Тютюнник Сергей. Кармен и Бенкендорф

   - И тут меня осенило! Ладно, говорю, товарищ майор, можете опустить пистолет. Вы достойно прошли проверку... Он опешил. "Какую проверку?" спрашивает. А я чувствую - рука уже дрогнула. Ага, думаю: есть трещинка! Надо туда клин вбивать...
   Пробка с бутылки срезается окончательно и летит куда-то под стол, отвлекая Анну. Мы оба смотрим на пол, не находим пробку и почти одновременно машем на нее рукой.
   - ...И говорю ему: я, мол, и правда, засланный казачок, но не со стороны экстремистов, а из ФСБ. Дескать, секретный агент Федеральной службы безопасности.
   Тут он и совсем руку отпустил. Все, думаю, теперь ты - мой. И давай ему горбатого лепить, что, мол, имелись сведения о продаже некоторыми сотрудниками федеральных следственных органов секретных сведений (в том числе материалов следствия) за деньги - экстремистам. И мы, агенты, проверяем теперь эту информацию... Короче, уболтала его. Поверил.
   Анна устало плюхается на кровать и, глубоко затянувшись, заканчивает рассказ:
   - Остальное - дело техники. Влила в него водки. Долго говорила о величии России и кознях врагов. Он вскоре завял. Я уложила его в постель (отдохните часок, товарищ майор!), пистолет спрятала, деньги взяла и ходу. Перчатки, правда, забыла в спешке. Жалко. Такие трудно достать красная кожа.
   - Так вы что, даже не ложились? - изумляюсь я, и сердце мое подпрыгивает от радости.
   - Да какая тут постель? - таращит глазищи Кармен. - Из него в тот момент такой "Трахтенберг" был, как из козьей задницы гармонь.
   - Боже! - хлопаю себя ладонью по лбу. - А мне такого наплел, что конь не перескочит... Но зачем же деньги взяла? - вырывается у меня наивный вопрос.
   - Как зачем? - взвивается Анна. - Во-первых, мы договорились с ним о цене еще в ресторане. "Кармен, я забираю тебя до утра. Плачу двести баксов!" - куражился, как настоящий крутой. А во-вторых, мне полночи мозги засирают, к голове пушку приставляют - расстреливать ведут на балкон, а я должна кланяться и вежливо благодарить? Я тебе уже сказала: терпеть не могу, когда из меня дурочку делают. - И я снова замечаю в ее глазах дурной огонек. - Я таких вещей не прощаю. Пусть этот придурок еще спасибо скажет за то, что я его дочиста не обобрала. Могла бы и пистолет, и бумажник с документами "приватизировать". И черта с два нашли бы вы меня в ближайшие полгода. Залегла бы на дно, как камбала, и в песок зарылась.
   - Да, серьезный ты человек, - вздыхаю я и наливаю вино в стаканы. Оно клокочет и пузырится. - Ну, давай выпьем за торжество разума над пулей-дурой.
   - Не над пулей-дурой, а над идиотизмом, - Кармен берет стакан и чокается, обжигая меня взглядом.
   VII
   Выпить мы не успеваем. В дверь опять стучат, и я поднимаюсь из-за стола. Выйти в коридор не дают. Как только замок щелкает, раздается мощный удар и я отлетаю от двери, как мяч от стенки. В прихожей стоит разъяренный Олег. Он страшен в жажде мести. И я выставляю перед ним ладонь, как щит:
   - Олег, спокойно! - кричу. - Никто тебя не обманывал. Только выслушай!
   Красный от гнева, следователь прицеливается свинцовым взглядом поочередно в нас с Анной и рычит:
   - Ну, гниды! Теперь я вас буду давить!
   Он хватает меня за выставленную вперед руку и швыряет об стену. Я ударяюсь лицом и наблюдаю молнии перед глазами. А когда оборачиваюсь, вижу, что Кармен хватает со стола бутылку. Олег отбрасывает со своего пути журнальный столик, и тот с грохотом переворачивается. Стаканы с вином опрокидываются, и по полу расползается багровая лужа. Рыжая гора, затянутая в камуфляж, Надвигается на Анну с ревом: "Ах ты, сучка!", получает по макушке бутылкой и медленно оседает рядом с кроватью. Звон разбитого стекла я уже почти не слышу - у меня начинает гудеть в голове. Кармен проворно переворачивает рухнувшего Олега на спину - и садится ему на грудь. В ее руке мой охотничий нож. Она щупает залитую вином голову следователя и поворачивается ко мне. В ее глазах огни бешенства, а губы беззвучно шевелятся. Она что-то говорит мне, но я глух сейчас. Я опираюсь спиной о стену, медленно сползаю вниз и, усевшись на пол, тупо фиксирую происходящее: Анна с силой хлещет Олега по щекам...
   Сознание возвращается к следователю раньше, чем ко мне - слух. У него мутные глаза, и он долго фокусирует взгляд сначала на перекошенном лице Кармен, затем на ноже, который она держит у его горла. Он молча слушает ее гневную речь. Анна кивает в такт своим словам, и черные волосы ее пляшут на плечах.
   Перезвон колоколов в моей голове утихает только с появлением перепуганной Зульфии Тимуровны.
   - Что тут у вас творится?! - доносится до меня ее готовый сорваться голос.
   - Зульфия Тимуровна, не волнуйтесь вы так, - говорю каким-то чужим голосом. - Мы в момент все уладим.
   - Да что ж уладим? Вы тут друг друга щас поубиваете, - и смотрит встревоженно на поднимающуюся с Олега Анну, вооруженную ножом. - Вчера омоновцы спьяну так подрались, что всю мебель переломали. Теперь вы. Я же просила, чтоб все было тихо. Щас военные со всего этажа сюда сбегутся...
   Дежурная не двигается с места, следя за Олегом. Тот медленно встает на ноги и, ощупав мокрую голову, обводит всех тяжелым взглядом.
   - Главное, мать, что никого не убили, - наконец разжимает он каменные челюсти и подходит ко мне вплотную. - Водка есть?
   Я молча иду к шкафу, достаю бутылку и протягиваю пришибленному Олегу. Тот открывает ее тут же, поднимает с пола неразбившийся стакан и наполняет его на две трети...
   - Чего ты его поишь! - взрывается затихшая было Кармен; она вдруг удивительно ловко выхватывает у следователя стакан и жадно, в несколько глотков, выпивает.
   - Господи! - сокрушенно вздыхает Зульфия Тимуровна.
   Олег, почти бесстрастно проследив за действиями Анны, берет у нее стакан со следами губной помады и повторно наливает на две трети водки. Выпивает точно так же, залпом, шумно выдыхает и вытирает рот веснушчатой лапой.
   - Я скоро вернусь. Пропусти, мать! - и, потеснив дежурную, протискивается мимо ее большого тела в коридор.
   - Перчатки не забудь! - кричит ему вдогон Кармен и закуривает, усаживаясь на подоконник.
   - У вас есть веник, Зульфия Тимуровна? - обращаюсь к дежурной.
   - Щас принесу, - отвечает женщина и выплывает из номера.
   Я успеваю поднять опрокинутый столик и второй стакан, когда за спиной раздается хрипловатый голос Соломина:
   - Что за шум, а драки нет?
   - Драка уже кончилась, - отвечаю, оборачиваясь.
   - Вижу кровопролитие, - золотая оправа очков у Соломина сверкает. Он, как всегда, в белой рубашке с галстуком, но без пиджака и жилета. Серые подтяжки перехватывают его старческие плечи. - Здравствуйте! - кивает Анне.
   - Это вино, - поясняю, глядя в темные лужи, разлитые на полу. Знакомьтесь:
   Кармен, то есть Анна.
   - Очень приятно, Анна Кармен, - кивает седой головой Соломин, вынимая руку из кармана: - Я Виктор Алексеевич.
   - Начальник пресс-службы федерального управления на Северном Кавказе, добавляю я, повернувшись к Анне, затуманенной сигаретным дымом, и решаю не уточнять значения слова "Кармен".
   - Очень рада, - отвечает моя подруга, не отрываясь от подоконника.
   - Вы, Аня, представляете какое-то издание? - интересуется дед как шеф прессслужбы.
   - Нет, я вольный художник и представляю только себя, - резко говорит Анна.
   Гипертонические, с лиловыми прожилками щеки Соломина вздрагивают. Они долго смотрят друг на друга - Соломин и Кармен.
   - Простите за банальность, - наконец подает голос мой шеф, - но у меня действительно такое ощущение, будто я вас где-то видел.
   - Вполне возможно, - в глазах Анны разгорается пьяный огонь. - Сегодня на брифинге, например.
   - Дело в том, Виктор Алексеевич, что Анна пишет прозу, - раскрываю я "секрет". - Она автор двух повестей, опубликованных в "Юности". Так что вполне может быть...
   - Кармен, Кармен, - задумывается Соломин. - Такая фамилия... Я бы запомнил. Но что-то... - он смотрит в грязный пол и качает головой.
   - Она печаталась под псевдонимом, - вдруг нахожу выход из создавшегося положения. - Анна Кох.
   - Кох? - переспрашивает Соломин и прячет руки в карманы темно-серых, всегда идеально отглаженных брюк. - Что-то знакомое...
   - Генерал Кох - комендант Кенигсбергского немецкого гарнизона в годы войны, - хохмит Анна и криво улыбается.
   Шеф не успевает отреагировать. Оттерев его от двери, в номер вваливается рыжий следователь.
   - Держи, - он бросает Анне пару красных перчаток и, молча кивнув Соломину, поворачивается ко мне: - Уборщица мусор не выбрасывала, в номере не убирала! - и стреляет в Анну свинцовым взглядом. - Я перерыл все. Пушки нигде нет!
   В комнате повисает жутковатая тишина. Я слышу гулкое биение своего сердца.
   - Сейчас на ваших глазах, - левитановским голосом произносит Олег, - я буду делать этой бабе шмон!
   - Что здесь происходит? - ошалев от ситуации, вопрошает Соломин.
   - Эта женщина - проститутка, - повернув к деду красное лицо, чеканит Прокуратор. - Сегодня ночью она украла мой пистолет. Я его собираюсь у нее забрать.
   У Соломина седые брови выползают выше золотого ободка очков и увеличиваются глаза.
   - Где куртка? - рявкает Олег и, не дожидаясь ответа, направляется в коридорчик к вешалке, оттолкнув меня по дороге.
   Красный пуховик виден всем. Сдерживая ярость, рыжий юрист ныряет рукой во все карманы... Ничего нет. Тогда он снимает куртку и ощупывает ее всю, мнет в сильных рябых лапах...
   Анна со злой улыбкой наблюдает эту сцену, сидя на подоконнике с сигаретой в руке.
   - Раздевайся, сучка! - кричит ей Олег, резко шагнув в комнату.
   - Только подойди, козел! - шипит Кармен, не меняя позы. - Я тебе нос откушу!
   Рыжий Прокуратор останавливается, как загипнотизированный. Соломин растерянно хлопает глазами. Я прислушиваюсь к своему дрожащему от напряжения телу.
   Боюсь, что вот-вот зазвенит в голове.
   - Хорошо. Я согласна на обыск. Но сделает это не рыжий кретин, а Андрей, - Кармен поочередно смотрит на нас - троих оцепеневших мужчин.
   Она гасит сигарету и выпрямляется во весь рост.
   - Иди сюда, Эндрю! - она протягивает ко мне ладонь. - Или, может быть, вы хотите меня ощупать, Виктор Алексеевич? - и бросает на деда иронический взгляд.
   Я делаю шаг к Анне, и тут Соломин неожиданно срывается на крик:
   - Что здесь, черт побери, происходит!? Немедленно прекратите этот балаган! - И трясущейся рукой достает из кармана платок.
   - А происходит здесь белая горячка, кураж пьяного дебила из прокуратуры! - теперь уже повышает голос Кармен. - Он несет тут ахинею, а вы уши развесили!.. Не брала я у него никакого пистолета! Сам где-то по пьяни посеял и теперь целый вечер покоя никому не дает.
   - Заткнись, курва!.. - взвиваете.я Олег, но не успевает развить атаку.
   - Товарищ майор! - четко и грозно произносит дед. - Я генерал-лейтенант Соломин, представитель федерального правительства на Северном Кавказе. Если Вы немедленно отсюда не уберетесь, я вызову комендатуру и ОМОН... Шагом марш отсюда! - и щеки старика наливаются багрянцем.
   У Олега стекленеют глаза и дергается скула. Он вот-вот прыгнет на Соломина.
   Но тут вваливается с веником Зульфия Тимуровна.
   - Вот, Виктор Алексеевич, - пыхтит она устало, - набедокурил тут ваш кадр, - и глядит на меня с укоризной.
   Дежурная со своим веником разряжает атмосферу. Взгляд рыжего юриста неожиданно проясняется. Дед переводит дух и вытирает платком взмокший лоб.
   - Уходите отсюда! - говорит он сдержанно и в упор смотрит на Олега. Не то я вас арестую.
   Прокуратор резко поворачивается и исчезает.
   - Этот тоже все никак не угомонится, - ворчит Зульфия Тимуровна, проводив взглядом Олега. И переключается на меня: - Андрей всегда тихий был, претензий никаких. А сегодня как с цепи сорвался...
   Дежурная смотрит на Соломина, дожидаясь его реакции.
   - Ну, не все ж ментам куролесить, - профессионально парирует Соломин упрек в адрес своих людей. - И наши ребята кое на что способны.
   - Это все пьянство да распущенность, - обиженно поджимает губы дежурная и с укором смотрит на невозмутимую Кармен.
   - Разберемся, - холодно говорит Соломин дежурной, давая понять, что разговор закончен.
   - Хорошо, хоть никого не убили и ничего не поломали, - ворчит женщина, аккуратно прикрывая за собой дверь.
   - Действительно хорошо, - соглашается дед, озирая "поле боя".
   Я беру веник, оставленный дежурной у стены и в нерешительности замираю посреди комнаты.
   - Ребята, вы здесь по-быстрому уберите и заходите ко мне, - почти приказным тоном приглашает Соломин и, обернувшись от двери, добавляет, уже с другими нотками в голосе: - И бутылочки какие-нибудь захвати с собой, Андрей. Не оскудели там твои запасы?
   VIII
   - Пойдем? - с улыбкой смотрю на Анну.
   - К этому старому филину, пропитому и чопорному? - губы Кармен образуют жесткую линию.
   - Ну что ты? Дед - потрясающий мужик! - восторженно говорю я. - Ходячий осколок империи. Настоящий, а не липовый дворянин. Действующий генераллейтенант. Хотя ему уже скоро семьдесят. Был военным цензором, а потом перешел в Главлит и стал там чуть ли не главным, курировал литературно-художественные журналы. Все писатели перед ним на полусогнутых ходили. Константин Симонов, например, тихонько постучав в дверь, просовывал в его кабинет седую голову и говорил: "Можно ма-а-аленькому советскому писателю пригласить большо-о-ого советского цензора на обед?"
   - Фу, гадость какая! - Кармен скрещивает руки на груди и начинает ходить взадвперед по комнате.
   - Ты неправильно поняла, - пугаюсь неожиданной ее реакции. - Симонов не заискивал. Он говорил это с искренним уважением и иронией. Они все его любили и уважали. Александр Твардовский - колосс, в то время редактор "Нового мира", - увидев на пороге своего кабинета Соломина, говорил: "А, Бенкендорф! Заходи!"
   - Почему Бенкендорф? - приостанавливается Анна.
   - Ну, знаменитый граф Бенкендорф - начальник Третьего жандармского отделения при Николае Первом. Душитель свободы слова, вы разве в школе не проходили?
   - Ясно. Короче говоря, - на ходу бросает Анна, - со вселенской любовью и уважением тень графа Бенкендорфа, то бишь Виктор Соломин, взял и придушил Твардовского вместе с его "Новым миром"...
   - Ты заблуждаешься, - я начинаю подметать осколки стекла и рассыпавшиеся окурки. - По долгу службы, как цензор, Соломин должен был "держать и не пущать".
   И кое-кто, наверное, из-за него пострадал...
   - Кое-кто!.. - хмыкает Кармен, и каблуки ее цокают по полу, мешая моему венику.
   - Парадокс в том, - поднимаю взгляд от пола, - что те, кого он якобы гнобил при коммунизме, после крушения Советского Союза сначала выгнали деда на пенсию, а буквально через несколько месяцев призвали на работу снова. Выдворенные в свое время из СССР диссиденты потащили Соломина с собой гасить резню на Северном Кавказе. Он почти год командовал управлением информации. Был в Карабахе, Баку, в Абхазии... Знаком со всей политической, журналистской и литературной элитой страны и даже зарубежья. Никто лучше деда не умеет общаться с пишущей братией.
   Я сам уже в этом убедился здесь.
   - Я тоже кое в чем убедилась, - резко останавливается Анна. - Так что не надо тут агитировать за советскую власть!
   - В чем ты убедилась? - распрямляюсь я во весь рост. - Что, дед зарубил твои повести? Наступил на горло твоей песне?
   Кармен молчит, потом машет рукой:
   - А, неважно.
   - Что значит неважно? Сказала "а", говори "б", - начинаю я заводиться.
   - Бэ, - вызывающе бросает Анна и гордо задирает свой нерусский нос.
   - Вообще-то, странный разговор получается у проститутки с клиентом, пытаюсь уколоть упрямую Кармен, чтоб отомстить за ее несправедливое отношение к Соломину.
   - Мы давно вышли за рамки чисто деловых отношений, - отбивается Анна и опять начинает ходить по комнате.
   - Я не знаю, что у тебя было с дедом, - опять принимаюсь подметать грязный пол. - Но Соломин лучше, чем ты думаешь... Взять того же Бориса Можаева. Он же почти откровенный антисоветчик был. Его все редакторы журналов печатать боялись.
   Юрия Любимова (главрежа театра на Таганке) драли в хвост и в гриву за то, что поставил пьесу Можаева. А Соломин помогал ему печататься. Несколько серьезных вещей на грани фола протолкнул в журналы. В конце концов они даже друзьями стали.
   - Ура советской цензуре! - мрачно провозглашает Анна и закуривает.
   - Ничего постыдного в цензуре нет, - отбиваюсь я. - Даже Достоевский, говорят, цензором был...
   - Ха! Достоевский никогда не был цензором, - пристукивает каблуком Кармен. - Достоевский был каторжанином... Он только говорил о необходимости цензуры.
   - Ты-то откуда знаешь? - вскипаю я.
   - А я что, пальцем деланная? Мы все учились понемногу... Я, например, на филологическом. Но заочно.
   - Представляю себе учебу заочно.
   - А с ребенком на руках много не научишься, - срезает меня Кармен.
   - У тебя есть ребенок? - и я распрямляюсь.
   - Да еще какой! Двенадцатый год пошел. Скоро девок за попки щипать будет; - Анна смотрит на меня с вызовом.
   - Сколько ж тебе Лет?
   - Галантный вопрос, ничего не скажешь, - фыркает Кармен.
   - Да ладно тебе, - я снова наклоняюсь к венику. - Могла бы принять за комплимент.
   - Спасибо! - с нажимом говорит Анна и, стряхнув пепел сигареты на грязный участок пола, опять начинает ходить туда-сюда, как маятник.
   - А где он сейчас, твой сын?
   - С матерью. Здесь, в городе.
   - А мужа, конечно, нет.
   - Конечно, нет.
   - Сбежал? - и хочу сказать колкость по поводу трудного характера Анны.
   - Погиб, - меняет мой настрой Кармен.
   - В какой-то кавказской разборке?
   - Погиб в боях на семейном фронте, - чеканит она.
   - Не понял.
   - Не понял, не понял, - кривляется Анна. - Убила я его, вот и все! - и останавливается в ожидании моей реакции.
   Веник выпадает из моей руки. Я распрямляюсь и долго смотрю в черные безмятежные глаза.
   - Давай еще раз. Я все-таки не понял.
   - Чего тут непонятного? - Анна бросает окурок на пол и давит его каблучком. - Я зарезала своего мужа. Кухонным ножом.
   - Почему? - во рту у меня пересыхает.
   - История старая, как мир, - Кармен отворачивается и подходит к окну. Мне было восемнадцать лет. В голове - туман, между ног - зуд. В общем, пришло время любить, как говорила моя бабушка. И тут он - красивый и галантный, в очах - огонь.
   Цветы, рестораны, машина к подъезду... А после свадьбы, как здесь принято, - "Женщина, ты должна знать свое место!" - Последнюю фразу Кармен произносит с кавказским акцентом. - Я принять этого, естественно, не могла, огрызалась. За что и получила по морде. Дважды. При гостях. - Анна поеживается и обхватывает руками свои плечи. - Ты же знаешь, как в некоторых мусульманских семьях: баба - это нечто среднее между человеком и домашним животным... Надеюсь, ты понял, какой у меня характер? Не выношу несправедливых обид и обмана. В общем, все у нас пошло наперекосяк. Началось с того, что я еще в загсе отказалась брать его фамилию. Я брыкалась, как дикая кобыла. Он в азарт вошел - ну чистый тебе ковбой - и давай усмирять. В очередной раз в драку полез - я ему нож под ребро и воткнула... И нет чтоб "скорую" вызвать, так я с перепугу ребенка на руки - и к матери. Он и кончился там, на кухне. Царство ему небесное...
   Я слушаю Кармен и не двигаюсь с места; смотрю туда же, куда и она - в чернильную ночь за окном, холодную и светлую от снега.
   - И что потом?
   - Потом? Ничего оригинального. Семь лет дали. Три с половиной отсидела - и на свободу с чистой совестью.
   И только теперь, глядя в заснеженное окно, я начинаю соединять обрывки нитей в запутанных клубках наших разговоров. Я прокручиваю в памяти ее речи о смерти и мне хочется полной ясности.
   - Ты говорила, что дважды видела предсмертное выражение лица человека...
   - Второй раз на зоне. Придушила одну стукачку. Лучшая моя подруга была. Я ей верила, душой приросла. А она предала меня. Господи, прости мою душу грешную!.. - Кармен вдруг резко поворачивается ко мне, и я шалею от выражения ее глаз.
   - Ты шутишь? - спрашиваю с надеждой. От волнения у меня пересохло во рту, и я говорю, еле ворочая языком.
   - Нет, майор, - Кармен кривит в улыбке чувственные губы. - Не шучу. Просто мне нравится, когда ты теряешься.
   - Ну, знаешь! - я обессилено сажусь на край кровати.
   - А знаю я вот что, - продолжает пулять в меня стрелами Анна. - Таким, как ты, нравятся яркие порочные женщины. И я совершенно не боюсь вызвать у тебя антипатию к своей персоне, а тем более отвращение. С нормальными домовитыми бабами вы скучаете. Как ты со своей женой маялся. Пока не найдете какую-нибудь прорву... И уж тогда - как бабочки на огонь.
   - Так ты, значит, хочешь мне понравиться? - я тянусь к сигаретной пачке.
   - Еще чего! - смеется Кармен. - У меня, дорогой, сегодня совершенно другие цели. Надеюсь, ты не выгонишь меня сию же минуту?
   - Конечно, не выгоню.
   - Ну, тогда не разводи перекуров, заканчивай свой санитарный час, и пойдем на штурм последнего бастиона империи.
   - Ты это про Соломина? - я кладу незажженную сигарету в пачку и поднимаюсь с койки.
   - А про кого же еще, - Кармен запускает руку в свою черную гриву. Так. Я должна привести себя в порядок. Враг не дремлет. Ванная у тебя там?
   Я утвердительно киваю и начинаю сгребать мусор на старую газету. Закончив уборку, возвращаю веник Зульфие Тимуровне и натыкаюсь в коридоре на Прокуратора. Он уже почти трезв, но руки дрожат.
   - Андрюха, что делать? Я не сомневаюсь, что пистолет у нее...
   - Если ты опять поднимешь шум, мой дед действительно тебя арестует и доложит Генеральному прокурору, - пугаю Олега на всякий случай. - Получишь по полной программе!
   - Да какой теперь шум! - безнадежно машет рукой Прокуратор. Я боюсь, что эта баба из ФСБ... Хотя, может быть, и "с той стороны"...
   - С какой "стороны"? - недоумеваю.
   - Наемница! Агент у бандюков! - розовые глаза Олега наливаются кровью.
   - Ты что, сдурел?! - я начинаю подозревать, что у Прокуратора и в самом деле крыша поехала от пьянства.
   - Андрюха, я не шучу: баба очень странная. Я таких не видел. Дерется профессионально, наглая, как танк... Что-то есть в ней бандитское...
   Я молчу, потому что внутренне согласен с Олегом. К тому же я теперь знаю, что за Анной два "мокрых" дела. И сам себе удивляюсь, что отношусь к этому почти спокойно. Больше того, эта женщина мне нравится. Я прошел четыре войны, и люди, убивавшие других людей, давно перестали вызывать во мне настороженность. "Это грех", - думаю я про себя и возвращаюсь в номер, оставив растерянного Прокуратора наедине с его проблемами.
   IX
   - Откуда у тебя столько бутылок? - удивляется Анна, наблюдая за тем, как я вынимаю из шкафа свои запасы. - Взятки?
   - Да разве это взятки? Так, сувениры, - я укладываю бутылки в полиэтиленовый пакет, готовясь к походу в номер шефа, и добавляю контраста в объяснение, чтобы, как говорит Тамаев, повысить свой рейтинг: - Есть в пресс-службе местного правительства одна гнида - вот он ничем не гнушается. На днях английской телевизионной группе аккредитацию организовал за пятьсот долларов... Впрочем, англичан не жалко.
   Они тут над Кавказом роятся, как мухи над говном. До всего им дело есть. Но французов за что обобрал на прошлой неделе?! Приличные были ребята. Русских любят. Баба у них в команде обаятельная.
   - Вот из-за бабы-то тебе французов и жалко, - язвит Кармен. Она уже стоит в дверях, причесанная и настроенная покорять мужчин. Пусть даже и старого Соломина.
   - Я вообще французов люблю. Литературу, кино. Увидеть Париж, и умереть!..
   Фанни Ардон, Софи Марсо... На коленях за ней ползти по Елисейским полям! Ох! - и краем глаза наблюдаю за Кармен.
   Анна скрещивает руки на груди и насмешливо щурится:
   - А я вот испанцев люблю. Вернее, культуру с испанскими корнями.
   - Это чувствуется. По умению обращаться с ножом, - подначиваю я. Чего, разумеется, не скажешь о корнях немецких.
   - Ой, немцев не переношу! Этот их каркающий язык! Единственный приличный писатель - Ремарк, и тот еврей.
   - Так-так, интересно, что ты скажешь про евреев? - я улыбаюсь про себя и сажусь, чтоб закурить.
   - Ничего. Это слишком безнадежная тема. Но испанцы! Я даже пыталась учить испанский язык. Но потом узнала, что в Испании на автодорогах повсеместно висят щиты с надписью "Курва проибида" (что означает "Опасный поворот") и занятия языком бросила, чтоб не разочаровываться. Чужой язык прекрасен, когда его не знаешь. Мне жаль полиглотов: они не могут наслаждаться музыкой неведомой и таинственной речи... А бой быков! Кровь и песок, восторг и ужас!.. Я коплю деньги на поездку в Испанию. Это у меня идея-фикс. Хочу вживую услышать испанскую музыку.
   Где-нибудь в Сарагосе, под блистающим небом... Когда я в первый раз услыхала по телеку гитариста Пако де Лусию и увидела, как он играет и плачет, роняя слезы на струны, - сама разрыдалась... Я в юности была чувствительной девочкой...
   - Да и теперь не каменная. Кармен верхом на рыжем Прокураторе с ножом в руке - тоже нехилая картинка. Русская коррида: баба, убивающая пьяного мужика...
   - Не сбивай меня с волны! - резко отмахивается Кармен. - Так вот, в детстве я даже занималась в студии бальных танцев.
   - Теперь, наверное, сына заставляешь учиться танцевать?
   - Ты за моего сына не переживай, - обрывает меня Кармен. - Он уже загружен.
   На самбо ходит. А мне с малолетства страшно нравились латиноамериканские штучки-дрючки. Порывистые движения, огонь страстей!
   - Господи, как красиво! Откуда у немки испанская грусть?! - иронизирую я. - Тебе бы стихи писать, а не унылую прозу о смерти.
   - Не волнуйся, в моей прозе есть и любовь, и гибель... - Анна неожиданно теряется. - Некоторые козлы этого не почувствовали.