— Дорогая, я не слышал, как ты на ней играешь, — сказал он. — Не могла бы ты… Ну хотя бы ноту или две?
Его жена покачала головой:
— Прости, Гарольд, но последнее, о чем я подумала перед тем, как заснуть, было — «Этель, не смей дуть в нее снова, пока она не будет в таком месте, где не сможет причинить никакого вреда». И я собираюсь этого придерживаться.
Когда муж ушел, миссис Клейберт быстро, но рассеянно сделала уборку. Приведя дом в порядок, она взяла флейту и аккуратно протерла ее тряпкой. Какое-то мгновение миссис Клейберт задумчиво смотрела на инструмент, затем взяла из своей сумочки мундштук и вставила его на место. Поднесла флейту ко рту и помедлила. Затем опустила и опять положила на стол. Она поднялась наверх за пальто. Спустившись вниз, она взяла флейту и спрятала ее под пальто, прежде чем открыть парадную дверь. Вместо того чтобы, как обычно, сесть в машину, она прошла по тропинке к дороге. Там повернула налево и пошла прочь от города. Менее чем через милю дорожка поворачивала направо через поле. За полем начинался лес. Там было тихо и спокойно. Среди деревьев она почувствовала себя укрывшейся от мира, а ее внутреннее «я» слегка почистило перышки. От дорожки ответвлялась незаметная тропинка, и, свернув на нее, миссис Клейберт вскоре вышла на' небольшую поляну. Там она расстелила пальто на солнышке, положила на него флейту и присела.
Несмотря на солнечный свет ощущалась нежная меланхолия восемнадцатого века. В своем теперешнем настроении миссис Клейберт решила, что в этом нет ничего неприятного.
Некоторое время она сидела в задумчивости, слегка мечтательно, с оттенком ностальгии. Не потому, что она была несчастлива. У нее есть Джем, и Гарольд тоже, конечно, а Гарольд был хорошим мужем, какими должны быть мужья. Но она скучала по Джему. Казалось, что Германия страшно далеко. Бывает такое тоскливое настроение, которое охватывает вас, когда вы вспоминаете, что единственный ребенок, которого вам дал Господь, превратился в мужчину и уехал на другой конец света, а вам уже за сорок… Вы не можете не думать об этом, хотя бы изредка. Не протестуя — просто размышляя о том, как все могло бы быть, если бы все было по-другому.
Через некоторое время Этель Клейберт взяла флейту. Она касалась кончиками пальцев гладкой древесины, присланной Джемом. Она смотрела вдаль, слегка улыбаясь. Затем, все еще с улыбкой, она приложила к губам мундштук из слоновой кости и начала играть.
У перекрестка, на крыльце дома мэра Дункана собрались несколько влиятельных граждан Плезентгрова. Собрание было неофициальным, но происходило с определенной целью, хотя и чувствовалось некоторое замешательство. Решительный вид был только у миссис Партленд, но он был привычен и на сей раз ничего не обещал. Выражение надежности, cвязанное с пребыванием Джима Дункана в должности, напоминало заключительную сцену кинофильмами никого не могло обмануть. Миссис Мюллер, как обычно, в высоком темпе высказывала различные предположения, но они имели характер фона в радиопередаче. Все присутствующие стояли и смотрели в недоумении на Мейнстрит. Все, конечно, кроме миссис Клейберт, которая сидела в кресле-качалке и тихо плакала.
Перекресток Мейн-стрит и Линкольн-авеню в этот момент выглядел незабываемо. Не только сам перекресток, но и выезды на четыре улицы были забиты детьми. Девочки в основном были с двумя соломенными косичками, спускавшимися из-под белых шапочек, украшенных вышитыми разноцветными цветами. Короткие рукава раздувались у них на плечах над облегающими корсажами, а широкие полосатые юбки прикрывались яркими передниками. Мальчики были в зеленых или коричневых курточках и длинных узких брюках. Их цветные шляпы с высокими тульями украшали перья. Вся обочина была будто покрыта великолепным беспокойным ковром, от которого исходил гул молодых голосов, смешанный с дробью сотен каблучков.
Изумление охватило не только жителей Плезентгрова, оно было и на детских лицах. Большинство из них все еще озадаченно оглядывались, осматривая окружающие предметы и строения с осторожным недоверием. Другие уже освоились. Одна группа стояла с радостным трепетом у афиши кинотеатра. У других носы расплющились о стекло витрины кондитерской Луизы Паллистер. Через их головы была видна сама Луиза, напряженно суетящаяся за закрытой дверью, со сложенными в молитве руками. Через улицу, на другом углу, чей-то юношеский инстинкт уже обнаружил, что в аптеке Тони есть фонтанчик с газированной водой. Но это были просто отдельные очаги веселого настроения по краям толпы. Она состояла из детей, глядевших вокруг с изумлением, а совсем маленькие девочки и мальчики в испуге жались к юбкам своих старших сестер.
Ни один из жителей Плезентгрова не выказал какой-либо радости от такой ситуации.
— Я не понимаю, — жаловался Эл Дикин с бензоколонки. — Откуда они все взялись? — вопрошал он. Потом решительно повернулся к миссис Клейберт. — Как они сюда попали? Откуда они пришли?
Миссис Клейберт почувствовала враждебную атмосферу. Не успела она ответить, как миссис Партленд сказала решительно:
— Мы можем отложить выяснение этого. Сейчас я хочу знать другое: раз они здесь, собирается ли кто-нибудь принимать какие-то меры? — она посмотрела многозначительно на мэра Дункана. — Что-то нужно делать, — добавила она выразительно.
Джим Дункан сохранял выражение человека беспристрастного, погруженного в мысли. Он все еще находился в этом состоянии, когда вперед выбежал Элмер Дрю и сразу дернул его за рукав. Элмер был маляром, совмещая это занятие с узкой специальностью по изготовлению вывесок, но обе эти профессии делают добросовестного человека исключительно разборчивым в деталях.
— Как ты думаешь, Джим, сколько их всего? — спросил он.
На это мэр мог, пожалуй, попытаться ответить. Джим немного успокоился.
— Гм, — заметил он, — я думаю, три тысячи, Элмер. Не меньше. А может быть, и больше.
— М-да, — кивнул Элмер и стал выбираться из группы, чтобы взять свои кисти. По его мнению, этого было достаточно, чтобы предварительно изменить цифру 3 в указании численности населения на цифру 6, пока кто-нибудь не произведет точного подсчета.
— Три тысячи детей, — повторил Эл Дикин. — Три тысячи! Это дает делу совсем другой поворот. Ни одна община размером с нашу этого не потянет.
— И какой такой поворот это дает делу? — спросила миссис Партленд спокойно.
— Ну, это теперь дело штата. Проблема слишком велика, чтобы мы ее разрешили.
— Нет, — сказала миссис Клейберт отчетливо.
Они посмотрели на нее.
— Что значит ваше «нет»? — потребовал Эл. — Что нам делать с тремя тысячами детей? И кроме того, разве мы обязаны? Мне кажется, вам, Этель Клейберт, нужно объяснить нам еще очень многое.
Миссис Клейберт бросила взгляд вокруг.
— Да, это трудно объяснить… — сказала она.
На помощь к ней великодушно пришла миссис Мюллер.
— Я думаю, что иногда появление трех тысяч детей не трудней объяснить, чем появление одного, — заявила она резко.
Это упоминание о забытом эпизоде из прошлого Эла Дикина на мгновение смягчило его.
— Но мы же не можем просто стоять и ничего не делать, — сказала миссис Партленд. — Этих детей скоро надо будет кормить, а также присматривать за ними.
Это было верно. Удивление сменялось раздражением. Некоторые девочки постарше взяли малышей на руки и качали их, размахивая в такт золотистыми косами. Миссис Клейберт сбежала вниз по ступенькам и вернулась, прижимая к себе одну из малышек.
— Это верно. Нам нужно что-то делать, — согласилась миссис Мюллер.
— За городом, у Рейлз-Хилла, есть старый армейский лагерь, — сказала миссис Партленд. — Если бы мы смогли накормить их и привести туда…
— А кто их будет кормить? — настаивал Эл Дикин. — Я думаю, что Этель Клейберт просто не имеет права бросить здесь три тысячи детей в надежде на то, что…
Мэр добавил:
— Я думаю, что жители Плезентгрова смогут накормить их раз-другой, но кроме этого… А вот и Ларри! — прервал он речь. Как моряк, потерпевший крушение, взывает к спасателям, он позвал через улицу: — Эй, Ларри!
Полицейский поднял глаза и помахал своей большой рукой. Он двинулся через улицу, пробираясь между детьми наподобие человека, идущего по клумбе.
— Кто же это сделал? Кто их сюда привел? — требовал он, поднимаясь по ступенькам.
Все посмотрели на миссис Клейберт. И полицейский тоже. Он спросил:
— Вы несете ответственность за всю эту команду?
— Да, думаю, что я, — признала миссис Клейберт.
— Целых три тысячи, — добавил Эл Дикин. — Полторы тысячи маленьких Гретхен и полторы тысячи маленьких Гансов — и ни одного родного слова по-английски на всю компанию.
Полицейский сдвинул фуражку и почесал голову.
— Из Европы? — спросил он.
— Ну да… — сказала опять миссис Клейберт.
— У вас есть их иммиграционные документы? — спросил полицейский.
— Нет, нет… — сказала миссис Клейберт.
Полицейский оглядел детей. Затем снова обратился к миссис Клейберт:
— Полагаю, что несколько вагонов неприятностей вам обеспечены. И они мчатся в вашу сторону на хорошей скорости. — Он помедлил. — Кто они? Дети перемещенных лиц?
Миссис Клейберт посмотрела в сторону, через улицу.
— Да, — сказала она. — Я думаю, именно так и обстоит дело.
— Они совсем не похожи на перемещенных лиц в журнале «Лайф», — сказала миссис Партленд. — Слишком чистые и опрятные. К тому же они все выглядели вполне счастливыми, пока не проголодались.
— Разве вы не были бы счастливы, попав в такой город, как Плезентгров, после всех этих европейских развалин? — спросила миссис Мюллер.
— У них есть право выглядеть счастливыми, — сказала миссис Клейберт с неожиданной твердостью. — А Плезентгров обязан позаботиться о том, чтобы они и на самом деле почувствовали себя счастливыми.
— Однако… — начал Эл Дикин.
Миссис Клейберт сильнее прижала к груди малышку, которая была у нее на руках.
— Разве это не милые дети? Вы когда-нибудь видели более милых детей? — потребовала она.
— Конечно, это так, но…
— Разве есть что-нибудь более ценное для общества, чем его дети — и счастье его детей? — продолжала она со страстью.
— Да, конечно, но…
— Тогда я думаю, что это делает Плезентгров богатейшей общиной в нашем штате, — заключила миссис Клейберт, торжествуя.
Наступила тяжелая тишина.
— Да, конечно. Это чертовски верно, — согласился мэр Дункан. — Но в настоящий момент мы должны быть практичны. — Он бросил вопрошающий взгляд на полицейского.
От детей быстро уходило восхищение новым. Все больше малышей начинали плакать, немногие ребята постарше продолжали смеяться. Девочка в веселой полосатой юбке и бархатном корсаже с кружевами поднялась на ящик перед магазином тканей. Ее рот открылся, и она начала размахивать руками. Сначала с крыльца ничего не было слышно. Затем голоса вокруг подхватили ее песню. Она прошла по всей толпе, пока не заглушила плач. Дети стали петь и раскачиваться, волнуясь, как поле ячменя на ветру. Миссис Клейберт качала ребенка, которого держала, в такт со всеми. Она слушала незнакомые слова с улыбкой на лице и слезами на глазах.
— Вот что нужно сделать, — сказал полицейский. — Нам необходимо связаться с управлением штата по делам сирот и попросить их срочно прислать машины. После этого мы займемся кормлением детей, пока за ними не приедут.
Миссис Клейберт похолодела.
— Сиротский приют! — воскликнула она.
Миссис Клейберт опустила на землю маленькую девочку и вышла вперед.
— Мы должны быть практичны, — начал полицейский, но она остановила его жестом.
— Первый раз в жизни я стыжусь быть гражданкой Плезентгрова, — заявила она ожесточенно. — И вы отправите всех этих милых детей, чтобы они стали сиротами?
— Но, миссис Клейберт, они и есть сироты…
Миссис Клейберт отклонила это.
— Они ушли из этой ужасной Европы; они прибыли сюда, на землю свободы и демократии, они просят вашей любви, а вы даете им приют для сирот. Что же, вы думаете, они будут рассказывать об американском образе жизни, когда вырастут?
Мэр Дункан посмотрел на нее беспомощно:
— Но, миссис Клейберт, вы должны быть благоразумны…
— Разве это не христианская община? — возмущалась миссис Клейберт. — Я прожила в Плезентгрове всю свою жизнь. Я думала, что жители этого города великодушны. Теперь, когда пришло испытание, я вижу, что их сердца вовсе не исполнены христианского милосердия.
— Послушайте, — сказал полицейский умиротворяющим тоном. — У нас есть сердца и есть христианское милосердие, но мы не можем творить чудеса.
Миссис Клейберт пристально посмотрела на него, потом на других. Без слов она взяла флейту с пола у кресла-качалки. Глядя прямо на поющих детей, она возложила пальцы на клапаны.
— Вы просто не заслуживаете иметь этих милых детей, — сказала она.
Она подняла инструмент, затем замерла.
— Я думаю, — сказала она с сожалением, — единственное, что у детей не в порядке, — это то, что они вырастают в таких же взрослых, как вы.
И она приложила инструмент к губам.
Как только долгая нежная нота перелетела Мейн-стрит, дети стали оборачиваться и смотреть на крыльцо мэра Дункана. Пение прекратилось. Малыши перестали плакать и улыбались, когда их ставили на ноги. Не было ни единого звука, кроме единственной слегка дрожащей ноты. Миссис Клейберт выставила одну ногу вперед. Ее пальцы пробежали вверх и вниз по инструменту. Пошел воздух, легкий и веселый, искрясь, как солнечные лучи в водяных брызгах. Сотни маленьких каблучков начали стучать клик-клок, следуя за ритмом.
Миссис Клейберт танцуя спустилась вниз по ступенькам, затем двинулась через Мейн-стрит по коридору, открывшемуся среди расступившихся ребят. Они смыкались за ее спиной, а золотые косы и яркие юбки кружились, красные чулки сверкали, ноги притаптывали.
В доме мэра раздался шум, и двое его детей пробежали по террасе, чтобы присоединиться к танцующей толпе.
— Эй, остановите их! — крикнул Джим Дункан, но почему-то ни он, ни кто-либо другой не мог сдвинуться, чтобы сделать это.
Миссис Клейберт повернула на Линкольн-авеню, а за ней катился, подпрыгивая, веселый цветной детский поток. Американские дети высыпали через палисадники, чтобы присоединиться к остальным. Из школы вылился другой скачущий, танцующий поток, чтобы соединиться с проходящей толпой и умчаться с ней вверх по улице.
— Эй! Миссис Клейберт! Вернитесь! — завопил мэр Дункан, но его окрик потерялся среди детских голосов.
Единственным звуком, который мог перекрыть смех, пение и стук каблуков, была тема инструмента миссис Клейберт. И она в танце все шла вперед, через поле, через лес, что за полем, все дальше и дальше…
К тому времени как сознательный гражданин Элмер Дрю окончил переделку цифры 3 в цифру 6, до него дошли последние новости.
И когда мимо него проехали первые машины, набитые репортерами, детективами и агентами ФБР, ворвавшиеся в Плезентгров, он уже совсем закрасил число жителей города, ожидая точной оценки. Покончив с этим, он некоторое время рассматривал надпись на доске снизу. Затем пришел к решению, открутил ее и сунул под мышку. Возвращаясь в город, он встретил миссис Партленд. Ее дети степенно шагали по обе стороны от нее. Элмер остановился и пристально посмотрел на них. Миссис Партленд улыбнулась.
— Американские дети решили вернуться назад к своим родным, — сказала она ему с гордостью.
— Да, — подтвердил Мортимер Партленд-младший, кивая. — У них не было ни мороженого, ни кино, ни жевательной резинки — ничего, кроме танцев! Представляешь?
— А миссис Клейберт? — спросил Элмер.
— Ax да. Я думаю, она просто любит танцевать, — сказал юный Мортимер Партленд.
Элмер повернулся и пошел по дороге. На доске он вновь написал: Население 3226 чел. Затем глубокомысленно поменял последнюю цифру на 5. Ниже, с глубоким чувством гражданского удовлетворения, он вновь прикрепил доску, которая гласила:
СМОТРИТЕ, КАК ОН РАСТЕТ!
Китайская головоломка
Его жена покачала головой:
— Прости, Гарольд, но последнее, о чем я подумала перед тем, как заснуть, было — «Этель, не смей дуть в нее снова, пока она не будет в таком месте, где не сможет причинить никакого вреда». И я собираюсь этого придерживаться.
Когда муж ушел, миссис Клейберт быстро, но рассеянно сделала уборку. Приведя дом в порядок, она взяла флейту и аккуратно протерла ее тряпкой. Какое-то мгновение миссис Клейберт задумчиво смотрела на инструмент, затем взяла из своей сумочки мундштук и вставила его на место. Поднесла флейту ко рту и помедлила. Затем опустила и опять положила на стол. Она поднялась наверх за пальто. Спустившись вниз, она взяла флейту и спрятала ее под пальто, прежде чем открыть парадную дверь. Вместо того чтобы, как обычно, сесть в машину, она прошла по тропинке к дороге. Там повернула налево и пошла прочь от города. Менее чем через милю дорожка поворачивала направо через поле. За полем начинался лес. Там было тихо и спокойно. Среди деревьев она почувствовала себя укрывшейся от мира, а ее внутреннее «я» слегка почистило перышки. От дорожки ответвлялась незаметная тропинка, и, свернув на нее, миссис Клейберт вскоре вышла на' небольшую поляну. Там она расстелила пальто на солнышке, положила на него флейту и присела.
Несмотря на солнечный свет ощущалась нежная меланхолия восемнадцатого века. В своем теперешнем настроении миссис Клейберт решила, что в этом нет ничего неприятного.
Некоторое время она сидела в задумчивости, слегка мечтательно, с оттенком ностальгии. Не потому, что она была несчастлива. У нее есть Джем, и Гарольд тоже, конечно, а Гарольд был хорошим мужем, какими должны быть мужья. Но она скучала по Джему. Казалось, что Германия страшно далеко. Бывает такое тоскливое настроение, которое охватывает вас, когда вы вспоминаете, что единственный ребенок, которого вам дал Господь, превратился в мужчину и уехал на другой конец света, а вам уже за сорок… Вы не можете не думать об этом, хотя бы изредка. Не протестуя — просто размышляя о том, как все могло бы быть, если бы все было по-другому.
Через некоторое время Этель Клейберт взяла флейту. Она касалась кончиками пальцев гладкой древесины, присланной Джемом. Она смотрела вдаль, слегка улыбаясь. Затем, все еще с улыбкой, она приложила к губам мундштук из слоновой кости и начала играть.
У перекрестка, на крыльце дома мэра Дункана собрались несколько влиятельных граждан Плезентгрова. Собрание было неофициальным, но происходило с определенной целью, хотя и чувствовалось некоторое замешательство. Решительный вид был только у миссис Партленд, но он был привычен и на сей раз ничего не обещал. Выражение надежности, cвязанное с пребыванием Джима Дункана в должности, напоминало заключительную сцену кинофильмами никого не могло обмануть. Миссис Мюллер, как обычно, в высоком темпе высказывала различные предположения, но они имели характер фона в радиопередаче. Все присутствующие стояли и смотрели в недоумении на Мейнстрит. Все, конечно, кроме миссис Клейберт, которая сидела в кресле-качалке и тихо плакала.
Перекресток Мейн-стрит и Линкольн-авеню в этот момент выглядел незабываемо. Не только сам перекресток, но и выезды на четыре улицы были забиты детьми. Девочки в основном были с двумя соломенными косичками, спускавшимися из-под белых шапочек, украшенных вышитыми разноцветными цветами. Короткие рукава раздувались у них на плечах над облегающими корсажами, а широкие полосатые юбки прикрывались яркими передниками. Мальчики были в зеленых или коричневых курточках и длинных узких брюках. Их цветные шляпы с высокими тульями украшали перья. Вся обочина была будто покрыта великолепным беспокойным ковром, от которого исходил гул молодых голосов, смешанный с дробью сотен каблучков.
Изумление охватило не только жителей Плезентгрова, оно было и на детских лицах. Большинство из них все еще озадаченно оглядывались, осматривая окружающие предметы и строения с осторожным недоверием. Другие уже освоились. Одна группа стояла с радостным трепетом у афиши кинотеатра. У других носы расплющились о стекло витрины кондитерской Луизы Паллистер. Через их головы была видна сама Луиза, напряженно суетящаяся за закрытой дверью, со сложенными в молитве руками. Через улицу, на другом углу, чей-то юношеский инстинкт уже обнаружил, что в аптеке Тони есть фонтанчик с газированной водой. Но это были просто отдельные очаги веселого настроения по краям толпы. Она состояла из детей, глядевших вокруг с изумлением, а совсем маленькие девочки и мальчики в испуге жались к юбкам своих старших сестер.
Ни один из жителей Плезентгрова не выказал какой-либо радости от такой ситуации.
— Я не понимаю, — жаловался Эл Дикин с бензоколонки. — Откуда они все взялись? — вопрошал он. Потом решительно повернулся к миссис Клейберт. — Как они сюда попали? Откуда они пришли?
Миссис Клейберт почувствовала враждебную атмосферу. Не успела она ответить, как миссис Партленд сказала решительно:
— Мы можем отложить выяснение этого. Сейчас я хочу знать другое: раз они здесь, собирается ли кто-нибудь принимать какие-то меры? — она посмотрела многозначительно на мэра Дункана. — Что-то нужно делать, — добавила она выразительно.
Джим Дункан сохранял выражение человека беспристрастного, погруженного в мысли. Он все еще находился в этом состоянии, когда вперед выбежал Элмер Дрю и сразу дернул его за рукав. Элмер был маляром, совмещая это занятие с узкой специальностью по изготовлению вывесок, но обе эти профессии делают добросовестного человека исключительно разборчивым в деталях.
— Как ты думаешь, Джим, сколько их всего? — спросил он.
На это мэр мог, пожалуй, попытаться ответить. Джим немного успокоился.
— Гм, — заметил он, — я думаю, три тысячи, Элмер. Не меньше. А может быть, и больше.
— М-да, — кивнул Элмер и стал выбираться из группы, чтобы взять свои кисти. По его мнению, этого было достаточно, чтобы предварительно изменить цифру 3 в указании численности населения на цифру 6, пока кто-нибудь не произведет точного подсчета.
— Три тысячи детей, — повторил Эл Дикин. — Три тысячи! Это дает делу совсем другой поворот. Ни одна община размером с нашу этого не потянет.
— И какой такой поворот это дает делу? — спросила миссис Партленд спокойно.
— Ну, это теперь дело штата. Проблема слишком велика, чтобы мы ее разрешили.
— Нет, — сказала миссис Клейберт отчетливо.
Они посмотрели на нее.
— Что значит ваше «нет»? — потребовал Эл. — Что нам делать с тремя тысячами детей? И кроме того, разве мы обязаны? Мне кажется, вам, Этель Клейберт, нужно объяснить нам еще очень многое.
Миссис Клейберт бросила взгляд вокруг.
— Да, это трудно объяснить… — сказала она.
На помощь к ней великодушно пришла миссис Мюллер.
— Я думаю, что иногда появление трех тысяч детей не трудней объяснить, чем появление одного, — заявила она резко.
Это упоминание о забытом эпизоде из прошлого Эла Дикина на мгновение смягчило его.
— Но мы же не можем просто стоять и ничего не делать, — сказала миссис Партленд. — Этих детей скоро надо будет кормить, а также присматривать за ними.
Это было верно. Удивление сменялось раздражением. Некоторые девочки постарше взяли малышей на руки и качали их, размахивая в такт золотистыми косами. Миссис Клейберт сбежала вниз по ступенькам и вернулась, прижимая к себе одну из малышек.
— Это верно. Нам нужно что-то делать, — согласилась миссис Мюллер.
— За городом, у Рейлз-Хилла, есть старый армейский лагерь, — сказала миссис Партленд. — Если бы мы смогли накормить их и привести туда…
— А кто их будет кормить? — настаивал Эл Дикин. — Я думаю, что Этель Клейберт просто не имеет права бросить здесь три тысячи детей в надежде на то, что…
Мэр добавил:
— Я думаю, что жители Плезентгрова смогут накормить их раз-другой, но кроме этого… А вот и Ларри! — прервал он речь. Как моряк, потерпевший крушение, взывает к спасателям, он позвал через улицу: — Эй, Ларри!
Полицейский поднял глаза и помахал своей большой рукой. Он двинулся через улицу, пробираясь между детьми наподобие человека, идущего по клумбе.
— Кто же это сделал? Кто их сюда привел? — требовал он, поднимаясь по ступенькам.
Все посмотрели на миссис Клейберт. И полицейский тоже. Он спросил:
— Вы несете ответственность за всю эту команду?
— Да, думаю, что я, — признала миссис Клейберт.
— Целых три тысячи, — добавил Эл Дикин. — Полторы тысячи маленьких Гретхен и полторы тысячи маленьких Гансов — и ни одного родного слова по-английски на всю компанию.
Полицейский сдвинул фуражку и почесал голову.
— Из Европы? — спросил он.
— Ну да… — сказала опять миссис Клейберт.
— У вас есть их иммиграционные документы? — спросил полицейский.
— Нет, нет… — сказала миссис Клейберт.
Полицейский оглядел детей. Затем снова обратился к миссис Клейберт:
— Полагаю, что несколько вагонов неприятностей вам обеспечены. И они мчатся в вашу сторону на хорошей скорости. — Он помедлил. — Кто они? Дети перемещенных лиц?
Миссис Клейберт посмотрела в сторону, через улицу.
— Да, — сказала она. — Я думаю, именно так и обстоит дело.
— Они совсем не похожи на перемещенных лиц в журнале «Лайф», — сказала миссис Партленд. — Слишком чистые и опрятные. К тому же они все выглядели вполне счастливыми, пока не проголодались.
— Разве вы не были бы счастливы, попав в такой город, как Плезентгров, после всех этих европейских развалин? — спросила миссис Мюллер.
— У них есть право выглядеть счастливыми, — сказала миссис Клейберт с неожиданной твердостью. — А Плезентгров обязан позаботиться о том, чтобы они и на самом деле почувствовали себя счастливыми.
— Однако… — начал Эл Дикин.
Миссис Клейберт сильнее прижала к груди малышку, которая была у нее на руках.
— Разве это не милые дети? Вы когда-нибудь видели более милых детей? — потребовала она.
— Конечно, это так, но…
— Разве есть что-нибудь более ценное для общества, чем его дети — и счастье его детей? — продолжала она со страстью.
— Да, конечно, но…
— Тогда я думаю, что это делает Плезентгров богатейшей общиной в нашем штате, — заключила миссис Клейберт, торжествуя.
Наступила тяжелая тишина.
— Да, конечно. Это чертовски верно, — согласился мэр Дункан. — Но в настоящий момент мы должны быть практичны. — Он бросил вопрошающий взгляд на полицейского.
От детей быстро уходило восхищение новым. Все больше малышей начинали плакать, немногие ребята постарше продолжали смеяться. Девочка в веселой полосатой юбке и бархатном корсаже с кружевами поднялась на ящик перед магазином тканей. Ее рот открылся, и она начала размахивать руками. Сначала с крыльца ничего не было слышно. Затем голоса вокруг подхватили ее песню. Она прошла по всей толпе, пока не заглушила плач. Дети стали петь и раскачиваться, волнуясь, как поле ячменя на ветру. Миссис Клейберт качала ребенка, которого держала, в такт со всеми. Она слушала незнакомые слова с улыбкой на лице и слезами на глазах.
— Вот что нужно сделать, — сказал полицейский. — Нам необходимо связаться с управлением штата по делам сирот и попросить их срочно прислать машины. После этого мы займемся кормлением детей, пока за ними не приедут.
Миссис Клейберт похолодела.
— Сиротский приют! — воскликнула она.
Миссис Клейберт опустила на землю маленькую девочку и вышла вперед.
— Мы должны быть практичны, — начал полицейский, но она остановила его жестом.
— Первый раз в жизни я стыжусь быть гражданкой Плезентгрова, — заявила она ожесточенно. — И вы отправите всех этих милых детей, чтобы они стали сиротами?
— Но, миссис Клейберт, они и есть сироты…
Миссис Клейберт отклонила это.
— Они ушли из этой ужасной Европы; они прибыли сюда, на землю свободы и демократии, они просят вашей любви, а вы даете им приют для сирот. Что же, вы думаете, они будут рассказывать об американском образе жизни, когда вырастут?
Мэр Дункан посмотрел на нее беспомощно:
— Но, миссис Клейберт, вы должны быть благоразумны…
— Разве это не христианская община? — возмущалась миссис Клейберт. — Я прожила в Плезентгрове всю свою жизнь. Я думала, что жители этого города великодушны. Теперь, когда пришло испытание, я вижу, что их сердца вовсе не исполнены христианского милосердия.
— Послушайте, — сказал полицейский умиротворяющим тоном. — У нас есть сердца и есть христианское милосердие, но мы не можем творить чудеса.
Миссис Клейберт пристально посмотрела на него, потом на других. Без слов она взяла флейту с пола у кресла-качалки. Глядя прямо на поющих детей, она возложила пальцы на клапаны.
— Вы просто не заслуживаете иметь этих милых детей, — сказала она.
Она подняла инструмент, затем замерла.
— Я думаю, — сказала она с сожалением, — единственное, что у детей не в порядке, — это то, что они вырастают в таких же взрослых, как вы.
И она приложила инструмент к губам.
Как только долгая нежная нота перелетела Мейн-стрит, дети стали оборачиваться и смотреть на крыльцо мэра Дункана. Пение прекратилось. Малыши перестали плакать и улыбались, когда их ставили на ноги. Не было ни единого звука, кроме единственной слегка дрожащей ноты. Миссис Клейберт выставила одну ногу вперед. Ее пальцы пробежали вверх и вниз по инструменту. Пошел воздух, легкий и веселый, искрясь, как солнечные лучи в водяных брызгах. Сотни маленьких каблучков начали стучать клик-клок, следуя за ритмом.
Миссис Клейберт танцуя спустилась вниз по ступенькам, затем двинулась через Мейн-стрит по коридору, открывшемуся среди расступившихся ребят. Они смыкались за ее спиной, а золотые косы и яркие юбки кружились, красные чулки сверкали, ноги притаптывали.
В доме мэра раздался шум, и двое его детей пробежали по террасе, чтобы присоединиться к танцующей толпе.
— Эй, остановите их! — крикнул Джим Дункан, но почему-то ни он, ни кто-либо другой не мог сдвинуться, чтобы сделать это.
Миссис Клейберт повернула на Линкольн-авеню, а за ней катился, подпрыгивая, веселый цветной детский поток. Американские дети высыпали через палисадники, чтобы присоединиться к остальным. Из школы вылился другой скачущий, танцующий поток, чтобы соединиться с проходящей толпой и умчаться с ней вверх по улице.
— Эй! Миссис Клейберт! Вернитесь! — завопил мэр Дункан, но его окрик потерялся среди детских голосов.
Единственным звуком, который мог перекрыть смех, пение и стук каблуков, была тема инструмента миссис Клейберт. И она в танце все шла вперед, через поле, через лес, что за полем, все дальше и дальше…
К тому времени как сознательный гражданин Элмер Дрю окончил переделку цифры 3 в цифру 6, до него дошли последние новости.
И когда мимо него проехали первые машины, набитые репортерами, детективами и агентами ФБР, ворвавшиеся в Плезентгров, он уже совсем закрасил число жителей города, ожидая точной оценки. Покончив с этим, он некоторое время рассматривал надпись на доске снизу. Затем пришел к решению, открутил ее и сунул под мышку. Возвращаясь в город, он встретил миссис Партленд. Ее дети степенно шагали по обе стороны от нее. Элмер остановился и пристально посмотрел на них. Миссис Партленд улыбнулась.
— Американские дети решили вернуться назад к своим родным, — сказала она ему с гордостью.
— Да, — подтвердил Мортимер Партленд-младший, кивая. — У них не было ни мороженого, ни кино, ни жевательной резинки — ничего, кроме танцев! Представляешь?
— А миссис Клейберт? — спросил Элмер.
— Ax да. Я думаю, она просто любит танцевать, — сказал юный Мортимер Партленд.
Элмер повернулся и пошел по дороге. На доске он вновь написал: Население 3226 чел. Затем глубокомысленно поменял последнюю цифру на 5. Ниже, с глубоким чувством гражданского удовлетворения, он вновь прикрепил доску, которая гласила:
СМОТРИТЕ, КАК ОН РАСТЕТ!
Китайская головоломка
Первое, что Хвил, вернувшись с работы, заметил, был пакет, вызывающе развалившийся на кухонном столе.
— От Дэя, что ли? — осведомился он у жены.
— Да уж конечно. Марки-то японские, — отозвалась она.
Хвил прошел через кухню и стал рассматривать пакет. Тот был вроде шляпной картонки, только маленькой — дюймов этак по десять в каждую сторону. Адрес: «Мистеру и миссис Хвил Хеджес, Тай Дервен, Ллинллон, Ллангольвкос, Брекнокшир, Ю. Уэльс» — буквы тщательно выведены, чтобы даже иностранцы ничего не перепутали. Еще была надпись, тоже от руки, только красная, и тоже достаточно понятная. Написано было: «ЯЙЦА — хрупкий груз, обращаться с осторожностью».
— Смешно так далеко яйца посылать, — заметил Хвил. — У нас тут их у самих хватает. Эти, случайно, не шоколадные?
— Пей давай свой чай, — отозвалась Бронвен. — Я тут целый день на пакет любуюсь, может и еще малость подождать.
Хвил присел за стол и принялся за еду. Однако время от времени глаза его сами возвращались к посылке.
— Если там и вправду яйца, так ты с ними поосторожнее, что ли, — произнес он. — Случилось мне читать однажды, как они в Китае хранят эти яйца годами. Они их в землю закапывают — для вкуса. Чудной народ. Не то что у нас тут, в Уэльсе.
Бронвен возразила: мол, Япония — это тебе не Китай.
С едой покончили, со стола убрали и водрузили на него посылку. Хвил распорол тесьму и содрал коричневую бумажную обертку. Внутри была жестянка, которая, когда от нее отклеили липкую ленту, оказалась полна до краев опилками. Миссис Хеджес принесла газету и аккуратно накрыла ею стол. Хвил зарылся в опилки пальцами.
— А тут что-то есть, — объявил он.
— Ты сегодня, похоже, не в себе. Конечно, что-то там есть! — сказала Бронвен, отталкивая с дороги его руку.
Она смела пару пригоршней опилок из коробки на газету и пощупала в коробке сама. Что бы там ни было, но для яйца это было слишком большим. Бронвен выгребла из жестянки еще горсть опилок и пошарила снова. На этот раз ее пальцы наткнулись на лист бумаги. Вытащив этот лист, она развернула его на столе. Это было письмо, написанное почерком Дэйфидда. Она еще раз полезла в жестянку, подсунула пальцы под то, что там было, и мягко вынула это из коробки.
— Вот так так! Смотри-ка, ты что-нибудь подобное видел? — воскликнула Бронвен. — Он говорит — яйца.
Они оба изумленно уставились на этот предмет. Наконец Хвил сказал:
— Такое большое. И чудное такое.
— Интересно, что за птица такие несет?
— Может, страус? — предположил Хвил.
Но Бронвен покачала головой. Она как-то видела в музее яйцо страуса и могла сказать, что эта штука имела с ним мало общего. Яйцо страуса чуть поменьше, и такого унылого, болезненно-желтого цвета, чуть рябоватое. Это же было гладкое, блестящее и выглядело не безжизненным, как яйцо в музее, а сияло какой-то глянцевой, перламутровой красотой.
— А это не жемчужина? — предположила она дрогнувшим голосом.
— А ты не дура? — ответил вопросом ее муж. — Из раковины величиной с городскую ратушу Ллангольвкоса?
Он снова засунул пальцы в опилки, но множественное число «яйца» служило, очевидно, просто стандартным оборотом: там не было больше ни одного такого яйца, да и поместиться ему было бы негде.
Бронвен насыпала опилок на одно из своих лучших блюд и осторожно водрузила сверху яйцо. Потом они стали читать письмо от сына:
Пароход «Тюдор Мэйд», Кобе.
Дорогие мама и папа, я думаю вы удивитесь тому что там есть. Я тоже удивился. Очень забавная штука думаю у них там в Китае очень странные птицы водятся. Есть же у них Панды так почему бы и нет. Мы этот сампан увидели в ста милях от Китайского берега, у них мачта сломалась и они даже не пытались и все кроме двух уже умерли, а теперь и все. Но тот один который еще не умер держал эту вроде яйца штуку всю завернутую в стеганое пальто как ребенок. Через два дня я узнал, что это было яйцо, а тогда не знал но я ему хотел помочь и очень старался. Но из нас никто по-китайски не говорил и мне его было жалко, он хороший был парень и очень ему было одиноко потому что он знал что умирает. И когда он увидел что уже пора он мне дал это яйцо и уже очень тихо говорил но я все равно ничего не понял, я мог только взять это яйцо и держать как он его держал осторожно. И я ему обещал за этой штукой смотреть но он тоже не понял. А потом он что-то еще сказал и помер бедняга.
Вот так это было а я знал что это яйцо потому что однажды показал ему вареное яйцо и он мне показал на одно и на другое но на пароходе никто не знал что это за яйцо. Но я пообещал ему что буду его хранить осторожно и посылаю вам потому что на пароходе негде.
Надеюсь это письмо застанет вас в добром здравии в каком я нахожусь чего и вам желаю.
Дэй.
— А оно все равно чудное, — сказала миссис Хеджес, прочитав письмо. — На яйцо похоже — по форме, — заключила она. — Но цвета не такие. Вот смотри, какие они красивые. Как бензиновые пятна на лужах. Такого яйца я никогда в жизни не видела. Они все одноцветные и не сияют.
Хвил все задумчиво смотрел на яйцо.
— И вправду красиво, — наконец согласился он. — А что в нем толку?
— Толку, сказал тоже! — отозвалась его супруга. — Оно, небось, для их религии священно. Тот-то, бедняга, помирал, и наш сын дал ему слово. И мы теперь его сохраним, пока он не приедет!
Они вдвоем еще некоторое время созерцали яйцо.
— Далеко это — Китай, — заметила Бронвен, непонятно к чему.
Но прошло несколько дней, пока яйцо убрали со всеобщего обозрения на кухонном шкафу. Слух о нем прошел по всей долине, и если визитерам не удавалось его увидеть, они чувствовали себя обойденными. Бронвен поняла, что без конца доставать яйцо на свет Божий и прятать обратно гораздо опаснее, чем оставить его у всех на виду.
Почти никто из соседей не был разочарован видом яйца. Лишь Идрис Боуэн, живший за три дома от них, разошелся во мнениях с остальными.
— Форма как у яйца, это точно, — признал он. — Но вы поосторожнее, миссис Хеджес. Я так думаю, что это символ плодородия. Да еще и краденый.
— Мистер Боуэн! — возмутилась Бронвен.
— Да нет, это тот, в лодке, — миссис Хеджес. — Беглецы из Китая, наверное. Предатели своего народа. Бегут из страны и тащат все, что гвоздями не прибито, пока их доблестная рабоче-крестьянская армия не взяла к ногтю. Всегда и всюду одно и то же — вот будет революция у нас в Уэльсе, сами увидите.
— О Господи Боже ты мой! До чего ж вы забавный человек, мистер Боуэн: даже старую калошу и ту сможете использовать для пропаганды, не в обиду вам будь сказано, — засмеялась Бронвен.
Идрис Боуэн скривился.
— Я вам не забавный, миссис Хеджес. А правду обзывать пропагандой не обязательно, — заявил он и удалился, не теряя достоинства.
К концу недели в доме перебывала уже вся деревня. Все оглядели яйцо и узнали: нет, миссис Хеджес не известно, что за тварь его снесла, и пора его уже положить куда-нибудь в безопасное место и подождать, пока вернется Дэйфидд.
В доме было не так уж много мест, которые можно было безоговорочно считать безопасными, и среди них воздушный сушильный шкаф для посуды был признан ничем не хуже других. Бронвен собрала в жестянку оставшиеся опилки, положила сверху яйцо и засунула это на верхнюю полку шкафа.
Там оно оставалось около месяца, вдали от глаз и почти позабытое до того самого дня, когда Хвил, вернувшись с работы, обнаружил, что его жена сидит за столом с обескураженным видом, а на пальце у нее бинт. На мужа она взглянула с облегчением.
— Этот-то вылупился!
Непонимающее выражение на лице Хвила слегка разозлило Бронвен, все мысли которой были в течение всего дня заняты только одним.
— Ну этот, из яйца, что Дэй прислал, — объяснила она. — Он вылупился, говорю тебе.
— А, теперь понял, — кивнул Хвил. — Ну и как, симпатичный цыпленочек?
— Вовсе и не цыпленок! Какое-то чудище, да еще и меня цапнуло. — Она показала бинт.
Этим утром, рассказывала Бронвен, она подошла к сушильному шкафу взять чистое полотенце, засунула туда руку, и ее что-то ухватило за палец, причем больно. Сначала она подумала, что это крыса со двора как-то пролезла в шкаф, а потом заметила, что с жестянки сорвана крышка, а рядом валяются осколки скорлупы.
— А как оно выглядит? — спросил Хвил.
Бронвен признала, что толком его и не разглядела. Заметила только что-то вроде мелькнувшего зелено-синего длинного хвоста, показавшегося над стопкой скатертей, а когда она заглянула за эту стопку, увидела блеск глядящих на нее красных глаз. Возиться с такой тварью — дело мужское, так что она закрыла дверь и пошла перевязать палец.
— Выходит, оно еще там? — спросил Хвил.
Бронвен кивнула.
— Давай-ка на него поглядим, — решительно сказал Хвил и направился вон из комнаты, но в последний момент вернулся за парой брезентовых рукавиц. Бронвен осталась на месте.
Хвил вернулся, захлопнув за собой дверь ногой, посадил зверюшку на стол, и несколько секунд она сидела там, съежившись и не двигаясь, только хлопая глазами.
— Он, я думаю, напуган. — заметил Хвил.
Телом зверушка была похожа на большую ящерицу — около фута длиной. Только чешуйки у нее на шкуре были крупнее, некоторые из них закручивались и кое-где отставали на манер плавников. А вот голова была совсем не как у ящерицы — гораздо круглее, с широкой пастью, расставленными ноздрями, и в довершение всего — с двумя большими впадинами, в которых ворочались горящие красным глаза. А вокруг шеи гривой росло что-то вроде вымпела из склеенных волос. Цвета зверь был зеленого, с добавками кое-где металлического синего, а вокруг головы и на концах локонов — сияющие красные пятна. Красным были отмечены и места, где ноги соединялись с туловищем, и основания острых желтых когтей на лапах. А все вместе — неожиданно яркое и экзотическое создание.
— От Дэя, что ли? — осведомился он у жены.
— Да уж конечно. Марки-то японские, — отозвалась она.
Хвил прошел через кухню и стал рассматривать пакет. Тот был вроде шляпной картонки, только маленькой — дюймов этак по десять в каждую сторону. Адрес: «Мистеру и миссис Хвил Хеджес, Тай Дервен, Ллинллон, Ллангольвкос, Брекнокшир, Ю. Уэльс» — буквы тщательно выведены, чтобы даже иностранцы ничего не перепутали. Еще была надпись, тоже от руки, только красная, и тоже достаточно понятная. Написано было: «ЯЙЦА — хрупкий груз, обращаться с осторожностью».
— Смешно так далеко яйца посылать, — заметил Хвил. — У нас тут их у самих хватает. Эти, случайно, не шоколадные?
— Пей давай свой чай, — отозвалась Бронвен. — Я тут целый день на пакет любуюсь, может и еще малость подождать.
Хвил присел за стол и принялся за еду. Однако время от времени глаза его сами возвращались к посылке.
— Если там и вправду яйца, так ты с ними поосторожнее, что ли, — произнес он. — Случилось мне читать однажды, как они в Китае хранят эти яйца годами. Они их в землю закапывают — для вкуса. Чудной народ. Не то что у нас тут, в Уэльсе.
Бронвен возразила: мол, Япония — это тебе не Китай.
С едой покончили, со стола убрали и водрузили на него посылку. Хвил распорол тесьму и содрал коричневую бумажную обертку. Внутри была жестянка, которая, когда от нее отклеили липкую ленту, оказалась полна до краев опилками. Миссис Хеджес принесла газету и аккуратно накрыла ею стол. Хвил зарылся в опилки пальцами.
— А тут что-то есть, — объявил он.
— Ты сегодня, похоже, не в себе. Конечно, что-то там есть! — сказала Бронвен, отталкивая с дороги его руку.
Она смела пару пригоршней опилок из коробки на газету и пощупала в коробке сама. Что бы там ни было, но для яйца это было слишком большим. Бронвен выгребла из жестянки еще горсть опилок и пошарила снова. На этот раз ее пальцы наткнулись на лист бумаги. Вытащив этот лист, она развернула его на столе. Это было письмо, написанное почерком Дэйфидда. Она еще раз полезла в жестянку, подсунула пальцы под то, что там было, и мягко вынула это из коробки.
— Вот так так! Смотри-ка, ты что-нибудь подобное видел? — воскликнула Бронвен. — Он говорит — яйца.
Они оба изумленно уставились на этот предмет. Наконец Хвил сказал:
— Такое большое. И чудное такое.
— Интересно, что за птица такие несет?
— Может, страус? — предположил Хвил.
Но Бронвен покачала головой. Она как-то видела в музее яйцо страуса и могла сказать, что эта штука имела с ним мало общего. Яйцо страуса чуть поменьше, и такого унылого, болезненно-желтого цвета, чуть рябоватое. Это же было гладкое, блестящее и выглядело не безжизненным, как яйцо в музее, а сияло какой-то глянцевой, перламутровой красотой.
— А это не жемчужина? — предположила она дрогнувшим голосом.
— А ты не дура? — ответил вопросом ее муж. — Из раковины величиной с городскую ратушу Ллангольвкоса?
Он снова засунул пальцы в опилки, но множественное число «яйца» служило, очевидно, просто стандартным оборотом: там не было больше ни одного такого яйца, да и поместиться ему было бы негде.
Бронвен насыпала опилок на одно из своих лучших блюд и осторожно водрузила сверху яйцо. Потом они стали читать письмо от сына:
Пароход «Тюдор Мэйд», Кобе.
Дорогие мама и папа, я думаю вы удивитесь тому что там есть. Я тоже удивился. Очень забавная штука думаю у них там в Китае очень странные птицы водятся. Есть же у них Панды так почему бы и нет. Мы этот сампан увидели в ста милях от Китайского берега, у них мачта сломалась и они даже не пытались и все кроме двух уже умерли, а теперь и все. Но тот один который еще не умер держал эту вроде яйца штуку всю завернутую в стеганое пальто как ребенок. Через два дня я узнал, что это было яйцо, а тогда не знал но я ему хотел помочь и очень старался. Но из нас никто по-китайски не говорил и мне его было жалко, он хороший был парень и очень ему было одиноко потому что он знал что умирает. И когда он увидел что уже пора он мне дал это яйцо и уже очень тихо говорил но я все равно ничего не понял, я мог только взять это яйцо и держать как он его держал осторожно. И я ему обещал за этой штукой смотреть но он тоже не понял. А потом он что-то еще сказал и помер бедняга.
Вот так это было а я знал что это яйцо потому что однажды показал ему вареное яйцо и он мне показал на одно и на другое но на пароходе никто не знал что это за яйцо. Но я пообещал ему что буду его хранить осторожно и посылаю вам потому что на пароходе негде.
Надеюсь это письмо застанет вас в добром здравии в каком я нахожусь чего и вам желаю.
Дэй.
— А оно все равно чудное, — сказала миссис Хеджес, прочитав письмо. — На яйцо похоже — по форме, — заключила она. — Но цвета не такие. Вот смотри, какие они красивые. Как бензиновые пятна на лужах. Такого яйца я никогда в жизни не видела. Они все одноцветные и не сияют.
Хвил все задумчиво смотрел на яйцо.
— И вправду красиво, — наконец согласился он. — А что в нем толку?
— Толку, сказал тоже! — отозвалась его супруга. — Оно, небось, для их религии священно. Тот-то, бедняга, помирал, и наш сын дал ему слово. И мы теперь его сохраним, пока он не приедет!
Они вдвоем еще некоторое время созерцали яйцо.
— Далеко это — Китай, — заметила Бронвен, непонятно к чему.
Но прошло несколько дней, пока яйцо убрали со всеобщего обозрения на кухонном шкафу. Слух о нем прошел по всей долине, и если визитерам не удавалось его увидеть, они чувствовали себя обойденными. Бронвен поняла, что без конца доставать яйцо на свет Божий и прятать обратно гораздо опаснее, чем оставить его у всех на виду.
Почти никто из соседей не был разочарован видом яйца. Лишь Идрис Боуэн, живший за три дома от них, разошелся во мнениях с остальными.
— Форма как у яйца, это точно, — признал он. — Но вы поосторожнее, миссис Хеджес. Я так думаю, что это символ плодородия. Да еще и краденый.
— Мистер Боуэн! — возмутилась Бронвен.
— Да нет, это тот, в лодке, — миссис Хеджес. — Беглецы из Китая, наверное. Предатели своего народа. Бегут из страны и тащат все, что гвоздями не прибито, пока их доблестная рабоче-крестьянская армия не взяла к ногтю. Всегда и всюду одно и то же — вот будет революция у нас в Уэльсе, сами увидите.
— О Господи Боже ты мой! До чего ж вы забавный человек, мистер Боуэн: даже старую калошу и ту сможете использовать для пропаганды, не в обиду вам будь сказано, — засмеялась Бронвен.
Идрис Боуэн скривился.
— Я вам не забавный, миссис Хеджес. А правду обзывать пропагандой не обязательно, — заявил он и удалился, не теряя достоинства.
К концу недели в доме перебывала уже вся деревня. Все оглядели яйцо и узнали: нет, миссис Хеджес не известно, что за тварь его снесла, и пора его уже положить куда-нибудь в безопасное место и подождать, пока вернется Дэйфидд.
В доме было не так уж много мест, которые можно было безоговорочно считать безопасными, и среди них воздушный сушильный шкаф для посуды был признан ничем не хуже других. Бронвен собрала в жестянку оставшиеся опилки, положила сверху яйцо и засунула это на верхнюю полку шкафа.
Там оно оставалось около месяца, вдали от глаз и почти позабытое до того самого дня, когда Хвил, вернувшись с работы, обнаружил, что его жена сидит за столом с обескураженным видом, а на пальце у нее бинт. На мужа она взглянула с облегчением.
— Этот-то вылупился!
Непонимающее выражение на лице Хвила слегка разозлило Бронвен, все мысли которой были в течение всего дня заняты только одним.
— Ну этот, из яйца, что Дэй прислал, — объяснила она. — Он вылупился, говорю тебе.
— А, теперь понял, — кивнул Хвил. — Ну и как, симпатичный цыпленочек?
— Вовсе и не цыпленок! Какое-то чудище, да еще и меня цапнуло. — Она показала бинт.
Этим утром, рассказывала Бронвен, она подошла к сушильному шкафу взять чистое полотенце, засунула туда руку, и ее что-то ухватило за палец, причем больно. Сначала она подумала, что это крыса со двора как-то пролезла в шкаф, а потом заметила, что с жестянки сорвана крышка, а рядом валяются осколки скорлупы.
— А как оно выглядит? — спросил Хвил.
Бронвен признала, что толком его и не разглядела. Заметила только что-то вроде мелькнувшего зелено-синего длинного хвоста, показавшегося над стопкой скатертей, а когда она заглянула за эту стопку, увидела блеск глядящих на нее красных глаз. Возиться с такой тварью — дело мужское, так что она закрыла дверь и пошла перевязать палец.
— Выходит, оно еще там? — спросил Хвил.
Бронвен кивнула.
— Давай-ка на него поглядим, — решительно сказал Хвил и направился вон из комнаты, но в последний момент вернулся за парой брезентовых рукавиц. Бронвен осталась на месте.
Хвил вернулся, захлопнув за собой дверь ногой, посадил зверюшку на стол, и несколько секунд она сидела там, съежившись и не двигаясь, только хлопая глазами.
— Он, я думаю, напуган. — заметил Хвил.
Телом зверушка была похожа на большую ящерицу — около фута длиной. Только чешуйки у нее на шкуре были крупнее, некоторые из них закручивались и кое-где отставали на манер плавников. А вот голова была совсем не как у ящерицы — гораздо круглее, с широкой пастью, расставленными ноздрями, и в довершение всего — с двумя большими впадинами, в которых ворочались горящие красным глаза. А вокруг шеи гривой росло что-то вроде вымпела из склеенных волос. Цвета зверь был зеленого, с добавками кое-где металлического синего, а вокруг головы и на концах локонов — сияющие красные пятна. Красным были отмечены и места, где ноги соединялись с туловищем, и основания острых желтых когтей на лапах. А все вместе — неожиданно яркое и экзотическое создание.