Страница:
Джордж прижимался к ней, пока головка змея не утонула в густом, заросшем колючим кустарником садике, которым заканчивался ее живот. Он положил руки на ее груди, ощущая, как вздымается и падает ее грудная клетка и как учащенно она дышит. Она полуприкрыла глаза и слегка приоткрыла рот. Ее ноздри широко раздувались.
Она облизнула губы, и он почувствовал, как ее пальцы нежно обвили его член и начали ласково поглаживать растирающими движениями, достаточными для возбуждения. Она немного отступила назад и придавила пальцем его влажную головку. Джордж начал поглаживать пальцами ее горячие и распухшие губы, скрытые в зарослях лобковых волос, и почувствовал, как они увлажнились от сочившейся смазки. Он ввел кончик среднего пальца в ее влагалище и начал медленно продвигать все глубже, пока весь палец не оказался внутри тугого отверстия. Она тяжело дышала, и извивалась всем телом, словно наматываясь спиралью на его палец.
— О Боже! — прошептал Джордж.
— Богиня! — горячо откликнулась Стелла. Джордж кивнул.
— Богиня, -хрипло пробормотал он, в такой же мере имея ввиду Стеллу, как и легендарную Дискордию.
Она с улыбкой немного отстранилась.
— Постарайся представить, что это не я, Стелла Марис, младшая дочь Дискордии. Стелла — просто сосуд Богини. Ее жрица. Представляй себе Богиню. Представляй, как она входит в меня и действует через меня. Сейчас я — это она! — Все это время она нежно, но настойчиво гладила Полифема. Он уже и так свирепствовал, как жеребец, но казалось, что он возбуждался все сильнее, если такое вообще возможно.
— Через секунду я кончу тебе в руку, — застонал Джордж. Он схватил ее руку за тонкое запястье и отвел в сторону. — Я должен тебя трахнуть, кем бы ты ни была, женщиной или богиней. Пожалуйста!.
Она отступила назад и развела руки в сторону, как бы принимая его предложение и приглашая его приблизиться. Но при этом сказала: «Сейчас поднимайся по ступеням. Доберись до яблока». Ее ноги вспорхнули по пушистому ковру, и через мгновение она исчезла за пирамидой.
Он поднялся на семнадцать ступеней, все еще ощущая, как ноет его вздыбленный одноглазый старина. Попав на вершину пирамиды, которая оказалась просторной и плоской, он оказался перед яблоком. Он протянул руку и прикоснулся к нему, ожидая почувствовать холодный металл, но к своему удивлению обнаружил, что эта излучающая мягкий свет текстура столь же тепла на ощупь, как человеческое тело. Примерно на полфута ниже своей талии он увидел темное эллиптическое отверстие в поверхности яблока, и в его душе зародилось страшное подозрение.
— Ты правильно понял, Джордж, -пророкотал голос, руководивший его инициацией. — Сейчас ты должен посадить в яблоко твое семя. Давай, Джордж. Отдайся Богине.
«Вот дерьмо какое, — подумал Джордж. — Какая идиотская идея! Вот так до сумасшествия возбудить мужика, а потом надеяться, что он трахнет этот чертов золотой идол». Ему страшно захотелось повернуться спиной к яблоку, сесть на верхнюю ступеньку пирамиды и сдрочить, чтобы показать им, что он о них думает.
— Джордж, неужели мы тебя огорчили? В яблоке хорошо. Давай же, иди. Скорее.
«Какой я доверчивый, — подумал Джордж. — Но отверстие есть отверстие. Все дело в трении». Он подошел к яблоку и осторожно ввел кончик члена в эллиптическое отверстие, отчасти ожидая, что какая-то механическая сила засосет его внутрь, а отчасти опасаясь, как бы его не отсекла миниатюрная гильотина. Но ничего страшного не случилось. Он даже не почувствовал бортиков. Джордж сделал еще один шаг вперед и ввел член в отверстие наполовину. По-прежнему ничего. Затем что-то теплое, влажное и волосатое прижалось к нему. И что бы это ни было, оно оказалось упругим при надавливании. Он начал продвигать член вперед и почувствовал, как сопротивление исчезло: он проскользнул внутрь. Влагалище, ей-богу, влагалище! — и на ощупь почти наверняка принадлежащее Стелле.
Джордж тяжело выдохнул, для устойчивости прижал руки к гладкой поверхности яблока и принялся накачивать. Насос внутри яблока работал так же яростно. Бедра и живот Джорджа упирались в теплый металл. Внезапно таз внутри яблока с силой прижался к отверстию и донесся приглушенный крик. Эхо заставило его повиснуть в воздухе, и в этом крике было все: агония, спазм, вожделение, конвульсия, помешательство, ужас и экстаз жизни от начала времен и до скончания века.
Член Джорджа раздулся, как воздушный шар, который вот-вот лопнет. Сцепив зубы, он сладострастно оскалился. Его пах, основание пениса, кожа на чувствительных участках электризовались в сладком предвосхищении оргазма. Он кончал. Издав крик, он извергнул семя в невидимое влагалище, в яблоко, в Богиню, в вечность.
Сверху послышался грохот. Глаза Джорджа открылись. Со сводчатого потолка на него стремительно летела веревка, на конце которой висело голое мужское тело. Когда оно почти коснулось ногами черенка яблока, послышался отвратительный треск. Веревка резко остановилась, и тело зависло, подергивая ногами. Пока конвульсии эякуляции все еще сотрясали тело Джорджа, пенис над его головой вздыбился, и из него хлынули сгустки белой спермы. Словно крошечные голуби, они пролетели мимо поднятой в ужасе головы Джорджа и пролились на поверхность пирамиды. Джордж смотрел на лицо, на склонившуюся на одну сторону голову, на сломанную шею, на узел, туго завязанный за ухом повешенного. Это было его собственное лицо.
Джордж обезумел. Он вытащил пенис из яблока и, едва не падая, ринулся вниз по ступенькам пирамиды. Он пробежал семнадцать ступенек и оглянулся. Мертвое тело по-прежнему висело на веревке, спускавшейся через открытый в потолке люк. Пенис опал. Тело медленно покачивалось.
Зал огласился чудовищным смехом, похожим на смех Хагбарда Челине.
— Наши соболезнования, -произнес голос. — Отныне ты легионер в Легионе Динамического Раздора.
Висевшее тело бесшумно исчезло. В потолке не было люка. Огромный оркестр начал исполнять «Торжественный марш» Эльгара. Из-за пирамиды снова вышла Стелла Марис, на этот раз в простом белом халате, полностью скрывавшем ее тело. Ее глаза сияли. Она несла серебряный поднос с горячим полотенцем, от которого шел пар. Она поставила поднос на пол, опустилась на колени и укутала опавший член Джорджа в полотенце. Это было приятно.
— Ты был прекрасен! — прошептала она.
— Да, но — какая гадость! — Джордж взглянул на вершину пирамиды. Золотое яблоко ярко светилось.
— Встань с пола, — сказал он. — Ты меня смущаешь.
Она поднялась и одарила его ослепительной улыбкой полностью удовлетворенной женщины, чей любовник оказался на высоте.
— Рад, что тебе понравилось, -сказал Джордж, ощущая, как самые разные эмоции постепенно смешиваются и выливаются в раздражение. — Я не понял, в чем смысл последней шуточки. Навсегда отвратить меня от секса?
Стелла рассмеялась.
— Джордж, просто прими это. Тебя ведь ничто не отвратит от секса, верно? Так что не стоит портить себе праздник.
— Праздник"? Ты считаешь это чертово мерзопакостное гнилое представление праздником? Мать вашу так и перетак!
— Мать нашу? Э, нет, это только при посвящении в диаконы. Джордж сердито покачал головой. Она не испытывала ни малейшего чувства стыда. Он умолк.
— Если у тебя есть жалобы, милый, обращайся с ними к Епископу Клики «Лейфа Эриксона» Хагбарду Челине, — сказала Стелла. Она отвернулась и начала удаляться обратно за пирамиду. — Кстати, он тебя ждет. Обратно иди той же дорогой, как пришел. В следующей комнате найдешь сменную одежду.
— Постой! — окликнул ее Джордж. — Что все-таки означает это «Каллисти», а?
Но она ушла.
В тамбуре зала для инициации он нашел зеленую тунику и обтягивающие черные брюки. Ему не хотелось надевать эту одежду. Наверняка такую униформу носят все члены этого идиотского культа, к которому он не желает присоединяться. Но другой одежды не было. Стояла еще пара красивых черных ботинок. Все это было очень удобным и превосходно на нем сидело. На стене висело зеркало в полный рост, он посмотрел на себя и нехотя признал, что экипировка была потрясающей. На левой стороне его груди сверкало крошечное золотое яблоко. Надо бы еще помыть волосы, а то они уже начали слипаться прядями.
Пройдя еще две двери, он предстал перед Хагбардом.
— Тебе не понравилась наша маленькая церемония? -спросил Хагбард с преувеличенным сочувствием. -Мне оченьжаль. Я так ею гордился, особенно теми эпизодами, которые позаимствовал у Уильяма Берроуза и маркиза де Сада.
— Какая гадость, — сказал Джордж. — А помещать женщину в яблоко, чтобы я не мог заниматься сексом с ней лично, а лишь использовать ее в качестве резервуара как... как объект. Ты превратил это в порнографию. И к тому же садистскую порнографию.
— Послушай, Джордж, — сказал Хагбард. — Давай посмотрим правде в глаза. Если бы не было смерти, не было бы секса. Если бы не было секса, не было бы смерти. А без секса не было бы ни эволюции сознания, ни эволюции человеческой расы. Поэтому смерть — неотъемлемая часть секса. Смерть — это цена оргазма. Лишь одно существо на этой планете бесполо, разумно и бессмертно. Пока ты извергал семя в символ жизни, я показал тебе оргазм и смерть в одном лице и довел это до твоего сознания. И ты никогда этого не забудешь. Это было постижение, Джордж. Разве не так? Джордж неохотно кивнул.
— Это было постижение.
— И теперь в глубине души ты знаешь о жизни немного больше, чем раньше, ведь так, Джордж?
— Да.
— Ну что ж, спасибо, что вошел в Легион Динамического Раздора.
— Пожалуйста.
Кивком головы Хагбард подозвал Джорджа к краю балкона в форме лодки. Он показал рукой вниз. Далеко внизу в сине-зеленой среде, по которой они, казалось, летели, Джордж увидел холмистые участки земли, возвышенности, извилистые русла рек, а затем разрушенные здания. Джордж открыл рот от изумления. Внизу высились пирамиды, такие же высокие, как холмы.
— Это один из крупных портовых городов, — сказал Хагбард. — На протяжении тысячи лет сюда и обратно курсировали торговые галеры из обеих Америк.
— Как давно это было?
— Десять тысяч лет назад, — сказал Хагбард. — Это один из последних исчезнувших городов. Разумеется, к тому времени их цивилизация пришла в довольно сильный упадок. А сейчас у нас проблема. Иллюминаты уже здесь.
Из темноты выплыл крупный обтекаемый голубовато-серый объект и пристроился к субмарине. У Джорджа екнуло сердце. Очередной розыгрыш Хагбарда?
— Что это за рыба? Как ей удается не отставать от нас? — спросил Джордж.
— Это дельфин: не рыба, а млекопитающее. Вообще под водой они могут плыть намного быстрее, чем подводная лодка. Так что правильнее сказать, что мы не отстаем от них. Вокруг тел дельфинов образуется пленка, благодаря которой они скользят в воде, не вызывая турбулентности. Я изучил, как они это делают, и применил новые знания при проектировании субмарины. Мы можем пересечь под водой Атлантику меньше чем за сутки.
С пульта управления послышался голос. «Лучше стань прозрачным. Через десять миль ты окажешься в диапазоне действия их приборов».
— Хорошо, — отозвался Хагбард.
— С кем ты говоришь? — спросил Джордж.
— С Говардом.
Голос сказал: «Раньше я никогда не видел таких механизмов. Немного похожи на крабов. Раскопали уже почти весь храм».
— Когда иллюминаты делают что-то сами, они делают это превосходно, — заметил Хагбард.
— Кто такой Говард, черт побери? — не унимался Джордж.
— Это я. Снаружи. Приветствую вас, мистер Человек, — сказал голос. — Говард — это я.
Еще не в состоянии поверить, но уже догадываясь, что происходит, Джордж медленно повернул голову. Из-за стекла на него смотрел дельфин.
— Как он с нами разговаривает? — спросил Джордж.
— Он плывет рядом с носом лодки, где мы принимаем звуковые волны его голоса. Мой компьютер переводит его слова с языка дельфинов на английский. Микрофон, который находится здесь, в рубке, посылает наши голоса в компьютер, который переводит их на дельфиний язык и передает в воде соответствующие звуки.
— О-го-го, да-да-да, человеку рад всегда, — запел Говард. — Это новый человек, будем с ним друзья навек.
— Они много поют, — сказал Хагбард. — А также сочиняют стихи. Это значительная часть их культуры. Только у них поэтика неотделима от атлетики. В основном они плавают, охотятся и общаются друг с другом.
— И все это мы делаем с поразительной легкостью и необычайным мастерством, — заметил Говард, делая снаружи мертвую петлю.
— Веди нас к врагу, Говард, -сказал Хагбард. Говард выплыл вперед и запел:
— Но в то же время, — заметил Говард, — культурный шок может полностью деморализовать вашу цивилизацию...
— Вряд ли, — буркнул Хагбард. — Ты же знаешь, мы тоже можем вас кое-чему научить.
— Впрочем, наши психотерапевты облегчат для вас мучительный процесс переваривания нашего знания, — закончил Говард.
— У них есть психотерапевты? — спросил Джордж.
— Они создали психоанализ много тысяч лет назад как способ убивать время при длительных миграциях. У них чрезвычайно сложные представления и системы символов. Но их психика коренным образом отличается от нашей. Она целостна, если можно так выразиться. Она структурно не дифференцирована на эго, супер-эго и ид. Они ничего не вытесняют из сознания. Они полностью осознают и принимают как данность самые примитивные желания. Их действиями руководит сознательная воля, а не воспитанная родителями привычка к дисциплине. Они не страдают ни неврозами, ни психозами. Психоанализ для них — не лекарское искусство, а скорее поэтико-автобиографическое упражнение. У них нет проблем с психикой, которые требуют лечения.
— Не совсем так, — поправил его Говард. — Двадцать тысяч лет назад существовала философская школа, которая завидовала людям. Ее сторонники называли себя Первородными Грешниками, считая себя подобием прародителей человеческой расы, которые, как гласят некоторые из ваших легенд, позавидовали богам, из-за чего и пострадали. Они считали людей более совершенными, поскольку люди способны делать то, на что не способны дельфины. Они впадали в отчаяние, и многие из них покончили жизнь самоубийством. В долгой истории дельфинов они оказались единственными невротиками. А вообще-то наши философы считают, что каждый день нашей жизни мы живем красиво, чего нельзя сказать ни об одном человеке. Нашу культуру можно назвать комментарием к нашей естественной среде обитания, тогда как человеческая культура воюет с природой. Если какая-то раса страдает, то только ваша. Вы способны на многое, и все, что вам по силам, вы чувствуете себя обязанными делать. А в продолжение темы войны замечу, что враг находится впереди.
Джордж различил вдали величественный город, возвышавшийся на холмах; холмы окружали глубокую впадину, которая, должно быть, была гаванью в те далекие времена, когда Атлантида находилась на поверхности земли. Повсюду, насколько видел глаз, тянулись здания. В основном они были приземистыми, но иногда встречались высокие прямоугольные башни. Субмарина направлялась к центру прибрежной части древнего города. Джордж не сводил глаз со зданий; сейчас он видел их намного лучше. Они были угловатыми, весьма современными на вид, особенно по сравнению с архитектурой другого города, над которым они проплыли, где чувствовалось смешение греческой, египетской и майянской культур. Пирамид здесь не было. Но у многих строений были разломаны крыши, а другие здания и вовсе превратились в груды развалин. Но все равно казалось поразительным, что затонувший в результате чудовищного землетрясения город, который опустился на многие тысячи футов, пока не оказался на дне океана, так хорошо сохранился. Наверное, здания были невероятно прочными и долговечными. Если бы Нью-Йорк пережил подобную катастрофу, от его небоскребов из стекла и металлических сплавов давно уже не осталось бы и следа.
Затем Джордж все-таки увидел одну пирамиду. Она была намного ниже окружавших ее башен и мерцала неярким желтым светом. Хотя ей недоставало высоты, она явно доминировала над гаванью, как приземистый, но могущественный военачальник доминирует в кругу высоких стройных воинов. Вокруг ее основания что-то двигалось.
— Это город Пеос в районе Посейда, — сказал Хагбард. — В Атлантиде целое тысячелетие после Драконьей Звезды это был самый великий город. Вроде как Константинополь, который тысячу лет был великим городом после падения Рима. И эта пирамида — Храм Тефиды, богини океанов и морей. Пеос стал великим городом благодаря судоходству. Я испытываю глубокую симпатию к этому народу.
Вокруг основания храма ползали странные морские существа, похожие на гигантских пауков. К их головам были прикреплены прожекторы, подсвечивавшие стены храма. Когда подводная лодка подошла ближе, Джордж разглядел, что это были не пауки, а машины, причем корпус каждой из них был размером с танк. Они рыли глубокие рвы вокруг основания пирамиды.
— Интересно, где их строили, -пробормотал Хагбард. -Трудно сохранить в секрете такой проект.
Пока он говорил, пауки прекратили все работы вокруг пирамиды. На мгновение они замерли. Затем один из них поднялся с океанского дна, за ним последовал другой, потом еще один. Они быстро выстроились клином и двинулись на подводную лодку, словно пытаясь схватить ее вытянутыми вперед клешнями. По мере приближения их скорость увеличивалась.
— Они нас засекли, -прорычал Хагбард. — Не должны были, но засекли. Никогда не стоит недооценивать иллюминатов. Ладно,Джордж. Не дрейфь. Нам предстоит сражение.
В это мгновение, но ровно на два часа раньше, Ребекка Гудман пробудилась от сна, в котором видела Сола, одну из заек «Плейбоя» и что-то зловещее. Звонил телефон («Кажется, там была еще пирамида, — пыталась вспомнить она, — или что-то в этом роде?»). Она потянулась слабой рукой мимо статуэтки русалки к телефонной трубке, сняла ее и поднесла к уху.
— Да, — осторожно произнесла она.
— Положи руку на свою киску и слушай, — сказал Августейший Персонаж. — Я хочу задрать твое платье и... — Ребекка бросила трубку.
Вдруг она вспомнила, какой испытывала кайф, вводя иглу в вену, и все те потерянные годы. Сол спас ее от этого кошмара, а сейчас Сол пропал, и странные голоса болтают по телефону о сексе точно так же, как наркоманы о своей дряни. «В начале был Мумму, дух чистого Хаоса. В начале было Слово, и оно было написано бабуином». Ребекка Гудман, двадцати пяти лет от роду, начала плакать. «Если он мертв, — думала она, — эти годы тоже потеряны. Обучение любви. Обучение тому, что секс — это нечто большее, чем очередная разновидность наркотика. Обучение тому, что нежность — это нечто большее, чем слово в словаре; что, как сказал Д. Г. Лоуренс, это не дополнение к сексу, а его основа. Обучение тому, о че даже не догадывается этот телефонный маньяк, как не догадываются и многие люди в этой сумасшедшей стране. А затем утрата, утрата из-за какой-то дурной пули, бессмысленно выпущенной из ружья».
Августейший Персонаж, собираясь выйти из будки телефона-автомата на углу Сороковой улицы и авеню Америк, замечает на полу мерцание пластика. Нагнувшись, он поднимает порнографическую карту Таро, которую быстро сует в карман, чтобы рассмотреть на досуге.
Это Пятерка Пентаклей.
А когда тронный зал опустел и изумленные правоверные, укрепившись в вере, разошлись, Хасан опустился на колени и раздвинул две половинки блюда под подбородком Ибн Азифа. «Весьма убедительные крики», — прокомментировал он, глядя на отверстие люка, скрытое до сих пор блюдом; из люка вылез Ибн Азиф, довольный тем, как он справился с ролью. Под его головой было здоровенное, весьма упитанное тело.
Трип пятый, или ГЕБУРА
Вспыхнули огни, компьютер загудел. Хагбард подсоединил электроды.
30 января 1939 года один маленький глупый человечек выступил в Берлине с маленькой глупой речью. Помимо прочего он заявил: «В этот день, который, возможно, запомнится не только нам, немцам, я хочу сказать еще вот о чем: много раз в жизни был я пророком, и в большинстве случаев надо мной смеялись. Когда я боролся за власть, над моим пророчеством о том, что придет день и я стану управлять государством, а значит, всем народом, и в том числе решать еврейскую проблему, смеялись в основном евреи. Я убежден, что гиеноподобный смех евреев Германии застрянет в их глотках. Сегодня я в очередной раз хочу быть пророком: если международному финансовому заговору евреев в Европе и за пределами Европы опять удастся ввергнуть народы в мировую войну, это приведет к полному уничтожению всей еврейской расы в Европе». И так далее. Он всегда говорил что-то подобное. К 1939 году многие поняли, что глупый маленький человек был к тому же кровожадным маленьким чудовищем, но только маленькая горстка людей обратила внимание на то, что впервые в своих антисемитских речах он употребил слово Vernichtung — «уничтожение». Но даже они не могли поверить, что именно это он и имел в виду. В сущности, кроме узкого круга его друзей, никто даже не догадывался, что планировал этот маленький человек, Адольф Гитлер.
Кроме этого узкого, очень узкого, круга друзей, в близком контакте с Фюрером находились и другие люди, но и они не догадывались, что у него на уме. Например, Герман Раушнинг, губернатор Данцига, был убежденным нацистом, пока по некоторым намекам не начал понимать, куда ведут тайные желания Гитлера. Сбежав во Францию, Раушнинг написал книгу, предупреждавшую о планах его бывшего руководителя. Она называлась «Голос разрушения» и была очень убедительной, но самые интересные места в книге не понял ни сам Раушнинг, ни большинство его читателей. «Кто видит в национал-социализме всего лишь политическое движение, мало о нем знает», — говорил Гитлер Раушнингу, и это высказывание есть в книге, но Раушнинг и его читатели продолжали считать национал-социализм чрезвычайно гнусным и опасным политическим движением, и не более того. «Сотворение мира еще не завершено», — в другой раз сказал ему Гитлер; и Раушнинг снова записывал, не понимая смысла этой фразы. «Планета переживет подъем, который вы, непосвященные, не поймете», — пророчествовал Фюрер в очередной беседе; а еще как-то он заметил, что нацизм не только больше, чем политическое движение, но и «больше, чем новая религия»; и Раушнинг все это записывал, но ничего не понимал. Он даже зафиксировал слова личного врача Гитлера, который засвидетельствовал, что глупый и кровожадный маленький человек часто просыпается по ночам, потому что его мучают дикие кошмары, и кричит: «Это ОН, это ОН, ОН пришел за мной!» Старый добрый Герман Раушнинг, немец старой закалки, не готовый принять Новую Национал-социалистическую Германию, считал все это проявлением психической неуравновешенности Гитлера...
Все они возвращаются, все. Гитлер, и Штрайхер, и Геббельс, и за ними такие силы, что ты даже не можешь представить, папаша...
Ты считаешь, они были людьми, — продолжал бормотать пациент психиатру, слушавшему его с изумлением, — но подожди, вот ты увидишь их во второй раз. Они идут... К концу месяца будут здесь...
Карл Хаусхофер не был судим в Нюрнберге; попросите людей назвать имена тех, кто несет главную ответственность за решение о Vernichtung (уничтожении), и его имя никто не упомянет; даже в многочисленных версиях истории нацистской Германии его имя фигурирует разве что в сносках. Однако о его частых визитах в Тебет Японию и другие страны Востока, о его даре пророчества и ясновидения рассказывают странные истории. По одной легенде, он принадлежал к некой секте весьма своеобразных буддистов-раскольников, которые доверили ему выполнение столь серьезной миссии в Западном мире, что он дал клятву покончить с собой, если ему не удастся ее осуществить. Если последние слухи верны, Хаусхофер, видимо, не справился с миссией, потому что в марте 1946 года он убил свою жену Марту, а затем совершил японский ритуал самоубийства, сэппуку. Его сын, Альбрехт, к тому времени был казнен за участие в «заговоре офицеров» с целью убийства Гитлера. (Об отце Альбрехт написал в стихотворении: «Мой отец взломал печать./ Он не почувствовал дыхания Зла/ И выпустил Его скитаться по миру!»)
Она облизнула губы, и он почувствовал, как ее пальцы нежно обвили его член и начали ласково поглаживать растирающими движениями, достаточными для возбуждения. Она немного отступила назад и придавила пальцем его влажную головку. Джордж начал поглаживать пальцами ее горячие и распухшие губы, скрытые в зарослях лобковых волос, и почувствовал, как они увлажнились от сочившейся смазки. Он ввел кончик среднего пальца в ее влагалище и начал медленно продвигать все глубже, пока весь палец не оказался внутри тугого отверстия. Она тяжело дышала, и извивалась всем телом, словно наматываясь спиралью на его палец.
— О Боже! — прошептал Джордж.
— Богиня! — горячо откликнулась Стелла. Джордж кивнул.
— Богиня, -хрипло пробормотал он, в такой же мере имея ввиду Стеллу, как и легендарную Дискордию.
Она с улыбкой немного отстранилась.
— Постарайся представить, что это не я, Стелла Марис, младшая дочь Дискордии. Стелла — просто сосуд Богини. Ее жрица. Представляй себе Богиню. Представляй, как она входит в меня и действует через меня. Сейчас я — это она! — Все это время она нежно, но настойчиво гладила Полифема. Он уже и так свирепствовал, как жеребец, но казалось, что он возбуждался все сильнее, если такое вообще возможно.
— Через секунду я кончу тебе в руку, — застонал Джордж. Он схватил ее руку за тонкое запястье и отвел в сторону. — Я должен тебя трахнуть, кем бы ты ни была, женщиной или богиней. Пожалуйста!.
Она отступила назад и развела руки в сторону, как бы принимая его предложение и приглашая его приблизиться. Но при этом сказала: «Сейчас поднимайся по ступеням. Доберись до яблока». Ее ноги вспорхнули по пушистому ковру, и через мгновение она исчезла за пирамидой.
Он поднялся на семнадцать ступеней, все еще ощущая, как ноет его вздыбленный одноглазый старина. Попав на вершину пирамиды, которая оказалась просторной и плоской, он оказался перед яблоком. Он протянул руку и прикоснулся к нему, ожидая почувствовать холодный металл, но к своему удивлению обнаружил, что эта излучающая мягкий свет текстура столь же тепла на ощупь, как человеческое тело. Примерно на полфута ниже своей талии он увидел темное эллиптическое отверстие в поверхности яблока, и в его душе зародилось страшное подозрение.
— Ты правильно понял, Джордж, -пророкотал голос, руководивший его инициацией. — Сейчас ты должен посадить в яблоко твое семя. Давай, Джордж. Отдайся Богине.
«Вот дерьмо какое, — подумал Джордж. — Какая идиотская идея! Вот так до сумасшествия возбудить мужика, а потом надеяться, что он трахнет этот чертов золотой идол». Ему страшно захотелось повернуться спиной к яблоку, сесть на верхнюю ступеньку пирамиды и сдрочить, чтобы показать им, что он о них думает.
— Джордж, неужели мы тебя огорчили? В яблоке хорошо. Давай же, иди. Скорее.
«Какой я доверчивый, — подумал Джордж. — Но отверстие есть отверстие. Все дело в трении». Он подошел к яблоку и осторожно ввел кончик члена в эллиптическое отверстие, отчасти ожидая, что какая-то механическая сила засосет его внутрь, а отчасти опасаясь, как бы его не отсекла миниатюрная гильотина. Но ничего страшного не случилось. Он даже не почувствовал бортиков. Джордж сделал еще один шаг вперед и ввел член в отверстие наполовину. По-прежнему ничего. Затем что-то теплое, влажное и волосатое прижалось к нему. И что бы это ни было, оно оказалось упругим при надавливании. Он начал продвигать член вперед и почувствовал, как сопротивление исчезло: он проскользнул внутрь. Влагалище, ей-богу, влагалище! — и на ощупь почти наверняка принадлежащее Стелле.
Джордж тяжело выдохнул, для устойчивости прижал руки к гладкой поверхности яблока и принялся накачивать. Насос внутри яблока работал так же яростно. Бедра и живот Джорджа упирались в теплый металл. Внезапно таз внутри яблока с силой прижался к отверстию и донесся приглушенный крик. Эхо заставило его повиснуть в воздухе, и в этом крике было все: агония, спазм, вожделение, конвульсия, помешательство, ужас и экстаз жизни от начала времен и до скончания века.
Член Джорджа раздулся, как воздушный шар, который вот-вот лопнет. Сцепив зубы, он сладострастно оскалился. Его пах, основание пениса, кожа на чувствительных участках электризовались в сладком предвосхищении оргазма. Он кончал. Издав крик, он извергнул семя в невидимое влагалище, в яблоко, в Богиню, в вечность.
Сверху послышался грохот. Глаза Джорджа открылись. Со сводчатого потолка на него стремительно летела веревка, на конце которой висело голое мужское тело. Когда оно почти коснулось ногами черенка яблока, послышался отвратительный треск. Веревка резко остановилась, и тело зависло, подергивая ногами. Пока конвульсии эякуляции все еще сотрясали тело Джорджа, пенис над его головой вздыбился, и из него хлынули сгустки белой спермы. Словно крошечные голуби, они пролетели мимо поднятой в ужасе головы Джорджа и пролились на поверхность пирамиды. Джордж смотрел на лицо, на склонившуюся на одну сторону голову, на сломанную шею, на узел, туго завязанный за ухом повешенного. Это было его собственное лицо.
Джордж обезумел. Он вытащил пенис из яблока и, едва не падая, ринулся вниз по ступенькам пирамиды. Он пробежал семнадцать ступенек и оглянулся. Мертвое тело по-прежнему висело на веревке, спускавшейся через открытый в потолке люк. Пенис опал. Тело медленно покачивалось.
Зал огласился чудовищным смехом, похожим на смех Хагбарда Челине.
— Наши соболезнования, -произнес голос. — Отныне ты легионер в Легионе Динамического Раздора.
Висевшее тело бесшумно исчезло. В потолке не было люка. Огромный оркестр начал исполнять «Торжественный марш» Эльгара. Из-за пирамиды снова вышла Стелла Марис, на этот раз в простом белом халате, полностью скрывавшем ее тело. Ее глаза сияли. Она несла серебряный поднос с горячим полотенцем, от которого шел пар. Она поставила поднос на пол, опустилась на колени и укутала опавший член Джорджа в полотенце. Это было приятно.
— Ты был прекрасен! — прошептала она.
— Да, но — какая гадость! — Джордж взглянул на вершину пирамиды. Золотое яблоко ярко светилось.
— Встань с пола, — сказал он. — Ты меня смущаешь.
Она поднялась и одарила его ослепительной улыбкой полностью удовлетворенной женщины, чей любовник оказался на высоте.
— Рад, что тебе понравилось, -сказал Джордж, ощущая, как самые разные эмоции постепенно смешиваются и выливаются в раздражение. — Я не понял, в чем смысл последней шуточки. Навсегда отвратить меня от секса?
Стелла рассмеялась.
— Джордж, просто прими это. Тебя ведь ничто не отвратит от секса, верно? Так что не стоит портить себе праздник.
— Праздник"? Ты считаешь это чертово мерзопакостное гнилое представление праздником? Мать вашу так и перетак!
— Мать нашу? Э, нет, это только при посвящении в диаконы. Джордж сердито покачал головой. Она не испытывала ни малейшего чувства стыда. Он умолк.
— Если у тебя есть жалобы, милый, обращайся с ними к Епископу Клики «Лейфа Эриксона» Хагбарду Челине, — сказала Стелла. Она отвернулась и начала удаляться обратно за пирамиду. — Кстати, он тебя ждет. Обратно иди той же дорогой, как пришел. В следующей комнате найдешь сменную одежду.
— Постой! — окликнул ее Джордж. — Что все-таки означает это «Каллисти», а?
Но она ушла.
В тамбуре зала для инициации он нашел зеленую тунику и обтягивающие черные брюки. Ему не хотелось надевать эту одежду. Наверняка такую униформу носят все члены этого идиотского культа, к которому он не желает присоединяться. Но другой одежды не было. Стояла еще пара красивых черных ботинок. Все это было очень удобным и превосходно на нем сидело. На стене висело зеркало в полный рост, он посмотрел на себя и нехотя признал, что экипировка была потрясающей. На левой стороне его груди сверкало крошечное золотое яблоко. Надо бы еще помыть волосы, а то они уже начали слипаться прядями.
Пройдя еще две двери, он предстал перед Хагбардом.
— Тебе не понравилась наша маленькая церемония? -спросил Хагбард с преувеличенным сочувствием. -Мне оченьжаль. Я так ею гордился, особенно теми эпизодами, которые позаимствовал у Уильяма Берроуза и маркиза де Сада.
— Какая гадость, — сказал Джордж. — А помещать женщину в яблоко, чтобы я не мог заниматься сексом с ней лично, а лишь использовать ее в качестве резервуара как... как объект. Ты превратил это в порнографию. И к тому же садистскую порнографию.
— Послушай, Джордж, — сказал Хагбард. — Давай посмотрим правде в глаза. Если бы не было смерти, не было бы секса. Если бы не было секса, не было бы смерти. А без секса не было бы ни эволюции сознания, ни эволюции человеческой расы. Поэтому смерть — неотъемлемая часть секса. Смерть — это цена оргазма. Лишь одно существо на этой планете бесполо, разумно и бессмертно. Пока ты извергал семя в символ жизни, я показал тебе оргазм и смерть в одном лице и довел это до твоего сознания. И ты никогда этого не забудешь. Это было постижение, Джордж. Разве не так? Джордж неохотно кивнул.
— Это было постижение.
— И теперь в глубине души ты знаешь о жизни немного больше, чем раньше, ведь так, Джордж?
— Да.
— Ну что ж, спасибо, что вошел в Легион Динамического Раздора.
— Пожалуйста.
Кивком головы Хагбард подозвал Джорджа к краю балкона в форме лодки. Он показал рукой вниз. Далеко внизу в сине-зеленой среде, по которой они, казалось, летели, Джордж увидел холмистые участки земли, возвышенности, извилистые русла рек, а затем разрушенные здания. Джордж открыл рот от изумления. Внизу высились пирамиды, такие же высокие, как холмы.
— Это один из крупных портовых городов, — сказал Хагбард. — На протяжении тысячи лет сюда и обратно курсировали торговые галеры из обеих Америк.
— Как давно это было?
— Десять тысяч лет назад, — сказал Хагбард. — Это один из последних исчезнувших городов. Разумеется, к тому времени их цивилизация пришла в довольно сильный упадок. А сейчас у нас проблема. Иллюминаты уже здесь.
Из темноты выплыл крупный обтекаемый голубовато-серый объект и пристроился к субмарине. У Джорджа екнуло сердце. Очередной розыгрыш Хагбарда?
— Что это за рыба? Как ей удается не отставать от нас? — спросил Джордж.
— Это дельфин: не рыба, а млекопитающее. Вообще под водой они могут плыть намного быстрее, чем подводная лодка. Так что правильнее сказать, что мы не отстаем от них. Вокруг тел дельфинов образуется пленка, благодаря которой они скользят в воде, не вызывая турбулентности. Я изучил, как они это делают, и применил новые знания при проектировании субмарины. Мы можем пересечь под водой Атлантику меньше чем за сутки.
С пульта управления послышался голос. «Лучше стань прозрачным. Через десять миль ты окажешься в диапазоне действия их приборов».
— Хорошо, — отозвался Хагбард.
— С кем ты говоришь? — спросил Джордж.
— С Говардом.
Голос сказал: «Раньше я никогда не видел таких механизмов. Немного похожи на крабов. Раскопали уже почти весь храм».
— Когда иллюминаты делают что-то сами, они делают это превосходно, — заметил Хагбард.
— Кто такой Говард, черт побери? — не унимался Джордж.
— Это я. Снаружи. Приветствую вас, мистер Человек, — сказал голос. — Говард — это я.
Еще не в состоянии поверить, но уже догадываясь, что происходит, Джордж медленно повернул голову. Из-за стекла на него смотрел дельфин.
— Как он с нами разговаривает? — спросил Джордж.
— Он плывет рядом с носом лодки, где мы принимаем звуковые волны его голоса. Мой компьютер переводит его слова с языка дельфинов на английский. Микрофон, который находится здесь, в рубке, посылает наши голоса в компьютер, который переводит их на дельфиний язык и передает в воде соответствующие звуки.
— О-го-го, да-да-да, человеку рад всегда, — запел Говард. — Это новый человек, будем с ним друзья навек.
— Они много поют, — сказал Хагбард. — А также сочиняют стихи. Это значительная часть их культуры. Только у них поэтика неотделима от атлетики. В основном они плавают, охотятся и общаются друг с другом.
— И все это мы делаем с поразительной легкостью и необычайным мастерством, — заметил Говард, делая снаружи мертвую петлю.
— Веди нас к врагу, Говард, -сказал Хагбард. Говард выплыл вперед и запел:
— Они помешаны на эпосе, — сказал Хагбард. — Всю историю последних сорока тысяч лет они описали в эпической форме. Ни книг, ни письменности — как бы они держали в плавниках ручку? Сплошное запоминание. Вот почему они так любят поэзию. У них чудесные поэмы, но, чтобы понять их язык, тебе придется потратить долгие годы на его изучение. Наш компьютер превращает их стихи в рифмованную бессмыслицу. Это максимум, на что он способен. Когда у меня будет время, я добавлю в программу кое-какие циклы, с помощью которых удастся полноценно переводить поэзию с одного языка на другой. Перевод антологии дельфиньей поэзии продвинет нашу культуру на столетия, если не на тысячелетия, вперед. Это все равно что обнаружить сочинения целой расы Шекспиров, писанные в течение сорока тысяч лет.
Вперед, вперед, сквозь сотни миль воды!
Коварный враг, ты нас не обманул.
В борьбе нелегкой будем мы тверды,
Всех победим кальмаров и акул.
— Но в то же время, — заметил Говард, — культурный шок может полностью деморализовать вашу цивилизацию...
— Вряд ли, — буркнул Хагбард. — Ты же знаешь, мы тоже можем вас кое-чему научить.
— Впрочем, наши психотерапевты облегчат для вас мучительный процесс переваривания нашего знания, — закончил Говард.
— У них есть психотерапевты? — спросил Джордж.
— Они создали психоанализ много тысяч лет назад как способ убивать время при длительных миграциях. У них чрезвычайно сложные представления и системы символов. Но их психика коренным образом отличается от нашей. Она целостна, если можно так выразиться. Она структурно не дифференцирована на эго, супер-эго и ид. Они ничего не вытесняют из сознания. Они полностью осознают и принимают как данность самые примитивные желания. Их действиями руководит сознательная воля, а не воспитанная родителями привычка к дисциплине. Они не страдают ни неврозами, ни психозами. Психоанализ для них — не лекарское искусство, а скорее поэтико-автобиографическое упражнение. У них нет проблем с психикой, которые требуют лечения.
— Не совсем так, — поправил его Говард. — Двадцать тысяч лет назад существовала философская школа, которая завидовала людям. Ее сторонники называли себя Первородными Грешниками, считая себя подобием прародителей человеческой расы, которые, как гласят некоторые из ваших легенд, позавидовали богам, из-за чего и пострадали. Они считали людей более совершенными, поскольку люди способны делать то, на что не способны дельфины. Они впадали в отчаяние, и многие из них покончили жизнь самоубийством. В долгой истории дельфинов они оказались единственными невротиками. А вообще-то наши философы считают, что каждый день нашей жизни мы живем красиво, чего нельзя сказать ни об одном человеке. Нашу культуру можно назвать комментарием к нашей естественной среде обитания, тогда как человеческая культура воюет с природой. Если какая-то раса страдает, то только ваша. Вы способны на многое, и все, что вам по силам, вы чувствуете себя обязанными делать. А в продолжение темы войны замечу, что враг находится впереди.
Джордж различил вдали величественный город, возвышавшийся на холмах; холмы окружали глубокую впадину, которая, должно быть, была гаванью в те далекие времена, когда Атлантида находилась на поверхности земли. Повсюду, насколько видел глаз, тянулись здания. В основном они были приземистыми, но иногда встречались высокие прямоугольные башни. Субмарина направлялась к центру прибрежной части древнего города. Джордж не сводил глаз со зданий; сейчас он видел их намного лучше. Они были угловатыми, весьма современными на вид, особенно по сравнению с архитектурой другого города, над которым они проплыли, где чувствовалось смешение греческой, египетской и майянской культур. Пирамид здесь не было. Но у многих строений были разломаны крыши, а другие здания и вовсе превратились в груды развалин. Но все равно казалось поразительным, что затонувший в результате чудовищного землетрясения город, который опустился на многие тысячи футов, пока не оказался на дне океана, так хорошо сохранился. Наверное, здания были невероятно прочными и долговечными. Если бы Нью-Йорк пережил подобную катастрофу, от его небоскребов из стекла и металлических сплавов давно уже не осталось бы и следа.
Затем Джордж все-таки увидел одну пирамиду. Она была намного ниже окружавших ее башен и мерцала неярким желтым светом. Хотя ей недоставало высоты, она явно доминировала над гаванью, как приземистый, но могущественный военачальник доминирует в кругу высоких стройных воинов. Вокруг ее основания что-то двигалось.
— Это город Пеос в районе Посейда, — сказал Хагбард. — В Атлантиде целое тысячелетие после Драконьей Звезды это был самый великий город. Вроде как Константинополь, который тысячу лет был великим городом после падения Рима. И эта пирамида — Храм Тефиды, богини океанов и морей. Пеос стал великим городом благодаря судоходству. Я испытываю глубокую симпатию к этому народу.
Вокруг основания храма ползали странные морские существа, похожие на гигантских пауков. К их головам были прикреплены прожекторы, подсвечивавшие стены храма. Когда подводная лодка подошла ближе, Джордж разглядел, что это были не пауки, а машины, причем корпус каждой из них был размером с танк. Они рыли глубокие рвы вокруг основания пирамиды.
— Интересно, где их строили, -пробормотал Хагбард. -Трудно сохранить в секрете такой проект.
Пока он говорил, пауки прекратили все работы вокруг пирамиды. На мгновение они замерли. Затем один из них поднялся с океанского дна, за ним последовал другой, потом еще один. Они быстро выстроились клином и двинулись на подводную лодку, словно пытаясь схватить ее вытянутыми вперед клешнями. По мере приближения их скорость увеличивалась.
— Они нас засекли, -прорычал Хагбард. — Не должны были, но засекли. Никогда не стоит недооценивать иллюминатов. Ладно,Джордж. Не дрейфь. Нам предстоит сражение.
В это мгновение, но ровно на два часа раньше, Ребекка Гудман пробудилась от сна, в котором видела Сола, одну из заек «Плейбоя» и что-то зловещее. Звонил телефон («Кажется, там была еще пирамида, — пыталась вспомнить она, — или что-то в этом роде?»). Она потянулась слабой рукой мимо статуэтки русалки к телефонной трубке, сняла ее и поднесла к уху.
— Да, — осторожно произнесла она.
— Положи руку на свою киску и слушай, — сказал Августейший Персонаж. — Я хочу задрать твое платье и... — Ребекка бросила трубку.
Вдруг она вспомнила, какой испытывала кайф, вводя иглу в вену, и все те потерянные годы. Сол спас ее от этого кошмара, а сейчас Сол пропал, и странные голоса болтают по телефону о сексе точно так же, как наркоманы о своей дряни. «В начале был Мумму, дух чистого Хаоса. В начале было Слово, и оно было написано бабуином». Ребекка Гудман, двадцати пяти лет от роду, начала плакать. «Если он мертв, — думала она, — эти годы тоже потеряны. Обучение любви. Обучение тому, что секс — это нечто большее, чем очередная разновидность наркотика. Обучение тому, что нежность — это нечто большее, чем слово в словаре; что, как сказал Д. Г. Лоуренс, это не дополнение к сексу, а его основа. Обучение тому, о че даже не догадывается этот телефонный маньяк, как не догадываются и многие люди в этой сумасшедшей стране. А затем утрата, утрата из-за какой-то дурной пули, бессмысленно выпущенной из ружья».
Августейший Персонаж, собираясь выйти из будки телефона-автомата на углу Сороковой улицы и авеню Америк, замечает на полу мерцание пластика. Нагнувшись, он поднимает порнографическую карту Таро, которую быстро сует в карман, чтобы рассмотреть на досуге.
Это Пятерка Пентаклей.
А когда тронный зал опустел и изумленные правоверные, укрепившись в вере, разошлись, Хасан опустился на колени и раздвинул две половинки блюда под подбородком Ибн Азифа. «Весьма убедительные крики», — прокомментировал он, глядя на отверстие люка, скрытое до сих пор блюдом; из люка вылез Ибн Азиф, довольный тем, как он справился с ролью. Под его головой было здоровенное, весьма упитанное тело.
Трип пятый, или ГЕБУРА
И вот как был сформулирован Закон: УСТАНОВЛЕНИЕ ПОРЯДКА = ЭСКАЛАЦИЯ ХАОСА!
Лорд Омар Хайям Равенхурст, «Евангелие от Фреда», Честная Книга Истины
Вспыхнули огни, компьютер загудел. Хагбард подсоединил электроды.
30 января 1939 года один маленький глупый человечек выступил в Берлине с маленькой глупой речью. Помимо прочего он заявил: «В этот день, который, возможно, запомнится не только нам, немцам, я хочу сказать еще вот о чем: много раз в жизни был я пророком, и в большинстве случаев надо мной смеялись. Когда я боролся за власть, над моим пророчеством о том, что придет день и я стану управлять государством, а значит, всем народом, и в том числе решать еврейскую проблему, смеялись в основном евреи. Я убежден, что гиеноподобный смех евреев Германии застрянет в их глотках. Сегодня я в очередной раз хочу быть пророком: если международному финансовому заговору евреев в Европе и за пределами Европы опять удастся ввергнуть народы в мировую войну, это приведет к полному уничтожению всей еврейской расы в Европе». И так далее. Он всегда говорил что-то подобное. К 1939 году многие поняли, что глупый маленький человек был к тому же кровожадным маленьким чудовищем, но только маленькая горстка людей обратила внимание на то, что впервые в своих антисемитских речах он употребил слово Vernichtung — «уничтожение». Но даже они не могли поверить, что именно это он и имел в виду. В сущности, кроме узкого круга его друзей, никто даже не догадывался, что планировал этот маленький человек, Адольф Гитлер.
Кроме этого узкого, очень узкого, круга друзей, в близком контакте с Фюрером находились и другие люди, но и они не догадывались, что у него на уме. Например, Герман Раушнинг, губернатор Данцига, был убежденным нацистом, пока по некоторым намекам не начал понимать, куда ведут тайные желания Гитлера. Сбежав во Францию, Раушнинг написал книгу, предупреждавшую о планах его бывшего руководителя. Она называлась «Голос разрушения» и была очень убедительной, но самые интересные места в книге не понял ни сам Раушнинг, ни большинство его читателей. «Кто видит в национал-социализме всего лишь политическое движение, мало о нем знает», — говорил Гитлер Раушнингу, и это высказывание есть в книге, но Раушнинг и его читатели продолжали считать национал-социализм чрезвычайно гнусным и опасным политическим движением, и не более того. «Сотворение мира еще не завершено», — в другой раз сказал ему Гитлер; и Раушнинг снова записывал, не понимая смысла этой фразы. «Планета переживет подъем, который вы, непосвященные, не поймете», — пророчествовал Фюрер в очередной беседе; а еще как-то он заметил, что нацизм не только больше, чем политическое движение, но и «больше, чем новая религия»; и Раушнинг все это записывал, но ничего не понимал. Он даже зафиксировал слова личного врача Гитлера, который засвидетельствовал, что глупый и кровожадный маленький человек часто просыпается по ночам, потому что его мучают дикие кошмары, и кричит: «Это ОН, это ОН, ОН пришел за мной!» Старый добрый Герман Раушнинг, немец старой закалки, не готовый принять Новую Национал-социалистическую Германию, считал все это проявлением психической неуравновешенности Гитлера...
Все они возвращаются, все. Гитлер, и Штрайхер, и Геббельс, и за ними такие силы, что ты даже не можешь представить, папаша...
Ты считаешь, они были людьми, — продолжал бормотать пациент психиатру, слушавшему его с изумлением, — но подожди, вот ты увидишь их во второй раз. Они идут... К концу месяца будут здесь...
Карл Хаусхофер не был судим в Нюрнберге; попросите людей назвать имена тех, кто несет главную ответственность за решение о Vernichtung (уничтожении), и его имя никто не упомянет; даже в многочисленных версиях истории нацистской Германии его имя фигурирует разве что в сносках. Однако о его частых визитах в Тебет Японию и другие страны Востока, о его даре пророчества и ясновидения рассказывают странные истории. По одной легенде, он принадлежал к некой секте весьма своеобразных буддистов-раскольников, которые доверили ему выполнение столь серьезной миссии в Западном мире, что он дал клятву покончить с собой, если ему не удастся ее осуществить. Если последние слухи верны, Хаусхофер, видимо, не справился с миссией, потому что в марте 1946 года он убил свою жену Марту, а затем совершил японский ритуал самоубийства, сэппуку. Его сын, Альбрехт, к тому времени был казнен за участие в «заговоре офицеров» с целью убийства Гитлера. (Об отце Альбрехт написал в стихотворении: «Мой отец взломал печать./ Он не почувствовал дыхания Зла/ И выпустил Его скитаться по миру!»)