Я кивнул.
– Теперь, кто такой Черкизов. – Валиулин сделал многозначительную паузу. – Черкизов был босс. Четырежды судимый. Насколько нам известно, вор в законе. Причем очень и очень авторитетный. По нашим оперативным данным, один из руководителей организованной преступности в Москве. Ты понял?
Я ничего не понял, и Валиулин, уловив это, посчитал нужным со вздохом объяснить:
– Одна мелкая гадина сожрала другую крупную гадину. И воздух от этого чище стал, и нам с тобой работы поубавилось.
Я молча смотрел ему прямо в глаза, и он наконец отвел их в сторону. Сказал раздраженно:
– Короче говоря, у меня указание больше этим делом не заниматься. Потому что прокуратура считает его достаточно чистым и ясным.
Вот тут я кивнул с пониманием. Указание есть указание. Приказ. Да и в конце концов, убийство – подследственность прокуратуры. А ей виднее. Я взял папку и поднялся со стула.
– Разрешите идти?
Повернулся через левое плечо и вышел почти строевым шагом.
Не мое дело. Так думал я, бредя длинным, тоскливым коридором управления. И Витька Байдаков мне не сват и не брат. Почему я должен портить себе нервы из-за какого-то Витьки Байдакова? Каталы, мошенника да еще и алкаша?!
А вот слева по борту и мой кабинет. Бывший, конечно. Интересно, кто теперь сидит за моим столом? Наверное, Шурик Невмянов. Он всегда хотел к окошку. – К свету тянулся наш Шурик.
Не злобствуй, сказал я сам себе, твердыми шагами проходя мимо двери. Если Шурик сидит теперь за твоим столом, значит, он парень несуеверный. Столик-то как-никак выморочный, меченый столик. Ох и повозили в свое время меня по нему мордой! До сих пор чешется.
За поздним временем в отделение я не поехал, а поехал я домой. Дома я первым делом поставил на плиту чайник, потом наделал себе бутербродов: один с колбасой, другой с сыром, а третий с любимым моим шоколадным маслом, которое вдруг ни с того ни с сего выкинули вчера в молочной. Глядя на этот третий ингредиент, я подумал, что бытие наше все-таки не без маленьких радостей и что вообще жить надо сегодняшним днем, а не переживать по новой прошлые неприятности и тем паче не искать на свою филейную часть новых. Делом надо заниматься, сказал я сам себе и желательно делом посильным, чтоб, значит, было это дело по моим, участкового инспектора Северина, слабым силам – и никак не больше. Потому что достаточно повозили означенного инспектора, а в те поры старшего оперуполномоченного угрозыска Северина мордой об стол. Хватит.
Чайник, молодецки свистнув, начал плеваться кипятком. Я обошел его с тыла и ухватил за ручку старой дедовской, прожженной во многих местах рукавицей. Замечательно! Стол накрыт, чай заварен. Усевшись на табуретку, я откусил от бутерброда с колбасой и раскрыл принесенную от Валиулина папку. Так, что тут у нас есть? Есть тут у нас схемка. Нет, это не схемка, это схемища! Кружочки, квадратики, черточки, стрелочки... Тут, похоже, и впрямь фамилий сто. И какие, однако, сидят в отделе у Валиулина каллиграфы! При мне таких не было. Интересно, он специально для меня эту красоту на ксероксе перегнал или она у него уже запущена в массовое производство? Ну-с, схема... Схему мы покуда отложим в сторону, кавалерийским налетом нам с ней не разобраться, тут, как говорится, надо войти в материал. Что в папочке дальше? Так, протоколы осмотра мест преступления, списки похищенного, все тоже отксерено. Оч-чень хорошо! Больше ничего? А, вот в самом конце замечательный документ, специально для начинающих, то бишь для меня: список, владельцев обчищенных квартир вместе с адресами. И что хорошо – потерпевшие идут, так сказать, в порядке поступления. Где тут мои голубчики? Ага, вот! Номер третий. Казарян Артур Викторович, проживает в доме, построенном то ли МИДом, то ли Министерством внешней торговли, вон его в окошко видно, двенадцатиэтажная башня. Номер восьмой, Таратута Олег Петрович, стеклянный дом. И номер шестнадцатый – Полева Маргарита Александровна, там же.
Приступим. Я пододвинул к себе телефон и в строгом соответствии с нумерацией начал с Казаряна. Артура Викторовича не оказалось на месте, отсутствовала также и его супруга. Все это мне сообщил осторожный женский голос, который, кажется, ни на йоту не поверил мне, что я действительно участковый, но с тем большей настойчивостью дал понять: в квартире живут, квартиру охраняют. Как участковый я был доволен, как сыщик – не слишком.
Следующим шел у меня Таратута Олег Петрович, который сам взял трубку.
– Участковый? – он говорил быстрым и нервным голосом, словно куда-то торопился. – А что, нашли чего-нибудь? Или кого-нибудь?
– Нет, – вынужден был признать я. – Пока нет. Но мне бы хотелось с вами встретиться, побеседовать.
– Встречайтесь, – согласился он. – Пожалуйста. Когда?
– Я бы мог сейчас, например...
– Хорошо. Жду, – отрезал он и, не дождавшись ответа, положил трубку.
Но прежде чем уйти, я набрал номер Маргариты Александровны Полевой. После двух или трех гудков в трубке вдруг что-то щелкнуло, зафонило, и внезапно приятный женский голос произнес:
– Здравствуйте! С вами говорит автоматический секретарь. В данный момент хозяев нет дома. Если вы хотите оставить им какое-либо сообщение, начинайте говорить после звукового сигнала. В вашем распоряжении одна минута...
“Би-ип!” – мелодично пропела трубка, и я положил ее на рычаги. Передавать неведомой Маргарите Александровне мне пока было решительно нечего. Вот только голос этого автоматического секретаря показался чем-то знакомым. Но чем именно – я сказать не мог.
Таратута широко распахнул передо мной дверь, но почему-то не отодвинулся в сторону, чтобы пропустить меня в квартиру, а остался стоять, держась за притолоку и молча меня рассматривая. Был он высокий и тощий, с всклокоченными волосами, а больше я в полутьме прихожей ничего разглядеть не мог. Стояние наше друг против друга затягивалось сверх всяких границ, и я сказал, в основном, чтобы прервать молчание:
– Здравствуйте. Олег Петрович?
– Здорово, – неожиданно ответил он. – Я, я Олег Петрович... – И, наконец посторонившись, махнул вялой рукой. – Заходи, чего стоишь...
Я зашел. Из маленькой прихожей мы сразу попали в большой холл, из которого в разных направлениях вели четыре или пять дверей, все, кроме одной, прикрытые плотно. Тяжелыми шагами хозяин направился к этой незапертой, я последовал за ним и оказался, вероятно, в гостиной: большой полукруглый диван, кресла в углах, громадный японский телевизор и горка с хрусталем и фарфором утверждали меня в этой мысли.
– Садись, – кивнул Таратута на кресло и сам упал напротив. – Рассказывай, чего надо.
Теперь я мог его наконец рассмотреть. Лицо у него было, как спущенный мячик, деформировано в самых неожиданных местах. Нос, губы и подбородок ехали куда-то в разные стороны, иногда он собирал их на одной линии, но они тут же опять расползались кто куда.
– Давай, давай, излагай, – подбодрил он меня.
– Что же это вы, Олег Петрович, – начал я заготовленную речь, слегка, конечно, этим “тыканьем” шокированный, но решив не обращать внимания. – Приходит к вам незнакомый человек, называется участковым, вы его в дом пускаете, а удостоверения не просите. Ведь вас, кажется, недавно обокрали? Надо бы соблюдать осторожность!
Он чуть подался вперед, ко мне, хотел, кажется, привстать, но повалился обратно в кресло. Части лица его снова пришли в движение, он широко взмахнул рукой и сообщил:
– А нечего у меня больше красть. Все унесли. Он снова безуспешно попытался побороть земное притяжение, и тут я с ужасом понял, что Олег Петрович Таратута вдрызг пьян. Удачный момент я выбрал для проведения профилактической работы! Не говоря уж о моих других далеко идущих планах.
– Уперли все подчистую, – помрачнев, продолжал он.
– Всю технику, видео-шмидео, лазерные-шмазерные... – Таратута икнул, извинился и помрачнел еще больше. – Все диски, все кассеты... Вот только телевизор не осилили, здоровый очень...
В эту секунду в холле стукнуло, потом что-то шлепнулось – звук был такой, будто груду мокрого белья шмякнули об пол, и я краем глаза увидел, как мимо раскрытой двери промелькнуло белое, голое, с большой грудью, в одних трусиках, а может, и без них. Олег Петрович вскочил с совершенно неожиданной прытью, захлопнул дверь и подпер ее спиной. Сделалось неловкое молчание, и я спросил, показывая на три видеокассеты, стопкой лежащие на верху горки:
– А что ж эти не взяли?
– Этих не было, – произнес, проследив за моим взглядом, Таратута и, пройдя вихляющей походкой через всю комнату, как бы между прочим сгреб кассеты, поискал глазами и сунул их в нижний ящик серванта. – Давал смотреть. Теперь вернули.
Тут дверь снова приоткрылась, кто-то сунулся в комнату, из холла послышался звук необычайно звонкого шлепка, там захихикали. Таратута бросился на дверь, как на амбразуру, и снова заслонил ее спиной. Я понял, что мне тут делать больше нечего, и поднялся.
– Айн момент, – пробормотал он, поняв мои намерения, и, пятясь задом, выдавил себя в дверь, плотно притворив ее за собой. Оттуда доносилось какое-то бубнение, потом чей-то высокий голос, затем все стихло. Интересно, думал я, за каким чертом он меня пригласил? Спьяну, что ли?
Наведя порядок, Таратута пригласил меня на выход. И я, вдруг разозлившись от всего происходящего, уже в прихожей взял да и спросил его напрямую:
– А вы сами, Олег Петрович, что думаете по поводу кражи? Может быть, у вас незадолго до нее бывали в доме малознакомые люди? Ну, женщины, например?
Он привел детали своего лица в относительное соответствие, с шумом втянул воздух и ответил:
– Малознакомых женщин не держу. Все проверенные. – И добавил, поминутно оглядываясь: – Вы звякните на днях, поболтаем. А то... видите... не дают сосредоточиться!
Я вышел на улицу совершенно раздосадованный. Казарян отсутствует, Таратута просто в некондиционном состоянии, у Полевой к телефону подходит какой-то механизм.
Не люблю, когда с самого начала все идет кувырком. Примета плохая. Надо переломить невезение. Я заглянул в тетрадку: Маргарита Александровна Полева проживала рядышком, буквально через два подъезда. Я шел туда наобум, даже не перезвонив еще раз предварительно. И как бывает, удача ждала меня там, где я не ждал ее никак.
Передо мной на пороге стояла Лялька. Лялька Прекрасная, Лялька В Гневе Ужасная, Лялька еще Бог знает какая... И было на ней черное шуршащее платье, и туфельки на стройных ногах были лаковые, блестящие, и в ушах у нее сверкало, и на шее у нее неземным светом переливалось. И пахло от нее французскими духами, и смотрела она на меня, сдвинув свои смоляные брови, будто ждала, что я сейчас скажу: “А вот точить ножи-ножницы!” Такая у меня теперь работа, подумалось мне. Звонить в чужие двери и, стоя на пороге, объяснять, кто я такой. Даже Ляльке.
– Ты?! – вглядевшись, с безмерным удивлением вскрикнула она.
– Я, – пришлось подтвердить. – Ваш участковый.
– Брось, – хохотнула она, хватая меня за рукав и затаскивая в квартиру, – вечно ты со своими шуточками. Да заходи же, чего встал! Лерик! – кричала она через плечо. – Иди скорей, смотри, кто пришел!
– Погоди, – останавливал я ее, – погоди. Я туда попал? Мне нужна Полева Маргарита Александровна.
– Туда, туда! – подтверждала она. – Марго – это моя мачеха, на нее квартира записана. А живем мы. Да Лерик же! – уже сердито прикрикнула она и даже ногой притопнула.
И Лерик выплыл из-за поворота коридора, как большой красавец-теплоход: сверкая линзами затемненных очков над пышными пшеничными усами, в роскошном сером костюме, при вишневом в крапинку галстуке.
– Ба! Какие люди! – воскликнул он и с ходу полез целоваться. От него приятно пахло хорошим мужским одеколоном.
Через полчаса я был в курсе всего. Правда, первые пятнадцать минут пришлось потратить на то, чтобы убедить их в том, что я действительно участковый.
– Погоди, – недоумевал Лерик, – ты же был, кажется, какой-то шишкой на Петровке!
Я терпеливо объяснял, что и шишкой особой не был, и поперли меня оттуда с треском, а почему поперли – разговор долгой, да и неинтересный.
– И вообще, – сказал я, – вы, кажется, куда-то собираетесь. Не отложить ли нам вечер воспоминаний до другого раза?
– Ни в коем случае! – торжественно провозгласил Лерик. – Мы идем в гости, а там без нас не умрут. Ни за что тебя не отпущу без рюмки коньяку! Хотя бы символически!
А Лялька уже несла коньячок и звенела уже хрустальными рюмками, и сами собой появились на столе икорка, и лимончик, и крабы в мисочке, и какая-то нежная до прозрачности рыбка на блюде...
– Да-а, – произнес я, оглядывая все это благолепие. – Похоже, все-таки, продовольственная проблема может быть решена в одной отдельно взятой семье. Позвольте осведомиться: уж не японская ли филология поставляет на ваш стол этакие разносолы?
– Порвато и растоптато, – хохотнул Лерик, разливая коньяк. – Видишь ли, японская филология слишком хрупкая и нежная вещь, чтобы кормить такого троглодита, как я. Как сказал поэт: “Вьюнок обвился вкруг бадьи моего колодца. У соседей воды возьму”.
Мы выпили.
– Так-так, – сказал я, подцепив на вилку кусок рыбы. – И где же, если не секрет, ты теперь берешь... воду?
– Никаких секретов, – сообщил Лерик. – Мы – дети времени. Я, например, цивилизованный кооператор.
– Если ты Цивилизованный, не хватай рыбу руками, – встряла Лялька.
– Па-ардон, – сказал Лерик, облизывая кончики пальцев.
– И чем конкретно ты промышляешь? – поинтересовался я.
– Широкий профиль, – объявил он. – Комиссионная торговля, посреднические операции, общепит... ну, много чего еще.
– Так это, стало быть, не Полеву Маргариту Александровну, а тебя обнесли этой зимой?
– Меня, – беспечно махнул рукой Лерик. – Нажито махом – прожито прахом.
– А что забрали?
– Шубу Лялькину, кое-какие цацки, но не все, главное в тайнике лежало, не нашли. Видео, конечно, кассет штук пятьдесят – все, что было...
– Шубу жалко, – вздохнула Лялька.
– Купили ж тебе новую! – удивился Лерик.
– Старая лучше была! – капризно заявила она.
– Прорва какая-то, а не баба, – пожаловался мне Лерик со смехом. – Только не спрашивай меня, кто знал про то, что мы на два дня сматываемся в Домбай. Твои дружки меня этим вопросом замучили. Да сто человек знали!
Он налил еще по одной. И вдруг замер с бутылкой в руке:
– Слу-ушай, а может, мне тебя к нам на работу взять?
– В каком качестве? – полюбопытствовал я.
– Да все в том же! Нам охрана нужна – во как! Лезет, понимаешь, всякая шпана. Да и не шпана тоже... – Он помрачнел и взглянул на часы. – Это дело надо обмозговать. Все. Нам пора. Ляля, ты готова?
На улицу мы вышли все вместе. Лялька, кинув в мою сторону быстрый взгляд, уселась за руль серой как сумерки “волги”, Лерик, пыхтя, втиснул свое грузное тело на переднее сиденье. Я сделал им ручкой. Они в ответ обдали меня облаком выхлопных газов. Я повернулся и пошел домой. Дела на сегодня закончены. Какие, однако, дистанции, размышлял я, лежат иногда между прошлым и настоящим. Неужели это Лялька и Лерик? Неужели это я?
Ну, так или иначе, а у меня появляется шанс поближе познакомиться кое с кем их тех, кто на валиулинской схемке обозначен безликими кружочками и квадратиками. И моя работа – в том, чтобы этот шанс не упустить.
8
– Теперь, кто такой Черкизов. – Валиулин сделал многозначительную паузу. – Черкизов был босс. Четырежды судимый. Насколько нам известно, вор в законе. Причем очень и очень авторитетный. По нашим оперативным данным, один из руководителей организованной преступности в Москве. Ты понял?
Я ничего не понял, и Валиулин, уловив это, посчитал нужным со вздохом объяснить:
– Одна мелкая гадина сожрала другую крупную гадину. И воздух от этого чище стал, и нам с тобой работы поубавилось.
Я молча смотрел ему прямо в глаза, и он наконец отвел их в сторону. Сказал раздраженно:
– Короче говоря, у меня указание больше этим делом не заниматься. Потому что прокуратура считает его достаточно чистым и ясным.
Вот тут я кивнул с пониманием. Указание есть указание. Приказ. Да и в конце концов, убийство – подследственность прокуратуры. А ей виднее. Я взял папку и поднялся со стула.
– Разрешите идти?
Повернулся через левое плечо и вышел почти строевым шагом.
Не мое дело. Так думал я, бредя длинным, тоскливым коридором управления. И Витька Байдаков мне не сват и не брат. Почему я должен портить себе нервы из-за какого-то Витьки Байдакова? Каталы, мошенника да еще и алкаша?!
А вот слева по борту и мой кабинет. Бывший, конечно. Интересно, кто теперь сидит за моим столом? Наверное, Шурик Невмянов. Он всегда хотел к окошку. – К свету тянулся наш Шурик.
Не злобствуй, сказал я сам себе, твердыми шагами проходя мимо двери. Если Шурик сидит теперь за твоим столом, значит, он парень несуеверный. Столик-то как-никак выморочный, меченый столик. Ох и повозили в свое время меня по нему мордой! До сих пор чешется.
За поздним временем в отделение я не поехал, а поехал я домой. Дома я первым делом поставил на плиту чайник, потом наделал себе бутербродов: один с колбасой, другой с сыром, а третий с любимым моим шоколадным маслом, которое вдруг ни с того ни с сего выкинули вчера в молочной. Глядя на этот третий ингредиент, я подумал, что бытие наше все-таки не без маленьких радостей и что вообще жить надо сегодняшним днем, а не переживать по новой прошлые неприятности и тем паче не искать на свою филейную часть новых. Делом надо заниматься, сказал я сам себе и желательно делом посильным, чтоб, значит, было это дело по моим, участкового инспектора Северина, слабым силам – и никак не больше. Потому что достаточно повозили означенного инспектора, а в те поры старшего оперуполномоченного угрозыска Северина мордой об стол. Хватит.
Чайник, молодецки свистнув, начал плеваться кипятком. Я обошел его с тыла и ухватил за ручку старой дедовской, прожженной во многих местах рукавицей. Замечательно! Стол накрыт, чай заварен. Усевшись на табуретку, я откусил от бутерброда с колбасой и раскрыл принесенную от Валиулина папку. Так, что тут у нас есть? Есть тут у нас схемка. Нет, это не схемка, это схемища! Кружочки, квадратики, черточки, стрелочки... Тут, похоже, и впрямь фамилий сто. И какие, однако, сидят в отделе у Валиулина каллиграфы! При мне таких не было. Интересно, он специально для меня эту красоту на ксероксе перегнал или она у него уже запущена в массовое производство? Ну-с, схема... Схему мы покуда отложим в сторону, кавалерийским налетом нам с ней не разобраться, тут, как говорится, надо войти в материал. Что в папочке дальше? Так, протоколы осмотра мест преступления, списки похищенного, все тоже отксерено. Оч-чень хорошо! Больше ничего? А, вот в самом конце замечательный документ, специально для начинающих, то бишь для меня: список, владельцев обчищенных квартир вместе с адресами. И что хорошо – потерпевшие идут, так сказать, в порядке поступления. Где тут мои голубчики? Ага, вот! Номер третий. Казарян Артур Викторович, проживает в доме, построенном то ли МИДом, то ли Министерством внешней торговли, вон его в окошко видно, двенадцатиэтажная башня. Номер восьмой, Таратута Олег Петрович, стеклянный дом. И номер шестнадцатый – Полева Маргарита Александровна, там же.
Приступим. Я пододвинул к себе телефон и в строгом соответствии с нумерацией начал с Казаряна. Артура Викторовича не оказалось на месте, отсутствовала также и его супруга. Все это мне сообщил осторожный женский голос, который, кажется, ни на йоту не поверил мне, что я действительно участковый, но с тем большей настойчивостью дал понять: в квартире живут, квартиру охраняют. Как участковый я был доволен, как сыщик – не слишком.
Следующим шел у меня Таратута Олег Петрович, который сам взял трубку.
– Участковый? – он говорил быстрым и нервным голосом, словно куда-то торопился. – А что, нашли чего-нибудь? Или кого-нибудь?
– Нет, – вынужден был признать я. – Пока нет. Но мне бы хотелось с вами встретиться, побеседовать.
– Встречайтесь, – согласился он. – Пожалуйста. Когда?
– Я бы мог сейчас, например...
– Хорошо. Жду, – отрезал он и, не дождавшись ответа, положил трубку.
Но прежде чем уйти, я набрал номер Маргариты Александровны Полевой. После двух или трех гудков в трубке вдруг что-то щелкнуло, зафонило, и внезапно приятный женский голос произнес:
– Здравствуйте! С вами говорит автоматический секретарь. В данный момент хозяев нет дома. Если вы хотите оставить им какое-либо сообщение, начинайте говорить после звукового сигнала. В вашем распоряжении одна минута...
“Би-ип!” – мелодично пропела трубка, и я положил ее на рычаги. Передавать неведомой Маргарите Александровне мне пока было решительно нечего. Вот только голос этого автоматического секретаря показался чем-то знакомым. Но чем именно – я сказать не мог.
Таратута широко распахнул передо мной дверь, но почему-то не отодвинулся в сторону, чтобы пропустить меня в квартиру, а остался стоять, держась за притолоку и молча меня рассматривая. Был он высокий и тощий, с всклокоченными волосами, а больше я в полутьме прихожей ничего разглядеть не мог. Стояние наше друг против друга затягивалось сверх всяких границ, и я сказал, в основном, чтобы прервать молчание:
– Здравствуйте. Олег Петрович?
– Здорово, – неожиданно ответил он. – Я, я Олег Петрович... – И, наконец посторонившись, махнул вялой рукой. – Заходи, чего стоишь...
Я зашел. Из маленькой прихожей мы сразу попали в большой холл, из которого в разных направлениях вели четыре или пять дверей, все, кроме одной, прикрытые плотно. Тяжелыми шагами хозяин направился к этой незапертой, я последовал за ним и оказался, вероятно, в гостиной: большой полукруглый диван, кресла в углах, громадный японский телевизор и горка с хрусталем и фарфором утверждали меня в этой мысли.
– Садись, – кивнул Таратута на кресло и сам упал напротив. – Рассказывай, чего надо.
Теперь я мог его наконец рассмотреть. Лицо у него было, как спущенный мячик, деформировано в самых неожиданных местах. Нос, губы и подбородок ехали куда-то в разные стороны, иногда он собирал их на одной линии, но они тут же опять расползались кто куда.
– Давай, давай, излагай, – подбодрил он меня.
– Что же это вы, Олег Петрович, – начал я заготовленную речь, слегка, конечно, этим “тыканьем” шокированный, но решив не обращать внимания. – Приходит к вам незнакомый человек, называется участковым, вы его в дом пускаете, а удостоверения не просите. Ведь вас, кажется, недавно обокрали? Надо бы соблюдать осторожность!
Он чуть подался вперед, ко мне, хотел, кажется, привстать, но повалился обратно в кресло. Части лица его снова пришли в движение, он широко взмахнул рукой и сообщил:
– А нечего у меня больше красть. Все унесли. Он снова безуспешно попытался побороть земное притяжение, и тут я с ужасом понял, что Олег Петрович Таратута вдрызг пьян. Удачный момент я выбрал для проведения профилактической работы! Не говоря уж о моих других далеко идущих планах.
– Уперли все подчистую, – помрачнев, продолжал он.
– Всю технику, видео-шмидео, лазерные-шмазерные... – Таратута икнул, извинился и помрачнел еще больше. – Все диски, все кассеты... Вот только телевизор не осилили, здоровый очень...
В эту секунду в холле стукнуло, потом что-то шлепнулось – звук был такой, будто груду мокрого белья шмякнули об пол, и я краем глаза увидел, как мимо раскрытой двери промелькнуло белое, голое, с большой грудью, в одних трусиках, а может, и без них. Олег Петрович вскочил с совершенно неожиданной прытью, захлопнул дверь и подпер ее спиной. Сделалось неловкое молчание, и я спросил, показывая на три видеокассеты, стопкой лежащие на верху горки:
– А что ж эти не взяли?
– Этих не было, – произнес, проследив за моим взглядом, Таратута и, пройдя вихляющей походкой через всю комнату, как бы между прочим сгреб кассеты, поискал глазами и сунул их в нижний ящик серванта. – Давал смотреть. Теперь вернули.
Тут дверь снова приоткрылась, кто-то сунулся в комнату, из холла послышался звук необычайно звонкого шлепка, там захихикали. Таратута бросился на дверь, как на амбразуру, и снова заслонил ее спиной. Я понял, что мне тут делать больше нечего, и поднялся.
– Айн момент, – пробормотал он, поняв мои намерения, и, пятясь задом, выдавил себя в дверь, плотно притворив ее за собой. Оттуда доносилось какое-то бубнение, потом чей-то высокий голос, затем все стихло. Интересно, думал я, за каким чертом он меня пригласил? Спьяну, что ли?
Наведя порядок, Таратута пригласил меня на выход. И я, вдруг разозлившись от всего происходящего, уже в прихожей взял да и спросил его напрямую:
– А вы сами, Олег Петрович, что думаете по поводу кражи? Может быть, у вас незадолго до нее бывали в доме малознакомые люди? Ну, женщины, например?
Он привел детали своего лица в относительное соответствие, с шумом втянул воздух и ответил:
– Малознакомых женщин не держу. Все проверенные. – И добавил, поминутно оглядываясь: – Вы звякните на днях, поболтаем. А то... видите... не дают сосредоточиться!
Я вышел на улицу совершенно раздосадованный. Казарян отсутствует, Таратута просто в некондиционном состоянии, у Полевой к телефону подходит какой-то механизм.
Не люблю, когда с самого начала все идет кувырком. Примета плохая. Надо переломить невезение. Я заглянул в тетрадку: Маргарита Александровна Полева проживала рядышком, буквально через два подъезда. Я шел туда наобум, даже не перезвонив еще раз предварительно. И как бывает, удача ждала меня там, где я не ждал ее никак.
Передо мной на пороге стояла Лялька. Лялька Прекрасная, Лялька В Гневе Ужасная, Лялька еще Бог знает какая... И было на ней черное шуршащее платье, и туфельки на стройных ногах были лаковые, блестящие, и в ушах у нее сверкало, и на шее у нее неземным светом переливалось. И пахло от нее французскими духами, и смотрела она на меня, сдвинув свои смоляные брови, будто ждала, что я сейчас скажу: “А вот точить ножи-ножницы!” Такая у меня теперь работа, подумалось мне. Звонить в чужие двери и, стоя на пороге, объяснять, кто я такой. Даже Ляльке.
– Ты?! – вглядевшись, с безмерным удивлением вскрикнула она.
– Я, – пришлось подтвердить. – Ваш участковый.
– Брось, – хохотнула она, хватая меня за рукав и затаскивая в квартиру, – вечно ты со своими шуточками. Да заходи же, чего встал! Лерик! – кричала она через плечо. – Иди скорей, смотри, кто пришел!
– Погоди, – останавливал я ее, – погоди. Я туда попал? Мне нужна Полева Маргарита Александровна.
– Туда, туда! – подтверждала она. – Марго – это моя мачеха, на нее квартира записана. А живем мы. Да Лерик же! – уже сердито прикрикнула она и даже ногой притопнула.
И Лерик выплыл из-за поворота коридора, как большой красавец-теплоход: сверкая линзами затемненных очков над пышными пшеничными усами, в роскошном сером костюме, при вишневом в крапинку галстуке.
– Ба! Какие люди! – воскликнул он и с ходу полез целоваться. От него приятно пахло хорошим мужским одеколоном.
Через полчаса я был в курсе всего. Правда, первые пятнадцать минут пришлось потратить на то, чтобы убедить их в том, что я действительно участковый.
– Погоди, – недоумевал Лерик, – ты же был, кажется, какой-то шишкой на Петровке!
Я терпеливо объяснял, что и шишкой особой не был, и поперли меня оттуда с треском, а почему поперли – разговор долгой, да и неинтересный.
– И вообще, – сказал я, – вы, кажется, куда-то собираетесь. Не отложить ли нам вечер воспоминаний до другого раза?
– Ни в коем случае! – торжественно провозгласил Лерик. – Мы идем в гости, а там без нас не умрут. Ни за что тебя не отпущу без рюмки коньяку! Хотя бы символически!
А Лялька уже несла коньячок и звенела уже хрустальными рюмками, и сами собой появились на столе икорка, и лимончик, и крабы в мисочке, и какая-то нежная до прозрачности рыбка на блюде...
– Да-а, – произнес я, оглядывая все это благолепие. – Похоже, все-таки, продовольственная проблема может быть решена в одной отдельно взятой семье. Позвольте осведомиться: уж не японская ли филология поставляет на ваш стол этакие разносолы?
– Порвато и растоптато, – хохотнул Лерик, разливая коньяк. – Видишь ли, японская филология слишком хрупкая и нежная вещь, чтобы кормить такого троглодита, как я. Как сказал поэт: “Вьюнок обвился вкруг бадьи моего колодца. У соседей воды возьму”.
Мы выпили.
– Так-так, – сказал я, подцепив на вилку кусок рыбы. – И где же, если не секрет, ты теперь берешь... воду?
– Никаких секретов, – сообщил Лерик. – Мы – дети времени. Я, например, цивилизованный кооператор.
– Если ты Цивилизованный, не хватай рыбу руками, – встряла Лялька.
– Па-ардон, – сказал Лерик, облизывая кончики пальцев.
– И чем конкретно ты промышляешь? – поинтересовался я.
– Широкий профиль, – объявил он. – Комиссионная торговля, посреднические операции, общепит... ну, много чего еще.
– Так это, стало быть, не Полеву Маргариту Александровну, а тебя обнесли этой зимой?
– Меня, – беспечно махнул рукой Лерик. – Нажито махом – прожито прахом.
– А что забрали?
– Шубу Лялькину, кое-какие цацки, но не все, главное в тайнике лежало, не нашли. Видео, конечно, кассет штук пятьдесят – все, что было...
– Шубу жалко, – вздохнула Лялька.
– Купили ж тебе новую! – удивился Лерик.
– Старая лучше была! – капризно заявила она.
– Прорва какая-то, а не баба, – пожаловался мне Лерик со смехом. – Только не спрашивай меня, кто знал про то, что мы на два дня сматываемся в Домбай. Твои дружки меня этим вопросом замучили. Да сто человек знали!
Он налил еще по одной. И вдруг замер с бутылкой в руке:
– Слу-ушай, а может, мне тебя к нам на работу взять?
– В каком качестве? – полюбопытствовал я.
– Да все в том же! Нам охрана нужна – во как! Лезет, понимаешь, всякая шпана. Да и не шпана тоже... – Он помрачнел и взглянул на часы. – Это дело надо обмозговать. Все. Нам пора. Ляля, ты готова?
На улицу мы вышли все вместе. Лялька, кинув в мою сторону быстрый взгляд, уселась за руль серой как сумерки “волги”, Лерик, пыхтя, втиснул свое грузное тело на переднее сиденье. Я сделал им ручкой. Они в ответ обдали меня облаком выхлопных газов. Я повернулся и пошел домой. Дела на сегодня закончены. Какие, однако, дистанции, размышлял я, лежат иногда между прошлым и настоящим. Неужели это Лялька и Лерик? Неужели это я?
Ну, так или иначе, а у меня появляется шанс поближе познакомиться кое с кем их тех, кто на валиулинской схемке обозначен безликими кружочками и квадратиками. И моя работа – в том, чтобы этот шанс не упустить.
8
– К тебе посетитель, – сказал мне дежурный капитан Теплушко, когда следующим утром я входил в отделение. – Там, возле кабинета.
В коридоре было полутемно, я разглядел только, что на стуле в распахнутом пальто сидит, сгорбившись, немолодой человек, сидит, опершись двумя руками на палку, устроенную между колен.
– Здравствуйте, – сказал я, гремя ключами. – Сейчас, минуточку. – Отпер дверь и пригласил: – Проходите, пожалуйста.
Он шагнул из полутьмы на свет, и я обмер: передо мной стоял покойник Черкизов из сорок четвертой квартиры.
Видимо, чувства мои были хорошо видны на моем лице, потому что визитер грустно усмехнулся и сказал:
– Не волнуйтесь, я всего лишь его брат... Черкизов Арсений Федорович.
Я перевел дух и предложил гостю присесть, но тот остался стоять, опираясь на палку.
– Видите ли, – сказал он, – у меня, собственно, предложение сходить вместе в квартиру брата. Быть может, я бы подсказал вам, что из вещей пропало... Кроме меня, у него других близких людей не было.
Вспомнив валиулинскую информацию о покойном Черкизове, я задумался над предложением Черкизова-живого. Черт его знает, что за человек. Хорошо бы взять с собой Дыскина, но его как на грех нет. Ладно, решил я, обойдусь на крайний случай Панькиным.
Тут же, набрав панькинский телефон, я с ним договорился, что мы будем через десять минут, попросил захватить ключи от сорок четвертой. И мы двинулись. Черкизов-второй всю дорогу молчал, только возле самого дома подал голос:
– Дверь пришлось ломать?
Я объяснил, как было дело. Он понимающе кивнул.
Панькин, ждавший нас внизу, хоть я и предупредил его заранее, тоже вздрогнул при взгляде на Арсения Федоровича и пробормотал:
– Ну и ну...
Когда, сорвав печати, мы вошли в квартиру, Черкизов на секунду замер в прихожей, словно не зная, куда идти сперва. Потом мельком заглянул в гостиную и, стуча палкой, прошел в спальню. Мы следовали за ним по пятам.
Остановившись на пороге, он сразу увидел снятую со стены и прислоненную к кровати картину и распахнутый настежь сейф. Сбоку я следил за его лицом. Он смотрел молча, только подбородок его чуть-чуть подрагивал. Но когда он заговорил, голос у него был ровный.
– Там, конечно, ничего не было? – произнес он, ткнув рукой с палкой в направлении сейфа.
– Да, – сказал я, решив, что прилипшая к задней стенке двадцатипятирублевка вряд ли его интересует. Но, в свою очередь, спросил:
– А что ваш брат там хранил?
– Деньги, – помедлив, ответил Черкизов и добавил уже решительней: – Только деньги, он не любил связываться со сберкассами.
– А... много? – поинтересовался я.
– Не знаю, – развел руками Арсений Федорович, и в этот момент мы с ним встретились глазами. И по его глазам я понял, что он знает, что я знаю, кем был его брат. Мы играли в гляделки не больше секунд двух-трех, после чего Черкизов повернулся и пошел в первую комнату.
Остановившись на ковре посреди гостиной, он медленно оглядел все вокруг. Подошел к финской стенке, раскрыл одну пару створок и почти сразу закрыл обратно. Отворил дверцы платяного шкафа, с полминуты изучал его содержимое, провел рукой по висящим на вешалках рубашкам и костюмам. Мне показалось, что все это он делает как-то не так, как должен делать человек на его месте. Что на самом деле не волнует его, целы ли костюмы покойного. Да скорей всего и не знает он, сколько их там было! Он, казалось мне, уже видел то, ради чего пришел сюда, и сейчас только доигрывает взятую на себя роль. Надо думать, его интересовал сейф.
Черкизов закрыл шкаф, подошел к дивану и опустился на него. Небрежно перебрал журналы на столике, заглянул на его нижнюю полку, сунул туда руку и извлек, как мне сперва подумалось, толстую большую книгу в кожаном переплете.
– Вот они... – каким-то потеплевшим голосом произнес он, раскрыл книгу, и я увидел, что это не книга, а альбом с фотографиями. Черкизов перевернул пару картонных страниц и вдруг позвал:
– Подойдите, пожалуйста!
Мы приблизились и заглянули через его плечо. Ничего необычного. Пожелтевший снимок, на котором двух мальчиков лет шести в одинаковых матросках обнимает за плечи красивая молодая женщина.
– Невозможно отличить, кто где, правда? – с улыбкой спросил Черкизов, а я не к месту подумал, что один из этих симпатичных малышей станет вором в законе. Кстати, мне еще не известно, кем станет второй.
– А это наша мама, – продолжал Арсений Федорович.
– Ее чуть ли не единственный снимок, – голос его дрогнул, и он резко захлопнул альбом. – Она очень рано умерла.
Черкизов встал, постоял молча, касаясь альбома двумя пальцами, и не попросил, а, скорее, констатировал:
– Вы позволите мне его забрать... Это память.
Признаюсь, я слегка замешался, но Панькин выручил:
– Не положено, – развел он руками. – Пройдет полгода – хоть все забирайте.
– Ну что ж, – неожиданно легко согласился Черкизов. – На нет суда нет.
– Ага, – подтвердил Панькин. – Да вы не волнуйтесь, здесь целее будет.
“Тебя искал председатель ЖСК “Луч” Кадомцев Елизар Петрович. Оставил телефон, просил связаться. Де Скин”.
Самого “Де Скина” нигде поблизости не было, а жаль. Я нуждался хоть в какой-нибудь предварительной информации. Впрочем, мне тут же пришло в голову, где я могу ею разжиться.
Для начала меня на мой звонок заливисто облаяли через дверь. Потом женский голос поинтересовался: “Кто?” Я назвался, мне открыли, и передо мной предстала давешняя голубоглазая шатенка в длинном, до полу, белом махровом халате. Вокруг нее очень живописно скакал черный как смоль стриженый пудель. Она стояла на пороге и удивленно рассматривала меня.
– Здравствуйте, Марина Львовна, – сказал я. – Вы меня пустите или вам сейчас неудобно?
– Удобно. – Дверь открылась шире. – Только я не понимаю, как это вы меня так быстро нашли? Я ведь вчера не представилась... Ах да! – засмеялась она. – Вы же участковый!..
– Дедуктивный метод здесь совершенно ни при чем, – заметил я, проходя в прихожую. – Просто вчера, когда голосовали за ваш обмен, назвали фамилию, имя, отчество и даже номер квартиры.
– Вот оно что, – протянула она, как мне показалось, разочарованно. – Ну, все равно, проходите. Не знаю только, зачем я могла понадобиться участковому? Потому что живу здесь без прописки? – это уже было добавлено кокетливо.
– Да живите, где хотите, – махнул я рукой. – Тем более что вы ведь, кажется, совершили наконец свой родственный обмен? Поздравляю. Только почему все-таки с третьей попытки?
Мы прошли в комнату и уселись в низенькие кресла у журнального столика. Она пододвинула мне пепельницу.
– Если хотите курить – пожалуйста. Кофе?
– С удовольствием.
Через несколько минут она принесла с кухни поднос, на котором дымились две чашки кофе, стояли сахарница и вазочка с печеньем.
– Вы так и не ответили на мой вопрос, – сказал я, закурив сигарету и пригубив горячий кофе. – Почему с третьей попытки?
– Я же вам еще вчера объяснила. Тут натуральная мафия, У них на учете каждая квартира, которая может освободиться в перспективе. Это же валюта! А бабушка у меня старенькая и очень больная.
– Вы что хотите сказать – они взятки берут?
– Разумеется! Только не деньгами.
– А чем? Борзыми щенками?
– Вроде того. Козленко, например, за то время, что заместительствует, две книжки выпустил – он критик театральный. И дочь его, поразительно бездарную девку, в аспирантуре оставили. У нас, если кто активно изображает деятельность в правлении, то, значит, чего-то ему нужно: квартиру или там диссертацию.
– А что нужно Елизару Петровичу?
– Черт его знает, – впервые задумалась она. – Как будто все у него есть. Доктор технических наук, дача в Апрелевке, квартира четырехкомнатная... Я там не была, но рассказывают, у него миллионная коллекция старинных икон. Разве что... Год назад он пробил однокомнатную дочке директора торга. Наши повозмущались, да скоро перестали, когда всех пайщиков прикрепили к столу заказов. Болтают, что сам Елизар Петрович теперь без балычка или семужки не сидит.
– Откуда у вас такая бездна информации? – поинтересовался я.
– Так ведь я тут с самого рождения живу. А дом-то стеклянный, все насквозь видно, – засмеялась она. Я допил кофе и поднялся:
– Спасибо. Вы мне позволите обращаться к вам за справками?
– Бога ради, – ответила она и вдруг сдвинула брови, спохватилась: – А, собственно говоря, зачем вы приходили?
– За чем приходил – то и получил. Теперь буду знать, что поделывает местная мафия, – ответил я. И, вспомнив дежурного, по отделению капитана Калистратова, заметил уже в дверях: – Мафию вы не видали...
– Воров не боитесь? – спросил я.
– Боюсь, – честно ответил Кадомцев. – Человек, владеющий собственностью, всегда уязвимей нищего: ему есть что терять. Что ж мне их теперь, в речку выкинуть? Это они сейчас подорожали, а когда я их собирал, никто не интересовался. Вот эту Неопалимую Купину я лет тридцать назад выменял на бутылку водки. А сейчас она стоит тысяч тридцать – шестнадцатый век!
– Водка тоже подорожала, – заметил я.
– Да, – скорбно изломал густые седые брови Елизар Петрович и вдруг сказал ни к селу ни к городу: – Как вы думаете, сколько эта... э... Скачкова! Сколько эта Скачкова заплатила Байдакову за фиктивный брак? Какие сейчас расценки?
– А вы уверены, что брак обязательно фиктивный?
– А вы – нет?
Я вспомнил грязную, захламленную квартиру Витьки, в которой не было ни следа присутствия женщины, и вынужден был признаться, что тоже уверен. После чего сказал:
– Насколько я понимаю, вы меня пригласили, чтобы я помог вам доказать эту самую фиктивность. Если так, то хочу предупредить сразу: это не входит в мои обязанности.
В коридоре было полутемно, я разглядел только, что на стуле в распахнутом пальто сидит, сгорбившись, немолодой человек, сидит, опершись двумя руками на палку, устроенную между колен.
– Здравствуйте, – сказал я, гремя ключами. – Сейчас, минуточку. – Отпер дверь и пригласил: – Проходите, пожалуйста.
Он шагнул из полутьмы на свет, и я обмер: передо мной стоял покойник Черкизов из сорок четвертой квартиры.
Видимо, чувства мои были хорошо видны на моем лице, потому что визитер грустно усмехнулся и сказал:
– Не волнуйтесь, я всего лишь его брат... Черкизов Арсений Федорович.
Я перевел дух и предложил гостю присесть, но тот остался стоять, опираясь на палку.
– Видите ли, – сказал он, – у меня, собственно, предложение сходить вместе в квартиру брата. Быть может, я бы подсказал вам, что из вещей пропало... Кроме меня, у него других близких людей не было.
Вспомнив валиулинскую информацию о покойном Черкизове, я задумался над предложением Черкизова-живого. Черт его знает, что за человек. Хорошо бы взять с собой Дыскина, но его как на грех нет. Ладно, решил я, обойдусь на крайний случай Панькиным.
Тут же, набрав панькинский телефон, я с ним договорился, что мы будем через десять минут, попросил захватить ключи от сорок четвертой. И мы двинулись. Черкизов-второй всю дорогу молчал, только возле самого дома подал голос:
– Дверь пришлось ломать?
Я объяснил, как было дело. Он понимающе кивнул.
Панькин, ждавший нас внизу, хоть я и предупредил его заранее, тоже вздрогнул при взгляде на Арсения Федоровича и пробормотал:
– Ну и ну...
Когда, сорвав печати, мы вошли в квартиру, Черкизов на секунду замер в прихожей, словно не зная, куда идти сперва. Потом мельком заглянул в гостиную и, стуча палкой, прошел в спальню. Мы следовали за ним по пятам.
Остановившись на пороге, он сразу увидел снятую со стены и прислоненную к кровати картину и распахнутый настежь сейф. Сбоку я следил за его лицом. Он смотрел молча, только подбородок его чуть-чуть подрагивал. Но когда он заговорил, голос у него был ровный.
– Там, конечно, ничего не было? – произнес он, ткнув рукой с палкой в направлении сейфа.
– Да, – сказал я, решив, что прилипшая к задней стенке двадцатипятирублевка вряд ли его интересует. Но, в свою очередь, спросил:
– А что ваш брат там хранил?
– Деньги, – помедлив, ответил Черкизов и добавил уже решительней: – Только деньги, он не любил связываться со сберкассами.
– А... много? – поинтересовался я.
– Не знаю, – развел руками Арсений Федорович, и в этот момент мы с ним встретились глазами. И по его глазам я понял, что он знает, что я знаю, кем был его брат. Мы играли в гляделки не больше секунд двух-трех, после чего Черкизов повернулся и пошел в первую комнату.
Остановившись на ковре посреди гостиной, он медленно оглядел все вокруг. Подошел к финской стенке, раскрыл одну пару створок и почти сразу закрыл обратно. Отворил дверцы платяного шкафа, с полминуты изучал его содержимое, провел рукой по висящим на вешалках рубашкам и костюмам. Мне показалось, что все это он делает как-то не так, как должен делать человек на его месте. Что на самом деле не волнует его, целы ли костюмы покойного. Да скорей всего и не знает он, сколько их там было! Он, казалось мне, уже видел то, ради чего пришел сюда, и сейчас только доигрывает взятую на себя роль. Надо думать, его интересовал сейф.
Черкизов закрыл шкаф, подошел к дивану и опустился на него. Небрежно перебрал журналы на столике, заглянул на его нижнюю полку, сунул туда руку и извлек, как мне сперва подумалось, толстую большую книгу в кожаном переплете.
– Вот они... – каким-то потеплевшим голосом произнес он, раскрыл книгу, и я увидел, что это не книга, а альбом с фотографиями. Черкизов перевернул пару картонных страниц и вдруг позвал:
– Подойдите, пожалуйста!
Мы приблизились и заглянули через его плечо. Ничего необычного. Пожелтевший снимок, на котором двух мальчиков лет шести в одинаковых матросках обнимает за плечи красивая молодая женщина.
– Невозможно отличить, кто где, правда? – с улыбкой спросил Черкизов, а я не к месту подумал, что один из этих симпатичных малышей станет вором в законе. Кстати, мне еще не известно, кем станет второй.
– А это наша мама, – продолжал Арсений Федорович.
– Ее чуть ли не единственный снимок, – голос его дрогнул, и он резко захлопнул альбом. – Она очень рано умерла.
Черкизов встал, постоял молча, касаясь альбома двумя пальцами, и не попросил, а, скорее, констатировал:
– Вы позволите мне его забрать... Это память.
Признаюсь, я слегка замешался, но Панькин выручил:
– Не положено, – развел он руками. – Пройдет полгода – хоть все забирайте.
– Ну что ж, – неожиданно легко согласился Черкизов. – На нет суда нет.
– Ага, – подтвердил Панькин. – Да вы не волнуйтесь, здесь целее будет.
* * *
Над моим столом была приколота записка:“Тебя искал председатель ЖСК “Луч” Кадомцев Елизар Петрович. Оставил телефон, просил связаться. Де Скин”.
Самого “Де Скина” нигде поблизости не было, а жаль. Я нуждался хоть в какой-нибудь предварительной информации. Впрочем, мне тут же пришло в голову, где я могу ею разжиться.
Для начала меня на мой звонок заливисто облаяли через дверь. Потом женский голос поинтересовался: “Кто?” Я назвался, мне открыли, и передо мной предстала давешняя голубоглазая шатенка в длинном, до полу, белом махровом халате. Вокруг нее очень живописно скакал черный как смоль стриженый пудель. Она стояла на пороге и удивленно рассматривала меня.
– Здравствуйте, Марина Львовна, – сказал я. – Вы меня пустите или вам сейчас неудобно?
– Удобно. – Дверь открылась шире. – Только я не понимаю, как это вы меня так быстро нашли? Я ведь вчера не представилась... Ах да! – засмеялась она. – Вы же участковый!..
– Дедуктивный метод здесь совершенно ни при чем, – заметил я, проходя в прихожую. – Просто вчера, когда голосовали за ваш обмен, назвали фамилию, имя, отчество и даже номер квартиры.
– Вот оно что, – протянула она, как мне показалось, разочарованно. – Ну, все равно, проходите. Не знаю только, зачем я могла понадобиться участковому? Потому что живу здесь без прописки? – это уже было добавлено кокетливо.
– Да живите, где хотите, – махнул я рукой. – Тем более что вы ведь, кажется, совершили наконец свой родственный обмен? Поздравляю. Только почему все-таки с третьей попытки?
Мы прошли в комнату и уселись в низенькие кресла у журнального столика. Она пододвинула мне пепельницу.
– Если хотите курить – пожалуйста. Кофе?
– С удовольствием.
Через несколько минут она принесла с кухни поднос, на котором дымились две чашки кофе, стояли сахарница и вазочка с печеньем.
– Вы так и не ответили на мой вопрос, – сказал я, закурив сигарету и пригубив горячий кофе. – Почему с третьей попытки?
– Я же вам еще вчера объяснила. Тут натуральная мафия, У них на учете каждая квартира, которая может освободиться в перспективе. Это же валюта! А бабушка у меня старенькая и очень больная.
– Вы что хотите сказать – они взятки берут?
– Разумеется! Только не деньгами.
– А чем? Борзыми щенками?
– Вроде того. Козленко, например, за то время, что заместительствует, две книжки выпустил – он критик театральный. И дочь его, поразительно бездарную девку, в аспирантуре оставили. У нас, если кто активно изображает деятельность в правлении, то, значит, чего-то ему нужно: квартиру или там диссертацию.
– А что нужно Елизару Петровичу?
– Черт его знает, – впервые задумалась она. – Как будто все у него есть. Доктор технических наук, дача в Апрелевке, квартира четырехкомнатная... Я там не была, но рассказывают, у него миллионная коллекция старинных икон. Разве что... Год назад он пробил однокомнатную дочке директора торга. Наши повозмущались, да скоро перестали, когда всех пайщиков прикрепили к столу заказов. Болтают, что сам Елизар Петрович теперь без балычка или семужки не сидит.
– Откуда у вас такая бездна информации? – поинтересовался я.
– Так ведь я тут с самого рождения живу. А дом-то стеклянный, все насквозь видно, – засмеялась она. Я допил кофе и поднялся:
– Спасибо. Вы мне позволите обращаться к вам за справками?
– Бога ради, – ответила она и вдруг сдвинула брови, спохватилась: – А, собственно говоря, зачем вы приходили?
– За чем приходил – то и получил. Теперь буду знать, что поделывает местная мафия, – ответил я. И, вспомнив дежурного, по отделению капитана Калистратова, заметил уже в дверях: – Мафию вы не видали...
* * *
Елизар Петрович Кадомцев принимал гостя в своем кабинете. И хотя гость был всего лишь участковый инспектор, ему оказывали максимум внимания. Предлагали липтоновский чай, французский коньяк, но гость от всего отказывался и только по сторонам головой вертел: все стены в комнате были завешаны великолепными иконами.– Воров не боитесь? – спросил я.
– Боюсь, – честно ответил Кадомцев. – Человек, владеющий собственностью, всегда уязвимей нищего: ему есть что терять. Что ж мне их теперь, в речку выкинуть? Это они сейчас подорожали, а когда я их собирал, никто не интересовался. Вот эту Неопалимую Купину я лет тридцать назад выменял на бутылку водки. А сейчас она стоит тысяч тридцать – шестнадцатый век!
– Водка тоже подорожала, – заметил я.
– Да, – скорбно изломал густые седые брови Елизар Петрович и вдруг сказал ни к селу ни к городу: – Как вы думаете, сколько эта... э... Скачкова! Сколько эта Скачкова заплатила Байдакову за фиктивный брак? Какие сейчас расценки?
– А вы уверены, что брак обязательно фиктивный?
– А вы – нет?
Я вспомнил грязную, захламленную квартиру Витьки, в которой не было ни следа присутствия женщины, и вынужден был признаться, что тоже уверен. После чего сказал:
– Насколько я понимаю, вы меня пригласили, чтобы я помог вам доказать эту самую фиктивность. Если так, то хочу предупредить сразу: это не входит в мои обязанности.