения столь серьезной ошибки, ибо всякий человек, как бы честен он ни был, может ошибаться. Кроме того, вы утверждаете, будто я являюсь автором статьи, которую, кстати сказать, даже не назвали мне. Не слишком ли это с вашей стороны поспешный вывод?
Задание, заключенное в "откровении", было добросовестно выполнено. Большой отряд мормонов, нарядившись индейцами и разрисовав себе лица, нагнал обоз примерно в трехстах милях к югу от Солт-Лейк-Сити и там на него напал. Переселенцы тотчас окопались, превратили свои фургоны в редуты и мужественно и успешно отбивались целых пять дней. Миссурийцев и арканзасцев не очень-то запугаешь жалкой пародией на "свирепых индейцев", прозябающих в Юте! Каждый переселенец готов был сражаться с пятьюстами из них.
На шестой день мормоны решили прибегнуть к военной хитрости. Отступив к верхнему краю "Луга", они переоделись, смыли с себя краску и, вооруженные до зубов, подъехали в фургонах к осажденным переселенцам, поднявши белый флаг парламентеров. Увидев белых людей, переселенцы побросали ружья и приветствовали их радостными криками. В ответ на белый флаг, вряд ли даже подозревая всю патетичность своего жеста, они подняли на воздух младенца, одетого в белое.
Во главе этих неожиданных белых "избавителей" стояли президент Хейт и епископ мормонской Церкви Джон Д.Ли. О дальнейших действиях этих предводителей мистер Крэдлбо (исполнявший в то время обязанности федерального судьи в Юте, а впоследствии - сенатор от Невады) рассказал в своей речи, произнесенной в конгрессе:
"Заявив, что находятся в хороших отношениях с индейцами и что последние настроены весьма свирепо, они предложили свое посредничество, обещав переселенцам походатайствовать за них перед индейцами. Переговоры длились несколько часов, и после (мнимого) совещания с индейцами парламентеры предъявили ультиматум, якобы продиктованный дикарями, согласно которому переселенцам предписывалось всем до единого покинуть лагерь, оставив в нем все, вплоть до оружия. Мормонские же вожди обещали привести военные отряды и конвоировать переселенцев до ближайших поселений. Ради спасения своих семей переселенцы условия приняли. Мормоны удалились, а затем вернулись с вооруженным отрядом в тридцать или сорок человек. Переселенцы выстроились в колонну: впереди шли женщины и дети, за ними мужчины, и наконец шествие замыкала мормонская охрана. Когда в таком порядке они прошли примерно с милю, был дан сигнал - и началось избиение. Почти все мужчины были убиты на месте выстрелом в спину. Только двоим удалось убежать на сто пятьдесят миль в пустыню, но их там нагнали и убили. Женщины и дети, пробежав ярдов двести, были добиты "охраной" и индейцами. Из всего обоза уцелели семнадцать душ дети, из которых самому старшему не было восьми лет. Так, сентября 10-го в год 1857 совершилось одно из самых жестоких, подлых и кровожадных убийств во всей истории нашей родины".
В этой бойне мормоны уничтожили сто двадцать человек.
С неслыханным мужеством открыл судья Крэдлбо заседание суда и призвал Мормонию к ответу за массовое убийство. Какая картина! Суровый ветеран, одинокий, гордый и мужественный, гневно взирающий на мормонских присяжных и аудиторию, состоящую сплошь из мормонов, - он то издевается над ними, то обрушивает на них молнии своей ярости!
Вот что писала "Территориел энтерпрайз" в передовой, посвященной этому событию: "он говорил и действовал с неустрашимостью и решительностью, достойной Джексона; но присяжные отказались признать состав преступления и не захотели даже высказаться по отдельным пунктам обвинительного акта; со всех сторон неслись угрозы в адрес судьи и правительственных войск, имеющие целью заставить его отступиться от взятого им курса.
Убедившись в полной бесполезности присяжных, судья распустил их, облив их ядом своего сарказма. Затем, будучи облечен исполнительной властью, он один, без всякой посторонней помощи, принялся за дело. Он допрашивал свидетелей, производил повсеместно аресты и тем внес такое расстройство в ряды "святых", какого они не знали со дня основания мормонской общины. Перепуганные старшины и епископы, по последним сведениям, бежали, спасая шкуру; последовали удивительные разоблачения, и выяснилось, что самые высокие служители церкви замешаны в многочисленных убийствах и ограблениях "язычников", имевших место в последние восемь лет".
Если бы в ту пору губернатором Юты был Харни, Крэдлбо нашел бы у него поддержку, и тогда приведенные им доказательства виновности мормонов в последней бойне, а также во многих ранее совершенных убийствах доставили бы кое-кому из граждан бесплатный гроб и в придачу - случай им воспользоваться. Но в ту пору пост федерального губернатора занимал некий Камминг, который из странного желания щегольнуть объективностью всячески ограждал мормонов от посягательств правосудия. В одном случае он даже выступил в печати с протестом по поводу того, что судья Крэдлбо привлек правительственные войска для выполнения своих задач.
Миссис Уэйт заключает свой в высшей степени интересный отчет о зверской бойне следующим замечанием и кратким обзором улик, отличающимся точностью, достоверностью и четкими формулировками:
"Для тех, кто склонен еще сомневаться в причастности Юнга и его мормонов к этому делу, предлагается настоящий свод улик и обстоятельств, которые не просто указывают на возможность их виновности, но и доказывают эту виновность с полнейшей достоверностью:
1. Показания самих мормонов - участников дела, снятые судьей Крэдлбо в присутствии помощника шерифа Соединенных Штатов Роджерса.
2. Отсутствие какого бы то ни было упоминания об этом деле в отчете, представленном Бригемом Юнгом в качестве инспектора по делам индейцев. Также полное молчание обо всем в церкви, которое было нарушено лишь спустя несколько лет после упомянутых событий.
3. Бегство в горы высокопоставленных представителей как духовной, так и мирской власти мормонов в самом начале следствия, предпринятого по этому делу.
4. Замалчивание всей истории церковным органом "Дезерет ньюс" единственной газетой, выходившей в ту пору в Юте; когда же газета через несколько месяцев и высказалась по этому поводу, то лишь затем, чтобы отрицать причастность мормонов к совершенным преступлениям.
5. Показания детей, уцелевших после бойни.
6. Тот факт, что на следующий день после резни в ряде мормонских семей появились как дети, так и имущество, принадлежавшее убитым.
7. Показания индейцев, находившихся неподалеку от места резни; показания эти приводятся не только Крэдлбо и Роджерсом, но подтверждаются также и рядом офицеров, а также Дж. Форнеем, который в 1859 году занимал пост инспектора по делам индейцев в территории Юта. Свои показания упомянутым лицам индейцы давали добровольно и неоднократно.
8. Показания капитана 2-го драгунского полка Р.П.Кембелла, откомандированного весною 1859 года в Санта-Клара для охраны путешественников по дороге в Калифорнию, а также для расследования случаев нападения на них индейцев".
В. О НЕКОЕМ СТРАШНОМ УБИЙСТВЕ,
КОТОРОЕ ТАК И НЕ БЫЛО СОВЕРШЕНО
[На всем белом свете не сыскать существа безобиднее Конрада Виганда из Голд-Хилла, Невада. Овечка, возомнившая себя пороховым складом, готовым взорваться в любую минуту, - вот кто такой Конрад Виганд. Устрица, возомнившая себя кашалотом, болотная гнилушка, возомнившая себя сияющей звездой с орбитой в биллионы миль, летний зефир, возомнивший себя ураганом, - вот что такое Конрад Виганд! Следует ли удивляться после этого, что он воображал, будто весь мир, затаив дыхание, ждет его слов, следит за его поступками и что при виде его страданий содрогается вся природа! Когда я с ним познакомился, он был "инспектором голдхиллской пробирной конторы" и одновременно составлял весь ее штат. Кроме того, он был уличным проповедником и предлагал миру духовное обновление через посредство несколько ублюдочной религии, которую он сам изобрел. Впоследствии он сделался журналистом, и журналистика его была именно такой, какой от него следовало ожидать: оглушительной для уха и почти не видимой для глаза. Все его трескучее велеречие помешалось в газетке величиной с двойной листок почтовой бумаги. Нет сомнения, что он в своем лице совмещает редактора, метранпажа и наборщиков, но при этом любит говорить о своем предприятии, словно помещение, которое оно занимает, раскинулось на целый квартал, а штат его насчитывает по крайней мере тысячу человек.
Немногим меньше двух лет назад Конрад на столбцах своего убогого "Народного трибуна" достаточно бесцеремонно расправился с рядом граждан, вследствие чего имел кое-какие неприятности. Тотчас он выносит всю историю на страницы "Территориел энтерпрайз", и я намерен ее привести здесь в том виде, в каком он ее подает, во всем блеске своего простодушия и редкостной откровенности. Как она ни растянута, все же читатель не прогадает, ознакомившись с ней, ибо она является едва ли не ярчайшим образцом американской журналистики на протяжении всей ее истории.]
"Территориел энтерпрайз",
янв. 20, 1870 г.
НЕСОМНЕННЫЙ СЛУЧАЙ НЕСОСТОЯВШЕГОСЯ УБИЙСТВА
Редактору "Энтерпрайз". Несколько месяцев назад, когда мистер Сутро имел случай разоблачить действия правления Комстокских приисков и хотел подвигнуть меня, среди прочих, на протест против подобного рода действия, Вы были так добры, что пытались предостеречь меня, говоря, что всякая попытка поднять кампанию против порочной практики, принятой на приисках округа Стори - в печати ли, на собраниях либо путем апелляции к властям, - неизбежно привела бы к тому, что я: а) потерпел бы крах как деловой человек; б) был бы вынужден нести все расходы, связанные с кампанией; в) в случае если стал бы упорствовать, подвергнулся бы насилию, а впоследствии даже и г) полному физическому уничтожению, - и при всем том, так бы ничего и не добился.
ВАШЕ ПРОРОЧЕСТВО СБЫВАЕТСЯ
Ваши пророчества в большей своей части сбылись, ибо: а) Пробы, с которыми до сей поры прекрасно справлялась голдхиллская пробирная контора (инспектором которой являюсь я), в результате моих выступлений в печати стали производиться в другом месте, - так по крайней мере заверяет меня президент одной из компаний. Другая работа без всякой явной причины также у меня отобрана. Не считая одного-двух, впрочем довольно значительных, исключений, нашей конторе приходится отныне довольствоваться жалкими остатками местных заказов. б) В то время как собственный мой вклад в газету "Народный трибун" уже превысил 1500 долл., мы получили от подписчиков сумму, меньшую, чем 300 долларов. в) В прошлый четверг, около полудня, на главной улице Голд-Хилла, без всякого предупреждения и объяснения причин, я был сбит с ног мощным ударом кулака, и покуда я лежал на земле, какой-то человек, которого уверили, будто я пренебрежительно о нем отзывался, стал пинать меня ногами. Личность того, кто потрудился уверить его в этом, до сих пор мною не установлена. В прошлую субботу я вторично подвергся нападению и последующему избиению, причем на этот раз нападающий предварительно довел до моего сознания причину, побудившую его действовать подобным образом; но, несмотря на неоднократные с моей стороны попытки разъяснить ему истинное положение вещей, он своих действий не прекращал. Затем тот же самый человек, убедившись в том, что путем угроз ему не удается заставить меня назвать истинные имена лиц, писавших в моей газете, ибо я был связан обещанием, до полного собственного изнеможения исхлестал меня с помощью сыромятного ремня - при совершенном отсутствии какого бы то ни было сопротивления с моей стороны, - после чего, доведя себя до одышки, стал грозить, что искалечит меня навеки, если я дерзну еще раз упомянуть его имя в печати, между тем как за минуту до своего на меня нападения этот же человек пытался меня уверить, будто в прошлую среду вечером (день, в который выходит "Трибун") меня "отпустили" домой живым лишь оттого, что считают помешанным; при всем том не следует упускать из виду тот факт, что на следующее же утро после того меня сбил с ног и избил ногами человек, по всей видимости, задумавший скрыться при помощи бегства.
[Конрад предчувствует роковую развязку.]
КОГДА ЖЕ ЗАМКНЕТСЯ КРУГ
Не берусь утверждать, скоро ли сбудутся остальные Ваши предсказания, или нет, однако, видя, как точно и скоро сбылась первая часть пророчества, и столкнувшись лицом к лицу с угрозами, исходящими от человека, являющегося одним из выдающихся представителей приисковой клики Сан-Франциско, угрозами, которые дерзко направлены против меня, являются вызовом обществу и чреваты осуществлением Ваших пророчеств полностью, - стоит ли после этого удивляться тому, что я склонен воспринимать это мое письмо как последнее свое выступление в печати, тем паче что чувство собственного достоинства, а также долга по отношению к нашему задавленному капиталом и подавленному страхом обществу, а также моя чисто американская преданность духу подлинной Свободы, перевесив соображения личной безопасности, заставляют меня привести полностью имя вышеупомянутого деятеля? Итак, это Джон Б.Уинтерс, президент компании "Оса", человек, претендующий на политическое влияние, и притом военный генерал. Имя же его частично введенного в обман соучастника и помощника в последнем поистине удивительном нападении, коему я подвергся, Филип Линч, издатель и редактор голдхиллских "Новостей".
Несмотря на нанесенные мне Джоном Б.Уинтерсом в субботу вечером оскорбления и обиду, с которыми я познакомил читателя лишь в самых общих чертах, я настолько не люблю привлекать внимание публики к чужим ошибкам, как бы серьезны они ни были и кто бы их ни совершал, будь то мужчина или женщина - безразлично, если только совершивший их находился под влиянием неподдельной страсти, и учитывая крайнюю степень возбуждения, в которое в данном случае пришел мой обидчик, а также принимая во внимание отсутствие какой бы то ни было публичности в момент совершения им нападения, я бы, по всей вероятности, дал ему время раскаяться в своем проступке, прежде чем предавать его гласности, если бы сам он не сделал этот случай общественным достоянием, дав всему городу повод говорить, будто он меня выпорол ремнем. А раз факт этот сделался повсеместно известным, то я нахожу нужным довести до сведения публики и прочие факты, с ним связанные, иначе молчание мое могло бы кое-кому показаться более чем странным и быть истолковано как доказательство того, что я преследую неблаговидные цели, публикуя данную статью, или что позиция "противника насилия" является для меня всего-навсего удобной ширмой, за которой скрывается малодушие как нравственное, так и физическое. Поэтому я попытаюсь дать яркую и вместе с тем правдивую картину всего происшествия, но воздержусь притом от комментариев, полагая, что наши сотрудники во всяком случае захотят сказать свое слово в следующем номере "Народного трибуна", который выйдет независимо от того, буду ли я к тому времени числиться в живых, или нет, ибо смерть моя, возможно, задержит, но никак не прекратит выход газеты.
[Наш "противник насилия" остается верным своим принципам, хотя и старается заручиться помощью друзей, этих принципов не разделяющих.]
ЛОВУШКА РАССТАВЛЕНА
В субботу утром Джон Б.Уинтерс устно оповестил меня, послав своего человека в голдхиллскую пробирную контору, о том, что желает повидаться со мной в конторе "Осы". Хотя таковое предложение показалось мне несколько дерзким, тем более что там со мной незадолго до этого обошлись довольно бестактно - и как с издателем газеты и как с акционером компании "Оса", - и хотя такая форма более напоминала приказ, нежели любезное приглашение, посылаемое одним джентльменом другому, в надежде, что это свидание даст мне возможность переговорить с Шароном об упорядочении ведения дел на Невадских приисках, я решил не придавать особого значения тому, что, возможно, было не более как проявлением некоторой невоспитанности. Поскольку, однако, едва минуло двое суток с того дня, как меня - вследствие чрезмерной поспешности и недостаточного внимания к фактам - избили, я испытывал известную потребность в осторожности. Кроме того, я был слишком чувствителен, чтобы забыть его пренебрежительный тон со мной в последнее мое посещение его конторы. Поэтому я почел за лучшее взять с собой товарища - человека, с которым он не позволил бы себе грубость и чье присутствие оградило бы меня от оскорблений. Я обратился к одному из соседей с просьбой меня сопровождать.
ЛОВУШКА ПОЧТИ ОБНАРУЖЕНА
Хоть я тогда и не знал этого, но, оказывается, еще до того как я обратился со своей просьбой к соседу, последний слышал, как доктор Забриский всенародно рассказывал в кабаке, будто мистер Уинтерс говорил ему о своем намерении меня убить либо выпороть ремнем, - он еще сам якобы окончательно не решил, на котором из вариантов остановиться. Поэтому сосед мой соглашался сопровождать меня туда не прежде, чем сам переговорит с мистером Уинтерсом. Итак, он посетил мистера Уинтерса и вынес из этого визита впечатление, что меня там не ожидают никакие неприятности, причем мистер Уинтерс сообщил ему, что намерен сам посетить мою контору в четыре часа пополудни.
МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ
Так как в тот день шериф Каммингс оказался в Голд-Хилле и так как мне хотелось обсудить с ним покушение, которому я подвергался на днях, я пригласил его к себе в контору, куда он и явился. В половине пятого мистера Уинтерса еще не было, и мы оба решили идти по домам. Тут вдруг входит Филип Линч, издатель голдхиллских "Новостей", и говорит весело и как ни в чем не бывало, словно сообщает добрые вести:
- Здрасте. Джон Б.Уинтерс ждет вас к себе.
Я ответил:
- Вот как! Да ведь он передавал, что пожалует ко мне в четыре часа пополудни!
- Э, что там церемонии разводить! Он сейчас у меня в редакции - не все ли равно? Идемте же, Уинтерс хочет поговорить с вами наедине. Он что-то хочет вам сказать.
Хоть мне и не совсем понравилась такая перемена программы, все же, полагая, что в доме у журналиста я вправе считать себя в безопасности и что в случае чего всегда можно крикнуть в окошко, я торопливо и не вдаваясь в частности шепотом поделился своими опасениями с мистером Каммингсом, попросив его держаться поближе к дому - на случай, если мне придется звать на помощь. Он согласился, тем более что поджидал товарищей и обещался прийти по первому моему зову или даже не дожидаясь его, в случае если ему самому почему-либо покажется, что я в нем нуждаюсь.
В той части здания, куда я вошел и где помещалась редакция "Новостей", выходящие на улицу окна не были освещены; мистера Уинтерса не было видно, и прежнее мое беспокойство вернулось ко мне. Если бы я успел подумать, я бы попросил мистера Каммингса сопутствовать мне, но Линч, спускаясь со мной по лестнице, бросил на ходу:
- Сюда, Виганд; чем меньше свидетелей, тем лучше.
Впрочем, темных слов его я не помню.
[Я не хочу, конечно, насиловать воображение читателя, но все же попросил бы его попытаться представить себе этого агнца на поле битвы, на дуэли или командующим отрядом комитета виджилантов. - М.Т.]
Я последовал за ним без мистера Каммингса и без оружия, которое я никогда не ношу при себе - и никогда не стану носить, разве что судьба бросит меня на поле битвы, либо сделает неизбежным мое участие в дуэли, либо поставит во главе отряда комитета виджилантов - если бы в таковом действительно имелась надобность. Однако, последовав за ним, я совершил роковую ошибку. Следовать за ним означало вступить в ловушку, а всякое животное, позволившее себя поймать, неминуемо испытывает участь крысы, попавшей в ловушку, что, к сожалению, и докажут последующие события. Ловушки редко расставляются из добрых побуждений.
[Телохранителя в дом не впустили.]
В ЛОВУШКЕ
Я последовал за Линчем вниз. На нижней площадке, по левую руку, находилась дверь, ведущая в небольшую комнатку. Из этой комнатки дверь вела в другую; я в нее вошел и, как всякому теперь уже будет ясно, попал в настоящий подземный голдхиллский притон, отлично приспособленный - в руках умелого мастера - для совершения убийств как тайных, так и явных, ибо, сколько бы я ни кричал, если бы обе двери, или пусть даже одна, были закрыты, шериф Каммингс меня бы не мог услыхать; больше того - с помощью грубого насилия мне помешали мирно покинуть помещение, когда я увидел, что преднамеренной целью этой "беседы" было лишение меня жизни, а привлечением мистера Линча в качестве свидетеля достигалось то, что, когда человек (я), чья вспыльчивость сделалась притчей во языцех, будет доведен до такого состояния, что будет вынужден кинуться на мистера Уинтерса, мистер Линч, подстрекаемый совестью и всем известной расположенностью к богатым и власть имущим, должен будет показать, будто генерал Джон Б.Уинтерс убил Конрада Виганда в порядке "самозащиты". Впрочем, я забегаю вперед.
НАШ ХОЗЯИН
Мистер Линч почти все время - то есть немногим меньше часа - находился с нами, но раза три все же выходил из комнаты. Поэтому его показания рисуют описываемое мною происшествие не точно. Когда я вошел в этот устланный коврами притон, мне тотчас указали, где сесть, - в одном из углов. Мистер Линч уселся возле окна, мистер Уинтерс сидел (вначале) подле двери и повел разговор в следующем духе:
- Я пришел сюда, чтобы потребовать от вас печатного отречения от гнусных клеветнических измышлений, опубликованных вами в такой-то и такой-то вашей омерзительной газетенке. Я требую, чтобы вы открыто признали себя автором этих обвинений и заявили бы, что печатали заведомо ложные сведения, исходя из самых низменных побуждений.
- Стойте, мистер Уинтерс! Слова ваши столь же оскорбительны, сколь чудовищно требование, которое вы предъявляете мне. Я полагаю, что меня сюда призвали не затем, чтобы оскорблять либо оказывать на меня давление. Я прибыл сюда по приглашению мистера Линча, который передал мне ваше желание меня видеть.
- Я и не намереваюсь оскорблять вас. Я уже сказал вам, чего я от вас хочу.
- Однако тон ваш был оскорбителен, да и сейчас вы находитесь в крайнем возбуждении. Если вы и дальше станете меня обижать, я либо уйду, либо позову сюда шерифа Каммингса, которого я попросил поджидать меня у дверей.
- Это вам не удастся, сэр. Давайте поймем друг друга раз и навсегда. Сейчас вы в моих руках, и вот почему: несколько месяцев назад вы похвастались, что перевели свое имущество на чужое имя, для того чтобы не понести материального ущерба, в случае если против вас возбудят дело о клевете.
- Это верно. Все свое недвижимое имущество я перевел на людей, которым могу доверять, и сделал это главным образом для того, чтобы избежать разорения от возможных тяжб.
- Отлично, сэр. Вы сами поставили себя вне закона, так помоги вам бог, если вы не напишете в точности такое опровержение, какого я от вас требую! Вы у меня в руках и клянусь... вы знаете кем! - вы покинете эту комнату не прежде, чем напишете и подпишете опровержение, какого я требую от вас, а не то я тебе, подонку такому-то и еще такому-то, лгунишке несчастному, покажу, что такое правосудие вне закона! И клянусь таким-то, что ни шериф Каммингс, ни все твои друзья вместе взятые не спасут тебя, такой-то, такой-то и такой-то! Нет, сэр! Вот я тут один, как есть, и пусть меня застрелят на месте, если я позволю позорить свое имя и отпущу вас так, после того как вы напечатали свои гнусные обвинения, - ведь их могут прочесть не только здесь, где все меня знают и, следовательно, уважают, но и там, где меня никто не знает лично и где это может сильно повредить моей репутации.
Признаюсь, эта речь со страшной и отнюдь недвусмысленной угрозой убить меня в случае моего отказа подписать данный документ внушила мне ужас, тем более что я видел, что он взвинчивает себя и вот-вот придет в настоящее неистовство; поняв инстинктом, что всякий ответ, кроме видимого согласия удовлетворить его требованиям, оказал бы действие, подобное действию масла на огонь, я отвечал:
- Что ж, если так уж необходимо, чтобы я подписал... - Тут я выдержал небольшую паузу. - Впрочем, мистер Уинтерс, я вижу, вы слишком возбуждены. Кроме того, вы во власти недоразумения. Вам следует не взвинчивать себя, а, напротив, попробовать успокоиться. Я готов доказать вам, если только вы укажете мне, какую именно статью имеете вы в виду, что то, что вы называете "обвинениями", ни один человек, способный рассуждать хладнокровно и логично, за таковые не посчитал бы. Покажите мне эти обвинения, и я во всяком случае попытаюсь разубедить вас; и если окажется, что в самом деле никаких обвинений предъявлено не было, тем самым отпадет и необходимость в опровержении их, и никто не стал бы советовать вам требовать от меня такового. Я хотел бы удержать вас от совершения столь серьезной ошибки, ибо всякий человек, как бы честен он ни был, может ошибаться. Кроме того, вы утверждаете, будто я являюсь автором статьи, которую, кстати сказать, даже не назвали мне. Не слишком ли это с вашей стороны поспешный вывод?