Страница:
Говард пел:
(АУМ был продуктом, разработанным учеными из ЭФО, Эридианского Фронта Освобождения, которым они поделились с ДЖЕМами. Это был экстракт конопли, усиленный РНК, «молекулой, отвечающей за обучение», с легкой примесью знаменитого «сан-францисского спидбола» — героина, кокаина и ЛСД. Он вызывал следующий эффект: героин снимал тревогу, РНК стимулировала творчество, конопля и кислота открывали сознание для радости, а кокаин вводился лишь для того, чтобы число компонентов соответствовало Закону Пятерок. Точность пропорций гарантировала отсутствие галлюцинаций и «кайфа», зато вызывала неожиданный всплеск «конструктивной доверчивости», как любил это называть Хагбард Челине.)
В движении большой массы людей иногда происходят внезапные изменения. Вместо того чтобы оттеснить Джорджа и Питера назад, толпа между ними и белыми шлемами расступилась. Худой мужчина с глазами, полными невыразимой муки, тяжело навалился на Джорджа. Послышался ужасный звук удара, и мужчина упал на землю.
Джордж сначала увидел темно-коричневый деревянный крест, и только потом боевика, который им орудовал. На торце перекладины креста — кровь и налипшие волосы. Боевик из «Божьей молнии» — смуглый, широкоплечий и мускулистый, с синевой на щеках, по виду итальянец или испанец, — очень напоминал Карло. Его глаза были расширены, рот открыт, и он тяжело дышал. На лице ни ярости, ни садистской радости, а только бездумное и сильное напряжение человека, выполняющего тяжелую и изнурительную работу. Он наклонился над упавшим худым человеком и поднял крест.
— Ах так! — отрывисто рявкнул Питер Джексон. Он оттолкнул Джорджа в сторону. В его руке появился совершенно идиотский водяной пистолет из желтой пластмассы. Он выпустил струю жидкости в затылок ничего не подозревавшей «Божьей молнии». Боевик заорал, изогнулся дугой, выронил крест и упал на спину, корчась и пронзительно визжа.
— Вот тебе, урод! — прорычал Пит, втягивая Джорджа в гущу толпы, бежавшей с места проигранного сражения в сторону Сорок второй улицы.
— Еще полтора часа, — произносит Хагбард, и в его голосе наконец слышится тщательно скрываемое напряжение. Джордж сверяет часы — точно 22:30 по инголыштадскому времени. Группа «Пластиковое каноэ» завывает: КРИШНА КРИШНА ХАРЕ ХАРЕ.
(Двумя днями раньше под лучами полуденного солнца Кармел мчится в своем джипе, удаляясь от Лас-Вегаса.)
— И с кем же из Клики Нортона мне предстоит встретиться? — спрашивает Джо. — С судьей Кратером? Амелией Эрхарт? Сейчас я уже ничему не удивлюсь.
— С некоторыми очень надежными людьми, — отвечает Саймон. — Но не с теми, кого ты назвал. И прежде чем ты станешь просветленным, тебе придется умереть, по-настоящему умереть. — Он ласково улыбается. — Помимо смерти и воскресения ты не обнаружишь в этой компании ничего, что можно было бы назвать «сверхъестественным». И даже намека на сатанизм в старом чикагском стиле.
— Господи, — говорит Джо, — неужели это было всего неделю назад?
— Да, — усмехается Саймон, обгоняя на своем «фольксвагене» «шевроле» с орегонскими номерами. — Сейчас все еще 1969 год, даже если тебе кажется, что ты прожил несколько лет с того момента, как мы встретились на собрании анархистов. Он весело поблескивает глазами, краем глаза поглядывая на Джо.
— Насколько я понимаю, ты намекаешь, что знаешь содержание моих видений. Я уже вижу свое будущее.
— Такое всегда случается после доброй грязной черной мессы, когда в ладан подмешивают дурь, — объясняет Саймон. — Что же ты видишь? Это происходит во время бодрствования?
— Нет, только в снах. — Джо умолкает, задумавшись. — Но я знаю, что это реальная штука, потому что сны очень уж яркие. Одни видения связаны с каким-то съездом «за введение цензуры» в отеле «Шератон-Чикаго», который, кажется, будет проходить примерно через год. В других видениях я по какой-то причине перевоплощаюсь во врача, но, по-моему, это произойдет нескоро, лет через пять или шесть. И третья группа образов кажется мне съемками очередного фильма о Франкенштейне, но в массовке играют только хиппи, и, по-моему, идет какой-то рок-фестиваль.
— Тебя это беспокоит?
— Немного. Я привык просыпаться по утрам, когда будущее — впереди, а не позади и впереди одновременно.
— Ты к этому привыкнешь. Ты лишь начинаешь вступать в контакт с тем, что старик Вейсгаупт называл die Morgensheutegesternwelt — завтрашне-сегодняшне-вчерашний мир. Это явление побудило Гете написать «Фауста», так же как девиз Вейсгаупта Ewige Blumenkraft" вдохновил его на "Ewige Wiebliche[57]. И вот что я тебе скажу, — посоветовал Саймон. — Попробуй, по примеру Баки Фуллера, носить трое наручных часов. Одни пусть показывают текущее время там, где ты находишься, вторые — время там, куда ты направляешься, а третьи — время в каком-нибудь условном месте, например в Гринвиче или твоем родном городе. Это поможет тебе привыкнуть к относительности. И вообще, не свисти, когда писаешь. А когда перестаешь понимать, что к чему, можешь про себя повторять изречение Фуллера: «Оказывается, я — глагол».
Некоторое время они едут молча, пока Джо размышляет над тем, что он — глагол. "Вот черт, — думает он, — я так и не смог понять, что имеет в виду Фуллер, когда говорит, что Бог — это глагол". Саймон дает ему время на обдумывание, а сам снова мурлычет: «Рамзес Второй умер, любовь моя. Он гуляет по полям, где живут БЛАЖЕННЫЕ...» Джо чувствует, что впадает в дрему... и все лица за обеденным столом посмотрели на него с удивлением.
— Нет, серьезно, — сказал он. — Антропологи слишком робки, чтобы заявить об этом вслух, публично, но спросите любого из них в частной беседе, приперев к стенке.
Он отчетливо видит все детали: это был все тот же зал в отеле «Шератон-Чикаго» с теми же лицами. (Я был там раньше и говорил это раньше.)
— Индейские «танцы дождя» тоже срабатывают. Всегда начинается дождь. Тогда почему невозможно, что их боги реальны, а наши — нет? Было ли когда-нибудь так, что вы о чем-то просили Иисуса в молитвах и действительно это получали? — Воцарилось долгое молчание, и наконец старая женщина с напряженным лицом по-девичьи улыбается и заявляет: «Молодой человек, я хочу это проверить. Как можно встретиться с индейцем в Чикаго?»
Словно томагавки, кресты «Божьей молнии» поднимаются и падают на беззащитный череп худого мужчины. Они нашли своего раненого товарища на улице, где он лежал, корчась и стеная, рядом со своей жертвой. Двое боевиков перенесли раненого в сторону, пока остальные мстили находившемуся без сознания мирному демонстранту.
(«Ты, Лука, — говорит Иешуа бен Иосиф, — это не записывай».) Итак, пространство-время может искривляться и вновь приходить в порядок, когда вы здесь потеряетесь: Фернандо По смотрит в подзорную трубу на новый остров, не подозревая, что он будет назван в его честь и что в один прекрасный день Саймон Мун напишет:
«В 1472 году Фернандо По открыл Фернандо-По», а Хагбард скажет: «Истина — это тигр», пока Тимоти Лири совершает изящный побег из своего собственного Краун-Пойнта — тюрьмы Сан-Луис-Обиспо, а на четыре миллиарда лет раньше один сквинк говорит другому: «Я решил экологическую проблему на этой новой планете». И второй сквинк, партнер первого (они владеют корпорацией «Оплеуха», самой дрянной фирмой-подрядчиком во всем Млечном Пути), спрашивает: «Как?» Первый сквинк громко смеется: «В каждый организм закладывается программа смерти. Согласен, это омрачит им жизнь, особенно самым сознательным из них, но наверняка минимизирует наши накладные расходы». Корпорация «Оплеуха» постаралась снизить накладные расходы всеми возможными способами, и Земля стала «Ужасным Примером», о котором упоминается во всех галактических учебниках по проектированию планет.
Когда Берроуз рассказал мне об этом, я обалдел, потому что мне было в то время 23 года и я жил на Кларк-стрит. Кроме того, я тут же увидел приложение к Закону Пятерок: 2 + 3 = 5, а в фамилии Кларк пять букв.
Я задумался об этом вновь, когда случайно обратил внимание на кораблекрушение, описанное в «Канто 23» Эзры Паунда. Описывая морские путешествия в этой огромной поэме на восьмистах страницах, автор упомянул только об этом кораблекрушении. Кроме того, в «Канто 23» есть строчка «с солнцем в золотом кубке», которая, по признанию Йейтса, вдохновила его на строки: «золотые яблоки солнца, серебряные яблоки луны». Понятно, что золотые яблоки вернули мои мысли к Эриде, и я понял, что напал на верный след.
Затем я попытался прибавить иллюминатскую пятерку к числу 23 и получил 28. Обычная продолжительность менструального цикла Женщины. Лунный цикл. А если вернуться к серебряным яблокам луны, то ведь сам я — Мун[58]. Разумеется, в фамилиях Паунд и Йейтс тоже по пять букв.
Если это шизофрения, перефразировал я П. Генри (вывернувшего сюжет не хуже О. Генри), давайте выжмем из нее все, что можно![59]
Я стал копать глубже.
Полицейский капитан стал кричать в мегафон: «ОЧИСТИТЬ ПЛОЩАДЬ, ОЧИСТИТЬ ПЛОЩАДЬ!»
Первые донесения о лагерях смерти поступили в Управление стратегических служб от швейцарского бизнесмена, считавшегося одним из самых надежных информаторов о положении дел в нацистской Европе. Государственный департамент счел эти утверждения голословными. Дело было в начале 1943 года. К осени этого же года более настойчивые сообщения из того же источника, по-прежнему передаваемые по каналам УСС, вынудили созвать крупную политическую конференцию. Снова было решено, что сообщения не соответствуют действительности. Когда пришла зима, английское правительство потребовало созыва новой конференции для обсуждения похожих донесений от сотрудников службы английской разведки и от правительства Румынии. Делегаты встретились на Бермудах во время теплых солнечных выходных и решили, что донесения разведки ошибочны; они вернулись оттуда отдохнувшими и загоревшими. Поезда смерти продолжали грохотать. В начале 1944 года диссиденты из Государственного департамента вышли на Генри Моргента у младшего, секретаря министерства финансов. Он изучил представленные ими факты и добился встречи с президентом Франклином Делано Рузвельтом. Потрясенный документами Моргентау, Рузвельт заверил, что начнет действовать немедленно. Но не начал. Потом говорили, что чиновникам снова удалось убедить президента в надежности проделанного Госдепартаментом анализа ситуации: все донесения попросту лживы. Когда господин Гитлер произнес Vernichtung, он в действительности имел в виду вовсе не уничтожение. Писатель Бен Хехт опубликовал в «Нью-Йорк тайме» объявление, в котором раскрыл содержание донесений. Группа известных раввинов обвинила его в том, что он сеет панику среди евреев и подрывает доверие к главе исполнительной власти в военное время. Когда к концу того же года американские и русские войска начали освобождать концентрационные лагеря, генерал Эйзенхаур настоял, чтобы фотокорреспонденты снимали на пленку все подробности и показывали их миру. За время, прошедшее с момента поступления первого, не получившего хода донесения швейцарского бизнесмена до освобождения первого концентрационного лагеря, погибло шесть миллионов человек.
— Мы называем это «баварскими пожарными учениями», — объясняет Саймон Джо Малику. (Это происходит в другое время; он сидит за рулем другого «фольксвагена». Итак, сейчас вечер 23 апреля, и они едут к зданию ООН на встречу с Тобиасом Найтом.) — Был такой чиновник по имени Винифред, которого перевели из министерства юстиции в Государственный департамент и посадили в кабинет, где подвергались анализу все полученные данные. Но такие же принципы применяются везде. Хочешь, я покажу это тебе на примере прямо сейчас, все равно у нас в запасе еще целых полчаса. — Они подъезжают к углу Сорок третьей улицы и Третьей авеню, и Саймон видит, что на светофоре вот-вот зажжется красный свет. Остановившись, он открывает дверцу и говорит Джо: «Иди за мной».
В полной растерянности Джо вышел из машины, а Саймон подбежал к автомобилю, стоявшему за ними, ударил по капоту и заорал: «Баварские пожарные учения! Выходите!» Совершая непонятные, но энергичные движения руками, он побежал к следующей машине. Джо видел, как первый водитель с сомнением посмотрел на своего пассажира, но все же открыл дверь, вышел и послушно поплелся за представительной и грозной фигурой Саймона.
— Баварские пожарные учения! Выходите! — кричал Саймон, барабаня по корпусу третьей машины.
Джо бежал рядом, время от времени присоединяя свой голос к командным выкрикам Саймона, чтобы убедить самых недоверчивых водителей. Все машины постепенно опустели, а люди образовали стройную колонну, двигавшуюся в обратном направлении, в сторону Лексингтон-авеню. Затем Саймон нырнул между двумя машинами и снова потрусил к Третьей авеню, выкрикивая: «Замыкаем круг! Держать строй!» Все послушно повернулись на сто восемьдесят градусов и вернулись к своим машинам. Саймон и Джо нырнули в «фольксваген», тут загорелся зеленый свет, и они умчались вперед.
— Видал? — спрашивает Саймон. — Употребляй слова, которым они обучены с детства: «пожарные учения», «держать строй» и все такое, и никогда не оглядывайся назад, чтобы проверить, подчиняются ли они. Они подчинятся обязательно. Именно такое поведение гарантировало иллюминатам, что ничто не остановит Полное Уничтожение. Винифред, один-единственный человек, выслужившийся до внушительного чина, чиркал на каждом документе «Оценка: сомнительно»... а шесть миллионов погибло. Весело, не так ли?
Тут Джо вспомнил изречение из маленькой книжки Хагбарда Челине «Не свисти, когда писаешь» (напечатанной за счет автора и распространяемой только среди ДЖЕМов и Легиона Динамического Раздора): «Индивидуальный акт послушания — это основа не только силы авторитарного общества, но и его слабости».
(23 ноября 1970 года в реке Чикаго обнаружено всплывшее тело сорокашестилетнего Станислава Эдипски с Уэст-Ирвинг-Парк-роуд. По мнению полицейских экспертов, смерть наступила не в результате утопления, а в результате удара по голове и плечам тяжелым предметом прямоугольной формы. Поскольку детективы из убойного отдела установили, что Эдипски был членом «Божьей молнии», появилась версия, что покойный поссорился с бывшими соратниками и они забили его своими деревянными крестами. Дальнейшее расследование показало, что Эдипски работал строителем. До недавнего времени он любил свою работу, вел себя как нормальный и практичный человек и поругивал правительство. Он проклинал ленивых бездельников, живущих на пособие, ненавидел ниггеров, выкрикивал непристойности в адрес хорошеньких куколок, проходивших мимо строительной площадки, а когда шансы на победу превышали восемь против одного, присоединялся к другим строителям, избивавшим молодых людей с длинными волосами, значками пацифистов или любым другим клеймом, которое позорит настоящих американцев. Затем, примерно месяц назад, его жизнь круто изменилась. Он начал ругать не только правительство, но и начальство, временами высказываясь совсем как коммунист; когда кто-нибудь при нем поминал «гадов, не желающих работать, как все люди», Стэн задумчиво говорил: «А знаете ли вы, ребятки, что наш профсоюз всячески препятствует тому, чтобы они работали, и что же им еще остается делать, как не сидеть на пособии?» А однажды, когда кто-то из ребят добродушно сделал неприличный жест, одобрительно причмокивая губами и подавая прочие сигналы восхищения в адрес проходившей мимо восемнадцатилетней девушки, он даже сказал: «Эй, ты разве не понимаешь, что ей это неприятно?» Хуже того, он, всем на удивление, отпустил длинные волосы, и его жена рассказывала подругам, что он совсем перестал смотреть телевизор, а вместо этого почти все вечера просиживает в кресле, читая книги. Полиция выяснила, что так оно и было на самом деле. Его маленькая библиотека, собранная менее чем за месяц, оказалась очень любопытной: в ней были книги по астрономии, социологии, восточному мистицизму, «Происхождение видов» Дарвина, детективные романы Раймонда Чендлера, «Алиса в Зазеркалье» и учебник по теории чисел (глава о простых числах была густо испещрена заметками на полях). Библиотека свидетельствовала о быстрой эволюции разума, пробудившегося после четырех десятков лет застоя, и было очень жалко, что этот процесс так трагически прервался. Самой большой загадкой оказалась карточка, найденная в кармане покойного. Хотя она и раскисла от воды, текст на ней сохранился. На одной стороне было напечатано:
ВРАГА НЕТ НИГДЕ,
а на обороте — еще более загадочная надпись:
Сначала полиция попыталась это расшифровать, но затем стало известно, что накануне гибели Эдипски вышел из рядов «Божьей молнии», предварительно прочитав соратникам лекцию о терпимости к инакомыслию. Несомненно, это позволяло считать дело закрытым. Убойный отдел не занимался расследованиями убийств, явно связанных с «Божьей молнией», поскольку у Красного отдела было дружеское соглашение с этой быстро растущей организацией. «Бедный засранец», — сказал детектив, глядя на фотографии мертвого Эдипски, и закрыл дело навсегда. Никто его больше не вспоминал и не пытался связать изменения в сознании покойного с его посещением собрания РХОВ в «Шератон-Чикаго», где в безалкогольный коктейль был подбавлен АУМ.)
При акте зачатия отец, как известно, отдает 23 хромосомы, а мать — остальные 23. В «И-цзине» двадцать третья гексаграмма указывает на «утопление» и «крах»: отголоски гибели несчастного капитана Кларка...
Только что прошла еще одна женщина, собирающая пожертвования в фонд «Матерей против мышечной дистрофии». Я дал ей четверть доллара. Так на чем я остановился? Ах, да: и в имени, и в фамилии Джеймса Джойса по пять букв, так что он явно заслуживает внимания. В «Портрете художника» пять глав, чудненько, но в «Улиссе» восемнадцать глав, и это сбивало меня с толку, пока я не сообразил, что 5 + 18 = 23. А что же с «Поминками по Финнегану»? Увы, там семнадцать глав, и это на какое-то время меня снова озадачило.
Попытавшись взглянуть на эту ситуацию под другим углом, я подумал: а вдруг бедолага Фрэнк Салливан, которого в тот вечер застрелили вместо Джона у кинотеатра «Биограф», протянул дольше и умер после полуночи, то есть двадцать третьего июля, а не двадцать второго, как официально считается. Я навел об этом справки в книге Толанда «Дни Диллинджера». Как ни печально, бедняга Фрэнк умер до полуночи, но Толанд упоминает интересную деталь, о которой я рассказывал тебе тогда вечером в «Рассаднике»: в тот день двадцать три человека умерло в Чикаго от перегрева. Он добавляет кое-что еще: на день раньше от перегрева умерло семнадцать человек. Зачем он об этом написал? Наверняка он ничего не знал, — но снова те же цифры, 23 и 17. Возможно, в 2317 году произойдет что-то важное? Естественно, я не смогу это проверить (не умею с такой точностью ориентироваться в Morgensheutegestern-welt), поэтому я вернулся в 1723 год — и попал на золотые яблоки. В тот год родились Адам Смит и Адам Вейсгаупт (а в 1776 году, когда Вейсгаупт возродил орден иллюминатов, Смит опубликовал «Богатство народов»).
Итак, 2 + 3 = 5, и это соответствует Закону Пятерок, но 1 + 7 = 8, а это ничему не соответствует. Что же получается? Восемь, размышлял я, — это количество букв в Каллисти, что снова возвращает нас к золотому яблоку, а 8 — это еще и двойка в третьей степени, черт возьми. Разумеется, меня не удивило, что в судебном слушании дела о чикагском заговоре фигурировало восемь обвиняемых и что этот заговор возник из нашего маленького карнавала Конвенционной недели[60], который проводился на двадцать третьем этаже «Федерал Билдинг», в потоке удивительных совпадений. Хоффман среди обвиняемых, и фамилия судьи тоже Хоффман. Пирамида иллюминатов, или Великая Печать США, сразу при входе в здание. Роберт Сил[61], с которым обошлись более жестоко, чем с остальными обвиняемыми. Пятибуквенные фамилии обвиняемых: Эбби, Дэвис, Форан, Сил, Джерри Рубин[62](и имя, и фамилия). И решающий аргумент: Кларк (Рамзи, не капитан), который был торпедирован и потоплен судьей до того, как ему позволили дать свидетельские показания.
Меня заинтересовал Голландец Шульц, потому что он погиб 23 октября. Этот человек — просто комок совпадений: он заказал убийство Винсента Колла по кличке «Бешеный лес» (вспомни Мэд-Дог[63] в штате Техас); Колла застрелили на Двадцать третьей улице, когда ему было 23 года; а Чарли Уоркман, который якобы застрелил Шульца, отсидел за это 23 года в тюрьме (хотя, по слухам, настоящим убийцей Шульца был Менди Вейсс — обрати внимание на его имя и фамилию, в которых по пять букв). Фигурирует ли здесь 17? Еще бы! Шульцу было семнадцать лет, когда его в первый раз приговорили к тюремному заключению.
Примерно в это же время я купил «Кукловодов» Роберта Хайнлайна, подумав, что книга с таким названием может иметь какое-то отношение к махинациям иллюминатов. Вообрази, что я почувствовал, когда глава вторая началась словами: «23 часа 17 минут назад в штате Айова приземлилась летающая тарелка...»
А в Нью-Йорке Питер Джексон пытается выпустить в срок очередной номер «Конфронтэйшн» — хотя в редакции по-прежнему царит разгром, редактор и ведущий расследователь исчезли, лучший репортер сошел с ума и заявляет, что находится на дне Атлантического океана с льняным магнатом, а полиция терзает Питера, пытаясь выяснить, куда подевались двое первых детективов, которым поручили это дело. Сидя в своей квартире (теперь она служит редакционным офисом) в рубашке и шортах, Питер одной рукой набирает телефонный номер, а другой гасит в пепельнице очередной окурок. Швырнув рукопись в корзину с надписью «В набор», он вычеркивает в лежащем перед ним блокноте: "Передовица — Л. Л. Дурутти, Самый юный студент Колумбийского университета рассказывает, почему он бросил учебу". Его карандаш перемещается к концу списка («Книжное обозрение»), а сам он слушает телефонные гудки. Наконец раздается щелчок снятой трубки, и глубокий, ласкающий слух голос произносит: «Эписин Уайлдблад слушает».
— Ты уже подготовил книжное обозрение, Эппи?
— Завтра будет готово, дорогуша. Быстрее никак не получится, честно.
— Завтра так завтра, — соглашается Питер, делая пометку «перезвонить» рядом с «Книжным обозрением».
— Это чудовищно длинная книга, — раздраженно произносит Уайлдблад, — у меня просто физически нет времени прочитать ее целиком, но я внимательно ее просматриваю. Авторы совершенно некомпетентны: никакого представления ни о стиле, ни о структуре. Книга начинается как детектив, переходит в научную фантастику, затем обращается к сверхъестественному, при этом наполнена никому не нужными, жутко скучными подробностями. Совершенно перепутана вся хронология событий — очень претенциозное подражание Фолкнеру и Джойсу. Хуже того, тут есть отвратительнейшие сексуальные сцены, вставленные только для того, чтобы книга лучше продавалась, а сами авторы — о которых я никогда не слышал, — демонстрируют чрезвычайно дурной вкус, вводя известные политические фигуры в эту мешанину и делая вид, что раскрывают реальный заговор. Можешь быть уверен, я не стану тратить время на чтение этой чепухи, но завтра к полудню ты получишь от меня совершенно разгромную рецензию.
— Ладно уж, мы и не рассчитываем, что ты будешь от корки до корки читать каждую книгу, которую рецензируешь, — успокаивает его Питер. — Читай только до тех пор, пока она тебе интересна.
— В митинге перед зданием ООН будет участвовать Фронт освобождения фут-фетишистов, — говорит Джо Малик. Они с Джорджем и Питером надевают черные нарукавные повязки.
— Боже, — с отвращением произносит Питер.
— Мы не можем позволить себе такого отношения, — строго говорит Джо. — Сейчас единственная надежда для левых — это коалиционная политика. Нельзя прогонять никого, кто хочет к нам присоединиться.
— Лично я ничего не имею против педиков, — начинает Питер («Геев», — терпеливо поправляет его Джо). — Лично я ничего не имею против геев, — продолжает Питер, — но от их присутствия на митингах тошнит. Они просто дают «Божьей молнии» повод утверждать, что все мы — сборище извращенцев. Ну да ладно, такова наша реальность, их много, они увеличивают наши ряды, и всё такое, но, боже мой, Джо! Эти ноголюбы — капля в море. Они микроскопичны!
На этот раз я вытащил револьвер из кармана, стоя и глядя вниз на Пассеик, и прижал ствол ко лбу. Если у меня не хватало мужества совершить убийство, то, видит Бог, моего отчаяния хватило бы на сотню самоубийств. Причем мне придется убить себя лишь один раз. Один раз — и потом забытье. Я взвел курок. (Очередной спектакль, Джордж? Или ты взаправду готов?) Я сделаю это, черт возьми, черт вас всех возьми. Я спустил курок, и когда прогремел выстрел, я провалился в черноту.
Враг атакует, его корабли близко,
Мы смотрим в глаза смерти, идем на риск,
Пришло время бесстрашно сражаться!
Мы будем драться, умирать, но не сдаваться!
(АУМ был продуктом, разработанным учеными из ЭФО, Эридианского Фронта Освобождения, которым они поделились с ДЖЕМами. Это был экстракт конопли, усиленный РНК, «молекулой, отвечающей за обучение», с легкой примесью знаменитого «сан-францисского спидбола» — героина, кокаина и ЛСД. Он вызывал следующий эффект: героин снимал тревогу, РНК стимулировала творчество, конопля и кислота открывали сознание для радости, а кокаин вводился лишь для того, чтобы число компонентов соответствовало Закону Пятерок. Точность пропорций гарантировала отсутствие галлюцинаций и «кайфа», зато вызывала неожиданный всплеск «конструктивной доверчивости», как любил это называть Хагбард Челине.)
В движении большой массы людей иногда происходят внезапные изменения. Вместо того чтобы оттеснить Джорджа и Питера назад, толпа между ними и белыми шлемами расступилась. Худой мужчина с глазами, полными невыразимой муки, тяжело навалился на Джорджа. Послышался ужасный звук удара, и мужчина упал на землю.
Джордж сначала увидел темно-коричневый деревянный крест, и только потом боевика, который им орудовал. На торце перекладины креста — кровь и налипшие волосы. Боевик из «Божьей молнии» — смуглый, широкоплечий и мускулистый, с синевой на щеках, по виду итальянец или испанец, — очень напоминал Карло. Его глаза были расширены, рот открыт, и он тяжело дышал. На лице ни ярости, ни садистской радости, а только бездумное и сильное напряжение человека, выполняющего тяжелую и изнурительную работу. Он наклонился над упавшим худым человеком и поднял крест.
— Ах так! — отрывисто рявкнул Питер Джексон. Он оттолкнул Джорджа в сторону. В его руке появился совершенно идиотский водяной пистолет из желтой пластмассы. Он выпустил струю жидкости в затылок ничего не подозревавшей «Божьей молнии». Боевик заорал, изогнулся дугой, выронил крест и упал на спину, корчась и пронзительно визжа.
— Вот тебе, урод! — прорычал Пит, втягивая Джорджа в гущу толпы, бежавшей с места проигранного сражения в сторону Сорок второй улицы.
— Еще полтора часа, — произносит Хагбард, и в его голосе наконец слышится тщательно скрываемое напряжение. Джордж сверяет часы — точно 22:30 по инголыштадскому времени. Группа «Пластиковое каноэ» завывает: КРИШНА КРИШНА ХАРЕ ХАРЕ.
(Двумя днями раньше под лучами полуденного солнца Кармел мчится в своем джипе, удаляясь от Лас-Вегаса.)
— И с кем же из Клики Нортона мне предстоит встретиться? — спрашивает Джо. — С судьей Кратером? Амелией Эрхарт? Сейчас я уже ничему не удивлюсь.
— С некоторыми очень надежными людьми, — отвечает Саймон. — Но не с теми, кого ты назвал. И прежде чем ты станешь просветленным, тебе придется умереть, по-настоящему умереть. — Он ласково улыбается. — Помимо смерти и воскресения ты не обнаружишь в этой компании ничего, что можно было бы назвать «сверхъестественным». И даже намека на сатанизм в старом чикагском стиле.
— Господи, — говорит Джо, — неужели это было всего неделю назад?
— Да, — усмехается Саймон, обгоняя на своем «фольксвагене» «шевроле» с орегонскими номерами. — Сейчас все еще 1969 год, даже если тебе кажется, что ты прожил несколько лет с того момента, как мы встретились на собрании анархистов. Он весело поблескивает глазами, краем глаза поглядывая на Джо.
— Насколько я понимаю, ты намекаешь, что знаешь содержание моих видений. Я уже вижу свое будущее.
— Такое всегда случается после доброй грязной черной мессы, когда в ладан подмешивают дурь, — объясняет Саймон. — Что же ты видишь? Это происходит во время бодрствования?
— Нет, только в снах. — Джо умолкает, задумавшись. — Но я знаю, что это реальная штука, потому что сны очень уж яркие. Одни видения связаны с каким-то съездом «за введение цензуры» в отеле «Шератон-Чикаго», который, кажется, будет проходить примерно через год. В других видениях я по какой-то причине перевоплощаюсь во врача, но, по-моему, это произойдет нескоро, лет через пять или шесть. И третья группа образов кажется мне съемками очередного фильма о Франкенштейне, но в массовке играют только хиппи, и, по-моему, идет какой-то рок-фестиваль.
— Тебя это беспокоит?
— Немного. Я привык просыпаться по утрам, когда будущее — впереди, а не позади и впереди одновременно.
— Ты к этому привыкнешь. Ты лишь начинаешь вступать в контакт с тем, что старик Вейсгаупт называл die Morgensheutegesternwelt — завтрашне-сегодняшне-вчерашний мир. Это явление побудило Гете написать «Фауста», так же как девиз Вейсгаупта Ewige Blumenkraft" вдохновил его на "Ewige Wiebliche[57]. И вот что я тебе скажу, — посоветовал Саймон. — Попробуй, по примеру Баки Фуллера, носить трое наручных часов. Одни пусть показывают текущее время там, где ты находишься, вторые — время там, куда ты направляешься, а третьи — время в каком-нибудь условном месте, например в Гринвиче или твоем родном городе. Это поможет тебе привыкнуть к относительности. И вообще, не свисти, когда писаешь. А когда перестаешь понимать, что к чему, можешь про себя повторять изречение Фуллера: «Оказывается, я — глагол».
Некоторое время они едут молча, пока Джо размышляет над тем, что он — глагол. "Вот черт, — думает он, — я так и не смог понять, что имеет в виду Фуллер, когда говорит, что Бог — это глагол". Саймон дает ему время на обдумывание, а сам снова мурлычет: «Рамзес Второй умер, любовь моя. Он гуляет по полям, где живут БЛАЖЕННЫЕ...» Джо чувствует, что впадает в дрему... и все лица за обеденным столом посмотрели на него с удивлением.
— Нет, серьезно, — сказал он. — Антропологи слишком робки, чтобы заявить об этом вслух, публично, но спросите любого из них в частной беседе, приперев к стенке.
Он отчетливо видит все детали: это был все тот же зал в отеле «Шератон-Чикаго» с теми же лицами. (Я был там раньше и говорил это раньше.)
— Индейские «танцы дождя» тоже срабатывают. Всегда начинается дождь. Тогда почему невозможно, что их боги реальны, а наши — нет? Было ли когда-нибудь так, что вы о чем-то просили Иисуса в молитвах и действительно это получали? — Воцарилось долгое молчание, и наконец старая женщина с напряженным лицом по-девичьи улыбается и заявляет: «Молодой человек, я хочу это проверить. Как можно встретиться с индейцем в Чикаго?»
Словно томагавки, кресты «Божьей молнии» поднимаются и падают на беззащитный череп худого мужчины. Они нашли своего раненого товарища на улице, где он лежал, корчась и стеная, рядом со своей жертвой. Двое боевиков перенесли раненого в сторону, пока остальные мстили находившемуся без сознания мирному демонстранту.
(«Ты, Лука, — говорит Иешуа бен Иосиф, — это не записывай».) Итак, пространство-время может искривляться и вновь приходить в порядок, когда вы здесь потеряетесь: Фернандо По смотрит в подзорную трубу на новый остров, не подозревая, что он будет назван в его честь и что в один прекрасный день Саймон Мун напишет:
«В 1472 году Фернандо По открыл Фернандо-По», а Хагбард скажет: «Истина — это тигр», пока Тимоти Лири совершает изящный побег из своего собственного Краун-Пойнта — тюрьмы Сан-Луис-Обиспо, а на четыре миллиарда лет раньше один сквинк говорит другому: «Я решил экологическую проблему на этой новой планете». И второй сквинк, партнер первого (они владеют корпорацией «Оплеуха», самой дрянной фирмой-подрядчиком во всем Млечном Пути), спрашивает: «Как?» Первый сквинк громко смеется: «В каждый организм закладывается программа смерти. Согласен, это омрачит им жизнь, особенно самым сознательным из них, но наверняка минимизирует наши накладные расходы». Корпорация «Оплеуха» постаралась снизить накладные расходы всеми возможными способами, и Земля стала «Ужасным Примером», о котором упоминается во всех галактических учебниках по проектированию планет.
Когда Берроуз рассказал мне об этом, я обалдел, потому что мне было в то время 23 года и я жил на Кларк-стрит. Кроме того, я тут же увидел приложение к Закону Пятерок: 2 + 3 = 5, а в фамилии Кларк пять букв.
Я задумался об этом вновь, когда случайно обратил внимание на кораблекрушение, описанное в «Канто 23» Эзры Паунда. Описывая морские путешествия в этой огромной поэме на восьмистах страницах, автор упомянул только об этом кораблекрушении. Кроме того, в «Канто 23» есть строчка «с солнцем в золотом кубке», которая, по признанию Йейтса, вдохновила его на строки: «золотые яблоки солнца, серебряные яблоки луны». Понятно, что золотые яблоки вернули мои мысли к Эриде, и я понял, что напал на верный след.
Затем я попытался прибавить иллюминатскую пятерку к числу 23 и получил 28. Обычная продолжительность менструального цикла Женщины. Лунный цикл. А если вернуться к серебряным яблокам луны, то ведь сам я — Мун[58]. Разумеется, в фамилиях Паунд и Йейтс тоже по пять букв.
Если это шизофрения, перефразировал я П. Генри (вывернувшего сюжет не хуже О. Генри), давайте выжмем из нее все, что можно![59]
Я стал копать глубже.
Полицейский капитан стал кричать в мегафон: «ОЧИСТИТЬ ПЛОЩАДЬ, ОЧИСТИТЬ ПЛОЩАДЬ!»
Первые донесения о лагерях смерти поступили в Управление стратегических служб от швейцарского бизнесмена, считавшегося одним из самых надежных информаторов о положении дел в нацистской Европе. Государственный департамент счел эти утверждения голословными. Дело было в начале 1943 года. К осени этого же года более настойчивые сообщения из того же источника, по-прежнему передаваемые по каналам УСС, вынудили созвать крупную политическую конференцию. Снова было решено, что сообщения не соответствуют действительности. Когда пришла зима, английское правительство потребовало созыва новой конференции для обсуждения похожих донесений от сотрудников службы английской разведки и от правительства Румынии. Делегаты встретились на Бермудах во время теплых солнечных выходных и решили, что донесения разведки ошибочны; они вернулись оттуда отдохнувшими и загоревшими. Поезда смерти продолжали грохотать. В начале 1944 года диссиденты из Государственного департамента вышли на Генри Моргента у младшего, секретаря министерства финансов. Он изучил представленные ими факты и добился встречи с президентом Франклином Делано Рузвельтом. Потрясенный документами Моргентау, Рузвельт заверил, что начнет действовать немедленно. Но не начал. Потом говорили, что чиновникам снова удалось убедить президента в надежности проделанного Госдепартаментом анализа ситуации: все донесения попросту лживы. Когда господин Гитлер произнес Vernichtung, он в действительности имел в виду вовсе не уничтожение. Писатель Бен Хехт опубликовал в «Нью-Йорк тайме» объявление, в котором раскрыл содержание донесений. Группа известных раввинов обвинила его в том, что он сеет панику среди евреев и подрывает доверие к главе исполнительной власти в военное время. Когда к концу того же года американские и русские войска начали освобождать концентрационные лагеря, генерал Эйзенхаур настоял, чтобы фотокорреспонденты снимали на пленку все подробности и показывали их миру. За время, прошедшее с момента поступления первого, не получившего хода донесения швейцарского бизнесмена до освобождения первого концентрационного лагеря, погибло шесть миллионов человек.
— Мы называем это «баварскими пожарными учениями», — объясняет Саймон Джо Малику. (Это происходит в другое время; он сидит за рулем другого «фольксвагена». Итак, сейчас вечер 23 апреля, и они едут к зданию ООН на встречу с Тобиасом Найтом.) — Был такой чиновник по имени Винифред, которого перевели из министерства юстиции в Государственный департамент и посадили в кабинет, где подвергались анализу все полученные данные. Но такие же принципы применяются везде. Хочешь, я покажу это тебе на примере прямо сейчас, все равно у нас в запасе еще целых полчаса. — Они подъезжают к углу Сорок третьей улицы и Третьей авеню, и Саймон видит, что на светофоре вот-вот зажжется красный свет. Остановившись, он открывает дверцу и говорит Джо: «Иди за мной».
В полной растерянности Джо вышел из машины, а Саймон подбежал к автомобилю, стоявшему за ними, ударил по капоту и заорал: «Баварские пожарные учения! Выходите!» Совершая непонятные, но энергичные движения руками, он побежал к следующей машине. Джо видел, как первый водитель с сомнением посмотрел на своего пассажира, но все же открыл дверь, вышел и послушно поплелся за представительной и грозной фигурой Саймона.
— Баварские пожарные учения! Выходите! — кричал Саймон, барабаня по корпусу третьей машины.
Джо бежал рядом, время от времени присоединяя свой голос к командным выкрикам Саймона, чтобы убедить самых недоверчивых водителей. Все машины постепенно опустели, а люди образовали стройную колонну, двигавшуюся в обратном направлении, в сторону Лексингтон-авеню. Затем Саймон нырнул между двумя машинами и снова потрусил к Третьей авеню, выкрикивая: «Замыкаем круг! Держать строй!» Все послушно повернулись на сто восемьдесят градусов и вернулись к своим машинам. Саймон и Джо нырнули в «фольксваген», тут загорелся зеленый свет, и они умчались вперед.
— Видал? — спрашивает Саймон. — Употребляй слова, которым они обучены с детства: «пожарные учения», «держать строй» и все такое, и никогда не оглядывайся назад, чтобы проверить, подчиняются ли они. Они подчинятся обязательно. Именно такое поведение гарантировало иллюминатам, что ничто не остановит Полное Уничтожение. Винифред, один-единственный человек, выслужившийся до внушительного чина, чиркал на каждом документе «Оценка: сомнительно»... а шесть миллионов погибло. Весело, не так ли?
Тут Джо вспомнил изречение из маленькой книжки Хагбарда Челине «Не свисти, когда писаешь» (напечатанной за счет автора и распространяемой только среди ДЖЕМов и Легиона Динамического Раздора): «Индивидуальный акт послушания — это основа не только силы авторитарного общества, но и его слабости».
(23 ноября 1970 года в реке Чикаго обнаружено всплывшее тело сорокашестилетнего Станислава Эдипски с Уэст-Ирвинг-Парк-роуд. По мнению полицейских экспертов, смерть наступила не в результате утопления, а в результате удара по голове и плечам тяжелым предметом прямоугольной формы. Поскольку детективы из убойного отдела установили, что Эдипски был членом «Божьей молнии», появилась версия, что покойный поссорился с бывшими соратниками и они забили его своими деревянными крестами. Дальнейшее расследование показало, что Эдипски работал строителем. До недавнего времени он любил свою работу, вел себя как нормальный и практичный человек и поругивал правительство. Он проклинал ленивых бездельников, живущих на пособие, ненавидел ниггеров, выкрикивал непристойности в адрес хорошеньких куколок, проходивших мимо строительной площадки, а когда шансы на победу превышали восемь против одного, присоединялся к другим строителям, избивавшим молодых людей с длинными волосами, значками пацифистов или любым другим клеймом, которое позорит настоящих американцев. Затем, примерно месяц назад, его жизнь круто изменилась. Он начал ругать не только правительство, но и начальство, временами высказываясь совсем как коммунист; когда кто-нибудь при нем поминал «гадов, не желающих работать, как все люди», Стэн задумчиво говорил: «А знаете ли вы, ребятки, что наш профсоюз всячески препятствует тому, чтобы они работали, и что же им еще остается делать, как не сидеть на пособии?» А однажды, когда кто-то из ребят добродушно сделал неприличный жест, одобрительно причмокивая губами и подавая прочие сигналы восхищения в адрес проходившей мимо восемнадцатилетней девушки, он даже сказал: «Эй, ты разве не понимаешь, что ей это неприятно?» Хуже того, он, всем на удивление, отпустил длинные волосы, и его жена рассказывала подругам, что он совсем перестал смотреть телевизор, а вместо этого почти все вечера просиживает в кресле, читая книги. Полиция выяснила, что так оно и было на самом деле. Его маленькая библиотека, собранная менее чем за месяц, оказалась очень любопытной: в ней были книги по астрономии, социологии, восточному мистицизму, «Происхождение видов» Дарвина, детективные романы Раймонда Чендлера, «Алиса в Зазеркалье» и учебник по теории чисел (глава о простых числах была густо испещрена заметками на полях). Библиотека свидетельствовала о быстрой эволюции разума, пробудившегося после четырех десятков лет застоя, и было очень жалко, что этот процесс так трагически прервался. Самой большой загадкой оказалась карточка, найденная в кармане покойного. Хотя она и раскисла от воды, текст на ней сохранился. На одной стороне было напечатано:
ВРАГА НЕТ НИГДЕ,
а на обороте — еще более загадочная надпись:
При акте зачатия отец, как известно, отдает 23 хромосомы, а мать — остальные 23. В «И-цзине» двадцать третья гексаграмма указывает на «утопление» и «крах»: отголоски гибели несчастного капитана Кларка...
Только что прошла еще одна женщина, собирающая пожертвования в фонд «Матерей против мышечной дистрофии». Я дал ей четверть доллара. Так на чем я остановился? Ах, да: и в имени, и в фамилии Джеймса Джойса по пять букв, так что он явно заслуживает внимания. В «Портрете художника» пять глав, чудненько, но в «Улиссе» восемнадцать глав, и это сбивало меня с толку, пока я не сообразил, что 5 + 18 = 23. А что же с «Поминками по Финнегану»? Увы, там семнадцать глав, и это на какое-то время меня снова озадачило.
Попытавшись взглянуть на эту ситуацию под другим углом, я подумал: а вдруг бедолага Фрэнк Салливан, которого в тот вечер застрелили вместо Джона у кинотеатра «Биограф», протянул дольше и умер после полуночи, то есть двадцать третьего июля, а не двадцать второго, как официально считается. Я навел об этом справки в книге Толанда «Дни Диллинджера». Как ни печально, бедняга Фрэнк умер до полуночи, но Толанд упоминает интересную деталь, о которой я рассказывал тебе тогда вечером в «Рассаднике»: в тот день двадцать три человека умерло в Чикаго от перегрева. Он добавляет кое-что еще: на день раньше от перегрева умерло семнадцать человек. Зачем он об этом написал? Наверняка он ничего не знал, — но снова те же цифры, 23 и 17. Возможно, в 2317 году произойдет что-то важное? Естественно, я не смогу это проверить (не умею с такой точностью ориентироваться в Morgensheutegestern-welt), поэтому я вернулся в 1723 год — и попал на золотые яблоки. В тот год родились Адам Смит и Адам Вейсгаупт (а в 1776 году, когда Вейсгаупт возродил орден иллюминатов, Смит опубликовал «Богатство народов»).
Итак, 2 + 3 = 5, и это соответствует Закону Пятерок, но 1 + 7 = 8, а это ничему не соответствует. Что же получается? Восемь, размышлял я, — это количество букв в Каллисти, что снова возвращает нас к золотому яблоку, а 8 — это еще и двойка в третьей степени, черт возьми. Разумеется, меня не удивило, что в судебном слушании дела о чикагском заговоре фигурировало восемь обвиняемых и что этот заговор возник из нашего маленького карнавала Конвенционной недели[60], который проводился на двадцать третьем этаже «Федерал Билдинг», в потоке удивительных совпадений. Хоффман среди обвиняемых, и фамилия судьи тоже Хоффман. Пирамида иллюминатов, или Великая Печать США, сразу при входе в здание. Роберт Сил[61], с которым обошлись более жестоко, чем с остальными обвиняемыми. Пятибуквенные фамилии обвиняемых: Эбби, Дэвис, Форан, Сил, Джерри Рубин[62](и имя, и фамилия). И решающий аргумент: Кларк (Рамзи, не капитан), который был торпедирован и потоплен судьей до того, как ему позволили дать свидетельские показания.
Меня заинтересовал Голландец Шульц, потому что он погиб 23 октября. Этот человек — просто комок совпадений: он заказал убийство Винсента Колла по кличке «Бешеный лес» (вспомни Мэд-Дог[63] в штате Техас); Колла застрелили на Двадцать третьей улице, когда ему было 23 года; а Чарли Уоркман, который якобы застрелил Шульца, отсидел за это 23 года в тюрьме (хотя, по слухам, настоящим убийцей Шульца был Менди Вейсс — обрати внимание на его имя и фамилию, в которых по пять букв). Фигурирует ли здесь 17? Еще бы! Шульцу было семнадцать лет, когда его в первый раз приговорили к тюремному заключению.
Примерно в это же время я купил «Кукловодов» Роберта Хайнлайна, подумав, что книга с таким названием может иметь какое-то отношение к махинациям иллюминатов. Вообрази, что я почувствовал, когда глава вторая началась словами: «23 часа 17 минут назад в штате Айова приземлилась летающая тарелка...»
А в Нью-Йорке Питер Джексон пытается выпустить в срок очередной номер «Конфронтэйшн» — хотя в редакции по-прежнему царит разгром, редактор и ведущий расследователь исчезли, лучший репортер сошел с ума и заявляет, что находится на дне Атлантического океана с льняным магнатом, а полиция терзает Питера, пытаясь выяснить, куда подевались двое первых детективов, которым поручили это дело. Сидя в своей квартире (теперь она служит редакционным офисом) в рубашке и шортах, Питер одной рукой набирает телефонный номер, а другой гасит в пепельнице очередной окурок. Швырнув рукопись в корзину с надписью «В набор», он вычеркивает в лежащем перед ним блокноте: "Передовица — Л. Л. Дурутти, Самый юный студент Колумбийского университета рассказывает, почему он бросил учебу". Его карандаш перемещается к концу списка («Книжное обозрение»), а сам он слушает телефонные гудки. Наконец раздается щелчок снятой трубки, и глубокий, ласкающий слух голос произносит: «Эписин Уайлдблад слушает».
— Ты уже подготовил книжное обозрение, Эппи?
— Завтра будет готово, дорогуша. Быстрее никак не получится, честно.
— Завтра так завтра, — соглашается Питер, делая пометку «перезвонить» рядом с «Книжным обозрением».
— Это чудовищно длинная книга, — раздраженно произносит Уайлдблад, — у меня просто физически нет времени прочитать ее целиком, но я внимательно ее просматриваю. Авторы совершенно некомпетентны: никакого представления ни о стиле, ни о структуре. Книга начинается как детектив, переходит в научную фантастику, затем обращается к сверхъестественному, при этом наполнена никому не нужными, жутко скучными подробностями. Совершенно перепутана вся хронология событий — очень претенциозное подражание Фолкнеру и Джойсу. Хуже того, тут есть отвратительнейшие сексуальные сцены, вставленные только для того, чтобы книга лучше продавалась, а сами авторы — о которых я никогда не слышал, — демонстрируют чрезвычайно дурной вкус, вводя известные политические фигуры в эту мешанину и делая вид, что раскрывают реальный заговор. Можешь быть уверен, я не стану тратить время на чтение этой чепухи, но завтра к полудню ты получишь от меня совершенно разгромную рецензию.
— Ладно уж, мы и не рассчитываем, что ты будешь от корки до корки читать каждую книгу, которую рецензируешь, — успокаивает его Питер. — Читай только до тех пор, пока она тебе интересна.
— В митинге перед зданием ООН будет участвовать Фронт освобождения фут-фетишистов, — говорит Джо Малик. Они с Джорджем и Питером надевают черные нарукавные повязки.
— Боже, — с отвращением произносит Питер.
— Мы не можем позволить себе такого отношения, — строго говорит Джо. — Сейчас единственная надежда для левых — это коалиционная политика. Нельзя прогонять никого, кто хочет к нам присоединиться.
— Лично я ничего не имею против педиков, — начинает Питер («Геев», — терпеливо поправляет его Джо). — Лично я ничего не имею против геев, — продолжает Питер, — но от их присутствия на митингах тошнит. Они просто дают «Божьей молнии» повод утверждать, что все мы — сборище извращенцев. Ну да ладно, такова наша реальность, их много, они увеличивают наши ряды, и всё такое, но, боже мой, Джо! Эти ноголюбы — капля в море. Они микроскопичны!