Устинова Татьяна Витальевна. Гений пустого места

Татьяна Витальевна Устинова
Гений пустого места

   Пусть сопутствуют вам всегда теплые слова в холодный вечер, полная луна в темную ночь и дорога с холма к порогу вашего дома!

Ирландский тост

   …И еще она сказала, чтобы он отправлялся к своей мамочке или куда угодно, и Хохлов поехал к Лавровскому.
   Не ехать же в самом деле к родителям!..
   Метель мела, «дворники» не справлялись, Хохлов ехал медленно, время от времени тер рукой запотевшее стекло и растравлял свои раны.
   Давно нужно было все это дело закончить!.. Сто раз говорил себе, что уже пора, но у него все никак мужества не хватало, и вот до чего дошло – они стали ссориться так, что она его выгоняет!
   Какой ты мужик!.. Тряпка ты, и больше ничего, вот и езжай теперь к Лавровскому, а там еще неизвестно, как примут! Да и что значит – примут! Принять-то, конечно, примут, но не станешь же там жить целую неделю с чужими чадами и домочадцами, когда уже можно помириться с Галчонком и вернуться домой!
   Давно нужно было все это дело закончить, ох, давно!.. По большому счету, лучше бы и не начинать!
   Тут Хохлов засмеялся, перестал тереть стекло, прицелился, чтобы не угодить под «КамАЗ», и повернул налево, в переулки. Впрочем, в их городе все, что не центральная улица, бывшая Ленина, а теперь имени Жуковского, – это переулки.
   До Москвы рукой подать, если до Кольцевой, то всего выходит километров двенадцать, а вокруг провинциальная глушь, и близость столицы ощущается только по красному мареву, которое колышется на горизонте в той стороне, где мегаполис ворочается и ревет в своем ложе, как будто там непрерывно горит невиданное северное сияние.
   Повернув, Хохлов перестал видеть сияние. Теперь перед ним лежала тихая, спящая в сугробах улочка, с двух сторон обсаженная липами и застроенная хрущевскими пятиэтажками.
   Где дом-то? То ли этот, то ли вон тот, рядом с помойкой! Вечно он путает и никак не может запомнить! Впрочем, это и немудрено, если все вокруг одинаковое – и липы, и дома, и помойки, а фонарь, сколько себя помнил Хохлов, всегда горел только один, на углу, возле школы. Он и по сей день там горит, освещает въезд во двор и несколько торчащих из снега прутиков акации. Эти прутики когда-то во втором классе они ломали, привязывали на них бумажные цветы и маршировали с ними на первомайскую демонстрацию. Тогда так было принято – на Седьмое ноября, день пролетарской революции, прикалывать к драповому пальтецу красный бант, а на Первое мая, день пролетарской солидарности трудящихся, навязывать на голые ветки бумажные цветы. Все считали, что это очень красиво, и Хохлов тоже так считал.
   И вообще ему нравилось ходить на демонстрации, кричать «ура» и размахивать цветами.
   Так дом-то какой, черт бы его взял?!.
   Тут ему пришла в голову гениальная мысль, что хорошо бы позвонить, прежде чем ехать ночевать к старинному другу, обремененному супругой и потомством, а заодно и спросить номер дома, но Хохлов, продолжая и в машине полемизировать с Галчонком, как-то позабыл о таком простом решении.
   Он приткнулся под фонарем, выудил из кармана нагретый мобильный телефон, ошибаясь, потыкал толстым от перчатки пальцем в кнопки, все равно не попал, сдернул перчатку зубами и нажал нужную кнопку.
   – Алло!
   – Диф, эфо я, Фофлов.
   – Алло? – с недоумением переспросил Лавровский.
   Хохлов выплюнул перчатку и сказал, что он поссорился с Галчонком, а теперь еще и Димкин дом потерял, и где он, этот самый дом, чтоб ему пусто было!
   – Хохлов, это ты, что ли?!
   – Нет, – мрачно сказал тот. – Ни фига не я.
   – А… чего ты звонишь по ночам?!
   – По каким еще ночам?! Время полдевятого только!
   – Да ты что?! – поразился Лавровский. – А я думал, что уже… а-а-а… – И он вдруг откровенно зевнул в трубку.
   – Говори быстро номер дома, – приказал Хохлов, – долго я еще тут буду стоять?
   – Во… восемь, – с некоторой заминкой ответил Лавровский, но Хохлов был не настолько деликатен, чтобы заминки его смущали. – Квартира сорок пять. А где ты стоишь?
   – Возле школы, – буркнул Хохлов. – Давай чайник ставь, я уже поворачиваю.
   И он сунул телефон в карман, еще немного поскреб стекло, которое совсем запотело от его разговора и дыхания, и повернул во двор. Нет, нужно менять машину. Менять, менять, и никаких гвоздей! Завтра же поедет в салон и выберет себе… выберет… так, значит, завтра он поедет и выберет…
   Приткнуться было некуда – снегом завалило весь двор, и машины стояли в один ряд, а какой-то удалец свою почти что на березу взгромоздил. Хохлов остановился и огляделся. И куда теперь?..
   Завтра же он поедет в салон и выберет себе… трактор! А что? Милое дело на тракторе кататься! Раз уж национальная зимняя одежда у нас шапка с ушами и тулуп с валенками, значит, национальной зимней машиной у нас должен быть трактор!
   Пришлось встать возле самой помойки. Завтра с утра сюда потянутся пенсионеры с ведрами и будут его ругательски ругать, потому что прямой доступ к такому замечательному месту практически перекрыт, а еще с рассветом на помойку слетятся голуби, божьи птички. Голуби изгадят всю машину, кляксы помета замерзнут и впечатаются в краску, и не отмыть их будет, не оттереть, и придется Хохлову с голубиными метками ездить!..
   Впрочем, недолго, ибо завтра он купит трактор и будет ездить на нем.
   Хохлов выбрался из машины как раз в ту сторону, где в рядок стояли ящики, и сразу же почувствовал непередаваемый запах, который не мог заглушить даже ядреный русский мороз.
   Тут телефон у него зазвонил, и он подумал, что вдруг это Галчонок одумалась и можно теперь поехать домой переночевать, а к Лавровскому не переться!
   Звонила мать.
   – Митя?
   – Вася, – представился матери Хохлов.
   – Мить, ты где? Я домой звонила, а там никто трубку не берет!
   Галчонок страдает и не отвечает на звонки, понял Хохлов.
   – А я… к Димке поехал, мам. Нам поговорить нужно.
   – К Лавровскому?
   Хохлов промолчал. Он терпеть не мог, когда ему задавали такие вопросы. Все ему казалось, что таится в них ущемление его свободы и вообще поражение в правах. Ну какая разница, к какому именно Диме он поехал?! Матери до этого что за дело?! Ее сыночку сорок лет скоро, а она все спрашивает, все выясняет, все беспокойство проявляет! Зачем, зачем?.. Сидела бы перед телевизором, смотрела бы телеканал СТС, пила бы свой смородиновый чай да перекликалась с отцом, который в последнее время стал глуховат, – отличная жизнь!
   – Мить, а когда ты вернешься?
   – Куда… вернусь?! – Ему вдруг показалось, что мать знает о его ссоре с Галчонком, и он насторожился.
   – Ну, домой-то когда поедешь?
   – А что такое?
   – Да не ездил бы ты по ночам, – с сердцем выговорила мать. – Сам знаешь, какая нынче обстановка.
   – Какая обстановка, мама?!
   – Криминогенная, – твердо сказала она. – А криминогенная обстановка очень опасная.
   – Все будет хорошо, – уверил ее нежный сын. – И не приставай ко мне, мама!
   Она вздохнула.
   Когда она задавала дурацкие, с его точки зрения, вопросы, он раздражался до невозможности.
   А когда она вздыхала, он чувствовал себя скотиной и раздражался еще больше.
   – Мам, пока, – скороговоркой произнес Хохлов, – отцу передавай привет и скажи, чтобы он сам подфарники не ставил, я завтра пришлю кого-нибудь, и машину отвезут на сервис.
   – Какой еще сервис, Митя! Это же очень дорого! Папа отлично сам поставит в гараже!
   – Мама, я знаю, как он поставит! Сделает на соплях, а потом все равно придется в сервис ехать!
   – Митенька, он машину водит уже пятьдесят лет, и, я думаю, он знает…
   – Мам, короче, все. Завтра у него машину заберут и завтра же вернут, поняла?
   – Поняла, – ответила мать тихо, – все поняла.
   Хохлов перелез через сугробы на более или менее расчищенную дорожку и зашагал к подъезду.
   Неужели в таком возрасте я буду на них похож?! Да быть того не может! Неужели я тоже не буду слушать разумных советов, все стану переиначивать по-своему, отказываться от того, чтобы мои дети решали за меня все проблемы, а я бы тихонечко сидел в углу и пил свой смородиновый чай? Неужели я тоже буду таким упрямым и перестану понимать жизнь, и меня придется все время тащить в светлое будущее, как мула на веревке, а я превращусь в ретрограда и старую перечницу?! Не может, не может такого быть!.. И чего им не хватает?! Всего им хватает! И ничего не нужно – сын обо всем заботится! И решать ничего не приходится – сын давно уже все порешал, и затруднений никаких у них быть не может, потому что он, Хохлов, давно уже ликвидировал все затруднения в их жизни!
   Вот так примерно думал тридцативосьмилетний Дмитрий Хохлов, оскальзываясь на ледяной дорожке, которую экономный дворник лишь слегка поперчил песочком, и невдомек ему было, что все вопросы, которые он себе задает, давно уж заданы, и ответа на них нет и быть не может, и великий русский писатель Тургенев даже книжку на сей счет придумал и назвал ее «Отцы и дети»!
   Хохлов уже потянул на себя скрипучую подъездную дверь, когда телефон у него снова зазвонил.
   Не иначе отец с разъяснениями, что на сервис он никогда в жизни не поедет, а будет сам в гараже на морозе ковырять свою машину, и вообще, врагу не сдается наш гордый «Варяг»!..
   Звонила Арина.
   – Ты чего? – не поздоровавшись, спросил Хохлов и придержал дверь, чтобы она не стукнула его по лбу.
   – Привет, Мить.
   – Здорово.
   На том конце тихонько вздохнули, но он услышал.
   – Ну что?
   – Да ничего особенного, – сказала Арина с досадой. – Кузя решил на мне жениться, представляешь?..
   – Как?! – поразился Хохлов.
   – Как, как! Обыкновенно! Как люди женятся?
   – Кузя решил на тебе жениться?! – переспросил Хохлов, будто не веря себе, и захохотал.
   – Мить, ты хочешь, чтобы я обиделась?
   – Ничего ты не обидишься, – уверил ее он. – Ерунда какая!.. А Кузя что? Предложение сделал?
   – Представь себе, сделал!
   – Ну, он же говорил, что после Катьки-заразы ни на ком больше никогда не женится!
   – Это он раньше так говорил, а теперь говорит, что… ну, короче, он просит меня выйти за него замуж.
   – А ты что?
   Она опять вздохнула:
   – А я не знаю. Вот тебе звоню. Чтобы посоветоваться.
   – Да чего советоваться, – грубо сказал Хохлов. – Ну если хочешь, выходи за него замуж, да и все. Подумаешь, бином Ньютона!..
   – Да я сама не знаю, хочу я или нет!
   – Ариш, – сменив грубый тон на проникновенный, произнес Хохлов. – Ну, мы же все знаем, что он сумасшедший. Ну хочешь замуж – выходи, но чтобы никаких иллюзий, поняла?!
   – Каких иллюзий, Митя?
   – А никаких! Выбрала психа, значит, будет у тебя муж-псих! Все равно ты его никогда не перевоспитаешь и нормальным не сделаешь! Превратишь свою квартиру в дурдом и будешь в нем жить со своим мужем-психом. Вот так. И никаких иллюзий.
   Тут она вдруг заплакала, и Хохлов совершенно не понял, из-за чего. Ничего такого он ведь не сказал!..
   – Все вы, мужики, сволочи и придурки, – всхлипывала она.
   – Да это понятно, – подтвердил Хохлов, и она положила трубку.
   Ничего. До завтра авось замуж еще не выйдет, а с утра он ей перезвонит, и они все обсудят.
   Кузя сделал ей предложения, поди ж ты!.. Поднимаясь по лестнице, где третья ступень была отколота, а последняя торчала вверх, как неправильно выросший зуб первоклассника, Хохлов даже головой покрутил. Эк его разобрало, Кузю-то!.. Впрочем, удивляться нечему. Катька-зараза бросила его уже лет восемь назад, но жизнь идет, нужно как-то устраиваться, так почему бы и не жениться ему на Арине Родиной?! Никакая «новая» женщина за него уж наверняка не пойдет, а Аришка своя и замуж никогда не ходила, самая подходящая для него партия!..
   Рассуждая таким образом, Хохлов довел себя прямо-таки до белого каления и, когда Лавровский открыл дверь, уже пребывал в состоянии быка, который роет копытом землю и готов боднуть первого, кто попадется ему на рога, хоть своего собрата-быка, хоть матадора, хоть забор.
   Лавровский на пути был первым.
   – А ты чего, спать, что ль, в полвосьмого ложишься?! Как в голландском городе бюргеров?!
   – Мить, ты чего?
   – И двор ни хрена не чищен! Или у жильцов денег не хватает дворника нанять?!
   – Митя!
   – Если не хватает, так я могу ссудить! Только на дворника и по карманам не тырить! Машину некуда поставить, твою мать…
   – Дмитрий, – громко перебила его излияния жена Лавровского Света, появляясь в тесной прихожей. – Я прошу тебя не выражаться. У нас дети.
   – Ах, пардон, пардон! – вскричал Хохлов. – Прощения просим! Недоглядел! Ошибся! Больше не повторится!
   – Митька, – миролюбиво сказал Лавровский. – Ну чего ты ерепенишься? Поругался со своей, и ладно!.. Мы-то ни в чем не виноваты!
   Виноваты были все – и Лавровские с их детьми, и родители с их машиной, и Арина с Кузей.
   – Ты останешься ночевать? – спросила Света. Голос был недовольный, и это тоже понятно.
   Кому охота суетится, организовывать «спальное место», до полшестого прислушиваться к кухонным разговорам и звону стаканов, до полседьмого старательно зажмуривать глаза, когда гость лезет через «большую комнату», где спят хозяева, в туалет! А утром встать помятой, невыспавшейся, разбитой, быстренько ликвидировать на тесной кухне последствия возлияний, быстренько собрать детей в школу, сушить одежду муженьку, который сидит на краю тахтюшки в трусах, таращит мутные глаза и невыносимо воняет перегаром! Да и неизвестно, насколько гость прибыл, может, на три дня, а может, на неделю! По молодости бывало и так, что они по месяцам друг у друга ночевали, когда ссорились с женами и начинали «жизнь заново»!
   – Светик! – провозгласил Хохлов. – Я все понимаю, но деваться тебе некуда. Твой муж работает на меня, и поэтому я тиран и самодур и с подчиненными веду себя как хочу. Сегодня я изволю у тебя ночевать, и ничего ты с этим поделать не можешь!
   – Какой я тебе подчиненный! – себе под нос пробормотал Лавровский.
   У него была «особенная гордость», и этой гордости трудно было смириться с тем, что Хохлов платит ему деньги. Вот трудно, и все тут!..
   – Наш Кузя сделал Арине Родионовне предложение, – сказал Хохлов, нагнулся и стал искать тапки под обувной полкой. Вытащил серые от пыли и не стал надевать.
   – Да ты что? – изумилась повеселевшая Света. – Ну… и отлично! Они хорошая пара, и, в конце концов, ей замуж давно пора!..
   Тут Лавровский и Хохлов одновременно вскрикнули, но разное. Лавровский укоризненно вскрикнул:
   – Света!
   А Хохлов:
   – Ну, не за Кузю же!..
   Света же, напротив, ответила обоим сразу:
   – А что – Света? И почему не за Кузю? Ну, если разобраться, он ведь совершенно нормальный мужик! Очень даже хороший! – И она отправилась на кухню.
   – И если очень приглядеться, он отличный пацан, – блеснул Хохлов знаниями русской поп-культуры. – Жениха хотела, вот и залетела, лай-лай-ла-ла-лай!
   Света моментально вернулась из кухни. Вид у нее был совершенно счастливый:
   – Залетела?! Арина залетела от Кузи?!
   – Это песня, – объяснил Хохлов. – Я пою, ты что, не слышишь? Лай-лай-ла-ла-лай!
   – Не залетела? – переспросила разочарованная Света, по хохловскому лицу она поняла, что ее надежды не сбылись, и вернулась обратно на кухню.
   – А откуда ты узнал? – шепотом спросил Лавровский. – Ну, что Кузя предложение сделал?
   – От Родионовны, откуда же еще!..
   Памятуя о няне великого поэта Пушкина, свою подругу Арину Родину они звали, разумеется, Ариной Родионовной. Звали так уже лет, ну, восемнадцать, и все это время сия шутка их смешила.
   – Он мне тоже звонил, – сообщил Лавровский.
   – Он – это кто? – уточнил Хохлов. – Тебе тоже «звонил» Арина? Наш «девочка» звонил тебе?
   – Кузя звонил. С полчаса назад. Говорил загадками, наверное, из-за того, что жениться собрался.
   Хохлов сел на диван. За тонкой дверкой из крашенной под мореный дуб фанеры раздавались голоса. Девочка верещала: «Отдай!», а мальчик монотонно повторял: «Не отдам, не ной!» На кухне Света гремела посудой, и слышимость была такая, как будто она накрывала стол прямо тут, на диване.
   Вот интересно, можно накрывать стол на диване?!
   Лавровский походил по комнате, зачем-то выглянул в окно, поправил занавеску, вернулся и примостился рядом с Хохловым.
   – А откуда у него могут быть деньги, а? – спросил он, и беспокойство, самое настоящее, словно выпавший снег, вдруг покрыло все его лицо и даже длинный нос. – Или он гранты какие-то добыл?
   – Кто добыл гранты? – спросил Хохлов и зевнул.
   – Я имею в виду Кузю.
   – Да какие у него гранты, Дим! Ты же знаешь! Чтобы гранты были, нужно на конференции ездить, в научных журналах печататься, умные речи произносить, с нужными людьми сходиться! А Кузя сидит всю жизнь на одной теме да все толкует про то, что кооператоры родину продали! А раньше толковал, что коммунисты ее продали! Ты чего? Забыл?
   – Да я помню, – согласился Лавровский, – но тогда откуда у него деньги?!
   – Какие деньги? Полтинник к зарплате прибавили?! Госдума приняла закон о поддержке молодых дарований вместе с поправкой, что отныне молодым дарованием считается каждый научный работник младше восьмидесяти пяти?!
   – Ты не ори, – попросил Лавровский и показал головой на кухонную дверь, за которой орудовала Света. – Ты же знаешь, как она… болезненно относится…
   Света Лавровская очень переживала из-за того, что ее муж не выбился в олигархи или, на худой конец, в управляющие небольшой нефтяной или алмазодобывающей компании.
   – А чего ты пристал, – покорно зашептал Хохлов. – Какие у Кузи деньги, откуда?
   – Да я и сам не знаю, – признался Лавровский. – Он мне сегодня сорок минут мозги парил, что у него теперь будет много денег. Может, он на Аринины рассчитывает!
   – Приваловские миллионы! – провозгласил Хохлов, позабыв о конспирации. – Миллионер женится на миллионерше, и состояния объединяются!
   Света выглянула из кухни.
   – Какие миллионы? Вы о чем?
   Лавровский отвернулся.
   – Я! – сказал Хохлов. – Я никак не могу сосчитать свои миллионы. Что-то много их стало, беда прямо!..
   – Вот-вот, – согласилась Света и скорбно поджала губы. – Некоторые зарабатывают, а мой муж только на посылках бегает!..
   – Светик!
   – Да ладно тебе! Вон Хохлов как устроился, сам себе хозяин, и наниматель, и начальник. А ты!.. Ведь какие надежды подавал, какие надежды!
   Хохлов уж был не рад, что затеял этот разговор, не рад, что помянул дурацкие «приваловские миллионы», не рад, что приехал и бросил на помойке машину, а еще ведь придется здесь ночевать.
   Может, к матери поехать?.. Или к Родионовне?.. Небось примет, не выгонит же! В конце концов, он в кресле-кровати может спать, а она на диване или на раскладушке на кухне.
   Пожалуй… пожалуй, это мысль.
   За псевдодеревянной дверкой послышался звук плюхи, потом была некоторая пауза, а после нее трубный рев:
   – Ма-ама! Ма-ама!
   И еще голос, несколько встревоженный:
   – А я сколько раз тебе говорил – не лезь! Сколько раз я говорил?! А ты все лезешь и лезешь!
   Растрепанная девочка в фиолетовой юбочке и спущенных колготках вылетела из «детской», как шикарно называлась в этой семье боковая комнатушка, и пролетела мимо Хохлова с Лавровским.
   – Ма-ама! Владик дерется! Он меня ударил!
   – А я сколько раз тебе говорил, чтобы ты к нему не лезла!
   – А я и не лезла!
   – За что же тогда он тебя ударил?
   – Я поиграть хочу, а он мне не дае-е-ет!..
   – Владик! – закричала из кухни Света. – Владик, пойди сюда немедленно!
   – Ну чего, чего надо? Сказал, не дам, значит, не дам! И вообще, это мой компьютер!
   – Владик, вы должны играть вместе!
   – А зачем тогда мне компьютер купили?! Зачем, а? Чтобы она играла?! Это мой комп, и я на нем играю, когда хочу, а ей не дам!
   – Я его выброшу, этот ваш комп! – загремел Лавровский и поднялся с дивана. Хохлов потер лицо. – Это что за война на ночь глядя?! Всем немедленно спать!
   – Да что я, малолетка, что ли, чтобы спать в девять?! Вот она пусть и ложится, а я не буду!
   – Дети, вы должны играть вместе.
   – Я не хочу с ни-им игра-ать! Он дерется-а-а!
   – А что ты лезешь?! Что она лезет, пап?!
   – Здравствуйте, дети! – громко сказал Хохлов, которому надоел концерт. – Я пришел к вам в гости.
   Девочка моментально повернулась к ним спиной, а Владик буркнул:
   – Здрасти.
   – Клара! – строго сказала Света. – Немедленно поздоровайся с дядей Митей, как следует.
   – Не хочу.
   – Клара!
   – Свет, отстань от нее, – попросил Хохлов. Ему было все равно, поздоровалась с ним Клара или нет.
   …угораздило же Кузю свататься к Родионовне! На семнадцатом году знакомства! Впрочем, Родионовна еще молодая, младше их всех лет на пять, ну, может, на четыре. Вот теперь они поженятся, и будет еще одна счастливая пара, вроде Лавровских. Кузя станет тянуть лямку, а она его пилить за то, что плохо тянет или тянет не в ту сторону.
   Впрочем, не будет Кузя ничего тянуть. Он привык жить так, как ему нравится, и Катька-зараза когда-то сказала, что развелась с ним не потому, что он не может быть хорошим отцом и мужем, а потому, что он не хочет, а это слишком обидно.
   Если Кузя станет обижать Арину Родину, он, Хохлов, собственноручно набьет ему физиономию.
   И что от этого изменится? Ничего не изменится, ровным счетом!.. И это тоже очень обидно.
   – Чай готов! – провозгласила Света. – Митя, тебе черный или зеленый?
   Хохлов хотел есть и, следовательно, не хотел ни черного, ни зеленого чаю, но делать было нечего, и он сказал, что хочет черного. На тесной кухоньке было не уместиться, да еще вместе с гостем, а накрыто было именно там, и некоторое время все «переезжали» в большую комнату, двигали стол, освобождали его от газет, телефонных счетов и случайных бумажек, под которыми вдруг обнаружился журнал «Женская прелесть». Хохлов, знавший по опыту, что чай дадут еще не скоро, углубился в «Прелесть» и вычитал там, что звезда экрана Елена Прошкина каждое утро купается в своим личном бассейне, гуляет босиком по своему личному саду, даже когда он засыпан снегом, ест только французскую говядину, которую специально для нее выращивают в Нормандии и присылают специальным самолетом почти парную, и запивает ее только итальянским вином, которое специально для звезды доставляют из Италии тоже специальным самолетом, чтобы вино не взбалтывалось и не выпадало в осадок.
   – Ишь ты!.. – удивился Хохлов.
   Ему казалось, что в здравом уме и твердой памяти никак невозможно проделывать такие штуки, какие проделывала Елена Прошкина, а потому он был уверен, что все написанное – вранье от первого до последнего слова.
   Просто в Отечестве в наше время стало модно быть «звездой по западному образцу». Что там у нас дано в образце? Ну, вот это самое вино из Бургундии, виски из Шотландии, личный бассейн, личный самолет, личный замок на берегу Луары или, ладно уж, в Монако. Какой-нибудь смутный и трудно формулируемый порок, например, страсть к шубам из меха шимпанзе или разведение плотоядных цветов. Экзотическое увлечение, что-то вроде прыжков с парашютом или полетов на параплане, но непременно с горы Монблан. Ну, еще повенчаться в православной церкви Иерусалима или принять католичество, и тогда уж в соборе Святого Петра в Риме. Так, что там еще? Ну, подружиться с Пьером Карденом, разумеется, чтоб «как Майя Плисецкая». Можно еще с этими двумя… как же их… с Дольчей и Габбаной и заказывать у них наряды, такие, чтобы на спине бриллиантами была выложена надпись русскими буквами «Герман + Роза», в том случае если «звезду» зовут Розой или Германом. Ну, и еще парк раритетных автомобилей, пара эскизов Ван Гога на даче, а между Ван Гогами фотография самой звезды в вечернем туалете с Джорджем Бушем под ручку.
   «Шестисотые», Рублевка и добротные английские костюмы давно устарели, что вы, ей-богу!..
   А может, ну его, этот чай? Позвонить Родионовне, да и ехать прямо к ней, авось приютит, не выгонит! Да, а если там… Кузя? Ну, на правах жениха?! Тогда придется к Галчонку возвращаться, да и наплевать, все лучше, чем здесь! О чем он думал, когда поехал к Лавровскому?!
   – Клара, давай сахар, Владик, а ты подай дяде Мите чашку. Де-ети! Прекратите!
   – Мам, она на меня плюнула!
   – Вот сколько раз я просила его не покупать детям компьютер! – в сердцах сказала Света. – Сколько раз! Нет, он все-таки купил и приволок, и теперь из-за этого у нас сплошные ссоры и драки!
   – За детьми смотреть надо!
   – Вот и смотрел бы! Чего ж не смотришь?!
   – Свет, я на работу хожу!
   – И я хожу! Все люди ходят на работу, и что в этом такого?! Мить, ну вот ты подумай! Сколько он денег угрохал на компьютер, почти штуку! Приволок, и теперь они по очереди сидят и стреляют. Ну, ничегошеньки больше не делают, и ничегошеньки их не интересует! Дала книжку прочитать, так Владик ее бросил! Дала другую, так он и ту бросил!
   – Поздно сейчас давать, – философски заметил Хохлов. – Надо было давать, когда они еще читать не умели, авось потихонечку и привыкли бы! А сейчас зачем она им, книжка-то? По башке друг друга лупить, а больше и незачем!
   – Вот-вот, – согласился Света, не уловив никакого подвоха. – И лупят, представляешь! А в школе мне говорят, что он в классе самый безграмотный! Клара, неси сахар. Владик, подай дяде Мите чашку! Дим, а тебе особое приглашение нужно?
   Хохлова всегда интересовало, что это за «особое приглашение» такое, и никогда он не мог этого понять! Ладно бы, если бы всех зазывали какими-то обыкновенными приглашениями, а одному требовалось «особое», но ведь всех приглашают одинаково!..