Между византийскими полководцами и государственными деятелями также можно указать немало весьма умных и энергичных деятелей, с сознанием долга исполнявших важные поручения. Вообще было бы ошибочно думать, что в Византии приходится иметь дело лишь с негодяями и жалкими евнухами.
   Во все времена византийские патриоты считали существенным своим преимуществом перед другими народами высокую образованность. Свою культуру и блага образованности превозносили они даже и тогда, когда на Западе начали оживать у новых народов классические предания, но в V и VI вв. Константинополь бесспорно был единственным культурным центром, где наука и искусство имели своих почитателей, и где было распространено среднее и высшее образование. Весьма известно положение, что христианским просвещением и законодательством Византия побеждала некультурные народы, с которыми ей приходилось иметь дело; в этом состояло политическое орудие ее системы.
   В Константинополе не умирали хорошие научные традиции, которые немыслимы без средней и высшей школы. Правительство ценило образование и всеми мерами старалось поддержать просвещение в столице Византийской империи. Так, в 333 г. освобождены от муниципальных должностей медики и профессора наук вместе с их женами и детьми, «дабы предоставить означенным лицам всю необходимую свободу для занятий науками и искусствами и для преподавания другим». В 376 г. преподаватели наук приняты на казенное жалованье, причем большим городам предоставлено право самим избирать своих профессоров, докторов и магистров. Уже приведенные факты достаточно свидетельствуют о заботах правительства к сохранению и развитию образования, воспринятого от древних времен.
   К 425 г. относятся два акта, имеющие особенный интерес для истории высшего образования в самом Константинополе. Император Феодосии II одним законом установил штаты ученой коллегии, которая поставлена в особое положение и выделена из состава обыкновенного учительского сословия, занимавшегося преподаванием в общественных школах и в частных домах. Эта новая коллегия, которую можно назвать университетом, составляет специальное императорское учебное заведение, в состав коего входит 31 профессор. Оно разделяется на следующие группы по специальностям:
   1) три оратора для римского красноречия;
   2) десять грамматиков для римской словесности;
   3) пять софистов для греческого красноречия;
   4) десять грамматиков для греческой словесности;
   5) один философ;
   6) два профессора для преподавания юридических наук.
   Этот закон есть не что иное, как устав константинопольского университета, для которого назначены особое здание и особый штат служащих. Закон предусматривает даже ту подробность, чтобы профес сора преподавали каждый в предоставленной ему аудитории, дабы не было помехи преподаванию от шума учеников и от смешения разных языков.
   Другим законодательным актом определяются права этого ученого учреждения. Коллегия служащих в нем профессоров числится на государственной службе, имеет особые преимущества по табели о рангах и получает одно из существенных прав коллегиального учреждения – оценивать заслуги своих сочленов. При введении этого устава император Феодосии II возвел часть профессоров в чин графства первой степени, уравнивавший их с губернаторами провинций; для других профессоров открыты дороги к почестям под условием доброй нравственности, преподавательских способностей, ораторского таланта и успешных занятий наукой, если таковые качества будут засвидетельствованы высоким советом профессоров. По выслуге 20 лет и все профессора имеют право на этот чин графства первой степени. В уставе отмечаются некоторые черты организации жизни студентов в больших городах. Каждый молодой человек по прибытии в университетский город должен был заявиться у магистра ценза и представить ему документ, свидетельствующий об его происхождении и состоянии родителей. Кроме того, от него требовалось, чтобы он указал разряд наук, которыми намерен заниматься, и адрес квартиры в городе. Местная полиция должна была следить за поведением молодых людей; в случае нарушения дисциплины они подвергались наказанию и теряли право на пребывание в университетском городе. Императоры, давая приют науке, заботились также об образовании библиотеки и о сохранении старых рукописей, равно как о составлении списков с них. С этой целью была учреждена в Константинополе комиссия из семи каллиграфов, в коей было четыре специалиста для греческого и три для латинского письма. Назначение комиссии было делать копии со старых кодексов и исправлять обветшалые. Таким путем могли сохраниться древние рукописи, а равно развиваться в Константинополе школа специалистов-каллиграфов. Известно, что сам Феодосии II любил заниматься перепиской древних кодексов и поощрял занятия каллиграфией.
   Нужно думать, что занимающее нас ученое и учебное учреждение основано было поблизости от Большого дворца на древнем акрополе, почему и названо было школой профессоров Капитолия. В V в. эта местность пострадала от пожара, уничтожившего много публичных зданий и, между прочим, царскую библиотеку. Если бы предполагать, что этим пожаром уничтожено было и здание университета, то самое учреждение могло сохраниться в последующие века. Никак нельзя думать, чтобы Юстиниан I, наложивший руку на афинский университет по политическим соображениям, мог закрыть константинопольскую высшую школу, ибо известно, что он покровительствовал изучению права и открыл для этого предмета кафедры в существовавших при нем университетах: бейрутском, римском и константинопольском. Историк Юстиниана Прокопий не говорит о закрытии при нем школ, а о сокращении выдачи жалованья профессорам. В дальнейшем мы, впрочем, будем не раз встречаться с высшей школой в Константинополе. Вообще наука и искусство нигде не пользовались в средние века таким вниманием, как в Константинополе. И большинство литературных и художественных памятников, сохранившихся по настоящее время от Византии, или происходят из Константинополя, или имеют к нему отношение. Таким образом, не обинуясь, следует признать, что Константинополь был ярким выразителем византинизма, и что история Византийской империи не может быть ни изложена, ни понята без параллельной истории Константинополя.
   Есть прекрасное место, рисующее мировое значение Константинополя; оно читается у историка Иорнанда{37}. Император Феодосии Великий пригласил к себе в столицу остготского короля Атанариха. Вот как историк описывает произведенное столицей империи впечатление на варварского короля: «Атанарих, совершенно охотно приняв приглашение, вступил в царственный город и в удивлении сказал: теперь я вижу собственными глазами этот знаменитый город, о котором часто слышал с недоверием. И, озираясь туда и сюда, он то восхищался положением города, то удивлялся каравану кораблей, то, смотря на знаменитые стены и на множество народа из различных племен, обильной волной стекающегося сюда, как войско в боевом порядке, в одну реку с разных сторон, произнес: без сомнения, император есть земной бог, и кто осмеливается на него подняться, сам будет виновен в пролитии собственной крови».
   В заключение настоящей главы укажем на замечательный памятник раннего византийского искусства, открытый при работах Русского археологического института в мечети Имрахор, т.е. в древнем Студийском монастыре. Все сообщаемые рельефы найдены внутри базилики и служат драгоценным, как с точки зрения истории искусства вообще, так и в частности Студийского монастыря, памятником важной роли, какая выпала на долю Константинополя в культурном отношении…

Глава IX
Маркиан и Пульхерия. Халкидонский собор. Общеисторическое значение 28-го канона. Лев I. Федераты. Аспар и Ардавурий, Экспедиция в Африку

   Неожиданная смерть Феодосия в 450 г. открывала вопрос о престолонаследии, т.к. у него не было прямого мужского потомства. После него осталась дочь Евдоксия, находившаяся в замужестве за западным императором Валентинианом III; кроме того, оставалась в живых, хотя едва ли могла иметь притязания на власть, императрица Евдокия, проводившая жизнь в Иерусалиме; но всех ближе к престолу была августа Пульхерия, по всем сохранившимся данным имевшая сильное влияние на политику. В смутное время религиозных споров к ней обращается с письмами папа, равно она ведет переписку с влиятельными лицами по делам церковным. Вопрос о вакантности престола она разрешила весьма своеобразно, но в то же время и практично, пригласив к соучастию в правлении старого и опытного в делах Маркиана и утвердив его права браком с ним. Патриарх Анатолий, избранный на место умершего от горя и потрясений Флавиана, совершил над новым императором церковный обряд коронации, который с тех пор постепенно входит в обычай во всех европейских государствах.
   Время было чрезвычайно тревожное, оно как раз совпадало с походом Аттилы на Таллию. Но для Византийской империи на первом плане стояли религиозные вопросы. Любопытно, что мысль, впервые высказанная в письмах папы Льва, согласно которой от правильной веры в единую Троицу зависят единство и прочность государства, вполне была усвоена на Востоке и сделалась руководящей в церковной политике. Ни для кого не оставалось сомнения, что со смертью Феодосия и устранением от дел евнуха Хрисафия должен наступить полный переворот в церковных делах. Слишком ставший в последнее время заметным склон на сторону египетских притязаний, чрезвычайно резкие и деспотические приемы Диоскора Александрийского, напомнившие его предшественника на престоле Феофила, подготовляли перемену в настроении высшего духовенства. В весьма оживленной переписке папы с императором Маркианом и Пульхерией начинает уже обсуждаться вопрос о Вселенском соборе, на котором и сам папа хотел бы быть лично, но только политические и военные события могут, говорил он, ему помешать осуществить это желание. Каким важным значением пользовалась царица Пульхерия, свидетельствует преимущественно 79 письмо, в котором ставится ей в заслугу победа над Несторием и Евтихием, воздаются похвалы за поддержку, оказанную папским легатам и притесняемым православным епископам, равно как за честь, оказанную умершему в ссылке архиепископу Флавиану перенесением его тела в Константинополь и погребением в храме свв. Апостолов. И в особенности нельзя не остановиться вниманием на тех советах, какие дает папа по отношению к устройству церковных дел, потрясенных учением Евтихия и разбойническим собором. Можно видеть, что подготовлялась радикальная реформа в Константинополе.
   Почти год спустя по смерти Феодосия эдиктом от 17 мая 451 г. Маркиан назначил открытие собора на 1 сентября того же года в Никее. Но по случаю неспокойного положения дел и в желании иметь личное наблюдение за делами собора император, уступая также жалобам на неудобства жизни в Никее, перенес место собраний в Халкидон. Это знаменитый в истории Церкви IV Вселенский собор, положивший основание для многих существенных во всемирной истории течений и обусловивший развитие дальнейшего строя православной Церкви на Востоке и отношений Западной Церкви к Восточной. Имея в виду, что и по настоящее время по многим вопросам церковной жизни ученые канонисты должны обращаться к канонам Халкидонского собора, и что Восточная Церковь в своих отношениях к Западной, а равно и во всех спорах и притязаниях восточных национальностей на церковную и политическую самостоятельность имеет самые положительные точки опоры в постановлениях и практике эпохи Халкидонского собора, историк Византии обязательно должен дать значительное место в своем изложении деяниям этого собора.
   В указе император так выражает цель созвания собора. «Польза истинной веры и православия предпочтительней всего в мире, ибо если Бог к нам милостив, то и царство наше будет благоустроено. т.к. возникли разногласия об истинной вере, то мы решили собрать священный собор в Никее, дабы истина была исследована в единогласном мнении всех и без пристрастия была выяснена истинная вера и дабы на будущее время никаких сомнений и никаких разномыслии об этом не имело места». Когда было получено в Риме приглашение принять участие в соборе, папа назначил своими представителями епископа Пасхасина и пресвитера Бонифация, приказав им действовать в согласии с бывшими уже в Константинополе легатами, епископом Люценцием и пресвитером Василием, прямое представительство и председательство. На соборе папа поручил епископу Пасхасину.
   Императорские делегаты на соборе были следующие лица, оттененные в протоколе заседания{1}, состоявшегося 8 октября 451 г. в церкви св. мученицы Евфимии: стратилат и бывший консул, патрикий Анатолий, епарх претории Палладий, епарх города Татиан, магистр оффикий Винкомал, комит доместиков Спаракий, комит приватных дел Генефлий; сенаторы: бывший консул и патрикий Флорентий, Сенапор, Монн, Протоген, Зоил, Феодор, Аполлоний, Роман, Константин и Евлогий, т.е. 16 высших придворных и административных чинов. В какое отношение поставлены они были к папским легатам, занимавшим председательское место, это можно вывести лишь из делопроизводства представителей нигде точно не определены. По аналогии с тем, как обозначены обязанности царских делегатов на предыдущем Ефесском соборе, можно думать, что им принадлежало наблюдение за внешним порядком заседаний и за правильностью хода в делопроизводстве: какой вопрос ставить ранее, какой позже, когда закрывать заседание, как голосовать вопрос и т. п. По всей вероятности, им рекомендовано было не вмешиваться в обсуждение религиозных вопросов, ограничиваясь здесь лишь наблюдением за формой и предоставив весь авторитет папскому уполномоченному, который являлся на соборе не только первым членом, но от которого зависела самая постановка вопросов на голосование. Вообще нельзя скрывать, что на Халкидонском соборе было три латинских епископа, и что главенство Римской Церкви в делах веры неоднократно выставлялось на вид как самим папой и его уполномоченными, так и членами Халкидонского собора{2}. На соборе присутствовали затем архиепископы Константинополя, Антиохии, Александрии и Иерусалима и представители почти всех Восточных, за исключением Египта, Церквей числом свыше 600 епископов. По своему составу этот Вселенский собор был хотя многочисленнее всех предыдущих, но состоял почти исключительно из греков и сирийцев, т.к. египетский элемент представлен был весьма мало вследствие нашествия вандалов на Африку.
   Первая задача собора была чисто вероисповедная, предстояло разрешить вопрос, возбужденный учением Евтихия и осложненный разбойническим собором. Легат папы прямо и поставил этот вопрос своим заявлением: «Мы имеем приказания блаженнейшего и апостолического епископа Рима, главы всех Церквей, которыми воспрещается Диоскору заседать с членами собора. Если он позволит себе это, то должен быть изгнан. Мы должны настоять на исполнении этого приказания и имеем честь вам заявить: или он пусть оставит место, или мы». Этот вопрос имел очень резкую постановку и встретил замечание: какая провинность ставится на счет Диоскору? На это получился ответ со стороны второго легата: «Мы не можем допустить такого оскорбления ни себе, ни вам, чтобы заседал с нами тот, которого будем судить. Он позволил себе без разрешения папы составить собор, чего никогда не бывало и не должно быть». Вследствие протеста папских представителей Диоскору было приказано оставить свое место и занять другое, не с членами собора. Этот инцидент может служить характеристикой того влиятельного положения, какое занимали папские легаты. Затем непосредственно было предоставлено слово Евсевию дорилейскому, главному деятелю на Константинопольском соборе против Евтихия. Он представил записку с подробным изложением несправедливостей и насильственных действий, допущенных Диоскором как по отношению к Евсевию, так и к другим лицам на разбойническом соборе. Кроме того, на Диоскора поступила жалоба со стороны некоторых египетских епископов, в которой были изложены разнообразные вины Диоскора: безнравственное поведение, жестокости и несправедливые действия, насилия и попрание всяческих прав.
   Суд над Диоскором сопровождался прочтением соборных деяний и разных актов и окончился осуждением его и постановлений собора, на котором он председательствовал, а равно лишением его сана. По отношению к членам разбойнического собора, подписавшим его деяния, Халкидонский собор оказался более милостивым. Как раскаявшиеся и как действовавшие под угрозами Диоскора они были прощены и оставлены в своих званиях. В конце первого заседания прочитано было следующее определение: «Из прочтения актов и из признания многих епископов, бывших на Ефесском соборе и сознавшихся в заблуждении, ясно, что Флавиан и другие осуждены неправильно. Посему было бы справедливо, если будет на то воля императора, присудить к тому же наказанию руководителей прежнего собора: Диоскора александрийского, Ювенала иерусалимского, Фалассия кесарийского, Евсевия анкирского, Евстафия бейрутского и Василия селевкийского – и объявить их лишенными епископского сана». Но часть епископов просила о снисхождении, ссылаясь на то, что и они все согрешили. К ним присоединилось большинство, подавая голос за лишение сана одного Диоскора и за прощение остальных.
   Второй вопрос, предстоявший обсуждению Халкидонского собора, касался вероучения. Нужно было найти такое изложение учения о двух естествах во Христе, которое было бы далеко от крайностей несториан-ства и монофизитства. Папа Лев I изложил это учение в знаменитом послании Epistola dogmatica, отправленном к архиепископу Флавиану в 449 г., но оно не получило на Востоке значения до Халкидонского собора. Теперь оно было прочитано на соборе и послужило вместе с учением Кирилла Александрийского материалом для определения, состоявшегося на пятом его заседании 22 октября 451 г. Чрезвычайно важное в догматическом отношении место определения собора, направленного против неправильных учений по христологическому вопросу, заключается в следующем: «Последуя свв. отцам, все согласно научаем исповедовать одного и того же Сына Господа нашего Иисуса Христа, совершенного в божестве, совершенного в человечестве, истинно Бога, истинно человека, того же из разумной души и тела, единосущного Отцу по Божеству и того же единосущного нам по человечеству, во всем подобного нам, кроме греха, рожденного прежде веков от Отца по Божеству, а в последние дни ради нас и ради нашего спасения от Марии Девы Богородицы по человечеству, одного и того же Христа, Сына Господа единородного в двух естествах неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно познаваемого (εκ δύο φύσεων ασυγχύτως, άτρέπτως αδιαιρέτως, άχωρίστως γνωριξόμενον), не в два лица рассекаемого или разделяемого, но одного и того же Сына, Единородного, Бога Слова, Господа Иисуса Христа, как в древности пророки о Нем и как Сам Господь Иисус Христос научил нас, и как передал нам символ отцов»{3}.
   Самым торжественным было шестое заседание 25 октября, на которое прибыли царь и царица с многочисленной свитой, и на котором происходило официальное утверждение вероопределения. Таким образом, решены были два вопроса, для которых, собственно, и собирался IV Вселенский собор: разобрано дело о разбойничьем соборе и о самовольных действиях Диоскора и составлено определение веры по христологическому вопросу, наделавшему много смут в Церкви. По связи с этими двумя главными следствиями деятельности собора нужно рассматривать определения по отношению к отдельным лицам. Таково определение по отношению к блаженному Феодориту, осужденному собором Диоскора и восстановленному в сане Халкидонским собором; таково же определение относительно Ивы, епископа эдесского. Некоторым нарушением строя представлялось на соборе положение египетских епископов, по случаю низложения Диоскора оставшихся как бы без руководителя. Но им было предоставлено дать свои подписи впоследствии, когда будет поставлен на александрийскую кафедру новый архиепископ.
   Халкидонский собор продолжался до 1 ноября включительно, когда происходило последнее и заключительное его заседание. На этом заседании произошел довольно неприятный инцидент, вызванный протестом папских легатов против некоторых соборных постановлений, касающихся канонических правил. Именно епископ Пасхасин сказал, что «вчера, после удаления с собора царских уполномоченных и папских легатов, составлены, по-видимому, какие-то акты, которые мы находим происшедшими вопреки канонам и церковной дисциплине. Следует прочесть их, чтобы все собрание могло судить, правильны они или нет». Тогда с разрешения царских уполномоченных архидиакон Аэций объяснил, что были приведены в порядок акты, касающиеся веры. «Вошло в обычай, – продолжал он, – что после решения-*лавных вопросов обсуждаются и утверждаются и некоторые другие необходимые дела. Такие дела есть и в Церкви Константинопольской, и мы предлагали епископам Рима принять участие в обсуждении оных, но они уклонились, ссылаясь на то, что не получили на то полномочий. Об этом было доложено царским уполномоченным, которые разрешили предложить на обсуждение собора, что окажется потребным. Так как собор единогласно постановил заняться этими делами, то ясно, что деяния его не составляют тайны и не сделаны украдкой, но происходили в полном и каноническом порядке».
   После этого заявления было прочитано известное 28-е правило Халкидонского собора, состоящее в следующем: «Во всем согласуясь с постановлениями святых отцов и принимая во внимание только что прочитанный канон 150 боголюбезнейших епископов, то же самое и мы определяем по отношению к преимуществам святейшей Церкви Константинополя, нового Рима. Святые отцы по справедливости наделили преимуществами кафедру древнего Рима как императорской столицы, подобными же основаниями руководимые 150 боголюбезнейших епископов таковые же преимущества уделили святейшему трону нового Рима, с полным основанием рассуждая, что город, удостоившийся чести иметь у себя царство и сенат и пользующийся одинаковыми преимуществами с Римом, древним столичным городом, должен и в церковном отношении быть поставлен на ту же высоту, как Рим, и быть вторым после него. Посему определяем, чтобы вышепоименованный святейший престол Константинопольской святейшей Церкви имел право посвящать митрополитов диоцез Понта, Азии и Фракии, а в тех областях этих епархий, которые заняты варварами, и епископов. Каждый митрополит названных диоцез посвящает епархиальных епископов в соучастии епископов епархии, согласно божественным канонам; что же касается митрополитов вышесказанных диоцез, то они, как объяснено, принимают хиротонию от архиепископа Константинополя, после того как получат по обычаю законное избрание, и когда представлено будет об этом уведомление».
   Прежде чем излагать последовавшие на соборе пререкания по поводу 28-го канона и связанную с ним переписку между папой и императором, остановимся вниманием на содержании этого акта, бесспорно составляющего эпоху в истории Византии по его разнообразным последствиям и приложениям, частью в ближайшие столетия, а частью и весьма отдаленные от V в. Значение этого канона важно по политическим из него выводам. Собственно, канон редактирован применительно к случаям, уже имевшим место в практике и соответственно историческим притязаниям Константинополя. Нельзя, кроме того, не указать на весьма выгодную именно для Константинополя постановку вопроса об усвояемых ему церковных преимуществах ради его гражданских и политических прав. Идет речь не об уравнении его в правах с старым Римом, хотя и он также стал столицей империи, а лишь о возвышении его в чести и о назначении ему места прямо после Рима. Составитель окончательной редакции этого канона как будто предвидел, что скоро наступит пора, когда древний Рим не будет более пользоваться теми политическими преимуществами, ради которых ему усвояются преимущественная честь и преобладание, и что тогда новый Рим будет иметь все основания претендовать на его положение в христианском мире. Известно, что эту точку зрения приводил в IX в. патриарх Фотий в своем споре с Римом.