Страница:
Сорвавшись на бег, юноша закричал, и собственный голос, будто пощечина, заставил его опомниться. Найл пришел в себя. Поперек входа лежал человек, мужчина. На секунду юноша испытал облегчение: землистое распухшее лицо было незнакомым. И тут он взглянул на браслет, охватывающий бицепс. Отец! Паучий яд вкупе со зноем сделали свое дело, труп начал уже разлагаться. В пещере горели три масляных светильника. Семья напоследок решила, видимо, позволить себе небольшую роскошь. Корзины с провизией и запасом воды аккуратным рядком ждали возле стены. Скатана в рулон принесенная Найлом из Диры ткань.
Следов борьбы нигде нет. Копья стояли где им положено, у входа. На постели Руны лежала чашка с недоеденной муравьиной кашей. Если 6 не жуткий труп у порога, можно было подумать, что семья просто ненадолго отлучилась. Подхватив один светильник, Найл обошел всю пещеру. Никого. Муравьи, и те пропали.
Найл тяжело опустился на постель. Сердце юноши словно окаменело: бремя неожиданно свалившегося горя сокрушило все чувства. Он сидел, уставясь перед собой пустым неподвижным взором, не зная, как быть с внезапным своим одиночеством, сомкнувшимся глухой стеной вокруг. Найл перевел взгляд на чашку каши, подумал, что Руна и Мара, может, еще и живы, и сразу как будто проснулся. Вскочив наружу, он вгляделся в глинистопесчаную корку пустыни. Она была сухой и жестокой, но пытливому охотнику несколько невнятных отметин дали безошибочно понять, в каком направлении удалились пауки. Они ушли на северо-запад, к морю. Возвратясь к пещере, Найл собрался с духом и потащил, ухватив за одежду, труп до самой отцовской постели. Раздувшееся лицо мертвеца выглядело жутко, между раскрывшимися черными губами виднелись желтые зубы. Найл отвернулся, не в силах смотреть. Тело Улфа он накрыл тканью, принесенной из Диры – не из уважения, а скорее, чтобы не видеть мертвое лицо. Затем юноша переложил в одну из заплечных сумок кое-что из еды, не забыл и раздвижную трубку-жезл. Как и что делать, он до этой секунды совершенно не задумывался. Пока Найл возвращался к пещере, ему больше всего хотелось забыться хотя бы на время, чтобы не остаться наедине со своей беспомощностью. Не обнаружь он смердящего трупа, отравляющего воздух, еще и неизвестно, пошел бы Найл куда-нибудь вообще. Уходя, он завалил вход камнем, затем с полчаса подсовывал в щели камушки помельче. Солнце стояло теперь над самой головой, но Найла это не очень-то и заботило. Главное – удостовериться, что в пещеру не проникнут хищники. Место, десяток лет бессменно служившее семье жилищем, теперь превратилось в усыпальницу Улфа. Сыну хотелось, чтобы прах отца покоился в неприкосновенности, пока дети, возвратясь, не погребут его как воина.
Колин Уилсон
Следов борьбы нигде нет. Копья стояли где им положено, у входа. На постели Руны лежала чашка с недоеденной муравьиной кашей. Если 6 не жуткий труп у порога, можно было подумать, что семья просто ненадолго отлучилась. Подхватив один светильник, Найл обошел всю пещеру. Никого. Муравьи, и те пропали.
Найл тяжело опустился на постель. Сердце юноши словно окаменело: бремя неожиданно свалившегося горя сокрушило все чувства. Он сидел, уставясь перед собой пустым неподвижным взором, не зная, как быть с внезапным своим одиночеством, сомкнувшимся глухой стеной вокруг. Найл перевел взгляд на чашку каши, подумал, что Руна и Мара, может, еще и живы, и сразу как будто проснулся. Вскочив наружу, он вгляделся в глинистопесчаную корку пустыни. Она была сухой и жестокой, но пытливому охотнику несколько невнятных отметин дали безошибочно понять, в каком направлении удалились пауки. Они ушли на северо-запад, к морю. Возвратясь к пещере, Найл собрался с духом и потащил, ухватив за одежду, труп до самой отцовской постели. Раздувшееся лицо мертвеца выглядело жутко, между раскрывшимися черными губами виднелись желтые зубы. Найл отвернулся, не в силах смотреть. Тело Улфа он накрыл тканью, принесенной из Диры – не из уважения, а скорее, чтобы не видеть мертвое лицо. Затем юноша переложил в одну из заплечных сумок кое-что из еды, не забыл и раздвижную трубку-жезл. Как и что делать, он до этой секунды совершенно не задумывался. Пока Найл возвращался к пещере, ему больше всего хотелось забыться хотя бы на время, чтобы не остаться наедине со своей беспомощностью. Не обнаружь он смердящего трупа, отравляющего воздух, еще и неизвестно, пошел бы Найл куда-нибудь вообще. Уходя, он завалил вход камнем, затем с полчаса подсовывал в щели камушки помельче. Солнце стояло теперь над самой головой, но Найла это не очень-то и заботило. Главное – удостовериться, что в пещеру не проникнут хищники. Место, десяток лет бессменно служившее семье жилищем, теперь превратилось в усыпальницу Улфа. Сыну хотелось, чтобы прах отца покоился в неприкосновенности, пока дети, возвратясь, не погребут его как воина.
Колин Уилсон
Мир пауков II: Крепость
Найлу повезло, что ему не попались навстречу хищники. Злая и горькая обида на судьбу жгла его, сжимала горло, слезы застилали глаза, и он не замечал ничего вокруг себя. Появись сейчас на дороге скорпион или жук-скакун, юноша лишь скользнул бы по нему презрительным взглядом, словно упрекая, что поздновато явились. Страха не было, и это ощущение, хоть и казалось странным, доставляло какое-то особое удовольствие.
Шел он быстро, двигаясь вдоль отметин на песке. Пауки ступали так легко, что почти не оставляли следов. Невозможно было даже определить, сколько их.
А вот отпечатки ног Вайга и Сайрис виднелись совершенно четко. Судя по глубине следа, шли они не налегке – возможно, несли Руну и Мару. Найл то и дело бросал внимательные взгляды на горизонт, но тот был чист.
Путь лежал через западную оконечность каменистой пустынной земли, примерно между пещерой и страной муравьев. Из растительности чаще всего встречались терновник и тамариск, песок был равномерно усеян черными вулканическими камнями-голышами. Вдали постепенно вырисовывался горный хребет, на востоке чернели конусы потухших вулканов. Местность была неприглядной и угрюмой. Задувающий с запада ветер, перемахнув через голые раскаленные камни, иссушал пот сразу же, едва тот выступал из пор. Найлу доставляло удовольствие ощущать мрачное равнодушие ко всем этим неудобствам. Вспоминая вздувшийся труп Улфа, он зло усмехался: телесные страдания казались ему пустяком.
Он напрочь утратил чувство времени и слегка удивился, обнаружив, что солнце, оказывается, уже коснулось окоема.
Под ногами тянулась рыжеватая земля, вдаль уходили скалы, некоторые из них – узкие обелиски высотой более пятидесяти метров. Пора было подумать о ночлеге, но всюду, насколько хватало глаз, было пусто и голо. В конце концов Найл набрел на плоский рыжий камень, вросший в землю под углом, рядом с которым пристроился терновый куст.
Полчаса ушло на то, чтобы выдернуть растение из земли и утрамбовывать место, где оно росло. Затем юноша поужинал сушеным мясом и плодом кактуса, запив еду парой глотков воды, которую прихватил из родной пещеры.
Ее горьковатый вкус неожиданно вызвал такой шквал воспоминаний, что у Найла защемило сердце и ему вдруг мучительно захотелось разреветься. Стиснув зубы, он заставил себя успокоиться и пошел собирать камни, чтобы ночные хищники не проникли в его убежище. С чего бы, казалось, возводить укрытие среди совершенной голой равнины? Ему просто хотелось чем-то заняться, дабы не думать о своем неизбывном горе.
Осторожность, однако, себя оправдала. В глухой предрассветный час Найл пробудился, почувствовав, как за терновым кустом что-то грузно возится. Свет луны уже тускнел, и в молочном сумраке смутно различались очертания какого-то крупного существа, быть может, скорпиона.
Тварь точно знала, что Найл здесь: должно быть, он случайно пошевелился или вскрикнул во сне. Вытянув руку, юноша сжал металлическую трубку. Было слышно, как тварь сухо ударяется панцирем о камни. Вот затрепетал терновник. Найл, схватившись за него обеими руками, попробовал удержать. Сообразив, что ему сопротивляются, существо начало огибать куст, выискивая другой путь. Юноша резко сел и прижался затылком к камню.
Тварь, почуяв движение, заторопилась, пытаясь проделать брешь между нагромождением камней и верхушкой тернового куста, используя защищенные панцирем плечи как таран. Найл почувствовал, как его ступни коснулся щупик, и, подавшись вперед, с силой надавил на кончик трубки. Та, щелкнув, раздвинулась на пару шагов.
Обмирая от ожидания, что на его ноге вот-вот сомкнутся челюсти, юноша с размаху ткнул копьем в темноту и, судя по всему, попал в цель, Существо не мешкая развернулось и пустилось наутек. Уж кем бы эта тварь ни была, но решила, что добыча с таким опасным жалом ей не по зубам. Найл же подтянул куст на прежнее место и снова улегся, положив оружие возле себя.
Проснулся он уже на рассвете. Подрагивая от утренней прохлады, юноша лежал и смотрел, как восходит солнце, затем поднялся, съел немного сушеного мяса, запил завтрак водой и продолжил путь, направляясь к возвышенности.
Чем выше он поднимался, тем прохладнее становилось. Вдали переливчато дрожал теплый воздух. Земля здесь была очень жесткой, и следы не читались, но Найл не сомневался, что семья прошла именно тут.
Выщербленная, полуразрушенная тропа была проложена когда-то в забытой и дорогой его сердцу древности, и, очевидно, по ней пролегал главный путь через холмы. На одном из участков, в узкой лощине, скопилась пыль, и на ней явно проступали следы Сайрис и Вайга, а также виднелись слабые отметины пауков.
Через несколько миль Найл совершенно неожиданно для себя наткнулся на емкость с водой, стоявшую возле дороги.
Она была сделана из массивных гранитных плит, доставленных явно издалека, ширина около двух метров, сверху большой, наполовину сдвинутый плоский камень. Вода оказалась кристально прозрачной, под ней к каменным стенам лепился зеленый лишайник.
Юноша вынул из мешка кружку (ее когда-то вырезал из дерева Джомар) и зачерпнул воды, такой холодной, что сводило зубы. Напившись вволю, он облил себе голову и плечи, громко хохоча от восторга, а затем внимательно осмотрел все вокруг.
Оказывается, здесь останавливались и мать с братом: он узнал след сандалий, тех самых, которые прислала матери в подарок Сефна. А вот следов малышей он нигде так и не нашел.
И, вглядываясь в воду, в поросшие мхом камни, он почувствовал, как снова пробуждается к жизни, будто в душе разгорелся яркий огонь, и впервые за последние два дня юноша ощутил неизъяснимое чувство радости – просто так, оттого, что дышит и смотрит на мир. Он снова заглянул в воду, расслабился и будто соскользнул в прохладную глубину, озаренную мягким светом.
Какая-то часть Найла все же сознавала, что волосы у него мокрые, и солнце обдает лучами спину, и колени жестко упираются в землю.
Другая же, совершенно обособленная, степенно плыла в тенистой прохладе, неспешно, отрешенно, словно время остановило свой бег.
Вдруг вода неожиданно исчезла, и оказалось, что он смотрит на своего брата Вайга. Тот лежал на спине – глаза закрыты, голова уткнулась в корневище. По всему видно, что измотан: вон лицо какое осунувшееся, посеревшее, будто безжизненное. Но ничего, дышит – грудь мерно вздымается и опадает. Поблизости устроилась его верная оса, словно оберегая сон хозяина.
Мать сидит рядом, прихлебывая воду из чашки. Тоже устала донельзя, лицо покрыто сетью темных морщин там, где пот смешался с дорожной пылью.
Найл сознавал, что это происходит на самом деле, только непонятно, где именно. Как возникло видение, тоже неясно. Почему-то нигде не было двоих малышек, а разомлевшие на солнце четыре паука имели не черную, а бурую окраску.
Управляя своим внутренним зрением, юноша мог разглядеть их так же тщательно, как если б сам стоял возле них. Туловища у пауков были ворсистыми, а физиономии удивительно напоминали человеческие лица.
У пауков были большие черные глаза, взирающие на мир из-под нароста, похожего на лоб. Чуть ниже помещался ряд глаз помельче, а еще ниже – другой нарост, похожий на приплюснутый нос. Челюсти со сложенными клыками напоминали бороды. Брюшина была меньших размеров и более подтянута, чем у большинства их сородичей.
Когда один из пауков, поднявшись на передние лапы, повернулся навстречу яростно сияющему солнцу, стало видно, насколько все-таки ладно сложены эти твари. Им, несомненно, доставляло удовольствие нежиться на солнце.
Прежде Найл ни разу не видел бойцовых пауков, но сразу же понял, что это охотники, которым не составляет труда догнать любую добычу. Не укрылось от юноши и то, что глаза у них есть еще и сзади – крупные, черные, дающие круговую панораму обзора.
Пейзаж вокруг был во многом схож со страной муравьев. Зеленая равнина с деревьями и кустами (на ближнем висели красные ягоды), пальмы и высокие хвойные деревья. Но все это Найла сейчас не интересовало.
Он старался получше разглядеть пауков.
Удивительно, но он понимал, о чем сейчас думают бойцовые пауки. Они привыкли настигать добычу, не дожидаясь, пока та сама угодит в сеть. Может, поэтому их мысленный склад не так разительно отличался от человеческого, как образ мыслей тех, кто караулит в засаде. Их склад можно было назвать скорее активным, чем пассивным.
Вот этот, бархатисто-коричневый, с видимым удовольствием подставляющий спину немилосердному зною, думает сейчас, сколько дней понадобится, чтобы добраться до дома. Найл попробовал выяснить, что в понимании паука означает дом, и тут же перед его мысленным взором встала поразительная картина.
Гигантский город, где сплошь невероятные, состоящие из одних проемов строения, похожие на башни термитов. Между башнями натянута паутина – волокна толстые, как веревки. А в одной из удивительных этих башен сидит, будто в засаде, тварь, один взгляд на которую порождает во всех немой ужас.
Попытавшись уяснить себе ее сущность, Найл словно попал в огромный темный зал, прочерченный толстыми гирляндами бесчисленных волокон белесой паутины. А откуда-то из самого темного, занавешенного непроницаемыми тенетами угла на него с холодным любопытством взирали два черных зрачка.
Юношу вдруг охватило безотчетное смятение, от которого его даже бросило в дрожь. До этой секунды он ощущал себя просто отстраненным наблюдателем, невидимым и неуязвимым.
А вот теперь, глядя на впившиеся в него из-за завесы глаза, почувствовал, что, по сути, сам находится в этом зале, и его пристально разглядывает бесконечно чужой, запредельный, беспощадный разум. Когда смятение обернулось необоримым страхом, Найл невольно зажмурился. Видение тотчас исчезло. Перед глазами снова была прозрачная вода, неподвижно стоявшая в скользких мшистых стенах.
С опаской обернувшись, он облегченно вздохнул: никого поблизости нет. Несмотря на дневную жару ему было холодно, да к тому же Найла не оставляло ощущение, что те непроницаемые темные глаза, выглянувшие из густых тенет, все так же цепко за ним следят. Прошло несколько минут, прежде чем образ истаял окончательно.
Едва ощутив кожей солнечное тепло, юноша с удивлением понял, что голоден. Два дня – вчера и позавчера – прошли как в забытьи, он почти ничего не ел, даже не вспоминал о пище. Теперь аппетит вернулся.
Он ел не спеша, с удовольствием пережевывая сухие хрустящие хлебцы, принесенные из Диры, и наслаждался роскошью – крупными глотками холодной воды, которую можно пить вволю.
Наполнив фляжку, он улегся в тени терновника и расслабился, не забыв, однако, предусмотрительно потыкать между корнями копьем: нет ли сороконожки. Раскинувшись в жидкой тени куста, Найл задумчиво смотрел в бледно-голубое небо.
Его душевная боль вовсе не прошла, но она немного отступила, спряталась где-то глубоко-глубоко, и теперь юноша словно очнулся, а его внутренние силы постепенно восстанавливались.
Покидая пещеру, он преследовал единственную цель: догнать семью.
Не задумываясь об этом, он, однако, допускал мысль, что ему, вероятно, придется сдаться в неволю паукам. Однако он тогда полагал, что его родные уже в лапах у смертоносцев. Оказывается, еще нет.
Значит, все еще не так плохо. Сдайся он в плен, бурые охотники не спустят с него глаз. А будучи на свободе, он сам может за ними следить и тогда, как знать, может, вызволит семью…
Прежде чем строить планы, нужно вначале нагнать дорогих своих невольников. Найл тяжело (по-настоящему он так и не отдохнул) поднялся на ноги, закинул на спину суму и поплелся вверх по тропе.
Дорога вилась между колоннами изъеденного ветром песчаника. Кое-где столбы лежали поперек дороги, словно опрокинутые бурей или землетрясением. Постепенно тропа становилась все круче.
Ближе к вершине он остановился и, обернувшись, окинул взором то, что осталось позади. В невероятной дали виднелось подернутое заревом обширное плато, окруженное пустыней. Найлу даже показалось, что, кроме него, на всем этом бескрайнем просторе никого нет. Юноша смотрел долго, не отрываясь: это была земля, на которой прошла вся его жизнь. Затем он повернулся и поплелся наверх. До вершины оставалось еще метров пятьсот.
Горячую, покрытую потом кожу неожиданно обдало прохладой: между крутыми известковыми скалами засквозил стойкий ветер. Он нес запах, совершенно Найлу незнакомый: чистый, свежий, вызывающий невольный трепет сердца. Минут через десять юноша уже разглядел зеленую полоску низменности, за которой открывалась безбрежная водная гладь. Даже с такого расстояния резкий ветер доносил терпкий запах водяной пыли. От неизъяснимого восторга у Найла гулко застучало сердце, он вдруг почувствовал, что видит землю, сохранившую давнюю память о той поре, когда ею еще не владели пауки.
Было уже далеко за полдень. Если он собирается ночевать на равнине, то пора идти дальше. Найл поднес к губам флягу – смочить горло перед долгим спуском.
«Берегись, Найл», – совершенно отчетливо прозвучал где-то рядом голос.
Не успев глотнуть, парень крупно вздрогнул и едва не выронил флягу. Вода попала не в то горло, и он закашлялся. Ему почудилось, что где-то сзади стоит мать. Оглянулся – никого. Даже выступа подходящего нет, чтобы укрыться. Найл стоял на тропе, стиснутой с обеих сторон скалами.
Он окинул пристальным взглядом зеленую низменность, простертую внизу: кустарник, деревья и ни малейшего следа живых существ. И все же откуда-то снизу на него должна сейчас смотреть мать.
Она, наверное, углядела его силуэт на фоне неба. А если видит его она, то и бурые бойцовские пауки – тоже. Найл долго неотрывно всматривался вдаль, пытаясь определить, где же они, эти невидимые наблюдатели, и вдруг снова услышал голос: «Уходи, уходи назад». Голос звучал где-то внутри – скорее мгновенный импульс, чем словесное послание.
Обернувшись, Найл посмотрел на тропу, по которой шел, и понял, что идти назад бессмысленно – некуда. Можно спрятаться на несколько часов в случайной трещине или утлой пещерке, так ведь все равно отыщут. Настоящего укрытия здесь не было.
Оставалось либо торчать тут, либо двигаться вперед. Юноша сделал выбор, особо не колеблясь.
Лучше что-нибудь делать, чем покорно ожидать своей участи. Вскинув суму на плечо, Найл отправился вниз, к равнине, по медленно петляющей ленте тропы.
Едва приняв решение, Найл почувствовал удивительную, граничащую с беззаботностью легкость. Он был молод и неопытен, ему не доводилось испытывать настоящего, темного, копившегося годами страха.
Отец или дед, встав перед таким же выбором, и раздумывать бы не стали, а мгновенно повернули бы вспять, чтобы найти укрытие, не столько даже из страха, сколько из убеждения, что угодивший в лапы смертоносцев уже не жилец.
Найла же не пугала возможность скорого плена: не испытав на себе больших невзгод, легко надеяться на лучшее будущее.
Ведущая вниз тропа оказалась прямее, чем подъем с юга, но одновременно и круче, что в конце концов дало о себе знать: ноги загудели от постоянного напряжения. На одном из участков спуска море исчезло из виду, и восторг Найла слегка приутих.
И все равно его бодрила мысль, что скоро он снова увидится с матерью и братом. Найл напрягал и напрягал зрение, неустанно выискивая в глубине зеленой низменности малейшие признаки движения. Уже не раз и не два на пути попадались места, где пауки вполне могли устроить засаду, и всякий раз Найл обмирал в напряженном ожидании.
Но вот уж два часа истекло, и дорога стала более пологой, и до ближайших деревьев оставалось не более пары сотен шагов. Парень уже начал сомневаться, не ошибся ли, полагая, что пауки догадываются о его приближении, и даже испытал нечто похожее на разочарование. Впереди больше не было ни развесистых кустов, ни больших камней, способных прикрыть собой достаточно крупное насекомое.
Не успел он об этом подумать, как краем глаза уловил мимолетное движение и тут же грохнулся на землю с такой силой, что дыхание перехватило. Мощные лапы, схватив, перевернули его вниз головой и вздернули в воздух, не давая даже пошевелить рукой.
Увидев перед самым носом бесстрастно-задумчивые глаза и оскаленные клыки, Найл завопил от ужаса. Он инстинктивно застыл в слепой надежде, что его неподвижность как-нибудь уймет ярость твари. Вот еще одна пара жестких лап перехватила его со спины. Он почувствовал, как с него стряхивают суму, а по прижатым к телу рукам струится липкая нить.
Секундное замешательство сменилось странным спокойствием, может статься, потому, что тварь чем-то отдаленно походила на человека. Она напоминала краба с морщинистым стариковским лицом. Тело источало своеобразный, но не лишенный приятности мускусный запах. Выпущенные клыки выглядели жутко, а когда были сложены – имели сходство с забавной клочкастой бородой.
После нескольких ужасных мгновений, когда ему казалось, что клыки вотвот впрыснут яд, до Найла дошло, что лишать жизни его никто не собирается. Он ведь не делал резких движений, а значит, не сопротивлялся.
Державший Найла паук поднял свою ношу повыше, чтобы его напарник мог пропустить паутину вокруг лодыжек. Шелк, еще влажный, был эластичным, упругим, сами волокна – не толще травинки песколюба, однако чувствовалось, что прочен он необычайно.
Через пару мгновений юноша уже не мог не только раздвинуть ноги, но и даже пошевелить ими.
Паук взвалил добычу на спину, придерживая передними лапами – теми, что покороче, – и рванул внезапно с места с такой скоростью, что у Найла перед глазами все поплыло. Восьмилапый мчался вперед, то прижимаясь к земле, то подпрыгивая, и парня при каждом новом рывке резко подкидывало.
Иногда юноше казалось, что еще минута, и он соскользнет с бархатистой спины, но паук всякий раз, не сбавляя хода, передними лапами поправлял ношу. Сзади неотступно следовал его напарник с сумой Найла.
Найл часто смотрел, как очумело несется через пустыню паук-верблюд или фаланга, будто ком травы плод ураганным ветром, но никогда даже не помышлял, что когда-то и ему придется увидеть, как проносится перед глазами земля по полсотни миль в час. Найл пробовал смотреть на горизонт, чтоб поменьше кружилась голова, но удержать взгляд на одной точке больше чем на несколько секунд было невозможно.
В конце концов юноша закрыл глаза и, стиснув зубы, сосредоточился на том, чтобы как-то превозмочь неистовую тряску, от которой кровь молотом долбила в виски.
Он неожиданно забылся и так же неожиданно пришел в себя, а очнувшись, почувствовал, что кто-то склонился над ним и смотрит в лицо. Почти тотчас он уловил знакомый запах волос. Его, крепко обняв, поцеловала мать. А вот и Вайг! Он помог брату сесть и поднес к его губам чашку с водой. Во рту Найла пересохло, в горле першило от пыли.
Сделав первый глоток, он долго и сильно кашлял. Руки и ноги у него были свободны, только кожа сильно натерта в местах, где, судя по всему, отдирали липкую паутину.
В голове постепенно прояснилось: видно, он на самом деле лишился чувств.
Паук, на спине которого он так лихо прокатился (самый крупный из четверых, должно быть, вожак), стоял поблизости, взирая на своего седока бесстрастными черными глазами. Линия между ртом и сложеными челюстями напоминала чопорно поджатые губы. Ряд глаз помельче выглядел каким-то физическим недостатком, все равно что блестящие черные бородавки. Восьмилапый даже не запыхался.
– У тебя как, хватит сил идти? – спросил Вайг.
– Надеюсь, да. – Найл встал на ноги, и его сильно качнуло.
Сайрис тихонько заплакала.
– Торопят дальше, – пояснил брат.
Найл увидел, что содержимое его сумы вывалено на землю и один из пауков разглядывает предметы, шевеля их то передней, то средней лапой. Вот он поднял и металлическую трубку, мельком оглядел и бросил среди плодов опунции и сушеных хлебцев.
Одновременно с тем Найл ощущал, что вожак мысленно прощупывает его, пытаясь определить, как пленник реагирует на обыск его поклажи. Разум Найла он досматривал так же неуклюже, как его сородич разбирал содержимое сумы – будто тыкал пальцем.
Тут среди вещей твари обнаружили свернутый в рулон лоскут паучьего шелка, который юноша использовал как одеяло. Подошел вожак и стал тщательно разглядывать ткань.
Найл чувствовал сигналы-реплики, которыми они между собой перебрасывались. Их язык состоял не из слов, а как бы из чувств разных оттенков, мысленных образов.
Никто из них не мог бы вслух спросить: «Интересно, а это откуда здесь взялось?»– но между ними скользнул какой-то импульс, который можно было истолковать как вопрос, а вместе с ним мгновенный размытый облик сгинувшего в пустыне смертоносца.
Одновременно до обоих дошло, что эта видавшая виды ткань никак не может быть шелком паучьего шара, и насекомые тотчас утратили к ней интерес.
Неожиданно обе твари насторожились, однако Найл не мог уяснить, что произошло. Вожак заспешил к растущему неподалеку кусту терновника. Приглядевшись внимательней, юноша увидел: бурые натянули между корнями и нижними сучьями паутину, в нее угодил крупный кузнечик и сейчас исступленно там бился.
Звуков насекомое не издавало – пауки, кстати, совершенно глухи, – но волны паники для бурых были громче крика.
На глазах у людей вожак, вонзив клыки, парализовал кузнечика, затем, разодрав челюстями тенета, вынул оттуда обездвиженное насекомое и начал есть. Он, очевидно, проголодался
Пользуясь тем, что пауки отвлеклись, Найл задал вопрос, давно не дававший ему покоя:
– Где Руна и Мара?
– Увезли на шаре.
– А оса, муравьи?
– У них в брюхе, – сухо сказал Вайг, кивнув на пауков.
Через секунду брат полетел вверх тормашками, как от свирепого пинка. Один из пауков возвышался над ним, угрожающе выпустив клыки. Вайг попытался сесть, но снова был опрокинут ударом передней лапы.
Брат покорно затих, поглядывая на маячившие над лицом клыки. И опять Найл почувствовал, как вожак, к этому времени уже подкрепившийся, бдительно прощупывает его мозг.
Он явно проверял, как Найл реагирует на угрозу брату. Хорошо, что сейчас парень испытывал, в основном, волнение; он интуитивно чувствовал, что, стоит ему разгневаться или как-то выказать враждебность, и наказание не заставило бы себя ждать.
Решив, что он четко пояснил: переговариваться запрещено, паук отошел и позволил Вайгу сесть, а затем тронул средней лапой Найла и указал на содержимое мешка. Это явно было приказом уложить все на место.
Шел он быстро, двигаясь вдоль отметин на песке. Пауки ступали так легко, что почти не оставляли следов. Невозможно было даже определить, сколько их.
А вот отпечатки ног Вайга и Сайрис виднелись совершенно четко. Судя по глубине следа, шли они не налегке – возможно, несли Руну и Мару. Найл то и дело бросал внимательные взгляды на горизонт, но тот был чист.
Путь лежал через западную оконечность каменистой пустынной земли, примерно между пещерой и страной муравьев. Из растительности чаще всего встречались терновник и тамариск, песок был равномерно усеян черными вулканическими камнями-голышами. Вдали постепенно вырисовывался горный хребет, на востоке чернели конусы потухших вулканов. Местность была неприглядной и угрюмой. Задувающий с запада ветер, перемахнув через голые раскаленные камни, иссушал пот сразу же, едва тот выступал из пор. Найлу доставляло удовольствие ощущать мрачное равнодушие ко всем этим неудобствам. Вспоминая вздувшийся труп Улфа, он зло усмехался: телесные страдания казались ему пустяком.
Он напрочь утратил чувство времени и слегка удивился, обнаружив, что солнце, оказывается, уже коснулось окоема.
Под ногами тянулась рыжеватая земля, вдаль уходили скалы, некоторые из них – узкие обелиски высотой более пятидесяти метров. Пора было подумать о ночлеге, но всюду, насколько хватало глаз, было пусто и голо. В конце концов Найл набрел на плоский рыжий камень, вросший в землю под углом, рядом с которым пристроился терновый куст.
Полчаса ушло на то, чтобы выдернуть растение из земли и утрамбовывать место, где оно росло. Затем юноша поужинал сушеным мясом и плодом кактуса, запив еду парой глотков воды, которую прихватил из родной пещеры.
Ее горьковатый вкус неожиданно вызвал такой шквал воспоминаний, что у Найла защемило сердце и ему вдруг мучительно захотелось разреветься. Стиснув зубы, он заставил себя успокоиться и пошел собирать камни, чтобы ночные хищники не проникли в его убежище. С чего бы, казалось, возводить укрытие среди совершенной голой равнины? Ему просто хотелось чем-то заняться, дабы не думать о своем неизбывном горе.
Осторожность, однако, себя оправдала. В глухой предрассветный час Найл пробудился, почувствовав, как за терновым кустом что-то грузно возится. Свет луны уже тускнел, и в молочном сумраке смутно различались очертания какого-то крупного существа, быть может, скорпиона.
Тварь точно знала, что Найл здесь: должно быть, он случайно пошевелился или вскрикнул во сне. Вытянув руку, юноша сжал металлическую трубку. Было слышно, как тварь сухо ударяется панцирем о камни. Вот затрепетал терновник. Найл, схватившись за него обеими руками, попробовал удержать. Сообразив, что ему сопротивляются, существо начало огибать куст, выискивая другой путь. Юноша резко сел и прижался затылком к камню.
Тварь, почуяв движение, заторопилась, пытаясь проделать брешь между нагромождением камней и верхушкой тернового куста, используя защищенные панцирем плечи как таран. Найл почувствовал, как его ступни коснулся щупик, и, подавшись вперед, с силой надавил на кончик трубки. Та, щелкнув, раздвинулась на пару шагов.
Обмирая от ожидания, что на его ноге вот-вот сомкнутся челюсти, юноша с размаху ткнул копьем в темноту и, судя по всему, попал в цель, Существо не мешкая развернулось и пустилось наутек. Уж кем бы эта тварь ни была, но решила, что добыча с таким опасным жалом ей не по зубам. Найл же подтянул куст на прежнее место и снова улегся, положив оружие возле себя.
Проснулся он уже на рассвете. Подрагивая от утренней прохлады, юноша лежал и смотрел, как восходит солнце, затем поднялся, съел немного сушеного мяса, запил завтрак водой и продолжил путь, направляясь к возвышенности.
Чем выше он поднимался, тем прохладнее становилось. Вдали переливчато дрожал теплый воздух. Земля здесь была очень жесткой, и следы не читались, но Найл не сомневался, что семья прошла именно тут.
Выщербленная, полуразрушенная тропа была проложена когда-то в забытой и дорогой его сердцу древности, и, очевидно, по ней пролегал главный путь через холмы. На одном из участков, в узкой лощине, скопилась пыль, и на ней явно проступали следы Сайрис и Вайга, а также виднелись слабые отметины пауков.
Через несколько миль Найл совершенно неожиданно для себя наткнулся на емкость с водой, стоявшую возле дороги.
Она была сделана из массивных гранитных плит, доставленных явно издалека, ширина около двух метров, сверху большой, наполовину сдвинутый плоский камень. Вода оказалась кристально прозрачной, под ней к каменным стенам лепился зеленый лишайник.
Юноша вынул из мешка кружку (ее когда-то вырезал из дерева Джомар) и зачерпнул воды, такой холодной, что сводило зубы. Напившись вволю, он облил себе голову и плечи, громко хохоча от восторга, а затем внимательно осмотрел все вокруг.
Оказывается, здесь останавливались и мать с братом: он узнал след сандалий, тех самых, которые прислала матери в подарок Сефна. А вот следов малышей он нигде так и не нашел.
И, вглядываясь в воду, в поросшие мхом камни, он почувствовал, как снова пробуждается к жизни, будто в душе разгорелся яркий огонь, и впервые за последние два дня юноша ощутил неизъяснимое чувство радости – просто так, оттого, что дышит и смотрит на мир. Он снова заглянул в воду, расслабился и будто соскользнул в прохладную глубину, озаренную мягким светом.
Какая-то часть Найла все же сознавала, что волосы у него мокрые, и солнце обдает лучами спину, и колени жестко упираются в землю.
Другая же, совершенно обособленная, степенно плыла в тенистой прохладе, неспешно, отрешенно, словно время остановило свой бег.
Вдруг вода неожиданно исчезла, и оказалось, что он смотрит на своего брата Вайга. Тот лежал на спине – глаза закрыты, голова уткнулась в корневище. По всему видно, что измотан: вон лицо какое осунувшееся, посеревшее, будто безжизненное. Но ничего, дышит – грудь мерно вздымается и опадает. Поблизости устроилась его верная оса, словно оберегая сон хозяина.
Мать сидит рядом, прихлебывая воду из чашки. Тоже устала донельзя, лицо покрыто сетью темных морщин там, где пот смешался с дорожной пылью.
Найл сознавал, что это происходит на самом деле, только непонятно, где именно. Как возникло видение, тоже неясно. Почему-то нигде не было двоих малышек, а разомлевшие на солнце четыре паука имели не черную, а бурую окраску.
Управляя своим внутренним зрением, юноша мог разглядеть их так же тщательно, как если б сам стоял возле них. Туловища у пауков были ворсистыми, а физиономии удивительно напоминали человеческие лица.
У пауков были большие черные глаза, взирающие на мир из-под нароста, похожего на лоб. Чуть ниже помещался ряд глаз помельче, а еще ниже – другой нарост, похожий на приплюснутый нос. Челюсти со сложенными клыками напоминали бороды. Брюшина была меньших размеров и более подтянута, чем у большинства их сородичей.
Когда один из пауков, поднявшись на передние лапы, повернулся навстречу яростно сияющему солнцу, стало видно, насколько все-таки ладно сложены эти твари. Им, несомненно, доставляло удовольствие нежиться на солнце.
Прежде Найл ни разу не видел бойцовых пауков, но сразу же понял, что это охотники, которым не составляет труда догнать любую добычу. Не укрылось от юноши и то, что глаза у них есть еще и сзади – крупные, черные, дающие круговую панораму обзора.
Пейзаж вокруг был во многом схож со страной муравьев. Зеленая равнина с деревьями и кустами (на ближнем висели красные ягоды), пальмы и высокие хвойные деревья. Но все это Найла сейчас не интересовало.
Он старался получше разглядеть пауков.
Удивительно, но он понимал, о чем сейчас думают бойцовые пауки. Они привыкли настигать добычу, не дожидаясь, пока та сама угодит в сеть. Может, поэтому их мысленный склад не так разительно отличался от человеческого, как образ мыслей тех, кто караулит в засаде. Их склад можно было назвать скорее активным, чем пассивным.
Вот этот, бархатисто-коричневый, с видимым удовольствием подставляющий спину немилосердному зною, думает сейчас, сколько дней понадобится, чтобы добраться до дома. Найл попробовал выяснить, что в понимании паука означает дом, и тут же перед его мысленным взором встала поразительная картина.
Гигантский город, где сплошь невероятные, состоящие из одних проемов строения, похожие на башни термитов. Между башнями натянута паутина – волокна толстые, как веревки. А в одной из удивительных этих башен сидит, будто в засаде, тварь, один взгляд на которую порождает во всех немой ужас.
Попытавшись уяснить себе ее сущность, Найл словно попал в огромный темный зал, прочерченный толстыми гирляндами бесчисленных волокон белесой паутины. А откуда-то из самого темного, занавешенного непроницаемыми тенетами угла на него с холодным любопытством взирали два черных зрачка.
Юношу вдруг охватило безотчетное смятение, от которого его даже бросило в дрожь. До этой секунды он ощущал себя просто отстраненным наблюдателем, невидимым и неуязвимым.
А вот теперь, глядя на впившиеся в него из-за завесы глаза, почувствовал, что, по сути, сам находится в этом зале, и его пристально разглядывает бесконечно чужой, запредельный, беспощадный разум. Когда смятение обернулось необоримым страхом, Найл невольно зажмурился. Видение тотчас исчезло. Перед глазами снова была прозрачная вода, неподвижно стоявшая в скользких мшистых стенах.
С опаской обернувшись, он облегченно вздохнул: никого поблизости нет. Несмотря на дневную жару ему было холодно, да к тому же Найла не оставляло ощущение, что те непроницаемые темные глаза, выглянувшие из густых тенет, все так же цепко за ним следят. Прошло несколько минут, прежде чем образ истаял окончательно.
Едва ощутив кожей солнечное тепло, юноша с удивлением понял, что голоден. Два дня – вчера и позавчера – прошли как в забытьи, он почти ничего не ел, даже не вспоминал о пище. Теперь аппетит вернулся.
Он ел не спеша, с удовольствием пережевывая сухие хрустящие хлебцы, принесенные из Диры, и наслаждался роскошью – крупными глотками холодной воды, которую можно пить вволю.
Наполнив фляжку, он улегся в тени терновника и расслабился, не забыв, однако, предусмотрительно потыкать между корнями копьем: нет ли сороконожки. Раскинувшись в жидкой тени куста, Найл задумчиво смотрел в бледно-голубое небо.
Его душевная боль вовсе не прошла, но она немного отступила, спряталась где-то глубоко-глубоко, и теперь юноша словно очнулся, а его внутренние силы постепенно восстанавливались.
Покидая пещеру, он преследовал единственную цель: догнать семью.
Не задумываясь об этом, он, однако, допускал мысль, что ему, вероятно, придется сдаться в неволю паукам. Однако он тогда полагал, что его родные уже в лапах у смертоносцев. Оказывается, еще нет.
Значит, все еще не так плохо. Сдайся он в плен, бурые охотники не спустят с него глаз. А будучи на свободе, он сам может за ними следить и тогда, как знать, может, вызволит семью…
Прежде чем строить планы, нужно вначале нагнать дорогих своих невольников. Найл тяжело (по-настоящему он так и не отдохнул) поднялся на ноги, закинул на спину суму и поплелся вверх по тропе.
Дорога вилась между колоннами изъеденного ветром песчаника. Кое-где столбы лежали поперек дороги, словно опрокинутые бурей или землетрясением. Постепенно тропа становилась все круче.
Ближе к вершине он остановился и, обернувшись, окинул взором то, что осталось позади. В невероятной дали виднелось подернутое заревом обширное плато, окруженное пустыней. Найлу даже показалось, что, кроме него, на всем этом бескрайнем просторе никого нет. Юноша смотрел долго, не отрываясь: это была земля, на которой прошла вся его жизнь. Затем он повернулся и поплелся наверх. До вершины оставалось еще метров пятьсот.
Горячую, покрытую потом кожу неожиданно обдало прохладой: между крутыми известковыми скалами засквозил стойкий ветер. Он нес запах, совершенно Найлу незнакомый: чистый, свежий, вызывающий невольный трепет сердца. Минут через десять юноша уже разглядел зеленую полоску низменности, за которой открывалась безбрежная водная гладь. Даже с такого расстояния резкий ветер доносил терпкий запах водяной пыли. От неизъяснимого восторга у Найла гулко застучало сердце, он вдруг почувствовал, что видит землю, сохранившую давнюю память о той поре, когда ею еще не владели пауки.
Было уже далеко за полдень. Если он собирается ночевать на равнине, то пора идти дальше. Найл поднес к губам флягу – смочить горло перед долгим спуском.
«Берегись, Найл», – совершенно отчетливо прозвучал где-то рядом голос.
Не успев глотнуть, парень крупно вздрогнул и едва не выронил флягу. Вода попала не в то горло, и он закашлялся. Ему почудилось, что где-то сзади стоит мать. Оглянулся – никого. Даже выступа подходящего нет, чтобы укрыться. Найл стоял на тропе, стиснутой с обеих сторон скалами.
Он окинул пристальным взглядом зеленую низменность, простертую внизу: кустарник, деревья и ни малейшего следа живых существ. И все же откуда-то снизу на него должна сейчас смотреть мать.
Она, наверное, углядела его силуэт на фоне неба. А если видит его она, то и бурые бойцовские пауки – тоже. Найл долго неотрывно всматривался вдаль, пытаясь определить, где же они, эти невидимые наблюдатели, и вдруг снова услышал голос: «Уходи, уходи назад». Голос звучал где-то внутри – скорее мгновенный импульс, чем словесное послание.
Обернувшись, Найл посмотрел на тропу, по которой шел, и понял, что идти назад бессмысленно – некуда. Можно спрятаться на несколько часов в случайной трещине или утлой пещерке, так ведь все равно отыщут. Настоящего укрытия здесь не было.
Оставалось либо торчать тут, либо двигаться вперед. Юноша сделал выбор, особо не колеблясь.
Лучше что-нибудь делать, чем покорно ожидать своей участи. Вскинув суму на плечо, Найл отправился вниз, к равнине, по медленно петляющей ленте тропы.
Едва приняв решение, Найл почувствовал удивительную, граничащую с беззаботностью легкость. Он был молод и неопытен, ему не доводилось испытывать настоящего, темного, копившегося годами страха.
Отец или дед, встав перед таким же выбором, и раздумывать бы не стали, а мгновенно повернули бы вспять, чтобы найти укрытие, не столько даже из страха, сколько из убеждения, что угодивший в лапы смертоносцев уже не жилец.
Найла же не пугала возможность скорого плена: не испытав на себе больших невзгод, легко надеяться на лучшее будущее.
Ведущая вниз тропа оказалась прямее, чем подъем с юга, но одновременно и круче, что в конце концов дало о себе знать: ноги загудели от постоянного напряжения. На одном из участков спуска море исчезло из виду, и восторг Найла слегка приутих.
И все равно его бодрила мысль, что скоро он снова увидится с матерью и братом. Найл напрягал и напрягал зрение, неустанно выискивая в глубине зеленой низменности малейшие признаки движения. Уже не раз и не два на пути попадались места, где пауки вполне могли устроить засаду, и всякий раз Найл обмирал в напряженном ожидании.
Но вот уж два часа истекло, и дорога стала более пологой, и до ближайших деревьев оставалось не более пары сотен шагов. Парень уже начал сомневаться, не ошибся ли, полагая, что пауки догадываются о его приближении, и даже испытал нечто похожее на разочарование. Впереди больше не было ни развесистых кустов, ни больших камней, способных прикрыть собой достаточно крупное насекомое.
Не успел он об этом подумать, как краем глаза уловил мимолетное движение и тут же грохнулся на землю с такой силой, что дыхание перехватило. Мощные лапы, схватив, перевернули его вниз головой и вздернули в воздух, не давая даже пошевелить рукой.
Увидев перед самым носом бесстрастно-задумчивые глаза и оскаленные клыки, Найл завопил от ужаса. Он инстинктивно застыл в слепой надежде, что его неподвижность как-нибудь уймет ярость твари. Вот еще одна пара жестких лап перехватила его со спины. Он почувствовал, как с него стряхивают суму, а по прижатым к телу рукам струится липкая нить.
Секундное замешательство сменилось странным спокойствием, может статься, потому, что тварь чем-то отдаленно походила на человека. Она напоминала краба с морщинистым стариковским лицом. Тело источало своеобразный, но не лишенный приятности мускусный запах. Выпущенные клыки выглядели жутко, а когда были сложены – имели сходство с забавной клочкастой бородой.
После нескольких ужасных мгновений, когда ему казалось, что клыки вотвот впрыснут яд, до Найла дошло, что лишать жизни его никто не собирается. Он ведь не делал резких движений, а значит, не сопротивлялся.
Державший Найла паук поднял свою ношу повыше, чтобы его напарник мог пропустить паутину вокруг лодыжек. Шелк, еще влажный, был эластичным, упругим, сами волокна – не толще травинки песколюба, однако чувствовалось, что прочен он необычайно.
Через пару мгновений юноша уже не мог не только раздвинуть ноги, но и даже пошевелить ими.
Паук взвалил добычу на спину, придерживая передними лапами – теми, что покороче, – и рванул внезапно с места с такой скоростью, что у Найла перед глазами все поплыло. Восьмилапый мчался вперед, то прижимаясь к земле, то подпрыгивая, и парня при каждом новом рывке резко подкидывало.
Иногда юноше казалось, что еще минута, и он соскользнет с бархатистой спины, но паук всякий раз, не сбавляя хода, передними лапами поправлял ношу. Сзади неотступно следовал его напарник с сумой Найла.
Найл часто смотрел, как очумело несется через пустыню паук-верблюд или фаланга, будто ком травы плод ураганным ветром, но никогда даже не помышлял, что когда-то и ему придется увидеть, как проносится перед глазами земля по полсотни миль в час. Найл пробовал смотреть на горизонт, чтоб поменьше кружилась голова, но удержать взгляд на одной точке больше чем на несколько секунд было невозможно.
В конце концов юноша закрыл глаза и, стиснув зубы, сосредоточился на том, чтобы как-то превозмочь неистовую тряску, от которой кровь молотом долбила в виски.
Он неожиданно забылся и так же неожиданно пришел в себя, а очнувшись, почувствовал, что кто-то склонился над ним и смотрит в лицо. Почти тотчас он уловил знакомый запах волос. Его, крепко обняв, поцеловала мать. А вот и Вайг! Он помог брату сесть и поднес к его губам чашку с водой. Во рту Найла пересохло, в горле першило от пыли.
Сделав первый глоток, он долго и сильно кашлял. Руки и ноги у него были свободны, только кожа сильно натерта в местах, где, судя по всему, отдирали липкую паутину.
В голове постепенно прояснилось: видно, он на самом деле лишился чувств.
Паук, на спине которого он так лихо прокатился (самый крупный из четверых, должно быть, вожак), стоял поблизости, взирая на своего седока бесстрастными черными глазами. Линия между ртом и сложеными челюстями напоминала чопорно поджатые губы. Ряд глаз помельче выглядел каким-то физическим недостатком, все равно что блестящие черные бородавки. Восьмилапый даже не запыхался.
– У тебя как, хватит сил идти? – спросил Вайг.
– Надеюсь, да. – Найл встал на ноги, и его сильно качнуло.
Сайрис тихонько заплакала.
– Торопят дальше, – пояснил брат.
Найл увидел, что содержимое его сумы вывалено на землю и один из пауков разглядывает предметы, шевеля их то передней, то средней лапой. Вот он поднял и металлическую трубку, мельком оглядел и бросил среди плодов опунции и сушеных хлебцев.
Одновременно с тем Найл ощущал, что вожак мысленно прощупывает его, пытаясь определить, как пленник реагирует на обыск его поклажи. Разум Найла он досматривал так же неуклюже, как его сородич разбирал содержимое сумы – будто тыкал пальцем.
Тут среди вещей твари обнаружили свернутый в рулон лоскут паучьего шелка, который юноша использовал как одеяло. Подошел вожак и стал тщательно разглядывать ткань.
Найл чувствовал сигналы-реплики, которыми они между собой перебрасывались. Их язык состоял не из слов, а как бы из чувств разных оттенков, мысленных образов.
Никто из них не мог бы вслух спросить: «Интересно, а это откуда здесь взялось?»– но между ними скользнул какой-то импульс, который можно было истолковать как вопрос, а вместе с ним мгновенный размытый облик сгинувшего в пустыне смертоносца.
Одновременно до обоих дошло, что эта видавшая виды ткань никак не может быть шелком паучьего шара, и насекомые тотчас утратили к ней интерес.
Неожиданно обе твари насторожились, однако Найл не мог уяснить, что произошло. Вожак заспешил к растущему неподалеку кусту терновника. Приглядевшись внимательней, юноша увидел: бурые натянули между корнями и нижними сучьями паутину, в нее угодил крупный кузнечик и сейчас исступленно там бился.
Звуков насекомое не издавало – пауки, кстати, совершенно глухи, – но волны паники для бурых были громче крика.
На глазах у людей вожак, вонзив клыки, парализовал кузнечика, затем, разодрав челюстями тенета, вынул оттуда обездвиженное насекомое и начал есть. Он, очевидно, проголодался
Пользуясь тем, что пауки отвлеклись, Найл задал вопрос, давно не дававший ему покоя:
– Где Руна и Мара?
– Увезли на шаре.
– А оса, муравьи?
– У них в брюхе, – сухо сказал Вайг, кивнув на пауков.
Через секунду брат полетел вверх тормашками, как от свирепого пинка. Один из пауков возвышался над ним, угрожающе выпустив клыки. Вайг попытался сесть, но снова был опрокинут ударом передней лапы.
Брат покорно затих, поглядывая на маячившие над лицом клыки. И опять Найл почувствовал, как вожак, к этому времени уже подкрепившийся, бдительно прощупывает его мозг.
Он явно проверял, как Найл реагирует на угрозу брату. Хорошо, что сейчас парень испытывал, в основном, волнение; он интуитивно чувствовал, что, стоит ему разгневаться или как-то выказать враждебность, и наказание не заставило бы себя ждать.
Решив, что он четко пояснил: переговариваться запрещено, паук отошел и позволил Вайгу сесть, а затем тронул средней лапой Найла и указал на содержимое мешка. Это явно было приказом уложить все на место.