Страница:
Сможет ли Россия, вступив в полосу критических испытаний, выстоять? Возможно, острее других чувствовал и русскую неподготовленность, и британскую ошибку фельдмаршал Китченер. Он информировал коллег по кабинету 21 декабря 1914 г., что в России складывается чрезвычайная ситуация: «Для нас существенно важно знать намерения русских в данной ситуации». Как далеко они могут отступать, сколько германских дивизий может быть перемещено на Запад, смогут ли русские связать значительные силы немцев во время битвы в Польше? От ответов на эти вопросы будет зависеть не только отношение Запада к России, а нечто большее — собственно судьба Запада.
Китченер призывал избавиться от иллюзий. Ситуация грозит резким осложнением для Запада. Если немцы возьмут Варшаву, они перебазируют на Западный фронт сорок своих дивизий. Угроза повлияла на коллег по кабинету — они ощутили угрозу и поручили фельдмаршалу Френчу обсудить с французами проблему союзных поставок России.
До британского правительства уже доходили сообщения о росте в России ксенофобии, о горьких упреках в адрес союзников, о горечи русских, часто перелагающих собственную вину на других. Бальфур отметил, что среди русских распространяется мнение, что «вся тяжесть войны — кровь и деньги — падают на Россию… и что Англия ведет себя неблагодарно в отношении России». Но было бы преждевременно полагать, что Запад потерял веру в своего восточного союзника. Верный своим убеждениям Николсон писал 24 декабря Бальфуру: «Меня не смутили события в России. Хотя ее наступление отложено и она страдает от анемии в некоторых частях своего организма, эта болезнь не фатальна, и я все еще верю, что она сыграет свою роль к нашему удовлетворению. Мы должны быть готовы к неожиданностям в этой великой войне, где нам противостоит такой мощный противник. Что касается духа русского народа, то у меня нет на этот счет сомнений». Поддерживали пока такое умонастроение и телеграммы главного военного эксперта англичан в России. Нокс в своих сообщениях с Восточного фронта в конце декабря 1914 г. высоко оценил боевой дух и опыт русской армии. По мнению Нокса, в уходящем году «русская армия проявила себя настолько хорошо, насколько все, кто знал ее, мог надеяться. Ее недостатки и встреченные ею трудности можно было предусмотреть» {121}.
Французская точка зрения была выражена в самом конце 1914 г. и звучала оптимистично: немцы даже при самом благоприятном для них повороте событий в ходе кампании в России не смогут добиться здесь быстрого решения. Решающим обстоятельством всей войны, борьбы двух коалиций станет способность французов и англичан выстоять. Маршал Жофр обещал помочь русской армии оружием и боеприпасами; он заключил, что перебои с вооружением у русских временные.
Оптимистические заявления еще играли свою роль, но общий итог 1914 г. был достаточно печален. В геополитическом уравнении «Россия — Запад» выявилось истинное соотношение сил сторон. Увяли представления о скоротечной войне (максимум 6 месяцев), победно осуществленной с двух сторон. Рухнуло представление о русском «паровом катке», сметающем на своем пути кайзеровскую Германию. Даже французы, которые всегда были более высокого мнения о русских, чем скептичные англичане, стали терять веру в русскую военную машину — так записал в дневнике британский посол в Париже Берти 6 января 1915 г. Но при этом также стало ясно, что русские боеспособны, что они могут выдержать выпавшие на их долю испытания и сделают это тем успешнее, чем больше будет помощь индустриальных стран Запада. С каждым месяцем войны понимание важности России как союзника все больше овладевало лидерами Запада. Параллельно возникает настороженность в отношении того» что Россия под давлением горьких обстоятельств может пренебречь союзнической лояльностью. 28 декабря 1914 г. Бальфур писал Николсону: «Война не может быть завершена в нашу пользу, если западные союзники не будут иметь Россию полностью на своей стороне до конца».
В России также начался процесс критического осмысления своих возможностей в условиях демонстрации поразительного военного потенциала и организационной силы, проявленных Германией. Для России испытание, которым явилась мировая война, потребовало исключительного внутреннего напряжения сил. Правящим кругам страны стало ясно, что России следует готовиться к мобилизации всех внутренних ресурсов, что ей нужно создавать запас материальных и моральных сил, подобно тому как снаряжают корабль для очень опасного и очень долгого плавания. Союз России с Западом в условиях военного времени стал требовать мощных внутренних перемен. Это стало особенно очевидным, когда выяснилось, что готовая к жертвам русская армия, несмотря на подвижничество и готовность к потерям, не может возобладать над научно-организованной военной машиной немцев.
Стало ясно, что союз России с Западом, омытый в 1914-1917 г. кровью, был политическим и военным союзом социально и культурно разнородных организмов. Разумеется, правящий класс обеих частей находил общий язык — он рос в условиях общей европейской цивилизации. Но в свете военного напряжения высветился тот факт, что, как общество, Россия не является частью западной цивилизации. Месяцы и годы войны показали более отчетливо, чем прежде, что Россия ни по внутренней структуре, ни по менталитету населения не является западной страной. Теперь на фоне кризиса, грозящего национальной катастрофой, вставал вопрос: а может ли она в будущем в принципе претендовать на то, чтобы стать частью Запада? Является ли путь слияния с Западом единственным для нее путем прогресса? Да и нужно ли ей стремиться быть западной страной? Возник внутринациональный спор, базировавшийся на традиционных идеях славянофилов и западников. Теперь прежние славянофилы (а ныне реалисты справа) говорили: посмотрите, наш национальный характер противоречит западным политическим и техническим методам. В результате прозападная императорская власть начала вступать в конфронтацию с народными массами, на которые пали невообразимые тяготы войны.
После учреждения в 1905 г. Думы прозападный правящий слой и народные массы сделали некоторые шаги навстречу друг другу. Но движение было медленным, а война это движение практически остановила. Более того, она усилила в русском обществе социальное напряжение. Союз городов и Союз земств, будучи национальными русскими патриотическими организациями, отражая логику растущей конфронтации, стали все более противостоять царской администрации. Министр земледелия России Кривошеий определил опасность обозначившегося противостояния в простой формуле: «Будущее России останется непрочным, пока правительство и общество будут упорно смотреть друг на друга, как два противоположных лагеря, пока каждый из них будет обозначать другого словом „они“ и пока они не будут употреблять слово „мы“, указывая на всю совокупность русских».
Отсутствие согласия между обществом и правительством, не сумевшим подготовить Россию к войне (и ввиду этого ответственным за поражения в ней), подорвало позиции России в союзе с Западом. Однако царское правительство, вместо того чтобы на патриотической основе консолидировать общество, не желало признавать неэффективность и слабость своего правления. Оно предпочитало прибегать к наивным утверждениям вроде того, что германцы обязаны своим превосходством проволочным заграждениям. Более глубокие причины не были определены, и, может быть, именно этим правительство обрекало себя. Первый удар колокола — гибель армии Самсонова в Восточной Пруссии. Второй — кризис со снарядами и винтовками. Третий — великое отступление, начавшееся в феврале 1915 года и продолжавшееся до осени.
Уже в первые месяцы войны С.Ю. Витте получил доказательства правоты своего убеждения в губительности для России конфликта с Германией. Во французском и английском посольствах сразу же ощутили это мнение возглавляемой им политической фракции. В начале ноября 1914 г. Палеолог в беседе с Сазоновым указал, что царю следует принять меры против возглавляемой Витте кампании, принимавшей, по словам французского посла, «угрожающие размеры». Его английский коллега Бьюкенен поднял (если цитировать его слова) «брошенную перчатку», выступая в Английском клубе накануне нового 1915 года: «Некоторые известные германофилы обвиняют нас в том, что мы толкнули Россию в войну ради наших личных выгод, а теперь предоставляем ей одной нести все ее тяготы. Эти господа постоянно спрашивают нас: „Где ваш флот? Что делает ваша армия?“ Перечислив немалый вклад, внесенный англичанами в коалиционную борьбу, посол подчеркнул, что именно Англии „германские поэты посвящают свои гимны ненависти, именно на Англию германские профессора обрушивают потоки своей ярости, зная, что путь к владычеству над всем миром им преграждает, прежде всего, Британская империя“.
16 марта 1915 г. известный своим безупречным тактом император Николай поступил, в общем-то, нехарактерно для себя. С блеском иронической радости в глазах он спросил посла Палеолога, не слишком ли тот опечален смертью графа Витте? Посол заключил свое мнение в одной фразе: большой очаг интриг погиб вместе с ним. Формула Палеолога чрезвычайно понравилась Николаю, и он дважды повторил ее гостям. Между тем, если бы стратегия Витте, стратегия союза Париж-Берлин-Петербург была реализована, император имел бы шанс умереть на троне и своей смертью. Ослепление коалиционным мышлением и ложный расчет погубили императора. И его иронический смех оказался иронией истории.
Германская военная машина поворачивает к России
Глава вторая. Несчастный год России
Армия без оружия
Германия поворачивается к Востоку
Соглашение о Босфоре
Китченер призывал избавиться от иллюзий. Ситуация грозит резким осложнением для Запада. Если немцы возьмут Варшаву, они перебазируют на Западный фронт сорок своих дивизий. Угроза повлияла на коллег по кабинету — они ощутили угрозу и поручили фельдмаршалу Френчу обсудить с французами проблему союзных поставок России.
До британского правительства уже доходили сообщения о росте в России ксенофобии, о горьких упреках в адрес союзников, о горечи русских, часто перелагающих собственную вину на других. Бальфур отметил, что среди русских распространяется мнение, что «вся тяжесть войны — кровь и деньги — падают на Россию… и что Англия ведет себя неблагодарно в отношении России». Но было бы преждевременно полагать, что Запад потерял веру в своего восточного союзника. Верный своим убеждениям Николсон писал 24 декабря Бальфуру: «Меня не смутили события в России. Хотя ее наступление отложено и она страдает от анемии в некоторых частях своего организма, эта болезнь не фатальна, и я все еще верю, что она сыграет свою роль к нашему удовлетворению. Мы должны быть готовы к неожиданностям в этой великой войне, где нам противостоит такой мощный противник. Что касается духа русского народа, то у меня нет на этот счет сомнений». Поддерживали пока такое умонастроение и телеграммы главного военного эксперта англичан в России. Нокс в своих сообщениях с Восточного фронта в конце декабря 1914 г. высоко оценил боевой дух и опыт русской армии. По мнению Нокса, в уходящем году «русская армия проявила себя настолько хорошо, насколько все, кто знал ее, мог надеяться. Ее недостатки и встреченные ею трудности можно было предусмотреть» {121}.
Французская точка зрения была выражена в самом конце 1914 г. и звучала оптимистично: немцы даже при самом благоприятном для них повороте событий в ходе кампании в России не смогут добиться здесь быстрого решения. Решающим обстоятельством всей войны, борьбы двух коалиций станет способность французов и англичан выстоять. Маршал Жофр обещал помочь русской армии оружием и боеприпасами; он заключил, что перебои с вооружением у русских временные.
Оптимистические заявления еще играли свою роль, но общий итог 1914 г. был достаточно печален. В геополитическом уравнении «Россия — Запад» выявилось истинное соотношение сил сторон. Увяли представления о скоротечной войне (максимум 6 месяцев), победно осуществленной с двух сторон. Рухнуло представление о русском «паровом катке», сметающем на своем пути кайзеровскую Германию. Даже французы, которые всегда были более высокого мнения о русских, чем скептичные англичане, стали терять веру в русскую военную машину — так записал в дневнике британский посол в Париже Берти 6 января 1915 г. Но при этом также стало ясно, что русские боеспособны, что они могут выдержать выпавшие на их долю испытания и сделают это тем успешнее, чем больше будет помощь индустриальных стран Запада. С каждым месяцем войны понимание важности России как союзника все больше овладевало лидерами Запада. Параллельно возникает настороженность в отношении того» что Россия под давлением горьких обстоятельств может пренебречь союзнической лояльностью. 28 декабря 1914 г. Бальфур писал Николсону: «Война не может быть завершена в нашу пользу, если западные союзники не будут иметь Россию полностью на своей стороне до конца».
В России также начался процесс критического осмысления своих возможностей в условиях демонстрации поразительного военного потенциала и организационной силы, проявленных Германией. Для России испытание, которым явилась мировая война, потребовало исключительного внутреннего напряжения сил. Правящим кругам страны стало ясно, что России следует готовиться к мобилизации всех внутренних ресурсов, что ей нужно создавать запас материальных и моральных сил, подобно тому как снаряжают корабль для очень опасного и очень долгого плавания. Союз России с Западом в условиях военного времени стал требовать мощных внутренних перемен. Это стало особенно очевидным, когда выяснилось, что готовая к жертвам русская армия, несмотря на подвижничество и готовность к потерям, не может возобладать над научно-организованной военной машиной немцев.
Стало ясно, что союз России с Западом, омытый в 1914-1917 г. кровью, был политическим и военным союзом социально и культурно разнородных организмов. Разумеется, правящий класс обеих частей находил общий язык — он рос в условиях общей европейской цивилизации. Но в свете военного напряжения высветился тот факт, что, как общество, Россия не является частью западной цивилизации. Месяцы и годы войны показали более отчетливо, чем прежде, что Россия ни по внутренней структуре, ни по менталитету населения не является западной страной. Теперь на фоне кризиса, грозящего национальной катастрофой, вставал вопрос: а может ли она в будущем в принципе претендовать на то, чтобы стать частью Запада? Является ли путь слияния с Западом единственным для нее путем прогресса? Да и нужно ли ей стремиться быть западной страной? Возник внутринациональный спор, базировавшийся на традиционных идеях славянофилов и западников. Теперь прежние славянофилы (а ныне реалисты справа) говорили: посмотрите, наш национальный характер противоречит западным политическим и техническим методам. В результате прозападная императорская власть начала вступать в конфронтацию с народными массами, на которые пали невообразимые тяготы войны.
После учреждения в 1905 г. Думы прозападный правящий слой и народные массы сделали некоторые шаги навстречу друг другу. Но движение было медленным, а война это движение практически остановила. Более того, она усилила в русском обществе социальное напряжение. Союз городов и Союз земств, будучи национальными русскими патриотическими организациями, отражая логику растущей конфронтации, стали все более противостоять царской администрации. Министр земледелия России Кривошеий определил опасность обозначившегося противостояния в простой формуле: «Будущее России останется непрочным, пока правительство и общество будут упорно смотреть друг на друга, как два противоположных лагеря, пока каждый из них будет обозначать другого словом „они“ и пока они не будут употреблять слово „мы“, указывая на всю совокупность русских».
Отсутствие согласия между обществом и правительством, не сумевшим подготовить Россию к войне (и ввиду этого ответственным за поражения в ней), подорвало позиции России в союзе с Западом. Однако царское правительство, вместо того чтобы на патриотической основе консолидировать общество, не желало признавать неэффективность и слабость своего правления. Оно предпочитало прибегать к наивным утверждениям вроде того, что германцы обязаны своим превосходством проволочным заграждениям. Более глубокие причины не были определены, и, может быть, именно этим правительство обрекало себя. Первый удар колокола — гибель армии Самсонова в Восточной Пруссии. Второй — кризис со снарядами и винтовками. Третий — великое отступление, начавшееся в феврале 1915 года и продолжавшееся до осени.
Уже в первые месяцы войны С.Ю. Витте получил доказательства правоты своего убеждения в губительности для России конфликта с Германией. Во французском и английском посольствах сразу же ощутили это мнение возглавляемой им политической фракции. В начале ноября 1914 г. Палеолог в беседе с Сазоновым указал, что царю следует принять меры против возглавляемой Витте кампании, принимавшей, по словам французского посла, «угрожающие размеры». Его английский коллега Бьюкенен поднял (если цитировать его слова) «брошенную перчатку», выступая в Английском клубе накануне нового 1915 года: «Некоторые известные германофилы обвиняют нас в том, что мы толкнули Россию в войну ради наших личных выгод, а теперь предоставляем ей одной нести все ее тяготы. Эти господа постоянно спрашивают нас: „Где ваш флот? Что делает ваша армия?“ Перечислив немалый вклад, внесенный англичанами в коалиционную борьбу, посол подчеркнул, что именно Англии „германские поэты посвящают свои гимны ненависти, именно на Англию германские профессора обрушивают потоки своей ярости, зная, что путь к владычеству над всем миром им преграждает, прежде всего, Британская империя“.
16 марта 1915 г. известный своим безупречным тактом император Николай поступил, в общем-то, нехарактерно для себя. С блеском иронической радости в глазах он спросил посла Палеолога, не слишком ли тот опечален смертью графа Витте? Посол заключил свое мнение в одной фразе: большой очаг интриг погиб вместе с ним. Формула Палеолога чрезвычайно понравилась Николаю, и он дважды повторил ее гостям. Между тем, если бы стратегия Витте, стратегия союза Париж-Берлин-Петербург была реализована, император имел бы шанс умереть на троне и своей смертью. Ослепление коалиционным мышлением и ложный расчет погубили императора. И его иронический смех оказался иронией истории.
Германская военная машина поворачивает к России
После западного сражения у Ипра и восточного сражения у Лодзи завершился первый этап войны. Западные союзники испытывали огромное чувство облегчения: они выстояли против пяти шестых германской армии. Теперь время должно потечь в пользу союза Запада и России; блокада Центральных держав должна сказать свое слово; мобилизация огромной Британской империи явится растущим фактором.
В Германии фанфары первых месяцев утихли. О «плане Шлиффена» следовало забыть. Берлин скалькулировал, что стабилизировавшийся на Западе фронт не сулит благоприятных перспектив. Франция вынесла удар 1914 г. Да, германские войска стояли на чужой территории, но на кого работает время? По большому счету, немцы сражались уже не за победу, а за почетное окончание войны. Италия и Румыния начали вести тайные переговоры с Антантой. Оттоманский союзник был отрезан от Центральных держав. 14 декабря 1914 г. генерал фон дер Гольц пишет из Константинополя Фалькенгайну, что войну решит то, к кому присоединятся Малые балканские государства. От того, на чьей стороне они выступят, зависит судьба Австро-Венгрии и Оттоманской империи. 27 декабря Конрад телеграфирует Фалькенгайну: «Полный успех на восточном театре является решающим фактором для всей ситуации — это чрезвычайно экстренное обстоятельство… Быстрое решение и быстрое исполнение этого решения абсолютно необходимы для предотвращения выступления против нас нейтралов».
Все это предполагало изменение направленности германских действий, убедившихся в неожиданном упорстве французов в обороне. На Востоке еще не было сплошной окопной линии от Карпат до Балтики. Здесь маневр значил многое. Берлин стал благосклоннее к тем, кто приносил победные известия. Канцлер Бетман-Гольвег и министерство иностранных дел встало на сторону героев Танненберга.
Наступает черед России. Главнокомандующий австрийскими войсками Конрад фон Гетцендорф телеграфировал 27 декабря 1914 г. начальнику генерального штаба германской армии Фалькенгайну: «Полный успех на восточном театре является решающим условием для улучшения общей ситуации. Быстрое принятие решения и его немедленное исполнение необходимы для предотвращения выступления нейтралов, и наступление должно быть начато не позднее начала марта». Судьбы войны сместились на Восток. Гинденбурга и Людендорфа — героев Танненберга — не нужно было убеждать в значении Восточного фронта.
В Германии фанфары первых месяцев утихли. О «плане Шлиффена» следовало забыть. Берлин скалькулировал, что стабилизировавшийся на Западе фронт не сулит благоприятных перспектив. Франция вынесла удар 1914 г. Да, германские войска стояли на чужой территории, но на кого работает время? По большому счету, немцы сражались уже не за победу, а за почетное окончание войны. Италия и Румыния начали вести тайные переговоры с Антантой. Оттоманский союзник был отрезан от Центральных держав. 14 декабря 1914 г. генерал фон дер Гольц пишет из Константинополя Фалькенгайну, что войну решит то, к кому присоединятся Малые балканские государства. От того, на чьей стороне они выступят, зависит судьба Австро-Венгрии и Оттоманской империи. 27 декабря Конрад телеграфирует Фалькенгайну: «Полный успех на восточном театре является решающим фактором для всей ситуации — это чрезвычайно экстренное обстоятельство… Быстрое решение и быстрое исполнение этого решения абсолютно необходимы для предотвращения выступления против нас нейтралов».
Все это предполагало изменение направленности германских действий, убедившихся в неожиданном упорстве французов в обороне. На Востоке еще не было сплошной окопной линии от Карпат до Балтики. Здесь маневр значил многое. Берлин стал благосклоннее к тем, кто приносил победные известия. Канцлер Бетман-Гольвег и министерство иностранных дел встало на сторону героев Танненберга.
Наступает черед России. Главнокомандующий австрийскими войсками Конрад фон Гетцендорф телеграфировал 27 декабря 1914 г. начальнику генерального штаба германской армии Фалькенгайну: «Полный успех на восточном театре является решающим условием для улучшения общей ситуации. Быстрое принятие решения и его немедленное исполнение необходимы для предотвращения выступления нейтралов, и наступление должно быть начато не позднее начала марта». Судьбы войны сместились на Восток. Гинденбурга и Людендорфа — героев Танненберга — не нужно было убеждать в значении Восточного фронта.
Глава вторая. Несчастный год России
Фатализм и покорность являются самой сутью русского духа. Для огромного большинства их Бог — не более чем теологический синоним судьбы.
М. Палеолог, 1921
Армия без оружия
К началу 1915 г. Россия потеряла 1 млн. 350 тыс. убитыми, ранеными и военнопленными из первоначальной пятимиллионной кадровой армии. Военный министр Сухомлинов еще давал полные оптимизма интервью, генеральный штаб в Петрограде убеждал, что «расходы боеприпасов не дают никаких оснований для беспокойства», но русские батареи уже молчали, потому что не хватало снарядов и многих видов вооружений. Чтобы произвести 156 деталей, составляющих современную винтовку, требовалось 1424 операции, 812 замеров, достаточно сложное производство (которое Россия, собственно, в полном объеме наладила лишь во вторую мировую войну). Русские заводы производили менее тысячи винтовок в день, в то время как ежедневные потери винтовок русской армией были в три-шесть раз больше. К лету 1915 г. Артиллерийский департамент заказал на русских заводах девять тысяч пушек, а получил только 88 {122} . Техническая культура производства оказалась недостаточной.
Россия вступила в полосу своих несчастий. И наиболее проницательные из представителей Запада увидели грозные признаки. Вопреки браваде петроградских газет, британский военный представитель Нокс уже в конце 1914 г. предсказал возможность распада России. Из докладов Нокса, адресованных тем, кто не хотел сознательно закрывать глаза на суровую реальность, открылась страшная беда России — неумение использовать наличные ресурсы и неукротимое при этом стремление приукрасить ситуацию. Не желая видеть мир в реальном свете, русское правительство скрывало степень поражения и всячески старалось прикрыть августовскую катастрофу в Восточной Пруссии сообщениями о победах на южном и на юго-западном фронте. Но спустя полгода поражения русской армии приняли такой масштаб, что скрыть их было уже невозможно. Современный американский историк жестко оценивает ситуацию: «Неожиданный коллапс фронта Иванова в середине мая, легкость, с которой Гинденбург и Людендорф выдвинули „армию Неман“ к балтийскому побережью, отражала более сложные русские проблемы, чем просто превосходство Германии в артиллерии. Ощущая нехватку оружия, амуниции и запасов, Россия к середине 1915 г. начала еще и испытывать сложности в замещении боевых потерь, составивших почти 150 000 человек в месяц» {123}.
Россия вступила в полосу своих несчастий. И наиболее проницательные из представителей Запада увидели грозные признаки. Вопреки браваде петроградских газет, британский военный представитель Нокс уже в конце 1914 г. предсказал возможность распада России. Из докладов Нокса, адресованных тем, кто не хотел сознательно закрывать глаза на суровую реальность, открылась страшная беда России — неумение использовать наличные ресурсы и неукротимое при этом стремление приукрасить ситуацию. Не желая видеть мир в реальном свете, русское правительство скрывало степень поражения и всячески старалось прикрыть августовскую катастрофу в Восточной Пруссии сообщениями о победах на южном и на юго-западном фронте. Но спустя полгода поражения русской армии приняли такой масштаб, что скрыть их было уже невозможно. Современный американский историк жестко оценивает ситуацию: «Неожиданный коллапс фронта Иванова в середине мая, легкость, с которой Гинденбург и Людендорф выдвинули „армию Неман“ к балтийскому побережью, отражала более сложные русские проблемы, чем просто превосходство Германии в артиллерии. Ощущая нехватку оружия, амуниции и запасов, Россия к середине 1915 г. начала еще и испытывать сложности в замещении боевых потерь, составивших почти 150 000 человек в месяц» {123}.
Германия поворачивается к Востоку
В канун наступающего 1915 г. маршал Жофр мог думать только о потерянных тринадцати департаментах — вся его психика была скована присутствием немцев неподалеку от Парижа. Как и Фалькенгайн. он полагал, что судьба войны решится на Западном фронте, а все остальное лишь отвлекает от главного. Австрийцы отходили от галнцийских поражений, от ужаса оставления Львова. Для Конрада не было задачи важнее возвращения Галиции. В Англии еще не полностью осознали значимости поражения русских войск у Танненберга и тщеты надежд на русский «паровой каток». На столе у Китченера и Черчилля ежедневно лежали 20-30 сообщений стратегической разведки о перемещении войск в Европе, и разобраться в относительной важности каждого сообщения было непросто. 1 января министр финансов в военном кабинете Ллойд Джордж распространил меморандум, предостерегающий от самоуспокоения: военная машина России не имеет необходимых производственных мощностей. В Петрограде прошел первый шок от восточнопрусских поражений, появилась вера в победы над австрийцами, произошло общее успокоение. Присутствие в коалиции, помимо Франции, могучей Британии с доминионами успокаивало царя и его военачальников. В то же время немцы стояли насмерть. 15 января 1915 г. корреспондент лондонской «Тайме» Стэнли Уошборн беседовал с немецкими пленными неподалеку от Варшавы. «Чем больше беседуешь с немцами, — а эти даже ниже среднего уровня, — тем больше чувствуешь, что прежде чем сокрушить исполненных решимости людей, нужно будет пройти очень длинную дорогу». В Германии, в штаб-квартире Восточного фронта, формируется могучее трио, в котором Гофман олицетворяет мысль, Людендорф — энергию, а Гинденбург — престиж и самообладание. Это трио приходит к мысли, что Западный фронт неизбежно будет заморожен примерным равенством сил, и атакующая сторона будет лишь терять свои силы. В первый день 1915 г. Фалькенгайн и Конрад встретились в Берлине. Третьим был Людендорф. Фалькенгайн являлся «западником» — он считал войну в огромной России пустой тратой времени и сил. Озлобление его противников — настроенных на Восток генералов — было таково, что Гинденбург дал совет канцлеру убрать Фалькенгайна. Гинденбург и Людендорф оповестили кайзера, что они полностью на стороне Конрада; собственно, они уже нарушили субординацию и без согласования с Фалькенгайном послали на помощь Конраду несколько германских дивизий. По германским законам верховным военным вождем был кайзер. В данном случае он презрел субординации — он не мог устоять перед напором героев Танненберга. На Восточный фронт были посланы четыре корпуса. Согласно планам Людендорфа-Гофмана, огромные клещи, отстоящие друг от друга на 600 км, должны были охватить русские вооруженные силы. Южными «клещами» руководил Конрад, северными — испытанные прусские военачальники. Небрежность русских в обмене информацией открыла немцам «грандиозный план» великого князя Николая Николаевича: удар по Восточной Пруссии со стороны Торна. Главное преимущество восточной стороны было в численности. Но у русского командования уже не было былой уверенности. Заметим в данном месте, что каждая германская пехотная дивизия имела вдвое больше легкой артиллерии, чем русская. В области тяжелой артиллерии соотношение сил было еще менее благоприятным: 60 тяжелых орудий у русских, 381-у немцев. Столь же велико было превосходство германской дивизии в пулеметах. Русская авиация была в фазе эксперимента, а немцы владели зрелой авиацией с опытными пилотами. Характерно наличие у немцев разведывательных самолетов, до которых русским было еще далеко {124} . В России иссякают запасы вооружений, и это сказывается на боеспособности русской армии. «Русские проявляют исключительную виртуозность в крушении всех своих начинаний» {125} , — пишет посуровевший посол Палеолог. Как оценивает ситуацию Черчилль, «безграничные массы покорных крестьян, как только прибывала униформа, оружие и амуниция, заполняли понесшие потери части. Россия не испытывала недостатка в людской силе… Не хватало обученных офицеров, образованных руководителей и чиновников всех сортов, которые должны были управлять огромной массой солдат. Более того, не хватало орудий различных калибров, не было в достатке простых винтовок. Хотя великий князь, Рузский и Иванов обдумывали наступательные операции, они мучительно осознавали, что боевая мощь России после первых битв войны значительно ослабла. И все же Иванов доказывал в ставке возможность выхода на венгерскую равнину, а Рузский, чье мнение великий князь ценил очень высоко, предпочитал удар со стороны Польши на северо-запад по германской территории. Однако все эти дискуссии были прерваны неожиданным германским наступлением» {126} . Кайзер назвал эту операцию германских войск «Зимней битвой за Мазурию». В ходе дебатов в русской ставке не заметили быстрого перемещения в Восточную Пруссию четырех новых корпусов. 5 и 6 февраля 1915 г. снегопад и метель, казалось, остановили все живое в Восточной Пруссии. Только казалось. 7 февраля немцы начали непрерывное движение, которое позволило трем немецким корпусам за полтора дня продвинуться глубоко за линию русских укреплений, 10 февраля двадцать первый германский корпус перерезал железную дорогу из Ковно на восток. Десятая русская армия генерала Сиверса начала отступать через Августовский лес к Неману. Торжествующий кайзер посетил захваченный городок Лик, поздравляя свои атакующие в снегу войска. Гинденбургу происходящее «напомнило знаменитую победу при Седане в 1870 году» {127} . Армия Сиверса сражалась отчаянно. Все сжигая на оставляемой земле, она карабкалась на восток — 350 тысяч солдат видели спасение только в скорейшем выходе из-под огня неукротимого неприятеля. И хотя немцы взяли много пленных, основная масса русских войск рвалась к спасению. Все признают, что арьергард армии сражался с редкостным самоотвержением, что в конечном счете и спасло армию. В середине февраля жестокий мороз уступил место неожиданной оттепели, принесшей с собой распутицу. Но основная масса русских войск сумела пересечь Августовский лес, выйдя за пределы германских клещей в окрестностях Гродно. Немцы сзади окружили Августовский лес со всеми, кто отстал от основной массы войск — 110 тысяч человек и немалое число неожиданно освобожденных германских военнопленных. Не меньшее число погибло на поле брани или замерзло в полях. Даже далекий от сантиментов Гинденбург был поражен тем, что он назвал «тишиной смерти»: «Когда думаешь об этой битве, возникает лишь один вопрос, „могут ли смертные существа содеять все это, или все это призрачное видение, страшный рассказ? Не являются ли эти марши зимними ночами, эти лагеря в ледяные штормы и эта последняя фаза битвы в Августовском лесу — столь ужасная для противника — плодом фантазии?“ И германский полководец делает честный вывод из собственной операции: „Несмотря на огромный тактический успех… мы проиграли стратегически“ {128} . Никакие трофеи не могли скрыть того обстоятельства, что, на севере русская армия, несмотря ни на что, сохранила свою боевую мощь.
Обстоятельства великой битвы побудили великого князя Николая просить западных союзников возобновить наступление во Фландрии, чтобы ослабить давление немцев на Россию.
Обстоятельства великой битвы побудили великого князя Николая просить западных союзников возобновить наступление во Фландрии, чтобы ослабить давление немцев на Россию.
Соглашение о Босфоре
Председатель Государственной Думы М.В. Родзянко начал парламентские дебаты 9 февраля 1915 г. предсказанием, что русская армия «с крестом на груди и в сердце мудро воспользуется наследием царей и откроет России путь к решению исторической задачи утверждения на берегах Черного моря». Ставилась задача укрепления русских позиций и на севере Балкан. Вожди основных политических партий России видели в выходе к Средиземноморью закрепление европейских позиций России. Лидер конституционных демократов Милюков восславил союз с Британией и Францией — «двумя наиболее развитыми демократиями современного человечества». Будущий премьер Львов говорил о важности освободиться от «культурных и некультурных варваров» — немцев и турок. Октябрист Шидловский определил войну как столкновение двух мировоззрений, и котором русская армия воюет против идеологии «раздела мира на господ и рабов».
Комментируя дебаты в русской Думе, британский министр вооружений Ллойд Джордж 2 марта 1915 г. назвал Россию мирной нацией в отличие от милитаристской Германии. В «строю Запада» англичане в целом были более благосклонны к русским планам, чем французы. Министр иностранных дел Делькассе не считал безусловным благом закрепление России на азиатской стороне Проливов — он склонялся к их нейтрализации. Ощутив «холодность» французов в этом вопросе, Сазонов 15 марта 1915 г. попросил Палеолога передать своему правительству, что, если России не будут гарантированы Проливы, он уйдет в отставку. Он просил передать, что к власти может прийти такой русский деятель, который постарается восстановить Союз трех императоров.
Это была серьезная угроза. Сазонов знал, сколь велик его престиж на Западе. И все же понадобилось тридцать семь дней переговоров, прежде чем Запад гарантировал России Константинополь. Со своей стороны, Британия получила зону влияния в Персии, в Греции и Малой Азии, а Франция утвердила за собой Киликию, Сирию и Палестину. Помимо желания стимулировать русских, существовали по меньшей мере два объяснения согласия Запада на просьбу России. Первое — Париж желал тем самым обезопасить Запад от возникновения у России своих интересов собственно на Балканах, что нарушало, по мнению французов, континентальный баланс сил. Второе объяснение — Лондон полагал, что нужно предоставить русским Константинополь и Проливы для отвлечения их от Южной Персии, от выхода к Персидскому заливу.
Думающие русские неизбежно должны были задать себе вопрос, как Россия, ее далекое от эффективности правительство, с трудом прокладывающее дорогу прогрессу на необъятных просторах империи, собирается распорядиться одновременно и новой отдаленной провинцией Турции, и мусульманским центром, каковым являлся Стамбул? Не слишком ли много новых проблем для перегруженного российского корабля? На фоне отступления, которое производило в обществе ужасное впечатление, царь постарался приободрить армию и народ указанием на цели, ради достижения которых стоило вынести неизбежные лишения. Он указал 3 марта 1915 года французскому послу на необходимость придать смысл жертвам, величина которых начала превосходить все мыслимое. «Я не признаю за собой права навлекать на мой народ ужасные жертвы нынешней войны, не давая ему в награду осуществление его вековой мечты. Поэтому мое решение принято, господин посол. Я радикально разрешу проблему Константинополя и проливов». Царь указал, пишет в воспоминаниях Бьюкенен, что после всех жертв, понесенных его народом, он «должен без промедления узнать у своих союзников, дают ли они определенное согласие на включение Константинополя в состав Российской империи в случае победы».
Комментируя дебаты в русской Думе, британский министр вооружений Ллойд Джордж 2 марта 1915 г. назвал Россию мирной нацией в отличие от милитаристской Германии. В «строю Запада» англичане в целом были более благосклонны к русским планам, чем французы. Министр иностранных дел Делькассе не считал безусловным благом закрепление России на азиатской стороне Проливов — он склонялся к их нейтрализации. Ощутив «холодность» французов в этом вопросе, Сазонов 15 марта 1915 г. попросил Палеолога передать своему правительству, что, если России не будут гарантированы Проливы, он уйдет в отставку. Он просил передать, что к власти может прийти такой русский деятель, который постарается восстановить Союз трех императоров.
Это была серьезная угроза. Сазонов знал, сколь велик его престиж на Западе. И все же понадобилось тридцать семь дней переговоров, прежде чем Запад гарантировал России Константинополь. Со своей стороны, Британия получила зону влияния в Персии, в Греции и Малой Азии, а Франция утвердила за собой Киликию, Сирию и Палестину. Помимо желания стимулировать русских, существовали по меньшей мере два объяснения согласия Запада на просьбу России. Первое — Париж желал тем самым обезопасить Запад от возникновения у России своих интересов собственно на Балканах, что нарушало, по мнению французов, континентальный баланс сил. Второе объяснение — Лондон полагал, что нужно предоставить русским Константинополь и Проливы для отвлечения их от Южной Персии, от выхода к Персидскому заливу.
Думающие русские неизбежно должны были задать себе вопрос, как Россия, ее далекое от эффективности правительство, с трудом прокладывающее дорогу прогрессу на необъятных просторах империи, собирается распорядиться одновременно и новой отдаленной провинцией Турции, и мусульманским центром, каковым являлся Стамбул? Не слишком ли много новых проблем для перегруженного российского корабля? На фоне отступления, которое производило в обществе ужасное впечатление, царь постарался приободрить армию и народ указанием на цели, ради достижения которых стоило вынести неизбежные лишения. Он указал 3 марта 1915 года французскому послу на необходимость придать смысл жертвам, величина которых начала превосходить все мыслимое. «Я не признаю за собой права навлекать на мой народ ужасные жертвы нынешней войны, не давая ему в награду осуществление его вековой мечты. Поэтому мое решение принято, господин посол. Я радикально разрешу проблему Константинополя и проливов». Царь указал, пишет в воспоминаниях Бьюкенен, что после всех жертв, понесенных его народом, он «должен без промедления узнать у своих союзников, дают ли они определенное согласие на включение Константинополя в состав Российской империи в случае победы».