Страница:
Жители города оказались в крайне затруднительном положении, т.к. не имели средств к защите. Беглецы из Ниша и Сардики, знавшие по опыту об искусстве врагов брать стены, говорили со слезами, что они, убежав оттуда, пришли сюда на свою погибель: «Один хорошо брошенный камень разрушит вашу стену». Однако тогдашний епископ Иоанн увещевал не падать духом, но принять нужные меры к защите и возложить надежду на Бога и его мученика. И, действительно, жители Солуни смело стали отражать нападения варваров, и недостаток припасов пополнялся чудесным образом. Во все время осады лодки с хлебом и с другими припасами ежедневно и беспрерывно входили в гавань, так что и гавань, и все побережье наполнено было этими судами{5}. После безуспешной осады, продолжавшейся 33 дня, варвары должны были со стыдом оставить город, ограничившись сожжением храмов, расположенных вне города, и разрушением домов в предместьях»{6}.
В дальнейшем рассказе о новом нападении и о новой осаде города славянским князем Первундом безымянный автор сообщает интересные подробности о занятом славянами положении: «Ибо часто упомянутые славяне{7}, расположившиеся близ богоспасаемого сего города, лишь по внешности соблюдали мир, почему тогдашний правитель области довел до богомудрого слуха царя нашего, что князь племени ринхинов именем Первунд замышляет коварные и злые намерения против нашего города». Далее следует полный живых подробностей рассказ, рисующий политические отношения славян к империи и знакомящий с самим князем, полуцивилизованным греком, носящим греческое платье и говорящим на греческом языке. Кроме того, сообщаются интересные данные о двухлетней осаде города соединенными силами славян, причем часть их была в состоянии выставить против Солуни флот{8}. Но все ухищрения врагов были бессильны против Солуни, которой, в конце концов, дана была помощь со стороны императора.
Наконец, следует рассказ о войне против Солуни, веденной болгарами под предводительством Кувера: «Как знаете, христолюбцы, в предыдущих сказаниях мы изложили о славянах, как они, опустошив весь почти Иллирик или его области: обе Паннонии и обе Дакии и все епархии с присоединением Фракии и до Длинных стен Византии и прочие города и государства, все найденное там население увели в ту часть Паннонии, которая находится у Дуная, и в которой главным городом был прежде Срем; названный каган в этой области поселил всех пленных, как подчиненный ему народ. Это население смешалось с болгарами, и аварами, и другими народами, народило детей и размножилось в бесчисленный народ, и каждое новое поколение воспринимало от предыдущего идею родины и племенные стремления к ромэйским обычаям{9}. Как еврейский народ размножился в Египте, так и здесь подобным же образом под действием православной веры и святого и животворящего крещения размножалось христианское племя, и через передачу от одного другому о местонахождении отечества разжигалось в сердцах пламя тоски по родине. Уже миновало около 60 лет с тех пор, как на их предков сделали нападение варвары, и появился уже новый народ, и многие из них со временем стали свободными, и каган аварский, смотря на них, как на любимый народ, согласно господствовавшему у них обычаю, поставил над ними князя, называвшегося Кувером. Этот же, узнав от некоторых из близких к нему, что среди его народа распространено желание возвратиться в отечественные города, замышляет план и поднимает весь ромэйский народ вместе с другими племенами, т.е. пришельцев вместе с их запасами и оружием, и начинает возмущение против кагана. Последний погнался за ними и, сразившись с ними пять или шесть раз и каждый раз потерпев поражение, спасается бегством с оставшимся войском и уходит на север в безопасные места. Кувер после одержанной победы перешел реку Дунай, вошел в наши места, расположился в Керамисиевом лагере и, там утвердившись, заявил притязание на отечественные города – одни стремились взять хранимый великомучеником город Фессалонику, другие – царственный город, иные – оставшиеся за греками фракийские города».
Приведенный отрывок дает понять, что здесь в нашем распоряжении находится далеко не обычный житийный материал, а нечто совсем новое и оригинальное; это – сообщение о реальных фактах, имевших место в начале VII в. Автор отделяет первую серию событий от второй, которую он начинает здесь описывать, периодом около 60 лет и сближает ее с началом ослабления власти авар на Балканском полуострове. Мы приведем далее из этого сказания еще несколько мест, ближе относящихся к Солуни. Прежде всего придумано было средство овладеть городом хитростью, для чего избран был из приближенных к Куверу лиц некто Мавр, человек также полугреческого образования, говоривший на ро-мэйском, славянском и болгарском языках, который под видом перебежчика должен был войти в Солунь и ввести с собой своих воинов и таким образом овладеть городом. После чего Куверу оставалось со всеми запасами и с другими архонтами вступить во владение Солунью и, укрепившись в ней, начать порабощение окрестных народов, овладеть ими, завоевать острова, и Азию, и самую империю. План был приведен в исполнение, и заговорщики предположили воспользоваться Святой субботой, чтобы начать в городе смуту, поджечь его и овладеть им. Но император приказал стратигу флота Сисиннию, стоявшему тогда в Греции, отправиться в Солунь и предупредить несчастие. Чудесным образом Сисинний поспел в Солунь в нужное время и спас город от угрожавшей опасности.
Отметим одно место в этом рассказе, весьма важное для характеристики положения дел на островах Архипелага. Стратиг Сисинний, исполняя возложенное на него поручение, вышел из Еллады и за день до Вербного воскресенья остановился у острова Скиафа (на юг от Магнисии, на пути к Фессалонике). Этот остров оказался совсем необитаемым уже много лет; на нем найден был заброшенный храм на месте, поросшем кустарником и запущенном. Адмирал приказал матросам очистить часть этого места, и там была совершена божественная литургия.
Приведенное сказание открывается сообщением уже совершившегося громадной важности факта, состоящего в распространении славян по Балканскому полуострову до Эгейского моря, в изобретении ими особого рода судов, в обладании морем, в господстве над Фессалией, Грецией и в опустошительных набегах на Эпир Иллирик, Киклады и Азию.
Не может быть сомнения, что автор имеет в виду события, наступившие после Фоки, т.е. начало VII в., ибо конец VI в. характеризуется движениями славян по Балканскому полуострову, не переходившими за материк. Может быть, наиболее выразительным известием по отношению к дальним походам, распространившимся до Адриатики, нужно признать знаменитые слова в письме папы Григория Великого к епископу салонскому Максиму от 600 г.: «Славянский народ, так сильно угрожающий вам, смущает меня и огорчает: огорчаюсь, ибо соболезную вам; смущаюсь, ибо славяне из Истрии стали уже проникать в Италию{10}. Но не советую вам впадать в отчаяние, ибо тем, кто будет жить после нас, суждено увидеть еще худшее». Это движение славян к Адриатическому морю закончилось тем, что к половине VIII в. вся Далмация, за исключением приморских городов Дубровника, Сплета, Трогира и Задра, была уже во власти славян.
К первым годам правления Ираклия (610–641) относятся наиболее важные успехи славянской иммиграции, засвидетельствованные одинаково греческими и чужими источниками. «Ираклий, – говорит Феофан, – нашел в парализованном состоянии дела Ромэйского государства, ибо Европу опустошили авары, а Азию – персы»{11}. Не менее решительно говорят о том же латинские и восточные писатели. Так, в хронике Павла Диакона сообщается известие от 611 г. об опустошении Истрии{12}. В хронике Исидора, епископа севильского, не менее ясно известие о том, что в начале царствования Ираклия славяне отняли Грецию, а персы – Сирию и Египет, т.е. повторено вышеприведенное известие Феофана, хотя оба писателя независимы один от другого{13}. Относительно систематического движения славян по морям имеется известие сирийского пресвитера Фомы, жившего в VII в., который говорит о нападении славян на Крит около 623 г. и на другие острова{14}, и историка Павла Диакона, который свидетельствует о нападении славян на Южную Италию в 642 г{15}. Славянские походы продолжаются в 618–619, в 622 и 626 гг.
Все эти набеги, продолжающиеся в царствование Ираклия, происходили уже не из-за Дуная, а имели точкой отправления Мизию, Фракию, Македонию, Фессалию и другие провинции, находившиеся уже во власти славян. Следовательно, мы можем принять за бесспорный и вполне подтвержденный разнообразными известиями факт обладания славянами морем в начале VII в. и с этой точки зрения оценивать известия в чудесах св. Димитрия, характеризующие новый порядок вещей. Так, выше мы видели, что на греческом острове Скиафе не оказалось населения; это, конечно, нужно объяснять как результат полной слабости империи и господства на море негреческого влияния. Вполне параллельное значение следует приписывать известию, что славяне крейсировали по Архипелагу, Эллиспонту и Мраморному морю и захватывали суда, перевозившие в столицу плоды и фрукты. Не довольствуясь этим, они делали нападения на населенные места: на Парий, Проконнис и на самые таможенные учреждения и, захватив большую добычу, успевали возвращаться домой{16}. Это уже чрезвычайно неожиданные и смелые акты хозяйничанья почти у ворот Константинополя. Проконнис находится на Мраморном море, а Парий – морская гавань на азиатской стороне Эллиспонта. Особенно интересно упоминание о таможне. Само собой разумеется, речь идет об императорской таможне на Эллиспонте; таможенные ведомства были именно в Абидосе и Кизике, в нашем памятнике идет речь о нападении на один из этих пунктов{17}.
В связи с указанными фактами следует рассматривать те известия, которые в свое время были предметом горячих споров и недоразумений. Изучаемый нами памятник представляет несколько мест, чрезвычайно определенно и ясно говорящих не только о господстве славян на море, но и об утверждении их на греческом материке. Нельзя не признать, что рисуемая нашим безымянным автором картина полного господства славян на море, в Елладе и на островах{18} заставляет принять за бесспорный и тот факт, что им принадлежали морские места и гавани для снаряжения и стоянки флота. Эта мысль и выражена в сказании во вступительном объяснении к морской осаде Солуни{19}.
Здесь же находим весьма любопытный факт, бросающий свет на неожиданную этнографическую новость{20}. Находясь в тесной осаде и имея недостаток в съестных припасах, совет граждан решил отправить имевшиеся в распоряжении города суда в Фессалию, чтобы там в Фивах и Димитриаде, на Пагасейском заливе, закупить у велесичей сушеных плодов на некоторое утешение города. Согласно этому решению, оставив в городе только слабых и бессильных, наиболее сильные и здоровые люди отправились на кораблях к сказанным велесичам, «потому что, по-видимому, они стояли в мире с городом». Итак, в Фессалии живет уже оседлое население славянское из племени велесичей; оно не сегодня и не вчера завладело этой областью, уселось в ней прочно и занялось сельским хозяйством. Приморский византийский город, живший торговлей и имевший обширные сношения, стоит с этими новыми насельниками Фессалии в мирном договоре, причем нет ни малейшего намека на центральную власть в Константинополе, как будто все предоставлено процессу разложения и дезорганизации в этих исконных греческих областях!
Все вышеизложенные данные дают полное освещение факту, заявленному в XI в. в синодальном послании патриарха Николая II (1084–1111) к императору Алексею Комнину. В этом акте говорится, что авары 218 лет владели Пелопоннисом, так что в это время (от конца VI в. до 810 г.) ромэйская власть не имела там своих представителей{21}.
Таким образом в половине VII в. Балканский полуостров, по окончании ряда славянских вторжений с севера, представляет население почти однородное, с преобладанием почти повсюду славянского элемента. Известная фраза у Константина Багрянородного: «Ославянилась вся Греция и сделалась варварскою» – ко времени Константина является уже анахронизмом, но, бесспорно, VI и VII столетия характеризуются тем, что Балканский полуостров ославянился, все поселенцы, бывшие до славян, подверглись их большему или меньшему влиянию, хотя, конечно, уцелели до сих пор (например, албанцы, румыны).
Для интересов изучения славянской истории чрезвычайно важно отдать себе отчет в том положении, что славянская первоначальная история должна быть изучаема не у свободных славян, но у живущих в пределах империи. Первые страницы славянской истории принадлежат славянству не самостоятельному.
Следует различать два типа славянских поселений в областях империи: или насильственное вторжение, или добровольное поселение по договору, т.е. род соглашения в видах колонизации запустевших областей. Можно, однако, утверждать, что большинство славянских поселений возникло или помимо правительственной инициативы, или вопреки желанию правительства, почему о них не упоминается в источниках. Известий о договорных поселениях славян имеется достаточное количество, хотя они идут и не от древнейших времен. Добровольные (и подневольные) поселения славян в Малой Азии начинаются, по всей вероятности, с VI в. и могут быть засвидетельствованы летописями VII столетия. В летописи Феофана под 664 г. сообщается известие о переселении из Македонии в Сирию 5 тыс. славян. Правда, трудно отыскать дальнейшие свидетельства о положении этой колонии, о ее росте, развитии и дальнейшей судьбе, но можно выводить в этом смысле довольно благоприятные заключения из того, что в том же столетии с Балканского полуострова в Малую Азию были переселены и другие колонии, которые, конечно, не могли бы успешно селиться там, если бы первые попытки были неудачны, если бы первые колонисты устроились неблагоприятно.
Под 687 г. у того же Феофана мы находим более подробное известие: говоря о походе Юстиниана II в Македонию с целью нападения на славян, живших близ Солуни, он передает, что император некоторых из них победил и предписал им свои требования, а других договорами убедил переселиться из Македонии в Малую Азию, и таким образом в это время было препровождено значительное число славян в провинцию Опсикию. О судьбах этой колонии мы имеем и дальнейшие сведения. Из колонистов, поселенных в Опсикии, было устроено военное ополчение в числе 30 тыс. человек, иначе говоря, колония была поставлена на военное положение и обязывалась выставлять в византийскую армию 30 тыс. человек ополчения. Как можно догадываться, эта военная организация напоминает несколько военное устройство наших казаков (донских, малорусских). Нет сомнения, что не все славяне привлекались в военную службу, а 30 тыс. человек славянского ополчения должны указывать на довольно значительную численность славянских колонистов, ибо, по всем предположениям, не все способные носить оружие привлекались обязательно служить, а только известный процент населения. Не все могли идти на службу – в противном случае все население могло бы покинуть земли, оставив их без обработки, и колония не достигла бы цели, т.к. земля давалась колонистам как средство иметь возможность выставить готовых воинов, да и самые места поселений тогда были бы открыты для внешних нападений.
Характеристика этого козацкого положения славянского элемента в Малую Азию рисуется из нескольких намеков, именно: царь выделил из 30 тыс. народ опричный, избранный (λαό ν περιούσιον), вооружил их и дал в начальники славянина же, старейшину их (Невула). Это замечание важно в том отношении, что византийские императоры, переселив славян в Малую Азию, не бросали их на произвол судьбы, но старались достигать определенных политических целей, предоставляя колонистам и средства для осуществления их: наверное, давали им самоуправление, право самосуда, не лишали даже туземной власти. Эта колония не оставалась, да и не могла остаться без заметного участия в судьбах Византийской империи в VIII и IX вв. Проследить во всей широте ее влияние невозможно, но есть на этот счет очень любопытные намеки. Арабы пользуются услугами славян, нанимают охотников-проводников из них для похода в Романию (Македонию и Фракию) и пр.: «И пошел Магомет на Романию, взяв с собой славян, как знакомых с Романией»{22}. Но несомненно, что политическая роль славянских колоний продолжалась и позже, т.к. славяне составляли значительный элемент в населении Малой Азии. В 754 г. в Малую Азию была направлена еще более обширная колония в 208 000 человек и была поселена у р. Артаны. Предполагая, что и эта колония была поставлена на военное положение, мы допускаем, что она должна была выставлять в византийскую армию отряд ополчения, по крайней мере, в 20 тыс. человек.
Таким образом, что касается Севера и до известной степени Малой Азии, то к половине VII в., в течение ста лет, совершился переворот громадной исторической важности: весь почти Балканский полуостров сделался достоянием славянства. Около того же времени часть мелких славянских племен, поселившихся на северо-востоке Балканского полуострова, подпала под власть пришлой азиатской орды болгар. Эти завоеватели сделали для этой части славянства то, в чем нуждалось западное славянство: они создали политическую организацию, даровали крепкое государственное единство. Как ее ни рассматривать – эту азиатскую орду, – но болгары являются сплоченным народом, выступают на историческое поприще грозной для Византии силою. Славяне же, оставшиеся в стороне от власти этого пришлого элемента, именно сербы, достигают политической организации чуть ли не во времена неманичеи, к началу XI столетия. Почти шесть веков они провели в состоянии политической незрелости, и как эти сербские славяне, так и их северные соплеменники много потеряли в течение своей истории в силу неизбежного закона, что позиции, значение которых не понято одной стороной и которые остались беззащитными и свободными, не могут долго оставаться в таком положении и занимаются другой стороной. Появление в северо-восточной части Балканского полуострова болгарской орды было, однако, чрезвычайно благоприятным для славянской истории обстоятельством.
Теперь обратимся к другому важнейшему вопросу византийской политики: отношениям империи к ее восточному соседу. Этот вопрос по единовременности своего возникновения с рассмотренным и по своей существенной важности для судеб империи составляет характерный признак VI–VII вв.
На севере противниками Византийской империи являлись неорганизованные славянские племена, на юге и востоке приходилось вести борьбу с могущественной державой, с централизованной государственной властью, обладавшею обширными материальными средствами. Войны Византии с персами продолжались целые столетия; со времени Юстиниана, задававшегося мировластительными целями, прочного мира между двумя империями не могло установиться, несмотря на многократные договоры о «вечном мире». Можно думать, что и в этом отношении религиозная исключительность и ревность о чистоте православия греческого духовенства много способствовала взаимной вражде. Множество добрых христиан переходило под власть персов; Византия постепенно теряла симпатии среди населения пограничных областей, которое часто служило проводниками персам во время их походов в гористых византийских провинциях. История взаимных отношений между Персией и Византией в конце VI и в начале VII в. и потому еще останавливает на себе наше внимание, что в это время на Востоке совершается не менее важный, чем на Балканском полуострове, процесс выделения новых этнографических элементов: происходит брожение между арабами в аравийской пустыне, начинают доходить до культурных стран известия о турках. Это именно те народы, которым принадлежит ближайшее будущее на Востоке.
Хотя в 562 г. между Юстинианом и Хосроем был заключен 50-летний мир, но ни та, ни другая стороны не обманывались насчет прочности этого мира. Прежде всего нужно помнить, что условием мира была плата значительной дани со стороны Византийской империи; Юстиниан согласился на эту унизительную жертву в видах сохранения мира, которого он так желал в преклонном возрасте и который был так необходим при расстройстве армии и истощении государственной казны. Но при Юстине II, в 572 г., когда предстояло выплатить долю взноса на второе десятилетие, настроение правительства было другое, и оно отказало персам во взносе дани.
Разрывая мир с персами, Юстин II должен был понимать, что предстоит новая война. И, действительно, в течение следующих 20 лет идет ряд военных столкновений частью на границе, вокруг крепостей Нисиби и Дара, частью в областях империи. Т.к. почти во всех войнах двух соседних государств военные действия большей частью зависели от того или другого положения пограничных полунезависимых арабских племен и турецких кочевых орд, а также от того обстоятельства, на чьей стороне станет пограничная горная Армения, то нужно думать, что решение императора Юстина II разорвать мир с Персией основывалось на благоприятных сведениях, имевшихся в Константинополе по отношению к упомянутым племенам и кочевым ордам. Более любопытные данные представляют начавшиеся тогда сношения Византии с народом, впервые выступившим в то время в истории под именем турок{23}.
Упоминаемые у китайских писателей с конца V в. турки составляли в это отдаленное время небольшое кочевое племя того же происхождения, что гунны, авары, болгаре, половцы и печенеги, венгры и монголы. Вследствие удачных наездов на своих соседей турки приобрели известность в V в. и вступили в сношения с Китаем. В VI в., овладев Бухарой, они сделались соседями Персии и составили план принять на себя посредничество в сношениях Византийской империи с Китаем и открыть прямой путь для торговых караванов из Индии в Европу. Т.к. сношения с Хосроем не привели к желаемой цели, то турецкий хан задумал соединить свои интересы с политическими видами Византийской империи. С этой целью он отправил в Константинополь торжественное посольство, которое явилось в столицу греческой империи в конце 568 г. и заставило о себе говорить тогдашних писателей[25].
Послы принесли Юстину II письмо от своего хана по имени Моканхан или Дизабула и сообщили грекам новые и любопытные сведения о турецком народе. Между прочим, они говорили, что авары, с которыми византийский царь находится в непосредственных сношениях, суть не что иное, как взбунтовавшиеся против турок подданные и рабы. Цель посольства, во главе которого стоял Маниак, состояла в заключении с греками торгового договора для свободного провоза на запад шелка, в установлении вечного мира и союза против всех врагов Византии. Юстин II, понимая все значение раскрываемых этими предложениями торговых и политических выгод, не решился, однако, пуститься в авантюру, прежде чем не собраны будут более точные сведения о турецком народе. С этой целью в 569 г. снаряжено было торжественное посольство с Зимархом, комитом Востока, во главе, которое отправилось в турецкую землю в сопровождении упомянутого выше Маниака. Целью была Согдиана, или нынешняя Бухара.
Византийское посольство прибыло в стан великого хана, когда он готовился на войну с персами. Здесь Зимарху удалось заручиться подтверждением статей договора, заключенного в Константинополе, и затем с богатыми подарками хана предпринять обратное путешествие в Константинополь. С этого времени начинается ряд ежегодных сношений турок с Византией. Менандр насчитывает семь посольств до 576 г. Эти сношения не имели, однако, существенных выгод ни для той, ни другой стороны и ограничивались восточными любезностями и обещаниями, исполнение которых никто не считал обязательным. Раз, когда византийский посол предстал перед ханом Туркешем и, сообщив ему о возведении Тиверия в сан кесаря, просил сделать диверсию против персов, хан сказал: «У вас, у греков, десять языков и одно мошенничество. Вот мои десять пальцев я вложил в свой рот, так и вы своими разными языками обманываете то меня, то аваров, моих рабов! Мы, турки, – продолжал хан, – не лжем и никогда не обманываем, а император посылает ко мне послов с лестными обещаниями и в то же время ведет дружбу с аварами, и это рабы, взбунтовавшиеся против своих господ. Авары возвратятся ко мне, когда я захочу, мне стоит только поднять бич, чтобы заставить их провалиться под землю. Зачем вы всегда препровождаете моих послов, идущих к вам, через Кавказ? Не думаете ли вы таким образом держать от меня в тайне ваши границы из опасения, чтобы я не захватил их? Я знаю очень хорошо, где текут ваши реки Днепр, Дунай и Марица, я знаю пути, которыми шли авары, мои подданные, чтобы напасть на ваши владения. Ужели вы думаете, что я не знаю прекрасно ваши силы?»
Приведенные извлечения из современного историка очень хорошо рисуют взгляд на турецко-татарские народы, кольцом обхватившие Восточную империю с VI в. и поддерживавшие между собой деятельные сношения. Давно уже была высказана мысль, что Византия часто сама знакомила европейских и азиатских турок между собой на собственную пагубу (особенно печенеги и турки-сельджуки в XI в.), теперь мы убеждаемся, что и без посредства Византии турецко-татарские народы Запада и Востока имели между собой сношения, не забывали общность происхождения и языка и не чужды были идеи общего движения против лживых и клятвопреступных греков.
В дальнейшем рассказе о новом нападении и о новой осаде города славянским князем Первундом безымянный автор сообщает интересные подробности о занятом славянами положении: «Ибо часто упомянутые славяне{7}, расположившиеся близ богоспасаемого сего города, лишь по внешности соблюдали мир, почему тогдашний правитель области довел до богомудрого слуха царя нашего, что князь племени ринхинов именем Первунд замышляет коварные и злые намерения против нашего города». Далее следует полный живых подробностей рассказ, рисующий политические отношения славян к империи и знакомящий с самим князем, полуцивилизованным греком, носящим греческое платье и говорящим на греческом языке. Кроме того, сообщаются интересные данные о двухлетней осаде города соединенными силами славян, причем часть их была в состоянии выставить против Солуни флот{8}. Но все ухищрения врагов были бессильны против Солуни, которой, в конце концов, дана была помощь со стороны императора.
Наконец, следует рассказ о войне против Солуни, веденной болгарами под предводительством Кувера: «Как знаете, христолюбцы, в предыдущих сказаниях мы изложили о славянах, как они, опустошив весь почти Иллирик или его области: обе Паннонии и обе Дакии и все епархии с присоединением Фракии и до Длинных стен Византии и прочие города и государства, все найденное там население увели в ту часть Паннонии, которая находится у Дуная, и в которой главным городом был прежде Срем; названный каган в этой области поселил всех пленных, как подчиненный ему народ. Это население смешалось с болгарами, и аварами, и другими народами, народило детей и размножилось в бесчисленный народ, и каждое новое поколение воспринимало от предыдущего идею родины и племенные стремления к ромэйским обычаям{9}. Как еврейский народ размножился в Египте, так и здесь подобным же образом под действием православной веры и святого и животворящего крещения размножалось христианское племя, и через передачу от одного другому о местонахождении отечества разжигалось в сердцах пламя тоски по родине. Уже миновало около 60 лет с тех пор, как на их предков сделали нападение варвары, и появился уже новый народ, и многие из них со временем стали свободными, и каган аварский, смотря на них, как на любимый народ, согласно господствовавшему у них обычаю, поставил над ними князя, называвшегося Кувером. Этот же, узнав от некоторых из близких к нему, что среди его народа распространено желание возвратиться в отечественные города, замышляет план и поднимает весь ромэйский народ вместе с другими племенами, т.е. пришельцев вместе с их запасами и оружием, и начинает возмущение против кагана. Последний погнался за ними и, сразившись с ними пять или шесть раз и каждый раз потерпев поражение, спасается бегством с оставшимся войском и уходит на север в безопасные места. Кувер после одержанной победы перешел реку Дунай, вошел в наши места, расположился в Керамисиевом лагере и, там утвердившись, заявил притязание на отечественные города – одни стремились взять хранимый великомучеником город Фессалонику, другие – царственный город, иные – оставшиеся за греками фракийские города».
Приведенный отрывок дает понять, что здесь в нашем распоряжении находится далеко не обычный житийный материал, а нечто совсем новое и оригинальное; это – сообщение о реальных фактах, имевших место в начале VII в. Автор отделяет первую серию событий от второй, которую он начинает здесь описывать, периодом около 60 лет и сближает ее с началом ослабления власти авар на Балканском полуострове. Мы приведем далее из этого сказания еще несколько мест, ближе относящихся к Солуни. Прежде всего придумано было средство овладеть городом хитростью, для чего избран был из приближенных к Куверу лиц некто Мавр, человек также полугреческого образования, говоривший на ро-мэйском, славянском и болгарском языках, который под видом перебежчика должен был войти в Солунь и ввести с собой своих воинов и таким образом овладеть городом. После чего Куверу оставалось со всеми запасами и с другими архонтами вступить во владение Солунью и, укрепившись в ней, начать порабощение окрестных народов, овладеть ими, завоевать острова, и Азию, и самую империю. План был приведен в исполнение, и заговорщики предположили воспользоваться Святой субботой, чтобы начать в городе смуту, поджечь его и овладеть им. Но император приказал стратигу флота Сисиннию, стоявшему тогда в Греции, отправиться в Солунь и предупредить несчастие. Чудесным образом Сисинний поспел в Солунь в нужное время и спас город от угрожавшей опасности.
Отметим одно место в этом рассказе, весьма важное для характеристики положения дел на островах Архипелага. Стратиг Сисинний, исполняя возложенное на него поручение, вышел из Еллады и за день до Вербного воскресенья остановился у острова Скиафа (на юг от Магнисии, на пути к Фессалонике). Этот остров оказался совсем необитаемым уже много лет; на нем найден был заброшенный храм на месте, поросшем кустарником и запущенном. Адмирал приказал матросам очистить часть этого места, и там была совершена божественная литургия.
Приведенное сказание открывается сообщением уже совершившегося громадной важности факта, состоящего в распространении славян по Балканскому полуострову до Эгейского моря, в изобретении ими особого рода судов, в обладании морем, в господстве над Фессалией, Грецией и в опустошительных набегах на Эпир Иллирик, Киклады и Азию.
Не может быть сомнения, что автор имеет в виду события, наступившие после Фоки, т.е. начало VII в., ибо конец VI в. характеризуется движениями славян по Балканскому полуострову, не переходившими за материк. Может быть, наиболее выразительным известием по отношению к дальним походам, распространившимся до Адриатики, нужно признать знаменитые слова в письме папы Григория Великого к епископу салонскому Максиму от 600 г.: «Славянский народ, так сильно угрожающий вам, смущает меня и огорчает: огорчаюсь, ибо соболезную вам; смущаюсь, ибо славяне из Истрии стали уже проникать в Италию{10}. Но не советую вам впадать в отчаяние, ибо тем, кто будет жить после нас, суждено увидеть еще худшее». Это движение славян к Адриатическому морю закончилось тем, что к половине VIII в. вся Далмация, за исключением приморских городов Дубровника, Сплета, Трогира и Задра, была уже во власти славян.
К первым годам правления Ираклия (610–641) относятся наиболее важные успехи славянской иммиграции, засвидетельствованные одинаково греческими и чужими источниками. «Ираклий, – говорит Феофан, – нашел в парализованном состоянии дела Ромэйского государства, ибо Европу опустошили авары, а Азию – персы»{11}. Не менее решительно говорят о том же латинские и восточные писатели. Так, в хронике Павла Диакона сообщается известие от 611 г. об опустошении Истрии{12}. В хронике Исидора, епископа севильского, не менее ясно известие о том, что в начале царствования Ираклия славяне отняли Грецию, а персы – Сирию и Египет, т.е. повторено вышеприведенное известие Феофана, хотя оба писателя независимы один от другого{13}. Относительно систематического движения славян по морям имеется известие сирийского пресвитера Фомы, жившего в VII в., который говорит о нападении славян на Крит около 623 г. и на другие острова{14}, и историка Павла Диакона, который свидетельствует о нападении славян на Южную Италию в 642 г{15}. Славянские походы продолжаются в 618–619, в 622 и 626 гг.
Все эти набеги, продолжающиеся в царствование Ираклия, происходили уже не из-за Дуная, а имели точкой отправления Мизию, Фракию, Македонию, Фессалию и другие провинции, находившиеся уже во власти славян. Следовательно, мы можем принять за бесспорный и вполне подтвержденный разнообразными известиями факт обладания славянами морем в начале VII в. и с этой точки зрения оценивать известия в чудесах св. Димитрия, характеризующие новый порядок вещей. Так, выше мы видели, что на греческом острове Скиафе не оказалось населения; это, конечно, нужно объяснять как результат полной слабости империи и господства на море негреческого влияния. Вполне параллельное значение следует приписывать известию, что славяне крейсировали по Архипелагу, Эллиспонту и Мраморному морю и захватывали суда, перевозившие в столицу плоды и фрукты. Не довольствуясь этим, они делали нападения на населенные места: на Парий, Проконнис и на самые таможенные учреждения и, захватив большую добычу, успевали возвращаться домой{16}. Это уже чрезвычайно неожиданные и смелые акты хозяйничанья почти у ворот Константинополя. Проконнис находится на Мраморном море, а Парий – морская гавань на азиатской стороне Эллиспонта. Особенно интересно упоминание о таможне. Само собой разумеется, речь идет об императорской таможне на Эллиспонте; таможенные ведомства были именно в Абидосе и Кизике, в нашем памятнике идет речь о нападении на один из этих пунктов{17}.
В связи с указанными фактами следует рассматривать те известия, которые в свое время были предметом горячих споров и недоразумений. Изучаемый нами памятник представляет несколько мест, чрезвычайно определенно и ясно говорящих не только о господстве славян на море, но и об утверждении их на греческом материке. Нельзя не признать, что рисуемая нашим безымянным автором картина полного господства славян на море, в Елладе и на островах{18} заставляет принять за бесспорный и тот факт, что им принадлежали морские места и гавани для снаряжения и стоянки флота. Эта мысль и выражена в сказании во вступительном объяснении к морской осаде Солуни{19}.
Здесь же находим весьма любопытный факт, бросающий свет на неожиданную этнографическую новость{20}. Находясь в тесной осаде и имея недостаток в съестных припасах, совет граждан решил отправить имевшиеся в распоряжении города суда в Фессалию, чтобы там в Фивах и Димитриаде, на Пагасейском заливе, закупить у велесичей сушеных плодов на некоторое утешение города. Согласно этому решению, оставив в городе только слабых и бессильных, наиболее сильные и здоровые люди отправились на кораблях к сказанным велесичам, «потому что, по-видимому, они стояли в мире с городом». Итак, в Фессалии живет уже оседлое население славянское из племени велесичей; оно не сегодня и не вчера завладело этой областью, уселось в ней прочно и занялось сельским хозяйством. Приморский византийский город, живший торговлей и имевший обширные сношения, стоит с этими новыми насельниками Фессалии в мирном договоре, причем нет ни малейшего намека на центральную власть в Константинополе, как будто все предоставлено процессу разложения и дезорганизации в этих исконных греческих областях!
Все вышеизложенные данные дают полное освещение факту, заявленному в XI в. в синодальном послании патриарха Николая II (1084–1111) к императору Алексею Комнину. В этом акте говорится, что авары 218 лет владели Пелопоннисом, так что в это время (от конца VI в. до 810 г.) ромэйская власть не имела там своих представителей{21}.
Таким образом в половине VII в. Балканский полуостров, по окончании ряда славянских вторжений с севера, представляет население почти однородное, с преобладанием почти повсюду славянского элемента. Известная фраза у Константина Багрянородного: «Ославянилась вся Греция и сделалась варварскою» – ко времени Константина является уже анахронизмом, но, бесспорно, VI и VII столетия характеризуются тем, что Балканский полуостров ославянился, все поселенцы, бывшие до славян, подверглись их большему или меньшему влиянию, хотя, конечно, уцелели до сих пор (например, албанцы, румыны).
Для интересов изучения славянской истории чрезвычайно важно отдать себе отчет в том положении, что славянская первоначальная история должна быть изучаема не у свободных славян, но у живущих в пределах империи. Первые страницы славянской истории принадлежат славянству не самостоятельному.
Следует различать два типа славянских поселений в областях империи: или насильственное вторжение, или добровольное поселение по договору, т.е. род соглашения в видах колонизации запустевших областей. Можно, однако, утверждать, что большинство славянских поселений возникло или помимо правительственной инициативы, или вопреки желанию правительства, почему о них не упоминается в источниках. Известий о договорных поселениях славян имеется достаточное количество, хотя они идут и не от древнейших времен. Добровольные (и подневольные) поселения славян в Малой Азии начинаются, по всей вероятности, с VI в. и могут быть засвидетельствованы летописями VII столетия. В летописи Феофана под 664 г. сообщается известие о переселении из Македонии в Сирию 5 тыс. славян. Правда, трудно отыскать дальнейшие свидетельства о положении этой колонии, о ее росте, развитии и дальнейшей судьбе, но можно выводить в этом смысле довольно благоприятные заключения из того, что в том же столетии с Балканского полуострова в Малую Азию были переселены и другие колонии, которые, конечно, не могли бы успешно селиться там, если бы первые попытки были неудачны, если бы первые колонисты устроились неблагоприятно.
Под 687 г. у того же Феофана мы находим более подробное известие: говоря о походе Юстиниана II в Македонию с целью нападения на славян, живших близ Солуни, он передает, что император некоторых из них победил и предписал им свои требования, а других договорами убедил переселиться из Македонии в Малую Азию, и таким образом в это время было препровождено значительное число славян в провинцию Опсикию. О судьбах этой колонии мы имеем и дальнейшие сведения. Из колонистов, поселенных в Опсикии, было устроено военное ополчение в числе 30 тыс. человек, иначе говоря, колония была поставлена на военное положение и обязывалась выставлять в византийскую армию 30 тыс. человек ополчения. Как можно догадываться, эта военная организация напоминает несколько военное устройство наших казаков (донских, малорусских). Нет сомнения, что не все славяне привлекались в военную службу, а 30 тыс. человек славянского ополчения должны указывать на довольно значительную численность славянских колонистов, ибо, по всем предположениям, не все способные носить оружие привлекались обязательно служить, а только известный процент населения. Не все могли идти на службу – в противном случае все население могло бы покинуть земли, оставив их без обработки, и колония не достигла бы цели, т.к. земля давалась колонистам как средство иметь возможность выставить готовых воинов, да и самые места поселений тогда были бы открыты для внешних нападений.
Характеристика этого козацкого положения славянского элемента в Малую Азию рисуется из нескольких намеков, именно: царь выделил из 30 тыс. народ опричный, избранный (λαό ν περιούσιον), вооружил их и дал в начальники славянина же, старейшину их (Невула). Это замечание важно в том отношении, что византийские императоры, переселив славян в Малую Азию, не бросали их на произвол судьбы, но старались достигать определенных политических целей, предоставляя колонистам и средства для осуществления их: наверное, давали им самоуправление, право самосуда, не лишали даже туземной власти. Эта колония не оставалась, да и не могла остаться без заметного участия в судьбах Византийской империи в VIII и IX вв. Проследить во всей широте ее влияние невозможно, но есть на этот счет очень любопытные намеки. Арабы пользуются услугами славян, нанимают охотников-проводников из них для похода в Романию (Македонию и Фракию) и пр.: «И пошел Магомет на Романию, взяв с собой славян, как знакомых с Романией»{22}. Но несомненно, что политическая роль славянских колоний продолжалась и позже, т.к. славяне составляли значительный элемент в населении Малой Азии. В 754 г. в Малую Азию была направлена еще более обширная колония в 208 000 человек и была поселена у р. Артаны. Предполагая, что и эта колония была поставлена на военное положение, мы допускаем, что она должна была выставлять в византийскую армию отряд ополчения, по крайней мере, в 20 тыс. человек.
Таким образом, что касается Севера и до известной степени Малой Азии, то к половине VII в., в течение ста лет, совершился переворот громадной исторической важности: весь почти Балканский полуостров сделался достоянием славянства. Около того же времени часть мелких славянских племен, поселившихся на северо-востоке Балканского полуострова, подпала под власть пришлой азиатской орды болгар. Эти завоеватели сделали для этой части славянства то, в чем нуждалось западное славянство: они создали политическую организацию, даровали крепкое государственное единство. Как ее ни рассматривать – эту азиатскую орду, – но болгары являются сплоченным народом, выступают на историческое поприще грозной для Византии силою. Славяне же, оставшиеся в стороне от власти этого пришлого элемента, именно сербы, достигают политической организации чуть ли не во времена неманичеи, к началу XI столетия. Почти шесть веков они провели в состоянии политической незрелости, и как эти сербские славяне, так и их северные соплеменники много потеряли в течение своей истории в силу неизбежного закона, что позиции, значение которых не понято одной стороной и которые остались беззащитными и свободными, не могут долго оставаться в таком положении и занимаются другой стороной. Появление в северо-восточной части Балканского полуострова болгарской орды было, однако, чрезвычайно благоприятным для славянской истории обстоятельством.
Теперь обратимся к другому важнейшему вопросу византийской политики: отношениям империи к ее восточному соседу. Этот вопрос по единовременности своего возникновения с рассмотренным и по своей существенной важности для судеб империи составляет характерный признак VI–VII вв.
На севере противниками Византийской империи являлись неорганизованные славянские племена, на юге и востоке приходилось вести борьбу с могущественной державой, с централизованной государственной властью, обладавшею обширными материальными средствами. Войны Византии с персами продолжались целые столетия; со времени Юстиниана, задававшегося мировластительными целями, прочного мира между двумя империями не могло установиться, несмотря на многократные договоры о «вечном мире». Можно думать, что и в этом отношении религиозная исключительность и ревность о чистоте православия греческого духовенства много способствовала взаимной вражде. Множество добрых христиан переходило под власть персов; Византия постепенно теряла симпатии среди населения пограничных областей, которое часто служило проводниками персам во время их походов в гористых византийских провинциях. История взаимных отношений между Персией и Византией в конце VI и в начале VII в. и потому еще останавливает на себе наше внимание, что в это время на Востоке совершается не менее важный, чем на Балканском полуострове, процесс выделения новых этнографических элементов: происходит брожение между арабами в аравийской пустыне, начинают доходить до культурных стран известия о турках. Это именно те народы, которым принадлежит ближайшее будущее на Востоке.
Хотя в 562 г. между Юстинианом и Хосроем был заключен 50-летний мир, но ни та, ни другая стороны не обманывались насчет прочности этого мира. Прежде всего нужно помнить, что условием мира была плата значительной дани со стороны Византийской империи; Юстиниан согласился на эту унизительную жертву в видах сохранения мира, которого он так желал в преклонном возрасте и который был так необходим при расстройстве армии и истощении государственной казны. Но при Юстине II, в 572 г., когда предстояло выплатить долю взноса на второе десятилетие, настроение правительства было другое, и оно отказало персам во взносе дани.
Разрывая мир с персами, Юстин II должен был понимать, что предстоит новая война. И, действительно, в течение следующих 20 лет идет ряд военных столкновений частью на границе, вокруг крепостей Нисиби и Дара, частью в областях империи. Т.к. почти во всех войнах двух соседних государств военные действия большей частью зависели от того или другого положения пограничных полунезависимых арабских племен и турецких кочевых орд, а также от того обстоятельства, на чьей стороне станет пограничная горная Армения, то нужно думать, что решение императора Юстина II разорвать мир с Персией основывалось на благоприятных сведениях, имевшихся в Константинополе по отношению к упомянутым племенам и кочевым ордам. Более любопытные данные представляют начавшиеся тогда сношения Византии с народом, впервые выступившим в то время в истории под именем турок{23}.
Упоминаемые у китайских писателей с конца V в. турки составляли в это отдаленное время небольшое кочевое племя того же происхождения, что гунны, авары, болгаре, половцы и печенеги, венгры и монголы. Вследствие удачных наездов на своих соседей турки приобрели известность в V в. и вступили в сношения с Китаем. В VI в., овладев Бухарой, они сделались соседями Персии и составили план принять на себя посредничество в сношениях Византийской империи с Китаем и открыть прямой путь для торговых караванов из Индии в Европу. Т.к. сношения с Хосроем не привели к желаемой цели, то турецкий хан задумал соединить свои интересы с политическими видами Византийской империи. С этой целью он отправил в Константинополь торжественное посольство, которое явилось в столицу греческой империи в конце 568 г. и заставило о себе говорить тогдашних писателей[25].
Послы принесли Юстину II письмо от своего хана по имени Моканхан или Дизабула и сообщили грекам новые и любопытные сведения о турецком народе. Между прочим, они говорили, что авары, с которыми византийский царь находится в непосредственных сношениях, суть не что иное, как взбунтовавшиеся против турок подданные и рабы. Цель посольства, во главе которого стоял Маниак, состояла в заключении с греками торгового договора для свободного провоза на запад шелка, в установлении вечного мира и союза против всех врагов Византии. Юстин II, понимая все значение раскрываемых этими предложениями торговых и политических выгод, не решился, однако, пуститься в авантюру, прежде чем не собраны будут более точные сведения о турецком народе. С этой целью в 569 г. снаряжено было торжественное посольство с Зимархом, комитом Востока, во главе, которое отправилось в турецкую землю в сопровождении упомянутого выше Маниака. Целью была Согдиана, или нынешняя Бухара.
Византийское посольство прибыло в стан великого хана, когда он готовился на войну с персами. Здесь Зимарху удалось заручиться подтверждением статей договора, заключенного в Константинополе, и затем с богатыми подарками хана предпринять обратное путешествие в Константинополь. С этого времени начинается ряд ежегодных сношений турок с Византией. Менандр насчитывает семь посольств до 576 г. Эти сношения не имели, однако, существенных выгод ни для той, ни другой стороны и ограничивались восточными любезностями и обещаниями, исполнение которых никто не считал обязательным. Раз, когда византийский посол предстал перед ханом Туркешем и, сообщив ему о возведении Тиверия в сан кесаря, просил сделать диверсию против персов, хан сказал: «У вас, у греков, десять языков и одно мошенничество. Вот мои десять пальцев я вложил в свой рот, так и вы своими разными языками обманываете то меня, то аваров, моих рабов! Мы, турки, – продолжал хан, – не лжем и никогда не обманываем, а император посылает ко мне послов с лестными обещаниями и в то же время ведет дружбу с аварами, и это рабы, взбунтовавшиеся против своих господ. Авары возвратятся ко мне, когда я захочу, мне стоит только поднять бич, чтобы заставить их провалиться под землю. Зачем вы всегда препровождаете моих послов, идущих к вам, через Кавказ? Не думаете ли вы таким образом держать от меня в тайне ваши границы из опасения, чтобы я не захватил их? Я знаю очень хорошо, где текут ваши реки Днепр, Дунай и Марица, я знаю пути, которыми шли авары, мои подданные, чтобы напасть на ваши владения. Ужели вы думаете, что я не знаю прекрасно ваши силы?»
Приведенные извлечения из современного историка очень хорошо рисуют взгляд на турецко-татарские народы, кольцом обхватившие Восточную империю с VI в. и поддерживавшие между собой деятельные сношения. Давно уже была высказана мысль, что Византия часто сама знакомила европейских и азиатских турок между собой на собственную пагубу (особенно печенеги и турки-сельджуки в XI в.), теперь мы убеждаемся, что и без посредства Византии турецко-татарские народы Запада и Востока имели между собой сношения, не забывали общность происхождения и языка и не чужды были идеи общего движения против лживых и клятвопреступных греков.