Тютюнник Сергей. Кармен и Бенкендорф

   - Почти.
   - Как это? Деньги или есть, или их нет. Третьего не дано, - коротко хохотнув, она снова белозубо улыбается.
   - Дано, - почему-то упрямлюсь я. - Я живу в "Интуристе". Рядом со мной номер шефа - Соломина. У него и одолжу. Кстати, большая часть суммы у меня есть.
   - Твой шеф - Соломин? Который когда-то работал в Главлите Советского Союза?
   - Да. А что? Ты его разве не узнала? Ведь он брифинги проводит каждый день! - не могу скрыть удивления.
   - Нет... Так, слышала кое-что о нем, - и щелчком выстреливает окурок в сугроб.
   - А, понятно, - вздыхаю. - Раз ты печаталась в "Юности" со "смертельными"
   повестями, то его, наверное, не миновала.
   - В общем-то да. Зацепила крылом этот гранитный утес, - она зябко прячет "босые" ладони под мышки.
   - Тогда пойдем? - предлагаю я робко.
   - Сливаться в экстазе? - говорит она с кривой улыбкой.
   - Соприкасаться сердцами, - парирую я.
   - Было бы любопытно... Если возможно.
   Мы направляемся к реке - черной бурлящей ленте, чьи истоки теряются гдето в ущельях Кавказского хребта. Тусклый фонарь на берегу освещает узкий пешеходный мост, обросший снегом.
   - Меня зовут Андреем, - говорю я наконец.
   - Анна, - она проводит ладонью по перилам мостика, лепит рыхлый снежок и бросает в темную кипящую воду.
   - Ты не боишься, что я тебя обману? - вырывается у меня ни с того ни с сего. - То есть попользуюсь, но денег не дам ...
   - Не боюсь. Меня трудно обмануть, - ее глаза вспыхивают диковатым огнем. - Люди, которые пытались меня обмануть, очень дорого платили за это.
   - Что значит "дорого"? - я смотрю под ноги, потому что не могу выдержать ее взгляд.
   - То и значит. Много будешь знать - скоро состаришься.
   - Я не боюсь состариться, - снег поскрипывает под моими промерзшими ногами, - я боюсь простудиться. Взял вот с собой в командировку только туфли. Не помню такой зимы на Кавказе.
   - Я тоже. Видимо, Бог послал холода - военные страсти остудить. - Анна скрещивает руки на груди.
   - Думаешь, это поможет? - и начинаю стягивать со своей руки перчатку. Надень мои. Не могу смотреть, как ты мерзнешь.
   - Спасибо. Я не ношу чужих вещей.
   - Ты говоришь так, будто я предлагаю тебе изменить Родине...
   - Наша Родина сама готова изменить нам с кем угодно, - Анна резко встряхивает головой и волосы ее разлетаются.
   - У Родины лихорадка и озноб полураспада, - мой уязвленный патриотизм шевелится где-то под сердцем.
   - Какой же это полураспад? Вы тут войска и ментов нагнали тучу - черта с два распадешься... Вот у тех, кто прячется в горах, у тех сейчас и полураспад, и озноб. От костров не отходят, вот-вот готовы разбежаться.
   - Откуда ты знаешь? - я замедляю шаг.
   - Догадываюсь, - она зябко втягивает голову в плечи.
   - Ты рассуждаешь так, будто вчера была в горах.
   На другом берегу меня вдруг осеняет.
   - Слушай, извини за прямоту, но кто ты по национальности? - вопрос мне дается не без душевного труда.
   - Ага! - смеется Анна. - Испугался, что связана с боевиками!? Террористкаэкстремистка?!
   - Да черт вас тут разберет, в этом Вавилоне! - тушуюсь я, глядя в белозубый смеющийся рот.
   - Не волнуйся, - резко успокаивается Анна. - Я немка.
   - Что?! - от неожиданности я спотыкаюсь.
   - Есть такой народ на святой Руси - немцы. Не делай вид, что не знаешь, - глаза у Анны светятся.
   - Чего угодно ожидал, только не этого! Ты похожа на армянку, на гречанку, на еврейку наконец... Но на немку?!.
   - Это потому, что смешение кровей. Но отец немец. Кстати, не знающий немецкого. Наш род здесь, на Кавказе, лет сто живет. Если не больше. Предок нефть тут искал. От фирмы знаменитого Нобеля.
   - Нашел?
   - Про нефть не знаю, а вот жену нашел. Вот и обрусел или, как здесь говорят, - орусился. Вернее, окавказился. Нам на горе.
   - Ну, теперь понятно твое отношение к Родине, - вздыхаю.
   - Только не надо высоких слов. Я блядую точно так же, как и мое Отечество. Мы с ним одинаково спокойно укладываемся под тех, кто платит.
   - Аня, так нельзя говорить. Мне это неприятно. Я все-таки офицер, - и останавливаюсь, развернувшись к спутнице всем корпусом.
   - Ты хоть и офицер, но на дурака не похож, - глаза Анны буравят мой смятенный трезвеющий мозг. - Неужели я смахиваю на тех молодых дурочек, у которых только деньги и кайф в голове?
   - Очень хочется спросить, сколько тебе лет, - улыбаюсь и кусаю губу.
   - Спроси. А я тебе отвечу: осьмнадцать лет, - и демонстративно поворачивает бледное лицо к свету.
   IV
   Мы подходим к "Интуристу", нашпигованному офицерами из федеральных силовых ведомств и командированными чиновниками. Площадка перед отелем забита машинами с мигалками.
   - Привет, мужики! - киваю вооруженным омоновцам у входа. - Она со мной, - и беру Анну под руку.
   - Понятно, - многозначительно улыбаются охранники и оглядывают подругу с ног до головы.
   - Гляделки проглядишь - прицел собьется, - мимоходом бросает самому наглому омоновцу Анна и гордо отворачивается.
   Через освещенный вестибюль, мимо вахтеров и швейцаров, мимо роящихся военных и милиции мы идем, как сквозь строй. Я стараюсь не глядеть по сторонам, но чувствую, как щеки наливаются румянцем.
   - Да не тушуйся ты, как гимназист! - уже у лифта говорит Анна.
   Я облегченно вздыхаю и вижу наконец ее сухощавое лицо при хорошем освещении. Высокий лоб блестит от растаявшего снега. Возраст определить невозможно.
   Что-то около тридцати, плюс-минус три года. Хотя выглядит молодо.
   - Ты в номере один живешь? - деловито спрашивает Анна, не замечая моего пошатнувшегося настроения.
   - С приятелем, журналистом. Но он сейчас в Москве... В общем, пока один.
   - Слава Богу, - Анна смотрит на меня в упор.
   - Сейчас приду в себя... Не сверли меня взглядом, - я опускаю голову и кажется окончательно трезвею.
   Лифт останавливается, я раскланиваюсь с дежурной по этажу и судорожным движением руки открываю дверь своего номера.
   - Заходи, - киваю Анне и вхожу следом. - Подожди, я сейчас.
   Беру плитку шоколада в тумбочке и топаю к дежурной.
   - Ох, Андрюша! И ты туда же! - качает головой добрая толстая женщина и тяжко вздыхает.
   - Зульфия Тимуровна, голубушка! - я кладу ей на стол шоколадку. - Не ругайтесь!
   - Только чтоб тихо! - вполголоса произносит дежурная и сгребает "взятку" в ящик.
   Анна уже без своего красного пуховика, но в таком же ярко-красном свитере ручной вязки. Она сидит на постели, положив ногу на ногу, и покачивает носком сапожка. На ее черных волосах блестят капельки погибшего снега.
   Я сбрасываю свою камуфляжную куртку, стряхиваю воду с фуражки и выдыхаю:
   - Проскочили, слава Богу! - снимаю- китель и остаюсь в рубашке с погонами. - Утром ты была в желтом свитере, а сейчас - в красном...
   - Женщина, если захочет, может кожу сменить, а ты о каких-то там тряпках.
   - Кожу может сменить только змея, - вношу существенную поправку.
   - Ну, разница невелика, - говорит Анна с ухмылкой.
   - Ты меня пугаешь. Я нуждаюсь в алкогольном допинге.
   - Не суетись! У тебя чай есть? - Анна смотрит на меня, вытянув смуглую шею.
   - У меня есть все: чай, кофе, водка и даже вино "Южная ночь".
   - Какой ты запасливый...
   - Подношения туземного населения и залетных журналистов. Ну что, с чая начнем?
   - Лучше с кофе. Растворимый, надеюсь?
   - А как же, - и я кидаюсь включать электрический чайник.
   - Фена у тебя, конечно, нет. Надо бы волосы просушить, - и Анна запускает руку в свою черную волнистую гриву.
   - Такие волосы - надо, - говорю я протяжно, сделав ударение на слове такие.
   - Комплименты для жены оставь, - Анна режет меня взглядом.
   - Ты хочешь, чтобы я рассказал о жене? - воспринимаю ее фразу как намек.
   - Нет, я и так знаю. Жена покладистая блондинка, педагог или медик. Ребенок детсадовского возраста - конечно, одаренный. Квартиры нет. Денег не хватает. Быт заел. Обоим хочется чего-то другого, но никто не знает чего. Жизнь медленно движется к своей конечной цели, то есть к смерти.
   - Что ты с этой смертью заладила сегодня? - я вытаскиваю из кармана сигареты.
   - Чувствую.
   - Что? Запах смерти, разлитый в воздухе, как вино?
   - Это у меня был приступ изящной словесности. Но суть остается, - Анна закуривает. - Настроение сегодня какое-то "смертельное".
   - Типун тебе на язык, - я достаю банку кофе и наливаю в стаканы кипяток. - Кстати, у тебя презервативы есть? А то я СПИДа боюсь. Не хочется умирать от любви.
   - Есть. И боюсь я не меньше тебя. Группа риска, - и снова, запрокинув голову, пускает кольца дыма в потолок.
   - Анна - это псевдоним, или твое настоящее имя?
   - Настоящее. Кличка у меня - Кармен.
   - Это что, из-за черно-красного прикида?
   - Из-за этого тоже.
   - Плюс яркая внешность - а еще что?..
   - Ты задаешь слишком много вопросов, - холодный, пронизывающий взгляд Анны мне неприятен.
   - Ничего удивительного. На то я и журналист, - поспешно отхлебываю кофе и обжигаюсь.
   - Давай для разнообразия сделаем так: я буду задавать вопросы, а ты отвечать и, по возможности, искренне, - в глазах ее вспыхивает неожиданный интерес.
   - Это любопытно. Но есть нюанс. Я арендовал тебя... - говорю, кусая губы, - ...на час. Время идет. Я ничего не успею.
   - Ладно, успеешь, - вздыхает Анна и улыбается краем ярко накрашенного рта. - Я сделала недельную норму и никуда не тороплюсь.
   - Ну, а я тем более не спешу. Завтра воскресенье, - я намеренно пропускаю фразу "сделала норму", чтобы не усиливать неприятное чувство.
   - Итак, поехали, - Анна берет длинными пальцами стакан с кофе и отпечатывает на его ободке губную помаду. - Насчет твоей семьи - угадала?
   - В общем, - киваю, - да. Но есть небольшое уточнение. Мы с женой разбежались. И еще... - я набираюсь мужества и выдаю постыдную правду: Я, видимо, никогда не любил свою жену.
   - О-ля-ля! - Анна демонстративно цокает ухоженными ногтями по темной полировке стола. - Неожиданное заявление. Не думала, что ты настолько расчетлив и корыстолюбив... Наверняка, тесть - генерал?
   - Нет. Никакой меркантильности в выборе не было, - я ныряю в свое мутное прошлое. - Тесть у меня обычный, каких сотни, без существенных для меня связей.
   - Что же тогда подвигло тебя на женитьбу, если это, конечно, не банальная внеплановая беременность боевой подруги?
   - Я когда-то сильно любил женщину. Она была замужем. Я любил долго, несколько лет. На эту любовь ушло столько сил и страстей, что, пожалуй ничего не осталось другим. Холостяковал, пока начальство не намекнуло: старый капитан, ни разу не женившийся, - это подозрительно: пахнет или голубизной, или импотенцией.
   - И ты четко выполнил указание начальства, - Анна зло ухмыляется.
   - Зачем же так, - я прихлебываю кофе и опять обжигаюсь. - Просто понял, что больше никого полюбить не смогу. А годы, действительно, идут...
   - Что-то есть бабье в твоих стенаниях... - кривится Анна и тушит сигарету в пепельнице.
   - Ну, баба - тоже человек, - пытаюсь я острить.
   - И ничто человеческое тебе не чуждо, - обрезает Анна и снова берется за стакан.
   - В общем, да. И вообще, почему я должен скрывать нормальные человеческие чувства? - Я начинаю злиться. - Я достаточно силен, чтобы не стесняться своих слабостей.
   - Ух ты, - подначивает меня гостья.
   - Да! - я вскакиваю с кровати, делаю шаг к окну и резко сдвигаю штору в сторону. - Вот шел сейчас по улице - снег падает, в крови коньяк бродит, красота вокруг... А я иду, пою и думаю: влюбиться бы в кого-нибудь! Так, чтоб от бессонницы простыню на себя наворачивать и плакать в подушку, чтоб нервы - в струну и сердце надрывалось. Как десять лет назад...
   - Слушай, классная у тебя служба! - теперь уже заводится Анна. Солдаты и офицеры в окопах околевают, а пьяный майор шляется по городу и от скуки любви ищет! И нашел, - со стуком ставит стакан на стол. - За двадцать баксов.
   - Да ладно тебе, - подрубленный под корень, отхожу от окна и падаю на кровать. - Все у меня было: и окопы, и ранение, и медали, и даже орден... Я здесь, в Доме правительства, две недели всего. А до этого по траншеям да землянкам кочевал. Вот в этих самых туфлях и "пьяных" брюках с кантом...
   - Что же ты полевую форму не взял, раз на войну ехал? - глаза Анны неожиданно теплеют.
   - Ты, блин, как старшина на строевом смотре. В чем был в редакции, в том и полетел. Команду дали: "борт" ждет, - я в самолет и сюда. А тут месиво кровавое - очередное "усмирение горцев". Не до смотрин: кто в камуфляже, а кто при параде...
   Повисает неловкая пауза. Я достаю сигарету из пачки на столе и закуриваю, глядя в окно: редкие уличные фонари подсвечивают тихий снегопад.
   - Ладно, не сердись, - Анна пересаживается ко мне на кровать, кладет ладонь на мою трясущуюся руку и терпеливо ждет, пока я успокоюсь. - Так ты здесь уже месяц?
   - Да. Послезавтра, в понедельник, должен приехать кто-то на смену. А я двину домой, где ждет меня холодная постель, пьяные соседи и в душе - сама понимаешь...
   - А куда тебя ранило?
   - Да не совсем ранило. Это я перегнул от волнения. Профессиональная брехня... Контузило меня.
   - Что это значит? - моя ночная гостья близко наклоняется ко мне и заглядывает в глаза.
   - Миной нас накрыло. Теперь, когда сильно переживаю, то теряю слух и в голове звенит.
   - О, Господи! - Анна закрывает рот ладонью, чтобы скрыть улыбку, но глаза сияют и выдают ее настроение.
   - Ну что ты хихикаешь?! - и сам не могу удержаться от смеха. - Да, глохну и звеню...
   - Как мудозвон, - Анна приваливается спиной к стене и трясется от хохота, вздрагивая упругим телом; и я впервые угадываю под свитером ее высокую грудь.
   - Смех смехом, а шуба кверху мехом, - говорю я протяжно, не отрывая взгляда от двух холмов, растягивающих красный свитер.
   - Шуба? Какая шуба? - переспрашивает Анна и часто-часто моргает.
   - И не только шуба, - цежу я сквозь зубы и не знаю, как сдержать руки. Они рвутся к полулежащей рядом женщине. Изогнувшись всем телом, как змея, Анна отрывает спину от стены и выпрямляется.
   - Ты хочешь, чтобы я уже разделась? - взгляд ее тускнеет, и плечи опускаются.
   Я не успеваю ответить. В дверь громко стучат.
   V
   Я выхожу в коридор, притворяю дверь спиной и вижу мятый камуфляж и мятое красное лицо Олега - следователя из Генеральной прокуратуры. На этаже у нас его называют Прокуратором. Он немногим выше меня, но гораздо шире. Его рыжие волосы взлохмачены, а глаза воспалены так, что белки кажутся розовыми.
   - Старина, извини, - он дышит на меня густым водочным перегаром. - Я к тебе сегодня ночью заходил?
   - Заходил, - отвечаю, стараясь не дышать носом.
   - И что? - глаза его округляются.
   - Ничего, - удивляюсь я его реакции. - Попросил бутылку водки в долг и ушел.
   - В номер не заходил?
   - Нет.
   - Ничего не помню. Автопилот. Третий день бухаем, - Олег говорит почти шепотом, оглядываясь в сторону дежурной по этажу, кривит губы и играет желваками.
   - Видел и слышал, - мои губы сами расплываются в улыбке.
   - Чё, слышно было? - следователь смущенно чешет лохматую рыжую голову.
   - Ну, Олег! Вы третью ночь подряд хором поете одну и ту же песню "Виновата ли я...". Скоро весь этаж будет вам подпевать, - мы тут, наверное, все одинаковы...
   - Да, заменщик ко мне приехал. Завтра в Москву улетаю. Все. Труба. Пора печени передых дать, не то умру, - и он опускает розовые глаза.
   - Так тебе что - похмелиться?
   - Нет, не в этом дело... Я к тебе в номер ночью не заходил?
   - Сказал же - нет... Чего ты мнешься?
   - Дело вот в чем, - Олег снова лезет веснушчатой пятерней в свою шевелюру и дышит на меня перегаром: - Ты не заметил, при мне пистолет был?
   - Да черт его знает, не обратил внимания. Что, пистолет потерял?
   - Хрен его знает. Может, и потерял, а может, и свистнули, - и Олег тяжело вздыхает мне в нос.
   - Кто мог свистнуть? Заменщик?
   - Понимаешь, тут такое дело, - следователь опять опускает глаза и играет желваками. - Вчера ночью бабу здесь в "Интуристе" снял, в кабаке на втором этаже.
   Сторговался за двести баксов. Ты представляешь? - зловеще шепчет Олег. - За двести долларов! По московским тарифам. Хотя здесь ей красная цена двадцатка... Правда, баба красивая - спасу нет! Кличка - Кармен...
   Сердце мое, срезанное навахой [Наваха - кривой испанский нож: холодное оружие], катится по ступеням нутра и, ударяясь, отдается в голове. Я закрываю глаза. Мой воспаленный мозг начинает вибрировать и звенеть. Этот звук мне знаком еще с момента, когда накрыло миной. Я открываю глаза и вижу розовые белки под рыжими ресницами следователя. Он энергично шевелит губами. Я почти ничего не слышу из-за гула в своей ударенной голове. Олег жестикулирует веснушчатыми руками и вдруг замирает. И трогает меня за плечо...
   - Эй, ты чего? - пробивается наконец ко мне сквозь звон в ушах. Андрюха, ты где?
   - Вы что, хором ее драли? - очухиваюсь от короткого приступа.
   - Кого? - изумляется Олег, вперив в меня водянистый серый взгляд.
   - Бабу. Кармен. - Я еле слышу то, что говорю.
   - Почему хором? Мужики спать легли. Вернее, отрубились. А я вразнос пошел, - шепчет Олег и оглядывается на дежурную.
   - О чем говорили? - не унимаюсь я.
   - С кем? С бабой, что ли?
   - С Кармен, - выдавливаю я из себя.
   - Да ни о чем. Что с ней разговаривать? "Рембрандта читала? - У койку!" Вот и весь разговор. За двести баксов я еще ее уговаривать буду! Но я тебе скажу: баба - блеск. "Не глаза, а острый нож. Глянешь - сразу упадешь". Не помню, кто поет.
   - Олег, кончай! - мне не хочется больше его слушать.
   - Чё кончай? Дело-то в том, что после ее ухода пистолет пропал!
   - Ты уверен? - сомнение грызет меня.
   - Да что я - пацан, что ли? - шипит Олег и оборачивается в сторону дежурной. - Все-таки в военной прокуратуре работаю, а не в ларьке на базаре. Ты тоже, скажешь... Я утром проснулся: в номере бардак, голова вдребезги, и перчатки бабские на тумбочке лежат...
   - Черные или красные? - выпаливаю я, и сердце мое дергается и сжимается в колючую точку.
   - Красные. Кожаные, - автоматически отвечает следователь. - Я опохмелятор включил и с горем пополам почти все вспомнил... Слушай, вдруг осекается Олег. - Ты почему про перчатки спросил?
   - Просто так, - отвечаю, стараясь говорить спокойно и не отводить глаза.
   - Андрюха, ты меня за идиота не держи, - крутит головой следователь. Я к тебе в дверь постучал, потому что уже всех тут на этаже на уши поставил. А Зульфия Тимуровна, - и Олег кивает в сторону дежурной, сказала, что ты подругу привел:
   брюнетка в красном пуховике. Колись, старик! Я хочу сделать этой бабе шмон, - и водянистые глаза его наливаются свинцом.
   - Во-первых, баба - из пресс-службы местного парламента. Во-вторых, она уже голая: в постели лежит, меня дожидается. А ты весь кайф ломаешь, говорю, сам не знаю почему, но стараюсь врать убедительно.
   Олег буравит меня своим тяжелым взглядом, затем сникает и рыжей пятерней теребит вздыбленную макушку:
   - Я про пистолет не сразу-то и подумал. Проснулся, смотрю: портмоне на месте, двухсот долларов, конечно, нет. Но черт с ними, с деньгами! Зато остальная сумма не тронута. Я и успокоился. А к вечеру стал вещи собирать (завтра же улетать), глядь - пистолета нет! - и Олег хлопает веснущатой лапой по пустой кобуре. - Я всю гостиницу обегал. Говорят, эту блядину в кабаке днем видели, а потом куда-то исчезла... Андрей, что делать?!
   - Что делать? - медленно произношу я. - Не знаю. Ищи.
   - Да где искать?! Весь номер перерыл, баба исчезла... Она ствол сегодня на рынке продаст - и я хрен кому чего докажу!
   - Олег, я вряд ли тебе помогу, - разговор тяготит меня.
   - Придется везти в Москву трофейный и говорить, что перепутал в суматохе боя, - размышляет вслух следователь и дергает скулой.
   - Это вариант, - одобряю я и протягиваю руку. - Счастливо!
   - Пока, - Олег жмет мою ладонь красной пятерней. - Найду эту суку убью!
   И я вижу его удаляющуюся широкую спину, обтянутую мятым камуфляжем.
   VI
   Я закрываю входную дверь на ключ и вхожу в задымленную комнату. Анна сидит на постели с сигаретой в руке.
   - Почему так долго? Я устала ждать...
   Я смотрю в окно, на медленный тихий снегопад. Огней почти нет. Город спит.
   - У тебя лицо - как перед расстрелом, - тихо говорит Анна.
   - Никогда не видел, какие бывают лица перед расстрелом, - четко, с расстановкой выговариваю я и перевожу взгляд на свою странную гостью. Можно подумать, что ты видела.
   - Перед расстрелом - нет, - так же четко, как и я, произносит Кармен. Но предсмертное выражение лица наблюдала.
   - Даже так! - не верю я, опускаюсь на кровать и приваливаюсь к стене. И часто?
   - Нет. Раза два. - Анна затягивается сигаретой и неотрывно смотрит на меня.
   - Любопытно, - и тоже тянусь к пачке "Золотой Явы".
   - Что произошло? - меняет тему Кармен. - Ты бледен, как...
   - Как кто? Как декадент?..
   - Ну все! - резко говорит Анна и давит окурок в пепельнице порывистым движением. - Ты не поэт, майор. - Хватит! Если у тебя испортилось настроение, не надо его портить мне. Я не греческая гетера и не японская гейша - душу твою ублажать за двадцать баксов. Я простая русская проститутка...
   - Немецкая, - равнодушно вставляю я.
   - Хорошо. Немецкая. В общем, я ухожу.
   - Если ты покажешься в коридоре, - произношу я медленно, с расстановкой, - у тебя будет именно такое выражение лица, какое ты видела у других перед смертью. Тебя могут убить, - и смотрю на Кармен выжидающе.
   - Не поняла. Объясни.
   - Объясняю: тебя там ждет Олег - рыжий следователь из прокуратуры. Ты у него ночью была?
   - Была. Ну и что?
   - Пистолет брала? - я хищно выпускаю дым из ноздрей и сверлю взглядом удивленную Кармен.
   - Какой пистолет? - пожимает плечами Анна, и волна ее волос скатывается на одно плечо. Она держит паузу несколько секунд, и в глазах ее вдруг вспыхивают озорные искры:
   - Где мой черный пистолет? На Большой Каретной!... Где меня сегодня нет? - цитирует Высоцкого Кармен и хохочет: - Этот идиот не может найти свое оружие!
   Я слежу за Анной. Она хохочет, запрокинув голову, и не может остановиться.
   - Что тут смешного? - устаю я от ожидания ответа.
   - Я спрятала его пистолет и перед уходом забыла достать.
   - Куда спрятала?
   - В надежное место - в мусорную корзину, - Анна поворачивается ко мне и аккуратно вытирает набежавшие слезы.
   - Зачем? - искренне удивляюсь я.
   - Как зачем? Чтоб не убил, - просто объясняет Кармен и облизывает губы.
   - Он хотел тебя убить? - я вскакиваю и подхожу к ней вплотную.
   - Хотел. Приговорил к расстрелу, - Анна поднимает на меня слезящиеся глаза. - Я же говорила, что запах смерти витает здесь в воздухе, как сигаретный дым.
   - Ты говорила, что он разлит, как вино в старом погребе.
   - Это аллегории. Кстати, про вино. Ты говорил, у тебя есть "Южная ночь".
   Неплохо бы сейчас осушить стакан в ознаменование отмены расстрела.
   - Подожди с вином, - не могу переключиться. - Ты говорила о смерти.
   - Я говорила: неважно, на что похож ее запах, но я дышу этим "ароматом" уже почти сутки.
   "А за что он хотел тебя убить? За двести долларов?" - лихорадочно соображаю я. Отхожу к окну, прячу руки в карманы и продолжаю дознание:
   - Он хотел тебя убить за деньги?
   - Ну, что ты! На Руси за деньги убивают редко...
   - Странно. За что же убивают на Руси чаще? - завожусь я.
   - А за дурные помыслы, - вздыхает Кармен, и глаза ее тускнеют.
   - Что же это за помыслы такие?
   - А всякие. Дурные помыслы носят в себе дурные люди, а дурные люди это инородцы. А поскольку я нерусская, что очевидно, да еще зовут меня Кармен, то я, соответственно, вынашиваю всякие черные мысли. Общий заголовок - "Как Россию погубить".
   - Ты это серьезно? - лицо мое, наверное, перекашивается.
   - Вполне. Если иметь в виду первоисточник, то есть твоего рыжего москвича из прокуратуры.
   - Ты хочешь сказать, что он обвинил тебя в развале великой империи и приговорил за это к расстрелу?
   - Именно так, - согласно кивает Анна.
   - Брэйд сив кейбл, - подытоживаю, - то есть "бред сивой кобылы", - и открываю шкаф, чтоб достать бутылку вина.
   - Это сейчас смешно, - уже спокойнее говорит Кармен, - а прошлой ночью мне было совсем не до смеха.
   - Ты что, не видела, в каком он состоянии? - со стуком ставлю бутылку на стол. - Он же был пьян, как сволочь.
   - Я это поняла только потом. Ведь ходил ровно, говорил четко и внятно.
   - Называется автопилот. У большинства офицеров так. Строевая выправка как на параде, речь поставлена - хоть Верховному главнокомандующему рапортуй, а утром проснется - ничего не помнит, хоть режь его.
   - Ну, видала я и других офицеров. Штормило так, что от стенки к стенке заносило.
   - Таких меньшинство, - я достаю складной охотничий нож, чтобы открыть бутылку.
   - Рыжий пил много. Я даже сообразить не успела, как все началось. Он спросил, как меня зовут. Я говорю - Кармен. "Ты испанка?" - "Нет, говорю, - немка". - "Врешь, немцев черноволосых и черноглазых не бывает!" Я объясняю: у меня мать армянка, а отец - немец. "Скажи что-нибудь по-немецки!" - "Гутен абенд", - говорю. "Все?". - "Все". - "Опять врешь, стал возмущаться. - Ты засланная экстремистка. Хочешь выкрасть уголовные дела на своих родственников?!" Тут меня затрясло. Ну, думаю, черт с ними, с этими двумя сотнями баксов, надо линять. А он пистолет достает: "Выходи на балкон! За шпионаж против России ты приговариваешься к расстрелу!" Ну, думаю, песец ко мне подкрался незаметно. Но сама судорожно соображаю, как же переломить его настрой. Ведь убьет сдуру и фамилии не спросит.
   - Кстати, как твоя фамилия? - вдруг вырывается у меня.
   - Кох. А что такое? - теряется Анна.
   - Ничего. Просто так спросилось.
   - Да. Так вот, приставил он пистолет к моему лбу и читает мне "приговор", то есть несет какую-то ахинею про коварные замыслы и покушение на государственный строй. В общем, полный мрак...
   Я срезаю ножом неподатливую пластиковую пробку и смотрю на Анну. Она говорит разгоряченно и ходит туда-сюда по комнате с сигаретой в руке. Красный ее свитер кочует вдоль стены.