Страница:
XXXII
После тинга Льот и Лейкни отправились погостить в Холтар. Однажды Льот поехал на пастбище в горы посмотреть на табун коней Ветерлиде и по дороге встретил Одда Бейнессона и его дружинников. Одд поздоровался с Льотом и сказал:
— Если уж едем мы в одну сторону, то почему бы не поехать нам вместе, ведь теперь ты помирился с Осбрандом-старикашкой. И значит, мы с тобой можем теперь стать друзьями.
Льот же отвечал, что если Одду так хочется, он может поехать вместе с ним. Одд спросил, как идут дела в Холтаре и как себя чувствует Лейкни. Льот отвечал, что все хорошо.
Они нашли табун и посмотрели на лошадей. А потом отправились в обратный путь в долину. Одд много говорил, и очень дружелюбно. Льот почти не отвечал ему. Наконец, они остановили лошадей и спешились, чтобы перекусить. И когда они ели, Одд сказал:
— Удивительно мне то, Льот, что случилось между тобой и Хальстейном. Ведь ты так силен и великодушен. Но поговаривают, что речь зашла о старом деле, о котором тебе не очень приятно вспоминать, — о твоей неудавшейся женитьбе, Льот.
— Если ты так хочешь моей дружбы, — отвечал Льот, — как это стараешься показать мне, то для тебя же будет лучше не заговаривать со мной о том старом деле. Или, быть может, это ты сам распускаешь обо мне слухи?
— Нет, это не я, а люди, что были в Нидаросе, когда ты ходил там и грустил об одной девушке, а вот ее приданое получил бедный Осбранд.
Льот вскочил и схватился за меч. Одд тоже встал и постарался прикрыться щитом и выставил копье.
— Да, твоим родичам мало что достанется, — сказал Льот и перерубил одним ударом древко копья. — Но тебя я немного поразвлекаю, если уж ты так добивался этого.
И с этими словами он размахнулся и ударил по щиту Одда. Щит разлетелся на две половинки, а меч вошел в плечо сына Бейне и нанес ему смертельную рану.
Дружинник Одда был еще очень молод. Он испугался и убежал. Льот вернулся в Холтар и рассказал, что случилось. Ветерлиде спросил, что Льот теперь будет делать.
— Ничего, — отвечал Льот, — но не получит радости и удовлетворения от этого дела тот, кто возьмется за него, — добавил он.
Через некоторое время Ветерлиде вышел из дома. Льот остался наедине с Лейкни, если не считать двух мальчиков — Атле и Лютинга, которые играли на скамье. Льот лег на кровать, на которой они спали, а Лейкни стала прибирать в доме. Она задавала ему вопросы о том, что произошло, но Льот лишь коротко отвечал на них.
Тогда Лейкни сказала:
— Сдается мне, что мог бы ты рассказать мне о том, что привело к убийству.
— Мы ничего особенного не говорили, — отвечал Льот. — Просто Одд хотел сразиться со мной с тех пор, как увидел меня на игрищах.
— Думаю, что говорили вы не обо мне, — сухо заметила Лейкни.
— Нет, не о тебе, — ответил ей Льот, — но кажется мне, что во время нашего разговора Одд думал прежде всего о тебе.
Лейкни подошла к кровати, села на край, посмотрела на Льота и сказала:
— Не верю, что ты сделал это, Льот.
Льот приподнялся и хотел было ответить Лейкни, но она положила руку ему на грудь и проговорила:
— Известно мне, что не по моей вине ты был так грустен и молчалив после возвращения своего из Норвегии, и не обо мне ты думал денно и нощно. Но не знаю я ничего о твоей печали или о том, что произошло между тобой и Оддом.
Льот ответил:
— Хотелось бы мне, Лейкни, чтобы была ты довольна своим замужеством. И всегда я старался удовлетворять твои желания. Но если уж и скрываю я что от всех, то значит, тяжело мне, и не стоит тебе расспрашивать меня больше.
Она хотела что-то сказать, но тут увидела в изножье кровати плащ, который Вигдис подарила Ветерлиде, схватила его и бросила на пол. И крикнула:
— В десять раз больше думаешь ты о той норвежской девушке, которая, как говорят, отвергла тебя, чем обо мне. Хотя всегда я старалась угодить тебе во всем.
Льот вскочил с постели и хотел поднять плащ, но Лейкни оказалась проворнее и успела первой схватить плащ и подбежала к очагу, чтобы бросить его в огонь. Льот захотел отобрать плащ, но Лейкни вцепилась в него обеими руками и не отпускала. Тогда он стиснул ей запястья с такой силой, что Лейкни вскрикнула, но плащ не выпустила, и Льоту пришлось стукнуть ее кулаком по рукам. Тогда Лейкни разжала пальцы, села на пол и заплакала. А Льот схватил плащ и отошел.
Лейкни вышла во двор и села на порог. Она все плакала, закрыв лицо руками, и даже не заметила, как к ней подошла мать.
Гудрун спросила, что с ней случилось, но Лейкни отвечала, что ничего. Но Атле вышел из дома и сказал:
— Она плачет, потому что ее муж сильно ударил ее — около очага.
— Это неправда, — быстро проговорила Лейкни, но Гудрун не послушала ее и пошла в дом. На полу в доме сидел Лютинг и плакал, потому что его отец слишком жестоко обошелся с его матерью. Гудрун пришла в ярость и крикнула Льоту:
— Мой первый муж, Эгиль, знал, что нельзя меня бить, потому что когда он ударил меня, я сбежала, а сам он умер, когда отказался вернуть мне мою усадьбу. И с тех пор ни Лютинг, ни Ветерлиде не поднимали на меня руку.
— Успокойся, мама, — стала успокаивать ее Лейкни, — и не бил меня вовсе Льот, а просто толкнул на пол, и сама я начала эту ссору.
Тут к ней вышел Льот — он не обращал внимания на Гудрун, но наклонился к жене и сказала:
— Плохо я с тобой обошелся, моя Лейкни, и права ты, когда говорила, что всегда старалась угодить мне во всем.
Лейкни вновь заплакала, закрыла лицо платком и убежала в дом.
Льот пошел за ней, и недолго они пробыли в доме, но когда вышли, Лейкни больше не плакала, а шла рядом с Льотом и выглядела счастливой.
На следующий день они уехали домой. Предполагалось, что они останутся подольше, и Гудрун хотела, чтобы дочь ее осталась на все лето, до самых родов, и было бы лучше — по многим причинам — Льоту сейчас побыть одному, без жены и сына. Но они оба — и Лейкни, и Льот — решили отправиться домой в Скомедал. Ветерлиде и Гудрун предложили взять на воспитание Лютинга, чтобы рос он вместе с их Атле, который был всего лишь на год старше. Льот и Лейкни согласились.
И они уехали домой.
И все по дороге было хорошо, но в последний день пути они спускались по склону горы. Работники ехали впереди, а Льот спешился и вел на поводу лошадь Лейкни. Его конь шел за ними следом. Была ненастная погода, и вскоре пошел снег, а ветер дул прямо в лицо. Лейкни сказала Льоту:
— Я думала все это время о том, что сказал ты мне в Холтаре. И если правда то, что больше всего тебя удручает отказ, который получил ты в тот раз, то должен ты утешиться тем, что мы сами предложили тебе взять меня в жены и что была эта удачная женитьба и люди много говорили об этом.
— Не удручает меня это, — ответил Льот, — но ты должна понять, что не нравится мне, когда сыновья Бейне и их люди напоминают мне о том случае.
— Не понимаю, — сказала она через некоторое время, — почему ты так бережешь этот плащ, если не думаешь ты больше о той, что сшила его?
— Он подходит мне, — отвечал Льот.
Снег залеплял им глаза и рот, и они долгое время ехали молча. Но когда снегопад стал утихать, Лейкни вновь спросила:
— Она была красивее меня, та норвежка?
— Нет, — ответил Льот и посмотрел прямо перед собой. — Многие бы сочли тебя красивее.
— Может, она была богаче? — не унималась Лейкни.
— Думается, что по богатству вы равны, — отвечал Льот.
— И тем не менее, она тебе милее меня, — с неудовольствием заметила Лейкни. — Чем же так прельстила она тебя?
— Думаю, тем, — усмехнулся Льот, — что задавала намного меньше вопросов, чем ты.
Тут Лейкни наклонилась вперед, чтобы посмотреть на Льота, — и замерла: лицо его было серее камня. И прошло долго времени, прежде чем они заговорили.
Когда они спустились в долину, снегопад совсем прекратился. Перед ними были торфяные болота.
Льот отдал поводья Лейкни и собирался уже сесть на своего коня, когда она осторожно сказала:
— Обещаю тебе, что никогда больше не заговорю об этом с тобой. Но прошу тебя напоследок — скажи мне ее имя.
Льот постоял, прислонившись к боку лошади, и долго ничего не говорил, а потом медленно произнес, не глядя на жену:
— Вигдис.
После этого он сел на лошадь. И они долго ехали рядом, ничего не говоря. Но Лейкни была грустна и молчалива, когда они наконец приехали домой. И была она такой до осени, пока не родила сына. Льот окропил сына водой и дал ему имя Гицур. После этого Лейкни стала больше походить на себя.
— Если уж едем мы в одну сторону, то почему бы не поехать нам вместе, ведь теперь ты помирился с Осбрандом-старикашкой. И значит, мы с тобой можем теперь стать друзьями.
Льот же отвечал, что если Одду так хочется, он может поехать вместе с ним. Одд спросил, как идут дела в Холтаре и как себя чувствует Лейкни. Льот отвечал, что все хорошо.
Они нашли табун и посмотрели на лошадей. А потом отправились в обратный путь в долину. Одд много говорил, и очень дружелюбно. Льот почти не отвечал ему. Наконец, они остановили лошадей и спешились, чтобы перекусить. И когда они ели, Одд сказал:
— Удивительно мне то, Льот, что случилось между тобой и Хальстейном. Ведь ты так силен и великодушен. Но поговаривают, что речь зашла о старом деле, о котором тебе не очень приятно вспоминать, — о твоей неудавшейся женитьбе, Льот.
— Если ты так хочешь моей дружбы, — отвечал Льот, — как это стараешься показать мне, то для тебя же будет лучше не заговаривать со мной о том старом деле. Или, быть может, это ты сам распускаешь обо мне слухи?
— Нет, это не я, а люди, что были в Нидаросе, когда ты ходил там и грустил об одной девушке, а вот ее приданое получил бедный Осбранд.
Льот вскочил и схватился за меч. Одд тоже встал и постарался прикрыться щитом и выставил копье.
— Да, твоим родичам мало что достанется, — сказал Льот и перерубил одним ударом древко копья. — Но тебя я немного поразвлекаю, если уж ты так добивался этого.
И с этими словами он размахнулся и ударил по щиту Одда. Щит разлетелся на две половинки, а меч вошел в плечо сына Бейне и нанес ему смертельную рану.
Дружинник Одда был еще очень молод. Он испугался и убежал. Льот вернулся в Холтар и рассказал, что случилось. Ветерлиде спросил, что Льот теперь будет делать.
— Ничего, — отвечал Льот, — но не получит радости и удовлетворения от этого дела тот, кто возьмется за него, — добавил он.
Через некоторое время Ветерлиде вышел из дома. Льот остался наедине с Лейкни, если не считать двух мальчиков — Атле и Лютинга, которые играли на скамье. Льот лег на кровать, на которой они спали, а Лейкни стала прибирать в доме. Она задавала ему вопросы о том, что произошло, но Льот лишь коротко отвечал на них.
Тогда Лейкни сказала:
— Сдается мне, что мог бы ты рассказать мне о том, что привело к убийству.
— Мы ничего особенного не говорили, — отвечал Льот. — Просто Одд хотел сразиться со мной с тех пор, как увидел меня на игрищах.
— Думаю, что говорили вы не обо мне, — сухо заметила Лейкни.
— Нет, не о тебе, — ответил ей Льот, — но кажется мне, что во время нашего разговора Одд думал прежде всего о тебе.
Лейкни подошла к кровати, села на край, посмотрела на Льота и сказала:
— Не верю, что ты сделал это, Льот.
Льот приподнялся и хотел было ответить Лейкни, но она положила руку ему на грудь и проговорила:
— Известно мне, что не по моей вине ты был так грустен и молчалив после возвращения своего из Норвегии, и не обо мне ты думал денно и нощно. Но не знаю я ничего о твоей печали или о том, что произошло между тобой и Оддом.
Льот ответил:
— Хотелось бы мне, Лейкни, чтобы была ты довольна своим замужеством. И всегда я старался удовлетворять твои желания. Но если уж и скрываю я что от всех, то значит, тяжело мне, и не стоит тебе расспрашивать меня больше.
Она хотела что-то сказать, но тут увидела в изножье кровати плащ, который Вигдис подарила Ветерлиде, схватила его и бросила на пол. И крикнула:
— В десять раз больше думаешь ты о той норвежской девушке, которая, как говорят, отвергла тебя, чем обо мне. Хотя всегда я старалась угодить тебе во всем.
Льот вскочил с постели и хотел поднять плащ, но Лейкни оказалась проворнее и успела первой схватить плащ и подбежала к очагу, чтобы бросить его в огонь. Льот захотел отобрать плащ, но Лейкни вцепилась в него обеими руками и не отпускала. Тогда он стиснул ей запястья с такой силой, что Лейкни вскрикнула, но плащ не выпустила, и Льоту пришлось стукнуть ее кулаком по рукам. Тогда Лейкни разжала пальцы, села на пол и заплакала. А Льот схватил плащ и отошел.
Лейкни вышла во двор и села на порог. Она все плакала, закрыв лицо руками, и даже не заметила, как к ней подошла мать.
Гудрун спросила, что с ней случилось, но Лейкни отвечала, что ничего. Но Атле вышел из дома и сказал:
— Она плачет, потому что ее муж сильно ударил ее — около очага.
— Это неправда, — быстро проговорила Лейкни, но Гудрун не послушала ее и пошла в дом. На полу в доме сидел Лютинг и плакал, потому что его отец слишком жестоко обошелся с его матерью. Гудрун пришла в ярость и крикнула Льоту:
— Мой первый муж, Эгиль, знал, что нельзя меня бить, потому что когда он ударил меня, я сбежала, а сам он умер, когда отказался вернуть мне мою усадьбу. И с тех пор ни Лютинг, ни Ветерлиде не поднимали на меня руку.
— Успокойся, мама, — стала успокаивать ее Лейкни, — и не бил меня вовсе Льот, а просто толкнул на пол, и сама я начала эту ссору.
Тут к ней вышел Льот — он не обращал внимания на Гудрун, но наклонился к жене и сказала:
— Плохо я с тобой обошелся, моя Лейкни, и права ты, когда говорила, что всегда старалась угодить мне во всем.
Лейкни вновь заплакала, закрыла лицо платком и убежала в дом.
Льот пошел за ней, и недолго они пробыли в доме, но когда вышли, Лейкни больше не плакала, а шла рядом с Льотом и выглядела счастливой.
На следующий день они уехали домой. Предполагалось, что они останутся подольше, и Гудрун хотела, чтобы дочь ее осталась на все лето, до самых родов, и было бы лучше — по многим причинам — Льоту сейчас побыть одному, без жены и сына. Но они оба — и Лейкни, и Льот — решили отправиться домой в Скомедал. Ветерлиде и Гудрун предложили взять на воспитание Лютинга, чтобы рос он вместе с их Атле, который был всего лишь на год старше. Льот и Лейкни согласились.
И они уехали домой.
И все по дороге было хорошо, но в последний день пути они спускались по склону горы. Работники ехали впереди, а Льот спешился и вел на поводу лошадь Лейкни. Его конь шел за ними следом. Была ненастная погода, и вскоре пошел снег, а ветер дул прямо в лицо. Лейкни сказала Льоту:
— Я думала все это время о том, что сказал ты мне в Холтаре. И если правда то, что больше всего тебя удручает отказ, который получил ты в тот раз, то должен ты утешиться тем, что мы сами предложили тебе взять меня в жены и что была эта удачная женитьба и люди много говорили об этом.
— Не удручает меня это, — ответил Льот, — но ты должна понять, что не нравится мне, когда сыновья Бейне и их люди напоминают мне о том случае.
— Не понимаю, — сказала она через некоторое время, — почему ты так бережешь этот плащ, если не думаешь ты больше о той, что сшила его?
— Он подходит мне, — отвечал Льот.
Снег залеплял им глаза и рот, и они долгое время ехали молча. Но когда снегопад стал утихать, Лейкни вновь спросила:
— Она была красивее меня, та норвежка?
— Нет, — ответил Льот и посмотрел прямо перед собой. — Многие бы сочли тебя красивее.
— Может, она была богаче? — не унималась Лейкни.
— Думается, что по богатству вы равны, — отвечал Льот.
— И тем не менее, она тебе милее меня, — с неудовольствием заметила Лейкни. — Чем же так прельстила она тебя?
— Думаю, тем, — усмехнулся Льот, — что задавала намного меньше вопросов, чем ты.
Тут Лейкни наклонилась вперед, чтобы посмотреть на Льота, — и замерла: лицо его было серее камня. И прошло долго времени, прежде чем они заговорили.
Когда они спустились в долину, снегопад совсем прекратился. Перед ними были торфяные болота.
Льот отдал поводья Лейкни и собирался уже сесть на своего коня, когда она осторожно сказала:
— Обещаю тебе, что никогда больше не заговорю об этом с тобой. Но прошу тебя напоследок — скажи мне ее имя.
Льот постоял, прислонившись к боку лошади, и долго ничего не говорил, а потом медленно произнес, не глядя на жену:
— Вигдис.
После этого он сел на лошадь. И они долго ехали рядом, ничего не говоря. Но Лейкни была грустна и молчалива, когда они наконец приехали домой. И была она такой до осени, пока не родила сына. Льот окропил сына водой и дал ему имя Гицур. После этого Лейкни стала больше походить на себя.
XXXIII
На следующую осень, когда они загоняли овец на зиму, обнаружилось, что не хватает нескольких ягнят. Льот со своим работником отправились в горы, чтобы найти пропажу.
На третий день работник вернулся домой с овцами один. Лейкни спросила, что стало с Льотом, и работник ответил, что он остался на сеттере починить дом.
Лейкни никак не могла успокоиться, все ходила и поглядывала на горы. Погода была хорошая, и солнце ярко освещало снежные шапки на вершинах.
Через некоторое, время она сказала, что сама поедет на сеттер — если уж Льот решил заняться починкой дома, то она хотела бы, чтобы он поправил кое-что еще, и будет лучше, если она сама скажет ему об этом.
Работники улыбнулись, слушая такие речи хозяйки, но Лейкни все продолжала говорить об этом и, наконец, твердо решила поехать на сеттер и не брать с собой никого, кроме старого трелля, который присматривал за ней с тех пор, как она была совсем маленькой, и который ходил за ней по пятам, словно собачонка.
Они приехали на сеттер до заката. Но Льота нигде не было видно. Хотя они и заметили, что он снял дерн со стены, а рядом лежала лопата и молоток. Они вошли в дом, и в очаге еще теплился огонь.
Дом на сеттере был построен из камня, а сверху покрыт дерном, как и многие другие дома в Исландии. Внутри дома вдоль стен шли скамьи, тоже сделанные из камня и дерна. Поперечная балка была столь широка, что на ней могли улечься на ночь двое. Там была постлана постель, которую от дыма и сквозняка из двери защищал полог из шкур.
Лейкни немного подождала Льота в доме. Но он не появлялся. Тогда она сказала рабу, что он может устроиться на ночь в хлеву. Вскоре стало холодно, но Лейкни не хотела зажигать огонь до прихода мужа, потому что немного оставалось у них дров. Она легла, накрылась шкурой и тут же заснула.
Ночью она проснулась — ей показалось, что в доме говорят. Она выглянула в щель между шкурами и увидела, что в очаге горит огонь. На длинной скамье, прямо напротив нее, сидел Льот. Но в доме был еще один человек, и когда он заговорил, она узнала в нем мужа своей матери.
Она слышала, как он сказал:
— Глупым мне кажется, что ночуешь ты один на сеттере, когда Сигурд сын Бейна и его родичи хотят отомстить тебе. И большим горем будет для Лейкни твоя смерть, да и сыновья твои еще слишком малы.
Льот сидел, прислонившись спиной к стене, и отвечал:
— Не думаю я, что из-за этих людей надо мне ездить с острасткой и не хочу я прятаться. И знаю я, что не они принесут мне смерть. И знаю я человека, который желает мне ужасной смерти, и его проклятие сбудется, а больше меня ничто не волнует.
— О чем ты говоришь? — удивился Ветерлиде. Но Льот ничего не ответил, а через некоторое время сказал:
— И будет лучше для Лейкни, если станет она вдовой сейчас, когда еще молода и может найти себе другого мужа.
— Тогда совсем ты ее не знаешь, — проговорил Ветерлиде, — ибо никогда не пойдет она больше замуж, потому что очень любит тебя.
Льот ничего не ответил, а продолжал все так же сидеть на скамье, и Ветерлиде добавил:
— И должен ты понять, что досталась тебе лучшая жена не только в Исландии, но и во всем мире.
— Это правда, — ответил Льот. — Но я больше люблю родимое пятно у нее на груди у той женщины, чем красоту Лейкни, и я больше любил ту женщину, когда она вонзала мне в грудь нож, чем я люблю Лейкни, когда она обнимает меня. И меньше грустил я, когда ехал через горы Довре и думал о ее проклятии, чем когда еду домой в Скомедал и знаю, что на пороге ждет меня Лейкни с приветливым словом на устах. И уж лучше мне оказаться в лапах белого медведя, чем слышать, что ту женщину получил Коре.
Тут Ветерлиде очень рассердился и сказал:
— Плохо ты поступил, родич, и хуже всего, что не сказал ты об этом раньше.
— Да, — отвечал Льот. — Но думал я, что смогу забыть ее, если женюсь на Лейкни. Но сейчас я вижу, что все зло, которое я ей причинил, обернулось против меня самого. Потому что буду я скорбеть всю жизнь, что обладал той златовласой девушкой, а потом потерял ее.
— Сдается мне, — заметил Ветерлиде, — что отплатил ты злом за добро и гостеприимство Гуннара.
— Все хуже, чем ты думаешь, — проговорил Льот. — И самым счастливым днем в моей жизни был тот, когда мы с Вигдис ели ягоды в лесу на поляне. И в тот день был я даже счастливее, чем тогда, когда мальчишкой расправился с убийцей моего отца в Хаукетинде. Но когда она возвращалась домой после последней нашей встречи, то была в большом горе, хотя потом я понял, что самое большое зло я причинил себе.
Ветерлиде тогда сказал с яростью:
— Если ты силой взял дочь Гуннара, то совершил ты плохое дело, на которое, я думал, ты не способен.
Льот усмехнулся и ответил:
— Может быть, и сам я не знал, что способен на такое.
Ветерлиде вновь сказал:
— Плохое это дело, родич…
А Льот засмеялся и ответил:
— Да уж, хорошим его не назовешь.
После этого они долго сидели в молчании, а затем Льот встал и начал раздеваться. Он спросил, не кажется ли Ветерлиде, что уже пора спать. Лейкни прижалась к стене. Она дрожала как осиновый листок, но старалась сделать вид, что крепко спит.
Когда Льот разделся, он откинул в сторону полог из шкур и тут увидел ее. Он побагровел и опустил полог. А затем осторожно наклонился и позвал ее по имени. Лейкни ничего не ответила и лишь глубоко вздохнула, как будто спала. Льот тогда повернулся и сказал:
— Я постелю тебе на скамье, родич, потому что ко мне приехала Лейкни.
Ветерлиде вскрикнул, но Льот шикнул на него и сказал:
— Похоже, что она спала во время нашего разговора.
Молча приготовил он постель для Ветерлиде. А затем пошел к своей постели и лег рядом с Лейкни, позвал ее и положил ей руку на грудь, и только тут заметил, как она дрожит, почувствовал, как бьется ее сердце — как рыба в сетях.
Он лежал и не знал, что сказать, — и потому молчал. И в ту ночь они оба так и лежали рядом и делали вид, что спят, но каждый из них знал, что другой не спит.
Уже под утро Льот задремал, и Лейкни тогда смогла тихо поплакать, и плакала она, пока не заснула. Когда она проснулась, мужчины уже встали и готовили еду. Она быстро оделась и поздоровалась с ними. Ветерлиде спросил, когда она приехала и не слышала ли, как они разговаривали вечером. Тогда Льот быстро встал и сказал, что пойдет посмотрит, как там их лошади.
Лейкни ответила, что приехала перед закатом и просто прилегла отдохнуть, дожидаясь мужа, но заснула и проспала до утра. И еще она спросила, где вчера пропадал Льот и откуда взялся Ветерлиде.
Льот ответил, что проверял силки для птиц, а на западе, у Гаглемюрен, встретил Ветерлиде, который ехал к ним в Скомедал, и пригласил его поехать на сеттер. Льот показал Лейкни двух куропаток, лежавших у двери, и попросил приготовить их на обед. Она стала готовить еду и рассказала Льоту, зачем приехала к нему. Он пообещал ей сделать те полки, о которых она просила. А затем они с Ветерлиде отправились на хутор.
Льот приехал домой вечером, и Лейкни стояла на пороге, но когда увидела его, сразу ушла к ней. Он пришел, положил ей руки на плечи и сказал, глядя в глаза:
— Я и сам знаю, как мог бы быть счастлив с тобой, если бы мог радоваться твоей любви — никого на свете нет лучше тебя.
Лейкни ответила:
— Не такой уж бедой и было для меня услышать ваш разговор вчера вечером, но настоящим горем было услышать, как произнес ты ее имя на болоте.
— И как же мы теперь будем жить? — спросил Льот.
Лейкни ответила:
— Как ты захочешь, потому что всегда я буду делать то, что любо тебе.
Льот постоял и подумал, а потом поцеловал Лейкни и ушел.
На третий день работник вернулся домой с овцами один. Лейкни спросила, что стало с Льотом, и работник ответил, что он остался на сеттере починить дом.
Лейкни никак не могла успокоиться, все ходила и поглядывала на горы. Погода была хорошая, и солнце ярко освещало снежные шапки на вершинах.
Через некоторое, время она сказала, что сама поедет на сеттер — если уж Льот решил заняться починкой дома, то она хотела бы, чтобы он поправил кое-что еще, и будет лучше, если она сама скажет ему об этом.
Работники улыбнулись, слушая такие речи хозяйки, но Лейкни все продолжала говорить об этом и, наконец, твердо решила поехать на сеттер и не брать с собой никого, кроме старого трелля, который присматривал за ней с тех пор, как она была совсем маленькой, и который ходил за ней по пятам, словно собачонка.
Они приехали на сеттер до заката. Но Льота нигде не было видно. Хотя они и заметили, что он снял дерн со стены, а рядом лежала лопата и молоток. Они вошли в дом, и в очаге еще теплился огонь.
Дом на сеттере был построен из камня, а сверху покрыт дерном, как и многие другие дома в Исландии. Внутри дома вдоль стен шли скамьи, тоже сделанные из камня и дерна. Поперечная балка была столь широка, что на ней могли улечься на ночь двое. Там была постлана постель, которую от дыма и сквозняка из двери защищал полог из шкур.
Лейкни немного подождала Льота в доме. Но он не появлялся. Тогда она сказала рабу, что он может устроиться на ночь в хлеву. Вскоре стало холодно, но Лейкни не хотела зажигать огонь до прихода мужа, потому что немного оставалось у них дров. Она легла, накрылась шкурой и тут же заснула.
Ночью она проснулась — ей показалось, что в доме говорят. Она выглянула в щель между шкурами и увидела, что в очаге горит огонь. На длинной скамье, прямо напротив нее, сидел Льот. Но в доме был еще один человек, и когда он заговорил, она узнала в нем мужа своей матери.
Она слышала, как он сказал:
— Глупым мне кажется, что ночуешь ты один на сеттере, когда Сигурд сын Бейна и его родичи хотят отомстить тебе. И большим горем будет для Лейкни твоя смерть, да и сыновья твои еще слишком малы.
Льот сидел, прислонившись спиной к стене, и отвечал:
— Не думаю я, что из-за этих людей надо мне ездить с острасткой и не хочу я прятаться. И знаю я, что не они принесут мне смерть. И знаю я человека, который желает мне ужасной смерти, и его проклятие сбудется, а больше меня ничто не волнует.
— О чем ты говоришь? — удивился Ветерлиде. Но Льот ничего не ответил, а через некоторое время сказал:
— И будет лучше для Лейкни, если станет она вдовой сейчас, когда еще молода и может найти себе другого мужа.
— Тогда совсем ты ее не знаешь, — проговорил Ветерлиде, — ибо никогда не пойдет она больше замуж, потому что очень любит тебя.
Льот ничего не ответил, а продолжал все так же сидеть на скамье, и Ветерлиде добавил:
— И должен ты понять, что досталась тебе лучшая жена не только в Исландии, но и во всем мире.
— Это правда, — ответил Льот. — Но я больше люблю родимое пятно у нее на груди у той женщины, чем красоту Лейкни, и я больше любил ту женщину, когда она вонзала мне в грудь нож, чем я люблю Лейкни, когда она обнимает меня. И меньше грустил я, когда ехал через горы Довре и думал о ее проклятии, чем когда еду домой в Скомедал и знаю, что на пороге ждет меня Лейкни с приветливым словом на устах. И уж лучше мне оказаться в лапах белого медведя, чем слышать, что ту женщину получил Коре.
Тут Ветерлиде очень рассердился и сказал:
— Плохо ты поступил, родич, и хуже всего, что не сказал ты об этом раньше.
— Да, — отвечал Льот. — Но думал я, что смогу забыть ее, если женюсь на Лейкни. Но сейчас я вижу, что все зло, которое я ей причинил, обернулось против меня самого. Потому что буду я скорбеть всю жизнь, что обладал той златовласой девушкой, а потом потерял ее.
— Сдается мне, — заметил Ветерлиде, — что отплатил ты злом за добро и гостеприимство Гуннара.
— Все хуже, чем ты думаешь, — проговорил Льот. — И самым счастливым днем в моей жизни был тот, когда мы с Вигдис ели ягоды в лесу на поляне. И в тот день был я даже счастливее, чем тогда, когда мальчишкой расправился с убийцей моего отца в Хаукетинде. Но когда она возвращалась домой после последней нашей встречи, то была в большом горе, хотя потом я понял, что самое большое зло я причинил себе.
Ветерлиде тогда сказал с яростью:
— Если ты силой взял дочь Гуннара, то совершил ты плохое дело, на которое, я думал, ты не способен.
Льот усмехнулся и ответил:
— Может быть, и сам я не знал, что способен на такое.
Ветерлиде вновь сказал:
— Плохое это дело, родич…
А Льот засмеялся и ответил:
— Да уж, хорошим его не назовешь.
После этого они долго сидели в молчании, а затем Льот встал и начал раздеваться. Он спросил, не кажется ли Ветерлиде, что уже пора спать. Лейкни прижалась к стене. Она дрожала как осиновый листок, но старалась сделать вид, что крепко спит.
Когда Льот разделся, он откинул в сторону полог из шкур и тут увидел ее. Он побагровел и опустил полог. А затем осторожно наклонился и позвал ее по имени. Лейкни ничего не ответила и лишь глубоко вздохнула, как будто спала. Льот тогда повернулся и сказал:
— Я постелю тебе на скамье, родич, потому что ко мне приехала Лейкни.
Ветерлиде вскрикнул, но Льот шикнул на него и сказал:
— Похоже, что она спала во время нашего разговора.
Молча приготовил он постель для Ветерлиде. А затем пошел к своей постели и лег рядом с Лейкни, позвал ее и положил ей руку на грудь, и только тут заметил, как она дрожит, почувствовал, как бьется ее сердце — как рыба в сетях.
Он лежал и не знал, что сказать, — и потому молчал. И в ту ночь они оба так и лежали рядом и делали вид, что спят, но каждый из них знал, что другой не спит.
Уже под утро Льот задремал, и Лейкни тогда смогла тихо поплакать, и плакала она, пока не заснула. Когда она проснулась, мужчины уже встали и готовили еду. Она быстро оделась и поздоровалась с ними. Ветерлиде спросил, когда она приехала и не слышала ли, как они разговаривали вечером. Тогда Льот быстро встал и сказал, что пойдет посмотрит, как там их лошади.
Лейкни ответила, что приехала перед закатом и просто прилегла отдохнуть, дожидаясь мужа, но заснула и проспала до утра. И еще она спросила, где вчера пропадал Льот и откуда взялся Ветерлиде.
Льот ответил, что проверял силки для птиц, а на западе, у Гаглемюрен, встретил Ветерлиде, который ехал к ним в Скомедал, и пригласил его поехать на сеттер. Льот показал Лейкни двух куропаток, лежавших у двери, и попросил приготовить их на обед. Она стала готовить еду и рассказала Льоту, зачем приехала к нему. Он пообещал ей сделать те полки, о которых она просила. А затем они с Ветерлиде отправились на хутор.
Льот приехал домой вечером, и Лейкни стояла на пороге, но когда увидела его, сразу ушла к ней. Он пришел, положил ей руки на плечи и сказал, глядя в глаза:
— Я и сам знаю, как мог бы быть счастлив с тобой, если бы мог радоваться твоей любви — никого на свете нет лучше тебя.
Лейкни ответила:
— Не такой уж бедой и было для меня услышать ваш разговор вчера вечером, но настоящим горем было услышать, как произнес ты ее имя на болоте.
— И как же мы теперь будем жить? — спросил Льот.
Лейкни ответила:
— Как ты захочешь, потому что всегда я буду делать то, что любо тебе.
Льот постоял и подумал, а потом поцеловал Лейкни и ушел.
XXXIV
Известно, что время лечит раны. Годы шли, и Лейкни и Льот забыли о своем горе. Они всегда были добры и внимательны друг к другу, и большую часть времени проводили дома в Скомедале, и люди почти не видели их.
У Льота и Лейкни было трое детей. Лютинг был старшим, он воспитывался у своей бабушки в Холтаре, и там же он умер совсем маленьким. Другого сына звали Гицур, а дочь — Стейнвор. Стейнвор Льот любил больше остальных своих детей. Стейнвор и Гицур утонули. Вот как это случилось.
Однажды вечером весной дети в Скомедале играли во дворе. Гицур вместе с детьми работников стрелял из лука. Ему пошел седьмой год, а Стейнвор было четыре. Она играла одна у ручья, который протекал у ограды и впадал в Черный ручей. Ручей этот летом пересыхал, но сейчас, весной, был довольно глубоким, да и мальчишки сделали на нем плотину, по подобию той, что выстроил Льот в реке. И вода теперь в ручье в самом глубоком месте человеку доходила до колен.
И вот Стейнвор бродила по берегу ручья, разговаривала сама с собой и вдруг увидела, как солнце высветило на другом берегу ручья песчаную отмель. Она была еще так мала, что почти не помнила прошлого лета, но решила, что на той отмели могут расти цветы. И она пошла вброд там, где, ей казалось, было мелко.
Она сложила на отмели ограду из песка и камней и представляла, что это ее усадьба и в ней много лошадей, коров и овец.
Мальчики тем временем закончили игру, и Гицур стал искать сестру. Он тоже перешел ручей, чтобы посмотреть, во что она играет.
— Этих лошадей надо пригнать домой, — сказала Стейнвор, указывая на кучку желтых камешков. — Ты не поможешь мне вот с этим жеребцом? Он так дик и никак не хочет слушаться меня.
С этими словами она кинула камень на край отмели и бросилась за ним.
Гицур тут же поддержал ее игру. Но он решил, что ее усадьба очень бедна.
— Я отправлюсь в Норвегию, — сказал он. — И постараюсь купить бревен, чтобы отстроить настоящий дом.
Он взял башмак Стейнвор и положил туда сучки и пустил его плыть по ручью. Он привез на нем лес для усадьбы. И они выстроили настоящий дом из бревен, но когда строительство было закончено, солнце уже спряталось, а дети замерзли и проголодались. Они хотели побыстрее попасть домой. Башмак Стейнвор куда-то запропастился, и она стала хныкать, что ей придется босиком идти по холодной воде.
— Я перенесу тебя, сестра, через ручей, — сказал мальчик.
Он поднял ее и понес.
— Смотри, вон отец возвращается домой, — закричала Стейнвор, и дети посмотрели на склон горы, по которому на коне ехал Льот. Они оба решили помахать ему, но тут Гицур наступил на льдинку и упал в воду вместе с девочкой.
Льот ехал по дороге для скота, огороженной с обеих сторон камнями, он увидел детей и помахал им, но когда они упали и не встали, он забеспокоился, соскочил с коня и бросился в Черный ручей, полноводный и быстрый, и вскоре уже был рядом с малышами. Дети лежали неподвижно у самого берега. Он приподнял Гицура и увидел, что мальчик ударился виском о камень и придавил сестру, а она не смогла выбраться — так крепко Гицур держал ее. Они оба захлебнулись. Льот сразу же понял, что дети мертвы, но все-таки принес их в дом и приказал согреть шкуры и вскипятить молоко.
Лейкни стала белой как полотно, когда увидела детей, но спокойно сказала, что нет ничего страшного и они скоро придут в себя. Но чтобы они ни делали, малыши не приходили в себя. И под конец Льот просто сел у очага, опустив голову на руки. Лейкни же все не хотела сдаваться, она все пыталась напоить детей молоком и растирала их теплыми шкурами, хотя все и говорили ей, что это бесполезно.
Тогда она взяла два неподвижных тельца на руки и закричала:
— Я все равно оживлю их — я буду укачивать их до тех пор, пока они не вернутся ко мне.
Она легла вместе с ними на кровать и стала дышать им в рот. Льот встал, подошел к ней, обнял и сказал:
— Дай же им покой, не должно так обращаться с телами умерших.
Тогда она отпустила трупики, но продолжала кричать, сорвала платок с головы и стала рвать на себе волосы, а потом кинулась к дверям, чтобы бежать к реке и утопиться. Но Льот поднял ее на руки и отнес в постель. Ему пришлось применить силу, чтобы заставить жену снять одежду, а потом он сидел и укачивал ее. Всю ночь провел он так, а Лейкни все не успокаивалась, и Льот боялся, что она потеряет разум.
У Льота и Лейкни было трое детей. Лютинг был старшим, он воспитывался у своей бабушки в Холтаре, и там же он умер совсем маленьким. Другого сына звали Гицур, а дочь — Стейнвор. Стейнвор Льот любил больше остальных своих детей. Стейнвор и Гицур утонули. Вот как это случилось.
Однажды вечером весной дети в Скомедале играли во дворе. Гицур вместе с детьми работников стрелял из лука. Ему пошел седьмой год, а Стейнвор было четыре. Она играла одна у ручья, который протекал у ограды и впадал в Черный ручей. Ручей этот летом пересыхал, но сейчас, весной, был довольно глубоким, да и мальчишки сделали на нем плотину, по подобию той, что выстроил Льот в реке. И вода теперь в ручье в самом глубоком месте человеку доходила до колен.
И вот Стейнвор бродила по берегу ручья, разговаривала сама с собой и вдруг увидела, как солнце высветило на другом берегу ручья песчаную отмель. Она была еще так мала, что почти не помнила прошлого лета, но решила, что на той отмели могут расти цветы. И она пошла вброд там, где, ей казалось, было мелко.
Она сложила на отмели ограду из песка и камней и представляла, что это ее усадьба и в ней много лошадей, коров и овец.
Мальчики тем временем закончили игру, и Гицур стал искать сестру. Он тоже перешел ручей, чтобы посмотреть, во что она играет.
— Этих лошадей надо пригнать домой, — сказала Стейнвор, указывая на кучку желтых камешков. — Ты не поможешь мне вот с этим жеребцом? Он так дик и никак не хочет слушаться меня.
С этими словами она кинула камень на край отмели и бросилась за ним.
Гицур тут же поддержал ее игру. Но он решил, что ее усадьба очень бедна.
— Я отправлюсь в Норвегию, — сказал он. — И постараюсь купить бревен, чтобы отстроить настоящий дом.
Он взял башмак Стейнвор и положил туда сучки и пустил его плыть по ручью. Он привез на нем лес для усадьбы. И они выстроили настоящий дом из бревен, но когда строительство было закончено, солнце уже спряталось, а дети замерзли и проголодались. Они хотели побыстрее попасть домой. Башмак Стейнвор куда-то запропастился, и она стала хныкать, что ей придется босиком идти по холодной воде.
— Я перенесу тебя, сестра, через ручей, — сказал мальчик.
Он поднял ее и понес.
— Смотри, вон отец возвращается домой, — закричала Стейнвор, и дети посмотрели на склон горы, по которому на коне ехал Льот. Они оба решили помахать ему, но тут Гицур наступил на льдинку и упал в воду вместе с девочкой.
Льот ехал по дороге для скота, огороженной с обеих сторон камнями, он увидел детей и помахал им, но когда они упали и не встали, он забеспокоился, соскочил с коня и бросился в Черный ручей, полноводный и быстрый, и вскоре уже был рядом с малышами. Дети лежали неподвижно у самого берега. Он приподнял Гицура и увидел, что мальчик ударился виском о камень и придавил сестру, а она не смогла выбраться — так крепко Гицур держал ее. Они оба захлебнулись. Льот сразу же понял, что дети мертвы, но все-таки принес их в дом и приказал согреть шкуры и вскипятить молоко.
Лейкни стала белой как полотно, когда увидела детей, но спокойно сказала, что нет ничего страшного и они скоро придут в себя. Но чтобы они ни делали, малыши не приходили в себя. И под конец Льот просто сел у очага, опустив голову на руки. Лейкни же все не хотела сдаваться, она все пыталась напоить детей молоком и растирала их теплыми шкурами, хотя все и говорили ей, что это бесполезно.
Тогда она взяла два неподвижных тельца на руки и закричала:
— Я все равно оживлю их — я буду укачивать их до тех пор, пока они не вернутся ко мне.
Она легла вместе с ними на кровать и стала дышать им в рот. Льот встал, подошел к ней, обнял и сказал:
— Дай же им покой, не должно так обращаться с телами умерших.
Тогда она отпустила трупики, но продолжала кричать, сорвала платок с головы и стала рвать на себе волосы, а потом кинулась к дверям, чтобы бежать к реке и утопиться. Но Льот поднял ее на руки и отнес в постель. Ему пришлось применить силу, чтобы заставить жену снять одежду, а потом он сидел и укачивал ее. Всю ночь провел он так, а Лейкни все не успокаивалась, и Льот боялся, что она потеряет разум.
XXXV
Пришло лето, и вскоре настало время тинга, но Лейкни все так же горевала и не хотела ехать с Льотом, хотя он и предлагал ей поехать вместе.
Когда он вернулся домой, то в первый же вечер Лейкни сказала ему, что спала одна в ткацкой, и попросила разрешить ей спать там одной. Льот ответил, что не может отказать ей, если она сама того желает.
Лето уже кончалось, а Лейкни почти все дни проводила в ткацкой и там же спала. Она совсем забросила хозяйство, просто ходила взад-вперед по ткацкой и ничего не делала. И каждый вечер отправлялась она в церковь, что Льот построил на горе, вставала на колени и подолгу молилась.
Но однажды вечером, когда Лейкни как раз собиралась в церковь, к ней подошел Льот и сказал:
— Когда ты, Лейкни, собираешься вернуться ко мне в дом?
Лейкни ничего не отвечала, и Льот тогда добавил:
— Не кажется мне, чтобы была кому-то из нас польза, что скорбим мы каждый сам по себе. И не следует тебе быть одной, а лучше вернуться в дом и заняться хозяйством, и, может, тогда тебе станет легче.
— Не могу я, — отвечала она, — быть в доме и заниматься хозяйством, потому что кажется мне, что забыла я что-то, и когда вспоминаю, что я забыла, то становится мне еще горше — потому что забыла я своих деток.
Льот помолчал, а потом спросил:
— Может, ты хочешь поехать к своей матери? Я провожу тебя к ней.
Лейкни медленно проговорила:
— Я хочу одного — чтобы ты позволил мне делать так, как я считаю нужным.
— Ни в чем не будет тебе отказа, — ответил он.
— Тогда разреши мне никогда больше не быть твоей женой. И позволь мне жить в чистоте и покое, как живут некоторые женщины в христианских странах.
Льот нахмурился и сказал:
— Я знаю, что никогда ты не была счастлива со мной, и никогда бы не привез я тебя в Скомедал, если бы знал, что все так получится. Но однажды я уже спрашивал тебе, как нам жить дальше, и ты сама решила остаться со мной. И с тех пор я всегда старался угождать тебе, и не сказали мы друг другу дурного слова, и никогда больше не поднимал я на тебя руку. И все дела мы решали вместе. И никогда не принес я тебе позора, не лежал с другими женщинами, и ни с кем у меня не было детей, кроме тебя.
— Нет у тебя детей и со мной, — воскликнула Лейкни, закрыла лицо ладонями и зарыдала.
— Об этом я скорблю не меньше тебя, — отвечал Льот. — И именно поэтому я удивлен твоим решением положить конец нашей совместной жизни.
Лейкни встала и сказала:
— Ты можешь развестись со мной — мне кажется, достаточной причиной будет то, что не хочу я больше делить с тобой постель. И ты можешь найти себе другую жену и уехать из этой забытой Богом долины. Ибо никогда за все те годы, что прожили мы вместе, не видела я тебя счастливым.
Тогда Льот осторожно спросил жену:
— Скажи мне честно, Лейкни, неужели ты никогда больше не хочешь быть моей, если так стремишься уехать отсюда? — И с этими словами он посадил ее к себе на колени, а она так задрожала, что не смогла ничего ответить. И Льот продолжал:
— Однажды ты сказала, что всегда сделаешь так, как я хочу.
Тогда Лейкни заплакала, спрятала лицо у него на плече и ответила:
— Я думала, что ты хочешь отделаться от меня.
Льот поглядел на нее и сказал:
— Так было раньше, но не знал я тогда, что не могу жить без тебя, Лейкни.
В тот же вечер Лейкни пришла в дом и села на свое место за столом, как и раньше. И никто больше не слышал от нее, что хочет она стать монахиней. Они с Льотом жили в любви и согласии. Но Лейкни очень тосковала по своим детям, хотя и не говорила об этом.
Однажды вечером они пошли в баню, и Лейкни ходила с распущенными волосами, чтобы просушить их. Льот подошел к ней и взял ее волосы в руки. Он сказал:
— Кажется мне, что волосы твои стали еще светлее и краше, чем раньше, Лейкни.
Она покраснела и отошла от него, но Льот заметил, что волосы ее поседели.
Когда он вернулся домой, то в первый же вечер Лейкни сказала ему, что спала одна в ткацкой, и попросила разрешить ей спать там одной. Льот ответил, что не может отказать ей, если она сама того желает.
Лето уже кончалось, а Лейкни почти все дни проводила в ткацкой и там же спала. Она совсем забросила хозяйство, просто ходила взад-вперед по ткацкой и ничего не делала. И каждый вечер отправлялась она в церковь, что Льот построил на горе, вставала на колени и подолгу молилась.
Но однажды вечером, когда Лейкни как раз собиралась в церковь, к ней подошел Льот и сказал:
— Когда ты, Лейкни, собираешься вернуться ко мне в дом?
Лейкни ничего не отвечала, и Льот тогда добавил:
— Не кажется мне, чтобы была кому-то из нас польза, что скорбим мы каждый сам по себе. И не следует тебе быть одной, а лучше вернуться в дом и заняться хозяйством, и, может, тогда тебе станет легче.
— Не могу я, — отвечала она, — быть в доме и заниматься хозяйством, потому что кажется мне, что забыла я что-то, и когда вспоминаю, что я забыла, то становится мне еще горше — потому что забыла я своих деток.
Льот помолчал, а потом спросил:
— Может, ты хочешь поехать к своей матери? Я провожу тебя к ней.
Лейкни медленно проговорила:
— Я хочу одного — чтобы ты позволил мне делать так, как я считаю нужным.
— Ни в чем не будет тебе отказа, — ответил он.
— Тогда разреши мне никогда больше не быть твоей женой. И позволь мне жить в чистоте и покое, как живут некоторые женщины в христианских странах.
Льот нахмурился и сказал:
— Я знаю, что никогда ты не была счастлива со мной, и никогда бы не привез я тебя в Скомедал, если бы знал, что все так получится. Но однажды я уже спрашивал тебе, как нам жить дальше, и ты сама решила остаться со мной. И с тех пор я всегда старался угождать тебе, и не сказали мы друг другу дурного слова, и никогда больше не поднимал я на тебя руку. И все дела мы решали вместе. И никогда не принес я тебе позора, не лежал с другими женщинами, и ни с кем у меня не было детей, кроме тебя.
— Нет у тебя детей и со мной, — воскликнула Лейкни, закрыла лицо ладонями и зарыдала.
— Об этом я скорблю не меньше тебя, — отвечал Льот. — И именно поэтому я удивлен твоим решением положить конец нашей совместной жизни.
Лейкни встала и сказала:
— Ты можешь развестись со мной — мне кажется, достаточной причиной будет то, что не хочу я больше делить с тобой постель. И ты можешь найти себе другую жену и уехать из этой забытой Богом долины. Ибо никогда за все те годы, что прожили мы вместе, не видела я тебя счастливым.
Тогда Льот осторожно спросил жену:
— Скажи мне честно, Лейкни, неужели ты никогда больше не хочешь быть моей, если так стремишься уехать отсюда? — И с этими словами он посадил ее к себе на колени, а она так задрожала, что не смогла ничего ответить. И Льот продолжал:
— Однажды ты сказала, что всегда сделаешь так, как я хочу.
Тогда Лейкни заплакала, спрятала лицо у него на плече и ответила:
— Я думала, что ты хочешь отделаться от меня.
Льот поглядел на нее и сказал:
— Так было раньше, но не знал я тогда, что не могу жить без тебя, Лейкни.
В тот же вечер Лейкни пришла в дом и села на свое место за столом, как и раньше. И никто больше не слышал от нее, что хочет она стать монахиней. Они с Льотом жили в любви и согласии. Но Лейкни очень тосковала по своим детям, хотя и не говорила об этом.
Однажды вечером они пошли в баню, и Лейкни ходила с распущенными волосами, чтобы просушить их. Льот подошел к ней и взял ее волосы в руки. Он сказал:
— Кажется мне, что волосы твои стали еще светлее и краше, чем раньше, Лейкни.
Она покраснела и отошла от него, но Льот заметил, что волосы ее поседели.
XXXVI
Прошел еще год, и Льот как-то заметил, что Лейкни теперь плачет по ночам. Он ласково спросил, что ее так расстраивает, но она не хотела отвечать. Однажды он сказал:
— Думаю, ты так и не сможешь по-настоящему радоваться, пока не родишь того ребенка, что носишь сейчас под сердцем.
Тогда она заплакала еще сильнее.
Как-то раз Льот зашел в стаббюр [6] и увидел, что Лейкни стоит на коленях перед большим сундуком и перекладывает в нем вещи. Льот сказал ей не делать этого — он не видел в том особой нужды.
— Да нет, — отвечала Лейкни, — я хочу, чтобы после меня в доме был порядок.
— Думаю, ты так и не сможешь по-настоящему радоваться, пока не родишь того ребенка, что носишь сейчас под сердцем.
Тогда она заплакала еще сильнее.
Как-то раз Льот зашел в стаббюр [6] и увидел, что Лейкни стоит на коленях перед большим сундуком и перекладывает в нем вещи. Льот сказал ей не делать этого — он не видел в том особой нужды.
— Да нет, — отвечала Лейкни, — я хочу, чтобы после меня в доме был порядок.