Уэйс Маргарет. Испытание близнецов

   — Я не знаю, — тихо откликнулся Карамон. — Но я собираюсь выяснить. Вот только что происходит с тобой, дружок? Куда подевалось твое любопытство? С каких это пор кендеры стали отказываться от приключений?
   И он захромал дальше.
   — Я любопытен, как и другие кендеры, не больше и не меньше, — пробормотал Тассельхоф неуверенно и, опустив голову, поплелся за Карамоном. — Просто одно дело — интересоваться местом, где ты никогда не был, и совсем другое — проявлять интерес к своему собственному дому. Да где это видано, чтобы кендеры интересовались местами, где им все хорошо знакомо? Родной дом не должен меняться, он обязан стоять и ждать тебя, пока ты не вернешься из чужих краев.
   Дом, в конце концов, это нечто такое, о чем ты можешь сказать самому себе:
   «Боги! Да тут все выглядит точно так, как и прежде!», а вовсе не: «Боги!
   Да тут вес имеет такой вид, словно резвились шесть миллионов драконов!». Дом совершенно не предназначен для приключений, Карамон!
   Тас поглядел снизу вверх в лицо гиганта, чтобы убедиться, что его аргументы хоть как-то на него подействовали, однако Карамон, видимо, хорошо скрывал свои чувства. Тассельхоф разглядел только суровую решимость и боль, что весьма озадачило и испугало кендера.
   Внезапно Тас осознал, как сильно переменился Карамон, и эта перемена была вызвана не только отказом от «гномьей водки». В лице гиганта кендеру виделось что-то иное — более серьезное и…ответственное. Но не только…
   Тассельхоф задумался. «Гордость, — решил он после недолгого размышления.
   — Гордость и непреклонность».
   Сердце у него упало. Перед ним был уже не прежний добродушный толстяк, за которым кендеру приходилось приглядывать и уводить в сторону от придорожных трактиров. Тас вздохнул, остро почувствовав, как не хватает ему того, прежнего Карамона.
   Понемногу они добрались до поворота тропы, и оба узнали это место, хотя никто не сказал ни слова. Карамон промолчал потому, что ему нечего было сказать, а Тассельхоф потому, что упорно не желал верить своим глазам. И все же оба невольно замедлили шаг.
   Некогда за этим поворотом путник мог видеть сияющую огнями таверну «Последний Приют». Уже отсюда должен был доноситься запах знаменитой жареной картошки Отика Сандата; можно было услышать веселый смех и гомон множества голосов, становящийся громче всякий раз, когда входная дверь открывалась, чтобы впустить в обеденный зал очередного путника или завсегдатая.
   Не сговариваясь, Карамон и Тас остановились перед самым поворотом. Оба по-прежнему молчали и растерянно оглядывались по сторонам, видя вокруг одно лишь запустение — обгорелые пни, засыпанную пеплом землю и черные камни. Тишина гремела у них в ушах страшнее, чем самый адский гром, потому что оба помнили — отсюда должен быть слышен городской шум, даже если города еще не видно.
   Собственно говоря, они уже давно должны были услышать голос Утехи, состоящий из гомона рынка, ударов молота в кузне, криков детей и лоточников, звона посуды в таверне. Теперь же они не слышали ничего, кроме мертвой тишины. Лишь со спины доносилось ворчание далекой грозы Наконец Карамон вздохнул.
   — Идем, — сказал он и заковылял вперед.
   Тас пошел за ним, но намного медленнее, словно на ногах у него вдруг оказались подкованные железом гномьи башмаки. Впрочем, его собственная обувь, облепленная грязью, была не много легче. И все же главная тяжесть была у него на сердце. Снова и снова он бормотал себе под нос: «Это не Утеха! Это не Утеха!», пока наконец коротенькая фраза не зазвучала как одно из магических заклинаний Рейстлина.
   Тас обогнул поворот и…
   …и с облегчением вздохнул.
   — Что я тебе говорил? — воскликнул он, заглушая монотонный свист ветра. — Смотри, здесь же ничего нет, совсем ничего! Ни таверны, ни города, ни деревьев!
   Он втиснул свою маленькую руку в горячую ладонь Карамона и попытался оттащить друга назад.
   — А теперь пошли скорей отсюда! У меня появилась идея. Мы можем вернуться в то время, когда Фисбен спустил с неба золотую радугу…
   Но Карамон, решительно стряхнув руку кендера, побрел дальше. Лицо у него стало мрачнее тучи. Внезапно он остановился и поглядел в землю.
   — А что тогда это такое, Тас? — спросил он негромко. Тассельхоф, нервно жуя кончики своих волос, опасливо приблизился и встал рядом.
   — Что — «это»? — спросил он. Карамон молча указал.
   — Ну это такое расчищенное пространство на земле, — сказал Тас жалобно. — Хорошо, хорошо, может быть, что-нибудь здесь действительно было. Возможно, какое-то большое здание. Но теперь-то его здесь нет, так что же нам из-за этого беспокоиться? Я…0оох, Карамон!..
   Поврежденное колено гиганта вдруг подогнулось. Карамон зашатался и непременно упал бы, не поддержи его кендер. С помощью Тассельхофа Карамон с трудом добрался до обгорелого пня необыкновенно толстого валлина, стоящего неподалеку. Уперевшись в пень спиной, Карамон потер колено. Лицо его было искажено болью и блестело от пота.
   — Чем я могу тебе помочь? — заламывая руки, с беспокойством спросил Тассельхоф. Внезапно он чуть не подскочил, но грязь цепко держала его, и прыжка не получилось. — Я знаю! Сейчас я найду подходящую деревяшку, и мы сделаем тебе костыль. Здесь должно быть полным-полно сломанных веток. Я пойду поищу.
   Карамон ничего не сказал и только устало кивнул.
   Тас ринулся прочь, внимательно обшаривая острым взглядом липкую и скользкую серую грязь. Он был очень рад тому, что у него есть дело, которое мешает ему думать о каких-то дурацких расчищенных площадках. Вскоре он нашел то, что искал, — торчащую из грязи ветку, толщина которой была вполне подходящей. Ухватившись за ее конец, кендер изо всех сил потянул, однако руки его соскользнули с мокрого комля, и Тас полетел в грязь.
   Поднявшись, он с сожалением оглядел уродливое пятно, появившееся на его голубых штанах, и безуспешно попытался оттереть его. Потом Тас вздохнул и снова ухватился за корягу. На этот раз ему показалось, что сук стал постепенно вылезать из земли.
   — Я почти вытащил его, Карамон! — радостно сообщил он. — Я…
   Пронзительный визг, нисколько не похожий на голос кендера, разорвал тишину, и Карамон тревожно вскинул голову. Он успел заметить, как хохолок Таса исчезает в какой-то яме, которая вдруг разверзлась прямо под ногами кендера.
   — Я иду, Тас! — взревел Карамон, неуверенно отталкиваясь от дерева. — Держись!
   Однако он замолчал, увидев, что кендер снова показался на краю ямы. Такого лица Карамон ни разу у него не видел. Кожа Таса стала пепельно-серой, губы побелели, а глаза широко раскрылись от ужаса.
   — Не подходи сюда, Карамон! — страшным шепотом проговорил кендер, отчаянно размахивая грязными руками. — Пожалуйста, не подходи!
   Но было уже поздно. Карамону потребовалось сделать всего несколько шагов, и он оказался на краю ямы. Гигант заглянул вниз, а Тассельхоф скорчился в грязи у его ног и жалобно всхлипнул.
   — Все мертвы, — прохныкал он. — Все до единого.
   Он закрыл лицо руками и зарыдал, раскачиваясь из стороны в сторону.
   На дне глубокой ямы с выложенными камнем стенами лежали смешанные с жидкой грязью человеческие тела. Здесь были мужчины, женщины и дети. Грязь предохраняла их от тления, и многие лица были легко узнаваемы, хотя, возможно, Карамону это просто показалось. В мыслях своих он перенесся к еще одной братской могиле, которую недавно видел, — в той горной деревне, все жители которой погибли от жгучей лихорадки. Карамон хорошо помнил печальное лицо брата, когда Рейстлин призвал с неба молнии, в считанные минуты превратившие чумную деревню в пепел. Скрипнув зубами, Карамон заставил себя заглянуть в могилу, со страхом ища в грязи спутанные рыжие волосы…
   Наконец он отвернулся и с явным облегчением всхлипнул. Затем — совершенно внезапно — сорвался с места и с воплем «Тика!» ринулся обратно, к тому месту, где когда-то стояла таверна «Последний Приют».
   Тассельхоф в тревоге вскочил на ноги, но поскользнулся и снова упал.
   — Карамон! — завопил он вслед гиганту.
   — Тика! — хрипло кричал Карамон, заглушая протяжный стон ветра и раскаты далекого грома. Позабыв о боли в ноге, он добежал до почти сухой и ровной площадки.
   «Дорога, шедшая мимо постоялого двора», — механически отметил Тассельхоф, следя глазами за исполином. Кое-как вскарабкавшись на ноги, кендер поспешил, за Карам оном, однако гигант, несмотря на свою хромоту, двигался намного быстрее.
   Страх и надежда придавали ему силы.
   Вскоре Тас потерял его из виду за частоколом обгорелых стволов, однако до слуха кендера все еще доносился голос гиганта, звавшего свою Тику. Теперь Тассельхоф понял, куда направлялся Карамон, и замедлил шаги. От жары и зловонных испарений у него разболелась голова, а сердце ныло от только что увиденной картины. Нехотя передвигая ноги в густой грязи и страшась того, что ему еще предстоит увидеть, кендер все таки шел вперед.
   Он нашел Карамона стоящим возле гигантского обгорелого пня. В руках гигант держал какой-то предмет, а вид у него был такой, словно он долго и упорно сражался и все же потерпел поражение.
   Измученный, усталый, опустошенный, кендер приблизился и встал рядом.
   — Что это? — спросил он, указывая на грязный инструмент в руках Карамона.
   — Молоток, — сдавленным голосом отозвался Карамон. — Мой молоток.
   Тас посмотрел внимательно. Это действительно был плотницкий молоток, вернее — когда-то был. Теперь его деревянная рукоятка обгорела и стала примерно на треть короче, чем нужно. В общем, от молотка осталась по большому счету одна лишь ржавая головка.
   — Почему ты так уверен? — запинаясь, осведомился кендер, все еще отказываясь верить очевидным, но страшным фактам.
   — Просто знаю, — с горечью сказал гигант. — Взгляни…
   Он продемонстрировал кендеру, как плохо держится молоток на рукоятке.
   — Я сделал его, когда…когда пил…Плохо насадил головку на рукоять. Она, помнится, все время слетала. Впрочем, я все равно почти им не пользовался.
   Больная нога Карамона, ослабнув от бега, снова подвела его, и гигант, даже не пытаясь сохранить равновесие, рухнул в грязь. Сидя на земле в том месте, где когда-то был его дом, он сжимал в руках изуродованный молоток и едва слышно плакал.
   Тассельхоф отвернулся. Смотреть на плачущего друга было выше его сил. Не обращая внимания на слезы, которые потекли по его собственным щекам, кендер пытался осмотреться, но почти ничего не видел. Еще ни разу в жизни он не чувствовал себя таким слабым, одиноким и беспомощным. Что же случилось? Что и когда пошло не так? Несомненно, где-то должна быть отгадка, ключ, который помог бы им во всем разобраться.
   — Я пойду погляжу, — сказал он Карамону, но тот его не слышал.
   Тассельхоф со вздохом отошел в сторону. Теперь, не в силах больше отрицать очевидное, он знал, где находится. Дом Карамона был почти в центре города, неподалеку от таверны. Тассельхоф медленно брел вдоль бывшей улицы. Да, он знал, где находится, но было бы лучше, если б он ошибался. То тут, то там Тас видел торчащие из грязи сучья и вздрагивал, ибо от города не осталось ничего, ничего, кроме…
   — Карамон! — позвал Тассельхоф, надеясь отвлечь гиганта от постигшего его горя. — Карамон, поди сюда, мне кажется, ты должен взглянуть на это!
   Но воин не обратил на настойчивые призывы кендера никакого внимания, и Тас отправился исследовать обнаруженный им объект самостоятельно. На самом краю улицы, в том месте, где, как помнилось Тасу, проходила граница небольшого парка, высился каменный обелиск, которого раньше здесь вроде бы не было.
   Рассмотрев его получше, кендер понял, что в прошлый свой визит в Утеху этого камня он точно не видел.
   Памятник был высоким и довольно грубо сделанным, однако он сумел выстоять под напором неистовых бурь и огненным шквалом. Поверхность его почернела и выкрошилась от страшного жара, однако, когда кендер начал стирать грязь, он разглядел под ней буквы, которые, как ему показалось, вполне можно было разобрать.
   Тас очистил камень от толстого слоя копоти и пыли и долго смотрел на проявившиеся из-под них слова. Потом позвал негромко:
   — Карамон.
   Странная нотка, прозвучавшая в голосе кендера, проникла сквозь черный туман, окруживший Карамона, и заставила его поднять голову. Увидев странный обелиск и взглянув на необычайно серьезное лицо друга, он с трудом поднялся и, морщась от боли, подошел ближе.
   — Что это? — спросил он.
   Тас не смог ему ответить. Гигант подошел к кендеру и встал рядом, молча всматриваясь в грубо высеченные буквы незаконченной надписи:
   Героиня Копья Тика Вэйлан Маджере Год смерти — 358 Дерево твоей жизни слишком рано срубили.
   Не в моих ли руках был этот топор…
   — Мне очень жаль, Карамон… — пробормотал Тассельхоф, беря гиганта за руку бесчувственными пальцами.
   Карамон опустил голову. Затем он положил одну руку на камень и погладил его холодную, влажную поверхность. На камень упало несколько крупных дождевых капель.
   — Она умерла в одиночестве, — прошептал гигант и, сжав кулак, неожиданно ударил по обелиску, до крови рассадив руку. — Это я оставил ее одну! Проклятье, я должен был остаться здесь, рядом с нею!
   Его широкие плечи начали подрагивать от сдерживаемых рыданий. Тас, отвернувшийся, чтобы поглядеть на небо, заметил, что грозовые облака снова пришли в движение, и крепче сжал ладонь Карамона.
   — Послушай, — серьезно начал он, — я не думаю, чтобы ты мог что-нибудь изменить, если бы был здесь…
   Внезапно он замолчал, чуть не прикусив себе язык. Отпустив руку друга — Карамон этого даже не заметил, — кендер опустился на колени прямо в грязь. Его острые глаза заметили, как среди мокрой золы что-то тускло блеснуло в лучах бледного солнца. Тас принялся ладонями быстро откидывать жидкую грязь в сторону..
   — Клянусь богами! — с трепетом прошептал он и поднял голову. — Ты был здесь, Карамон!
   — Что? — всхлипнул гигант. Тас молча указал на разрытую землю. Карамон опустил голову и посмотрел вниз. У подножия обелиска лежал под слоем грязи его собственный труп.

Глава 3

   По крайней мере он был очень похож на труп Карамона, ибо одет был в доспехи Саламнийских Рыцарей — в доспехи, которые Карамон носил во время битвы за Гномьи Врата и в которых он покинул Заман; они были на нем, живом Карамоне, даже сейчас…
   Кроме доспехов, никаких иных примет, позволяющих опознать мертвого, они не нашли. В отличие от тел, лежащих в яме, более или менее сохранившихся под пластами глины, тело под обелиском почти полностью истлело. Под доспехами остались одни лишь кости, по которым можно было определить только то, что покойник был весьма крупного телосложения. В одной руке скелета, вытянутой в направлении каменного надгробья, было зажато зубило, словно воин умер в тот момент, когда высекал эту скорбную надпись.
   Никаких признаков, указывающих на то, что могло его убить, Тас не заметил.
   — Что происходит, Карамон? — спросил кендер дрожащим голосом. — Если это ты, значит, ты умер и поэтому не можешь сейчас стоять здесь рядом со мной…
   Внезапно ему в голову пришла новая мысль.
   — О боги! А что, если тебя тут нет? Вдруг я просто тебя выдумал?! — Он в отчаянии вцепился в хохолок на макушке и принялся крутить его с такой силой, словно хотел оторвать. — Вот не думал, что у меня такое живое воображение! Ты выглядишь как настоящий!
   Кендер протянул руку и потрогал Карамона дрожащими пальцами.
   — Да и на ощупь ты живой. Прости меня за такие слова, но и запах от тебя совсем как от настоящего Карамона, разве что спиртом не пахнет! — Тас в отчаянии заломил руки. — Карамон! Я схожу с ума! Как темные гномы из Торбардина!
   — Нет, Тас, — пробормотал Карамон. — Все происходит на самом деле. Все реально, я бы сказал — даже слишком.
   Он быстро заморгал глазами, но справился с собой и посмотрел сначала на труп, потом на обелиск, который был уже едва виден в неожиданно подкравшихся грозовых сумерках.
   — Мне кажется, я вот-вот пойму, в чем тут суть, — неожиданно добавил Карамон и пристальнее всмотрелся в надпись на камне. — Ага! Вот оно! Тас, взгляни скорее на дату!
   Кендер вздохнул и нехотя поднял голову.
   — Триста пятьдесят восьмой, — тусклым голосом прочитал он. Затем его глаза широко раскрылись. — Триста пятьдесят восьмой! — воскликнул он. — Но мы же вышли из Утехи в триста пятьдесят шестом!
   — Мы попали в будущее, — с благоговейным трепетом прошептал Карамон. — Мы забрались слишком далеко!
   Грозные тучи, которые собирались над горизонтом, словно армия, готовящаяся к решительной атаке, оказались у них над головами незадолго до наступления вечера, милосердно прикончив умирающее над низким горизонтом, дрожащее, будто студень, солнце. Буря налетела с неистовой яростью. Порыв горячего ветра вырвал Тассельхофа из грязи, а Карамона швырнул спиной на каменный обелиск. Хлынул дождь, крупные капли которого были горячими и тяжелыми, как расплавленный свинец. Потом из туч посыпались градины величиной с кулак кендера, нещадно молотившие по головам и оставлявшие синяки на плечах.
   Однако страшнее всего были извилистые разноцветные молнии, впивавшиеся в обгорелые пни, расщеплявшие их в клочья или превращавшие в пылающие костры, видимые, наверное, за сотню миль. Гром, сотрясая землю, гремел без малейшего перерыва, так что Карамон и Тассельхоф в конце концов наполовину оглохли.
   Пытаясь найти хоть какое-то укрытие от дождя, они забрались в яму, которую Карамон выкопал в сочащейся влагой глине под огромным упавшим стволом. Из этой ямы они смотрели на неистовую ярость стихии и не верили своим глазам. Огонь, казалось, поднимался до самого неба, а ноздри и глаза ел горький дым полыхающих деревьев. Молнии были совсем рядом, вонзались в мертвую почву и выбрасывали в воздух огромные комья земли и обломки вывороченных с корнем гигантских пней.
   Гром ударял по их барабанным перепонкам, словно огромный молот по наковальне.
   Единственной радостью во время небывалой бури была вода. Карамон выставил наружу свой шлем и меньше чем за минуту набрал воды достаточно, чтобы напиться.
   Вода, однако, отдавала тухлыми яйцами — так заявил кендер, с отвращением зажимая нос, — и почти не утоляла жажды.
   Никто ничего не сказал вслух, но каждый подумал, что у них нет возможности запастись этой мерзкой водой впрок, как нет возможности раздобыть хоть какую-то еду. Тем не менее Тассельхоф, впервые почувствовавший себя самим собой с тех самых пор, как понял, где находится, отчасти даже наслаждался свирепой бурей.
   — Я никогда не видел, чтобы молния была такого цвета! — прокричал он, перекрывая грохот грозы и не отрывая взгляда от невиданной картины. — Очень похоже на фокусы, которые показывают бродячие факиры.
   Однако гроза скоро ему наскучила.
   — В конце концов, — снова закричал Тас, глядя, как в небо взлетает объятое пламенем бревно толщиной в три Карамоновых обхвата, — все приедается, особенно если видишь это в пятнадцатый раз. Если тебе не будет слишком одиноко, — прибавил он и зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть, — я, пожалуй, вздремну.
   Ты не против, если тебе придется немного покараулить?
   Карамон покачал головой, собираясь что-то ответить, но мощный удар грома заставил его вздрогнуть. Меньше чем в тридцати шагах от их убежища вспыхнул голубым огнем огромный пень.
   «Это могли быть и мы, — подумал гигант, глядя на тлеющие обломки и морщась от резкого запаха серы. — Впрочем, мы можем быть следующими!»
   Его охватило отчаянное желание куда-то бежать и что-то делать. Оно было таким сильным, что мускулы гиганта непроизвольно напряглись, и ему пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы усидеть на месте.
   «Там, снаружи, — верная смерть, — сказал он себе. — Здесь, в яме, мы, по крайней мере, находимся ниже уровня земли».
   Однако, словно в ответ на его мысли, лимонно-желтая молния выбила совсем рядом с ним глубокую яму, и гигант с горечью улыбнулся. Нет, нигде они не могли чувствовать себя в полной безопасности. Оставалось только ждать, уповая на милость богов.
   Карамон посмотрел на кендера, собираясь сказать что-нибудь утешительное для своего маленького друга, но слова будто замерли у него на губах. Вздохнув, Карамон покачал головой. «Есть все же на этом свете кое-что неизменное, например, кендеры», — подумал он, глядя на Тассельхофа. Кендер крепко спал, свернувшись калачиком и не обращая никакого внимания на разбушевавшуюся стихию.
   Карамон тоже забился поглубже в яму, но заснуть не мог. Его глаза неотрывно следили за черными тучами, в непрерывном сверкании молний проносившимися у него над головой. Чтобы отвлечься от этого ужасного зрелища, он попытался разобраться в том, что же, собственно, произошло и как получилось, что они оказались в этом гиблом месте. Он даже закрыл глаза, разболевшиеся от ослепительного света, и снова увидел своего брата, стоящего перед жуткими Вратами, вновь услышал его голос, обращенный к страшным драконьим головам и приказывающий им подчиниться и пропустить их — Рейстлина и Крисанию — в Бездну.
   Вспомнил он и молодую жрицу Паладайна, молившуюся своему богу, полностью отдаваясь экстатическому блаженству собственной веры и не ведая о том, что тогда представлял собой Рейстлин, служащий силам зла.
   Карамон вздрогнул, услышав слова Рейстлина так ясно, как если бы тот стоял сейчас рядом с ним.
   — Да, Карамон, она вступит в Бездну вместе со мной. Она пойдет впереди и будет сражаться за меня с черными магами и жрецами, с призраками и духами умерших, обреченными вечно скитаться в этом царстве ужаса и теней. Ей предстоят самые невероятные мучения, которые только способна изобрести моя Королева. Все испытания искалечат ее тело, лишат разума, в клочья изорвут и изранят ее плоть.
   В конце концов, когда Крисания не сможет больше выносить страданий, она упадет к моим ногам…окровавленная, растоптанная, умирающая. Из последних сил она будет протягивать ко мне руки, прося одного — утешения. Она не станет молить меня о спасении — для этого у нее слишком твердый характер. Она будет просить лишь о том, чтобы я был рядом в ее смертный час.
   Но я пойду дальше, Карамон! Я не задержусь даже для того, чтобы сказать ей хоть слово, бросить на нее один-единственный взгляд. Почему? Да потому, что она больше не будет мне нужна. Я пойду вперед, к своей цели, и моя сила возрастет тысячекратно…
   После этих слов Рейстлина Карамон понял, что ему не вернуть брата. И оставил его в покое…
   Оставил в покое и позволил войти в Бездну и бросить вызов самой Владычице Тьмы. Позволил Рейстлину стать богом.
   «Для меня это не имеет никакого значения, — с горечью подумал Карамон. — Мне все равно теперь, что с ним случится. Наконец-то я освободился от него, а он — от меня…»
   Тас и Карамон включили тогда магическое устройство и прочли рифмованное заклинание, которому научил гиганта Пар-Салиан. Потом Карамон снова услышал, как поют камни, — точно так же, как и в предыдущие два раза, когда он отправлялся в путешествие во времени.
   И тут что-то произошло! Именно в этот момент что-то не заладилось и пошло наперекосяк. Теперь, когда у Карамона было время подумать и провернуть все в памяти еще раз, он вспомнил, что произошло что-то совсем не то и не так, как должно было; вот только — что?
   «Но я, конечно, ничего не смогу с этим поделать, — с горечью подумал он.
   — Я никогда не понимал магии и никогда ей особенно не доверял…»
   Еще один близкий удар молнии прервал размышления Карамона, заставив его вздрогнуть, а Тассельхофа — подскочить во сне. Раздраженно бормоча себе под нос ругательства, кендер закрыл глаза ладонями и снова свернулся в комок, удивительно похожий на маленького бурундучка, уснувшего в своей норе.
   Карамон вздохнул и, с трудом заставив себя не думать о бурях и бурундуках, снова вернулся к последним минутам, проведенным им в Замане, когда он включил волшебное устройство.
   Неожиданно Карамон вспомнил появившееся тогда странное ощущение, будто что-то тянет его в одну сторону, в то время как другая неведомая сила толкала его в противоположном направлении. Что делал Рейстлин? Карамон никак не мог этого припомнить. Понемногу у него в мозгу начал возникать смутный образ брата.
   Как из тумана, выступили искаженные ужасом тонкие черты его лица — такое лицо было у Рейстлина в тот момент, когда он в крайнем изумлении смотрел на Врата.
   Крисания в это время…Крисания стояла прямо перед этим порогом Мрака, но больше она не молилась. Ее тело корчилось, словно от боли, а глаза были полны…тем же ужасом, что и глаза Рейстлина.
   Карамон вздрогнул и облизал губы. Горькая вонючая дождевая вода оставила на его губах какую-то масляную пленку, отчего во рту у него появился такой привкус, словно он долго грыз грязные ногти. Сплюнув, Карамон вытер рот тыльной стороной ладони. Очередной удар грома заставил его поморщиться, как от зубной боли.
   Внезапно к нему пришел ответ.
   Рейстлин проиграл.
   С ним произошло то же самое, что и с Фистандантилусом. Он утратил контроль над своей магией. Волшебное поле так некстати включенного устройства для путешествий во времени вступило в контакт с силами, вызванными его заклинаниями, — таково было единственное более или менее правдоподобное объяснение случившемуся.