Мальчик постоянно был в центре внимания, и особенно он подружился со старым дружинником Сверрира, по имени Хельги Вострый. Однажды старик биркебейнер встретил Хакона неприветливо.
– Поди прочь.
– Почему?
– Как гляну на тебя, так печалуюсь о договоре, который лишил тебя отцовского наследства.
– А где и кто заключил такой договор?
– На Эйратинге. Братья Инги и Хакон Бешеный. Тайком от тебя.
Хельги пришлось объяснить подробнее. Хакон задумался, а потом сказал:
– Нелегко на сердце, когда видишь, что вершится этакий суд. Там ведь не было доверенного человека, который бы говорил от моего имени.
Когда эти речи дошли до Кристин, жены Хакона Бешеного, она грубо выбранила мальчика.
Через год после нападения баглеров на Нидарос и Бьёргвин скончался Эрлинг Стейнвегг. Говорили, что он задохнулся, подавившись рыбьей костью, и что это Божья кара. Баглеры избрали нового короля, Филиппуса. Хакон Бешеный тотчас вознамерился выступить в карательный поход на Восточную Норвегию, но бесхребетный король Инги заключил с баглерами некое подобие соглашения, чтобы получить передышку. И все же ярл Хакон от похода не отказался, только взял на себя мирную миссию.
Не одна Кристин, многие люди расспрашивали ее мужа о его соглашении с королем Инги: отчего-де никто на Эйратинге не говорил за маленького Хакона? Известный пройдоха именем Хиди дошел до того, что предложил ярлу отдать мальчика на воспитание кому-нибудь из чужестранных правителей. Всякий скажет, что это поступок христианский. Однако ж выбрать надо правителей, которые ничем Норвегии не обязаны, будут плохо обращаться с мальчиком и заточат его в темницу.
Хакон Бешеный поблагодарил за совет, но сказал, что, раз существует договор, он за престолонаследие не опасается. Наперекор всем злобным наветам он делами докажет, что хочет мальчику только добра. Прежде всего добра. Вот почему он настоял, чтобы маленький Хакон был его гостем и отправился вместе с ним в прибрежное плавание. На роскошном корабле «Олавссуден» было три с лишним десятка помещений, и мальчик мог бегать где угодно, лазить на мачты и участвовать во всем, что происходило на борту. Инга пробовала, конечно, увильнуть, но безуспешно, пришлось дать согласие. Сама она сопровождала сына и решила ни на миг не спускать с него глаз.
Наконец они прибыли в Тунсберг. И там, в Викенской крепости, ярл Хакон на целых три месяца их покинул – оставил без всякой защиты в гостях у баглерского короля Филиппуса. Как-то раз в гавани маленький Хакон спросил:
– Кому принадлежат эти корабли?
– Твоему государю, королю Филиппусу.
– Моим государем Филиппус никогда не будет.
Филиппусу тотчас передали слова мальчика, и они ему не понравились. Но он ничего не сказал. Затем поползли слухи, будто баглеры надумали выбрать этого мальчика королем, а Филиппуса сделать ярлом. Зная, что Рейдар Посланник, снова вернувшийся к баглерам, действительно вынашивал такие замыслы, король все же не посмел тронуть юного Хакона. Мир был ему дороже. Мальчишку надо отправить из Викена целым-невредимым. А время шло. В итоге так ничего и не случилось, из-за осенних штормов Хакон Бешеный поневоле отказался от похода на север и ближе к зиме забрал мать и сына обратно в Нидарос. Ярл тоже не дерзнул причинить мальчику зло.
После всех ужасов той страшной ночи, когда баглеры напали на Нидарос, король Инги изменился до неузнаваемости. Он был подавлен, болезненно подозрителен, мучился недомоганиями и, когда все вокруг смеялись, редко заражался общим весельем. В народе только о том и судачили, что король теперь всегда ночует на своем корабле, который стоял на якоре в устье реки Нид, готовый в случае чего немедля уйти в открытое море. На берегу король Инги бывал редко, да и то под охраной многочисленных дружинников. В иное время он сидел на своем корабле, погруженный в раздумья. Если знатным господам нужно было поговорить с королем, они садились в лодку и велели доставить их на корабль, и немало было таких, кому отвечали, что короля на борту нет. Иные божились, что слыхали приглушенный голос короля Инги.
Король Инги жил затворником, и ему было не по нраву, что сводный его брат Хакон Бешеный стяжал своим карательным походом этакую славу. Говорили, что в народе он по-прежнему весьма любим. И мало-помалу велеречивый ярл начал раздражать короля Инги. Когда Скули предлагал пригласить Хакона на корабль, король с жалобным стоном ронял:
– Сегодня вечером обойдемся без него. Сил нет слушать, как он не закрывая рта разглагольствует о всякой чепухе.
О договоре король Инги думал частенько. Изменить его трудно. Но, при всей своей трусости король Инги был отнюдь не дурак. Его младший брат Скули давно повзрослел, шел своим путем и подавал большие надежды. Может быть, удастся вовлечь его в игру, столкнуть лбами этих двух властолюбцев – Скули и ярла Хакона, – а самому спокойно править в одиночку?
И вот король Инги начал осыпать своего брата Скули знаками внимания, меж тем как Хакона Бешеного демонстративно перестал замечать. Но хитрый ярл, похоже, разгадал его планы. Король Инги старался нанести Хакону Бешеному обиду в надежде, что сгоряча тот совершит оплошность и даст ему, Инги, повод порвать договор. Однако ж ярл ловко избегал распрей и на все отвечал улыбкою.
Ничем король Инги не мог пронять Хакона. Договору и разделу власти, как видно, суждено сохраниться. Вдобавок Инги все больше мучили хвори, и настоящие, и мнимые. Он не выносил хлопот и беспокойства.
Однажды, когда молодой Гаут Йонссон приехал в Нидарос и был допущен на королевский корабль, королю Инги вздумалось повести речь о знамениях свыше. Лендрман Гаут приехал из Бьёргвина, где часто бывали ученые иноземцы.
– Что предвещают светящиеся полосы, которые являются на небе и зовутся кометами? – спросил король.
– Так сразу и не ответишь, государь. Они много чего могут означать.
– Вот-вот! Тут случайности нету, ведь либо такая оттепель наступает, что в январе распускаются деревья, либо, напротив, стужа весь урожай на корню побьет. Эти кометы и голод предвещают, и падеж скота, и повальные болезни, то в одном месте, то в другом. Бывает, они и паводок сулят, и чью-то скорую смерть. – Король умолк, потом добавил: – Вчера вечером я видел этакую полосу.
Гаут Йонссон растерялся, не зная, что сказать. И промолчал.
– Комета, – продолжал король, – не иначе как связана с первым человеком, которого я ныне встретил, а это был ты, лендрман Гаут. Желаешь что-то мне сказать?
– Нет, государь!
– А может, дело совсем в другом, – быстро сказал Инги.
– Наверное в другом, государь.
Король прищурил один глаз и подмигнул кривому Гауту, но тотчас словно бы спохватился, что Гаут может обидеться, и переменил тему.
– Как я погляжу, Гаут Йонссон, ты бодр и здоров.
– Да, государь. Всевышний даровал мне крепкое здоровье.
– Не то что мне. Намедни кто-то рассказывал об изнурительной хворобе, которую исландцы прозвали «злая чесотка». Пальцы на руках и ногах нестерпимо зудят и чешутся. Глаз не сомкнешь, места себе не находишь. День ото дня становится все хуже, свербит и жжет, ровно зубная боль, круглые сутки, без передышки. Повсюду горит – в ушах, в груди, в причинном месте. Кожа идет пятнами, боль такая, что вовсе невмоготу, руки-ноги будто в кипятке. Человек не знает, куда деваться, с ума сходит от боли, тело у него синеет, пальцы начинают отваливаться…
– Злая чесотка, государь?
– Злая чесотка.
Оба вновь помолчали. Наконец Гаут сказал:
– Никому не пожелаю этакой напасти.
– Спасибо на добром слове, господин Гаут, а то ведь меня частенько донимает мысль, как бы самому не слечь от этой заразы. Так прямо и чувствую уже зуд да свербеж. Не ешь хлеба, Гаут, потому что хвороба эта прячется в плохом хлебе[47]. Я теперь хлеба не ем.
Король Инги обретался на корабле, размышлял о всяческих недугах, какими можно захворать, и без конца привередничал по поводу еды, а Инга и маленький Хакон так и жили себе в королевских палатах. Опыт подсказывал Инге, что от Хакона Бешеного надобно держаться подальше и лишь с королевским братом Скули, которого Инги сам назначил присматривать за воспитанием мальчика, можно встречаться без опаски. Вообще Инга, даром что красавица, чуралась мужчин. В ее жизни был только один мужчина – король Хакон, и никого другого она не желала. В свое время она соединится с любимым, а до тех пор будет жить лишь ради сына. Все, кто знал Ингу, глубоко уважали ее за беспорочность и восхищались ею. Иные даже дерзко сравнивали эту прекрасную чистую женщину с самою Девой Марией.
Малыш Хакон подрастал, и вдруг оказалось, что не такой уж он теперь и маленький. Писать и читать он выучился раньше многих своих сверстников. Пришло время, и к нему приставили наилучших учителей из числа нидаросских монахов, которые знай нахваливали его способности. А Хакон, как всякий мальчишка, был горазд на выдумки и озорные проделки.
Так шло детство. Порой Хакона навещал королевский брат Скули, спрашивал, чему он успел научиться. Изредка они плавали на лодке к королю Инги. Ни Скули, ни король Инги особой веселостью не отличались. Для братьев жизнь в эти годы состояла большей частью из безрадостных обязанностей и общих неурядиц из-за бесконечных интриг Хакона Бешеного.
Как-то раз к королю на корабль явился Петер Стёйпер. Поздоровался: «Мир вам!» – и решительно уселся подле кровати. У Петера, королевского друга, был план, и он хорошо подготовился к разговору.
– Похоже, государь, настают более мирные и спокойные времена.
– Да, хорошо бы этот мир продлился.
– Закаленные воины никак не привыкнут к мирной жизни, не на месте они в ней. Землепашество и рыболовство – плохая замена тому, что прежде заполняло их дни. Им бы маленько тревог, да опасностей, да в поход – вот это дело.
– В поход, чтоб грабить и разорять. Так, что ли?
– Ныне даже в Ирландском море настали мирные времена. А значит, можно без труда, и не входя в большой расход собрать крепкие вооруженные отряды. Я знаю, где использовать воинов, а то ведь они слоняются без дела, так и до беды недалеко.
Король не верил своим ушам.
– Ты богобоязненный человек, Петер Стёйпер, а намекаешь-то вроде как на войну?
Петер Стёйпер наклонился к королю и, кивнув головой, убежденно провозгласил:
– Да, на войну. Священную войну. Я хочу сражаться за гроб Господень.
Пока Петер Стёйпер с жаром излагал свои планы, король Инги размышлял. Понятно, ни один король не мог возражать, если кто-то, желая сражаться за гроб Господень, по доброй воле стремился в Святую землю. Станешь возражать – наживешь врага в лице Святейшего престола. Но годится ли кроткий и глубоко религиозный Петер Стёйпер, чтобы возглавить столь кровавое предприятие? Способен ли он громить в раскаленных песках язычников и темнокожих мавров? Под жарким солнцем тяжелые доспехи накаляются, как печь. Всюду болезни, с провиантом плохо, с водой еще того хуже. Хищные звери нападают, ядовитые змеи кишмя кишат, плутов и разбойников кругом видимо-невидимо, в том числе и среди своих.
Король Инги попробовал осторожно напомнить Петеру Стёйперу о тех ужасах, что выпали на долю Сигурда Крестоносца. Надо же ему знать, на что он замахнулся. Но Петер стоял на своем:
– Господь даст мне силы для крестового похода. Один из нас двоих станет крестоносцем, а это очень много значит для нас обоих, для моего и твоего спасения, государь. Да и Христов наместник в Риме порадуется.
– Но я не имею возможности снарядить большой крестовый поход.
– А кто сказал «большой»? Совсем маленький. Рейдар Посланник, которому благоволил король Сверрир, по-прежнему живет в Викене. Он мне свояк и вскорости прибудет в Нидарос. Мы двое снарядим каждый по кораблю.
– Рейдар Посланник умелый воин и в оружии разбирается. Стало быть, он намерен идти с тобой?
– Да, государь. И наши жены. Ты ведь знаешь, Ингибьёрг и Кристина – дочери короля Магнуса Эрлингссона, и уже одно то, что с нами будут две королевны-христианки, придаст нашим воинам сил и бодрости и поможет укрепиться духом. – Петер Стёйпер умолк, возвел очи к небу и вскричал: – Deo volente! Да свершится воля Господня!
– Да свершится воля Господня! – повторил король.
Услыхав давний клич крестоносцев, король Инги понял, что Петер Стёйпер от своего решения не отступит.
Петер Стёйпер и Рейдар Посланник снарядили каждый по кораблю и взяли на борт всех безработных искателей приключений, что толклись на берегу. И вот однажды утром все было готово к отплытию. Набожные супруги стояли на корме своих кораблей, распевая гимны. В свое время, когда король Сверрир до и после сражения пел латинские гимны, противники дрожали от страха. Теперь же, если кто на берегу и вздрагивал, так оттого, что с трудом сдерживал недоверчивый смех.
Мирное зрелище, какое-то нереальное и невероятно наивное. Два пожилых господина и их разодетые жены отплывали в чужедальнюю сторону на кровавую битву – и восторженно махали на прощание руками, проплывая в устье Нида мимо королевского корабля. Там, на палубе, стояли обок короля и провожали крестоносцев Инга с юным Хаконом и другие родичи короля.
Как и следовало ожидать, Петер Стёйпер и жена его умерли в пути. Правда, никто не предполагал, что в могилу их сведет морская болезнь. Даже до Святой земли не добрались, упокоились в море у берегов Испании. Вскоре по этой же причине потерял жену и Рейдар Посланник, ее тоже схоронили в морских глубинах. Невзирая на почтенный возраст, привычный к походам Рейдар Посланник единственный из четверых, претерпев тяжкие лишения, дошел до Иерусалима. У гроба Господня он вознес молитву за упокой души своих усопших спутников. Рейдар Посланник едва не погиб, но, к счастью, встретил давних друзей из Нидерландов; они сжалились над ним и помогли поступить на службу к константинопольскому императору Генриху Фламандскому[48], который вряд ли хоть раз посетил тот город, где был императором. Однако ж Рейдар был стар и отмечен печатью смерти – спустя четыре года после отплытия из Нидароса он скончался. Похоронили его в песчаном бархане, который ветры очень скоро навсегда стерли с лица земли.
В конце концов горестная весть достигла Нидароса, привез ее торговый корабль из Фландрии. Смерть Петера Стёйпера очень подействовала на короля Инги, он вовсе ослаб здоровьем и почти не вставал с постели, но теперь частенько заговаривал о том, что сам выступит в крестовый поход – как только поправится.
ПО ДРЕВНЕМУ ЗАКОНУ СТРАНЫ
– Поди прочь.
– Почему?
– Как гляну на тебя, так печалуюсь о договоре, который лишил тебя отцовского наследства.
– А где и кто заключил такой договор?
– На Эйратинге. Братья Инги и Хакон Бешеный. Тайком от тебя.
Хельги пришлось объяснить подробнее. Хакон задумался, а потом сказал:
– Нелегко на сердце, когда видишь, что вершится этакий суд. Там ведь не было доверенного человека, который бы говорил от моего имени.
Когда эти речи дошли до Кристин, жены Хакона Бешеного, она грубо выбранила мальчика.
Через год после нападения баглеров на Нидарос и Бьёргвин скончался Эрлинг Стейнвегг. Говорили, что он задохнулся, подавившись рыбьей костью, и что это Божья кара. Баглеры избрали нового короля, Филиппуса. Хакон Бешеный тотчас вознамерился выступить в карательный поход на Восточную Норвегию, но бесхребетный король Инги заключил с баглерами некое подобие соглашения, чтобы получить передышку. И все же ярл Хакон от похода не отказался, только взял на себя мирную миссию.
Не одна Кристин, многие люди расспрашивали ее мужа о его соглашении с королем Инги: отчего-де никто на Эйратинге не говорил за маленького Хакона? Известный пройдоха именем Хиди дошел до того, что предложил ярлу отдать мальчика на воспитание кому-нибудь из чужестранных правителей. Всякий скажет, что это поступок христианский. Однако ж выбрать надо правителей, которые ничем Норвегии не обязаны, будут плохо обращаться с мальчиком и заточат его в темницу.
Хакон Бешеный поблагодарил за совет, но сказал, что, раз существует договор, он за престолонаследие не опасается. Наперекор всем злобным наветам он делами докажет, что хочет мальчику только добра. Прежде всего добра. Вот почему он настоял, чтобы маленький Хакон был его гостем и отправился вместе с ним в прибрежное плавание. На роскошном корабле «Олавссуден» было три с лишним десятка помещений, и мальчик мог бегать где угодно, лазить на мачты и участвовать во всем, что происходило на борту. Инга пробовала, конечно, увильнуть, но безуспешно, пришлось дать согласие. Сама она сопровождала сына и решила ни на миг не спускать с него глаз.
Наконец они прибыли в Тунсберг. И там, в Викенской крепости, ярл Хакон на целых три месяца их покинул – оставил без всякой защиты в гостях у баглерского короля Филиппуса. Как-то раз в гавани маленький Хакон спросил:
– Кому принадлежат эти корабли?
– Твоему государю, королю Филиппусу.
– Моим государем Филиппус никогда не будет.
Филиппусу тотчас передали слова мальчика, и они ему не понравились. Но он ничего не сказал. Затем поползли слухи, будто баглеры надумали выбрать этого мальчика королем, а Филиппуса сделать ярлом. Зная, что Рейдар Посланник, снова вернувшийся к баглерам, действительно вынашивал такие замыслы, король все же не посмел тронуть юного Хакона. Мир был ему дороже. Мальчишку надо отправить из Викена целым-невредимым. А время шло. В итоге так ничего и не случилось, из-за осенних штормов Хакон Бешеный поневоле отказался от похода на север и ближе к зиме забрал мать и сына обратно в Нидарос. Ярл тоже не дерзнул причинить мальчику зло.
После всех ужасов той страшной ночи, когда баглеры напали на Нидарос, король Инги изменился до неузнаваемости. Он был подавлен, болезненно подозрителен, мучился недомоганиями и, когда все вокруг смеялись, редко заражался общим весельем. В народе только о том и судачили, что король теперь всегда ночует на своем корабле, который стоял на якоре в устье реки Нид, готовый в случае чего немедля уйти в открытое море. На берегу король Инги бывал редко, да и то под охраной многочисленных дружинников. В иное время он сидел на своем корабле, погруженный в раздумья. Если знатным господам нужно было поговорить с королем, они садились в лодку и велели доставить их на корабль, и немало было таких, кому отвечали, что короля на борту нет. Иные божились, что слыхали приглушенный голос короля Инги.
Король Инги жил затворником, и ему было не по нраву, что сводный его брат Хакон Бешеный стяжал своим карательным походом этакую славу. Говорили, что в народе он по-прежнему весьма любим. И мало-помалу велеречивый ярл начал раздражать короля Инги. Когда Скули предлагал пригласить Хакона на корабль, король с жалобным стоном ронял:
– Сегодня вечером обойдемся без него. Сил нет слушать, как он не закрывая рта разглагольствует о всякой чепухе.
О договоре король Инги думал частенько. Изменить его трудно. Но, при всей своей трусости король Инги был отнюдь не дурак. Его младший брат Скули давно повзрослел, шел своим путем и подавал большие надежды. Может быть, удастся вовлечь его в игру, столкнуть лбами этих двух властолюбцев – Скули и ярла Хакона, – а самому спокойно править в одиночку?
И вот король Инги начал осыпать своего брата Скули знаками внимания, меж тем как Хакона Бешеного демонстративно перестал замечать. Но хитрый ярл, похоже, разгадал его планы. Король Инги старался нанести Хакону Бешеному обиду в надежде, что сгоряча тот совершит оплошность и даст ему, Инги, повод порвать договор. Однако ж ярл ловко избегал распрей и на все отвечал улыбкою.
Ничем король Инги не мог пронять Хакона. Договору и разделу власти, как видно, суждено сохраниться. Вдобавок Инги все больше мучили хвори, и настоящие, и мнимые. Он не выносил хлопот и беспокойства.
Однажды, когда молодой Гаут Йонссон приехал в Нидарос и был допущен на королевский корабль, королю Инги вздумалось повести речь о знамениях свыше. Лендрман Гаут приехал из Бьёргвина, где часто бывали ученые иноземцы.
– Что предвещают светящиеся полосы, которые являются на небе и зовутся кометами? – спросил король.
– Так сразу и не ответишь, государь. Они много чего могут означать.
– Вот-вот! Тут случайности нету, ведь либо такая оттепель наступает, что в январе распускаются деревья, либо, напротив, стужа весь урожай на корню побьет. Эти кометы и голод предвещают, и падеж скота, и повальные болезни, то в одном месте, то в другом. Бывает, они и паводок сулят, и чью-то скорую смерть. – Король умолк, потом добавил: – Вчера вечером я видел этакую полосу.
Гаут Йонссон растерялся, не зная, что сказать. И промолчал.
– Комета, – продолжал король, – не иначе как связана с первым человеком, которого я ныне встретил, а это был ты, лендрман Гаут. Желаешь что-то мне сказать?
– Нет, государь!
– А может, дело совсем в другом, – быстро сказал Инги.
– Наверное в другом, государь.
Король прищурил один глаз и подмигнул кривому Гауту, но тотчас словно бы спохватился, что Гаут может обидеться, и переменил тему.
– Как я погляжу, Гаут Йонссон, ты бодр и здоров.
– Да, государь. Всевышний даровал мне крепкое здоровье.
– Не то что мне. Намедни кто-то рассказывал об изнурительной хворобе, которую исландцы прозвали «злая чесотка». Пальцы на руках и ногах нестерпимо зудят и чешутся. Глаз не сомкнешь, места себе не находишь. День ото дня становится все хуже, свербит и жжет, ровно зубная боль, круглые сутки, без передышки. Повсюду горит – в ушах, в груди, в причинном месте. Кожа идет пятнами, боль такая, что вовсе невмоготу, руки-ноги будто в кипятке. Человек не знает, куда деваться, с ума сходит от боли, тело у него синеет, пальцы начинают отваливаться…
– Злая чесотка, государь?
– Злая чесотка.
Оба вновь помолчали. Наконец Гаут сказал:
– Никому не пожелаю этакой напасти.
– Спасибо на добром слове, господин Гаут, а то ведь меня частенько донимает мысль, как бы самому не слечь от этой заразы. Так прямо и чувствую уже зуд да свербеж. Не ешь хлеба, Гаут, потому что хвороба эта прячется в плохом хлебе[47]. Я теперь хлеба не ем.
Король Инги обретался на корабле, размышлял о всяческих недугах, какими можно захворать, и без конца привередничал по поводу еды, а Инга и маленький Хакон так и жили себе в королевских палатах. Опыт подсказывал Инге, что от Хакона Бешеного надобно держаться подальше и лишь с королевским братом Скули, которого Инги сам назначил присматривать за воспитанием мальчика, можно встречаться без опаски. Вообще Инга, даром что красавица, чуралась мужчин. В ее жизни был только один мужчина – король Хакон, и никого другого она не желала. В свое время она соединится с любимым, а до тех пор будет жить лишь ради сына. Все, кто знал Ингу, глубоко уважали ее за беспорочность и восхищались ею. Иные даже дерзко сравнивали эту прекрасную чистую женщину с самою Девой Марией.
Малыш Хакон подрастал, и вдруг оказалось, что не такой уж он теперь и маленький. Писать и читать он выучился раньше многих своих сверстников. Пришло время, и к нему приставили наилучших учителей из числа нидаросских монахов, которые знай нахваливали его способности. А Хакон, как всякий мальчишка, был горазд на выдумки и озорные проделки.
Так шло детство. Порой Хакона навещал королевский брат Скули, спрашивал, чему он успел научиться. Изредка они плавали на лодке к королю Инги. Ни Скули, ни король Инги особой веселостью не отличались. Для братьев жизнь в эти годы состояла большей частью из безрадостных обязанностей и общих неурядиц из-за бесконечных интриг Хакона Бешеного.
Как-то раз к королю на корабль явился Петер Стёйпер. Поздоровался: «Мир вам!» – и решительно уселся подле кровати. У Петера, королевского друга, был план, и он хорошо подготовился к разговору.
– Похоже, государь, настают более мирные и спокойные времена.
– Да, хорошо бы этот мир продлился.
– Закаленные воины никак не привыкнут к мирной жизни, не на месте они в ней. Землепашество и рыболовство – плохая замена тому, что прежде заполняло их дни. Им бы маленько тревог, да опасностей, да в поход – вот это дело.
– В поход, чтоб грабить и разорять. Так, что ли?
– Ныне даже в Ирландском море настали мирные времена. А значит, можно без труда, и не входя в большой расход собрать крепкие вооруженные отряды. Я знаю, где использовать воинов, а то ведь они слоняются без дела, так и до беды недалеко.
Король не верил своим ушам.
– Ты богобоязненный человек, Петер Стёйпер, а намекаешь-то вроде как на войну?
Петер Стёйпер наклонился к королю и, кивнув головой, убежденно провозгласил:
– Да, на войну. Священную войну. Я хочу сражаться за гроб Господень.
Пока Петер Стёйпер с жаром излагал свои планы, король Инги размышлял. Понятно, ни один король не мог возражать, если кто-то, желая сражаться за гроб Господень, по доброй воле стремился в Святую землю. Станешь возражать – наживешь врага в лице Святейшего престола. Но годится ли кроткий и глубоко религиозный Петер Стёйпер, чтобы возглавить столь кровавое предприятие? Способен ли он громить в раскаленных песках язычников и темнокожих мавров? Под жарким солнцем тяжелые доспехи накаляются, как печь. Всюду болезни, с провиантом плохо, с водой еще того хуже. Хищные звери нападают, ядовитые змеи кишмя кишат, плутов и разбойников кругом видимо-невидимо, в том числе и среди своих.
Король Инги попробовал осторожно напомнить Петеру Стёйперу о тех ужасах, что выпали на долю Сигурда Крестоносца. Надо же ему знать, на что он замахнулся. Но Петер стоял на своем:
– Господь даст мне силы для крестового похода. Один из нас двоих станет крестоносцем, а это очень много значит для нас обоих, для моего и твоего спасения, государь. Да и Христов наместник в Риме порадуется.
– Но я не имею возможности снарядить большой крестовый поход.
– А кто сказал «большой»? Совсем маленький. Рейдар Посланник, которому благоволил король Сверрир, по-прежнему живет в Викене. Он мне свояк и вскорости прибудет в Нидарос. Мы двое снарядим каждый по кораблю.
– Рейдар Посланник умелый воин и в оружии разбирается. Стало быть, он намерен идти с тобой?
– Да, государь. И наши жены. Ты ведь знаешь, Ингибьёрг и Кристина – дочери короля Магнуса Эрлингссона, и уже одно то, что с нами будут две королевны-христианки, придаст нашим воинам сил и бодрости и поможет укрепиться духом. – Петер Стёйпер умолк, возвел очи к небу и вскричал: – Deo volente! Да свершится воля Господня!
– Да свершится воля Господня! – повторил король.
Услыхав давний клич крестоносцев, король Инги понял, что Петер Стёйпер от своего решения не отступит.
Петер Стёйпер и Рейдар Посланник снарядили каждый по кораблю и взяли на борт всех безработных искателей приключений, что толклись на берегу. И вот однажды утром все было готово к отплытию. Набожные супруги стояли на корме своих кораблей, распевая гимны. В свое время, когда король Сверрир до и после сражения пел латинские гимны, противники дрожали от страха. Теперь же, если кто на берегу и вздрагивал, так оттого, что с трудом сдерживал недоверчивый смех.
Мирное зрелище, какое-то нереальное и невероятно наивное. Два пожилых господина и их разодетые жены отплывали в чужедальнюю сторону на кровавую битву – и восторженно махали на прощание руками, проплывая в устье Нида мимо королевского корабля. Там, на палубе, стояли обок короля и провожали крестоносцев Инга с юным Хаконом и другие родичи короля.
Как и следовало ожидать, Петер Стёйпер и жена его умерли в пути. Правда, никто не предполагал, что в могилу их сведет морская болезнь. Даже до Святой земли не добрались, упокоились в море у берегов Испании. Вскоре по этой же причине потерял жену и Рейдар Посланник, ее тоже схоронили в морских глубинах. Невзирая на почтенный возраст, привычный к походам Рейдар Посланник единственный из четверых, претерпев тяжкие лишения, дошел до Иерусалима. У гроба Господня он вознес молитву за упокой души своих усопших спутников. Рейдар Посланник едва не погиб, но, к счастью, встретил давних друзей из Нидерландов; они сжалились над ним и помогли поступить на службу к константинопольскому императору Генриху Фламандскому[48], который вряд ли хоть раз посетил тот город, где был императором. Однако ж Рейдар был стар и отмечен печатью смерти – спустя четыре года после отплытия из Нидароса он скончался. Похоронили его в песчаном бархане, который ветры очень скоро навсегда стерли с лица земли.
В конце концов горестная весть достигла Нидароса, привез ее торговый корабль из Фландрии. Смерть Петера Стёйпера очень подействовала на короля Инги, он вовсе ослаб здоровьем и почти не вставал с постели, но теперь частенько заговаривал о том, что сам выступит в крестовый поход – как только поправится.
ПО ДРЕВНЕМУ ЗАКОНУ СТРАНЫ
Уже два года юный Хакон сидел за книгами. Чего только он не узнал о христианской вере и ее идеях. Однажды к нему мимоходом заглянул ярл Хакон.
– Что учишь?
– Песнопения.
– Зачем тебе псалмы? Ты ведь не будешь ни священником, ни епископом.
Но кем же он будет?
Хакону было сейчас девять лет, примерно столько, сколько и шумному, горластому Гутторму, внебрачному сыну короля Инги. Гутторм отличался порывистостью и вспыльчивым нравом, однако на школьной скамье был вполне смирным. Пришла пора королевскому брату Скули учить мальчиков уму-разуму. Скули сравнялось двадцать четыре года, но держался он с такой солидностью, будто ему все шестьдесят четыре. Не весельчак, хотя всегда отменно вежлив. Внешне королевский брат был весьма привлекателен, ростом высокий, стройный, в глазах светилось тепло, а густые пышные волосы вызывали всеобщее восхищение. Он умел складно говорить и хорошо знал, как принято вести себя при европейских дворах. Впоследствии, ставши герцогом, он украшал свою лобную повязку изящными розетками, по моде иноземной знати.
В жизни Скули любил порядок. Все должно быть на своем месте. На самом верху находился Бог-Отец, далее следовали Бог-Сын и Святой Дух. Затем Пресвятая Дева и римский папа, затем король и так далее, до вонючих рабов-трэллей, что спали в хлевах и сараях. Каждый человек исполнял в жизни предназначенную ему роль, для которой и рождался на свет. В своей роли королевского брата Скули ничего веселого не усматривал, он был приятным в общении, надежным молодым человеком, ревностным служителем долга, но временами на редкость скучным.
Он безрадостно занимался будничными делами королевства и воспринял свой брак с Рагнхильд дочерью Николаса как неизбежную судьбу. Отец Рагнхильд, пожилой лендрман из Гицки Николас Улитка сын Паля, водил в бой самый крупный боевой корабль короля Сверрира – «Эркесуден». Злые языки утверждали, что внешностью Рагнхильд очень походила на этот громадный корабль.
До сих пор монахи в основном растолковывали мальчикам, как устроен потусторонний мир. Теперь пришло время узнать, как обстоит с жизнью на земле. Для молодых господ, которые однажды займут свои места среди повелителей державы, это немаловажно, и королевский брат Скули отослал монахов и взял обучение в собственные руки. Он хотел, чтобы на его уроках присутствовал и сынишка Хакона Бешеного, Кнут, от рождения носивший титул юнкера, но ярл Хакон не пожелал, чтобы столь знатный молодой господин, как юнкер Кнут, сидел на школьной скамье рядом с мальчиками, рожденными вне брака. Потому-то юный Хакон и Гутторм, сын короля Инги, сидели вдвоем и дожидались Скули. Когда наставник вошел, оба встали. Королевский брат основательно подготовился к уроку и разложил перед собою густо исписанные листы пергамента, ибо все, что он намеревался сказать, требовало неукоснительной точности. И вот Скули начал читать вслух свои свитки.
– Каждой стране Господь назначил короля, дабы он ею правил. В Норвегии все короли ведут свой род от Харальда Прекрасноволосого и являются его наследниками. Он покорил всех мелких конунгов и создал единую державу. Иные из конунгов стали его вассалами, иные вместе с войском уплыли в Исландию и заселили остров. Случилось это три с половиной столетия назад. Ежели прикинуть, что всякий король вполне мог бы прожить лет восемьдесят-девяносто, получится, будто с тех пор страною правили десять-двенадцать королей, однако ж на самом деле мой брат, король Инги, тридцать второй в этом ряду. Стало быть, большинство наших королей правили не особенно долго.
Пока все было хорошо – мальчики без труда следили за ходом его мысли. И Скули продолжал:
– Король получает державу в наследство и владеет ею самолично, а власть передается в его роду из поколения в поколение и идет от Бога. Король действует по своему разумению, слово его – закон, но руководится он древним законом страны. Коли возникают сомнения, то на сей счет есть у короля законоговорители, которые могут ему поведать, как раньше поступали в том или ином случае. Повторите за мной: «По древнему закону страны».
– По древнему закону страны, – вразнобой повторили школяры, сперва Хакон, за ним Гутторм.
– Когда один король сменял другого, – продолжал Скули, – всякий раз надлежало поскорее установить, кто по рождению обладает наибольшими правами на корону Харальда. Много раз в стране из-за этого вспыхивали войны, много бед она изведала. Вот почему ныне престолонаследником может стать только первенец короля, рожденный в законном браке. Родители наследника должны быть повенчаны.
– А если они не успели повенчаться? – спросил Хакон.
– Лишь королевские сыновья, рожденные в церковном браке, могут стать королями, – твердо заключил Скули,
– Правда ли, что в свое время юнкер Кнут станет королем?
– Мы этого не знаем. Возможно.
– Его отец, Хакон Бешеный, никогда королем не был.
– Но юнкер Кнут – единственный из вас, кто рожден в браке, освященном церковью. Коль скоро нет королевского сына, рожденного в церковном браке, архиепископ и двенадцать мудрейших мужей в каждой епархии должны избрать другого, а затем их выбор должен быть одобрен на Эйратинге, Гулатинге, Фростатинге, Боргартинге и так далее. Это называется выборы короля.
Наступившая короткая пауза словно бы подчеркнула: решение о том, что новый король должен быть рожден в браке, – окончательно и бесповоротно.
До сих пор мальчики успешно следили за ходом сложных объяснений. Однако велеречивый нидаросец Скули брат короля читал и рассуждал так солидно и так уныло, что они с большим трудом сохраняли бодрость. Смышленый Хакон кое-как перебарывал сон, а маленький Гутторм уже начал клевать носом. Хакон тихонько шепнул ему.
– Раз уж Скули этак говорит, тебе надо выучиться зевать с закрытым ртом. Да и всем остальным тоже.
Скули поднял голову, и Хакон громко сказал:
– Дружинники говорят, что право наследования у королей божественное, потому что короли происходят от богов.
– Верно. Потому оно и божественное.
– Но те боги были языческие. Их теперь нету.
Скули пришлось выкручиваться:
– Твой дед, король Сверрир, говорил, что наши короли состоят в кровном родстве с императорами, папами и христианским Богом, чтобы доказать свое божественное право наследования, им не нужен Один.
А Хакон уже заготовил новый вопрос:
– Дружинники говорят, у всех королей есть особливо ценное семя, какого ни у кого нет, и поэтому они, дескать, сеют повсюду, где придется. Я вот не понимаю, отчего королям так важно самим метаться по полям со всем этим семенем?
Скули быстро перевел разговор на другую тему:
– Инглинги и Халейги – очень знатные дома и царствуют не только в Скандинавии. Нормандские властители, которые ныне правят Англией и Шотландией, ведут родословную от нашего Гангерольфа, а русские князья в Новгороде считают своим прародителем викингского конунга Рюрика. Он пришел туда из Шведской Державы, однако ж по крови был Халейгом. Потому-то в других странах власть строится в основе своей по нашему образцу.
Хакон не сдавался:
– Юнкер Кнут – никчемный и противный. Он будет плохим королем. Почему трон не может отойти к тебе или к твоему сыну Петеру? Или ко мне?
Скули смутился.
– Никто из нас не может претендовать на трон. Ты и Гутторм рождены вне брака, и королю Инги было угодно предпочесть в престолонаследии не меня, а юнкера Кнута. Наше дело – сторона, и я думаю, мы должны только радоваться этому.
– Я не радуюсь, – ответил Хакон, – и Гутторм не радуется, и ты, Скули брат короля, тоже не больно-то радостен, как я погляжу. Раз архиепископ должен выбирать, пусть на благо страны выбирает самого подходящего. А это, уж во всяком случае, не юнкер Кнут.
Скули брат короля был ошеломлен: совсем дитя, а мыслит как взрослый, и мысли-то какие – самому Скули ничего подобного в голову не приходило. «На благо страны», «самого подходящего»? Этот мальчик, ровно король Сверрир, высказал вслух немыслимую мысль, но ведь он был прав. Юнкер Кнут, конечно, еще очень юн, однако не проявляет ни малейших задатков к тому, чтобы стать по-настоящему хорошим наследником престола. Скорее даже наоборот. Умом он не блистал, и на него большей частью смотрели как на несносного ребенка.
Скули опять попытался перевести разговор на другую тему:
– А теперь посмотрим, какой порядок установлен среди людей. Ступенью ниже короля находятся один или два-три ярла, которых король часто ставит наместниками над большими областями, где они правят самостоятельно. Хакон Бешеный – ярл и управляет Западной Норвегией.
– Там бы ему и жить, – заметил Хакон, – а он почти все время здесь, в Нидаросе.
– В иных странах, – продолжал Скули, – такие высокородные господа, как ярлы, зовутся герцогами. Это вроде как малость почетнее. За ярлами следуют королевские казначеи, или канцлеры. У короля есть придворный казначей, а еще несколько живут в самых больших городах, присматривают за королевскими владениями, казной и расчетами.
Хакон опять вмешался:
– Я знаю, что казначеи получают в год целых двадцать марок жалованья. Это чтобы они не соблазнились мздоимством. Ниже казначеев находятся лендрманы и стольники-скутильсвейны, их обычно десять-пятнадцать. Знаешь ли ты, Скули брат короля, как они зовутся у чужеземцев?
Скули невольно улыбнулся. Мальчик по собственному почину задал себе вопрос о знати и обо всей сложной системе управления, а изъясняется совершенно как взрослый. Прямо оторопь берет.
– Бароны и рыцари.
Хакон кивнул.
– Правильно. И за столом они сидят согласно своему званию, а именовать их надобно так: господин Дагфинн, господин Андреас, господин Брюньольв. При дворе есть еще королевские повара и кертисвейны. Король Инги велел теперь звать их по-другому. Как же именно?
– Похоже, ты прекрасно это знаешь, – улыбнулся Скули.
– Кухмистеры и пажи. Среди рыцарей у нас сорок-пятьдесят сюссельманов, которые управляют не только доходами короля, но и своими собственными. Там, где собирается тинг, сюссельманы нередко являются и лагманами, а еще есть среди них арманы, законоговорители и военачальники, которые руководят ратниками и боевыми кораблями.
Скули был в затруднении от познаний Хакона и решил испытать Гутторма:
– Позволь спросить тебя, Гутторм, знаешь ли ты, кто располагается ступенью ниже сюссельманов?
Гутторм захлопал глазами и кивнул:
– Да.
Но ответить он не успел, потому что ретивый Хакон опять вмешался и на память отбарабанил:
– Что учишь?
– Песнопения.
– Зачем тебе псалмы? Ты ведь не будешь ни священником, ни епископом.
Но кем же он будет?
Хакону было сейчас девять лет, примерно столько, сколько и шумному, горластому Гутторму, внебрачному сыну короля Инги. Гутторм отличался порывистостью и вспыльчивым нравом, однако на школьной скамье был вполне смирным. Пришла пора королевскому брату Скули учить мальчиков уму-разуму. Скули сравнялось двадцать четыре года, но держался он с такой солидностью, будто ему все шестьдесят четыре. Не весельчак, хотя всегда отменно вежлив. Внешне королевский брат был весьма привлекателен, ростом высокий, стройный, в глазах светилось тепло, а густые пышные волосы вызывали всеобщее восхищение. Он умел складно говорить и хорошо знал, как принято вести себя при европейских дворах. Впоследствии, ставши герцогом, он украшал свою лобную повязку изящными розетками, по моде иноземной знати.
В жизни Скули любил порядок. Все должно быть на своем месте. На самом верху находился Бог-Отец, далее следовали Бог-Сын и Святой Дух. Затем Пресвятая Дева и римский папа, затем король и так далее, до вонючих рабов-трэллей, что спали в хлевах и сараях. Каждый человек исполнял в жизни предназначенную ему роль, для которой и рождался на свет. В своей роли королевского брата Скули ничего веселого не усматривал, он был приятным в общении, надежным молодым человеком, ревностным служителем долга, но временами на редкость скучным.
Он безрадостно занимался будничными делами королевства и воспринял свой брак с Рагнхильд дочерью Николаса как неизбежную судьбу. Отец Рагнхильд, пожилой лендрман из Гицки Николас Улитка сын Паля, водил в бой самый крупный боевой корабль короля Сверрира – «Эркесуден». Злые языки утверждали, что внешностью Рагнхильд очень походила на этот громадный корабль.
До сих пор монахи в основном растолковывали мальчикам, как устроен потусторонний мир. Теперь пришло время узнать, как обстоит с жизнью на земле. Для молодых господ, которые однажды займут свои места среди повелителей державы, это немаловажно, и королевский брат Скули отослал монахов и взял обучение в собственные руки. Он хотел, чтобы на его уроках присутствовал и сынишка Хакона Бешеного, Кнут, от рождения носивший титул юнкера, но ярл Хакон не пожелал, чтобы столь знатный молодой господин, как юнкер Кнут, сидел на школьной скамье рядом с мальчиками, рожденными вне брака. Потому-то юный Хакон и Гутторм, сын короля Инги, сидели вдвоем и дожидались Скули. Когда наставник вошел, оба встали. Королевский брат основательно подготовился к уроку и разложил перед собою густо исписанные листы пергамента, ибо все, что он намеревался сказать, требовало неукоснительной точности. И вот Скули начал читать вслух свои свитки.
– Каждой стране Господь назначил короля, дабы он ею правил. В Норвегии все короли ведут свой род от Харальда Прекрасноволосого и являются его наследниками. Он покорил всех мелких конунгов и создал единую державу. Иные из конунгов стали его вассалами, иные вместе с войском уплыли в Исландию и заселили остров. Случилось это три с половиной столетия назад. Ежели прикинуть, что всякий король вполне мог бы прожить лет восемьдесят-девяносто, получится, будто с тех пор страною правили десять-двенадцать королей, однако ж на самом деле мой брат, король Инги, тридцать второй в этом ряду. Стало быть, большинство наших королей правили не особенно долго.
Пока все было хорошо – мальчики без труда следили за ходом его мысли. И Скули продолжал:
– Король получает державу в наследство и владеет ею самолично, а власть передается в его роду из поколения в поколение и идет от Бога. Король действует по своему разумению, слово его – закон, но руководится он древним законом страны. Коли возникают сомнения, то на сей счет есть у короля законоговорители, которые могут ему поведать, как раньше поступали в том или ином случае. Повторите за мной: «По древнему закону страны».
– По древнему закону страны, – вразнобой повторили школяры, сперва Хакон, за ним Гутторм.
– Когда один король сменял другого, – продолжал Скули, – всякий раз надлежало поскорее установить, кто по рождению обладает наибольшими правами на корону Харальда. Много раз в стране из-за этого вспыхивали войны, много бед она изведала. Вот почему ныне престолонаследником может стать только первенец короля, рожденный в законном браке. Родители наследника должны быть повенчаны.
– А если они не успели повенчаться? – спросил Хакон.
– Лишь королевские сыновья, рожденные в церковном браке, могут стать королями, – твердо заключил Скули,
– Правда ли, что в свое время юнкер Кнут станет королем?
– Мы этого не знаем. Возможно.
– Его отец, Хакон Бешеный, никогда королем не был.
– Но юнкер Кнут – единственный из вас, кто рожден в браке, освященном церковью. Коль скоро нет королевского сына, рожденного в церковном браке, архиепископ и двенадцать мудрейших мужей в каждой епархии должны избрать другого, а затем их выбор должен быть одобрен на Эйратинге, Гулатинге, Фростатинге, Боргартинге и так далее. Это называется выборы короля.
Наступившая короткая пауза словно бы подчеркнула: решение о том, что новый король должен быть рожден в браке, – окончательно и бесповоротно.
До сих пор мальчики успешно следили за ходом сложных объяснений. Однако велеречивый нидаросец Скули брат короля читал и рассуждал так солидно и так уныло, что они с большим трудом сохраняли бодрость. Смышленый Хакон кое-как перебарывал сон, а маленький Гутторм уже начал клевать носом. Хакон тихонько шепнул ему.
– Раз уж Скули этак говорит, тебе надо выучиться зевать с закрытым ртом. Да и всем остальным тоже.
Скули поднял голову, и Хакон громко сказал:
– Дружинники говорят, что право наследования у королей божественное, потому что короли происходят от богов.
– Верно. Потому оно и божественное.
– Но те боги были языческие. Их теперь нету.
Скули пришлось выкручиваться:
– Твой дед, король Сверрир, говорил, что наши короли состоят в кровном родстве с императорами, папами и христианским Богом, чтобы доказать свое божественное право наследования, им не нужен Один.
А Хакон уже заготовил новый вопрос:
– Дружинники говорят, у всех королей есть особливо ценное семя, какого ни у кого нет, и поэтому они, дескать, сеют повсюду, где придется. Я вот не понимаю, отчего королям так важно самим метаться по полям со всем этим семенем?
Скули быстро перевел разговор на другую тему:
– Инглинги и Халейги – очень знатные дома и царствуют не только в Скандинавии. Нормандские властители, которые ныне правят Англией и Шотландией, ведут родословную от нашего Гангерольфа, а русские князья в Новгороде считают своим прародителем викингского конунга Рюрика. Он пришел туда из Шведской Державы, однако ж по крови был Халейгом. Потому-то в других странах власть строится в основе своей по нашему образцу.
Хакон не сдавался:
– Юнкер Кнут – никчемный и противный. Он будет плохим королем. Почему трон не может отойти к тебе или к твоему сыну Петеру? Или ко мне?
Скули смутился.
– Никто из нас не может претендовать на трон. Ты и Гутторм рождены вне брака, и королю Инги было угодно предпочесть в престолонаследии не меня, а юнкера Кнута. Наше дело – сторона, и я думаю, мы должны только радоваться этому.
– Я не радуюсь, – ответил Хакон, – и Гутторм не радуется, и ты, Скули брат короля, тоже не больно-то радостен, как я погляжу. Раз архиепископ должен выбирать, пусть на благо страны выбирает самого подходящего. А это, уж во всяком случае, не юнкер Кнут.
Скули брат короля был ошеломлен: совсем дитя, а мыслит как взрослый, и мысли-то какие – самому Скули ничего подобного в голову не приходило. «На благо страны», «самого подходящего»? Этот мальчик, ровно король Сверрир, высказал вслух немыслимую мысль, но ведь он был прав. Юнкер Кнут, конечно, еще очень юн, однако не проявляет ни малейших задатков к тому, чтобы стать по-настоящему хорошим наследником престола. Скорее даже наоборот. Умом он не блистал, и на него большей частью смотрели как на несносного ребенка.
Скули опять попытался перевести разговор на другую тему:
– А теперь посмотрим, какой порядок установлен среди людей. Ступенью ниже короля находятся один или два-три ярла, которых король часто ставит наместниками над большими областями, где они правят самостоятельно. Хакон Бешеный – ярл и управляет Западной Норвегией.
– Там бы ему и жить, – заметил Хакон, – а он почти все время здесь, в Нидаросе.
– В иных странах, – продолжал Скули, – такие высокородные господа, как ярлы, зовутся герцогами. Это вроде как малость почетнее. За ярлами следуют королевские казначеи, или канцлеры. У короля есть придворный казначей, а еще несколько живут в самых больших городах, присматривают за королевскими владениями, казной и расчетами.
Хакон опять вмешался:
– Я знаю, что казначеи получают в год целых двадцать марок жалованья. Это чтобы они не соблазнились мздоимством. Ниже казначеев находятся лендрманы и стольники-скутильсвейны, их обычно десять-пятнадцать. Знаешь ли ты, Скули брат короля, как они зовутся у чужеземцев?
Скули невольно улыбнулся. Мальчик по собственному почину задал себе вопрос о знати и обо всей сложной системе управления, а изъясняется совершенно как взрослый. Прямо оторопь берет.
– Бароны и рыцари.
Хакон кивнул.
– Правильно. И за столом они сидят согласно своему званию, а именовать их надобно так: господин Дагфинн, господин Андреас, господин Брюньольв. При дворе есть еще королевские повара и кертисвейны. Король Инги велел теперь звать их по-другому. Как же именно?
– Похоже, ты прекрасно это знаешь, – улыбнулся Скули.
– Кухмистеры и пажи. Среди рыцарей у нас сорок-пятьдесят сюссельманов, которые управляют не только доходами короля, но и своими собственными. Там, где собирается тинг, сюссельманы нередко являются и лагманами, а еще есть среди них арманы, законоговорители и военачальники, которые руководят ратниками и боевыми кораблями.
Скули был в затруднении от познаний Хакона и решил испытать Гутторма:
– Позволь спросить тебя, Гутторм, знаешь ли ты, кто располагается ступенью ниже сюссельманов?
Гутторм захлопал глазами и кивнул:
– Да.
Но ответить он не успел, потому что ретивый Хакон опять вмешался и на память отбарабанил: