Уоррен Мерфи, Ричард Сапир
Щит убийцы
Глава 1
Перл Уилсон, больше известный как Большой Перл, велел белой лисичке принести из спальни пару пачек баксов. Его ноги в стовосьмидесятипятидолларовых шлепанцах от Гуччи утопали по щиколотку в густом ворсе белого ковра, застилавшего середину комнаты. Плотно зашторенные окна отделяли роскошное гнездышко от смердящих, кишащих всяким сбродом гapлемских улиц – этакий райский уголок в Аду. Одни только огнестойкие и звуконепроницаемые шторы обошлись ему в 2200 долларов. Наличными.
– Выпьете чего-нибудь, начальник? – спросил Большой Перл, с неторопливой величавостью направляясь к бару. Эта величавая походка буквально сводила с ума белых лисичек.
– Нет, спасибо, – ответил полицейский и посмотрел на часы.
– А как насчет понюхать? – снова спросил Большой Перл, коснувшись пальцами носа.
От кокаина полицейский тоже отказался.
– Сам-то я не употребляю кокаин, – сказал Большой Перл. – А те, кто употребляют, раз к разу укорачивают себе жизнь. Эти уличные коты держатся на плаву максимум год, а потом или прогорают, или погибают, или куда-то надолго исчезают, пока снова не встанут на ноги. Они безбожно эксплуатируют своих баб, а потом одна из них не выдерживает, и все летит в тартарары. Им нравится всякая показуха. Обожают, например, раскатывать в шикарных машинах. Я не такой дурак. Я плачу моим женщинам, моим полицейским, моим судьям, моим политикам и спокойно делаю деньги. И вот уже десять лет у меня нет никаких проблем с полицией.
В комнату торопливо вбежала девушка, прижимая к груди объемистый пакет из плотной бумаги. Большой Перл снисходительно взглянул внутрь.
– Добавь еще, – сказал он и, покосившись на полицейского, понял, что допустил оплошность. Тот сидел на краешке глубокого кожаного кресла и при появлении девушки быстро встал. Судя по всему, он был бы рад довольствоваться и этим, лишь бы поскорее убраться отсюда.
– Еще немного лично для вас, – поясню Большой Перл.
Полисмен сдержанно кивнул.
– Вы в этом участке недавно, – продолжал Большой Перл. – Обычно в подобных случаях новичков не посылают. Не возражаете, если я для верности позвоню в участок?
– Не возражаю. Звоните, – спокойно ответил полицейский.
Большой Перл одарил его широкой белозубой улыбкой:
– Вы, может быть, не вполне осознаете, что вам поручено самое важное из всех дел, которые предстоят в этот вечер нью-йоркскому департаменту полиции.
Сунув руку под стойку бара, Большой Перл достал телефонный аппарат. На телефонной трубке, с внутренней стороны, был закреплен с помощью клейкой ленты миниатюрный револьвер системы «деррингер», и когда Большой Перл стал набирать номер, револьвер незаметно скользнул в его широкую ладонь.
– Алло, инспектор, – заговорил Большой Перл вдруг на манер деревенского парня. – Это – я, Большой Перл. Надо тут кой-чего проверить. А вот полицейский, которого ты ко мне послал… Он какой с лица? – Большой Перл внимательно выслушал ответ, глядя при этом в упор на сидящего перед ним полицейского. Время от времени он кивал головой, бормоча: «Ага, ага. Ага. Да, сэр. О'кей. Премного благодарен». Большой Перл вернул аппарат вместе с «деррингером» на прежнее место под стойкой.
– А вы побледнели, – сказал он, осклабившись и прикидывая, что этот белый мог понять из его телефонного разговора. – Успокойтесь. Похоже, вы нервничаете.
– Все нормально, – возразил полицейский. Взяв пакет с деньгами, он спросил: – Через кого вы осуществляете связь с домашними хозяйками в Лонг-Айленде? Мы знаем, что это – белая женщина, проживающая в Грейт Неке. Назовите ее.
Большой Перл улыбнулся:
– Что, добавить баксов? Пожалуйста.
Только редкостное самообладание позволило Большому Перлу продолжать улыбаться как ни в чем не бывало, когда белый полицейский выхватил револьвер 38-го калибра и нацелил его прямо в голову Перлу.
– Эй, мужик, ты что?
Белая девушка охнула и зажала рот ладонями. Большой Перл поднял руки, показывая, что у него нет оружия. Да у него и в мыслях не было убивать полицейского из-за какой-то бледнолицей в Грейт Неке. Есть другие пути, причем такие, которые не таят угрозы твоей собственной жизни.
– Послушай, мужик, я не могу ее выдать. Да и зачем она вам? Вы в Нью-Йорке, а она откупается в Грейт Неке!
– Мне необходимо это знать.
– Тогда тебе необходимо знать и то, что если этот источник в Грейт Неке иссякнет, то захиреет весь этот медовый промысел. Больше не будет тех классно белых дамочек из Вавилона, Хемптона и других подобных им мест, откуда я получаю первосортный товар. Если же медок перестанет поступить ко мне, то он перестанет поступать и к вам. Смекаешь, малыш?
– Как ее зовут?
– Ты уверен, что инспектору и в самом деле необходимо это знать?
– Это необходимо знать лично мне. Даю тебе три секунды, и не пытайся меня обманывать, иначе я вернусь и сотру тебя в порошок вместе с твоей конурой.
– Что мне делать? – обратился Большой Перл к перепуганной девушке. – Ну, ну, не волнуйся, миленькая. Все обойдется. Ну, перестань же плакать.
Помедлив еще секунду, Большой Перл спросил снова, не столкуются ли они с полицейским на трех тысячах долларов.
Полицейский ответил, что не столкуются. И тогда Большой Перл сказал:
– Миссис Джанет Брейчдон. Миссис Джанет Брейчдон, проживающая по адресу: Седар Гроув Лейн, дом 311, муж которой отнюдь не преуспевает на поприще рекламы. Дайте мне знать, на сколько ей придется раскошелиться. Ведь счет она все равно представит мне, и я буду вынужден его оплатить, но мне не хотелось бы переплачивать лишку. Короче, вы поедете в Грейт Нек затем, чтобы получить то, что она посылает мне сюда. Так какой же в этом смысл?
Большой Перл был явно раздражен. «Упаси, Господи, меня от этих несусветных идиотов», – мысленно шептал он.
– Итак, Джанет Брейчдон, Седар Гроув Лейн, 311, – повторил полицейский.
– Так точно, – подтвердил Большой Перл. Грянул выстрел, и на черном лице Большого Перла, между глаз, появилась дыра, быстро наполнившаяся кровью. Из отвисшей челюсти вывалился язык Большой Перл покачнулся, стал медленно падать, и тогда полицейский выстрелил еще раз ему в лицо. Девушка охнула, и пуля тут же прошила ее грудь. Сделав как бы кувырок она упала навзничь. Полицейский подошел вплотную к корчившемуся в предсмертной агонии черному сутенеру, выстрелил для верности еще раз в висок, а потом прикончил недвижимо лежавшую на полу девушку. Из груди у нее все еще струилась кровь. Он выстрелил и ей в висок. Полицейский покинул уютное гнездышко Большого Перла. Белый пушистый ковер набухал обильной человеческой кровью.
В тот же день, в 8.45 вечера, миссис Джанет Брейчдон раскладывала по тарелкам жаркое, приготовленное по рецепту Джулии Чайлд. Служившее гарниром картофельное пюре, как и рекомендовала Джулия в телевизионном шоу, было сдобрено пряными травами с собственного огорода. Внезапно в столовую вошли двое незнакомцев, белый и черный, и прямо на глазах у мужа и старшего сына миссис Брейчдон вышибли ее мозги в это экзотическое пюре. Визитеры извинились перед мальчиком, а затем пристрелили и его и отца.
В Харрисбурге, штат Пенсильвания, один из столпов общества готовился выступить в Торговой палате по поводу целенаправленного финансирования социальных программ и более эффективного решения проблем гетто. Его машина взлетела на воздух, когда он повернул ключ в замке зажигания. На следующий день в редакцию местной газеты поступило необычное сообщение для печати. В нем подробно рассказывалось как раз о «целенаправленной деятельности» этого столпа общества. И в частности, отмечалось, что ему ничем не стоило раскошелиться на строительство приюта для наркоманов поскольку связанные с этим расходы он с лихвой покрывал за счет торговли героином. В штате Коннектикут двое мужчин с револьверами в руках явились в дом местного судьи, известного редкостной терпимостью по отношению к мафии, и препроводили его к бассейну на заднем дворе. Там, под страхом смерти, судье было предложено продемонстрировать свое мастерство в плавании. Но это предложение было заведомо невыполнимо, поскольку к цепи, обвитой вокруг шеи судьи, был привязан его переносной цветной телевизор. Так, вместе с телевизором, его и выудили парни из местного полицейского участка тремя часами полке.
Об этих убийствах и о полдюжине им подобных было доложено председателю соответствующего подкомитета Конгресса, который однажды осенним ясным днем пришел к твердому убеждению, что смерть этих людей – отнюдь не результат разборок между мафиозными группировками. Здесь что-то другое, гораздо более зловещее. Он сообщил генеральному прокурору США, что намерен провести расследование по линии Конгресса, и запросил помощи Министерства юстиции. Его заверили, что помощь будет обеспечена. Тем не менее он не испытывал уверенности в успехе. Он чувствовал, что эта затея ему не по зубам. Выйдя из Министерства юстиции на тихую вашингтонскую улицу, член палаты представителей от 13-го избирательного округа Нью-Йорка Френсис К.Даффи вдруг вспомнил о том страхе, который он испытал во время Второй мировой войны, когда как агент Бюро стратегических служб был заброшен во Францию.
Его желудок тогда вдруг как бы замер, послав в мозг сигнал отсекать все прочие мысли, не касавшиеся того, что происходило вокруг. Иных из тех, кто находился тогда вместе с ним, страх повергал в полную растерянность, и они теряли чувство реальности. Даффи, наоборот, подавил в себе все эмоции. Именно поэтому он вернулся после войны домой, тогда как многие его коллеги погибли. Эта способность Даффи сосредоточиться на главном не являлась некой добродетелью, какую он сумел развить в себе. Нет, она была присуща ему от рождения.
Этот известный многим людям страх – сродни сосущей боли под ложечкой – он испытывал и потом: когда возникли сложности с сыном, а также на выборах, когда его соперник чуть ни опередил его по количеству голосов и когда его жене предстояла операция в клинике Святого Винсента. В этих случаях на него накатывала дурнота, ладони становились влажными, и он с трудом сохранял самообладание. Но смерть – это совсем другое дело.
Вот она, Даффи, совсем рядом. Он стоял перед зданием Министерства юстиции – пятидесятипятилетний респектабельный мужчина. Редкие, а сединой, аккуратно причесанные волосы, изрезанное морщинами лицо – печать прожитых лет. В руке – дипломат, набитый документами, которыми, как он понимал, уже не удастся воспользоваться. То, что его тело ничего не забыло и сейчас предупреждает его о реальности скорой смерти, глубоко потрясло его.
Он подошел к скамейке, усыпанной красными, желтыми и коричневыми листьями, смахнул их на тротуар и сел. Видимо, листья набросала детвора, поскольку такого сильного листопада не бывает вообще, а тем более в Вашингтоне, да еще в конце октября. Какие дела нужно успеть сделать? Первое – завещание. Тут вроде все в порядке. Второе – сказать Мэри Пэт, что он любил ее. Третье – сказать сыну, что жизнь хорошая штука и что Америка – хорошая страна, может, даже лучшая из всех, и жить в ней хорошо. При этом надо избежать как излишней сентиментальности, так и нравоучительности. Может быть, просто пожать ему руку и сказать, что он всегда им гордился? Четвертое – исповедь. Это необходимо, но как найти достойный путь обретения согласия с Господом, если, не желая иметь больше детей, он прибегал к средствам, осуждаемым церковью?
Придется пообещать исправиться, но разве честно давать обещание, которое уже не имеет никакого значения? Он прекрасно знал, что больше у него не будет детей, даже если бы он и хотел, так что подобное обещание было бы ложью, а ему не хотелось лгать Господу, по крайней мере сейчас.
Сложности во взаимоотношениях с церковью возникли у Даффи после диспута с сестрами монастыря Святого Ксавье и постоянно давали себя знать на протяжении всей длительной процедуры вступления в общество «Рыцари Колумба», членство в котором он считал для себя обязательным, поскольку все имевшие какой-либо политический вес ирландцы-католики 13-го избирательного округа принадлежали именно к этому ордену, точь-в-точь как евреи аккумулируются главным образом на поприще медицины и культуры. Человеку нужна опора в жизни, и он находит ее в религии. Даффи наслаждался великолепием осеннего Вашингтона. Он всей душой любил этот город – кишащий преступниками бордель на берегах Потомака, где в муках рождалась и крепла система, о которой может только мечтать человечество, система, при которой люди будут жить в мире и согласии, где сын ирландского контрабандиста может стать конгрессменом и участвовать в выборах наравне с сыновьями нефтяных магнатов, нищих фермеров, сапожников, рэкетиров, священников, прохиндеев и профессоров. Вот такая она, Америка. Но именно этот американский гуманизм и ненавистен радикалам, как левым, так и правым, провозглашающим некий принцип абстрактной чистоты, которой никогда не было в природе, нет и не будет. Правые при этом цепляются за прошлое, а левые – за отдаленное будущее.
Даффи взглянул на свой дипломат. В нем были докладные записки о гибели сутенера, женщины вербовщицы проституток, торговца героином и судьи, явно разбогатевшего на взятках за оправдание преступников, которым место в тюрьме. В дипломате были также документы, свидетельствующие о том, что его прекрасной стране действительно грозит серьезная опасность. Что же делать? Конечно, он правильно поступил, обратившись прежде всего к генеральному прокурору, но не ступил ли он на опасную стезю? Можно ли доверять Министерству юстиции или ФБР? Как далеко зашло дело? По-видимому, достаточно далеко, если убита кряду полдюжина людей. Распространился ли террор на всю страну? Причастны ли к этому федеральные службы? И в какой степени? От этого зависит, как долго продлится его жизнь. Возможно, его враги и сами пока не знают, но в случае необходимости они не остановятся перед убийством конгрессмена. Как, впрочем, и любого другого человека. Они утратили чувство реальности и теперь будут уничтожать то, что прежде стремились сохранить.
Что теперь делать? Для начала, пожалуй, следует позаботиться о собственной безопасности. Нужен человек, которому он может довериться. Самый крутой из всех, кого он знал. Может быть, даже самый крутой во всем мире. С крепкими мускулами и крепкими нервами.
В тот же день конгрессмен Даффи, расположившись в кабинке телефона-автомат и выложив перед собой стопку монет, набрал номер телефона в другом городе.
– Хелло, ленивый сукин сын, как дела? Это Даффи.
– Ты еще жив? – послышалось в ответ. – Твоя трусость давно должна была свести тебя в могилу.
– Случись такое, ты бы непременно узнал об этом по национальному телевидению или из «Нью-Йорк таймс». Я ведь не какой-нибудь ничтожный полицейский инспектор!
– Из тебя, Френки, не получился бы полицейский – тебе недостает решительности. С твоим слезливо-сопливым вестсайдским либерализмом больше трех минут ты не продержался бы.
– Именно поэтому я тебе и звоню, Билл. Ты ведь не думаешь, что я звоню для того, чтобы сказать тебе «хэлло!», не так ли?
– Да уж вряд ли можно было ожидать звонка от такой важной персоны, как ты. Что случилось, Френки?
– Я хочу, чтобы ты умер за меня, Билл.
– Я готов, лишь бы никогда больше не слышать твоей политической трепотни. Так в чем дело?
– Сдается мне, что не сегодня-завтра меня настигнет пуля. Как насчет того, чтобы встретиться в нашем обычном месте?
– Когда?
– Сегодня вечером.
– О'кей, я немедленно выезжаю. И послушай, старая задница, сделай одолжение.
– А именно?
– Постарайся, чтобы тебя не укокошили до нашей встречи. Они сделают из тебя еще одного героя-мученика, а их и так уже более чем достаточно.
– Хорошо, Билл, только не двигай губами, когда будешь уточнять по карте маршрут.
После этого разговора Френк Даффи решил пока не говорить жене, что он ее любит, а сыну, что гордится им, и не каяться перед Богом. Встреча с инспектором Макгарком означала для него как минимум двухнедельную безопасность. Гарантия! Не исключено, что ему даже удастся умереть естественной смертью – в назначенный судьбой день.
Oн заскочил и магазинчик, расположенный в штате Мэриленд, чтобы не платить взимаемого в Вашингтоне высокого налога на алкогольные напитки, и купил десять бутылок виски марки «Джек Дэниелс». Так как останавливаться он не собирался больше нигде, то купил там же еще и содовой воды.
– Кварту, – попросил конгрессмен Даффи. – Кварту содовой.
Продавец взглянул на шеренгу бутылок «Джека Дэниелса» и спросил:
– Вы уверены, что вам нужна именно кварта?
Даффи затряс головой:
– Вы правы, это будет многовато. Дайте пинту, пожалуйста, одну маленькую бутылку.
– У нас нет в продаже маленьких бутылок – сказал продавец.
– Ну ладно. Тогда только то, что здесь на прилавке. А, черт с ним, дайте еще пару, ровным счетом до дюжины.
– Дюжины чего – «Джека Дэниелса»?
– А вы что подумали?
Даффи поехал прямо в аэропорт, где погрузил бутылки в свой самолет марки «Цессна», старательно разложив их таким образом, чтобы не нарушать равновесия самолета. Конечно, вес не такой уж и большой, и все же зачем рисковать. Есть рисковые пилоты, и есть старые пилоты, но не бывает одновременно и храбрых, и старых.
Той же ночью Даффи совершил посадку на небольшой частной взлетно-посадочной полосе недалеко от городка Сенека Фоллз, что в штате Нью-Йорк. Макгарк уже ждал его. Холодная ночь, разгрузка самолета напомнили Даффи о той ночи во Франции, когда он впервые увидел лучшего из всех когда-либо встречавшихся ему бойцов. Во Франции была ранняя весна, и хотя они знали о предстоявшем в ближайшее время вторжении союзников из Англии, однако когда это произойдет и где именно, можно было только гадать. Тем, кого посылают на рискованные операции, высокое начальство не сообщает каких-либо секретных данных из опасения, что они могут стать достоянием врага.
На этот раз им было поручено доставить оружие в Бретань. Макгарку и Даффи предстояло не только доставить и раздать оружие, но и научить французов умело пользоваться им в боевых операциях. Так было сказано в полученном ими секретном приказе.
– Мы должны научить лягушатников так стрелять из этих штуковин, чтобы у них при этом не поотрывало ноги, – сказал Макгарк.
Ростом он был выше Даффи и сухопар, а лицо его, круглое и неожиданно полное при такой фигуре, с носом-кнопочкой и толстыми губами напоминало детский воздушный шар.
Даффи приказал по-французски всем взять по одному ящику, не больше. Приказ был исполнен, но оставалось еще три ящика, и молодой партизан-маки вознамерился унести сразу два.
– Заройте их в землю, – сказал Даффи. – Незачем надрываться, важно, чтобы все оставались в строю. Я предпочитаю иметь одного человека с одним ящиком, чем ни ящика, ни человека.
Молодой маки все еще продолжал тащить два ящика.
Макгарк ударил его по лицу и толкнул к цепочке французов, направлявшихся к окутанному ночной мглой лесу, который смутно темнел на краю поля.
– Этим людям невозможно что-либо втолковать, – сказал Макгарк. – Единственное, что они понимают, это – пощечина.
В течение последующих двух дней Макгарк сумел обучить французских маки обращению с новым оружием. Его метод обучения был незамысловат пощечина для привлечения внимания, демонстрация того, что и как надо делать, и затем еще одна пощечина, если обучаемый не мог повторить все в точности.
Чтобы проверить, насколько французы усвоили науку, Макгарк поручил Даффи организовать засаду – своего рода боевое крещение. Даффи выбрал для этой цели дорогу, по которой регулярно от полевой базы вермахта до расположенного в этом районе крупного аэродрома курсировал небольшой нацистский конвой.
Конвой был атакован в полдень. Бой длился меньше трех минут. Французы-водители и немецкая охрана с поднятыми руками поспешно выскакивали из грузовиков на дорогу.
Макгарк построил их в шеренгу. Потом подозвал к себе маки, хуже всех стрелявшего на тренировках.
– Поднимись ярдов на пятьдесят по этому склону и убей оттуда кого-нибудь из них.
Молодой маки вскарабкался на холм и, не переводя дыхания, выстрелил. Пуля угодили немецкому солдату в плечо. Остальные пленники попадали на землю, закрыв голову руками и прижав к животу колени. Издали они напоминали гигантские человеческие эмбрионы кем-то выброшенные на дорогу.
– Продолжай! – приказал Макгарк. – Будешь стрелять до тех пор, пока его не убьешь.
Следующий выстрел маки сделал не целясь, наугад. Третьим прострелил своей жертве живот. Четвертый выстрел – опять мимо. Молодой маки плакал.
– Я не хочу убивать! – крикнул он сквозь слезы.
– Или ты убьешь его, или я убью тебя, – сказал Макгарк и поднял к плечу карабин, целясь в маки. – А ты знаешь, я стреляю не как какой-то вшивый лягушатник. Я вмиг вышибу тебе глаза.
Плача и стеная, молодой маки выстрелил еще раз, и пуля ударила лежавшему солдату в рот, чуть ли не оторвав голову.
– Ладно, гусиная лапка, достаточно, ты его добил, – сказал Макгарк.
Он опустил карабин и повернулся к другому маки, тоже не отличавшемуся меткостью на учебных стрельбах:
– А теперь ты!
Даффи приблизился к Макгарку и так, чтобы слышно было только ему, сказал:
– Билл, прекрати это сейчас же.
– Нет.
– Черт побери, но это же убийство!
– Ты абсолютно прав, Френки. А теперь застегни свой рот или я тебя тоже заставлю стрелять.
С немецкой охраной вскоре было покончено, живыми среди лежавших на дороге оставались лишь французские водители Макгарк сделал очередному маки знак, чтобы тот поднимался на холм. Маки отказался.
– Я не буду убивать французов, – сказал он.
– Если бы не военная форма, как бы вы, говнюки, могли отличить французов от немцев! – рявкнул Макгарк.
Стоявший поблизости маки внезапно вскинул свой карабин и упер его ствол в тощий живот Макгарка.
– Мы не будем убивать французов, – решительно заявил он.
– О'кей. – Макгарк вдруг ухмыльнулся. – Поступайте как знаете. Мне просто было интересно проверить вас.
– Теперь вы нас проверили и знаете, что мы не станем убивать французов, как псов.
– Ну ладно, я не собирался настаивать на своем. Но, черт возьми, это все-таки война, – пробормотал Макгарк. Когда маки опустил свой карабин, Макгарк по-приятельски обнял его и притянул к себе. – Останемся друзьями?
– Останемся, – ответил француз.
Макгарк крепко пожал ему руку и стал торопливо взбираться на холм, подталкивая впереди себя разъяренного Даффи. Восемью секундами позже дерзкий маки был разорван пополам взрывом висевшей у него на поясе гранаты. Обнимаясь с маки, Макгарк умудрился вытащить из нее чеку. На вершине холма Макгарк разрядил свой карабин в продолжавших неподвижно лежать на дороге французских водителей. Бам! Бам! Бам! Головы несчастных словно взрывались изнутри. Ни одного промаха. Тела убитых остались лежать на дороге. В воздухе повисла тишина. Группа маки с ужасом взирала на маньяка-американца.
– Все. Кончили. Уходим! – прокричал им Макгарк.
В тот вечер, когда Макгарк укладывался в постель, Даффи изо всех сил ударил его кулаком по голове, отбросив к стене, а затем, когда тот кинулся на него, двинул коленом прямо в луноподобное лицо.
– За что? – взревел Макгарк.
– За то, что ты – сукин сын.
– Ты хочешь сказать – за то, что я расстрелял пленных?
– Да.
– Ты понимаешь, что, как твой командир, я мог бы расстрелять тебя на месте прямо сейчас с полным на то основанием?
Даффи пожал плечами. Он все равно не рассчитывал уцелеть в этой войне. Макгарк, видимо, почувствовал это, потому что сказал:
– О'кей, мы это учтем на будущее. Черт подери, мне не хотелось бы убивать американца!
Он встал пошатываясь и протянул Даффи руку.
Даффи шагнул ему навстречу и с силой ткнул кулаком Макгарка в живот. Макгарк охнул и отскочил назад, выставив вперед руки.
– Эй, эй, послушай, друг, именно это я и имел в виду. Должен же быть человек, которого я ни при каких обстоятельствах не смогу убить! Ну, прекрати!
– Что, не можешь смириться с поражением? – вызывающе спросил Даффи.
– Не могу смириться? Малыш, да я мог бы тебя стереть в порошок за одну секунду. Поверь мне. Так что никогда больше не лезь ко мне. Это все, о чем я тебя прошу.
Движимый то ли презрением, то ли азартом, Даффи снова бросился на Макгарка. Он помнил только, что замахнулся кулаком – и все. А когда позже пришел в себя, увидел хлопотавшего над ним Макгарка – тот поливал его лицо водой.
– Я же предупреждал тебя, малыш, что запросто справлюсь с тобой. Как ты себя чувствуешь?
– Не знаю, – ответил, мигая, Даффи.
И всю войну Даффи оставался тем человеком, которого Макгарк не мог убить. Вопреки логике и морали Френк Даффи испытывал все более и более глубокую привязанность к Макгарку – человеку, который не мог его убить. Со временем холодную страсть Макгарка к убийству он стал считать болезнью, искренне жалел его и уже не питал к нему ненависти.
Если кто-нибудь проявлял по отношению к Даффи неуважение или грубость, Даффи не спешил поделиться со своим другом, так как знал, что за этим последует. В этом смысле ничего не изменилось и после войны. Когда Френк Даффи выставил свою кандидатуру на выборах в палату представителей Конгресса, имел место такой, например, случай. Во время одного из предвыборных собраний несколько молодчиков стали было раскачивать трибуну, на которой стоял Даффи. Сержант Макгарк, служивший в департаменте полиции, арестовал их за нарушение общественного порядка Позже им было также предъявлено обвинение в оскорблении полицейского. По дороге в участок, когда они удалились на почтительное расстояние от площадки, где выступал Даффи, арестанты действительно пытались стукнуть сержанта Макгарка по голове, однако кончилось дело тем, что правонарушители были доставлены в больницу Бет Израэль с проломами черепа, разбитыми физиономиями и другими телесными повреждениями. Макгарку была оказана медицинская помощь по поводу травмы пальцевых суставов.
– Выпьете чего-нибудь, начальник? – спросил Большой Перл, с неторопливой величавостью направляясь к бару. Эта величавая походка буквально сводила с ума белых лисичек.
– Нет, спасибо, – ответил полицейский и посмотрел на часы.
– А как насчет понюхать? – снова спросил Большой Перл, коснувшись пальцами носа.
От кокаина полицейский тоже отказался.
– Сам-то я не употребляю кокаин, – сказал Большой Перл. – А те, кто употребляют, раз к разу укорачивают себе жизнь. Эти уличные коты держатся на плаву максимум год, а потом или прогорают, или погибают, или куда-то надолго исчезают, пока снова не встанут на ноги. Они безбожно эксплуатируют своих баб, а потом одна из них не выдерживает, и все летит в тартарары. Им нравится всякая показуха. Обожают, например, раскатывать в шикарных машинах. Я не такой дурак. Я плачу моим женщинам, моим полицейским, моим судьям, моим политикам и спокойно делаю деньги. И вот уже десять лет у меня нет никаких проблем с полицией.
В комнату торопливо вбежала девушка, прижимая к груди объемистый пакет из плотной бумаги. Большой Перл снисходительно взглянул внутрь.
– Добавь еще, – сказал он и, покосившись на полицейского, понял, что допустил оплошность. Тот сидел на краешке глубокого кожаного кресла и при появлении девушки быстро встал. Судя по всему, он был бы рад довольствоваться и этим, лишь бы поскорее убраться отсюда.
– Еще немного лично для вас, – поясню Большой Перл.
Полисмен сдержанно кивнул.
– Вы в этом участке недавно, – продолжал Большой Перл. – Обычно в подобных случаях новичков не посылают. Не возражаете, если я для верности позвоню в участок?
– Не возражаю. Звоните, – спокойно ответил полицейский.
Большой Перл одарил его широкой белозубой улыбкой:
– Вы, может быть, не вполне осознаете, что вам поручено самое важное из всех дел, которые предстоят в этот вечер нью-йоркскому департаменту полиции.
Сунув руку под стойку бара, Большой Перл достал телефонный аппарат. На телефонной трубке, с внутренней стороны, был закреплен с помощью клейкой ленты миниатюрный револьвер системы «деррингер», и когда Большой Перл стал набирать номер, револьвер незаметно скользнул в его широкую ладонь.
– Алло, инспектор, – заговорил Большой Перл вдруг на манер деревенского парня. – Это – я, Большой Перл. Надо тут кой-чего проверить. А вот полицейский, которого ты ко мне послал… Он какой с лица? – Большой Перл внимательно выслушал ответ, глядя при этом в упор на сидящего перед ним полицейского. Время от времени он кивал головой, бормоча: «Ага, ага. Ага. Да, сэр. О'кей. Премного благодарен». Большой Перл вернул аппарат вместе с «деррингером» на прежнее место под стойкой.
– А вы побледнели, – сказал он, осклабившись и прикидывая, что этот белый мог понять из его телефонного разговора. – Успокойтесь. Похоже, вы нервничаете.
– Все нормально, – возразил полицейский. Взяв пакет с деньгами, он спросил: – Через кого вы осуществляете связь с домашними хозяйками в Лонг-Айленде? Мы знаем, что это – белая женщина, проживающая в Грейт Неке. Назовите ее.
Большой Перл улыбнулся:
– Что, добавить баксов? Пожалуйста.
Только редкостное самообладание позволило Большому Перлу продолжать улыбаться как ни в чем не бывало, когда белый полицейский выхватил револьвер 38-го калибра и нацелил его прямо в голову Перлу.
– Эй, мужик, ты что?
Белая девушка охнула и зажала рот ладонями. Большой Перл поднял руки, показывая, что у него нет оружия. Да у него и в мыслях не было убивать полицейского из-за какой-то бледнолицей в Грейт Неке. Есть другие пути, причем такие, которые не таят угрозы твоей собственной жизни.
– Послушай, мужик, я не могу ее выдать. Да и зачем она вам? Вы в Нью-Йорке, а она откупается в Грейт Неке!
– Мне необходимо это знать.
– Тогда тебе необходимо знать и то, что если этот источник в Грейт Неке иссякнет, то захиреет весь этот медовый промысел. Больше не будет тех классно белых дамочек из Вавилона, Хемптона и других подобных им мест, откуда я получаю первосортный товар. Если же медок перестанет поступить ко мне, то он перестанет поступать и к вам. Смекаешь, малыш?
– Как ее зовут?
– Ты уверен, что инспектору и в самом деле необходимо это знать?
– Это необходимо знать лично мне. Даю тебе три секунды, и не пытайся меня обманывать, иначе я вернусь и сотру тебя в порошок вместе с твоей конурой.
– Что мне делать? – обратился Большой Перл к перепуганной девушке. – Ну, ну, не волнуйся, миленькая. Все обойдется. Ну, перестань же плакать.
Помедлив еще секунду, Большой Перл спросил снова, не столкуются ли они с полицейским на трех тысячах долларов.
Полицейский ответил, что не столкуются. И тогда Большой Перл сказал:
– Миссис Джанет Брейчдон. Миссис Джанет Брейчдон, проживающая по адресу: Седар Гроув Лейн, дом 311, муж которой отнюдь не преуспевает на поприще рекламы. Дайте мне знать, на сколько ей придется раскошелиться. Ведь счет она все равно представит мне, и я буду вынужден его оплатить, но мне не хотелось бы переплачивать лишку. Короче, вы поедете в Грейт Нек затем, чтобы получить то, что она посылает мне сюда. Так какой же в этом смысл?
Большой Перл был явно раздражен. «Упаси, Господи, меня от этих несусветных идиотов», – мысленно шептал он.
– Итак, Джанет Брейчдон, Седар Гроув Лейн, 311, – повторил полицейский.
– Так точно, – подтвердил Большой Перл. Грянул выстрел, и на черном лице Большого Перла, между глаз, появилась дыра, быстро наполнившаяся кровью. Из отвисшей челюсти вывалился язык Большой Перл покачнулся, стал медленно падать, и тогда полицейский выстрелил еще раз ему в лицо. Девушка охнула, и пуля тут же прошила ее грудь. Сделав как бы кувырок она упала навзничь. Полицейский подошел вплотную к корчившемуся в предсмертной агонии черному сутенеру, выстрелил для верности еще раз в висок, а потом прикончил недвижимо лежавшую на полу девушку. Из груди у нее все еще струилась кровь. Он выстрелил и ей в висок. Полицейский покинул уютное гнездышко Большого Перла. Белый пушистый ковер набухал обильной человеческой кровью.
В тот же день, в 8.45 вечера, миссис Джанет Брейчдон раскладывала по тарелкам жаркое, приготовленное по рецепту Джулии Чайлд. Служившее гарниром картофельное пюре, как и рекомендовала Джулия в телевизионном шоу, было сдобрено пряными травами с собственного огорода. Внезапно в столовую вошли двое незнакомцев, белый и черный, и прямо на глазах у мужа и старшего сына миссис Брейчдон вышибли ее мозги в это экзотическое пюре. Визитеры извинились перед мальчиком, а затем пристрелили и его и отца.
В Харрисбурге, штат Пенсильвания, один из столпов общества готовился выступить в Торговой палате по поводу целенаправленного финансирования социальных программ и более эффективного решения проблем гетто. Его машина взлетела на воздух, когда он повернул ключ в замке зажигания. На следующий день в редакцию местной газеты поступило необычное сообщение для печати. В нем подробно рассказывалось как раз о «целенаправленной деятельности» этого столпа общества. И в частности, отмечалось, что ему ничем не стоило раскошелиться на строительство приюта для наркоманов поскольку связанные с этим расходы он с лихвой покрывал за счет торговли героином. В штате Коннектикут двое мужчин с револьверами в руках явились в дом местного судьи, известного редкостной терпимостью по отношению к мафии, и препроводили его к бассейну на заднем дворе. Там, под страхом смерти, судье было предложено продемонстрировать свое мастерство в плавании. Но это предложение было заведомо невыполнимо, поскольку к цепи, обвитой вокруг шеи судьи, был привязан его переносной цветной телевизор. Так, вместе с телевизором, его и выудили парни из местного полицейского участка тремя часами полке.
Об этих убийствах и о полдюжине им подобных было доложено председателю соответствующего подкомитета Конгресса, который однажды осенним ясным днем пришел к твердому убеждению, что смерть этих людей – отнюдь не результат разборок между мафиозными группировками. Здесь что-то другое, гораздо более зловещее. Он сообщил генеральному прокурору США, что намерен провести расследование по линии Конгресса, и запросил помощи Министерства юстиции. Его заверили, что помощь будет обеспечена. Тем не менее он не испытывал уверенности в успехе. Он чувствовал, что эта затея ему не по зубам. Выйдя из Министерства юстиции на тихую вашингтонскую улицу, член палаты представителей от 13-го избирательного округа Нью-Йорка Френсис К.Даффи вдруг вспомнил о том страхе, который он испытал во время Второй мировой войны, когда как агент Бюро стратегических служб был заброшен во Францию.
Его желудок тогда вдруг как бы замер, послав в мозг сигнал отсекать все прочие мысли, не касавшиеся того, что происходило вокруг. Иных из тех, кто находился тогда вместе с ним, страх повергал в полную растерянность, и они теряли чувство реальности. Даффи, наоборот, подавил в себе все эмоции. Именно поэтому он вернулся после войны домой, тогда как многие его коллеги погибли. Эта способность Даффи сосредоточиться на главном не являлась некой добродетелью, какую он сумел развить в себе. Нет, она была присуща ему от рождения.
Этот известный многим людям страх – сродни сосущей боли под ложечкой – он испытывал и потом: когда возникли сложности с сыном, а также на выборах, когда его соперник чуть ни опередил его по количеству голосов и когда его жене предстояла операция в клинике Святого Винсента. В этих случаях на него накатывала дурнота, ладони становились влажными, и он с трудом сохранял самообладание. Но смерть – это совсем другое дело.
Вот она, Даффи, совсем рядом. Он стоял перед зданием Министерства юстиции – пятидесятипятилетний респектабельный мужчина. Редкие, а сединой, аккуратно причесанные волосы, изрезанное морщинами лицо – печать прожитых лет. В руке – дипломат, набитый документами, которыми, как он понимал, уже не удастся воспользоваться. То, что его тело ничего не забыло и сейчас предупреждает его о реальности скорой смерти, глубоко потрясло его.
Он подошел к скамейке, усыпанной красными, желтыми и коричневыми листьями, смахнул их на тротуар и сел. Видимо, листья набросала детвора, поскольку такого сильного листопада не бывает вообще, а тем более в Вашингтоне, да еще в конце октября. Какие дела нужно успеть сделать? Первое – завещание. Тут вроде все в порядке. Второе – сказать Мэри Пэт, что он любил ее. Третье – сказать сыну, что жизнь хорошая штука и что Америка – хорошая страна, может, даже лучшая из всех, и жить в ней хорошо. При этом надо избежать как излишней сентиментальности, так и нравоучительности. Может быть, просто пожать ему руку и сказать, что он всегда им гордился? Четвертое – исповедь. Это необходимо, но как найти достойный путь обретения согласия с Господом, если, не желая иметь больше детей, он прибегал к средствам, осуждаемым церковью?
Придется пообещать исправиться, но разве честно давать обещание, которое уже не имеет никакого значения? Он прекрасно знал, что больше у него не будет детей, даже если бы он и хотел, так что подобное обещание было бы ложью, а ему не хотелось лгать Господу, по крайней мере сейчас.
Сложности во взаимоотношениях с церковью возникли у Даффи после диспута с сестрами монастыря Святого Ксавье и постоянно давали себя знать на протяжении всей длительной процедуры вступления в общество «Рыцари Колумба», членство в котором он считал для себя обязательным, поскольку все имевшие какой-либо политический вес ирландцы-католики 13-го избирательного округа принадлежали именно к этому ордену, точь-в-точь как евреи аккумулируются главным образом на поприще медицины и культуры. Человеку нужна опора в жизни, и он находит ее в религии. Даффи наслаждался великолепием осеннего Вашингтона. Он всей душой любил этот город – кишащий преступниками бордель на берегах Потомака, где в муках рождалась и крепла система, о которой может только мечтать человечество, система, при которой люди будут жить в мире и согласии, где сын ирландского контрабандиста может стать конгрессменом и участвовать в выборах наравне с сыновьями нефтяных магнатов, нищих фермеров, сапожников, рэкетиров, священников, прохиндеев и профессоров. Вот такая она, Америка. Но именно этот американский гуманизм и ненавистен радикалам, как левым, так и правым, провозглашающим некий принцип абстрактной чистоты, которой никогда не было в природе, нет и не будет. Правые при этом цепляются за прошлое, а левые – за отдаленное будущее.
Даффи взглянул на свой дипломат. В нем были докладные записки о гибели сутенера, женщины вербовщицы проституток, торговца героином и судьи, явно разбогатевшего на взятках за оправдание преступников, которым место в тюрьме. В дипломате были также документы, свидетельствующие о том, что его прекрасной стране действительно грозит серьезная опасность. Что же делать? Конечно, он правильно поступил, обратившись прежде всего к генеральному прокурору, но не ступил ли он на опасную стезю? Можно ли доверять Министерству юстиции или ФБР? Как далеко зашло дело? По-видимому, достаточно далеко, если убита кряду полдюжина людей. Распространился ли террор на всю страну? Причастны ли к этому федеральные службы? И в какой степени? От этого зависит, как долго продлится его жизнь. Возможно, его враги и сами пока не знают, но в случае необходимости они не остановятся перед убийством конгрессмена. Как, впрочем, и любого другого человека. Они утратили чувство реальности и теперь будут уничтожать то, что прежде стремились сохранить.
Что теперь делать? Для начала, пожалуй, следует позаботиться о собственной безопасности. Нужен человек, которому он может довериться. Самый крутой из всех, кого он знал. Может быть, даже самый крутой во всем мире. С крепкими мускулами и крепкими нервами.
В тот же день конгрессмен Даффи, расположившись в кабинке телефона-автомат и выложив перед собой стопку монет, набрал номер телефона в другом городе.
– Хелло, ленивый сукин сын, как дела? Это Даффи.
– Ты еще жив? – послышалось в ответ. – Твоя трусость давно должна была свести тебя в могилу.
– Случись такое, ты бы непременно узнал об этом по национальному телевидению или из «Нью-Йорк таймс». Я ведь не какой-нибудь ничтожный полицейский инспектор!
– Из тебя, Френки, не получился бы полицейский – тебе недостает решительности. С твоим слезливо-сопливым вестсайдским либерализмом больше трех минут ты не продержался бы.
– Именно поэтому я тебе и звоню, Билл. Ты ведь не думаешь, что я звоню для того, чтобы сказать тебе «хэлло!», не так ли?
– Да уж вряд ли можно было ожидать звонка от такой важной персоны, как ты. Что случилось, Френки?
– Я хочу, чтобы ты умер за меня, Билл.
– Я готов, лишь бы никогда больше не слышать твоей политической трепотни. Так в чем дело?
– Сдается мне, что не сегодня-завтра меня настигнет пуля. Как насчет того, чтобы встретиться в нашем обычном месте?
– Когда?
– Сегодня вечером.
– О'кей, я немедленно выезжаю. И послушай, старая задница, сделай одолжение.
– А именно?
– Постарайся, чтобы тебя не укокошили до нашей встречи. Они сделают из тебя еще одного героя-мученика, а их и так уже более чем достаточно.
– Хорошо, Билл, только не двигай губами, когда будешь уточнять по карте маршрут.
После этого разговора Френк Даффи решил пока не говорить жене, что он ее любит, а сыну, что гордится им, и не каяться перед Богом. Встреча с инспектором Макгарком означала для него как минимум двухнедельную безопасность. Гарантия! Не исключено, что ему даже удастся умереть естественной смертью – в назначенный судьбой день.
Oн заскочил и магазинчик, расположенный в штате Мэриленд, чтобы не платить взимаемого в Вашингтоне высокого налога на алкогольные напитки, и купил десять бутылок виски марки «Джек Дэниелс». Так как останавливаться он не собирался больше нигде, то купил там же еще и содовой воды.
– Кварту, – попросил конгрессмен Даффи. – Кварту содовой.
Продавец взглянул на шеренгу бутылок «Джека Дэниелса» и спросил:
– Вы уверены, что вам нужна именно кварта?
Даффи затряс головой:
– Вы правы, это будет многовато. Дайте пинту, пожалуйста, одну маленькую бутылку.
– У нас нет в продаже маленьких бутылок – сказал продавец.
– Ну ладно. Тогда только то, что здесь на прилавке. А, черт с ним, дайте еще пару, ровным счетом до дюжины.
– Дюжины чего – «Джека Дэниелса»?
– А вы что подумали?
Даффи поехал прямо в аэропорт, где погрузил бутылки в свой самолет марки «Цессна», старательно разложив их таким образом, чтобы не нарушать равновесия самолета. Конечно, вес не такой уж и большой, и все же зачем рисковать. Есть рисковые пилоты, и есть старые пилоты, но не бывает одновременно и храбрых, и старых.
Той же ночью Даффи совершил посадку на небольшой частной взлетно-посадочной полосе недалеко от городка Сенека Фоллз, что в штате Нью-Йорк. Макгарк уже ждал его. Холодная ночь, разгрузка самолета напомнили Даффи о той ночи во Франции, когда он впервые увидел лучшего из всех когда-либо встречавшихся ему бойцов. Во Франции была ранняя весна, и хотя они знали о предстоявшем в ближайшее время вторжении союзников из Англии, однако когда это произойдет и где именно, можно было только гадать. Тем, кого посылают на рискованные операции, высокое начальство не сообщает каких-либо секретных данных из опасения, что они могут стать достоянием врага.
На этот раз им было поручено доставить оружие в Бретань. Макгарку и Даффи предстояло не только доставить и раздать оружие, но и научить французов умело пользоваться им в боевых операциях. Так было сказано в полученном ими секретном приказе.
– Мы должны научить лягушатников так стрелять из этих штуковин, чтобы у них при этом не поотрывало ноги, – сказал Макгарк.
Ростом он был выше Даффи и сухопар, а лицо его, круглое и неожиданно полное при такой фигуре, с носом-кнопочкой и толстыми губами напоминало детский воздушный шар.
Даффи приказал по-французски всем взять по одному ящику, не больше. Приказ был исполнен, но оставалось еще три ящика, и молодой партизан-маки вознамерился унести сразу два.
– Заройте их в землю, – сказал Даффи. – Незачем надрываться, важно, чтобы все оставались в строю. Я предпочитаю иметь одного человека с одним ящиком, чем ни ящика, ни человека.
Молодой маки все еще продолжал тащить два ящика.
Макгарк ударил его по лицу и толкнул к цепочке французов, направлявшихся к окутанному ночной мглой лесу, который смутно темнел на краю поля.
– Этим людям невозможно что-либо втолковать, – сказал Макгарк. – Единственное, что они понимают, это – пощечина.
В течение последующих двух дней Макгарк сумел обучить французских маки обращению с новым оружием. Его метод обучения был незамысловат пощечина для привлечения внимания, демонстрация того, что и как надо делать, и затем еще одна пощечина, если обучаемый не мог повторить все в точности.
Чтобы проверить, насколько французы усвоили науку, Макгарк поручил Даффи организовать засаду – своего рода боевое крещение. Даффи выбрал для этой цели дорогу, по которой регулярно от полевой базы вермахта до расположенного в этом районе крупного аэродрома курсировал небольшой нацистский конвой.
Конвой был атакован в полдень. Бой длился меньше трех минут. Французы-водители и немецкая охрана с поднятыми руками поспешно выскакивали из грузовиков на дорогу.
Макгарк построил их в шеренгу. Потом подозвал к себе маки, хуже всех стрелявшего на тренировках.
– Поднимись ярдов на пятьдесят по этому склону и убей оттуда кого-нибудь из них.
Молодой маки вскарабкался на холм и, не переводя дыхания, выстрелил. Пуля угодили немецкому солдату в плечо. Остальные пленники попадали на землю, закрыв голову руками и прижав к животу колени. Издали они напоминали гигантские человеческие эмбрионы кем-то выброшенные на дорогу.
– Продолжай! – приказал Макгарк. – Будешь стрелять до тех пор, пока его не убьешь.
Следующий выстрел маки сделал не целясь, наугад. Третьим прострелил своей жертве живот. Четвертый выстрел – опять мимо. Молодой маки плакал.
– Я не хочу убивать! – крикнул он сквозь слезы.
– Или ты убьешь его, или я убью тебя, – сказал Макгарк и поднял к плечу карабин, целясь в маки. – А ты знаешь, я стреляю не как какой-то вшивый лягушатник. Я вмиг вышибу тебе глаза.
Плача и стеная, молодой маки выстрелил еще раз, и пуля ударила лежавшему солдату в рот, чуть ли не оторвав голову.
– Ладно, гусиная лапка, достаточно, ты его добил, – сказал Макгарк.
Он опустил карабин и повернулся к другому маки, тоже не отличавшемуся меткостью на учебных стрельбах:
– А теперь ты!
Даффи приблизился к Макгарку и так, чтобы слышно было только ему, сказал:
– Билл, прекрати это сейчас же.
– Нет.
– Черт побери, но это же убийство!
– Ты абсолютно прав, Френки. А теперь застегни свой рот или я тебя тоже заставлю стрелять.
С немецкой охраной вскоре было покончено, живыми среди лежавших на дороге оставались лишь французские водители Макгарк сделал очередному маки знак, чтобы тот поднимался на холм. Маки отказался.
– Я не буду убивать французов, – сказал он.
– Если бы не военная форма, как бы вы, говнюки, могли отличить французов от немцев! – рявкнул Макгарк.
Стоявший поблизости маки внезапно вскинул свой карабин и упер его ствол в тощий живот Макгарка.
– Мы не будем убивать французов, – решительно заявил он.
– О'кей. – Макгарк вдруг ухмыльнулся. – Поступайте как знаете. Мне просто было интересно проверить вас.
– Теперь вы нас проверили и знаете, что мы не станем убивать французов, как псов.
– Ну ладно, я не собирался настаивать на своем. Но, черт возьми, это все-таки война, – пробормотал Макгарк. Когда маки опустил свой карабин, Макгарк по-приятельски обнял его и притянул к себе. – Останемся друзьями?
– Останемся, – ответил француз.
Макгарк крепко пожал ему руку и стал торопливо взбираться на холм, подталкивая впереди себя разъяренного Даффи. Восемью секундами позже дерзкий маки был разорван пополам взрывом висевшей у него на поясе гранаты. Обнимаясь с маки, Макгарк умудрился вытащить из нее чеку. На вершине холма Макгарк разрядил свой карабин в продолжавших неподвижно лежать на дороге французских водителей. Бам! Бам! Бам! Головы несчастных словно взрывались изнутри. Ни одного промаха. Тела убитых остались лежать на дороге. В воздухе повисла тишина. Группа маки с ужасом взирала на маньяка-американца.
– Все. Кончили. Уходим! – прокричал им Макгарк.
В тот вечер, когда Макгарк укладывался в постель, Даффи изо всех сил ударил его кулаком по голове, отбросив к стене, а затем, когда тот кинулся на него, двинул коленом прямо в луноподобное лицо.
– За что? – взревел Макгарк.
– За то, что ты – сукин сын.
– Ты хочешь сказать – за то, что я расстрелял пленных?
– Да.
– Ты понимаешь, что, как твой командир, я мог бы расстрелять тебя на месте прямо сейчас с полным на то основанием?
Даффи пожал плечами. Он все равно не рассчитывал уцелеть в этой войне. Макгарк, видимо, почувствовал это, потому что сказал:
– О'кей, мы это учтем на будущее. Черт подери, мне не хотелось бы убивать американца!
Он встал пошатываясь и протянул Даффи руку.
Даффи шагнул ему навстречу и с силой ткнул кулаком Макгарка в живот. Макгарк охнул и отскочил назад, выставив вперед руки.
– Эй, эй, послушай, друг, именно это я и имел в виду. Должен же быть человек, которого я ни при каких обстоятельствах не смогу убить! Ну, прекрати!
– Что, не можешь смириться с поражением? – вызывающе спросил Даффи.
– Не могу смириться? Малыш, да я мог бы тебя стереть в порошок за одну секунду. Поверь мне. Так что никогда больше не лезь ко мне. Это все, о чем я тебя прошу.
Движимый то ли презрением, то ли азартом, Даффи снова бросился на Макгарка. Он помнил только, что замахнулся кулаком – и все. А когда позже пришел в себя, увидел хлопотавшего над ним Макгарка – тот поливал его лицо водой.
– Я же предупреждал тебя, малыш, что запросто справлюсь с тобой. Как ты себя чувствуешь?
– Не знаю, – ответил, мигая, Даффи.
И всю войну Даффи оставался тем человеком, которого Макгарк не мог убить. Вопреки логике и морали Френк Даффи испытывал все более и более глубокую привязанность к Макгарку – человеку, который не мог его убить. Со временем холодную страсть Макгарка к убийству он стал считать болезнью, искренне жалел его и уже не питал к нему ненависти.
Если кто-нибудь проявлял по отношению к Даффи неуважение или грубость, Даффи не спешил поделиться со своим другом, так как знал, что за этим последует. В этом смысле ничего не изменилось и после войны. Когда Френк Даффи выставил свою кандидатуру на выборах в палату представителей Конгресса, имел место такой, например, случай. Во время одного из предвыборных собраний несколько молодчиков стали было раскачивать трибуну, на которой стоял Даффи. Сержант Макгарк, служивший в департаменте полиции, арестовал их за нарушение общественного порядка Позже им было также предъявлено обвинение в оскорблении полицейского. По дороге в участок, когда они удалились на почтительное расстояние от площадки, где выступал Даффи, арестанты действительно пытались стукнуть сержанта Макгарка по голове, однако кончилось дело тем, что правонарушители были доставлены в больницу Бет Израэль с проломами черепа, разбитыми физиономиями и другими телесными повреждениями. Макгарку была оказана медицинская помощь по поводу травмы пальцевых суставов.