Страница:
Сама возможность постановки такого вопроса для меня – оправдание жизни не то что в «окаянные дни» – в окаянные десятилетия.
Голосовкер 1987 – Голосовкер Я. Э. Логика мифа. – М., 1987.
Григорьев 1997 – Григорьев О. В. «Внутренняя геоэкономика» современной России // Бизнес и общество, 1997. № 1.
Ильин 1994а – Ильин М. В. Выступление на круглом столе «Проблемы российской геополитики» (МГУ) // Вестник Московского университета, сер. 12. 1994. № 6.
Ильин 1994б – Ильин М. В. Выбор России: Миф, судьба, культура // Via regia, 1994. № 1–2.
Ильин 1995 – Ильин М. В. Проблемы формирования «острова России» и контуры его внутренней геополитики // Вестник Московского университета, сер. 12. 1995. № 1.
Казанский 1995 – Каганский В. Л. Советское пространство: конструкция и деструкция // Иное. Хрестоматия нового российского самосознания. Т. 1. – М., 1995. Косолапой 1996 — Косолапой Н. А. Геополитика как теория и диагноз (метаморфозы геополитики в России) // Бизнес и политика, 1996. № 4.
Кургинян 1993 – Кургинян С. Е. Россия: власть и оппозиция. – М., 1993.
Кургинян 1995 – Кургинян С. Е. Русская идея, национализм и фашизм // Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития. II. – М., 1995.
Лисюткина 1995 – Лисюткина Л. Л. «Панславизм» и другие дикие имена // Новое время, 1995. № 24.
Мацкевич 1995 – Мацкевич В. Чего не хватает, чтобы ответить на вопрос «Как нам обустроить Россию»? // Бизнес и политика, 1995. № 1.
Павловский 1994 – Павловский Г. О. Вместо России: сведения о беловежских людях // Век XX и мир, 1994. № 9–10.
Панарин 1994 – Панарин А. С. Россия в Евразии: вызовы и ответы // Вестник Московского университета, сер. 12. 1994. № 5.
Панарин 1995 – Панарин А. С. Евразийский проект в миросистемном контексте // Восток, 1995. № 2.
Пивоваров, Фурсов 1996 — Пивоваров Ю., Фурсов А. Русская система // Рубежи, 1996. № 2.
Сорокин 1996 – Сорокин К. Э. Геополитика современности и геостратегия России. – М., 1996.
Стариков 1995 – Стариков Е. Н. Держатели хартленда или обитатели острова? // Новый мир, 1995. № 8.
Тарасов, Цымбурский 1992 – Тарасов А. А., Цымбурский В. Л. Россия: по пути к доктрине национальной безопасности // США: экономика, политика, идеология, 1992. № 12.
Тиммерман 1995 – Тиммерман X. Россия и Германия // Полис, 1995. № 5.
Цымбурский 1991 – Цымбурский В. Л. Сердцевина Земли, или Остров на материке // Россия, 1991. № 51.
Цымбурский 1993 – Цымбурский В. Л. Остров Россия: Перспективы российской геополитики // Полис, 1993. № 5 (статья перепечатана в кн.: Иное. Хрестоматия нового российского самосознания. М., 1995. Т. 1).
Цымбурский 1994 – Цымбурский В. Л. Метаморфоза России: новые вызовы и старые искушения // Вестник Московского университета, сер. 12. 1994. № 3, 4.
II
Каковы вообще истоки понятия «Евразия»? Откуда оно взялось? Кем были люди, выдвинувшие это понятие? Это были, прежде всего, глубоко православные люди, убежденные в незаконности претензий Запада представлять человечество в целом. Во-вторых, они в своих построениях и прозрениях исходили из того, что Россия того времени – Советская Россия! – была единственной силой, способной противостоять Западу. В-третьих, они были убеждены, что Россия советская трансформируется в Россию постсоветскую, православную по своим идеям. И, в-четвертых, они по-особому осмыслили геополитический образ той России, которая воссоздалась к началу 1920-х годов, после революции и Гражданской войны. Эта новая Россия, в отличие от России дореволюцион ной, не включала свои прежние западные окраины, выходящие в Европу, но в то же время прочно держала за собой имперские завоевания в Центральной Азии – казахстанские степи и туркестанские пустыни вплоть до Памира и Тянь-Шаня. Образ такой России впечатлял их по-настоящему, и от него они отталкивались в своих построениях.
Само понятие «Евразия» несло для евразийцев двоякий смысл. Евразия – это земли между Азией и Европой, земли с особой судьбой. Но Евразия для них была также омонимом большой Евразии-континента. Отсюда проистекала их вера в то, что на этих территориях сложится культура, которая когда-то вберет в себя весь материк. Россия-Евразия была прообразом будущего объединенного континента, а соотношение понятий «Евразия» и «Европа» указывало на Европу как на некоторый выломавшийся кусок этой целостности, незаконно претендующий ее представлять.
Эта своеобразная языковая алхимия перешла в алхимию географических образов. Петр Савицкий разработал периодическую систему растительных и почвенных зон Евразии. Она выглядела так: если Европа представлена лесными массивами, то Россия-Евразия характеризуется гигантской симметрией леса и степи. Вокруг этой гигантской симметрии леса и степи надстроена вторая симметрия тундры и пустыни и над ними – дополнительная симметрия крайних безжизненных льдов, а на юге – безжизненных пустынь Афганистана и частично Тибета, которые тем самым естественно втягиваются в евразийское пространство.
Далее Савицкий высказывал следующее соображение: ядром этого закольцованного в себе мира являются те территории, где представлены все эти зоны вместе, прежде всего – тундра, лес, степи и пустыни. Земли между Волгой и Алтаем – вот ядро этого гигантского мира. По сторонам его воздвигаются фланги, где эта четырехчленная система постепенно редуцируется в трехчленную: с одной стороны, с запада, – это степь, лес, тундра, а с другой стороны, со стороны востока, – это тундра, лес и монгольские пустыни. И, наконец, окончательная редукция, окончательная ассоциация этой системы – места, где представлены только две зоны: это тундра и лес. Это с одной стороны – Дальний Восток, с другой стороны – полоса от Карпат до Скандинавского полуострова.
Данная гигантская картина, на самом деле, – не что иное, как идея закольцованного, замкнутого в себе мира, где зреет культура, которая в дальнейшем распространится на весь материк. Вот что вдохновляло евразийцев. Их последователь Лев Гумилев не верил в то, что Евразия сможет в себя вобрать весь материк. Он свел евразийство к более простой идее – к идее суперэтноса, сформировавшегося в лесной и степной, отчасти в пустынной полосе. Такова схема евразийской идеи до крушения Советского Союза.
Когда Советский Союз рухнул, вся эта схема разлетелась, ибо не осталось закольцованной системы. Вместо нее мы увидели нечто совершенно другое. На карте мира выделился гигантский пояс территорий, проходящий между центрами силы и цивилизационными центрами большой Евразии. Это – пояс, тянущийся от Прибалтики через Восточную Европу с прихватом Балкан, далее идущий через Кавказ, затем через новую Центральную Азию. Пояс, в котором сталкиваются интересы выходящих на него центров силы, а также не выходящего в него мирового американского центра силы, пытающегося контролировать этот пояс в целях контроля над второстепенными центрами силы, к нему примыкающими. Россия сейчас находится как бы в гигантском кольце двух дуг: с одной стороны проходит дуга «великого лимитрофа», с другой – дуга замерзающих океанских вод. Они смыкаются там, где Россия соприкасается с незамерзающими океанами – в районах Мурманска и Владивостока.
Может ли такая Россия притязать на звание России-Евразии? Если она притязает на него, сразу возникает вопрос: хочет ли она восстановить советское пространство в каком-то виде? Ведь Евразия потеряла земли, которые, с точки зрения родоначальников евразийской идеи, конституировали российское пространство. Обратим внимание на то, что российские политики почти не озвучивают официально идею Евразии, и это совершенно правильно. Во-первых, потому что идея Евразии, звучащая из уст наших политиков, почти неизбежно вызвала бы сопротивление у местных элит постсоветского пространства как претензия на объединение этих земель под российской гегемонией. Во-вторых, нужно вспомнить, что после разрушения Советского Союза идея Евразии как обозначения промежуточного пространства Европы и Азии стала связываться с антироссийскими проектами постсоветского Юга возле евразийского транспортного коридора. В-третьих, этой идеей изрядно злоупотребляют. Достаточно вспомнить слова одного журналиста, который объяснял деяния маршала Шапошникова, оставившего несметные горы оружия Джохару Дудаеву, тем, что тот «подарил» это оружие молодой Чеченской республике из евразийского братства. (Можно вспомнить также призывы Александра Дугина, нашего евразийца.) Совершенно очевидно, что евразийская идея, провозглашенная Россией, должна вызывать, и вызывает, сопротивление на постсоветском пространстве.
И в это время мы видим возникновение нового государства, распростершегося между Каспием и Алтаем, государства, вобравшего в себя львиную долю того добротного ядра Евразии, о котором писал Савицкий. Это государство, на территории которого осуществляются встреча и сосуществование русского и степного этносов с преобладанием последнего. Мы видим постсоветский Казахстан как государство, на которое наиболее органично ложатся концепции классического евразийства. И совершенно естественно, что евразийскую идею в 1990-х годах провозгласила не Россия устами своих официальных политиков, а Казахстан устами президента Назарбаева. Если для нынешней России евразийская идея не выглядит как основание существования, то для Казахстана она выглядит именно так. Я думаю, что на самом деле сегодня мы должны говорить не о России-Евразии, а о Казахстане-Евразии.
Если бы Казахстан хотел поискать себе другое, более претенциозное название, он по праву мог бы избрать название «Республика Евразия». Но в то же время мы должны учесть, что Россия по своим прагматическим соображениям волей-неволей должна применять геополитические технологии, которые выводят ее на стык с евразийской идеей. Совершенно очевидно, что рассмотренная выше нынешняя геополитическая ситуация толкает Россию к сотрудничеству с другими центрами силы, выходящими к границам лимитрофов. Эти силы стремятся к тому, чтобы евразийский пояс был поясом сотрудничества, чтобы он сводил воедино народы, соседствующие с ним, а не был бы поясом, обеспечивающим установление контроля над этими центрами со стороны силы внешней. Россия волей-неволей должна идти на сотрудничество с соседствующими центрами силы – Китаем, Ираном и Индией, поддерживая это сотрудничество через народы Великого Лимитрофа. Только это обеспечит ей безопасность в ее коммуникационном Урало-Сибирском ядре. Оптимальная сейчас для России политика состоит в том, чтобы не провозглашать евразийскую идею как свою, но, принимая ее как выдвигаемую казахскими лидерами – лидерами «Республики Евразия», – идти на сотрудничество с Казахстаном и придавать этой идее пророссийское, а не антироссийское наполнение.
III
Чего мы добились, отождествив свои интересы с так называемой региональной стабильностью? Во-первых, малые «империи» консолидировались внутри себя, преодолели смуту и уверились, что жизнь продолжается – несмотря на утрату каждой из них реальной власти над значительной частью ее территории. Они сближаются между собою, сходятся с «натовской» Турцией, выступают соорганизаторами контрроссийской оси ГУАМ, греют руки на декларируемых планах транспортировки каспийской нефти на Запад в обход России и вообще, в контексте идеи Евразийского транспортного коридора, заявляют о себе как о наиболее естественном соединительном звене напрямую между Восточной Европой и постсоветской Центральной Азией – то есть между нынешним натовско-еэсовским пространством и классической «сердцевиной материка», подступающей к нашей Сибири. Во-вторых, избавившаяся от закавказских, особенно от абхазских, хлопот Чечня получает возможность полностью развернуться против России и, при намечающемся взаимопонимании с Тбилиси и Баку (а также с Анкарой), приступить к строительству третьей малой «империи», устремляясь к Каспию. В зону этого строительства попадает Дагестан, до сих пор обретавшийся в стороне от большой региональной игры, а теперь оказывающийся в одном из ее фокусов и немедленно ощетинивающийся против «имперствующих» соседей.
Итак, в данном ракурсе расклад постсоветского Кавказа (с Закавказьем) может быть описан через отношение между ядрами малых «империй» и вздымающимися против них перифериями, как охваченными формальными границами «империй», так и выходящими за эти границы. Свойством этих периферий является принципиальная, хотя зачастую с долей скепсиса, лояльность к России, несмотря на наши постоянные компромиссы с режимами малых «империй» (доходящие до вещей, откровенно позорных – вроде выдачи пророссийского азербайджанского политика С. Гусейнова на расправу режиму Г. Алиева). В 1999 году Дагестан, наконец, тоже вписался в эту общекавказскую картину.
Второй ракурс анализа должен быть связан с геополитической ролью ислама в современном мире и, в частности, в кавказских делах. Я бы сказал, что для России как претендентки на роль одного из мировых центров силы политический ислам – и прежде всего ислам суннитский, в частности тюрко-суннитский, – является фактором негативным в мировом масштабе. Но, сколь это ни парадоксально звучит, он в гораздо меньшей степени является таким фактором для нас в масштабе специфически-кавказском.
Что я имею в виду, когда говорю о негативной мировой роли современного политического ислама? Дело в том, что сегодня большинство незападных цивилизаций Евро-Азии – Китай, Индия, Россия – оформлены как целостные геополитические пространства и как таковые, входя в мировой баланс сил, самим своим существованием хоть отчасти уравновешивают мощь консолидированной Евро-Атлантики и ее абсолютистские мировые претензии. Если бы на основной земле своей цивилизации – на Ближнем и Среднем Востоке – ислам образовывал подобный политический гроссраум типа нового халифата, такую силу можно было бы расценивать как еще один реальный фактор глобального баланса, препятствующий сдвигу этого баланса в сторону униполярности. Однако ислам не представляет такого фактора: как цивилизация он политически раздроблен и распылен. В войнах арабов с Израилем, а также во время операции «Буря в пустыне» силы крупнейших мусульманских государств обнаружили полнейшую неспособность к современной войне. Зато мусульмане образуют обширные анклавы внутри Больших Пространств соседствующих с ними незападных цивилизаций – тех же Китая, Индии, России, – и во всех этих случаях политический ислам (в самых разных версиях: от западнического татарского евромусульманства до хаттабовской головорубки) работает на разложение и подрыв данных силовых центров. Тем самым он волей или неволей содействует сползанию мира к евроатлантической униполярности. В мире же собственно мусульманском все та же раздробленность и нестабильность, в том числе постоянное выделение групп, ищущих защиты против соседей-единоверцев на Западе. Все это становится для последнего лишним подтверждением мнимой потребности планеты в глобальном жандарме и обоснованием карательных походов евроатлантистских воинств в инокультурные регионы. Выражением политического отчаяния исламской цивилизации становится цветение мусульманского терроризма, объективно приводящего все к тем же двум результатам, о которых я только что сказал: утверждению позиций Запада, и прежде всего США, как оплота против сползания мира в террористический хаос, а вместе с тем – дестабилизации в Евро-Азии центров, способных хоть как-то ограничивать гегемонистскую самонадеянность поднимающегося униполя. Содействие политического ислама силам НАТО в разгроме Югославии – пример, удручающе неоспоримый.
Суннитский политический ислам сегодня – это на самом деле агентурный ислам, объективно работающий на интересы Запада, выступающий теневым партнером униполя и связанный с ним передаточными звеньями, которые почти всегда могут быть прослежены. Иногда для «хозяев мира» такое партнерство не обходится без накладок, как в случае с африканскими выходками бен Ладена. Но ведь теми же проделками бен Ладен дал США повод внушительно грохнуть по Судану и крепче взять под уздцы талибов. А позднее он за свое молодечество хорошо отслужил униполю в Дагестане, а по некоторым сведениям – также и в Косово. Исламский террор вообще и бен Ладен как его представитель весьма напоминают одного персонажа детективщицы Полины Дашковой, о котором трудно было сказать, какая из западных спецслужб с ним не боролась, но еще труднее – какая его не использовала. Именно ввиду отсутствия прочной геополитической базы, надежной имперской платформы политический ислам в мире опустился до подобного амплуа. В этом смысле шиитский Иран, мощный маргинал в исламском пространстве, представляет несомненное исключение своим заземленным, геополитически воплощенным шовинизмом: он входит в число центров, позитивно определяющих мировой баланс. Я полагаю, что, как это ни трудно в случае с родиной хомейнистской «исламской революции», следует решительно разводить геополитическое значение Ирана и иных проявлений политического ислама: объективно эти силы содействуют противоположным тенденциям развития современного мира.
Иная картина получается, когда мы сосредотачиваемся в нашем анализе конкретно на Кавказе. Реакция дагестанцев (мусульман со стажем, на 700–800 лет более долгим, чем у вайнахов-чеченцев) на претензии Чечни лишний раз опрокидывает важнейший постулат доктрины «столкновения цивилизаций» по С. Хантингтону – его идею «фронтов по цивилизационным разломам». На Кавказе враждебность окружающих народов к потенциальным местным «империям» гораздо сильнее религиозных распрей. В этом цивилизационном междумирье основная политическая логика – это обычная логика силового баланса «свободы через равновесие», когда меньшие силы энергично сплачиваются против потенциального гегемона, всегда готовые, независимо от вероисповедания, предпочесть ему центр более отдаленный – Москву. Поэтому православные южные осетины восстают против православных грузин, мусульмане-лезгины оказываются союзниками армян против Баку и т. п. Чечено-дагестанская ситуация должна рассматриваться с учетом противоречия между мировой и региональной конъюнктурами. Мировая роль суннитского, а особенно ваххабитского ислама объясняет чеченский мятеж и попытку вырастить на Северном Кавказе малую «империю» за счет и в ущерб России. Но региональная конъюнктура исключает создание здесь единого мусульманского пространства, обращает массу дагестанцев (вплоть до вступающих вместе со старшими в ополчение подростков) в союзников и защитников России, а Г. Махачева – в фигуру, популярнейшую сегодня среди российских патриотов. Лишь вторично эта реалистическая логика отстаивания своей свободы от соседа-гегемона обретает подкрепление во внутрисуннитских религиозных нюансах – в отталкивании дагестанского тарикатизма, или «народного ислама», от ваххабизма, ассоциируемого с Чечней. Россия здесь невольно оказывается защитницей «народного ислама» против ваххабизма, но это момент сугубо вторичный, обусловленный парадоксальным схлестыванием двух конъюнктур.
И, наконец, третий – и важнейший – ракурс всей этой проблематики соотносится с той новой и древней реальностью наших дней, о которой я немало писал в последнее время[5]. Я имею в виду реальность обозначившегося в 1990-х годах в качестве собственно геополитической величины межцивилизационного пояса Евро-Азии, ее Великого Лимитрофа, протянувшегося от Восточной Европы с Балканами через Кавказ, а далее – через постсоветскую («новую») Центральную Азию и через «старую» Центральную Азию, то есть Тибет, Синьцзян и Монголию, и доходящего до Корейского полуострова. Этот межцивилизационный пояс земель, с которым смыкается и вестернизированная турецкая Анатолия, пролег между платформами «коренной» романо-германской Европы, арабо-иранского Ближне-Среднего Востока, России, Индии и «коренного» Китая. С «основной земли» любой из этих цивилизаций можно достичь по нему любой другой платформы, перемещаясь по их переходящим друг в друга континентальным окраинам. Разгромив Югославию при помощи исламистов, Евро-Атлантика взяла под свою руку весь восточноевропейский сектор Лимитрофа. При этом была применена новая для «демократического сообщества» техника экспансии без кооптации в его структуры новых членов – ведь такая кооптация могла бы грозить размыванием этих структур и снижением их дееспособности. Македония, Болгария, Словакия, Румыния, Албания охвачены натовским пространством, не будучи принятыми в члены этой организации и не получив формального права влиять на ее политику. Останавливать свое победное шествие после столь впечатляющего успеха НАТО явно не намеревается. Но в каком же направлении будет сделан следующий ход?
ЛИТЕРАТУРА
Вебер 1990 – Вебер М. Наука как призвание и профессия // Он же. Избранные произведения. – М., 1990.Голосовкер 1987 – Голосовкер Я. Э. Логика мифа. – М., 1987.
Григорьев 1997 – Григорьев О. В. «Внутренняя геоэкономика» современной России // Бизнес и общество, 1997. № 1.
Ильин 1994а – Ильин М. В. Выступление на круглом столе «Проблемы российской геополитики» (МГУ) // Вестник Московского университета, сер. 12. 1994. № 6.
Ильин 1994б – Ильин М. В. Выбор России: Миф, судьба, культура // Via regia, 1994. № 1–2.
Ильин 1995 – Ильин М. В. Проблемы формирования «острова России» и контуры его внутренней геополитики // Вестник Московского университета, сер. 12. 1995. № 1.
Казанский 1995 – Каганский В. Л. Советское пространство: конструкция и деструкция // Иное. Хрестоматия нового российского самосознания. Т. 1. – М., 1995. Косолапой 1996 — Косолапой Н. А. Геополитика как теория и диагноз (метаморфозы геополитики в России) // Бизнес и политика, 1996. № 4.
Кургинян 1993 – Кургинян С. Е. Россия: власть и оппозиция. – М., 1993.
Кургинян 1995 – Кургинян С. Е. Русская идея, национализм и фашизм // Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития. II. – М., 1995.
Лисюткина 1995 – Лисюткина Л. Л. «Панславизм» и другие дикие имена // Новое время, 1995. № 24.
Мацкевич 1995 – Мацкевич В. Чего не хватает, чтобы ответить на вопрос «Как нам обустроить Россию»? // Бизнес и политика, 1995. № 1.
Павловский 1994 – Павловский Г. О. Вместо России: сведения о беловежских людях // Век XX и мир, 1994. № 9–10.
Панарин 1994 – Панарин А. С. Россия в Евразии: вызовы и ответы // Вестник Московского университета, сер. 12. 1994. № 5.
Панарин 1995 – Панарин А. С. Евразийский проект в миросистемном контексте // Восток, 1995. № 2.
Пивоваров, Фурсов 1996 — Пивоваров Ю., Фурсов А. Русская система // Рубежи, 1996. № 2.
Сорокин 1996 – Сорокин К. Э. Геополитика современности и геостратегия России. – М., 1996.
Стариков 1995 – Стариков Е. Н. Держатели хартленда или обитатели острова? // Новый мир, 1995. № 8.
Тарасов, Цымбурский 1992 – Тарасов А. А., Цымбурский В. Л. Россия: по пути к доктрине национальной безопасности // США: экономика, политика, идеология, 1992. № 12.
Тиммерман 1995 – Тиммерман X. Россия и Германия // Полис, 1995. № 5.
Цымбурский 1991 – Цымбурский В. Л. Сердцевина Земли, или Остров на материке // Россия, 1991. № 51.
Цымбурский 1993 – Цымбурский В. Л. Остров Россия: Перспективы российской геополитики // Полис, 1993. № 5 (статья перепечатана в кн.: Иное. Хрестоматия нового российского самосознания. М., 1995. Т. 1).
Цымбурский 1994 – Цымбурский В. Л. Метаморфоза России: новые вызовы и старые искушения // Вестник Московского университета, сер. 12. 1994. № 3, 4.
II
«РЕСПУБЛИКА ЕВРАЗИЯ»: ПЕРСПЕКТИВА ДЛЯ КАЗАХСТАНА
В основе статьи – текст доклада «Смысл евразийской идеи для Казахстана и России», представленного на втором заседании Международной научно-практической конференции «Евразийский диалог: исторические связи и перспективы». Заседание, на котором был зачитан доклад, состоялось в Москве, на историческом факультете МГУ им. М. В. Ломоносова, 1 октября 2005 года. Под заглавием «Республика Евразия» статья была размещена 24 ноября 2005 года на сайте «АПН-Казахстан» (http://www.apn.kz/publica-tions/article71.htm). В печатном виде публикуется впервые. Большая часть выделений полужирным шрифтом, обусловленных форматом электронной публикации, сняты составителями настоящего сборника. – Прим. ред.В чем смысл евразийской идеи для Казахстана и России? Ее истоки можно усмотреть в делах великих государственных деятелей прошлых эпох. Но это все-таки было бы большой натяжкой. Как бы мы ни апеллировали к великим делам Александра Македонского, Тамерлана и других подобных людей, несомненно, что впервые евразийскую идею, как мы ее понимаем, сформулировали русские эмигранты в начале 1920-х годов. Это были такие выдающиеся люди, как Николай Трубецкой, Петр Савицкий и их единомышленники. Они же и сформулировали понятие «Евразия». Так что, если какое-то стихийное «протоевразийство» существовало до них, то им мы обязаны осмыслением, осознанием этой реалии.
Каковы вообще истоки понятия «Евразия»? Откуда оно взялось? Кем были люди, выдвинувшие это понятие? Это были, прежде всего, глубоко православные люди, убежденные в незаконности претензий Запада представлять человечество в целом. Во-вторых, они в своих построениях и прозрениях исходили из того, что Россия того времени – Советская Россия! – была единственной силой, способной противостоять Западу. В-третьих, они были убеждены, что Россия советская трансформируется в Россию постсоветскую, православную по своим идеям. И, в-четвертых, они по-особому осмыслили геополитический образ той России, которая воссоздалась к началу 1920-х годов, после революции и Гражданской войны. Эта новая Россия, в отличие от России дореволюцион ной, не включала свои прежние западные окраины, выходящие в Европу, но в то же время прочно держала за собой имперские завоевания в Центральной Азии – казахстанские степи и туркестанские пустыни вплоть до Памира и Тянь-Шаня. Образ такой России впечатлял их по-настоящему, и от него они отталкивались в своих построениях.
Само понятие «Евразия» несло для евразийцев двоякий смысл. Евразия – это земли между Азией и Европой, земли с особой судьбой. Но Евразия для них была также омонимом большой Евразии-континента. Отсюда проистекала их вера в то, что на этих территориях сложится культура, которая когда-то вберет в себя весь материк. Россия-Евразия была прообразом будущего объединенного континента, а соотношение понятий «Евразия» и «Европа» указывало на Европу как на некоторый выломавшийся кусок этой целостности, незаконно претендующий ее представлять.
Эта своеобразная языковая алхимия перешла в алхимию географических образов. Петр Савицкий разработал периодическую систему растительных и почвенных зон Евразии. Она выглядела так: если Европа представлена лесными массивами, то Россия-Евразия характеризуется гигантской симметрией леса и степи. Вокруг этой гигантской симметрии леса и степи надстроена вторая симметрия тундры и пустыни и над ними – дополнительная симметрия крайних безжизненных льдов, а на юге – безжизненных пустынь Афганистана и частично Тибета, которые тем самым естественно втягиваются в евразийское пространство.
Далее Савицкий высказывал следующее соображение: ядром этого закольцованного в себе мира являются те территории, где представлены все эти зоны вместе, прежде всего – тундра, лес, степи и пустыни. Земли между Волгой и Алтаем – вот ядро этого гигантского мира. По сторонам его воздвигаются фланги, где эта четырехчленная система постепенно редуцируется в трехчленную: с одной стороны, с запада, – это степь, лес, тундра, а с другой стороны, со стороны востока, – это тундра, лес и монгольские пустыни. И, наконец, окончательная редукция, окончательная ассоциация этой системы – места, где представлены только две зоны: это тундра и лес. Это с одной стороны – Дальний Восток, с другой стороны – полоса от Карпат до Скандинавского полуострова.
Данная гигантская картина, на самом деле, – не что иное, как идея закольцованного, замкнутого в себе мира, где зреет культура, которая в дальнейшем распространится на весь материк. Вот что вдохновляло евразийцев. Их последователь Лев Гумилев не верил в то, что Евразия сможет в себя вобрать весь материк. Он свел евразийство к более простой идее – к идее суперэтноса, сформировавшегося в лесной и степной, отчасти в пустынной полосе. Такова схема евразийской идеи до крушения Советского Союза.
Когда Советский Союз рухнул, вся эта схема разлетелась, ибо не осталось закольцованной системы. Вместо нее мы увидели нечто совершенно другое. На карте мира выделился гигантский пояс территорий, проходящий между центрами силы и цивилизационными центрами большой Евразии. Это – пояс, тянущийся от Прибалтики через Восточную Европу с прихватом Балкан, далее идущий через Кавказ, затем через новую Центральную Азию. Пояс, в котором сталкиваются интересы выходящих на него центров силы, а также не выходящего в него мирового американского центра силы, пытающегося контролировать этот пояс в целях контроля над второстепенными центрами силы, к нему примыкающими. Россия сейчас находится как бы в гигантском кольце двух дуг: с одной стороны проходит дуга «великого лимитрофа», с другой – дуга замерзающих океанских вод. Они смыкаются там, где Россия соприкасается с незамерзающими океанами – в районах Мурманска и Владивостока.
Может ли такая Россия притязать на звание России-Евразии? Если она притязает на него, сразу возникает вопрос: хочет ли она восстановить советское пространство в каком-то виде? Ведь Евразия потеряла земли, которые, с точки зрения родоначальников евразийской идеи, конституировали российское пространство. Обратим внимание на то, что российские политики почти не озвучивают официально идею Евразии, и это совершенно правильно. Во-первых, потому что идея Евразии, звучащая из уст наших политиков, почти неизбежно вызвала бы сопротивление у местных элит постсоветского пространства как претензия на объединение этих земель под российской гегемонией. Во-вторых, нужно вспомнить, что после разрушения Советского Союза идея Евразии как обозначения промежуточного пространства Европы и Азии стала связываться с антироссийскими проектами постсоветского Юга возле евразийского транспортного коридора. В-третьих, этой идеей изрядно злоупотребляют. Достаточно вспомнить слова одного журналиста, который объяснял деяния маршала Шапошникова, оставившего несметные горы оружия Джохару Дудаеву, тем, что тот «подарил» это оружие молодой Чеченской республике из евразийского братства. (Можно вспомнить также призывы Александра Дугина, нашего евразийца.) Совершенно очевидно, что евразийская идея, провозглашенная Россией, должна вызывать, и вызывает, сопротивление на постсоветском пространстве.
И в это время мы видим возникновение нового государства, распростершегося между Каспием и Алтаем, государства, вобравшего в себя львиную долю того добротного ядра Евразии, о котором писал Савицкий. Это государство, на территории которого осуществляются встреча и сосуществование русского и степного этносов с преобладанием последнего. Мы видим постсоветский Казахстан как государство, на которое наиболее органично ложатся концепции классического евразийства. И совершенно естественно, что евразийскую идею в 1990-х годах провозгласила не Россия устами своих официальных политиков, а Казахстан устами президента Назарбаева. Если для нынешней России евразийская идея не выглядит как основание существования, то для Казахстана она выглядит именно так. Я думаю, что на самом деле сегодня мы должны говорить не о России-Евразии, а о Казахстане-Евразии.
Если бы Казахстан хотел поискать себе другое, более претенциозное название, он по праву мог бы избрать название «Республика Евразия». Но в то же время мы должны учесть, что Россия по своим прагматическим соображениям волей-неволей должна применять геополитические технологии, которые выводят ее на стык с евразийской идеей. Совершенно очевидно, что рассмотренная выше нынешняя геополитическая ситуация толкает Россию к сотрудничеству с другими центрами силы, выходящими к границам лимитрофов. Эти силы стремятся к тому, чтобы евразийский пояс был поясом сотрудничества, чтобы он сводил воедино народы, соседствующие с ним, а не был бы поясом, обеспечивающим установление контроля над этими центрами со стороны силы внешней. Россия волей-неволей должна идти на сотрудничество с соседствующими центрами силы – Китаем, Ираном и Индией, поддерживая это сотрудничество через народы Великого Лимитрофа. Только это обеспечит ей безопасность в ее коммуникационном Урало-Сибирском ядре. Оптимальная сейчас для России политика состоит в том, чтобы не провозглашать евразийскую идею как свою, но, принимая ее как выдвигаемую казахскими лидерами – лидерами «Республики Евразия», – идти на сотрудничество с Казахстаном и придавать этой идее пророссийское, а не антироссийское наполнение.
III
ДАГЕСТАН, ВЕЛИКИЙ ЛИМИТРОФ, МИРОВОЙ ПОРЯДОК
Под названием «От Дагестана-99 к будущему Великого Лимитрофа Евро-Азии» статья вышла в свет в октябре 1999 года, спустя два месяца после вторжения отрядов Ш. Басаева в Дагестан и начала второй чеченской войны. См.: Российское аналитическое обозрение, 1999. № 2 (12). – Прим. ред.С точки зрения геополитической, смысл дагестанской (и шире – всей северокавказской) ситуации наших дней раскрывается сразу в трех взаимно дополняющих ракурсах. В ракурсе региональном, общекавказском, эта ситуация определяется тем, что после сжатия России, ослабления ее присутствия на Кавказе здесь оформляются как суверенные силы местные малые «империи». Сначала это произошло в Закавказье, где на роль таких «империй» вышли еще в конце существования СССР полиэтнические Грузия и Азербайджан. В первой половине 1990-х Закавказье явно разделилось на причерноморскую и прикаспийскую зоны: каждую такую зону образовывала местная «империя», сотрясаемая волнениями и восстаниями «своих» меньшинств при поддержке, идущей к ним от соседей, пытающихся пересмотреть региональный геополитический порядок (роль внешних антиимперских сил играли в прикаспийской зоне – Армения, а в причерноморской – родственные абхазам и враждебные Грузии народы северо-западного Кавказа, к которым присоединились и русские казаки). Чечня, уже тогда пытавшаяся сформировать свой особый северокавказский центр силы, противостоящий России, была в 1992–1993 годах увлечена устремлениями тех северо-западных кавказцев (кабардинцев, черкесов, отчасти южных осетин), на которых она пыталась распространить свое влияние. Вместе с этими соседями чеченские отряды шли в Абхазию против грузинской «империи», увязая в «бодаловке», которая пускала в распыл энергию и жизни кавказских пассионариев. В тот момент Россия отчаянно сглупила, встав на путь замирения малых «империй»: в частности, она спасла Грузию в 1992–1993 годах и бережет ее до сих пор, блокируя и моря голодом Абхазию.
Чего мы добились, отождествив свои интересы с так называемой региональной стабильностью? Во-первых, малые «империи» консолидировались внутри себя, преодолели смуту и уверились, что жизнь продолжается – несмотря на утрату каждой из них реальной власти над значительной частью ее территории. Они сближаются между собою, сходятся с «натовской» Турцией, выступают соорганизаторами контрроссийской оси ГУАМ, греют руки на декларируемых планах транспортировки каспийской нефти на Запад в обход России и вообще, в контексте идеи Евразийского транспортного коридора, заявляют о себе как о наиболее естественном соединительном звене напрямую между Восточной Европой и постсоветской Центральной Азией – то есть между нынешним натовско-еэсовским пространством и классической «сердцевиной материка», подступающей к нашей Сибири. Во-вторых, избавившаяся от закавказских, особенно от абхазских, хлопот Чечня получает возможность полностью развернуться против России и, при намечающемся взаимопонимании с Тбилиси и Баку (а также с Анкарой), приступить к строительству третьей малой «империи», устремляясь к Каспию. В зону этого строительства попадает Дагестан, до сих пор обретавшийся в стороне от большой региональной игры, а теперь оказывающийся в одном из ее фокусов и немедленно ощетинивающийся против «имперствующих» соседей.
Итак, в данном ракурсе расклад постсоветского Кавказа (с Закавказьем) может быть описан через отношение между ядрами малых «империй» и вздымающимися против них перифериями, как охваченными формальными границами «империй», так и выходящими за эти границы. Свойством этих периферий является принципиальная, хотя зачастую с долей скепсиса, лояльность к России, несмотря на наши постоянные компромиссы с режимами малых «империй» (доходящие до вещей, откровенно позорных – вроде выдачи пророссийского азербайджанского политика С. Гусейнова на расправу режиму Г. Алиева). В 1999 году Дагестан, наконец, тоже вписался в эту общекавказскую картину.
Второй ракурс анализа должен быть связан с геополитической ролью ислама в современном мире и, в частности, в кавказских делах. Я бы сказал, что для России как претендентки на роль одного из мировых центров силы политический ислам – и прежде всего ислам суннитский, в частности тюрко-суннитский, – является фактором негативным в мировом масштабе. Но, сколь это ни парадоксально звучит, он в гораздо меньшей степени является таким фактором для нас в масштабе специфически-кавказском.
Что я имею в виду, когда говорю о негативной мировой роли современного политического ислама? Дело в том, что сегодня большинство незападных цивилизаций Евро-Азии – Китай, Индия, Россия – оформлены как целостные геополитические пространства и как таковые, входя в мировой баланс сил, самим своим существованием хоть отчасти уравновешивают мощь консолидированной Евро-Атлантики и ее абсолютистские мировые претензии. Если бы на основной земле своей цивилизации – на Ближнем и Среднем Востоке – ислам образовывал подобный политический гроссраум типа нового халифата, такую силу можно было бы расценивать как еще один реальный фактор глобального баланса, препятствующий сдвигу этого баланса в сторону униполярности. Однако ислам не представляет такого фактора: как цивилизация он политически раздроблен и распылен. В войнах арабов с Израилем, а также во время операции «Буря в пустыне» силы крупнейших мусульманских государств обнаружили полнейшую неспособность к современной войне. Зато мусульмане образуют обширные анклавы внутри Больших Пространств соседствующих с ними незападных цивилизаций – тех же Китая, Индии, России, – и во всех этих случаях политический ислам (в самых разных версиях: от западнического татарского евромусульманства до хаттабовской головорубки) работает на разложение и подрыв данных силовых центров. Тем самым он волей или неволей содействует сползанию мира к евроатлантической униполярности. В мире же собственно мусульманском все та же раздробленность и нестабильность, в том числе постоянное выделение групп, ищущих защиты против соседей-единоверцев на Западе. Все это становится для последнего лишним подтверждением мнимой потребности планеты в глобальном жандарме и обоснованием карательных походов евроатлантистских воинств в инокультурные регионы. Выражением политического отчаяния исламской цивилизации становится цветение мусульманского терроризма, объективно приводящего все к тем же двум результатам, о которых я только что сказал: утверждению позиций Запада, и прежде всего США, как оплота против сползания мира в террористический хаос, а вместе с тем – дестабилизации в Евро-Азии центров, способных хоть как-то ограничивать гегемонистскую самонадеянность поднимающегося униполя. Содействие политического ислама силам НАТО в разгроме Югославии – пример, удручающе неоспоримый.
Суннитский политический ислам сегодня – это на самом деле агентурный ислам, объективно работающий на интересы Запада, выступающий теневым партнером униполя и связанный с ним передаточными звеньями, которые почти всегда могут быть прослежены. Иногда для «хозяев мира» такое партнерство не обходится без накладок, как в случае с африканскими выходками бен Ладена. Но ведь теми же проделками бен Ладен дал США повод внушительно грохнуть по Судану и крепче взять под уздцы талибов. А позднее он за свое молодечество хорошо отслужил униполю в Дагестане, а по некоторым сведениям – также и в Косово. Исламский террор вообще и бен Ладен как его представитель весьма напоминают одного персонажа детективщицы Полины Дашковой, о котором трудно было сказать, какая из западных спецслужб с ним не боролась, но еще труднее – какая его не использовала. Именно ввиду отсутствия прочной геополитической базы, надежной имперской платформы политический ислам в мире опустился до подобного амплуа. В этом смысле шиитский Иран, мощный маргинал в исламском пространстве, представляет несомненное исключение своим заземленным, геополитически воплощенным шовинизмом: он входит в число центров, позитивно определяющих мировой баланс. Я полагаю, что, как это ни трудно в случае с родиной хомейнистской «исламской революции», следует решительно разводить геополитическое значение Ирана и иных проявлений политического ислама: объективно эти силы содействуют противоположным тенденциям развития современного мира.
Иная картина получается, когда мы сосредотачиваемся в нашем анализе конкретно на Кавказе. Реакция дагестанцев (мусульман со стажем, на 700–800 лет более долгим, чем у вайнахов-чеченцев) на претензии Чечни лишний раз опрокидывает важнейший постулат доктрины «столкновения цивилизаций» по С. Хантингтону – его идею «фронтов по цивилизационным разломам». На Кавказе враждебность окружающих народов к потенциальным местным «империям» гораздо сильнее религиозных распрей. В этом цивилизационном междумирье основная политическая логика – это обычная логика силового баланса «свободы через равновесие», когда меньшие силы энергично сплачиваются против потенциального гегемона, всегда готовые, независимо от вероисповедания, предпочесть ему центр более отдаленный – Москву. Поэтому православные южные осетины восстают против православных грузин, мусульмане-лезгины оказываются союзниками армян против Баку и т. п. Чечено-дагестанская ситуация должна рассматриваться с учетом противоречия между мировой и региональной конъюнктурами. Мировая роль суннитского, а особенно ваххабитского ислама объясняет чеченский мятеж и попытку вырастить на Северном Кавказе малую «империю» за счет и в ущерб России. Но региональная конъюнктура исключает создание здесь единого мусульманского пространства, обращает массу дагестанцев (вплоть до вступающих вместе со старшими в ополчение подростков) в союзников и защитников России, а Г. Махачева – в фигуру, популярнейшую сегодня среди российских патриотов. Лишь вторично эта реалистическая логика отстаивания своей свободы от соседа-гегемона обретает подкрепление во внутрисуннитских религиозных нюансах – в отталкивании дагестанского тарикатизма, или «народного ислама», от ваххабизма, ассоциируемого с Чечней. Россия здесь невольно оказывается защитницей «народного ислама» против ваххабизма, но это момент сугубо вторичный, обусловленный парадоксальным схлестыванием двух конъюнктур.
И, наконец, третий – и важнейший – ракурс всей этой проблематики соотносится с той новой и древней реальностью наших дней, о которой я немало писал в последнее время[5]. Я имею в виду реальность обозначившегося в 1990-х годах в качестве собственно геополитической величины межцивилизационного пояса Евро-Азии, ее Великого Лимитрофа, протянувшегося от Восточной Европы с Балканами через Кавказ, а далее – через постсоветскую («новую») Центральную Азию и через «старую» Центральную Азию, то есть Тибет, Синьцзян и Монголию, и доходящего до Корейского полуострова. Этот межцивилизационный пояс земель, с которым смыкается и вестернизированная турецкая Анатолия, пролег между платформами «коренной» романо-германской Европы, арабо-иранского Ближне-Среднего Востока, России, Индии и «коренного» Китая. С «основной земли» любой из этих цивилизаций можно достичь по нему любой другой платформы, перемещаясь по их переходящим друг в друга континентальным окраинам. Разгромив Югославию при помощи исламистов, Евро-Атлантика взяла под свою руку весь восточноевропейский сектор Лимитрофа. При этом была применена новая для «демократического сообщества» техника экспансии без кооптации в его структуры новых членов – ведь такая кооптация могла бы грозить размыванием этих структур и снижением их дееспособности. Македония, Болгария, Словакия, Румыния, Албания охвачены натовским пространством, не будучи принятыми в члены этой организации и не получив формального права влиять на ее политику. Останавливать свое победное шествие после столь впечатляющего успеха НАТО явно не намеревается. Но в каком же направлении будет сделан следующий ход?