Уоллес Эдгар Ричард Горацио. Дюссельдорфский убийца

   — Господин фон Горн очень хотел познакомиться с вами, доктор, — сказал Мяч после взаимного представления.
   — И принести мои извинения за непростительную ошибку местной полиции, — добавил комиссар. — Вы давно здесь живете, доктор?
   — Я здесь родился, но большую часть своей жизни провел в Карпатах.
   — Если я не ошибаюсь, вы вернулись два года тому назад.
   — Да, немногим меньше. Какие здесь произошли во всем перемены! Я перестал узнавать даже старых знакомых.
   — И они вас, конечно. Вы, говорят, совершенно уединились…
   — В мои годы это неудивительно.
   — Однако у вас еще очень бодрый вид, — стальные глаза Горна лениво скользили по кабинету, незаметно присматриваясь к хозяину. Седая грива волос, бритое лицо с неправильными резкими чертами, полураскрытые глаза, сгорбленная фигура — на самом деле Франц Миллер казался старше своих лет.
   — Разве? — удивился он. — Мне шестьдесят два года, но мой дядя, например, дожил до девяноста и умер совершенно неожиданно. Очевидно, долголетие у нас в роду.
   — А ваш сын?
   — Мой?.. Вы ошибаетесь, господин Горн, я не женат.
   — Я хочу сказать… ваш сын от Эльзы Картон, бывшей горничной у …
   Губы старика сложились в язвительную улыбку.
   — Вы хорошо осведомлены о всех городских скандалах и сплетнях, — заметил он, — К сожалению, я мало интересуюсь ими… Эльза… да, конечно, я помню ее, но последний раз я видел ее двадцать восемь лет назад.
   — Тогда, наверное, у вас еще были голубые глаза?
   Ошарашенный Мяч с удивлением посмотрел на комиссара. Этот Горн чересчур эксцентричен!
   Косматые брови доктора слегка приподнялись.
   — Разрешите вам заметить, господин комиссар, что цвет радужной оболочки действительно меняется со временем — особенно это заметно у грудных младенцев и стариков, но все же, если вы явились сюда не как официальное лицо, собирающееся меня снова арестовать, я попросил бы вас… изменить свой тон. Вы еще очень молодой человек, и даже допрос имеет свои границы благопристойности.
   Горн ответил на эту гневную тираду обворожительной улыбкой.
   — Прошу извинения. Я не всегда умею выражать свои мысли. Вы теперь погружены в свои научные занятия, доктор? Насколько я вижу, у вас обширная библиотека по оккультным вопросам. Должен признаться, что меня это всегда глубоко интересовало. Ваше мнение об убийце?
   — Откровенно говоря, он меня интересует только с патологической точки зрения.
   — Однако у вас порядочно газет…
   — Я выписываю их по старой дурной привычке… Убийца, вне сомнения, садист… извращенный болезнью до полной невменяемости.
   — Теперь каждого убийцу считают ненормальным.
   — Я думаю, вы не можете, однако, найти другого объяснения этим зверствам.
   — О, мы их найдем. Вернее, он сам объяснит их!
   — Меня удивляет, что этого до сих пор не произошло! Сумасшедшие отличаются необычайной хитростью и силой во время приступов безумия, но в остальное время… Конечно, мне, простому обывателю, трудно судить об этом, но… полиция…
   — Но раз вы волей-неволей были хоть и случайно впутаны в эту историю, я не откажу себе в удовольствии еще раз побеседовать с вами на эту тему. Быть может, тайные силы, изучением которых вы занимаетесь, помогут нам там, где разум отказывается служить.
   — Я буду рад, конечно помочь вам, но боюсь, что вы переоцениваете мои силы. К тому же… мой скромный образ жизни…
   — Ваше состояние находится, надеюсь, в надежном банке? Берлинский биржевой, кажется?
   — Не все. Я перевел некоторую часть в заграничные сейфы. По всей вероятности, я скоро отправлюсь в продолжительное путешествие с научной целью. За эти годы я отвык от родной Германии.
   — Но ведь рано или поздно Немезида жестоко покарает ослушников…
   — Вы имеете в виду ностальгию? — вежливо спросил Миллер. — Я выше всяких зависимостей от чего-либо.
   Мячу надоел этот разговор. Он тихонько вышел из комнаты и, встретив в передней слугу, принялся болтать с ним о разных пустяках.
   Якоб оказался довольно мрачным и заспанным парнем, и все шутки Мяча отскакивали от него, как горох от стенки.
   — Скажите, пожалуйста, в котором часу вы подаете доктору в постель кофе? — спросил неожиданно появившийся Горн.
   Якоб вытаращил на него глаза.
   — Доктор никогда не пьет кофе в постели. Я приношу поднос прямо в кабинет.
   — Ах, так, спасибо…
 
   Садясь в автомобиль, Мяч зевнул.
   — Знаете, Горн, — сказал он, — я видал виды, но вашими расспросами вы, пожалуй, и меня заставите сознаться в убийстве.
   — Не могу вам ничего обещать заранее, — холодно ответил Горн. — Сколько лет вы работаете, Шульце?
   — Двадцать шесть, я начал мальчишкой.
   — Ну, этого достаточно для ординарного преступления.
   Мяч только развел руками.
   — Вы считаете доктора Миллера… — начал он.
   — Очень умным, несчастным молодым человеком.
   — Молодым? Я не знал, что он омолодился.
   — Вы очень многого не знаете. Убийцу, например.
   — А вы?
   — Я могу его узнать, но это совершенно не изменит дела. Вы бывали когда-нибудь в зоологическом саду, инспектор?
   — Да, приходилось иногда.
   — Я очень люблю зверей, — меланхолически продолжал Горн, — у больших кошек, например, удивительно красивый зеленый цвет глаз… У людей такие глаза — это признак необычайных способностей… Вы обыскивали особняк доктора? Конечно, ничего подозрительного и не могло быть… бедный старик, бедный старик…
   Мяч с возрастающим изумлением смотрел на своего шефа. Почему он вдруг проникся такой симпатией к ученому-миллионеру? И почему он стал достоин сожаления Горна?

Глава 11.
РУТ КОРНЕР

   Несколько дней подряд Горн почти не выходил из помещения уголовной полиции. В синем дыму, наполнявшем комнату, трудно было различить его фигуру, склоненную над письменным столом.
   Он решил внимательно изучить все, имевшее хоть какое-нибудь отношение к делу. На столах были разбросаны беспорядочные кипы бумаг, актов, протоколов и писем.
   В газетах снова появились объявления, приглашавшие всех лиц, желающих сообщить какие-либо сведения, явиться к берлинскому главному комиссару.
   Мяч приволок, кроме своего неизменного мешка за спиной, еще целую корзину провизии и, покорившись судьбе, уселся за маленький столик рядом с Горном.
   — Он хочет в три дня решить головоломку, над которой мы бились целый год, — сокрушенно доложил Мяч старому шефу. — У этого человека изумительная память и манера оглушать собеседника неожиданными вопросами. Никогда не знаешь, спросит ли он вас в следующую минуту о здоровье домашней кошки или наденет наручники.
   — У этого Горна изумительные способности, — с уважением подтвердил Томас Мун — инспектор Скотленд-Ярда. — Блестящие, прямо головокружительные допросы.
   — У каждого своя манера развлекаться, — пробормотал измученный Мяч. — Честное слово, я мог бы найти и более простой способ самоубийства, чем работа с ним.
   Но, несмотря на кажущееся недовольство, он наотрез отказался от замены и стремглав бросался исполнять любое поручение Горна.
   На пятый день Горн поднялся и отодвинул гору бумаг.
   — Надеюсь, вы ничего не будете иметь против небольшой прогулки, инспектор, — обратился он к Мячу.
   — С выстрелами или без них? — заинтересовался тот.
   — На этот раз вам придется лишить себя этого удовольствия, — в тон ему ответил комиссар.
   Черный автомобиль остановился около редакции «Миттаг». Это было время затишья, и в опустевшей редакции можно было встретить только задержавшихся сотрудников: одни пребывали в ожидании аванса, другие — торопливо собирали свои блокноты и портфели.
   — Разрешите вас познакомить, — засуетился Мяч. — Комиссар фон Горн — гроза всех преступников и сыщиков, фрейлин Рут Корнер — слава репортеров.
   — И инспектор Шульце — величайший льстец, — улыбаясь, подхватила Рут, сидевшая за машинкой. — Разве вас так боятся не только преступники, но и сыщики?
   Она набралась храбрости, чтобы прямо взглянуть в нервное и резкое лицо Горна.
   — Я добиваюсь первого и избегаю второго, — быстро ответил он. — Для чего вы, собственно, работаете в газете, фрейлин?
   Рут недоуменно посмотрела сначала на комиссара, затем на Мяча, который за спиной комиссара делал ей отчаянные знаки.
   — Для того, чтобы иметь возможность самой задавать вопросы, а не отвечать на них, — не слишком приветливо ответила она. — Что вам угодно?
   — Я хотел бы поговорить с редактором или о нем, если его нет. Кроме того, мне нужно дать объявление в газету.
   — Контора уже закрыта, но я могу передать в ночной выпуск.
   — Печатайте! — Горн остановился перед машинкой, заложив руки в карманы. Казалось, что именно он является главным лицом в редакции. Во всяком случае, Рут, несмотря на явное возмущение этим повелительным тоном, беспрекословно уселась за машинку и, вставив лист с копией, опустила на клавиатуру свои тонкие, гибкие пальцы.
   «Ищут для небольшой типографии ротационную машину, хотя бы подержанную или устаревшего образца. Предложения с указанием цены адресовать в контору газеты под литерами „А. В.“
   — Кончили? Распорядитесь, пожалуйста, чтобы все предложения направлялись непосредственно в полицей-президиум, по моему адресу. Лучше, если вы сами займетесь этим — я не люблю лишних разговоров.
   — Вы так уверены, что я окажусь достойной вашего доверия?
   — Да, могу вас уверить, что если появится статья о моих коммерческих начинаниях или об этом узнает хотя бы одно лицо, то вы будете арестованы на две недели.
   — Почему не больше?
   Наглость этого человека переходила все границы.
   — Потому что через две недели убийца будет найден. И если вы не замешаны в этом, то будете освобождены.
   — Фрейлин Рут очень интересуется убийством, — предательски заметил Мяч, за что был удостоен гневного взгляда девушки.
   — Я бы предпочел найти в этом городе человека, интересующегося географией, — сухо заметил Горн.
   — Что вы имеете в виду?
   Горн удобно уселся в кресло и закурил, мечтательно выпуская синюю струю дыма.
   — Галиция, Венгрия, может быть, Босния и Герцеговина… Удивительный край — эти Карпаты.
   — Если вы обратитесь к моему отцу… Он жил там долгое время и хорошо знает эту местность.
   — Ваш отец доктор?
   — Нет, — удивилась Рут, — археолог.
   — А? В таком случае, будьте добры дать мне ваш адрес и перепечатать для меня эту статью.
   Горн вытянул из кармана брошюру и, протянув девушке, прибавил: — За гонораром обратитесь ко мне в бюро.
   — Я не беру частной работы! — Рут окончательно вышла из себя. — И какое вы имеете право… вообще…
   — Никакого. Поэтому я и прошу вас, а не приказываю. Вы мне нравитесь, фрейлин Корнер, я многое о вас знаю. Вам двадцать два года, ваша мать умерла три года тому назад, вы достойная помощница вашего отца. Вы обычно жили в усадьбе около Бейрата. В этом году вы, наверное, туда не поедете.
   — Почему вас интересует…
   — Я очень люблю зелень — деревья, траву. Вообще зеленый цвет, — лениво цедил Горн. — Вы замечали, фрейлин Рут, что у некоторых людей глаза имеют необычайный оттенок изумруда? Если вы когда-нибудь увидите такого человека — не забудьте сказать мне об этом. Слышите?
   Он круто повернулся и, увлекая за собой Мяча, вышел из комнаты, оставив ошеломленную Рут. Она прижала руки к груди, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце.
   «Так вот какой он, этот Горн! Знаменитость, красавец, эксцентричный до резкости, которая, однако, не кажется грубой; небрежный, повелительный, печальный — Усталое Сердце, — вспомнила она. — Но почему, Боже мой, почему он заговорил о зеленых глазах? Разве?..»
   Но Рут напрягла всю свою волю, чтобы не думать об этом. Или это слишком ясный намек, или случайность!
   Она открыла книгу и нашла подчеркнутую статью: «О пользе куроводства и огородничества в домашнем хозяйстве».
   Рут не могла удержаться от улыбки. Неужели ему и это надо знать?
   Она добросовестно отстучала на машинке полтора часа и, сложив бумаги в портфель, пошла домой, успев прийти как раз к тому моменту, когда черный автомобиль с сидящими в нем Мячом и Горном отъехал от ее дома.
   Быстро взбежав по лестнице, она прямо прошла в кабинет отца.
   — Я немножко опоздала, папа, — случайная работа.
   — Да, мне уже передали. Какой симпатичный этот Горн! Прекрасно воспитанный молодой человек.
   — Я бы этого не сказала, — пробормотала Рут.
   — Разве? Он очень интересуется моими раскопками в Карпатах. Мы с ним все время говорили на эту тему.
   Рут только покачала головой. Неужели ей надо было переписывать статью о моркови и о прочей ерунде только для того, чтобы Горн мог беспрепятственно побеседовать об археологии?
   — Чем же кончился ваш разговор, папа?
   — Я дал ему кое-какие указания и адреса, между прочим, одного моего знакомого, знавшего близко и этого чудака-доктора.
   Но это уже не интересовало Рут.

Глава 12.
ТОРГОВЛЯ СМЕРТЬЮ

   На одной из самых оживленных улиц Дюссельдорфа высилось здание с надписью громадными золотыми буквами: «Общество страхования от несчастных случаев».
   Несмотря на свое очень недолгое существование, общество пользовалось очень большой популярностью.
   Перепуганные жители города, охваченные всеобщей истерией, стремились застраховать свою жизнь на возможно большую сумму, и шикарное помещение «Общества», залитое ярким светом, — всегда было полно посетителями.
   Все, от богачей до последнего бедняка, несли сюда свои излишки, сбережения и жалкие крохи. «Общество» в несколько месяцев организовало банк, в котором собственники полисов являлись также акционерами.
   В стальных сейфах хранились драгоценности и деньги, — звонкими новенькими монетами, истертыми медяками, засаленными бумажками, хрустящими билетами, — заработанные тяжелым трудом, унижениями, милостыней, торговлей телом, удачей, расчетом и мошенничеством. Деньги, из-за которых многие, очень многие люди подавляли в себе малейшие желания, выходящие за рамки бюджета, чтоб обеспечить себе глазетовый катафалк и подобающий траур у родственников… Деньги падали, рассыпаясь по маленьким отделениям касс, укладывались в столбики, завязывались в пачки, перебрасывались из одного помещения в другое, проходили через десятки рук и, щеголяя солидными цифрами, появлялись на столе главного директора общества.
 
   — Сколько лет процветает это благодетельное предприятие? — спросил Горн, останавливаясь перед зеркальным окном «Общества страхования».
   — Шесть месяцев, — отвечал Мяч.
   — И вы еще не застраховались? Удивительная оплошность. Я лично провожу вас туда.
   — Боюсь, что вы окажетесь невыгодным для меня оценщиком, — возразил Мяч.
   — Браво, вы начинаете кое-что понимать.
   — Благодарю. Первая похвала за двадцать шесть лет службы.
   — Боюсь, что она окажется и последней. Проводите меня к директору.
   Конец фразы относился уже к служащему.
   Тот вначале только презрительно поднял брови и пожал плечами, но Мяч, загнув отворот пальто, показал ему свой значок, и служащий мгновенно преобразился в весьма любезного и готового к услугам человека.
   Господин генеральный директор Мюних, представительный мужчина с холеной черной бородкой, принял посетителей в роскошно обставленном кабинете.
   — Чем могу служить? — сухо спросил он.
   — Вы страхуете от несчастных случаев? — спросил Горн, удобно усаживаясь без приглашения.
   — Да, если вам угодно, обратитесь к…
   — …от пожара, наводнения, кражи, нападения? — продолжал Горн, не обращая внимания на нетерпеливый жест генерального директора.
   — Простите, я очень занят…
   — Охотно верю. Только один вопрос: вы беретесь застраховать нас на тот случай, если нас поймает преступник?
   — То есть как?
   — Вы, конечно, знакомы с этим приемом. Иногда особо умный интеллигентный преступник превращается из дичи в охотника. Эту возможность необходимо иметь в виду, и я хотел бы застраховать себя от подобного случая.
   Изумленный директор пристально взглянул на посетителя.
   — Если не ошибаюсь, я имею честь говорить с господином фон Горном?
   — Да, вы редко ошибаетесь…
   — Простите, господин комиссар, я сразу не догадался.
   — Меня очень интересует работа вашего «Общества». По блестящим результатам дела можно судить об общественных настроениях.
   — Мое бюро к вашим услугам.
   — Ваше помещение не уступит берлинским банкам, но я все-таки заметил одно маленькое упущение…
   — А именно?
   — Не хватает портрета основателя. Знаете, такой большой картины маслом в золотой раме или просто снимка под стеклом. Это скромнее и, пожалуй, солиднее. Я вообще интересуюсь фотографией. Многие, конечно, не разделяют этого мнения — очень жаль.
   Мячу показалось, что рука директора, игравшая оправленным в серебро карандашом, слегка вздрогнула.
   — Мне кажется, что с этим можно и подождать, — заметил генеральный директор, с несколько натянутой улыбкой.
   — Вы находите? Не буду пока оспаривать. Извините за беспокойство, господин директор. Если мне понадобятся какие-нибудь сведения, то я обращусь к клерку в вашем бюро.
   Когда черный автомобиль повернул за угол, наблюдавший за ним из окна старший бухгалтер облегченно вздохнул и поднялся в кабинет директора.
   — В чем дело, Мик? — спросил он, прикрывая за собой дверь.
   — Этот проклятый Горн может испортить нам все дело, — мрачно ответил директор, шагая взад и вперед по кабинету. — Чертовски плохо. Кажется, пора кончать дело, Боб.
   — Ну, вот, ты уже трусишь, а ведь раньше ты не так легко сдавался.
   — Да, но если он что-то узнает, то это пахнет пожизненным заключением. А ведь мы решили уйти на покой. Это самое большое дело в моей жизни, и я не хочу зарываться.
   — Не беспокойся, у тебя уже и сейчас хватит для каторги… Но у него нет никаких данных.
   — Ты так уверен?
   — Несомненно. Если бы он хоть что-нибудь знал наверняка, то не приходил бы сюда такой лисицей. Горн способен, имея даже малейшее основание, арестовать хоть самого президента. Ты слыхал о его манере? Он задает самые неожиданные вопросы, и ты невольно отвечаешь на них, не успевая сообразить, к чему он клонит. Меня Бог миловал, а ты помнишь Карла? Заработал пятнадцать лет за один разговор. Карл ловко смастерил дело, комар носа не подточит, угробил одну старуху и прибрал к рукам денежки. Арестовали ее воспитанницу, лакея и кухарку. Горн был в это время в Англии. Приехал чуть ли не к самому суду. Два дня сидел над бумагами, пошатался по городу, потом откопал Карла и битый час говорил с ним. Угадай, о чем? О садоводстве вообще и штамбовых розах в частности. И как они цветут, и как пахнут, а потом… наручники: так-то и так-то — вы убили старуху!
   — Что же он, ясновидящий, что ли?
   — Не совсем. У него мозг, как скальпель. Не думает, а режет. Старуха хранила деньги в шкатулке, а на дне ее лежали лепестки роз. Знаешь, бабушки наши клали их повсюду, для запаха. По ним и нашел.
   — В Англии его назвали Усталым Сердцем, — хмуро заметил директор.
   — А у нас зовут Ангелом Смерти. Жуткий человек, не спорю, но ты ведь тоже не дурак. Свернуть такое дело?
   — Все-таки подведи итоги, на всякий случай.
 
   — Я начинаю догадываться, чего вы добиваетесь, — объявил Мяч, выходя из автомобиля, остановившегося у здания полицей-президиума.
   — А именно?
   — Вы хотите составить энциклопедию, — широкое лицо Мяча расплылось в улыбке.
   — Возможно.
   — Каждый день вы интересуетесь чем-нибудь новым, — продолжал Мяч. — Вчера археологией, сегодня оккультизмом, завтра фотографией.
   — Последней — больше всего, особенно вот такими прелестными изобретениями, — подтвердил Горн, вынимая из левой манжеты крохотный фотографический аппарат, прикрепленный к запонке.
   Мяч с любопытством подошел к столу.
   — Я много слышал о подобных аппаратах, но видеть их мне до сих пор не приходилось.
   — Все очень просто, — объяснил Горн. — Точный объектив, безукоризненная четкость, почти незаметен даже для опытного глаза. Конечно, потом фотографии должны быть увеличены. В особых случаях я пользуюсь кольцом.
   И Горн, сняв с пальца массивный перстень с огромным агатом, показал восхищенному Мячу миниатюрный аппаратик.
   — Иногда бывают интересные детали костюма, обстановки, выражения лица.
   — Например, черная борода этого «торговца смертью».
   Горн поощрительно улыбнулся.
   — Да, мне хотелось бы иметь фотографию, вернее дубликат снимка, имеющегося в берлинском полицей-президиуме.

Глава 13.
МАЛИНА

   Горн, внешне всегда спокойный, корректный и даже слегка мечтательный, лихорадочно работал. За время своей службы в полиции он участвовал во многих делах, но, как правило, брался лишь за самые запутанные, трудные случаи.
   В промежутках между делами он отдавался изучению психологии и литературы. Эти занятия оттачивали его природные способности сыщика, давали пищу незаурядному интеллекту, способствовали выработке оригинального, только ему свойственного метода расследования.
   Низшие служащие полиции, под руководством неугомонного Мяча, носились по городу, выполняя градом сыпавшиеся на них поручения.
   Наконец, Мяч явился к своему шефу, нагруженный целым ворохом справок.
   — Я предпочитаю какую-нибудь более существенную информацию, — заметил он, окончив доклад, — чем все эти сведения о Карпатах, типографии, адресах, личной жизни служащих «Синей Бороды» и так далее.
   — Если вы хотите знать мое мнение, — возразил Горн, — то я нахожу, что варьете является более подходящей ареной…
   — Для вашего покорного слуги, — подхватил Мяч, — увы, много талантов оказываются зарытыми в землю.
   — Итак, Эльза Картон…
   — Живет в Дюссельдорфе, замужем за столяром, Генрихом Шлеманом, отбывшим некогда тюремное наказание в Бреслау и ставшим теперь честным ремесленником. Почтенная старушка больна и не выходит из дому.
   — Ей не может быть больше пятидесяти…
   — Этого уже достаточно, чтобы иметь сына ваших лет, — Мяч позволял себе иногда дерзости, когда бывал в хорошем настроении.
   — Вы не собираетесь жениться, инспектор?
   — Ненавижу женщин.
   — Удивительная неосторожность. Во-первых, я знаю одну молодую особу, которую вы, наверняка, уверяете в противном, а во-вторых, это дает мне лишний повод подозревать вас в…
   — Милостивые боги! — воскликнул Мяч.
   — Во всяком случае, вам нужно иметь в виду, что после свадьбы понадобится мебель, — неумолимо продолжал Горн.
   Мяч, наконец, сообразил, в чем дело, и не расспрашивая больше ни о чем, выкатил из гаража автомобиль.
 
   В маленьких палисадниках на клумбах и грядках зазеленели первые побеги.
   Солнце брызгами разбивалось о стекла в тюлевых занавесочках, темной парчой наряжало фикусы и шаловливыми зайчиками разбегалось по выскобленному полу в пестрых дорожках.
   В мастерской, загроможденной досками, верстаками и рамами, приятно пахло свежими стружками.
   Хозяин — угрюмый старик с лицом, заросшим щетиной, мрачно стругал доску, не желая вступать в разговоры.
   Горн не хотел почему-то сразу приступить к делу, и несчастному Мячу пришлось на самом деле заказывать мебель, объяснять и выбирать рисунки.
   Окончив переговоры, он, колеблясь, отдал столяру довольно крупный задаток, но, поймав многозначительный взгляд Горна, тотчас успокоился.
   Столяр, в свою очередь, получив деньги, сделался более приветливым.
   — Неужели вам приходиться работать одному? — спросил его Горн. — Разве у вас нет детей?
   — Нет, господин… впрочем, есть один, да лучше бы его и не было.
   — Лентяй?
   — Никуда негодный человек, бродяга. Видите ли, удрал из дому еще мальчишкой, лет десять пропадал невесть где, потом приехал, пробыл дома около двух месяцев и опять исчез неведомо куда.
   — Чем же он занимается?
   — А Бог его знает. Намучился я с ним довольно. Теперь уже рукой махнул. Взрослый парень — я за него не ответчик. Да и не родной сын он мне.
   — Да, тяжело работать одному на старости лет, — вставил соболезнующе Мяч. — Но вы ведь женаты?
   — Да, заболела вот моя старуха, который день валяется.
   — Что с ней?
   — А кто ее знает? Вот доктор был, прописал лекарство. Деньги стоит большие, а толку мало.
   — Позвольте, я осмотрю больную, — предложил Горн, вставая.
   — Мой товарищ — доктор, — подхватил Мяч.
   — Ни к чему это, господин. Ей и так хорошо. На докторов денег не напасешься.
   — Да я и не собираюсь брать с вас денег, — улыбнулся Горн. — Я приехал к вам в город по личным делам и не гонюсь за пациентами. Осмотрю просто в виде дружеской услуги.
   — К чему вам беспокоиться. Я не люблю так…
   Мяч прищурился и внимательно посмотрел на хозяина. В его нежелании показывать больную было что-то странное.
   — Я тоже, может быть, соберусь заказать вам мебель, — продолжал Горн, — тогда и сосчитаемся. Больная у себя?
   И, не дожидаясь ответа, он отправился из мастерской в квартиру.
   Столяр волей-неволей вынужден был показать ему дорогу, недовольно ворча что-то себе под нос.
   Горн прошел через небольшую залу с ореховой мебелью, обтянутой плюшем, с развешанными по стенам олеографиями в дешевых золоченых рамах, с геранью и канарейками на окнах — характерной обстановкой зажиточного немецкого бюргера.