– А ты, оказывается, не теряла времени даром. Болтала с ними, пока мы спали? – спросила Розалинда. – Ну что ж, нам так даже лучше…
Петра не обратила на ее слова никакого внимания и продолжала свое:
– У них, правда, не у всех это хорошо получается… Хотя у большинства – как у вас с Дэвидом… Но у нее – гораздо лучше, чем у остальных… А еще у нее есть двое детей, и она думает, что у них это будет получаться совсем здорово… Только они еще пока очень маленькие. Но она думает, что даже и у них не будет получаться так здорово, как у меня. Она говорит, что так ярко рисовать картинки мыслями, как я, у них вообще никто не умеет!
– Ну насчет яркости - это меня не удивляет, – вздохнула Розалинда, – но тебе надо научиться рисовать их хорошо и… не так громко…
Петра пропустила это мимо ушей.
– Она сказала, что я стану рисовать их еще лучше, только для этого нужно много… много… работать. И когда я вырасту, у меня будут дети, которые тоже будут уметь рисовать такие картинки… Еще лучше!…
– Вот как? – задумчиво сказала Розалинда. – А зачем это? Ведь это ничего не принесет, – с горечью добавила она, – кроме… кроме горя и страданий…
– В Селандии это не так! – твердо сказала на это Петра. – Она говорит, что там у них все хотят это делать, как можно лучше… А те, кто умеет плохо, стараются научиться!
Это нам было более или менее понятно. Я вспомнил рассказы Акселя о тех местах, где про отклонения думают, что они-то и есть НОРМА, а все остальные – мутанты.
– Она говорит, – твердила свое Петра, – что те, кто могут разговаривать только словами, что они… они что-то ут… утрачивают… Она говорит, мы должны жалеть их, потому что они никогда не смогут понимать друг друга, как мы… Они всегда будут только сами с собой… Никогда не сумеют быть… быть вместе!
– По правде говоря, сейчас мне как-то не до того, чтобы жалеть их, – заметил я.
– Она говорит, мы должны их жалеть, потому что по сравнению с нами они живут скучно и совсем неинтересно, – наставительно произнесла Петра явно чужую фразу.
Мы не стали с ней спорить. Многое из того, что она говорила, нам было трудно понять, наверно, она и сама понимала далеко не все. Но одно было ясно: эти селандцы, кто бы там они ни были, явно считали себя на порядок выше остальных. Я теперь понимал, что Мишель и Розалинда были правы, уловив их отношение к нам, как к «примитивным». Похоже, они и впрямь считали всех жителей Лабрадора чуть ли не дикарями.
Когда появились первые звезды, мы тронулись в путь, по-прежнему продираясь сквозь заросли кустарников и гигантской травы на юго-запад. Помня то, что нам сказал Мишель, мы старались ехать очень тихо и вздрагивали при каждом постороннем звуке. В течение нескольких миль все было тихо и спокойно, разве что какой-нибудь зверек пробегал под копытами наших лошадей.
Часа через три темнота сгустилась, и проехав еще немного, мы наткнулись на почти сплошную стену деревьев. Мы еще не успели сообразить, ехать ли нам напрямик или пытаться объехать эту, казалось, непреодолимую чащу, как где-то рядом прогремел выстрел. Пуля просвистела у нас над головами, и лошади рванулись так, что я едва не вылетел из корзины. Веревка, которой они были связаны друг с другом, порвалась и та лошадь, что шла сзади, кинулась прямо в лес, но потом свернула куда-то влево. Наша ринулась вслед за ней. Нам ничего не оставалось, кроме как вцепиться изо всех сил в края корзины и стараться прятать головы от комьев земли и камней, летевших градом из-под копыт. Сзади прогремел еще один выстрел, и мы полетели во весь опор…
Эта бешеная скачка продолжалась до тех пор, пока выстрел не раздался впереди нас – где-то слева. Лошади дернулись вправо и устремились в самую чащу. Мы пригнулись как можно ниже, когда толстые ветки и сучья захлестали по корзинам.
К счастью, мы въехали в лес как раз в том самом месте, где громадные деревья росли не таким сплошняком, а оставляли прогалины, но все равно это был какой-то кошмар. Лошади объезжали только большие деревья, а все остальные сминали своим весом, и нас трясло и швыряло во все стороны.
Постепенно галоп сменился рысью, но удержать лошадей было невозможно – выстрелы здорово напугали их, и они неудержимо неслись вперед. Мне приходилось изо всех сил упираться руками и ногами в стенки корзины, чтобы не вылететь из нее, и я боялся даже на секунду высунуться и оглядеться: на такой скорости любой толстый сук мог запросто снести голову с плеч.
Я не знал даже, гнался ли за нами кто-нибудь, но, по-моему, сзади нас никого не было. Вряд ли обычная лошадь выдержала бы такую скачку, да и вообще продралась бы сквозь этот чертов лес.
Наконец, лошади немного успокоились и стали более осторожно выбирать дорогу. Розалинда высунулась из корзины и ухитрилась схватить вожжи. Животные пошли шагом, и мы выехали на узкую просеку. В темноте трудно было определить, куда ведет эта дорога, и мы долго не могли решить: ехать по ней или лучше не рисковать? Наконец, мы все-таки свернули с нее, и тут же треск веток заставил нас схватиться за луки. Но оказалось, что наша вторая лошадь, которая, как ни в чем ни бывало, пристроилась сзади, будто веревка, связывающая ее с нашей, была цела.
Лес постепенно редел. То и дело стали попадаться ручейки, замелькали просеки. Похоже, мы были уже в Джунглях. Рискнут ли наши преследователи идти за нами дальше, мы не знали, а связаться с Мишелем не могли: должно быть, он спал. Мы подумали, не пора ли нам избавиться от наших громадин, о которых наверняка уже прошел слух на много миль вокруг. Может, стоило пустить их по дороге, а самим пешком двинуться в другую сторону? Решиться на это было нелегко, ведь избавляться от лошадей, не зная, прекратилась ли погоня, было глупо. С другой стороны, если даже они погоняться за нами, то догнать смогут и лошадей, причем довольно быстро: ведь за день они успевают проехать гораздо большее расстояние, чем мы за ночь. Мы не знали, что делать… Но мы так устали, а перспектива тащиться пешком так мало привлекала нас, что мы нерешительно продолжали топтаться на месте. Попробовали было еще раз связаться с Мишелем, но без толку. В конце концов выбирать пришлось не нам…
Лошади потихоньку сами двинулись вперед по просеке. Деревья смыкались верхушками над нашими головами, и мы ехали, как в тоннеле, почти ничего не различая впереди. Неожиданно что-то тяжелое и бесформенное упало на меня сверху, и я распластался на дне корзины. Огромная тяжесть придавила меня, и я не мог не то что дотянуться до лука, но даже просто шевельнуться. Я напрягся изо всех сил, чуть-чуть приподнялся, но в этот миг в голове у меня что-то взорвалось, и я потерял сознание.
ГЛАВА 14
Очень медленно я пришел в себя и сразу услышал Розалинду. Настоящую Розалинду – робкую, доверчивую, открытую. Та, другая – уверенная в себе, практичная, сильная и независимая – была всего-навсего ее собственным созданием. Я видел, видел и чувствовал уже давно, что она начала искусственно создавать этот образ, будучи на самом деле очень ранимым, робким, хотя по-своему и решительным подростком. Раньше, чем все мы, она инстинктивно ощутила, что живет в чужом и враждебном ей мире, и стала сознательно готовить себя к тому, что рано или поздно ей придется встретиться с этой враждебностью лицом к лицу. Шаг за шагом она создавала себе броню. Я видел, как она находила все новые и новые средства защиты, как упорно она лепила свой образ. Создала она его в конце концов так искусно, так тщательно продуманно, что редко позволяла себе снимать эту маску, почти срослась с ней.
Я очень любил ее такой, какой она была для всех остальных. Я любил ее высокую, стройную фигуру, линию шеи и груди… Ее чудные, длинные ноги… Все это не просто нравилось мне – я любил все это… И то, как она двигалась, и тепло ее маленьких ладоней и ее улыбку. Я любил золотистую копну ее волос, матовую кожу лица, свежесть дыхания, тепло всего ее тела…
Но все это любить было легко… Даже слишком легко – это мог полюбить кто угодно… И все это нуждалось в защите… В видимости уверенности, видимости независимости, видимости силы и способности постоять за себя… Так возникла ее маска, ее «броня», которую я тоже любил, но больше восхищался, как великолепным произведением искусства. Она и в самом деле была произведением искусства, была искусственная…
И вот сейчас я услышал другую, настоящую, Розалинду, нежную, беззащитную… Она звала меня, отбросив, как ненужную шелуху, эту свою маску, шла мне навстречу, раскрывалась вплоть до самых потаенных уголков сознания…
Словами это не выразить…
Словами можно нарисовать тусклую картину телесной любви, в которой двое существуют отдельно друг от друга, как бы они не стремились слиться воедино. Передать словами любовь, любовь ее, мою, нашу, невозможно… Любовь волнами шла от нее ко мне, она захватила нас целиком, и не было между нами ни расстояния, ни различия… Мы были вместе… Мы встречались, касались друг друга внутри, проникали друг в друга и сливались в одно – мы больше не были отдельно, не было ее и меня… Были мы!… Вместе!…
Такую Розалинду не знал никто, кроме меня. Даже Мишель и все наши лишь изредка видели тень такой Розалинды, и они даже не представляли себе, чего ей стоило даже им казаться такой, какой они привыкли ее знать… Никто!… Никто не знал мою Розалинду – беззащитную, родную, любимую… Розалинду, боящуюся того, что она с собой сделала, но еще больше боящуюся столкнуться с жизнью без маски, без «брони», которая стала уже частью ее самой.
Времени у нас не было. Мы были вместе секунду – не больше… Но мы были вместе, и это главное, а сколько это продолжалось – не имеет значения… В сравнении с этим, ничто на свете не имеет значения…
Потом все кончилось, и я вернулся к реальности. Над нами было тускло-серое небо, лежал я очень неудобно, все тело затекло… Я услышал Мишеля, который, видимо, уже давно пытался связаться со мной, тревожно и настойчиво спрашивая, что с нами происходит. Я собрался с мыслями.
– Понятия не имею, – сказал я ему, – что-то вдруг ударило меня сверху… Но вроде я цел, только вот голова трещит и очень неудобно лежать…
Я чувствовал, что по-прежнему лежу на дне корзины и что-то буквально вдавило меня в ее днище.
Мишель ни черта не понял и обратился к Розалинде.
– Они спрыгнули на нас сверху, с веток – четверо или пятеро, – объяснила она, – один из них угодил прямо на голову Дэвиду…
– Кто они?! – почти выкрикнул Мишель.
– Люди из Джунглей, – к моему огромному облегчению ответила она.
– Это не в вас стреляли ночью? – спросил Мишель.
Я ответил, что в нас, но кто стрелял, я не знал.
– Наверно, это наши… – с досадой сказал он. – Я-то надеялся, что они потеряли ваш след. Мы тут собрались вместе – несколько отрядов. Все считают, что преследовать вас в Джунглях маленькими отрядами опасно, так что теперь мы пойдем все скопом – нас тут больше сотни. Выйдем, наверно, часа через четыре. Все решили, что в любом случае будет неплохо дать Джунглям хороший урок – меньше будут лезть к нам после. Постарайтесь избавиться от ваших лошадей. Пока они с вами, вам не замести следов…
– С этим советом ты слегка опоздал, – спокойно сказала Розалинда. – Я лежу связанная в корзине на одной лошади, а Дэвид – на другой.
– А где Петра? – с тревогой воскликнул Мишель.
– С ней все в порядке. Она на той же лошади, что и я, но в другой корзине. Похоже, она подружилась с парнем, который нас стережет.
– Расскажите мне подробно, по порядку, что произошло, – секунду подумав, сказал Мишель.
– Сначала они свалились на нас сверху. Потом из лесу выскочило еще человек двадцать. Они стащили нас вниз и стали гадать, что с нами делать. В конце концов они решили от нас избавиться: связали, кинули в корзины, на каждую нашу лошадь посадили по своему человеку и пустили вперед по дороге…
– Как вперед? Еще дальше в Джунгли?
– Ну да… – сказала Розалинда.
– Ну что ж, из всех дорог эта не самая худшая, – заметил с облегчением Мишель. – А как они с вами обращаются? Грубо?
– Нет. Совсем нет. Для них главное, чтобы мы не убежали. По-моему, они кое-что о нас знают, но не очень ясно представляют, что, собственно, с нами делать… Они долго спорили, но, кажется, их больше интересуют наши лошади… Тот, что едет с нами, совсем не злой. Он все время болтает с Петрой (словами, конечно)… По-моему, он слегка… ну, придурковатый…
– Вы можете что-нибудь разузнать об их планах? Что они собираются с вами делать?
– Я спрашивала у него, но он вроде и сам не знает. Ему только велели нас куда-то отвезти.
– Ну ладно… – Мишель, кажется, и сам был в растерянности. – Нам теперь остается только ждать… Правда, можно сказать ему, что мы за вами гонимся…
Я напрягся и перевернулся на живот. С трудом мне удалось подняться на ноги. Человек, сидящий в другой корзине, посмотрел на меня равнодушно.
– Н-но, пошла! – прикрикнул он на лошадь.
Неторопливо он снял с груди плетеную флягу на ремне и протянул мне. Попив воды, я вернул ему флягу, и он молча повесил ее себе на грудь.
Кое-что я уже различал вокруг. Мы ехали по довольно унылой местности. Громадный лес кончился, и деревья вокруг нас были нормальных размеров. Но даже по первому взгляду мне показалось на мгновение, что отец был прав, когда говорил о пародии на НОРМУ. Ни для одного дерева я не мог подобрать названия: стволы, ветки, листья – все было неправильным. Некоторое время по левую сторону от нас тянулся фантастический частокол из куманики, шипы которой были размером с лопату. В другом месте земля была похожа на высохшее русло реки, усеянное крупной галькой, но когда мы подъехали ближе, «галька» оказалась шаровидными грибами, растущими так тесно, что между ними не было ни просвета, ни щелочки. Встречались деревья с такими мягкими стволами, что росли они не вверх, а стелились по земле. Тут и там попадались сморщенные, искривленные деревца, которым на вид было по сто-двести лет, если не больше…
Я исподтишка глянул на своего провожатого. На вид он был вполне нормальный, разве что весь в грязи. Одежда его была сильно измазана, а местами разорвана. Он перехватил мой взгляд.
– Первый раз в Джунглях? А, парень?
– Да, – сказал я. – Тут везде… так?
– Тут везде по-разному, – усмехнулся он, – на то они и Джунгли… Нигде не растет тут ничего одинакового… Пока что.
– Что значит «пока что»? – не понял я.
– Ну, со временем кое-что становится постоянным. Ведь и Дикая Земля тоже была когда-то Джунглями. Но теперь она постепенно приходит в норму. Видно, и те места, откуда ты родом, тоже были когда-то вроде Диких, но постепенно пришли в норму. Все со временем становится на свое место… Только медленно… Ну, да ведь Богу-то торопиться некуда…
– Богу? – неуверенно протянул я. – Но нас всегда учили, что в Джунглях… сам дьявол…
– Ну да, они так всегда говорят, – перебил он меня, – только все это чушь, парень! Дураки вас учат! Остолопы! Ничему их Кара не научила! Ведь Древние тоже думали, что они самые правильные. Считали, что только они знают, как надо жить… Напридумывали себе всяких удобств, разных там штуковин… Хотели быть поумнее Бога, – он усмехнулся, – а ничего не вышло, парень! Они думали, что сами лучше всех, дескать, последнее слово Божье… Но Бог еще последнего слова не сказал! А когда скажет, сам умрет… Но пока что он не умер, и потому все вокруг меняется – все, что живет и растет. Когда ваши кретины хотят, чтобы все застыло на каком-то, по-ихнему, нормальном уровне, они много на себя берут… Много берут на себя, ты понял, парень? Кара ведь постигла Древних не зря, а чтоб помнили: ничего нет вечного, все меняется и должно меняться… Господь увидел, что дело не туда пошло, ну и стер все – авось, мол, в следующий раз выйдет лучше… – он помолчал немного, словно обдумывая то, что сказал, потом продолжал – Не до конца, правда, стер, кое-где опять то же самое получается… Скажем, там, откуда ты родом… Там ведь опять думают, что они, мол, самые правильные… Ну, да ничего! Он им еще покажет!…
Я слушал его молча и думал о том, что когда-то говорил мне Аксель. И впрямь все везде считали, что именно они точно знают мысли и планы Божьи, словно он им лично о них рассказывал. Мой собеседник тем временем никак не мог успокоиться. Он широким жестом обвел весь пейзаж вокруг нас, и тут я неожиданно увидел его отклонение – на правой руке у него не хватало трех пальцев.
– Когда-нибудь, – сказал он торжественно, – из всего этого что-то выйдет. Все будет новое! Кара была хорошей встряской, чтобы начать все иначе… Они там, у вас, дождутся новой Кары, помяни мое слово, – выпалил он, точь-в-точь, как старый Джейкоб…
– Но… зачем же нужна новая Кара? – собравшись с мыслями, спросил я.
– Да за тем, что ваши, как и Древние, на каждое изменение налагают запрет… Они ведь считают себя совершенством, кретины! Говорят: «Мы – образ и подобие Божье…». Выходит, по-ихнему, путь окончен? Все? Приехали? Дальше дороги нет? Но ведь это же ересь, парень? Ведь они из жизни хотят выжечь саму жизнь!
Услыхав про «ересь», я понял, что опять столкнулся с каким-то очередным вероучением, и мне стало скучно. Я решил перевести разговор на дела житейские и попытаться выяснить, почему они нас связали и куда тащат? Но он и сам ничего не знал толком и твердил лишь, что так всегда поступают поначалу с теми, кто вторгается в пределы Джунглей. Я немного поразмыслил над его словами и связался с Мишелем.
– Что, по-твоему, мы должны им сказать? – спросил я. – Они наверняка будут нас допрашивать или, во всяком случае, расспрашивать, увидят, что физически мы нормальны, и нам придется дать какое-то объяснение, почему мы сбежали.
– Думаю, лучше сказать им правду, – ответил он. – Не всю, конечно, а примерно так, как Кэт и Салли. Словом, скажите им только в общих чертах и немного – только чтобы звучало правдоподобно.
– Ладно, – сказал я. – Петра, ты поняла? Скажешь им, что можешь рисовать мысли-картинки только для меня и Розалинды, а про Мишеля и тех… ну, из Селандии, ни слова!
– Те из Селандии уже идут к нам на помощь, – объявила Петра. – Они уже не так далеко, как прежде.
Мишель отнесся к этому скептически.
– Все это, конечно, хорошо, – сказал он, – но похоже на какую-то сказку… Так или иначе, о них – ни слова!
– Ладно, – согласилась Петра.
Мы посовещались, стоит ли говорить нашим провожатым про погоню за нами, и в конце концов, решили сказать. Мой страж принял эту весть спокойно и безо всякого удивления.
– Ладно, – сказал он, – это нам только на руку.
Почему «на руку» он не объяснил, а я не стал спрашивать, и мы ехали молча. Петра принялась болтать со своей «подругой» из Селандии, и мы сразу почувствовали, что расстояние между ними сильно сократилось. Петре уже не нужно было пользоваться всей своей феноменальной силой, а, кроме того, я впервые уловил какие-то обрывки мыслей оттуда, с другой стороны. Розалинда тоже что-то ухватила и, собрав всю свою мощь, попыталась задать какой-то вопрос. Неизвестная услышала ее, тут же усилила свою передачу, и мы впервые услыхали ее «голос».
Она была очень довольна, что наконец-то связалась с нами, и хотела узнать все, что не сумела растолковать ей Петра. Розалинда, как могла, попыталась подробно рассказать ей о нас и о нашем теперешнем положении. Закончила она тем, что прямой опасности пока вроде бы нет.
– Будьте осторожны, – посоветовала та. – Соглашайтесь на все, что вам предложат, тяните время. Преувеличивайте опасность, которой вы подвергаетесь со стороны ваших. Трудно советовать, не зная обычаев племени, которое вас схватило. Но большинство отклонений не любят нормы – везде и повсюду. Так что хуже не будет, если вы преувеличите степень вашего отличия от «нормальных». Но самое главное – девочка. Любой ценой сохраните ее! Мы никогда не сталкивались с передачами такой силы! Как ее зовут?
Розалинда передала имя Петры по буквам и спросила:
– Кто вы такие? Что это за Селандия?
– Вы можете назвать нас Новыми Людьми, – последовал ответ. – Мы такие же, как вы. Мы умеем думать вместе. И мы хотим создать новый мир, отличающийся от всего, что было раньше. Не такой, как у тех, кого вы называете Древними.
– Стало быть, вы и есть то, что стремился создать Господь? – спросил я не без умысла, полагая, что сейчас начнется еще один «вариант» уже изрядно поднадоевшей мне песни о «путях Господних». Но услышали мы совсем другое.
– Этого мы не знаем, – прозвучал ответ. – Да и кто может это знать? Но мы уверены, что сумеем создать мир, лучше того, в котором жили Древние. Они ведь немногим отличались от дикарей. Во всяком случае, были так же закрыты друг от друга, каждый жил, словно в панцире. Они могли общаться друг с другом только с помощью слов, да и тут было множество барьеров: разные языки, разные веры. Некоторые, правда, были способны мыслить, но это были одиночки. Пока они жили, как дикари, это им не очень мешало, но чем совершеннее становился мир, тем труднее становилось им. В лучшем случае они могли объединяться в какие-то группы, но быть вместе они не могли. Они враждовали друг с другом, ничего не видя, кроме своих догм, да и как могло быть иначе? Ведь между ними не было понимания, и в этом смысле они не так уж далеко ушли от животных… Поэтому они и погибли – не могли не погибнуть… Даже если бы не случилось то, что вы называете Карой, рано или поздно… Это была тупиковая ветвь, и она уничтожила бы сама себя…
Я снова подумал, что эти селандцы, называющие себя Новыми людьми, очень уж высокого мнения о себе. Мне трудно было принять то, что она говорила: ведь мне с детства внушали совершенно противоположное представление о Древних, и я не мог так сразу от него отказаться. Пока я с трудом переваривал все это, Розалинда спросила:
– Ну, а вы? Вы-то откуда взялись?
– Нашим предкам в каком-то смысле повезло, – услышали мы в ответ. – Они жили на острове, вернее на двух островах, вдалеке от Большой Земли. Они тоже не избежали… Кары, но Кара лишь задела их – они ведь были далеко от большинства стран и городов Древних. Сперва они тоже были отброшены к почти первобытному состоянию, но немного погодя (мы и сами не знаем почему) появились такие, как мы, умеющие думать вместе. Со временем те, кто умел делать это лучше, находили других, которые лишь в слабой степени владели этой способностью, и помогали им. Это умение передавалось их детям, и от поколения к поколению мы становились все совершеннее, все сильнее в этой нашей способности. Позже мы сами начали искать себе подобных в других краях, и только тогда мы поняли, как нам повезло, что мы оказались в стороне от больших городов и стран. Раньше помочь тем, кто жил далеко от нас, было трудно, почти невозможно. Правда, некоторые умудрялись до нас добираться… Но вскоре у нас появились машины, такие же, как у Древних, и кое кого мы могли спасти. Теперь мы пытаемся спасти каждого, с кем можем связаться. Но нам никогда еще не удавалось вступить в контакт на таком огромном расстоянии. Даже мне еще пока очень трудно говорить с вами. Скоро будет легче, но сейчас я почти на пределе, поэтому я заканчиваю. Помните, главное – девочка! Такого мы еще не встречали, и она очень нужна нам. Любой ценой, слышите – любой, вы должны сберечь ее!
На этом она закончила передачу, и наступившую тишину нарушила Петра:
– Это она обо мне! – объявила она с такой силой, что мы чуть не потеряли сознание.
– Ох!… Тише, детка… – придя в себя, попросила ее Розалинда. – Мы ведь пока еще на наткнулись на Волосатого Джека, что ж ты так кричишь?! Мишель, – позвала она, – ты все слышал?
– Да, – задумчиво протянул он, – звучало это как-то… высокомерно, что ли… Словно она читала лекцию детям… И потом, уж очень они далеко от нас. Право, не знаю, как они сумеют добраться до вас вовремя. Погоня начнется через несколько минут – мы уже верхом.
Наши лошади по-прежнему шагали неторопливой рысью. Окружающая нас местность оставалась такой же странной для тех, кто привык к НОРМЕ. Кое-что было даже более фантастичным, чем те отклонения, про которые мне рассказывал когда-то Аксель. Я невольно испытал облегчение, когда мы, наконец, выехали на открытую местность, хотя и тут травы и кусты были непохожи на нормальные.
Лишь один раз мы остановились и сделали короткий привал. Часа через два мы подъехали к реке. С нашей стороны спуск к реке был пологий, а с противоположной – обрывистый, почти отвесный, сплошь покрытый какими-то острыми красноватыми камнями. Мы поехали вдоль берега, вниз по течению. Примерно через четверть мили замелькали деревья, похожие на огромные груши – все ветки росли у них наверху, образуя нечто вроде шапок на верхушках стволов. Наш провожатый спрыгнул на землю и повел лошадей к воде. Мы благополучно переправились через реку, она в этом месте была не особенно глубокой, но ехали не прямо, а забирая влево, туда, где на другой стороне виднелся узкий проход в крутом, как стена, склоне. Когда мы подъехали ближе, этот проход оказался еще более узким, чем казался издали. Я поначалу не представлял даже, как мы будем по нему пробираться. И в самом деле, порой наши корзины задевали за стены ущелья, и мы с трудом протискивались вперед. Метров через полтораста мы выехали из ущелья, и дорога пошла в гору. Поднявшись на гору, мы очутились на открытой равнине, и дорогу нам преградили шестеро или семеро мужчин с луками в руках. Они изумленно взирали на наших громадных лошадей и, по-моему, были не прочь дать деру. Не доезжая до них, мы остановились.
Петра не обратила на ее слова никакого внимания и продолжала свое:
– У них, правда, не у всех это хорошо получается… Хотя у большинства – как у вас с Дэвидом… Но у нее – гораздо лучше, чем у остальных… А еще у нее есть двое детей, и она думает, что у них это будет получаться совсем здорово… Только они еще пока очень маленькие. Но она думает, что даже и у них не будет получаться так здорово, как у меня. Она говорит, что так ярко рисовать картинки мыслями, как я, у них вообще никто не умеет!
– Ну насчет яркости - это меня не удивляет, – вздохнула Розалинда, – но тебе надо научиться рисовать их хорошо и… не так громко…
Петра пропустила это мимо ушей.
– Она сказала, что я стану рисовать их еще лучше, только для этого нужно много… много… работать. И когда я вырасту, у меня будут дети, которые тоже будут уметь рисовать такие картинки… Еще лучше!…
– Вот как? – задумчиво сказала Розалинда. – А зачем это? Ведь это ничего не принесет, – с горечью добавила она, – кроме… кроме горя и страданий…
– В Селандии это не так! – твердо сказала на это Петра. – Она говорит, что там у них все хотят это делать, как можно лучше… А те, кто умеет плохо, стараются научиться!
Это нам было более или менее понятно. Я вспомнил рассказы Акселя о тех местах, где про отклонения думают, что они-то и есть НОРМА, а все остальные – мутанты.
– Она говорит, – твердила свое Петра, – что те, кто могут разговаривать только словами, что они… они что-то ут… утрачивают… Она говорит, мы должны жалеть их, потому что они никогда не смогут понимать друг друга, как мы… Они всегда будут только сами с собой… Никогда не сумеют быть… быть вместе!
– По правде говоря, сейчас мне как-то не до того, чтобы жалеть их, – заметил я.
– Она говорит, мы должны их жалеть, потому что по сравнению с нами они живут скучно и совсем неинтересно, – наставительно произнесла Петра явно чужую фразу.
Мы не стали с ней спорить. Многое из того, что она говорила, нам было трудно понять, наверно, она и сама понимала далеко не все. Но одно было ясно: эти селандцы, кто бы там они ни были, явно считали себя на порядок выше остальных. Я теперь понимал, что Мишель и Розалинда были правы, уловив их отношение к нам, как к «примитивным». Похоже, они и впрямь считали всех жителей Лабрадора чуть ли не дикарями.
Когда появились первые звезды, мы тронулись в путь, по-прежнему продираясь сквозь заросли кустарников и гигантской травы на юго-запад. Помня то, что нам сказал Мишель, мы старались ехать очень тихо и вздрагивали при каждом постороннем звуке. В течение нескольких миль все было тихо и спокойно, разве что какой-нибудь зверек пробегал под копытами наших лошадей.
Часа через три темнота сгустилась, и проехав еще немного, мы наткнулись на почти сплошную стену деревьев. Мы еще не успели сообразить, ехать ли нам напрямик или пытаться объехать эту, казалось, непреодолимую чащу, как где-то рядом прогремел выстрел. Пуля просвистела у нас над головами, и лошади рванулись так, что я едва не вылетел из корзины. Веревка, которой они были связаны друг с другом, порвалась и та лошадь, что шла сзади, кинулась прямо в лес, но потом свернула куда-то влево. Наша ринулась вслед за ней. Нам ничего не оставалось, кроме как вцепиться изо всех сил в края корзины и стараться прятать головы от комьев земли и камней, летевших градом из-под копыт. Сзади прогремел еще один выстрел, и мы полетели во весь опор…
Эта бешеная скачка продолжалась до тех пор, пока выстрел не раздался впереди нас – где-то слева. Лошади дернулись вправо и устремились в самую чащу. Мы пригнулись как можно ниже, когда толстые ветки и сучья захлестали по корзинам.
К счастью, мы въехали в лес как раз в том самом месте, где громадные деревья росли не таким сплошняком, а оставляли прогалины, но все равно это был какой-то кошмар. Лошади объезжали только большие деревья, а все остальные сминали своим весом, и нас трясло и швыряло во все стороны.
Постепенно галоп сменился рысью, но удержать лошадей было невозможно – выстрелы здорово напугали их, и они неудержимо неслись вперед. Мне приходилось изо всех сил упираться руками и ногами в стенки корзины, чтобы не вылететь из нее, и я боялся даже на секунду высунуться и оглядеться: на такой скорости любой толстый сук мог запросто снести голову с плеч.
Я не знал даже, гнался ли за нами кто-нибудь, но, по-моему, сзади нас никого не было. Вряд ли обычная лошадь выдержала бы такую скачку, да и вообще продралась бы сквозь этот чертов лес.
Наконец, лошади немного успокоились и стали более осторожно выбирать дорогу. Розалинда высунулась из корзины и ухитрилась схватить вожжи. Животные пошли шагом, и мы выехали на узкую просеку. В темноте трудно было определить, куда ведет эта дорога, и мы долго не могли решить: ехать по ней или лучше не рисковать? Наконец, мы все-таки свернули с нее, и тут же треск веток заставил нас схватиться за луки. Но оказалось, что наша вторая лошадь, которая, как ни в чем ни бывало, пристроилась сзади, будто веревка, связывающая ее с нашей, была цела.
Лес постепенно редел. То и дело стали попадаться ручейки, замелькали просеки. Похоже, мы были уже в Джунглях. Рискнут ли наши преследователи идти за нами дальше, мы не знали, а связаться с Мишелем не могли: должно быть, он спал. Мы подумали, не пора ли нам избавиться от наших громадин, о которых наверняка уже прошел слух на много миль вокруг. Может, стоило пустить их по дороге, а самим пешком двинуться в другую сторону? Решиться на это было нелегко, ведь избавляться от лошадей, не зная, прекратилась ли погоня, было глупо. С другой стороны, если даже они погоняться за нами, то догнать смогут и лошадей, причем довольно быстро: ведь за день они успевают проехать гораздо большее расстояние, чем мы за ночь. Мы не знали, что делать… Но мы так устали, а перспектива тащиться пешком так мало привлекала нас, что мы нерешительно продолжали топтаться на месте. Попробовали было еще раз связаться с Мишелем, но без толку. В конце концов выбирать пришлось не нам…
Лошади потихоньку сами двинулись вперед по просеке. Деревья смыкались верхушками над нашими головами, и мы ехали, как в тоннеле, почти ничего не различая впереди. Неожиданно что-то тяжелое и бесформенное упало на меня сверху, и я распластался на дне корзины. Огромная тяжесть придавила меня, и я не мог не то что дотянуться до лука, но даже просто шевельнуться. Я напрягся изо всех сил, чуть-чуть приподнялся, но в этот миг в голове у меня что-то взорвалось, и я потерял сознание.
ГЛАВА 14
Очень медленно я пришел в себя и сразу услышал Розалинду. Настоящую Розалинду – робкую, доверчивую, открытую. Та, другая – уверенная в себе, практичная, сильная и независимая – была всего-навсего ее собственным созданием. Я видел, видел и чувствовал уже давно, что она начала искусственно создавать этот образ, будучи на самом деле очень ранимым, робким, хотя по-своему и решительным подростком. Раньше, чем все мы, она инстинктивно ощутила, что живет в чужом и враждебном ей мире, и стала сознательно готовить себя к тому, что рано или поздно ей придется встретиться с этой враждебностью лицом к лицу. Шаг за шагом она создавала себе броню. Я видел, как она находила все новые и новые средства защиты, как упорно она лепила свой образ. Создала она его в конце концов так искусно, так тщательно продуманно, что редко позволяла себе снимать эту маску, почти срослась с ней.
Я очень любил ее такой, какой она была для всех остальных. Я любил ее высокую, стройную фигуру, линию шеи и груди… Ее чудные, длинные ноги… Все это не просто нравилось мне – я любил все это… И то, как она двигалась, и тепло ее маленьких ладоней и ее улыбку. Я любил золотистую копну ее волос, матовую кожу лица, свежесть дыхания, тепло всего ее тела…
Но все это любить было легко… Даже слишком легко – это мог полюбить кто угодно… И все это нуждалось в защите… В видимости уверенности, видимости независимости, видимости силы и способности постоять за себя… Так возникла ее маска, ее «броня», которую я тоже любил, но больше восхищался, как великолепным произведением искусства. Она и в самом деле была произведением искусства, была искусственная…
И вот сейчас я услышал другую, настоящую, Розалинду, нежную, беззащитную… Она звала меня, отбросив, как ненужную шелуху, эту свою маску, шла мне навстречу, раскрывалась вплоть до самых потаенных уголков сознания…
Словами это не выразить…
Словами можно нарисовать тусклую картину телесной любви, в которой двое существуют отдельно друг от друга, как бы они не стремились слиться воедино. Передать словами любовь, любовь ее, мою, нашу, невозможно… Любовь волнами шла от нее ко мне, она захватила нас целиком, и не было между нами ни расстояния, ни различия… Мы были вместе… Мы встречались, касались друг друга внутри, проникали друг в друга и сливались в одно – мы больше не были отдельно, не было ее и меня… Были мы!… Вместе!…
Такую Розалинду не знал никто, кроме меня. Даже Мишель и все наши лишь изредка видели тень такой Розалинды, и они даже не представляли себе, чего ей стоило даже им казаться такой, какой они привыкли ее знать… Никто!… Никто не знал мою Розалинду – беззащитную, родную, любимую… Розалинду, боящуюся того, что она с собой сделала, но еще больше боящуюся столкнуться с жизнью без маски, без «брони», которая стала уже частью ее самой.
Времени у нас не было. Мы были вместе секунду – не больше… Но мы были вместе, и это главное, а сколько это продолжалось – не имеет значения… В сравнении с этим, ничто на свете не имеет значения…
Потом все кончилось, и я вернулся к реальности. Над нами было тускло-серое небо, лежал я очень неудобно, все тело затекло… Я услышал Мишеля, который, видимо, уже давно пытался связаться со мной, тревожно и настойчиво спрашивая, что с нами происходит. Я собрался с мыслями.
– Понятия не имею, – сказал я ему, – что-то вдруг ударило меня сверху… Но вроде я цел, только вот голова трещит и очень неудобно лежать…
Я чувствовал, что по-прежнему лежу на дне корзины и что-то буквально вдавило меня в ее днище.
Мишель ни черта не понял и обратился к Розалинде.
– Они спрыгнули на нас сверху, с веток – четверо или пятеро, – объяснила она, – один из них угодил прямо на голову Дэвиду…
– Кто они?! – почти выкрикнул Мишель.
– Люди из Джунглей, – к моему огромному облегчению ответила она.
– Это не в вас стреляли ночью? – спросил Мишель.
Я ответил, что в нас, но кто стрелял, я не знал.
– Наверно, это наши… – с досадой сказал он. – Я-то надеялся, что они потеряли ваш след. Мы тут собрались вместе – несколько отрядов. Все считают, что преследовать вас в Джунглях маленькими отрядами опасно, так что теперь мы пойдем все скопом – нас тут больше сотни. Выйдем, наверно, часа через четыре. Все решили, что в любом случае будет неплохо дать Джунглям хороший урок – меньше будут лезть к нам после. Постарайтесь избавиться от ваших лошадей. Пока они с вами, вам не замести следов…
– С этим советом ты слегка опоздал, – спокойно сказала Розалинда. – Я лежу связанная в корзине на одной лошади, а Дэвид – на другой.
– А где Петра? – с тревогой воскликнул Мишель.
– С ней все в порядке. Она на той же лошади, что и я, но в другой корзине. Похоже, она подружилась с парнем, который нас стережет.
– Расскажите мне подробно, по порядку, что произошло, – секунду подумав, сказал Мишель.
– Сначала они свалились на нас сверху. Потом из лесу выскочило еще человек двадцать. Они стащили нас вниз и стали гадать, что с нами делать. В конце концов они решили от нас избавиться: связали, кинули в корзины, на каждую нашу лошадь посадили по своему человеку и пустили вперед по дороге…
– Как вперед? Еще дальше в Джунгли?
– Ну да… – сказала Розалинда.
– Ну что ж, из всех дорог эта не самая худшая, – заметил с облегчением Мишель. – А как они с вами обращаются? Грубо?
– Нет. Совсем нет. Для них главное, чтобы мы не убежали. По-моему, они кое-что о нас знают, но не очень ясно представляют, что, собственно, с нами делать… Они долго спорили, но, кажется, их больше интересуют наши лошади… Тот, что едет с нами, совсем не злой. Он все время болтает с Петрой (словами, конечно)… По-моему, он слегка… ну, придурковатый…
– Вы можете что-нибудь разузнать об их планах? Что они собираются с вами делать?
– Я спрашивала у него, но он вроде и сам не знает. Ему только велели нас куда-то отвезти.
– Ну ладно… – Мишель, кажется, и сам был в растерянности. – Нам теперь остается только ждать… Правда, можно сказать ему, что мы за вами гонимся…
Я напрягся и перевернулся на живот. С трудом мне удалось подняться на ноги. Человек, сидящий в другой корзине, посмотрел на меня равнодушно.
– Н-но, пошла! – прикрикнул он на лошадь.
Неторопливо он снял с груди плетеную флягу на ремне и протянул мне. Попив воды, я вернул ему флягу, и он молча повесил ее себе на грудь.
Кое-что я уже различал вокруг. Мы ехали по довольно унылой местности. Громадный лес кончился, и деревья вокруг нас были нормальных размеров. Но даже по первому взгляду мне показалось на мгновение, что отец был прав, когда говорил о пародии на НОРМУ. Ни для одного дерева я не мог подобрать названия: стволы, ветки, листья – все было неправильным. Некоторое время по левую сторону от нас тянулся фантастический частокол из куманики, шипы которой были размером с лопату. В другом месте земля была похожа на высохшее русло реки, усеянное крупной галькой, но когда мы подъехали ближе, «галька» оказалась шаровидными грибами, растущими так тесно, что между ними не было ни просвета, ни щелочки. Встречались деревья с такими мягкими стволами, что росли они не вверх, а стелились по земле. Тут и там попадались сморщенные, искривленные деревца, которым на вид было по сто-двести лет, если не больше…
Я исподтишка глянул на своего провожатого. На вид он был вполне нормальный, разве что весь в грязи. Одежда его была сильно измазана, а местами разорвана. Он перехватил мой взгляд.
– Первый раз в Джунглях? А, парень?
– Да, – сказал я. – Тут везде… так?
– Тут везде по-разному, – усмехнулся он, – на то они и Джунгли… Нигде не растет тут ничего одинакового… Пока что.
– Что значит «пока что»? – не понял я.
– Ну, со временем кое-что становится постоянным. Ведь и Дикая Земля тоже была когда-то Джунглями. Но теперь она постепенно приходит в норму. Видно, и те места, откуда ты родом, тоже были когда-то вроде Диких, но постепенно пришли в норму. Все со временем становится на свое место… Только медленно… Ну, да ведь Богу-то торопиться некуда…
– Богу? – неуверенно протянул я. – Но нас всегда учили, что в Джунглях… сам дьявол…
– Ну да, они так всегда говорят, – перебил он меня, – только все это чушь, парень! Дураки вас учат! Остолопы! Ничему их Кара не научила! Ведь Древние тоже думали, что они самые правильные. Считали, что только они знают, как надо жить… Напридумывали себе всяких удобств, разных там штуковин… Хотели быть поумнее Бога, – он усмехнулся, – а ничего не вышло, парень! Они думали, что сами лучше всех, дескать, последнее слово Божье… Но Бог еще последнего слова не сказал! А когда скажет, сам умрет… Но пока что он не умер, и потому все вокруг меняется – все, что живет и растет. Когда ваши кретины хотят, чтобы все застыло на каком-то, по-ихнему, нормальном уровне, они много на себя берут… Много берут на себя, ты понял, парень? Кара ведь постигла Древних не зря, а чтоб помнили: ничего нет вечного, все меняется и должно меняться… Господь увидел, что дело не туда пошло, ну и стер все – авось, мол, в следующий раз выйдет лучше… – он помолчал немного, словно обдумывая то, что сказал, потом продолжал – Не до конца, правда, стер, кое-где опять то же самое получается… Скажем, там, откуда ты родом… Там ведь опять думают, что они, мол, самые правильные… Ну, да ничего! Он им еще покажет!…
Я слушал его молча и думал о том, что когда-то говорил мне Аксель. И впрямь все везде считали, что именно они точно знают мысли и планы Божьи, словно он им лично о них рассказывал. Мой собеседник тем временем никак не мог успокоиться. Он широким жестом обвел весь пейзаж вокруг нас, и тут я неожиданно увидел его отклонение – на правой руке у него не хватало трех пальцев.
– Когда-нибудь, – сказал он торжественно, – из всего этого что-то выйдет. Все будет новое! Кара была хорошей встряской, чтобы начать все иначе… Они там, у вас, дождутся новой Кары, помяни мое слово, – выпалил он, точь-в-точь, как старый Джейкоб…
– Но… зачем же нужна новая Кара? – собравшись с мыслями, спросил я.
– Да за тем, что ваши, как и Древние, на каждое изменение налагают запрет… Они ведь считают себя совершенством, кретины! Говорят: «Мы – образ и подобие Божье…». Выходит, по-ихнему, путь окончен? Все? Приехали? Дальше дороги нет? Но ведь это же ересь, парень? Ведь они из жизни хотят выжечь саму жизнь!
Услыхав про «ересь», я понял, что опять столкнулся с каким-то очередным вероучением, и мне стало скучно. Я решил перевести разговор на дела житейские и попытаться выяснить, почему они нас связали и куда тащат? Но он и сам ничего не знал толком и твердил лишь, что так всегда поступают поначалу с теми, кто вторгается в пределы Джунглей. Я немного поразмыслил над его словами и связался с Мишелем.
– Что, по-твоему, мы должны им сказать? – спросил я. – Они наверняка будут нас допрашивать или, во всяком случае, расспрашивать, увидят, что физически мы нормальны, и нам придется дать какое-то объяснение, почему мы сбежали.
– Думаю, лучше сказать им правду, – ответил он. – Не всю, конечно, а примерно так, как Кэт и Салли. Словом, скажите им только в общих чертах и немного – только чтобы звучало правдоподобно.
– Ладно, – сказал я. – Петра, ты поняла? Скажешь им, что можешь рисовать мысли-картинки только для меня и Розалинды, а про Мишеля и тех… ну, из Селандии, ни слова!
– Те из Селандии уже идут к нам на помощь, – объявила Петра. – Они уже не так далеко, как прежде.
Мишель отнесся к этому скептически.
– Все это, конечно, хорошо, – сказал он, – но похоже на какую-то сказку… Так или иначе, о них – ни слова!
– Ладно, – согласилась Петра.
Мы посовещались, стоит ли говорить нашим провожатым про погоню за нами, и в конце концов, решили сказать. Мой страж принял эту весть спокойно и безо всякого удивления.
– Ладно, – сказал он, – это нам только на руку.
Почему «на руку» он не объяснил, а я не стал спрашивать, и мы ехали молча. Петра принялась болтать со своей «подругой» из Селандии, и мы сразу почувствовали, что расстояние между ними сильно сократилось. Петре уже не нужно было пользоваться всей своей феноменальной силой, а, кроме того, я впервые уловил какие-то обрывки мыслей оттуда, с другой стороны. Розалинда тоже что-то ухватила и, собрав всю свою мощь, попыталась задать какой-то вопрос. Неизвестная услышала ее, тут же усилила свою передачу, и мы впервые услыхали ее «голос».
Она была очень довольна, что наконец-то связалась с нами, и хотела узнать все, что не сумела растолковать ей Петра. Розалинда, как могла, попыталась подробно рассказать ей о нас и о нашем теперешнем положении. Закончила она тем, что прямой опасности пока вроде бы нет.
– Будьте осторожны, – посоветовала та. – Соглашайтесь на все, что вам предложат, тяните время. Преувеличивайте опасность, которой вы подвергаетесь со стороны ваших. Трудно советовать, не зная обычаев племени, которое вас схватило. Но большинство отклонений не любят нормы – везде и повсюду. Так что хуже не будет, если вы преувеличите степень вашего отличия от «нормальных». Но самое главное – девочка. Любой ценой сохраните ее! Мы никогда не сталкивались с передачами такой силы! Как ее зовут?
Розалинда передала имя Петры по буквам и спросила:
– Кто вы такие? Что это за Селандия?
– Вы можете назвать нас Новыми Людьми, – последовал ответ. – Мы такие же, как вы. Мы умеем думать вместе. И мы хотим создать новый мир, отличающийся от всего, что было раньше. Не такой, как у тех, кого вы называете Древними.
– Стало быть, вы и есть то, что стремился создать Господь? – спросил я не без умысла, полагая, что сейчас начнется еще один «вариант» уже изрядно поднадоевшей мне песни о «путях Господних». Но услышали мы совсем другое.
– Этого мы не знаем, – прозвучал ответ. – Да и кто может это знать? Но мы уверены, что сумеем создать мир, лучше того, в котором жили Древние. Они ведь немногим отличались от дикарей. Во всяком случае, были так же закрыты друг от друга, каждый жил, словно в панцире. Они могли общаться друг с другом только с помощью слов, да и тут было множество барьеров: разные языки, разные веры. Некоторые, правда, были способны мыслить, но это были одиночки. Пока они жили, как дикари, это им не очень мешало, но чем совершеннее становился мир, тем труднее становилось им. В лучшем случае они могли объединяться в какие-то группы, но быть вместе они не могли. Они враждовали друг с другом, ничего не видя, кроме своих догм, да и как могло быть иначе? Ведь между ними не было понимания, и в этом смысле они не так уж далеко ушли от животных… Поэтому они и погибли – не могли не погибнуть… Даже если бы не случилось то, что вы называете Карой, рано или поздно… Это была тупиковая ветвь, и она уничтожила бы сама себя…
Я снова подумал, что эти селандцы, называющие себя Новыми людьми, очень уж высокого мнения о себе. Мне трудно было принять то, что она говорила: ведь мне с детства внушали совершенно противоположное представление о Древних, и я не мог так сразу от него отказаться. Пока я с трудом переваривал все это, Розалинда спросила:
– Ну, а вы? Вы-то откуда взялись?
– Нашим предкам в каком-то смысле повезло, – услышали мы в ответ. – Они жили на острове, вернее на двух островах, вдалеке от Большой Земли. Они тоже не избежали… Кары, но Кара лишь задела их – они ведь были далеко от большинства стран и городов Древних. Сперва они тоже были отброшены к почти первобытному состоянию, но немного погодя (мы и сами не знаем почему) появились такие, как мы, умеющие думать вместе. Со временем те, кто умел делать это лучше, находили других, которые лишь в слабой степени владели этой способностью, и помогали им. Это умение передавалось их детям, и от поколения к поколению мы становились все совершеннее, все сильнее в этой нашей способности. Позже мы сами начали искать себе подобных в других краях, и только тогда мы поняли, как нам повезло, что мы оказались в стороне от больших городов и стран. Раньше помочь тем, кто жил далеко от нас, было трудно, почти невозможно. Правда, некоторые умудрялись до нас добираться… Но вскоре у нас появились машины, такие же, как у Древних, и кое кого мы могли спасти. Теперь мы пытаемся спасти каждого, с кем можем связаться. Но нам никогда еще не удавалось вступить в контакт на таком огромном расстоянии. Даже мне еще пока очень трудно говорить с вами. Скоро будет легче, но сейчас я почти на пределе, поэтому я заканчиваю. Помните, главное – девочка! Такого мы еще не встречали, и она очень нужна нам. Любой ценой, слышите – любой, вы должны сберечь ее!
На этом она закончила передачу, и наступившую тишину нарушила Петра:
– Это она обо мне! – объявила она с такой силой, что мы чуть не потеряли сознание.
– Ох!… Тише, детка… – придя в себя, попросила ее Розалинда. – Мы ведь пока еще на наткнулись на Волосатого Джека, что ж ты так кричишь?! Мишель, – позвала она, – ты все слышал?
– Да, – задумчиво протянул он, – звучало это как-то… высокомерно, что ли… Словно она читала лекцию детям… И потом, уж очень они далеко от нас. Право, не знаю, как они сумеют добраться до вас вовремя. Погоня начнется через несколько минут – мы уже верхом.
Наши лошади по-прежнему шагали неторопливой рысью. Окружающая нас местность оставалась такой же странной для тех, кто привык к НОРМЕ. Кое-что было даже более фантастичным, чем те отклонения, про которые мне рассказывал когда-то Аксель. Я невольно испытал облегчение, когда мы, наконец, выехали на открытую местность, хотя и тут травы и кусты были непохожи на нормальные.
Лишь один раз мы остановились и сделали короткий привал. Часа через два мы подъехали к реке. С нашей стороны спуск к реке был пологий, а с противоположной – обрывистый, почти отвесный, сплошь покрытый какими-то острыми красноватыми камнями. Мы поехали вдоль берега, вниз по течению. Примерно через четверть мили замелькали деревья, похожие на огромные груши – все ветки росли у них наверху, образуя нечто вроде шапок на верхушках стволов. Наш провожатый спрыгнул на землю и повел лошадей к воде. Мы благополучно переправились через реку, она в этом месте была не особенно глубокой, но ехали не прямо, а забирая влево, туда, где на другой стороне виднелся узкий проход в крутом, как стена, склоне. Когда мы подъехали ближе, этот проход оказался еще более узким, чем казался издали. Я поначалу не представлял даже, как мы будем по нему пробираться. И в самом деле, порой наши корзины задевали за стены ущелья, и мы с трудом протискивались вперед. Метров через полтораста мы выехали из ущелья, и дорога пошла в гору. Поднявшись на гору, мы очутились на открытой равнине, и дорогу нам преградили шестеро или семеро мужчин с луками в руках. Они изумленно взирали на наших громадных лошадей и, по-моему, были не прочь дать деру. Не доезжая до них, мы остановились.