Страница:
— Коротким путем вниз через зал. — Джошуа подставил плечо. — Мы пойдем медленно.
Они осторожно вышли в длинную холодную галерею. Сделав не больше десятка шагов, Изгримнур остановился передохнуть.
— Боюсь, что я не смогу сидеть на лошади несколько дней, — извиняющимся тоном проговорил он.
— Несколько дней? — Джошуа засмеялся. — Ты хотя и храбрый, но очень глупый человек. Я не позволю тебе садиться в седло по меньшей мере месяц.
— Я не хочу остаться за бортом!
— Никто и не собирается оставлять тебя за бортом, Изгримнур. Я буду нуждаться в тебе больше, чем когда-либо, можешь ты сражаться или нет. Вот моя жена, например, тоже не будет скакать на лошади. Мы найдем какой-нибудь способ доставить тебя в Наббан и туда, куда мы двинемся потом.
— Ехать вместе с женщинами и детьми? — Отвращение в его голосе граничило с ужасом.
— Только пока ты болен, — сказал Джошуа. — Но не лги мне, Изгримнур. Не говори, что ты уже совсем здоров, если будешь еще плохо себя чувствовать. Когда ты мне понадобишься, твои раны должны уже зажить. Вообще-то меня нужно повесить за то, что я разрешил тебе встать.
Герцог смягчился:
— Свежеиспеченный папаша никому не может отказать в просьбе. Слыхал об этом? Старый риммерский обычай.
— Конечно, — сказал Джошуа.
— И кроме того, даже с разбитыми ребрами я могу поколотить тебя в лучший день твоей жизни.
— Тогда пошли, старый боевой скакун, — вздохнул принц Джошуа. — Ты можешь сделать это, когда я доведу тебя до ближайшей скамейки.
Герцогиня Гутрун оставила свой пост у постели Воршевы, чтобы задать Изгримнуру свирепую трепку за то, что он вылез из кровати. Она целыми днями разрывалась между двумя комнатами и теперь была на пределе. Герцог не спорил с ней, но с видом послушного ребенка рухнул на скамью, которую притащил Стренгъярд. Воршева прислонилась к груде одеял, держа в обеих руках по младенцу. Как и Гутрун, она была бледной и усталой, но это не умаляло гордого спокойствия, исходившего от нее, как приглушенный свет фонаря. Дети были запеленуты, так что наружу торчали только их черноволосые головки. Адиту сидела на корточках у правого плеча Воршевы, глядя на ближайшего к ней ребенка с восхищенным интересом.
Отдышавшись, Изгримнур наклонился вперед, украдкой взглянув на женщину-ситхи. Взгляд ее был странно голодным, и на мгновение Изгримнур вспомнил старые сказки о том, что ситхи воруют смертных детей. Он быстро отогнал эту неприятную мысль.
— Неплохо выглядят, — сказал он. — Который кто?
— Мальчик у меня в правой руке, а это девочка.
— А как их будут звать?
Джошуа подошел на шаг, с нескрываемой гордостью глядя вниз, на свою жену и детей.
— Мальчика мы назовем Деорнот в память о моем друге. Если он вырастет хоть наполовину таким благородным человеком, я буду гордиться им. — Он перевел глаза на другое маленькое спящее личико: — Девочка — Дерра.
— Это по-тритингски звезда, — улыбнулась Воршева. — Она будет гореть ярко. Она не будет, как моя мать и сестра, пленницей лошадей и фургонов.
— Хорошие имена, — важно кивнул Изгримнур. — Когда будет Первое Благословение?
— Мы выходим через три дня, — ответил Джошуа, не отводя глаз от своего семейства, — и проведем церемонию до отъезда. — Он повернулся: — Если, конечно, у Стренгъярда найдется время.
— Я? — Архивариус огляделся, как будто в комнате мог быть кто-нибудь еще с таким именем. — Но ведь мы в Наббане, Джошуа. Тут церкви на каждом холме, а я никогда не совершал Первого Благословения.
— Вы обвенчали Воршеву и меня, так что мы, конечно, не хотели бы никого другого, — твердо сказал Джошуа. — Если только вы не откажетесь.
— Откажусь? Это, конечно, большая честь. Конечно! Спасибо вам, принц Джошуа, леди Воршева. — Он начал бочком двигаться к двери. — Я найду описание церемонии и выучу.
— Мы в монастыре, отец, — сказал Изгримнур. — Тебе не придется далеко ходить.
Но Стренгъярд уже выскользнул за дверь. Герцог почувствовал уверенность, что такое внимание было чрезмерным для робкого священника.
Гутрун откашлялась.
— М-да. Теперь, если вы все закончили беседовать, Воршеве и маленьким пора немного отдохнуть. — Она повернулась к мужу: — А ты вернешься в постель, ты, упрямый старый медведь! У меня чуть сердце не остановилось, когда я увидела, что тебя несут сюда на руках, и почти то же самое случилось, когда я увидела, как ты ковыляешь сюда. Что у тебя в голове, Изгримнур?
— Иду-иду, Гутрун, — раздраженно проворчал он. — Не кричи.
Адиту заговорила тихо и мелодично:
— Воршева, можно я их немножко подержу?
— Ей надо отдохнуть, — резко ответила Гутрун; Изгримнуру показалось, что в ее глазах было нечто, кроме обычной твердости, — может быть, намек на страх. Может быть, ей в голову пришла та же мысль, что и ему? — И детишкам тоже.
— Только на минутку.
— Конечно, — сказала Воршева, хотя она тоже выглядела немного испуганной. — Я очень рада.
Адиту наклонилась и взяла детей, сперва девочку, потом мальчика. Она держала их на руках с величайшей острожностью и долго смотрела; потом закрыла глаза. Изгримнур внезапно ощутил необъяснимый страх, как будто могло произойти что-то ужасное.
— Они будут близки, как только могут быть близки брат и сестра. — Голос Адиту внезапно зазвучал торжественно и сильно. — Хотя много лет им придется жить врозь. Она будет путешествовать по землям, на которые никогда не ступала нога смертной женщины, и потеряет то, что будет любить больше всего, но найдет счастье с тем, что однажды с презрением отбросит. Он получит другое имя. Он никогда не получит трона, но королевства будут подниматься и падать по мановению его руки. — Глаза ситхи были широко раскрыты; казалось, она смотрит далеко за пределы комнаты. — Их путь приведет их к тайне. — Через мгновение она смежила веки. Когда глаза Адиту снова открылись, она казалась настолько обычной, насколько ситхи может быть обычной для смертных.
— Это какое-то проклятие? — Гутрун была испугана и сердита. — Какое ты имеешь право заниматься магией ситхи с этими эйдонитскими детьми?
— Спокойно, жена, — сказал Изгримнур, хотя он тоже был потрясен тем, что видел.
Адиту передала детей Воршеве, которая смотрела на ситхи в суеверном ужасе.
Джошуа тоже казался расстроенным, но честно старался, чтобы голос его звучал ровно:
— Это, наверное, было задумано как подарок. И все-таки, Адиту, наши обычаи не похожи на ваши.
— Это не то, что делаем мы, ситхи. — Адиту сама казалась немного удивленной. — Есть предсказания, которые сопровождают наши рождения, но это не постоянный обычай. Нет, что-то… нашло на меня. Я слышала голос у себя в ушах, как это бывает на Дороге снов. Почему-то я подумала, что это… маленькая Лилит.
— Но она же внизу, в холле, рядом с моей комнатой. Она спит уже много недель, и никто не слышал от нее ни слова, пока она бодрствовала. Что это за ерунда?
— Я не знаю. — Золотистые глаза Адиту были спокойными и ясными. Ее удивление прошло. Она наслаждалась сумятицей, которую вызвала. — И я сожалею, если кого-то испугала.
— Ну хватит, — сказал Гутрун. — Это расстраивает Воршеву.
— Я не расстроена, — мягко сказала молодая мать. Она тоже вернула большую часть своего хорошего настроения. Изгримнур подумал, бывало ли что-то подобное в се кочевом племени. — Но теперь я устала.
— Давай-ка вернем тебя в постель, Изгримнур. — Джошуа в последний раз расстроенно посмотрел на жену. — Мы подумаем об этом позже. Я полагаю, слова… Адиту… должны быть записаны — хотя, если они правдивы, я не уверен, что хочу знать такое будущее. Может быть, их лучше забыть.
— Пожалуйста, простите меня. Кто-то хотел, чтобы эти слова были произнесены. И я не думаю, что они предвещают зло. Ваши дети, по-видимому, предназначены для великих свершений.
— Я не уверен, что такие предсказания вообще могут быть хорошими, — ответил Джошуа. — С меня, например, уже вполне хватит великих свершений. — Он подошел к Изгримнуру и помог ему встать.
Когда они снова оказались в коридоре, Изгримнур спросил:
— Ты думаешь, это было истинное пророчество?
Джошуа покачал головой:
— Я жил со снами и предзнаменованиями слишком долго, чтобы говорить, что этого не может быть, но, как и со всеми подобными вещами, возможны и ошибки. — Он вздохнул: — Мать Милости, старый друг! Похоже, что даже мои дети не будут свободны от проклятых тайн, которые мучают нас.
Изгримнур ничего не смог придумать, чтобы успокоить принца. Он переменил тему:
— Значит, Вареллан сдался. Жалко, что я не видел конца битвы. А как Камарис? А Хотвиг и остальные?
— Оба ранены, но ничего серьезного. Мы на удивление хорошо справились, спасибо Сориддану и остальным наббанайским баронам.
— Значит, мы идем прямо в столицу. Где, ты думаешь, Бенигарис попробует задержать нас?
Согнувшийся под широкой рукой Изгримнура, принц пожал плечами.
— Я не знаю, но уж попытается, не волнуйся. И эта битва может не закончиться так удачно. Я не хочу и думать о том, чтобы драться армия на армию в нижней части полуострова.
— Мы получим план местности, Джошуа, тогда решим. Когда они наконец добрались до его постели, Изгримнур обнаружил, что так же страстно желает лечь в постель, как молодой человек может мечтать о дне, свободном от занятий. Ты слабеешь, сказал он себе, но в этот момент ему было все равно. Это будет чудесно — уложить в мягкую постель ноющие кости.
— Дети замечательные, Джошуа. — Он поудобнее устроился на матрасе. — Не думай о словах Адиту.
— Я всегда беспокоюсь, — сказал принц, слабо улыбаясь, — так же, как ты всегда шумишь.
— Неужели мы действительно так увязли в наших привычках? — Изгримнур зевнул, чтобы скрыть гримасу от свирепой боли в спине. — Может быть, тогда действительно пришло время молодым оттолкнуть нас в сторону?
— Мы должны оставить им мир лучший, чем этот, если сможем. Мы превратили в дерьмо тот, что получили. — Принц взял Изгримнура за руку: — Спи теперь, старый друг.
Изгримнур смотрел, как принц выходит, радуясь, что его походка все еще упруга.
Надеюсь, ты получишь возможность увидеть, как растут эти двое детишек. И что они будут делать в том лучшем мире, о котором ты говорил.
Он откинулся назад и закрыл глаза, ожидая нежных объятий сна.
10 КОРОЛЬ-ТЕНЬ
Они осторожно вышли в длинную холодную галерею. Сделав не больше десятка шагов, Изгримнур остановился передохнуть.
— Боюсь, что я не смогу сидеть на лошади несколько дней, — извиняющимся тоном проговорил он.
— Несколько дней? — Джошуа засмеялся. — Ты хотя и храбрый, но очень глупый человек. Я не позволю тебе садиться в седло по меньшей мере месяц.
— Я не хочу остаться за бортом!
— Никто и не собирается оставлять тебя за бортом, Изгримнур. Я буду нуждаться в тебе больше, чем когда-либо, можешь ты сражаться или нет. Вот моя жена, например, тоже не будет скакать на лошади. Мы найдем какой-нибудь способ доставить тебя в Наббан и туда, куда мы двинемся потом.
— Ехать вместе с женщинами и детьми? — Отвращение в его голосе граничило с ужасом.
— Только пока ты болен, — сказал Джошуа. — Но не лги мне, Изгримнур. Не говори, что ты уже совсем здоров, если будешь еще плохо себя чувствовать. Когда ты мне понадобишься, твои раны должны уже зажить. Вообще-то меня нужно повесить за то, что я разрешил тебе встать.
Герцог смягчился:
— Свежеиспеченный папаша никому не может отказать в просьбе. Слыхал об этом? Старый риммерский обычай.
— Конечно, — сказал Джошуа.
— И кроме того, даже с разбитыми ребрами я могу поколотить тебя в лучший день твоей жизни.
— Тогда пошли, старый боевой скакун, — вздохнул принц Джошуа. — Ты можешь сделать это, когда я доведу тебя до ближайшей скамейки.
Герцогиня Гутрун оставила свой пост у постели Воршевы, чтобы задать Изгримнуру свирепую трепку за то, что он вылез из кровати. Она целыми днями разрывалась между двумя комнатами и теперь была на пределе. Герцог не спорил с ней, но с видом послушного ребенка рухнул на скамью, которую притащил Стренгъярд. Воршева прислонилась к груде одеял, держа в обеих руках по младенцу. Как и Гутрун, она была бледной и усталой, но это не умаляло гордого спокойствия, исходившего от нее, как приглушенный свет фонаря. Дети были запеленуты, так что наружу торчали только их черноволосые головки. Адиту сидела на корточках у правого плеча Воршевы, глядя на ближайшего к ней ребенка с восхищенным интересом.
Отдышавшись, Изгримнур наклонился вперед, украдкой взглянув на женщину-ситхи. Взгляд ее был странно голодным, и на мгновение Изгримнур вспомнил старые сказки о том, что ситхи воруют смертных детей. Он быстро отогнал эту неприятную мысль.
— Неплохо выглядят, — сказал он. — Который кто?
— Мальчик у меня в правой руке, а это девочка.
— А как их будут звать?
Джошуа подошел на шаг, с нескрываемой гордостью глядя вниз, на свою жену и детей.
— Мальчика мы назовем Деорнот в память о моем друге. Если он вырастет хоть наполовину таким благородным человеком, я буду гордиться им. — Он перевел глаза на другое маленькое спящее личико: — Девочка — Дерра.
— Это по-тритингски звезда, — улыбнулась Воршева. — Она будет гореть ярко. Она не будет, как моя мать и сестра, пленницей лошадей и фургонов.
— Хорошие имена, — важно кивнул Изгримнур. — Когда будет Первое Благословение?
— Мы выходим через три дня, — ответил Джошуа, не отводя глаз от своего семейства, — и проведем церемонию до отъезда. — Он повернулся: — Если, конечно, у Стренгъярда найдется время.
— Я? — Архивариус огляделся, как будто в комнате мог быть кто-нибудь еще с таким именем. — Но ведь мы в Наббане, Джошуа. Тут церкви на каждом холме, а я никогда не совершал Первого Благословения.
— Вы обвенчали Воршеву и меня, так что мы, конечно, не хотели бы никого другого, — твердо сказал Джошуа. — Если только вы не откажетесь.
— Откажусь? Это, конечно, большая честь. Конечно! Спасибо вам, принц Джошуа, леди Воршева. — Он начал бочком двигаться к двери. — Я найду описание церемонии и выучу.
— Мы в монастыре, отец, — сказал Изгримнур. — Тебе не придется далеко ходить.
Но Стренгъярд уже выскользнул за дверь. Герцог почувствовал уверенность, что такое внимание было чрезмерным для робкого священника.
Гутрун откашлялась.
— М-да. Теперь, если вы все закончили беседовать, Воршеве и маленьким пора немного отдохнуть. — Она повернулась к мужу: — А ты вернешься в постель, ты, упрямый старый медведь! У меня чуть сердце не остановилось, когда я увидела, что тебя несут сюда на руках, и почти то же самое случилось, когда я увидела, как ты ковыляешь сюда. Что у тебя в голове, Изгримнур?
— Иду-иду, Гутрун, — раздраженно проворчал он. — Не кричи.
Адиту заговорила тихо и мелодично:
— Воршева, можно я их немножко подержу?
— Ей надо отдохнуть, — резко ответила Гутрун; Изгримнуру показалось, что в ее глазах было нечто, кроме обычной твердости, — может быть, намек на страх. Может быть, ей в голову пришла та же мысль, что и ему? — И детишкам тоже.
— Только на минутку.
— Конечно, — сказала Воршева, хотя она тоже выглядела немного испуганной. — Я очень рада.
Адиту наклонилась и взяла детей, сперва девочку, потом мальчика. Она держала их на руках с величайшей острожностью и долго смотрела; потом закрыла глаза. Изгримнур внезапно ощутил необъяснимый страх, как будто могло произойти что-то ужасное.
— Они будут близки, как только могут быть близки брат и сестра. — Голос Адиту внезапно зазвучал торжественно и сильно. — Хотя много лет им придется жить врозь. Она будет путешествовать по землям, на которые никогда не ступала нога смертной женщины, и потеряет то, что будет любить больше всего, но найдет счастье с тем, что однажды с презрением отбросит. Он получит другое имя. Он никогда не получит трона, но королевства будут подниматься и падать по мановению его руки. — Глаза ситхи были широко раскрыты; казалось, она смотрит далеко за пределы комнаты. — Их путь приведет их к тайне. — Через мгновение она смежила веки. Когда глаза Адиту снова открылись, она казалась настолько обычной, насколько ситхи может быть обычной для смертных.
— Это какое-то проклятие? — Гутрун была испугана и сердита. — Какое ты имеешь право заниматься магией ситхи с этими эйдонитскими детьми?
— Спокойно, жена, — сказал Изгримнур, хотя он тоже был потрясен тем, что видел.
Адиту передала детей Воршеве, которая смотрела на ситхи в суеверном ужасе.
Джошуа тоже казался расстроенным, но честно старался, чтобы голос его звучал ровно:
— Это, наверное, было задумано как подарок. И все-таки, Адиту, наши обычаи не похожи на ваши.
— Это не то, что делаем мы, ситхи. — Адиту сама казалась немного удивленной. — Есть предсказания, которые сопровождают наши рождения, но это не постоянный обычай. Нет, что-то… нашло на меня. Я слышала голос у себя в ушах, как это бывает на Дороге снов. Почему-то я подумала, что это… маленькая Лилит.
— Но она же внизу, в холле, рядом с моей комнатой. Она спит уже много недель, и никто не слышал от нее ни слова, пока она бодрствовала. Что это за ерунда?
— Я не знаю. — Золотистые глаза Адиту были спокойными и ясными. Ее удивление прошло. Она наслаждалась сумятицей, которую вызвала. — И я сожалею, если кого-то испугала.
— Ну хватит, — сказал Гутрун. — Это расстраивает Воршеву.
— Я не расстроена, — мягко сказала молодая мать. Она тоже вернула большую часть своего хорошего настроения. Изгримнур подумал, бывало ли что-то подобное в се кочевом племени. — Но теперь я устала.
— Давай-ка вернем тебя в постель, Изгримнур. — Джошуа в последний раз расстроенно посмотрел на жену. — Мы подумаем об этом позже. Я полагаю, слова… Адиту… должны быть записаны — хотя, если они правдивы, я не уверен, что хочу знать такое будущее. Может быть, их лучше забыть.
— Пожалуйста, простите меня. Кто-то хотел, чтобы эти слова были произнесены. И я не думаю, что они предвещают зло. Ваши дети, по-видимому, предназначены для великих свершений.
— Я не уверен, что такие предсказания вообще могут быть хорошими, — ответил Джошуа. — С меня, например, уже вполне хватит великих свершений. — Он подошел к Изгримнуру и помог ему встать.
Когда они снова оказались в коридоре, Изгримнур спросил:
— Ты думаешь, это было истинное пророчество?
Джошуа покачал головой:
— Я жил со снами и предзнаменованиями слишком долго, чтобы говорить, что этого не может быть, но, как и со всеми подобными вещами, возможны и ошибки. — Он вздохнул: — Мать Милости, старый друг! Похоже, что даже мои дети не будут свободны от проклятых тайн, которые мучают нас.
Изгримнур ничего не смог придумать, чтобы успокоить принца. Он переменил тему:
— Значит, Вареллан сдался. Жалко, что я не видел конца битвы. А как Камарис? А Хотвиг и остальные?
— Оба ранены, но ничего серьезного. Мы на удивление хорошо справились, спасибо Сориддану и остальным наббанайским баронам.
— Значит, мы идем прямо в столицу. Где, ты думаешь, Бенигарис попробует задержать нас?
Согнувшийся под широкой рукой Изгримнура, принц пожал плечами.
— Я не знаю, но уж попытается, не волнуйся. И эта битва может не закончиться так удачно. Я не хочу и думать о том, чтобы драться армия на армию в нижней части полуострова.
— Мы получим план местности, Джошуа, тогда решим. Когда они наконец добрались до его постели, Изгримнур обнаружил, что так же страстно желает лечь в постель, как молодой человек может мечтать о дне, свободном от занятий. Ты слабеешь, сказал он себе, но в этот момент ему было все равно. Это будет чудесно — уложить в мягкую постель ноющие кости.
— Дети замечательные, Джошуа. — Он поудобнее устроился на матрасе. — Не думай о словах Адиту.
— Я всегда беспокоюсь, — сказал принц, слабо улыбаясь, — так же, как ты всегда шумишь.
— Неужели мы действительно так увязли в наших привычках? — Изгримнур зевнул, чтобы скрыть гримасу от свирепой боли в спине. — Может быть, тогда действительно пришло время молодым оттолкнуть нас в сторону?
— Мы должны оставить им мир лучший, чем этот, если сможем. Мы превратили в дерьмо тот, что получили. — Принц взял Изгримнура за руку: — Спи теперь, старый друг.
Изгримнур смотрел, как принц выходит, радуясь, что его походка все еще упруга.
Надеюсь, ты получишь возможность увидеть, как растут эти двое детишек. И что они будут делать в том лучшем мире, о котором ты говорил.
Он откинулся назад и закрыл глаза, ожидая нежных объятий сна.
10 КОРОЛЬ-ТЕНЬ
Вся жизнь Саймона была теперь сосредоточена в двух руках: его и короля. В комнате было темно. Элиас сжимал его запястье холодными пальцами, и хватка его была нерушима, как железные кандалы.
— Говори. — Изо рта короля вырвалось облако пара, как у дракона, хотя в комнате было не так уж и холодно. — Кто ты?
Саймон пытался найти подходящие слова, но нс мог издать ни звука. Это просто кошмар, ужасный сон, от которого он никак не может проснуться.
— Говори, черт возьми, кто ты? — Глаза короля сузились, их сияние почти поглотили тени, скрывавшие его лицо.
— Н-н-никто, — заикаясь пробормотал Саймон. — Я… я… я… н-никто.
— Да ну? — в голосе короля был оттенок мрачного веселья. — А что привело тебя сюда?
В голове Саймона не было ни единой мысли или оправдания.
— Н-ничего.
— Ты никто… и пришел низачем, — тихо засмеялся Элиас — звук разорванного пергамента. — Тогда ты попал куда следует. Здесь много безымянных. — Он подтянул Саймона поближе. — Дай взглянуть на тебя.
Саймон был вынужден повернуться, чтобы прямо посмотреть на короля. Трудно было как следует разглядеть его в слабом свете далекого факела, но Саймон подумал, что король уже мало похож на человека. От его бледной руки исходило сияние, слабое, как свечение болотной воды, и, хотя в комнате было сыро и прохладно, кожа короля была покрыта каплями пота. Тем не менее рука Элиаса была сильной и мускулистой; его пальцы сжимали запястье Саймона каменной хваткой.
Какая-то тень лежала у ног короля, длинная черная тень. Ножны. Саймон чувствовал, что находится внутри них, смутно, но безошибочно. Это было ощущение сродни зовущему издалека голосу. Эта песня достигала дальних уголков его мозга, но он знал, что не может позволить зачаровать себя. Настоящая опасность была гораздо более близкой.
— Молод, я вижу, — медленно сказал Элиас. — И белокожий. Кто ты? Черный риммер Прейратса или тритинг?
Саймон покачал головой, но ничего не сказал.
— Мне все равно, — пробормотал Элиас. — Какие бы орудия Прейратс ни избирал для своей работы, мне все равно. — Прищурившись, он посмотрел в лицо Саймону. — Вижу, ты не хочешь говорить. Конечно, я знаю, почему ты здесь. — Он хрипло засмеялся: — У этого проклятого священника повсюду шпионы. Почему бы ему не оставить одного из них в собственной башне? Он держит здесь вещи, которые скрывает даже от своего короля.
Хватка Элиаса на мгновение ослабла. Сердце Саймона снова забилось в надежде, что ему удастся освободиться, но король просто устраивался поудобнее; прежде чем Саймон успел сделать что-нибудь большее, чем просто подумать о возможности бегства, пальцы снова сжались.
По крайней мере за этим стоит следить, сказал себе Саймон, не желая терять надежду. Ох, только бы я смог открыть дверь внизу, если все-таки вырвусь.
Внезапный рывок швырнул Саймона на колени.
— Вниз, мальчик, чтобы мне не приходилось вытягивать шею. Твой король устал, у него болят кости. — Он немного помолчал. — Странно. У тебя лицо не риммера и не тритинга. Ты больше похож на одного из моих эркинландских крестьян. Эти рыжие волосы! Говорят, давным-давно степняки жили в Эркинланде…
Ощущение сна вернулось. Как мог король в темноте видеть цвет его волос? Саймон старался дышать ровно и сдерживать свой страх. Он стоял лицом к лицу с драконом, настоящим драконом, а не человеком, как этот. Кроме того, он выжил в черном ужасе туннелей. Он должен сохранять мужество и дожидаться удобного случая.
— Когда-то весь Эркинланд — и весь Светлый Ард — были степями, — проскрежетал Элиас. — Ничего, кроме жалких племен: кочующие от пастбища к пастбищу дикари-конокрады. — Он глубоко вздохнул, дыхание его отдавало металлом. — Потребовалась сильная рука, чтобы изменить это. Сильные руки нужны, чтобы построить королевство. Ты думаешь, что жители холмов Наббана не плакали и не скулили, когда в первый раз увидели гвардейцев императора? Но их дети были благодарны, а дети их детей не знали ничего другого.
Саймон не понимал смысла того, что говорил король, но ощутил трепет надежды, когда глубокий голос снова замер и наступила тишина. Переждав несколько мгновений, Саймон осторожно потянул руку, но ее все еще держали. Глаза короля были прикрыты, подбородок опустился на грудь, но он не спал.
— И посмотри, что построил мой отец, — внезапно сказал Элиас. Глаза его широко раскрылись, как будто он смотрел сквозь стены темной комнаты. — Империю, о которой старые наббанайцы могли только мечтать. Он изваял ее собственным мечом и сумел защитить от завистливых людей и мстительных бессмертных. Слава Эйдону! Но он был человеком — человеком! — Пальцы короля так сжались, что кость Саймона чуть не треснула. — И он отдал ее мне, чтобы я ухаживал за ней — так же как старый крестьянин отдает сыну клочок земли и корову. Мой отец отдал мне целый мир! Но этого было недостаточно, нет, недостаточно было, чтобы я держал его королевство и защищал его границы, нет, этого недостаточно, это только часть, этого недостаточно.
Элиас казался уже совершенно потерянным. Он бубнил себе под нос, как будто разговаривал со старым приятелем. Саймон подумал, что он пьян, но от короля не пахло вином. Только этот странный металлический запах… Саймон задыхался, чувствуя себя в западне. Собирается ли сумасшедший король держать его здесь, пока не вернется Прейратс? Или Элиас, устав от болтовни, сам покажет пойманному шпиону силу королевского правосудия?
— Вот чего никогда не поймет твой хозяин Прейратс, — продолжал Элиас. — Преданность. Преданность человеку или преданность делу. Думаешь, его волнует, что с тобой случится? Конечно нет — даже такой крестьянский парнишка, как ты, не может быть настолько тупым. С первого взгляда на алхимика ясно, что он предан только самому себе. И вот в чем он не понимает меня. Он служит мне только потому, что у меня есть власть: если бы он мог обладать властью сам, то с удовольствием перерезал бы мне горло. — Элиас засмеялся. — Или попробовал бы, во всяком случае. Я хотел бы, чтобы он действительно попытался сделать это. Но я предан моему отцу и королевству, которое он построил, и готов ради него вынести любую боль. — Голос его внезапно сломался; на мгновение Саймону показалось, что король сейчас зарыдает. — И я страдал. Бог знает, как я страдал. Страдал, как проклятые души в аду. Я не спал… не спал…
Снова король замолчал. По опыту предыдущей паузы Саймон знал, что не должен шевелиться, несмотря на боль в коленях, прижатых к каменному полу. Когда Элиас заговорил, голос его смягчился: теперь он звучал, почти как голос обыкновенного человека.
— Послушай, мальчик, сколько тебе лет? Пятнадцать? Двадцать? Если бы Илисса осталась жива, у меня мог бы быть такой сын. Она была красивая… пугливая, как молодой жеребец, но красивая. У нас не было сына. В этом-то все и дело, знаешь ли. Теперь ему могло бы быть столько, сколько тебе. Тогда ничего этого не случилось бы.
Элиас притянул Саймона еще ближе, потом — о ужас! — потом положил холодную руку ему на голову, словно благословляя. Двойная рукоять Скорби была всего в нескольких дюймах от руки Саймона. В этом мече было что-то ужасное, и мысль о прикосновении к нему чуть не заставила Саймона с криком отшатнуться. Но еще больше его пугала возможность разбудить короля от его странного полусна, полубодрствования. Он не пошевелился даже тогда, когда Элиас начал медленно гладить его по волосам, хотя от этого по его телу побежали мурашки.
— Сын. Вот что мне было нужно. Сын, которого я смог бы вырастить, как мой отец вырастил меня, сын, который понимал бы свой долг. Дочери… — Он помолчал, потом скрежещуще вздохнул. — У меня была дочь. Когда-то. Но дочь — это не то. Ты должен надеяться, что человек, за которого она выйдет замуж, поймет… и будет хороших кровей… потому что это он будет править. А какому человеку ты бы мог завещать мир, если это не твоя плоть и кровь? И все-таки я бы попробовал. Я бы попробовал… но она не захотела. Проклятый своевольный ребенок! — Он повысил голос. — Я дал ей все — я дал ей жизнь, будь она проклята, но она убежала. И все рассыпалось в прах. Где был мой сын? Где он был?
Рука короля вцепилась в волосы Саймона, чуть не вырвав изрядный клок. Юноша закусил губу, чтобы не закричать, испуганный новым витком безумия короля. Голос Элиаса становился все громче.
— Где ты был? Я ждал, сколько было возможно. Тогда мне пришлось принять собственные меры. Король не может ждать. Где ты был? Король не может ждать! Иначе все развалилось бы. Все бы развалилось, и то, что оставил мне мой отец, было бы потеряно! — Его голос поднялся до крика. — Потеряно! — прошипел Элиас, сверля Саймона взглядом. Лицо его блестело от пота. — Потому что ты не приходил!
Кролик в зубах у лисы. Саймон ждал, сердце его громко стучало. Когда рука короля в его волосах ослабела, он наклонил голову, ожидая удара.
— Но Прейратс пришел ко мне, — прошептал Элиас. — Он предал меня в первом же испытании, но он пришел ко мне, и слова его были как дым. Был способ все исправить. — Он фыркнул. — Я-то знал, что он хочет только власти. Неужели ты не понимаешь, что так и должен поступать король, сын мой? Он использует тех, кто собирается использовать его. Это уж так. Этому учил меня мой отец, так что слушай внимательно. Я использовал его, как он использовал меня. Но теперь его план распутывается, и он надеется скрыть это от меня. А у меня есть свои пути, чтобы узнавать обо всем, понимаешь? Мне не нужны шпионы. Не нужны крестьянские мальчики, шныряющие повсюду. Даже если бы я не слышал голосов, которые воют у меня в ушах бессонными ночами — король и сам не дурак! Зачем это он отправился в Вентмут? Зачем ему снова ехать туда, как раз когда поднимается красная звезда? Что такого есть в этом Вентмуте, кроме горы и маяка? Что там может быть не сделано до сих пор? Он говорит, что это часть великого плана, но я не верю ему. Не верю ему.
Теперь Элиас задыхался, сгорбленный, плечи его двигались, как будто он пытался проглотить ком в горле и не мог. Саймон отстранился, но рука его все еще была зажата, словно в тисках. Он подумал, что смог бы вырваться, если бы дернул из всех сил, но одна только мысль о том, что может произойти, если он снова привлечет к себе внимание короля, была так ужасна, что Саймон застыл, стоя на коленях, боясь шевельнуться. Однако следующие слова короля заставили его забыть о бегстве.
— Мне следовало догадаться, что здесь что-то не так, когда он рассказал мне о мечах, — прошептал Элиас. — Я не такой дурак, чтобы бояться кухонных баек. Но этот меч моего отца — он жег меня! Как будто он был проклят. И тогда мне был дан… другой. — Скорбь висела у него на бедре, но Элиас обратил свой загнанный взгляд к потолку. — Он… изменил меня. Прейратс сказал, что это к лучшему. Сказал, что я не получу того, что он обещал мне, до тех пор пока сделка не состоится. Но теперь это во мне, как кровь в моих жилах. Это колдовская вещь. Она поет мне все ночи напролет. Даже днем этот меч как демон, скорчившийся подле меня. Проклятый клинок!
Саймон ждал, что король скажет что-нибудь еще, но Элиас снова замолчал; голова его все еще была откинута назад. Наконец, когда показалось, что король заснул или забыл, о чем шла речь, Саймон набрался мужества заговорить:
— А-а м-меч вашего отца? Г-где он?
Элиас опустил голову.
— В его могиле. — Несколько мгновений он смотрел на Саймона, потом мышцы его челюсти напряглись, в мрачной ухмылке показались зубы: — А тебе что до этого, ты, шпион? Что Прейратсу нужно знать об этом мече? Я слышал, как о нем говорили ночью. Я многое слышал. — Его пальцы стальными обручами сжали лицо Саймона. Потом король закашлялся и судорожно вздохнул, но хватка его не ослабела. — Твой хозяин гордился бы тобой, если бы ты смог удрать и рассказать ему это. Меч, значит? Меч? Он, выходит, собирается использовать меч моего отца против меня? — По лицу короля струился пот. Его глаза казались черными дырами в черепе, полном непроницаемой тьмы. — Что замышляет твой хозяин?
— Я ничего не знаю! — воскликнул Саймон. — Клянусь!
Разрушительный приступ кашля сотрясал короля. Он откинулся в кресле, отпустив лицо своего пленника; Саймон чувствовал боль ледяного ожога на том месте, где были его пальцы. Король снова закашлялся, ловя ртом воздух.
— Будь оно проклято! — тяжело дыша, сказал Элиас. — Пойди найди моего виночерпия.
Саймон замер, как испуганная мышь.
— Ты меня слышишь? — Король выпустил запястье Саймона и сердито махнул на него рукой. — Приведи монаха и прикажи ему принести мою чашу. — Он еще раз со свистом вдохнул. — Найди моего виночерпия.
Саймон отступал вдоль каменной стены, пока не оказался вне пределов досягаемости короля. Элиас снова утонул в тени, но юноша все еще чувствовал его холодное присутствие. Рука Саймона ныла в том месте, где король сжимал ее, но эта боль ничего не значила в сравнении с разрывающей сердце возможностью бежать. Он с трудом встал на ноги, и, вставая, задел стопку книг. Когда они с грохотом свалились на пол, Саймон съежился от страха, но Элиас не пошевелился.
— Приведи его! — зарычал король.
Саймон медленно двинулся к двери, уверенный, что в любой момент может услышать, как за его спиной вскакивает на ноги король. Он с трудом дошел до площадки, где его уже не было видно с кресла, потом он, не помнил как, оказался на лестнице. Он даже не стал брать свой факел, хотя мог до него дотянуться, и побежал вниз в полной темноте, ступая так же твердо, как если бы шел по ровной поляне в ясный солнечный день. Он был свободен! Все уже казалось безнадежным, но он был свободен! Свободен!
На ступеньках, как раз под первой площадкой, стояла маленькая темноволосая женщина. Он поймал быстрый взгляд желтоватых глаз, когда она уступала ему дорогу. Женщина молча смотрела ему вслед.
Он с разбегу ударил двери ногой и вырвался в туманный, залитый лунным светом Внутренний двор, чувствуя себя так, словно мог раскинуть крылья и взвиться в затянутое облаками небо. Он сделал всего два шага, когда тихие, как кошки, фигуры в черных плащах возникли рядом с ним. Они схватили его так же крепко, как это сделал король, прижав его руки к бокам. Белые лица бесстрастно смотрели на него. Норны, казалось, вовсе не были удивлены, что поймали неизвестного смертного на ступенях башни Хьелдина.
Когда Рейчел в страхе отскочила назад, узел вырвался из ее рук и упал на каменный пол. Она вздрогнула от произведенного шума.
Стук шагов становился громче, свет просочился в туннель. Через мгновение они будут здесь! Прижавшись спиной к трещине в каменной стене, Рейчел огляделась в поисках места, куда она могла бы спрятать свою лампу. В конце концов она поставила предательский светильник на пол и прикрыла его полой плаща. Она понадеялась, что при свете факелов они не заметят тонкого лучика, выбивающегося из-под плотной ткани. Рейчел сжала зубы и молилась про себя. От маслянистого запаха лампы ей было нехорошо.
Люди, приближавшиеся к ней, шли ленивой походкой — слишком ленивой, чтобы не заметить старую женщину, прячущуюся под собственным плащом, — в этом она была совершенно убеждена.
— Говори. — Изо рта короля вырвалось облако пара, как у дракона, хотя в комнате было не так уж и холодно. — Кто ты?
Саймон пытался найти подходящие слова, но нс мог издать ни звука. Это просто кошмар, ужасный сон, от которого он никак не может проснуться.
— Говори, черт возьми, кто ты? — Глаза короля сузились, их сияние почти поглотили тени, скрывавшие его лицо.
— Н-н-никто, — заикаясь пробормотал Саймон. — Я… я… я… н-никто.
— Да ну? — в голосе короля был оттенок мрачного веселья. — А что привело тебя сюда?
В голове Саймона не было ни единой мысли или оправдания.
— Н-ничего.
— Ты никто… и пришел низачем, — тихо засмеялся Элиас — звук разорванного пергамента. — Тогда ты попал куда следует. Здесь много безымянных. — Он подтянул Саймона поближе. — Дай взглянуть на тебя.
Саймон был вынужден повернуться, чтобы прямо посмотреть на короля. Трудно было как следует разглядеть его в слабом свете далекого факела, но Саймон подумал, что король уже мало похож на человека. От его бледной руки исходило сияние, слабое, как свечение болотной воды, и, хотя в комнате было сыро и прохладно, кожа короля была покрыта каплями пота. Тем не менее рука Элиаса была сильной и мускулистой; его пальцы сжимали запястье Саймона каменной хваткой.
Какая-то тень лежала у ног короля, длинная черная тень. Ножны. Саймон чувствовал, что находится внутри них, смутно, но безошибочно. Это было ощущение сродни зовущему издалека голосу. Эта песня достигала дальних уголков его мозга, но он знал, что не может позволить зачаровать себя. Настоящая опасность была гораздо более близкой.
— Молод, я вижу, — медленно сказал Элиас. — И белокожий. Кто ты? Черный риммер Прейратса или тритинг?
Саймон покачал головой, но ничего не сказал.
— Мне все равно, — пробормотал Элиас. — Какие бы орудия Прейратс ни избирал для своей работы, мне все равно. — Прищурившись, он посмотрел в лицо Саймону. — Вижу, ты не хочешь говорить. Конечно, я знаю, почему ты здесь. — Он хрипло засмеялся: — У этого проклятого священника повсюду шпионы. Почему бы ему не оставить одного из них в собственной башне? Он держит здесь вещи, которые скрывает даже от своего короля.
Хватка Элиаса на мгновение ослабла. Сердце Саймона снова забилось в надежде, что ему удастся освободиться, но король просто устраивался поудобнее; прежде чем Саймон успел сделать что-нибудь большее, чем просто подумать о возможности бегства, пальцы снова сжались.
По крайней мере за этим стоит следить, сказал себе Саймон, не желая терять надежду. Ох, только бы я смог открыть дверь внизу, если все-таки вырвусь.
Внезапный рывок швырнул Саймона на колени.
— Вниз, мальчик, чтобы мне не приходилось вытягивать шею. Твой король устал, у него болят кости. — Он немного помолчал. — Странно. У тебя лицо не риммера и не тритинга. Ты больше похож на одного из моих эркинландских крестьян. Эти рыжие волосы! Говорят, давным-давно степняки жили в Эркинланде…
Ощущение сна вернулось. Как мог король в темноте видеть цвет его волос? Саймон старался дышать ровно и сдерживать свой страх. Он стоял лицом к лицу с драконом, настоящим драконом, а не человеком, как этот. Кроме того, он выжил в черном ужасе туннелей. Он должен сохранять мужество и дожидаться удобного случая.
— Когда-то весь Эркинланд — и весь Светлый Ард — были степями, — проскрежетал Элиас. — Ничего, кроме жалких племен: кочующие от пастбища к пастбищу дикари-конокрады. — Он глубоко вздохнул, дыхание его отдавало металлом. — Потребовалась сильная рука, чтобы изменить это. Сильные руки нужны, чтобы построить королевство. Ты думаешь, что жители холмов Наббана не плакали и не скулили, когда в первый раз увидели гвардейцев императора? Но их дети были благодарны, а дети их детей не знали ничего другого.
Саймон не понимал смысла того, что говорил король, но ощутил трепет надежды, когда глубокий голос снова замер и наступила тишина. Переждав несколько мгновений, Саймон осторожно потянул руку, но ее все еще держали. Глаза короля были прикрыты, подбородок опустился на грудь, но он не спал.
— И посмотри, что построил мой отец, — внезапно сказал Элиас. Глаза его широко раскрылись, как будто он смотрел сквозь стены темной комнаты. — Империю, о которой старые наббанайцы могли только мечтать. Он изваял ее собственным мечом и сумел защитить от завистливых людей и мстительных бессмертных. Слава Эйдону! Но он был человеком — человеком! — Пальцы короля так сжались, что кость Саймона чуть не треснула. — И он отдал ее мне, чтобы я ухаживал за ней — так же как старый крестьянин отдает сыну клочок земли и корову. Мой отец отдал мне целый мир! Но этого было недостаточно, нет, недостаточно было, чтобы я держал его королевство и защищал его границы, нет, этого недостаточно, это только часть, этого недостаточно.
Элиас казался уже совершенно потерянным. Он бубнил себе под нос, как будто разговаривал со старым приятелем. Саймон подумал, что он пьян, но от короля не пахло вином. Только этот странный металлический запах… Саймон задыхался, чувствуя себя в западне. Собирается ли сумасшедший король держать его здесь, пока не вернется Прейратс? Или Элиас, устав от болтовни, сам покажет пойманному шпиону силу королевского правосудия?
— Вот чего никогда не поймет твой хозяин Прейратс, — продолжал Элиас. — Преданность. Преданность человеку или преданность делу. Думаешь, его волнует, что с тобой случится? Конечно нет — даже такой крестьянский парнишка, как ты, не может быть настолько тупым. С первого взгляда на алхимика ясно, что он предан только самому себе. И вот в чем он не понимает меня. Он служит мне только потому, что у меня есть власть: если бы он мог обладать властью сам, то с удовольствием перерезал бы мне горло. — Элиас засмеялся. — Или попробовал бы, во всяком случае. Я хотел бы, чтобы он действительно попытался сделать это. Но я предан моему отцу и королевству, которое он построил, и готов ради него вынести любую боль. — Голос его внезапно сломался; на мгновение Саймону показалось, что король сейчас зарыдает. — И я страдал. Бог знает, как я страдал. Страдал, как проклятые души в аду. Я не спал… не спал…
Снова король замолчал. По опыту предыдущей паузы Саймон знал, что не должен шевелиться, несмотря на боль в коленях, прижатых к каменному полу. Когда Элиас заговорил, голос его смягчился: теперь он звучал, почти как голос обыкновенного человека.
— Послушай, мальчик, сколько тебе лет? Пятнадцать? Двадцать? Если бы Илисса осталась жива, у меня мог бы быть такой сын. Она была красивая… пугливая, как молодой жеребец, но красивая. У нас не было сына. В этом-то все и дело, знаешь ли. Теперь ему могло бы быть столько, сколько тебе. Тогда ничего этого не случилось бы.
Элиас притянул Саймона еще ближе, потом — о ужас! — потом положил холодную руку ему на голову, словно благословляя. Двойная рукоять Скорби была всего в нескольких дюймах от руки Саймона. В этом мече было что-то ужасное, и мысль о прикосновении к нему чуть не заставила Саймона с криком отшатнуться. Но еще больше его пугала возможность разбудить короля от его странного полусна, полубодрствования. Он не пошевелился даже тогда, когда Элиас начал медленно гладить его по волосам, хотя от этого по его телу побежали мурашки.
— Сын. Вот что мне было нужно. Сын, которого я смог бы вырастить, как мой отец вырастил меня, сын, который понимал бы свой долг. Дочери… — Он помолчал, потом скрежещуще вздохнул. — У меня была дочь. Когда-то. Но дочь — это не то. Ты должен надеяться, что человек, за которого она выйдет замуж, поймет… и будет хороших кровей… потому что это он будет править. А какому человеку ты бы мог завещать мир, если это не твоя плоть и кровь? И все-таки я бы попробовал. Я бы попробовал… но она не захотела. Проклятый своевольный ребенок! — Он повысил голос. — Я дал ей все — я дал ей жизнь, будь она проклята, но она убежала. И все рассыпалось в прах. Где был мой сын? Где он был?
Рука короля вцепилась в волосы Саймона, чуть не вырвав изрядный клок. Юноша закусил губу, чтобы не закричать, испуганный новым витком безумия короля. Голос Элиаса становился все громче.
— Где ты был? Я ждал, сколько было возможно. Тогда мне пришлось принять собственные меры. Король не может ждать. Где ты был? Король не может ждать! Иначе все развалилось бы. Все бы развалилось, и то, что оставил мне мой отец, было бы потеряно! — Его голос поднялся до крика. — Потеряно! — прошипел Элиас, сверля Саймона взглядом. Лицо его блестело от пота. — Потому что ты не приходил!
Кролик в зубах у лисы. Саймон ждал, сердце его громко стучало. Когда рука короля в его волосах ослабела, он наклонил голову, ожидая удара.
— Но Прейратс пришел ко мне, — прошептал Элиас. — Он предал меня в первом же испытании, но он пришел ко мне, и слова его были как дым. Был способ все исправить. — Он фыркнул. — Я-то знал, что он хочет только власти. Неужели ты не понимаешь, что так и должен поступать король, сын мой? Он использует тех, кто собирается использовать его. Это уж так. Этому учил меня мой отец, так что слушай внимательно. Я использовал его, как он использовал меня. Но теперь его план распутывается, и он надеется скрыть это от меня. А у меня есть свои пути, чтобы узнавать обо всем, понимаешь? Мне не нужны шпионы. Не нужны крестьянские мальчики, шныряющие повсюду. Даже если бы я не слышал голосов, которые воют у меня в ушах бессонными ночами — король и сам не дурак! Зачем это он отправился в Вентмут? Зачем ему снова ехать туда, как раз когда поднимается красная звезда? Что такого есть в этом Вентмуте, кроме горы и маяка? Что там может быть не сделано до сих пор? Он говорит, что это часть великого плана, но я не верю ему. Не верю ему.
Теперь Элиас задыхался, сгорбленный, плечи его двигались, как будто он пытался проглотить ком в горле и не мог. Саймон отстранился, но рука его все еще была зажата, словно в тисках. Он подумал, что смог бы вырваться, если бы дернул из всех сил, но одна только мысль о том, что может произойти, если он снова привлечет к себе внимание короля, была так ужасна, что Саймон застыл, стоя на коленях, боясь шевельнуться. Однако следующие слова короля заставили его забыть о бегстве.
— Мне следовало догадаться, что здесь что-то не так, когда он рассказал мне о мечах, — прошептал Элиас. — Я не такой дурак, чтобы бояться кухонных баек. Но этот меч моего отца — он жег меня! Как будто он был проклят. И тогда мне был дан… другой. — Скорбь висела у него на бедре, но Элиас обратил свой загнанный взгляд к потолку. — Он… изменил меня. Прейратс сказал, что это к лучшему. Сказал, что я не получу того, что он обещал мне, до тех пор пока сделка не состоится. Но теперь это во мне, как кровь в моих жилах. Это колдовская вещь. Она поет мне все ночи напролет. Даже днем этот меч как демон, скорчившийся подле меня. Проклятый клинок!
Саймон ждал, что король скажет что-нибудь еще, но Элиас снова замолчал; голова его все еще была откинута назад. Наконец, когда показалось, что король заснул или забыл, о чем шла речь, Саймон набрался мужества заговорить:
— А-а м-меч вашего отца? Г-где он?
Элиас опустил голову.
— В его могиле. — Несколько мгновений он смотрел на Саймона, потом мышцы его челюсти напряглись, в мрачной ухмылке показались зубы: — А тебе что до этого, ты, шпион? Что Прейратсу нужно знать об этом мече? Я слышал, как о нем говорили ночью. Я многое слышал. — Его пальцы стальными обручами сжали лицо Саймона. Потом король закашлялся и судорожно вздохнул, но хватка его не ослабела. — Твой хозяин гордился бы тобой, если бы ты смог удрать и рассказать ему это. Меч, значит? Меч? Он, выходит, собирается использовать меч моего отца против меня? — По лицу короля струился пот. Его глаза казались черными дырами в черепе, полном непроницаемой тьмы. — Что замышляет твой хозяин?
— Я ничего не знаю! — воскликнул Саймон. — Клянусь!
Разрушительный приступ кашля сотрясал короля. Он откинулся в кресле, отпустив лицо своего пленника; Саймон чувствовал боль ледяного ожога на том месте, где были его пальцы. Король снова закашлялся, ловя ртом воздух.
— Будь оно проклято! — тяжело дыша, сказал Элиас. — Пойди найди моего виночерпия.
Саймон замер, как испуганная мышь.
— Ты меня слышишь? — Король выпустил запястье Саймона и сердито махнул на него рукой. — Приведи монаха и прикажи ему принести мою чашу. — Он еще раз со свистом вдохнул. — Найди моего виночерпия.
Саймон отступал вдоль каменной стены, пока не оказался вне пределов досягаемости короля. Элиас снова утонул в тени, но юноша все еще чувствовал его холодное присутствие. Рука Саймона ныла в том месте, где король сжимал ее, но эта боль ничего не значила в сравнении с разрывающей сердце возможностью бежать. Он с трудом встал на ноги, и, вставая, задел стопку книг. Когда они с грохотом свалились на пол, Саймон съежился от страха, но Элиас не пошевелился.
— Приведи его! — зарычал король.
Саймон медленно двинулся к двери, уверенный, что в любой момент может услышать, как за его спиной вскакивает на ноги король. Он с трудом дошел до площадки, где его уже не было видно с кресла, потом он, не помнил как, оказался на лестнице. Он даже не стал брать свой факел, хотя мог до него дотянуться, и побежал вниз в полной темноте, ступая так же твердо, как если бы шел по ровной поляне в ясный солнечный день. Он был свободен! Все уже казалось безнадежным, но он был свободен! Свободен!
На ступеньках, как раз под первой площадкой, стояла маленькая темноволосая женщина. Он поймал быстрый взгляд желтоватых глаз, когда она уступала ему дорогу. Женщина молча смотрела ему вслед.
Он с разбегу ударил двери ногой и вырвался в туманный, залитый лунным светом Внутренний двор, чувствуя себя так, словно мог раскинуть крылья и взвиться в затянутое облаками небо. Он сделал всего два шага, когда тихие, как кошки, фигуры в черных плащах возникли рядом с ним. Они схватили его так же крепко, как это сделал король, прижав его руки к бокам. Белые лица бесстрастно смотрели на него. Норны, казалось, вовсе не были удивлены, что поймали неизвестного смертного на ступенях башни Хьелдина.
Когда Рейчел в страхе отскочила назад, узел вырвался из ее рук и упал на каменный пол. Она вздрогнула от произведенного шума.
Стук шагов становился громче, свет просочился в туннель. Через мгновение они будут здесь! Прижавшись спиной к трещине в каменной стене, Рейчел огляделась в поисках места, куда она могла бы спрятать свою лампу. В конце концов она поставила предательский светильник на пол и прикрыла его полой плаща. Она понадеялась, что при свете факелов они не заметят тонкого лучика, выбивающегося из-под плотной ткани. Рейчел сжала зубы и молилась про себя. От маслянистого запаха лампы ей было нехорошо.
Люди, приближавшиеся к ней, шли ленивой походкой — слишком ленивой, чтобы не заметить старую женщину, прячущуюся под собственным плащом, — в этом она была совершенно убеждена.