Тюрин Александр Владимирович. Волшебная лампа генсека или Последнее чудо-оружие Cтраны Cоветов

   -- Капитан Фролов, кто-нибудь из ваших "клиентов", скажем, повернутых на мистике, вещал о сроках поступления в наш бренный мир новой дозы энергии или о некой замечательной двери, которая вот-вот должна открыться?.. Они ведь часто изрекают необычные вещи, эти ваши клиенты, поэтому их и принимают за психопатов, вредящих общественному благоразумию...
   Да, я, наверное, разделяю взгляды профессора Бореева, но мне не хочется, чтобы эта компашка догадалась о Фиме, а значит о Лизе, о "совенке"...
   И я как бы закрыл экраном не подлежащий разглашению фрагмент своего жития-бытия. Накинул темное покрывало и перекрыл свет. Наверное, у меня получилось.
   Бореев испытующе глянул на лаборанта, тот на свою аппаратуру и пожал плечами.
   -- Неблагоприятный спектральный ответ, нам нечего анализировать, Михаил Анатольевич.
   То-то. Неожиданно я заметил, что торчу под двумя очень толстыми кольцами, от которых убегает множество проводков. Тоже мне подопытного кролика нашли, бесплатную обезьяну. Я поспешил сделать несколько шажков вперед, поближе к нормальным людям.
   -- Как сказал полковник Сайко, неделю вы в полном нашем распоряжении, потом еще уделите дней пятнадцать в течение двух месяцев.-- напомнила "баба-яга".
   После этих подозрительных колец мне хотелось определенности.
   -- Так, товарищи, чего бы вы от меня хотели? Чтобы я пел, танцевал, колотил в бубен? Или, чтобы сделал доступной для спецназовцев лурианскую каббалу?
   Бореев нетерпеливо отмахнулся сухой ладошкой.
   -- Это потом, в следующие пятнадцать дней. Вначале мы бы предложили вам участие в одном эксперименте... Недельное и непрерывное.
   -- Но я не заменитель импортной обезьяны, призванный сэкономить валюту. Вам придется кое-что объяснить.
   -- Ладно, согласен, обезьянок нам и так хватает,-- Бореев взял меня под руку, и мы стали прогуливаться, как старый добрый профессор со своим любимым учеником где-нибудь на газонах Оксфорда.
   -- Друг мой, капитан Фролов, как я уже упоминал, возглавляемая мной группа долгое время занималась сообществами высокоорганизованных насекомых. Некоторые их виды демонстрируют прямо-таки потрясающие способности -- ориентация на местности, уклонение от опасностей, подготовка к неблагоприятным погодным условиям и природным катастрофам...
   В своей прогулке по лаборатории мы двигались мимо стекляных ящиков с сотами или гнездами, где шестерили пчелы, осы, муравьи, термиты и прочие твари, чующие катаклизмы. Мимо прикрытого крепким плексигласом лабиринта, где бегали умницы-крысы. Мимо огромных, освещенных мощными разноцветными лампами аквариумов, где сновали пестрые рыбки. Мимо небольшого террариума с медитирующими кобрами и ленивыми гюрзами. Мимо клеток с грустными собаками и вольеров с бабуинами, что сношались, не ведая греха.
   -- ...Состояние магнитного поля,-- вернее, магнитогидродинамические шумы, так называемые шипения, свисты, гудения,-- вот что было ключом к этим поразительным способностям. Благодаря МГД-шумам насекомые чувствовали удаленные во времени и пространстве явления, начиная с землетрясений и кончая военными действиями. Причем, как правило магнитные шумы не имели привязки к естественным токам земной коры или атмосферы. Так появился фактор Икс, который позднее превратился в Ф-поле, ПОЛЕ СУДЬБЫ...
   Возле вольера с морскими свинками лаборант указал пальцем на одно подопытное животное, чья белая шкурка была испачкана красными потеками. Да и вообще оно выглядело несчастным и слабым. Лаборант что-то невнятно проговорил о количестве потерянной крови и попросил изменить "параметры раздражения матриц". На это Бореев откликнулся, что дескать, потом расскажешь, и потащил меня вперед.
   -- ...Опуская всякие подробности, выскажу смелый постулат, что Ф-поле является системой матричных потенциалов, источником всех взаимодействий: от тех, что удерживают нуклоны в ядре атома, до связей самых сложных вещественных объектов. Это энергоинформационное поле, которое потихоньку дергает за ниточки все, что находится в нашем мире, незаметно устанавливает и разрывает мириады зависимостей между его элементами. Короче, дружба и борьба каких-то там матриц -- есть наша судьба...
   Говоря и выслушивая такие мудреные и простые разъяснения, мы миновали клетку, где две крысы очень удачно охотились на здоровенную змею, нападая то спереди, то сзади, отвлекая и выматывая. Они работали, как две машины, и бедная рептилия была обречена на казнь. Оператор, поглядывающий правым глазом на поединок, а левым -- на экран ЭВМ, торжествующе задрал большой палец и сказал что-то про удачно наведенную агрессивность. И снова Бореев ускорил мое движение.
   -- Благодаря Ф-полю мы уже не отмахиваемся от удивительной гармонии природы и явной целенаправленности эволюции. Слово "случайность" напрочь исчезло из нашего лексикона. Все закономерно -- от физических констант до генетического кода. Все закономерно: и благоприятный спектр пробивающихся через атмосферу лучей, и слабенькая радиоактивность земной коры, и отсутствие в природе хищников, которые не дали бы человеку жизни... Иногда, весьма грубо, мы можем заметить процесс, идущий в Ф-поле, с помощью магнитных детекторов... мы даже пробуем влиять на него по принципу обратной связи...
   -- Как жаль, профессор, что я круглый нолик в магнетизме и детекторах,-- искренне пожаловался я. В самом деле, тут ученые собираются улучшать судьбу каждого советского человека, а я никак не смогу им пособить.
   -- Вам и не надо стараться, чтобы стать единичкой. Самый лучший воспринимающий аппарат находится здесь.-- Бореев постучал по своей черепной коробке, обтянутой морщинистой кожей. Мы пока не можем определить точное анатомическое нахождение интересущего нас органа, возможно он диффузен. Мы даже не знаем точно, работает ли он с магнитными шумами или непосредственно воспринимает Ф-поле. Но уже напали на некоторые стимуляторы, которые заставляют этот наш внутренний "детектор" шурудить бодрее. Подобные стимулирующие препараты были известны еще во времена царя Гороха, они активно применялись жрецами Вавилонии и Древнего Египта...
   -- Вот так пример для подражания,-- ехидно вякнул я, однако Бореев не смутился. Смущение ему вообще не было свойственно.
   -- ...Поскольку эти государства существовали тысячелетиями, а наказания за лжепрогностику назначались суровые, значит прорицания тамошних экспертов-жрецов не были сплошной лажей...
   -- Да, наказания были не чета нынешним. Посадить на кол, содрать кожу, забить колышек в темечко...-- подхватил я, пытаясь как-то повлиять на законченность речи. Не повлиял.
   -- ...Не зря же их космогонические представления подтверждаются самыми свежими данными науки. Мы точно знаем некоторые виды растений, из которых получались -- вываривались и выпаривались -- такого рода стимуляторы. Эти цветочки до сих пор мирно произрастают в долине Нила и Южной Месопотамии. Только мы в состоянии гораздо лучше очистить и выделить вещества, что играют основную роль. Наша цель -- добыть именно то соединение, из-за которого человеческий внутричерепной детектор способен будет воспринимать Поле Судьбы. Соответственно, вещества, что только мешают и замутняют картинку, должны отсеяться. Поэтому мы и проводим эксперименты, и в одном из них с нетепением ждем вашего участия. Так вы согласны, капитан Фролов?
   Да, пожалуй, участвовать в этой работенке все-таки приличнее, чем дергать за пейсы сионистов, с которыми мы такие смелые здесь, а на Ближнем-то Востоке управиться не в состоянии.
   -- Согласен, только вначале мне надо позвонить жене. Мол, через неделю я стану много лучше, чем сейчас.
   -- Конечно, конечно, вас сперва проводят к телефону, где вы, надеюсь, обойдетесь без лишних слов, а потом отведут, так сказать, в резиденцию. Уверен, вам там понравится.
   -- Ладно, потерплю недельку. Только не забудьте вставить в мое меню бублики.
   Само собой, звякнул я не Надюхе, а дружкам, с которыми собирался назавтра поддавать. Это веселое мероприятие сорвалось, уступив свое время ответственной работе на благо всего прогрессивного человечества.
   Помещение для экспериментов на моей личности мне не шибко приглянулось. Никаких окон, едва заметная дверь. Мягкая обивка стен, пола -- пожалуйста, бейтесь головой на здоровье. Мебель, скудная по ассортименту, но с деликатно закругленными краями. Маленький японский телик без кнопочек, утопленный в стене и защищенный мощным стеклом. Плафоны, источающие розоватый свет. Приземистый унитаз, с которого трудно свалиться. Неброская коротконогая койка -- с такой если и упадешь под действием сна-кошмара, то насмерть не разобьешься.
   Таковы, наверное, одиночные палаты для буйнопомешанных где-нибудь на Западе; или у нас -- для членов ЦК. Интересно, бывают ли у нас буйные цэкашники? Или они в любом случае остаются на своих рабочих местах и продолжают приносить пользу родине?
   Под такие интересные мысли я сдал одежку лаборанту в его мешок -- под расписку. И безо всяких записей получил новый свой прикид. Белую рубаху без пуговиц, похожую на тунику из какого-нибудь исторического фильма, и белые, восточного типа, шаровары для свободного гуляния ветра. Да, кажется, Бореев тоже любит киношку смотреть. Что любопытно, часы у меня забрали. А вот сигареты оставили.
   Дверь защелкнулась на замок. Ну, что дальше, профессора? Сперва надо ликвидировать накопившийся у меня недосып. Я юркнул в койку и сладко прижался к подушке. Солдат спит, а служба идет -- и зарплата тоже, и премиальные, надеюсь.
   Разбудила меня медсестра, первая бабешка, увиденная мной в этом заведении. Запустили ее ко мне для для уколов в мое тело. И, возможно, для снятия психологического напряжения. Первая инъекция была, наверное, из породы транквилизаторов, а вторая -древнемессопотамским стимулятором, вернее тем, что авторитетно считается стимулятором. Он попал прямо в вену и отправился в деловую поездку по моему организму. Девушка работала сноровисто, ловко, безошибочно -- не то что-то косорукие медсеструхи из нашего бесплатного здравоохранения. Я даже сравнил ее с умелой дояркой или птичницей. Но тогда кем является моя персона -- несушкой или коровой? На вопрос: "Который час?" медсестра отчеканила: "Девять утра, товарищ Фролов". Это совпало с моим внутренним ощущением, что уже наступил следующий, так сказать, рабочий день.
   -- Красивая, вас Машей зовут?
   -- Меня?-- несколько опешила сестра.
   -- Ну если не вас, тогда, значит, меня.
   Сестру звали Дашей, и я, желая отвлечься от неясности своего положения, продолжал с навязчивостью увиваться за ней.
   -- А вы когда заканчиваете трудиться?
   -- В шесть вечера.
   -- Может зайдете еще, Дарья? Покурим... я бывалый боец, и у меня всегда наготове пара историй о моих похождениях и прочих подвигах.
   Девушка по имени Даша вежливо улыбалась, но я все равно почувствовал, что она далека от меня, как экспериментатор от белой подопытной мыши. Ну, как бы вы отреагировали, если б муха-дрозофила или белая мышь вдруг пригласила вас на белый танец.
   -- Ну, понятно, начальство у вас строгое.-- я был уверен, что телеглаз неустанно наблюдает за мной и не отстанет, даже когда моя задница расположится на горшке.
   -- Отдыхайте, Глеб Александрович.
   С такими расслабляющими словами девушка удалилась. Этакая чистюлька-комсомолочка, дочурка мелкого номенклатурщика, которая гордится своей работой в важном учреждении и надевает плащ-презерватив на всех, с кем приходится трахаться. Бореев, небось, обещает ей, что на следующий год обязательно пристроит в медицинский институт.
   Я прилег отдохнуть, как посоветовала сестра милосердия Даша. Лампы верно отреагировали на мое движение, верхний плафон отключился, зажегся слабый ночничок. Я прикрыл глаза и спустя минут пять показалось, что верхняя лампа опять слегка забрезжила. Я проверил правдивость ощущения размыканием век -ничего подобного. Но при опущенных веках снова заструился верхний свет, который даже приобрел объемность. А в нем замаячили непонятные кляксы разной подвижности. К этому добавилось легкое давление в области лба. Свет поструился с полчаса -- и на том в первый день эксперимента все закончилось.
   Из каких-то других событий можно отметить лишь то, что кормежку таскал лаборант -- все сплошь вегетарианское, приправленное гадким оливковым маслом, которого я терпеть не в силах.
   Продрав очи после очередного просмотра снов, я уткнулся в телевизор, по которому, впрочем, крутили не обычные советские передачи про перевыполнение плана и встречу однополчан, а что-то с видеомагнитофона. Я бы назвал это авангардным оп-артом.
   Фильмы о скрытой жизни природы делали ранее незаметное для меня явным и наглядным. Например, мне в ускоренном виде показывали рост дерева, путешествие улитки, или в крайне заторможенном -- полет мухи, разряд молнии.
   Прокручивали кадры, представляющие инфракрасное зрение гремучей змеи, у которой добыча выглядит пятном с размытыми очертаниями и нескольким яркими полюсами. Понятно стало, что гремучка воспринимает жизнь крайне обобщенно, без деталей -- просто как еду.
   Ознакамливали с любопытными съемками, в которых мир представал в ультрафиолетовом виде, родном для пчел, где даже сам воздух переливался мириадами бликов и оттенков, где был заметен след полета и сияли лучи заоблачного солнца, а обычный цветок рассыпался красками как окошко калейдоскопа. И сразу сделалось ясно, что пчельник ведет крайне организованную жизнь, в которой каждой деталюшке-финтифлюшке придается очень большое значение.
   И соитие кита с китихой продемонстрировали во всех подробностях, из чего следовало, что наши жалкие сексуальные потуги -- просто форменное убожество. Много мне крутили по телевизору такого, что намекало на ограниченность и серость нашей жизни и, напротив, многоцветие, многосмыслие и продуманность природы.
   На второй день медсестрица Даша повторилась вместе с уколами. На сей раз она выглядела менее отстраненной, возможно Бореев порекомендовал ей все-таки подслащать пилюлю моего одиночного заключения. После первого укола и внедрения транквилизатора в ягодицу, я поинтересовался:
   -- Дарья, вам никогда не рассказывали на комсомольских собраниях, что на Западе проводятся соревнования на самую мужественную задницу, которые собирают самые большие женские аудитории? Если не рассказывали, то зря. Это ли не яркое свидетельство загнивания мировой системы империализма?
   Когда смущенная медсестра склонилась над моей веной, предоставляя обозрению вырез халата и некоторые полновесные детали тела, болтающиеся ниже шеи, я напомнил:
   -- По части бюста паразитическая буржуазия тоже усердствует. Опять-таки состязания устраивает. Если бы вам не повезло, и вы родились бы в мире капитала, то могли бы претендовать там на первый приз. Мне лично ваш, так сказать, бюст нравится куда больше, чем бюсты некоторых выдающихся товарищей.
   И в самом деле, вымя девушки Даши сгодилось бы для ВДНХ. Медсестра зарделась, но не сказала: "Хам".
   -- Может, вместе телик посмотрим, Дарья? Намедни мне показывали крупным планом коитус у товарищей китов, так что в этот раз увидим, наверное, интимную жизнь носорогов или горилл. Что как-то нам ближе и полезнее будет.
   Уход Даши отчасти напоминал бегство. Я же улегся на койку, потому что стало не слишком приятно сидеть. В прикрытые глаза полился куда более мощный поток света, чем вчера. И давление на лоб оказалось куда существеннее. Свет этот распределился какими-то полосами, потом сконцентрировался в нескольких лучащихся полюсах. Он напоминал беззвучный, но бурный водопад, за стеной которого двигались малооформленные тени. Я потянулся к нему и... приняв сокрушительный, но безболезненный удар, превратился в какую-то взвесь.
   Минуту я ничего не соображал, меня крутило и вертело, как струйку воды в турбине Днепрогэса. Затем я себя снова осознал: и сверху, и внизу, и слева, и справа, и еще где-то. Я даже понаблюдал самого себя в разных позах и с разнообразными выражениями лица: за столом, во время допроса клиента, дома, в койке. Во мне протекало сразу несколько потоков мыслей на всякие темы, накатывали совершенно разномастные чувства, мелькали воспоминания, мгновенно всплывающие пеной из какой-то затхлой глубины.
   Я даже участвовал сразу в нескольких автобиографических сценках. Снова вымучивал сочинение на вступительных экзаменах в университет, снова изучал адскую машинку на занятиях в разведшколе, пытался врубиться в строчку из Имру-уль-кайса в аспирантуре, свирепо устремлялся к Лизе Розенштейн в лифте, собирался спикировать из окна дома на Загородном, 32, боксировал с Затуллиным в курилке, думал о геофизике и создателе внутренней идеологии Борееве, просто отпирал какую-то дверь, протискивался в какой-то автобус, дул где-то чай, делал еще десяток вещей. Причем это повторялось по нескольку раз, опять и опять с небольшими вариациями. Моя судьба расщепилась и ее обрывки вертелись, как белки в барабане.
   Кажется, я совсем свихнулся, сшибся с катушек, ошизел, охренел.
   Некоторые из тех персонажей, что были раньше мной, несколько изменили внешность, отрастили вислые усы, нос румпельного вида, клочковатую бороденку. В моей личной "тыкве" объявились чуждые мне содержательные мысли. Моментальные картинки воспоминаний всплывали из чужих глубин. Меня насыщали совершенно несвойственные мне и просто даже диссидентские чувства -- такие, например, как неприязнь к родному государству. Нелюбовь к горкомам и обкомам, к танково-тракторным заводам. Я святотатственно пожелал поражения советским хоккеистам на ближайшем чемпионате. Ужас какой нестерпимый...
   Я лихо строчил сочинение на тему, взятую Фимой Гольденбергом на экзамене. Я палил из "Узи" в какой-то траншее, и передо мной подыхали, гримасничая, неизвестные мне грязно-смуглые физиономии. Я умело душил какую-то бабу шарфом в лифте и тащил ее за ноги в подвал. Я валился из окна и расплескивался по ледяной земле...
   Пакостники, мерзоиды. И это называется эксперимент! Они привили мне шизофрению! Очень удачно и крепко. Зачем мне жить чужими судьбами, если я в здравом уме? Или мне уже не взяться за ум, потому что за него взялись другие?
   Помимо бореевцев, я почувствовал и других экспериментаторов, что были поглавнее и помощнее.
   Они, собственно, и размазывали меня по предметному стеклышку, делили на части. Что-то прививали мне, куда-то подсаживали. Я различал их морды, пялящиеся на меня через увеличительные трубы.
   И я продолжал стараться для них.
   Я летел стервятником над пустыней, и увеличивающее "окно" посередине моего взгляда показывало невероятно аппетитную гниющую тушу буйвола. Как жаль, что предстоит ее делить с червями и личинками мух.
   Я крался хищником, раздвигая мордой жесткий кустарник, и полоса, пересекающая мой взор, выделяла на размазанной линии горизонта четкие силуэты антилоп, полных быстрой и свежей крови.
   Я рвал живот добыче, не потерявшей еще жизненного тепла, стремясь вначале сожрать хорошо поддающиеся распаду потроха, ворох кишок и зыбкий шмат печени.
   С ощущениями хищника, раздирающего живот своей добыче, я сидел за столом в одном из гэбэшных кабинетов и чувствовал, как трепещет и торопится кровь в пунцовом "клиенте", как екает его печенка.
   Я в каком-то другом помещении перебирал папки "клиентов", при этом полнился чувствами стервятника и словно выделял своим телескопическим взглядом набирающую сладость мертвечину.
   Я втыкал клыки в дрожащую лакомую плоть и одновременно стрелял из пистолета в аккуратно причесанный затылок, чтобы через мгновенее подхватить обмирающее тело за шиворот и швырнуть его в яму.
   Все это происходило практически одновременно. Я не мог избавиться от наваждения, выскочить из круговерти, наоборот, она включала в себя новые потоки и струи. Судьбы пересекались, объединялись и скрещивались.
   Я был животным, удирающим от хищника... чувствовал как неумолимые клыки входят в мою брызжущую болью шею... ловил ломающимся затылком пулю... был гниющим трупом и ощущал, как личинки мух своими едкими слюнями превращают меня во вкусную похлебку.
   Я был... был... был... пока не превратился в какой-то сплошной вой ужаса без надежды на забвение. Я узнал каждую судьбу, но не было среди них ни одной, ведущей в рай. Зато я отлично понял, что такое ад и геенна, и с чем их едят.
   Пропал бы, загнулся, если бы не обнаружился во мне зритель, не тронутый происшествиями и не растерявшийся. Этот полюс нетронутых сил, самодостаточная частица, психический электрон, бросился искать выход в ущельях потусторонней жизни. И ничего бы не нашел, если бы какая-то светящаяся тень не ткнула указующе куда-то пальцем.
   Я вместе со своим электроном заметил завесу, экран, водопад, за которым неясным силуэтом проглядывалась моя институтская каморка. Такая милая и уютная. Неужели имеется дорожка обратно? Я миллион раз бросался к своей уютной конурке, я дергался, рвался навстречу ей, я словно миллион раз получал доской по лбу и, наконец, вся потусторонняя мерзость исчезла. Кстати, за мгновение до этого я обернулся назад и запечатлел в памяти режиссеров этого спектакля. На удивление они имели человеческие очертания. Там был бес с пальцами, вымазанными в кровавой еде, демоница со свисающими титьками и открытым лоном: строгий демон с гордо воздетым подбородком. А вот ангелов я там не заметил: похоже, они не заинтересовались мной. Между прочим, демоны помахали мне, намекая на скорое свидание.
   А потом случилось свободное падение в пропасть. Спустя тысячу лет или пару минут -- хронометраж казался бессмысленным -- в провал помаленьку стали присачиваться звуки.
   ...Стрелки индикаторов скакали, как бешенные... мне это напоминало магнитную бурю... но вчера действительно была магнитная буря... на ЛАЭС вышел из строя один из клапанов... мы не можем установить четких корреляций: фрагмент Ф-поля такой, МГД-спектр эдакий, энцефалограмма такая-то, поведение эдакое... какое там поведение, он грозно выл, грыз пол, бросался в бой на стены, в общем, озверел парень... что тут можно разобрать... поди угадай, какое из двадцати соединений препарата подействовало так или этак... нам нужно много опытов, много людей... и после каждого опыта получать целую команду никуда не годных шизеров?.. лет тридцать назад человеческого материала хватало... офицер КГБ -- это вам не подопытная крыса, если парень не выкарабкается, кое с кого строго спросят... подумаешь, капитан, их как собак нерезанных, вот за генерала пришлось бы отвечать...
   -- Выкарабкался...-- наконец я смог разлепить губы и выплюнуть какую-то резиновую клизму изо рта, а затем даже попробовал зарычать на Бореева со сворой.-- Но вы, кажется, пробудили во мне зверя. Немедленно выпустите меня отсюда с одеждой и обувкой, иначе я здесь кого-нибудь живьем сожру.
   Глаза мои, наверное, уже с несколько минут были открыты, но картинку стали показывать только сейчас. Все вокруг плыло, однако не кружилось, как после пьянки, а уносилось куда-то, одновременно оставаясь на месте. Я растекался по койке, совсем в другом помещении, вокруг виднелись привязанные к каким-то брусьям руки и ноги,-- наверное, мои,-- лоб и грудь тоже были прихвачены широкими лентами. Капельницы методично выделяли что-то вовнутрь моего тела. Лица врачей казались внимательными и исполненными долга.
   Надо мной возникла физиономия "бабы-яги" Бореева, похожая на печеное яблоко:
   -- Вы действительно пришли в себя, Глеб Александрович?
   -- Да, хотя ушел из себя довольно далеко, за водопад. С вашей помощью, между прочим.
   ...Пожалуй можно отвязать... снимите капельницы, реакция зрачков нормальная... сейчас, только сниму энцефалограммку... ритмики, конечно, далеки, от идеала, но с такими даже по улице ходят... ничего, голова крепкая, дубовая...
   Через час я стоял за порогом заведения, где пробыл три дня и три ночи. Мне шатало от слабости членов, изможденных смелым экспериментом. Часть моей жизни ушла на чье-то благо. Я с час проторчал, как гвоздь, в пирожковой,-- где меня все принимали за алкаша,-- прежде чем смог двинуться домой. Хорошо хоть, что трое суток назад прибыл в Бореевский "замок ужасов" не на машине.
   Кстати, я твердил себе, что меня даже под дулом станкового пулемета не заставят наведаться туда еще хоть раз.
   Женушки Надежды дома и в помине не оказалось. На столе записка, которую внимательно читали мухи: "Я с детьми на даче. Целую, Надя." Понятно, дети спроважены к тетке Кате, а жена сейчас на даче у Василия, с ним и целуется. Конечно, проверять я ничего не собирался. Не прикреплять же к ее срамному месту регистратор с самописцем. Все вполне естественно и безобразно.
   На работу я уже не двинулся. Вместо того заглотил чекушку водки и слопал ногу индюка, извлеченного из вечной мерзлоты холодильника. Голоса и рожицы дикторш родного телевидения казались ангельскими. Но к ночи меня стал слегка донимать страх -- а что если вернется какое-нибудь из моих "стимулированных" видений. Кроме того, Лиза... Я сейчас вовсе не торопился к ней в койку, сейчас мне было достаточно слышать ее, видеть ее, вдыхать ее. И особенно наблюдать лицо, которому я как-то раньше не уделял должного внимания, считая второстпенной частью тела.
   Из дома я, конечно, не стал звонить, а как был, в трениках, только плащ напялил и кеды на босу ногу, прошвырнулся до телефона-автомата. Ближайший трудоспособный аппарат нашелся через полквартала.
   Накрутил номер. Гудок за гудком, никто не торопится к трубке. Все ясно. Фролов следом за Сючицем вылетел отработанной гильзой из Лизиного патронника -- кто там следующий в обойме? Врачиха, наверное, сейчас танцует, прижавшись к особи мужского пола, на какой-нибудь вечеринке, а дочка с бабкой на телефон не реагируют.