Устинов Сергей. Все кошки смертны, или Неодолимое желание

Сергей Львович Устинов
Все кошки смертны, или Неодолимое желание

1

   Прокопчик гонял по комнате осу, был ужален, свалился с подоконника и сломал ногу. Полученное увечье он сразу квалифицировал как производственную травму. Я сперва пытался спорить, потом махнул рукой: хорошо еще, не объявил боевым ранением.
   Отправить его куда-нибудь с поручением я теперь не мог. И каждое утро мой помощник, громко стуча костылями, с видом героя-мученика исправно являлся на работу, устраивался за столом напротив меня и демонстративно вытягивал гипс в проход. После чего от его болтовни уже не было никакого спасу.
   – На С-симоновском валу оч-чередная р-разборка – скины с азерботами, – щелкая мышью, с воодушевлением комментировал он уголовную хронику в Интернете. – Устроили, к-козлы, в п-подвале стрельбу с б-бомбометанием, лопнул стояк с кипятком, шесть к-кретинов сварились заживо. И знаешь, как эти п-падлы-журналюги обозвали заметку? – Восхищению Прокопчика не было предела: – «К-крутые п-парни»!
   Я сидел за столом, не слишком успешно пытаясь свести воедино свою белую и серую бухгалтерию. Хотя вопрос имел академический характер: денег и на счете, и в кармане было немного.
   – Ух ты! – радостно выдохнул Тима, словно углядел в окошке старого друга, и торжественно провозгласил: – «Н-новая жертва Д-дамы бланк»!
   Я помимо воли поднял голову.
   «Дамой бланк» репортеры, играя словами, прозвали появившуюся в городе месяца полтора назад серийную убийцу: «бланк» в переводе с французского значит «белый цвет», а на игроцком жаргоне «одинокая карта». К тому же убийца оставляла на трупах свой фирменный знак – червовую даму из карточной колоды.
   По противоречивым показаниям редких свидетелей это была стройная блондинка всегда то ли в белой накидке, то ли в белом плаще. С чудовищной жестокостью она убивала одиноко живущих мужчин, причем джентльмены впускали к себе в дом роковую гостью добровольно. А та, улучив момент, сзади накидывала хозяину на шею собачий поводок, душила или, вернее, придушивала до потери сознания, после чего яростно кромсала еще живую плоть остро заточенным предметом.
   Как обычно, путаницы в сообщениях было предостаточно. Одни писали, будто преступница находит объекты преступлений по газетным объявлениям о знакомстве и убивает с целью ограбления. Другие, наоборот, обильно цитируя учебник по сексопатологии, предполагали в ней одержимую маньячку-геронтофилку. Третьи, особо упирая на наличие в каждом случае собачьего поводка, искали мотив мести на сексуальной почве: дескать, соблазненная и покинутая, девушка в белом режет теперь всех похожих на своего обидчика, как бешеных собак. Сходились же в одном: ее жертвы погибали смертью мучительной и кровавой.
   Мне за годы работы в угрозыске, да и потом, на ниве частного сыска, кровушки повидать довелось. Так что заинтересовался я по одной причине: последнее (а теперь уж, надо думать, предпоследнее) убийство произошло меньше недели назад едва ли не под нашими окнами – в пятом подъезде расположенного напротив Стеклянного дома, элитного кооператива, прозванного так из-за обилия на его фасаде застекленных лоджий.
   Последние дни вся округа только и говорила об этом событии. А мне просто не давали пройти по двору: всех интересовало мое на сей счет просвещенное мнение. Меня донимали всякими дурацкими вопросами, на которые я ответов не знал, да честно говоря, и знать не хотел. И если это опять у нас…
   Но Прокопчик, пошарив глазами по заметке, успокоил: на сей раз в другой части города, где-то на Плющихе. Я было вернулся к осточертевшим цифрам, но тут позвонили в дверь. С тайной надеждой на перерыв в бумажной работе я щелкнул тумблером видеофона.
   Что-то случилось от неожиданности с моим лицом, потому что сидевший напротив Прокопчик встрепенулся, страшно округлил глаза и низким голосом прошипел:
   – Что, из ДЕЗа?!
   Из-за его разгильдяйства у нас третий месяц была не оплачена коммуналка.
   Но я уже взял себя в руки и теперь готов был посмеяться над своим испугом. Тем более, что ничего, кроме забавного совпадения, за ним не было: экран монитора показывал, что перед дверью стоит довольно юная светловолосая особа в белой спортивной куртке.
   Но когда она прошла в комнату, пришел мой черед потешаться над Прокопчиком: он трудно сглотнул и явственно клацнул зубами.
   Хотя уже смешны были любые страхи: вблизи у девушки вид оказался не просто безобидный, но даже беззащитный. На узком личике с белой нежной кожей в частых веснушках выделялись огромные зеленые глаза. К тому же при ближайшем рассмотрении выяснилось то, чего не мог передать черно-белый экран монитора: гостья была не просто светловолосой, а натурально рыжей.
   Приподнявшись в кресле, я поинтересовался:
   – Чем могу служить?
   Случалось, что ко мне забредали клиенты агентства по недвижимости, квартирующего в соседнем подъезде. Но девица огляделась вокруг и явно пришла к выводу, что попала туда, куда надо. Этому немало способствовал Прокопчик, который подтянулся и принял свойственный ему при появлении хорошеньких посетительниц мужественный вид безжалостного борца с преступностью (как он себе его представляет). Подбородок вперед, глаза навыкате, взгляд свирепый. Со стороны это выглядело так, будто он подавился рыбьей костью.
   Но рыжая визитерша уже отвернулась от него и безошибочно определила, кто тут главный, скользнув глазами по моему куда более широкому и заваленному бумагами столу.
   – Мне нужно… – пролепетала она и замолчала в растерянности. – Насчет услуг…
   – Частного сыщика? – подбодрил я ее и жестом указал на кресло для посетителей. – Присаживайтесь.
   Кинув мне благодарный взгляд, девица осторожно опустилась на краешек кресла у окна. Ее молочные веснушчатые щеки попали в столп солнечного света и сделались похожи на камень халцедон с трогательными сердоликовыми крапушками. На солнце ее густые и длинные ресницы казались пыльными. Они мерно вздымались и опускались, как крылья присевшей передохнуть бабочки. Я совершенно неожиданно для себя почувствовал давно забытое неясное и тревожное томление под ложечкой, насмерть перепугался и по возможности суровым тоном спросил:
   – Так что случилось?
   Бабочка дернулась и замерла, готовая в любое мгновение сорваться с места.
   – У меня отца убили, – сообщила посетительница. Голос был тусклый, но полный смутной беды, как оголенный электрический провод. – И я хочу… В общем, мне нужно вас попросить… посоветоваться… Если это возможно…
   – Понятно, – остановил я ее, зная, что все эти предисловия только отнимают время. – Давайте сразу к подробностям.
   И мы перешли к подробностям, при ближайшем рассмотрении довольно страшным – даже для меня.
   Если оставить в стороне многочисленные речевые кочки и ямы, на которых то и дело спотыкался рассказ рыжей клиентки, выглядели они так. Смерть настигла Игоря Шахова шесть дней назад, а в прошлый вторник его похоронили. (Именно об этом убийстве гудела вся наша округа на протяжении последних дней.) Поздним утром его изуродованный труп обнаружила лифтерша, которая принесла ему газеты. Найдя дверь приоткрытой, женщина позвонила в звонок, не получила ответа и решила полюбопытствовать, что с хозяином. Любопытство было вознаграждено: с тяжелым нервным стрессом лифтершу увезли в неврологическое отделение Боткинской.
   Подобно предыдущим жертвам Дамы в белом, бедняга Игорь Иванович оказался буквально растерзан: у него было перерезано горло, исполосована грудь, а низ живота в области паха и вовсе представлял из себя кровавое месиво. Деталь, дающая серьезные основания предполагать сексуальные мотивы убийства.
   Обнаженное тело лежало в квадратном холле посреди квартиры, но окровавленные полосы на полу указывали на то, что его зачем-то волоком возили из комнаты в комнату. Начав в спальне, перетащили в кабинет, а оттуда в гостиную, в каждом новом месте добавляя резаных и колотых ран уже бездыханному трупу. Словно некий чудовищный ритуал выполнялся. Нашли на трупе и сакраментальную даму червей.
   К концу всех этих описаний рассказчица сама уже была полуфабрикатом для психиатра.
   Прокопчик тоже. Он побледнел, а ее лицо из гладко-матового сделалось похожим на грубое серое полотно – шершавое, в бугорках и узелках. Молодая женщина дышала мелко и прерывисто, словно вот-вот готова заплакать, на лбу и висках у нее выступили мелкие капельки пота. В отличие от меня им явно не приходилось прежде входить в подобные милые детали.
   – Ну и чем мы можем вам помочь? – сочувственно поинтересовался я. – Ваш отец – жертва сексуального маньяка. То есть, учитывая возраст… и пол… – здесь я замялся, но решил, что сейчас не тот случай, когда надо миндальничать, – не маньяка, а маньячки. Я очень сожалею, но у нас несколько иная специализация. Этим занимается уголовный розыск. И нет сомнений, что по всей Москве задействованы десятки, если не сотни…
   Договорить она мне не дала. С судорожным всхлипом втянула воздух и не произнесла – выплеснула из себя:
   – Маньячка здесь ни при чем.
   Повисшую в воздухе паузу можно было резать ножом.
   – А кто при чем? – мягко, как полагается с людьми не совсем здоровыми, осведомился я.
   – Пока не знаю, – вздохнула она, зябко втягивая голову в плечи. – Но… во-первых, папа никогда не знакомился по объявлениям. Он имел другие возможности и… – Она подняла на меня свои глубокие, как море за буйком, зеленые глаза и пробормотала: – И у него тоже была… своя специализация.
   – Что вы имеете в виду? – На этот раз ей все-таки удалось меня заинтересовать. – Специализация – в чем?
   – Э… – Бабочкины крылья вздрогнули и плотно захлопнулись. – Э… в сексе… – угасающим голосом пробормотала она, уставившись в пол.
   Дурдом, подумал я. Мадемуазель-то и впрямь не совсем здорова.
   Но она, словно угадав мои мысли, выпрямилась в кресле и с вызовом заявила:
   – Только не думайте, я-то не сумасшедшая!
   – Вы – нет, – с готовностью ухватился я за эту многозначительную частичку «то». – А кто сумасшедший?
   Вполне возможно, мне бы удалось наконец услышать ответ на этот вопрос, но тут наша беседа была прервана: запиликал видеофон. На мониторе я увидел, что перед дверью мается новый посетитель – молодой человек с совершенно перекошенным лицом. Слегка увеличив изображение и добавив резкости, я с полминуты критически рассматривал его, размышляя, стоит ли пускать в мой мирный офис столь явно неуравновешенного типа. Не догадываясь, что прямо на него смотрит видеокамера, он вел себя с пугающей естественностью: кривил и кусал тонкие губы, таращил глаза, раздувал ноздри. Одновременно парень закручивал тонкими пальцами какую-нибудь часть своей физиономии – кончик бледного носа, мочку уха или заостренный подбородок.
   Сомнения мои нарастали. Но тут пришелец, утомившись ожиданием, перешел к более решительным действиям, и моя входная дверь загудела от ударов его ноги.
   Это было уже слишком и окончательно решило дело. Сожалея, что Прокопчик временно нетрудоспособен и на этот раз придется мне самому выполнять роль вышибалы, я поднялся и направился в прихожую.
   Судя по звукам, в дверь с другой стороны теперь уже не просто били ботинком, а колотились с размаху всем телом. Поэтому мне оказалось достаточно, отступив вбок, просто открыть ее пошире и порезче. В результате визитер пролетел вперед, как торпеда, и наверняка врезался бы головой в стену коридора, если бы в полете не был схвачен мною за шиворот. После чего я без лишних слов развернул незваного гостя лицом в противоположную сторону, чтобы придать ему обратное ускорение. Но он начал бешено вырываться и выкручиваться, мешая нанести прицельный удар коленом по его плоскому вертлявому заду.
   – Пустите, пустите! – сиплым придушенным голосом выкрикивал он. – Я по делу!
   – Но забыли записаться на прием, – заметил я холодно, поймал наконец другой рукой ремень на его поясе, поднял несостоявшегося клиента в воздух и точно выкинул бы вон, но тут в прихожую с воплем вылетела рыжая девица.
   Она мертвой хваткой вцепилась в его стрижами летающие по воздуху ноги, так что для независимого наблюдателя мы, должно быть, напоминали картинку из детской книжки, на которой цыплята азартно тащат в разные стороны извивающегося в предсмертной муке червяка.
   – Зина, Зина, откуда ты?! – чуть не плача, кричала при этом рыжая. – Да отпустите же его, господи!
   Слегка ошарашенный этой атакой с фланга, я ослабил хватку. Паренек шмякнулся на пол и тут же вскочил на ноги.
   Вид у него был растрепанный, но, судя по выражению лица, еще более растрепанными были чувства. Свирепо всхрапнув, этот берсеркер сжал кулачки и бросился на меня, но был встречен коротким прямым справа, отлетел к стенке и опять оказался на полу. А дальше произошло то, чего я никак не мог ожидать: он заплакал.
   – Люсик, Люсик, – повторял он, всхлипывая и совсем по-детски кривя обиженную рожицу, – я же просил тебя… Ну зачем, зачем ты сюда пошла?..
   В ответ рыжая бросилась к нему с трогательной нежностью на лице. Сначала помогла моему поверженному противнику встать, а затем принялась наводить порядок в его одежде. Собственноручно, как маленькому дитяти, заправила выбившуюся рубашку обратно в брюки, а напоследок совсем уж по-матерински пригладила взъерошенные волосы.
   Закончив, она обернулась ко мне и встала между ним и мной. Умоляющий тон ей как-то удалось соединить с агрессивным видом хохлатки, защищающей своего цыпленка:
   – Прошу вас, не обижайтесь на него, это мой брат Зиновий, ему… его…
   – Его надо отвести домой, – жестко прервал я ее, потирая ушибленные костяшки пальцев, – и дать успокоительное. Потому что если он еще раз на меня бросится, я вызову психовозку.
   Эта банальная и, кстати, весьма трудновыполнимая угроза произвела на рыжую сильное впечатление. Она заломила руки и тоже чуть не заплакала.
   – Не надо! Не надо психовозку! Он уже успокоился! И сейчас уйдет!
   Однако ее братишка не был настроен столь же пораженчески. Кулаков он больше не сжимал, но и никаких движений по направлению к выходу не делал. Стоял, тяжело сопя, сверкая глазами и играя своим подвижным, как штормящее море, лицом.
   – Я никуда не уйду, – сообщил Зина, набычившись.
   – Все-таки хочешь, чтобы тебя вышвырнули? – удивился я.
   – Не уйду без Люсик, – пояснил он мрачно.
   – Но Зина, мне нужно… я просто обязана… – глаза у его сестры снова наполнились слезами.
   Ситуация явно забрела в тупик. И тут за моей спиной раздались шаги командора: это на сцене, угрожающе стуча гипсом, появился Прокопчик.
   – Б-беру это ч-чадо п-природы на себя! – торжественно объявил он, тыча в сторону Зины костылем. – П-пусть только п-пикнет – мне как раз т-такого к-короеда не хватало н-наколоть для к-коллекции!
   Как ни странно, это подействовало.
   Мы все прошли обратно в комнату и расселись по своим местам, а Зиновий, безуспешно пытаясь сохранить независимый вид, плюхнулся на стул возле двери.
   – Так на чем мы остановились? – поинтересовался я.
   – На том, к-кто с-сумасшедший, – напомнил Прокопчик. И окинув Зину многозначительным взглядом, добавил себе под нос: – Х-хотя этот вопрос в-вроде как п-прояснился…
   Зря он это сказал.
   Зиновий, играя желваками, как бицепсами, вскочил с места и, если бы мой помощник вовремя не успел преградить ему путь костылем, как шлагбаумом, снова на кого-нибудь бросился.
   – Я не сумасшедший! Я не сумасшедший! – скрипя зубами, выкрикивал он. – Вы не смеете, не имеете права! Я не сумасшедший!
   Сестра опять кинулась успокаивать его, стараясь усадить обратно, он вырывался, и я уже начал подумывать, не пора ли снова прибегнуть к физическим мерам. Но тут Зина, так же неожиданно, как вспылил, утих и опустился на место.
   – Я-то не сумасшедший, – произнес он усталым, но совершенно ровным тоном, а я снова обратил внимание на эту семейную у них частичку «то». – Сумасшедший у нас, к сожалению, был папенька. Опасный, между прочим, сумасшедший. Если уж начистоту – просто маньяк.
   – Боже мой, Зина, – пролепетала опять готовая зарыдать Люсик. – Как ты можешь… Об отце…
   – Вот именно, – подтвердил он, мрачно кривясь. – Да если б он не был моим отцом, я его сам… лично… Придушил бы, как хорька!
   Это уже становилось любопытно.
   Люсик, подняв голову к потолку, пыталась не дать пролиться переполнявшим глаза слезам. Зина пыхтел и подпрыгивал на своем стуле, как закипающий чайник.
   Я спросил:
   – Ну и что вам нужно от меня?
   – Мне – ничего, – опередив сестру, быстро выпалил Зина. – Кто бы папеньку ни зарезал – так ему и надо. Люсик, пошли отсюда, прошу тебя!
   Но Люсик придерживалась другого мнения. Лицо у нее потемнело, обретя нездоровый серый оттенок, и даже веснушки сделались похожи на болезненную сыпь.
   – Какой ни есть – это мой отец, – с совершенно новой интонацией, в которой ощущался застывающий вокруг железной арматуры бетон, произнесла она, чеканя каждое слово. – Я хочу найти убийцу. Кто бы он ни был.
   После чего повернулась ко мне, и в ее все еще блестящих, но уже сухих глазах я увидел одну лишь решимость:
   – Сколько это будет стоить?
   Краем глаза отметив, что Прокопчик уже деловито пододвигает к себе калькулятор, я пробормотал:
   – Недешево… И вообще, не понимаю, зачем вам платить частному сыщику? Даже если маньячка, как вы уверяете, здесь ни при чем, уголовный розыск пока этого не знает. Поэтому они будут интенсивно заниматься в том числе смертью вашего отца и в конце концов…
   Наверное, моему голосу не хватало нужной убедительности. Люсик, терпеливо дождавшись конца моей без всякой опоры повисшей в воздухе тирады, повторила так, будто ничего не слышала:
   – Сколько? Можете не стесняться: я достаточно зарабатываю.
   – Двести долларов в день плюс расходы. Аванс – две тысячи, – брякнул я в последней надежде, что ее отпугнет сумма. Но она только молча коротко кивнула.
   – Это шарлатаны, Люсик! – каркнул, словно у него сдавило горло, из своего угла Зина. – Посмотри, куда тебя занесло: один инвалид, другой психопат! Ты выкидываешь деньги на ветер!
   Но его сестра уже лезла в карман куртки за кошельком, отсчитывала купюры. Прокопчик тем временем проворно выщелкивал на клавиатуре компьютера, заполняя стандартный бланк договора. А я сидел посреди всего этого, обреченно понимая, что опять втягиваюсь в очередную неприятную историю.
   Из задумчивости меня вывел мой помощник. Увидев, что начальство углубилось в себя, он решил временно принять командование.
   – Так к-какая, говорите, у вашего отца была с-сексуальная с-специализация? И в чем он, т-так с-сказать, п-провинился? – прокурорским голосом полюбопытствовал Прокопчик.
   В мгновение ока вся решительность и твердость Люсик куда-то делись. В бетон явно переложили песка – он осыпался на глазах, обнажая хлипкий проржавевший остов. Рыжая клиентка открыла рот, потом захлопнула его, быстро-быстро заморгала в растерянности ресницами-крыльями, однако так и не сумела что-нибудь из себя выдавить. Но тут ей на помощь пришел брат.
   Поднявшись со стула, он зверски закрутил пальцами мочку уха, оттопырил вялый подбородок и проговорил с отвращением, будто мусорный бачок вывернул:
   – Наш папаша был старый развратник, пьяница и педофил. Я считаю, с ним еще гуманно поступили – если учесть, сколько он за свою поганую жизнь детей перепортил.

2

   Покойного Игоря Ивановича Шахова я вспомнил, когда увидел фотографии.
   Вернее, одну из фотографий. Ту, на которой он был меньше всего похож на себя: в гриме, в женском платье и косматом парике Бабы Яги. Это была сцена из спектакля, где я тоже принимал посильное участие – изображал за сценой гром, кидая на пол жестяной таз. Просто я напрочь, оказывается, запамятовал, как звали нашего тогдашнего трудовика, а по совместительству главного организатора и вдохновителя всех школьных спектаклей. И только тут соединил в своей голове зверски зарезанного жильца Стеклянного дома с учителем труда по прозвищу Кияныч.
   Забыл я и то, как он выглядел: персонаж с других карточек ни с кем из знакомых мне личностей не ассоциировался. На меня смотрел невысокий изящный тонконосый и тонкогубый человек лет сорока со смуглым миловидным лицом, открытым и улыбчивым, украшенным очаровательными, почти девичьими ямочками.
   – Мужен-нственный мужчина, – пробормотал у меня за спиной Прокопчик.
   На некоторых фотографиях Кияныч был в аккуратном рабочем халате, с каким-нибудь слесарным или столярным инструментом в руках, в окружении стриженных под полубокс подростков. Я поискал среди них знакомые лица, но никого не нашел.
   Зато вспомнил, за что Игорь Иванович получил свое прозвище. Был он чрезвычайно вспыльчив, любил за малейшую провинность отвешивать нам подзатыльники – ладонью или металлической линейкой. Мог также больно ущипнуть за плечо или за ухо. Но коронным его номером считалась киянка – большой деревянный молоток для рихтовки металлических изделий. Оплошавшему ученику предлагалось положить ладонь на верстак, после чего Игорь Иванович, картинно размахнувшись, с грохотом лупил по ней киянкой. Испытуемый, конечно, каждый раз успевал отдернуть руку, но со стороны аттракцион был впечатляющим.
   Фотографии оказались единственным вещдоком, который Люсик предоставила в наше распоряжение. Причем главным образом не эти семейные (они просто находились в общей куче), а те, что принадлежали ее отцу как автору.
   Оказывается, Кияныч еще много лет назад покинул педагогическое поприще (на самом дне памяти, как в русле пересохшего ручья, под слоями заилившегося мусора угадывались ошметки воспоминаний о каком-то связанном с этим школьном скандале). Переквалифицировался он в фотографы, да так удачно, что вскоре сделался владельцем фотомодельного агентства. Именно это имела в виду Люсик, говоря, что у ее папаши не было необходимости давать объявления о знакомствах – свою тягу к юным девушкам он мог удовлетворять, не прибегая к особым ухищрениям. В подтверждение она вывалила из сумки целый ворох цветных журналов, где товар Кияныча в широком ассортименте подавался не только лицом, но и многими другими частями тела.
   На протяжении рассказа сестры Зина сидел в углу, глухо сопя и временами всхрапывая. Он только однажды подал голос. Когда на мой вопрос о возрасте отцовских фотомоделей Люсик, подумав, сообщила, что вообще-то чаще всего приходили девочки от тринадцати до семнадцати.
   – Подонок! – сказал он, как харкнул.
   – Для порнографических изданий ваш отец тоже работал? – спросил я напрямик.
   – Ну что вы! – испугалась Люсик. – До такого он не опускался! Только солидные издания вроде «Плейбоя», «Космополитэн» и наших, но того же типа.
   – И что, все эти девочки проходили через его постель? – задал я очевидный вопрос и тут же пожалел об этом. Краска багровыми пятнами выступила на беломраморных щеках Люсик, словно кровь на снегу.
   – Я этого не говорила, – пролепетала она.
   – Зато я скажу, – фыркнул, кривя лицо, ее братец. – Все как одна! А в модели если и пробились – то две из сотни!
   Цифры были впечатляющими, и мы все подавленно умолкли. Паузу нарушил наконец Прокопчик, подведя итог предварительному дознанию.
   – Д-девяносто восемь п-подозреваемых… – с косой ухмылочкой покрутил он головой: – Т-такого у нас еще н-не бывало.
   В конце концов Зине все-таки удалось увести сестру домой. Cделав первые, самые трудные заявления, рыжая поникла, как надувная игрушка, из которой выпустили воздух. Но контракт со мной, несмотря на шипение и злобное бормотание своего братца, она все-таки подписала.
   Приняв деньги и убрав их в сейф, бестактный по обыкновению Прокопчик мажорно пообещал ей на прощание:
   – Не волнуйтесь, все б-будет о’кей.
   Зато когда мы остались одни, он дал гораздо более реалистичную оценку нашим перспективам, к тому же в форме жалобного вопроса:
   – Х-хоть аванс-то отработаем?
   Но на положительный ответ у меня не хватало оптимизма. Кроме общих соображений, касающихся сексуальных пристрастий покойного папаши, Люсик никаких серьезных обоснований своим подозрениям не высказала. Так, взгляд и нечто. Даже вопрос (обращенный, сознаюсь, не столько к ней, сколько к ее братцу), о каких конкретно совращенных детях идет речь, внятных объяснений не получил.
   Единственное имя, прозвучавшее в разговоре, было – Нинель. Так звали… я, честно говоря, в тот момент до конца не понял: старшую сводную сестру то ли по матери, то ли по отцу, которая работала вместе с убитым Киянычем в его студии. И даже вроде бы специализировалась на подборе кадров.
   Большего из Люсик под непрерывное бухтение Зины вытянуть не удалось. Было ясно, что нам необходимо встретиться еще раз – желательно в его отсутствие. И я не стал поэтому настаивать на немедленном выяснении всех деталей.
   Итак, что мы имеем для начала работы?
   Четыре трупа, которые, судя по сообщениям прессы, прокуратура рассматривает как результат деятельности одной и той же женщины-маньячки, убивающей одиноких мужчин. Это первое. И второе: предположение моей клиентки, что ее отец убит кем-то другим, задумавшим путем инсценировки свалить это преступление в одну кучу с другими.
   Версия пока основана главным образом на том, что покойный вел, мягко говоря, не слишком нравственный образ жизни и мог нажить немало врагов. Например, из числа родственников своих несовершеннолетних моделей. Или даже их самих: соблазненных и покинутых. А вернее, выражаясь современным языком, кинутых. К тому же профессия зарезанного папаши не позволяла считать его лишенным женского окружения настолько, чтоб он от тоски и одиночества давал брачные объявления в газетах.