Вахман Вениамин. В четыре утра

Вахман Вениамин Лазаревич
В четыре утра

   Вахман Вениамин Лазаревич
   В четыре утра...
   Hoaxer: книга о событиях июня 1919 г., когда на кронштадских фортах Красная Горка и Серая Лошадь был поднят антибольшевистский мятеж, поддержанный англичанами.
   "Если вы слышали о заговорах в военной среде, если читали о последнем заговоре в Красной Горке, который чуть не отдал Петроград, что же это было, как не проявление террора со стороны буржуазии всего мира, идущей на какие угодно зверства, преступления и насилия с целью восстановить эксплуататоров в России и затушить тот пожар социалистической революции, который грозит теперь даже их собственным странам?"
   В. И. Ленин. Из речи на I Всероссийском съезде работников просвещения. Опубликована в "Правде" 6 августа 1919 года.
   - Отдать кормовой!
   Тяжелый трос грузно плюхнулся в воду.
   - Малый вперед!
   Машинный телеграф звонко и лихо вызвонил команду в машину. "Горислава" медленно разворачивалась. Винт взбаламутил и поднял со дна застоявшуюся грязь и тину. Нос корабля с длинным, нацеленным вперед, как указательный палец, бушпритом, прошелся вдоль линии стоящих у противоположной стенки миноносцев, как бы пересчитывая их, пронесся вдоль серого борта линкора и решительно повернул к воротам выхода из гавани.
   - Средний вперед!
   Опять веселый, бодрый звон внутри телеграфной тумбы. Дым из слегка наклоненной назад трубы летит легкий, еле приметный. Только видно, как воздух напряженно дрожит, и если с мостика посмотреть назад, то кажется, будто гавань тоже дрожит. Машинные духи в стальной корабельной преисподней стараются вовсю.
   Наверху, на мостике, главенствует вахтенный начальник, бывший мичман Свиридов - рыжий, с бакенбардами старинного фасона, как у Пушкина. Откуда только у мичманка прыть берется?! Раньше, когда командиром был Катя, то есть бывший кавторанг Екатериненский, списавшийся по болезни, у штурмана на вахте постоянно дрожали коленки. Катя, когда снимались на выход, разводил такой аврал, что все ударялись в панику.
   Считалось, что "Горислава" на малом ходу и в замкнутом пространстве гаванского ковша плохо слушается руля. Послушание приходит к ней только на больших ходах. Сегодня вроде все в порядке. Новый командир, военспец Ведерников, стоит подчеркнуто безразличный, будто совсем посторонний. Однако, когда сам командир наверху, на нем вся полнота ответственности. Потому рыжий Свиридов и чувствует себя так уверенно.
   Кронштадтская брандвахта - древний, когда-то самый сильный во всем мире корабль - броненосец "Петр Первый". Старичок сторож сквозь очки поглядел на красавицу "Гориславу", тренькнул, как положено, в большой колокол и, шаркая, поплелся в каземат заносить в вахтенный журнал: "Сего числа, в столько-то часов, ушел на выполнение задания посыльный корабль такой-то..." Кудрявый, пенистый бурун из-под носа плеснул, обдал брызгами бетонный устой волнолома. И вот впереди уже залив. " - Право руля... Еще право! Одерживай!.. Так держать!
   Голос Свиридова приобрел уверенные, начальственные нотки басового регистра.
   Военком Федяшин жадно набрал в легкие чистый морской воздух, поглядел на синее небо в белых кудряшках облаков, на убегающую за корму Кронштадтскую гавань, с частоколом корабельных мачт и зачехленных холодных труб. Это стоит спасенный из ледяного плена и от позорной сдачи врагу родной Балтийский флот. В строю, на боевой вахте, малая часть кораблей, так называемый ДОТ действующий отряд: два линкора, десяток миноносцев, несколько подводных лодок со своей маткой - "Памятью Азова", славным кораблем Революции. Он поднимал красный флаг восстания еще в гневном девятьсот пятом году. Еще несколько разных вспомогательных и малых судов входят в действующий отряд. Остальные корабли стоят, словно мертвые. Нет для них моряков, нет топлива, нет снарядов для пушек - ничего еще нет у Советской власти. Никаких корабельных припасов.
   Стали набирать ход. Казалось, весь корабль радостно трепещет не от работы машин, а от восторга и возбуждения. Идем на боевое задание! Идем охранять Кронштадт - матросскую твердыню! Всю ночь будем патрулировать, следить за коварным неприятелем!
   Военком Федяшин невольно потрогал кобуру с тяжелым кольтом. Конечно, пистолет против морских орудий, против бронированных кораблей - не оружие. Но у себя, на своей палубе... Мало ли что может случиться, осторожность не лишняя. Таков приказ Советской власти - неусыпно глядеть в оба глаза!
   Кроме внешних врагов - идущего на Питер со стороны Эстонии белого генерала Юденича да англичан, курсирующих со своей эскадрой в непосредственной близости от здешних мест, - более чем достаточно внутренних классовых врагов. Сейчас середина июля года 1919-го, а каких-нибудь тридцать с небольшим дней тому назад "произошло страшное предательство. Отравленный нож был занесен над сердцем Революции, над Питером! Тринадцатого июня неожиданно полыхнул белогвардейский мятеж на береговых фортах "Красная горка", "Серая лошадь" и "Обручев"! Бунтовали, конечно, не флотские, не матросы, а серая пехтура из запасных полков. (Федяшин, как многие старослужащие матросы, в глубине души слегка презирал безответную, малограмотную армейскую пехоту).
   Все же одно грязное пятно несмываемым позором опоганило родной Балтийский флот. К мятежникам перекинулся сторожевой военный тральщик "Китобой". Комиссар дивизиона прохлопал, раззява! Командир "Китобоя", морской специалист Моисеев сумел распорядиться. Не успели морячки почесаться, уже оказались в зоне накрытия оружий с мятежных фортов. Тут уж, когда тебя держат на точном прицеле крупнокалиберных - не пошебаршишь! Один выстрел - и всего кораблика нет! Только облачко пара над водой. Пришлось братишкам-матросам смириться, когда беляки спускали красный флаг, флаг Революции и вздергивали свой, белый с косым крестом, андреевский, его императорского... Теперь "Китобой" не то у англичан, не то у белоэстонцев.
   Нет уж, с "Гориславой" такого позора не произойдет. Он, Федя-шин, раньше перестреляет всех военспецов - бывших царских офицеров, скорей взорвет корабль, чем позволит его угнать...
   Стоявший впереди командир вдруг встрепенулся, что-то быстро сказал Свиридову. Свиридов так же быстро сигнальщику. Сигнальщик загромыхал вниз по трапу. Федяшин кинулся вперед: - Что? Что такое?!
   Командир открыл было рот, чтобы ответить, но тут над трубой "Гориславы" взвилось белое облачко пара, и густой, протяжный гудок поплыл над серо-стальной водой. Все военспецы - командир, штурман и артиллерист вытянулись, повернулись лицом к берегу и взяли под козырек, а кормовой флаг вздрогнул, чуть приспустился и снова вспорхнул вверх. Гудок замолчал, только близкий берег возвратил эхом печальный звук. Комиссар увидел, понял, с запозданием взял под козырек, крепко, до хруста сжал челюсти, так что на щеках заходили тугие желваки. На береговой отмели Толбухинской косы, весь бессильно перекосившись, окунув в воду один борт чуть не до самых поручней, лежал большой боевой корабль, крейсер. Давно ли "Олег" был лучшим крейсером Балтийского флота, самым маневренным, ходил в лихие наскоки вместе с новейшими быстроходными миноносцами. Восемнадцатого июня, пять дней спустя после подавления мятежа, красавец корабль подорвался на Красногорском рейде, с ходу коснувшись букета мин. Может быть, тот же изменивший "Китобой" набросал эти мины на ходовом фарватере. Погибающий корабль кое-как приволокся сюда, выкинулся на спасительную отмель.
   Теперь проходящие мимо суда отдавали "Олегу" последнюю воинскую почесть, словно погибшему бойцу.
   - Сигнальщики "Гориславы" не знают своих обязанностей и вообще ведут себя как на прогулке! - сердито и звонко сказал командир Ведерников. - Все находящиеся на мостике обязаны не спускать глаз со своих секторов наблюдения. Вас что, разве никогда этому не учили? Даже если к вам обращается начальник, сигнальщик на вахте не должен смотреть ему в лицо во время разговора. Сигнальщик - глаза корабля.
   Матросы и спецы, словом, все находившиеся на мостике, мигом отвернулись друг от друга, будто смертельно поссорились. Только лопоухий салажонок Пашка чуть не прыснул, стал густо краснеть от усилия сдержаться. Федяшин, как бы прогуливаясь, прошел мимо, незаметно толкнул паренька.
   - Ты что, пассажир или военный моряк?! Пашка, не поворачиваясь, зашептал: - Больно чудно - разговаривать и не глядеть!
   Федяшин прошел дальше, постоял возле командира, вернулся на свое место.
   Финский залив катил навстречу пологие волны. Летней белой ночью вода казалась бескрайним алюминиевым листом. Горизонт тонул в призрачной дымке, а над головой не то блеклая голубизна, не то чуть заметная прозелень, точно мазнули разведенной акварельной краской. Облака совсем растаяли, только на горизонте одна пухлая тучка, и край ее слегка раскален вечерней зарей.
   "Горислава" вышла в район патрулирования, стала утюжить водную гладь, ходя параллельными галсами. Прислуга у носового и кормового орудий заняла свои места, по бокам от стволов в седлах уселись наводчики. Слева второй наводчик - его дело вести орудие по горизонтали; справа - первый наводчик, он ведает углом возвышения орудийного ствола. Морской артиллерист-комендор должен быть художником в своем деле. Чем скорее и вернее поражена цель, тем больше шансов уцелеть самим. Перед каждым наводчиком оптическая трубка, окуляр разделен крестом тонких нитей. Каждый следит, чтобы цель была на скрещении, соответственно вращает свой штурвальчик поперечной наводки и угла возвышения. Когда орудие готово к бою, левый наводчик нажимает педаль, но выстрела не последует, пока правый наводчик не нажмет на свою педаль. Вот тогда громыхнет!
   Красный моряк, крепко гляди в оба! Здесь самый передний край морского фронта. За утонувшим в мареве горизонтом, быть может, рыщут военные корабли врагов, угрожая фортам, флоту, родному Кронштадту. Надо суметь их обнаружить первыми, надо вовремя предупредить своих.
   Быстро светало. Но рассвет, как это часто бывает на Балтике, был коварным. Чем прозрачнее становилось небо, чем отчетливее проступала небесная синева, тем больше уплотнялась дымка, уменьшалась видимость.
   "Горислава" легла на новый галс. Разбежавшаяся где-то на просторах случайная, особенно резвая волна плюнула в корабельную скулу, взметнулась вверх брызгами. Несколько брызг попали на мостик. Справа за кормой синеет Шепелевский маяк, за маяком размазанная в сумерках полоска острова Котлин.
   - Эх, глянь-ка, что это? Вона, белое!..
   Пашка вытянул руку вперед, перегнулся через поручень, непонятно, как не грохнулся на палубу. И тотчас испуганным, бабьим голосом завопил второй сигнальщик: - Торпеды! По левому борту!..
   Командира, комиссара, военспецов будто швырнуло на одну сторону мостика. В светлой, как серебряная фольга, воде четко виднелась ровная полоса: черная у основания, где винты торпеды, белая, расходящаяся в стороны, дальше, где вырывались пузырьки сжатого воздуха, отработанного двигателем торпеды.
   - Руль на борт!
   "Горислава" на всем ходу качнулась, чуть не легла набок. След от торпеды протянулся мимо, стал удаляться.
   - Включить прожектор! Носовое орудие к бою! - командовал Ведерников.
   Прожектор мигнул, на мгновение погас и снова вспыхнул. Полубак "Гориславы" стал голубым, сверкающим. Спины артиллерийской прислуги тоже засветились голубым. А вода заискрилась, стала шероховатой, каждая мельчайшая рябинка роняла чернильно-черную тень.
   - Выше луч!
   Луч взметнулся. Яркое пятно побежало вдаль. Вокруг корабля словно сгустилась ночь.
   Световое пятно прыгнуло и осветило виляющий след, пенистую тропинку. Прожекторист поправил луч. В бинокль стало видно небольшую моторку, похожую на обычную прогулочную лодчонку. Вот разве ход был, пожалуй, великоват для прогулки. Моторка спешила к финскому берегу, вот-вот войдет в территориальные воды, в зону иностранного государства.
   - Носовое орудие, по уходящему катеру огонь!
   Полыхнуло, стукнуло, ударило по барабанным перепонкам, будто откупорили огромную бутыль шампанского. Возле моторки, чуть впереди, встал высокий водяной призрак, покачнулся, рассыпался.
   - Орудие!..
   Моторка на мгновенье скрылась, пронизав пелену брызг, выскочила уже явно в финских водах. Федяшин кинулся вперед.
   - Очумели - нарушать иностранный нейтралитет! Заряжающие дослали в ствол снаряд, щелкнули замком. Левый наводчик машинально нажал на свою педаль. Правый медлил.
   Требовательно взревел ревун - сигнал к выстрелу. Орудие молчало. Еще раз металлическим басом взревел ревун.
   - Запрещаю именем революционной дисциплины! Слышишь, Акулов!
   Акулов - первый номер в орудийном расчете - слышал. А Ведерников потерял контроль над собой.
   - Вы что?! Как вы смеете не подчиняться командиру? Кто здесь командует?!
   Они стояли друг против друга бледные, злые, прыгающими губами произносили гневные, оскорбительные слова. Федяшин первый опомнился, схватил командира за руку повыше локтя, стиснул.
   - Ты брось, не пыли! Далась тебе эта паршивая моторка! Надо не упустить подводную лодку! Торпеда с нее, а эта вертихвостка, может, нарочно отвлекала!
   Ведерников с силой высвободил локоть, обжег комиссара бешеным взглядом.
   - Подводная лодка, говорите? К черту! Вмешиваетесь без толку! . . Слагаю с себя командование кораблем! Действуйте сами!..
   - А я тебя отстраняю от командования! Не позволю усложнять международную обстановку!
   Ведерников вдруг сам схватил комиссара за рукав, дернул за собой. Они почти вбежали в рубку к штурманскому столу с приколотой картой. Затемненная молочная лампа струила на белую бумагу ровный, мирный свет. Ведерников ткнул в карту пальцем.
   - Вот, поглядите! Здесь наше место, здесь маяк, вот сюда уходила моторка. Посмотрите на глубины и на расположение минных полей Ведь мы ходим по самому краю минного поля. Какая здесь может быть подводная лодка?! Ей либо подрываться, либо лезть на мель! Нет здесь никакой подводной лодки!
   - А торпеда? - оторопело спросил Федяшин.
   Стены в каюте комиссара дивизиона сторожевых кораблей Августа Яниса были отделаны деревянными панелями, но в овальных, похожих на медальоны рамочках вместо подобающих общему стилю убранства женских головок и мирных пейзажей торчали солдатские рожи - портреты Янисовых дружков, потом какая-то грязная рыбачья лайба и облупленный, двухэтажный домишко нерусского вида. И еще не гармонировало с убранством совсем уже старое одеяло, покрывавшее постель.
   Янис поставил на койку возле себя хрустальную, сверкающую множеством граней пепельницу, стряхивал в нее пылающие крошки махры. Единственное кресло, вращающееся и на шарнире, чтобы можно было откинуться как угодно, уступил гостю. Проклятое кресло изводило Федяшина. Он не столько сидел, сколько держался на напряженных мускулах ног. Чуть неосторожно облокотишься, кресло щелкнет и завалится назад, и тогда полусиди, полулежи, задравши кверху коленки: самая подходящая поза для делового разговора.
   Федяшин предчувствовал, что разговор с Янисом будет нелегким. Конфликт с командиром в боевой обстановке - дело нешуточное. Отстранить от командования, ежели что внушает подозрение, - святая обязанность комиссара, но подрывать авторитет спеца - тут, извини, подвинься! Партия такого не разрешает. Ведерников уж небось настрочил рапорт. Эти бывшие царские офицеры народ обидчивый, с гонором.
   - Так, говоришь, командир исключает подводную лодку? Сейчас проверим.
   Янис протянул длинную, как жердь, руку, открыл шкафчик, вытащил оттуда рулон карт, порылся, нашел нужную, расстелил на столе.
   - Тэ-эк-с... Тут, действительно, минное поле...
   - Может, эта самая лодка как-нибудь через минное поле? - осторожно ввернул Федяшин.
   В серых глазах Яниса дрогнула смешинка.
   - Ну нет, брат.
   - Почему? - начал сердиться Федяшин. - Я знаю, подлодки форсируют минные поля, конечно, с большим риском. Янис засмеялся.
   - Такое бывает... Только обязательное условие, чтобы минное поле было иностранное. Через наше не пройдешь, не такая работа. Значит, первый заметил торпеду кто?
   - Ну сказано же! Пашка!
   - Подожди... Кто такой Пашка?
   - Павел Егоров, юнга. Вполне революционно сознательный парнишка, сын моего покойного друга. Вместе работали когда-то на заводе Берга. Я этого Пашку прихватил в Ревеле, не погибать же пареньку.
   - Так. Значит, первым торпеду заметил революционно сознательный парнишка Павел. Потом кто заметил?
   - Сигнальщик Силантьев, матрос первой статьи, давно служит.
   - Паша и Силантьев. А потом, значит, по их крику кинулись вы все. То есть я имею в виду спецов, командира и тебя.
   - Точно.
   - Ты-то сам видел торпеду?
   - Видел...
   - Покажи на карте направление. Значит, шла оттуда сюда. А там была моторка, которая драла к финнам. И ты запретил продолжать артиллерийский огонь, потому что моторка уже удрала к финнам и находилась в территориальных водах?
   Федяшин начал раздражаться.
   - Что, по-твоему, неправильно запретил?
   - Нет, я этого не сказал... - Янис отпустил карту, она снова свернулась в рулон. - Нейтралитет по отношению к соседям есть нейтралитет. Мы совсем молодая Советская республика, и от нас требуют, чтобы мы воевали в мягких перчатках. А поцарапаем случайно иностранную державу - мировое общественное мнение завопит: "Караул! Разбой!" - Значит, я правильно действовал?
   - Абсолютно правильно, Вася. И командир действовал абсолютно правильно. Поймал вора - надо его отлупить. Конечно, пока вы там ссорились, моторка удрала.
   Федяшин достал из кармана брюк платок, вытер потный лоб, обиженно сказал: - Двусмысленно рассуждаешь, товарищ Янис. Ведь бывшие офицеры они и есть бывшие. Они все-таки не наши. Мало ли что.
   - А ты не двусмысленно рассуждаешь, Вася? Лейтенант Шмидт, который поднял свой флаг на восставшем крейсере "Очаков", был кто? Офицер или не офицер? А декабристы? Слыхал про таких? Среди них были даже полковники и генералы. И среди народовольцев бывали военные. И Кропоткин бывший князь и офицер. По одной внешней форме судить нельзя.
   - То есть как нельзя?
   - А так. Знаешь, кем я служил? Тюремным надзирателем в Рижской каторжной тюрьме. А еще раньше чинил замки и, извини, уборные в той же тюрьме.
   Федяшин только открыл рот и, не произнеся ни звука, захлопнул. Янис тихонько засмеялся.
   - Что, Вася, не ожидал?
   - Не ожидал, Август.
   - Такое у меня было задание от партии. Федяшин просиял.
   - Ну, это другое, тогда ясно. Дали б мне чинить замки в каторжной тюрьме, я бы...
   - Ты меня обижаешь, - серьезно возразил Янис. - Неужели ты думаешь, я могу плохо выполнять свою работу? Замки были починены так, что комиссия из тюремного начальства даже выразила мне особую признательность. Я им специальную защелку изобрел. Ну, а что потом кое-кто из заключенных сумел убежать, так это произошло не в тюрьме, а на пересылке.
   - Так что, по-твоему, я должен доверять бывшим офицерам, как декабристам или князю Кропоткину?
   Янис постучал согнутым пальцем по столу.
   - Стоп машина! Немножко не то и не туда... Мы рассуждаем не о бывших офицерах вообще, а о весьма конкретном человеке. Этот человек есть командир посыльно-сторожевого корабля "Горислава". А ты, Вася, на этой "Гориславе" военный комиссар...
   - Давай об этом конкретном человеке, - согласился Федяшин. - Что лично мне известно о Ведерникове Эн Эн? Николай Николаевич Ведерников произведен вне очереди из мичманов в лейтенанты, награжден орденом Владимира с мечами за храбрость, тяжело ранен и отправлен в тыл. В тылу он просидел Февральскую революцию. Потом болтался на штабных должностях в Питере. А где, скажи, этот Эн Эн Ведерников был в то время, когда мы спасали флот? Ты же знаешь, что было под Моозундом, когда топили корабли, чтобы закрыть для немцев фарватеры! Ты же знаешь, как уходили из Ревеля! А ледовый поход из Гельсингфорса в Кронштадт?
   - Но-но, не горячись. - Янис похлопал Федяшина по колену. - Начиная с Гельсингфорса мы с тобой уже были вместе. Помнишь, как я приехал в Гельсингфорс с командой торговых морячков к вам на пополнение, помогать выводить флот? Конечно, никто не умаляет заслуг матросов, но, между прочим, без офицеров нам бы тогда тоже не обойтись. Офицеры, в сущности, прокладывали курс, офицеры вели караван между ледяными торосами. Так или не так?
   Федяшин почувствовал твердую почву под ногами.
   - Вот именно! Те определили свою классовую линию. А этот что? Завел я с ним как-то разговор о прошлом, хотел выяснить: из каких он? Говорю: были у вашего папаши латифундии? А он рассвирепел: говорит, посмотрите мой послужной список, там все записано!
   Янис расхохотался.
   - Ну, браток, латифундии - это немножко из другой оперы. Латифундии были в седой древности. Теперь проще, теперь говорят - поместья. У твоего Ведерникова, между прочим, действительно не было никаких поместий. Это уже выяснено. Вася, если человек был ранен и лежал в госпитале, не мог он в то же время служить в действующем флоте и выявить свою классовую линию. Поправился, пришел к нам.
   - Значит, я как комиссар должен руководствоваться тем, что Ведерников верой и правдой служил царю-батюшке? А царь за это повысил его в чине и прицепил крестик.
   - Ты думаешь, что все те, кто проделал ледовый поход, уже окончательно наши? - Янис покачал головой. - Рано. Читал в "Правде" про раскрытие офицерского заговора "Союза спасения родины и России"? Большой был заговор. И еще могут обнаружиться. Многие нарочно притворяются, чтобы войти в доверие.
   Федяшин с досадой махнул рукой.
   - Ну, ладно. Хватит вокруг да около. Вызвал ты меня драить, ну и драй до блеска. Ясно: Ведерников накатал рапорт, жалуется на подрыв авторитета. Ты, как военком дивизиона, обязан во всем разобраться.
   Янис кивнул.
   - Написал Ведерников рапорт, это абсолютно ве'рно. И верно то, что он жалуется на твое вмешательство в его командирские функции. Но главное в другом. Главное, Ведерников высказал интересное соображение. Он считает, что крейсер "Олег" не наткнулся на мину, а его торпедировали. Торпедировала не подводная лодка, пробравшаяся сквозь минное поле, торпедировали с маленького катера, вот такого, с каким вы встретились и который хотел, между прочим, торпедировать и вас.
   - Что?!..
   Федяшин сделал резкое движение, и тут проклятое кресло завалилось на своем шарнире, словно кресло у зубного врача. Федяшин ощутимо стукнулся затылком. Он попытался выпрямиться, но кресло не поддавалось. Янис осторожно надавил на подлокотник, помог выпрямиться.
   - Я вижу, на тебя догадка Ведерникова произвела очень сильное впечатление, - сказал он. - Это понятно. На других тоже произвело впечатление. Начальник нашего дивизиона Аненков, как крупный минный специалист, возмущается, считает предположения Ведерникова ерундой. А в штабе кое-кто призадумался. Ведь у катеров очень небольшая осадка, они вполне могут прошмыгнуть над минами.
   - Та-ак... - Федяшин озадаченно поскреб затылок. - Выходит, я зря беспокоился насчет соблюдения нейтралитета. Надо было раздолбать эту вертихвостку.
   - Может быть... - согласился Янис. - Только сделанного не воротишь. А теперь слушай: в порядке революционной дисциплины надо, чтоб командир и комиссар ладили, доверяли друг другу, делали одно общее дело. Я сказал, что ты зайдешь к Ведерникову, объяснишься.
   - Ладно, - со вздохом уступил Федяшин. - Зайду, объяснюсь.
   В прежние времена, еще при царском режиме, послеобеденный сон команды называли "высочайше утвержденным". Теперь у него не было никакого названия, но все равно сразу после обеда все свободные от работ укладывались кто куда.
   Паша любил спать на прогретой солнцем, чуть припахивающей не то смолой, не то щелочным мылом палубе. Даже вроде было и не жестко. Засыпал он быстро, и сны ему снились хорошие, домашние. То привидится косой двор того домач в Ревеле, где их семья снимала комнату, а на дворе матьг развешивает белье. Или мальчишки, с которыми дружил, идут все вместе по улице: слева рассудительный, скупой на слова Густав, справа веснущатый озорник Лёха, самозабвенный враль и выдумщик. Иногда во сне видел отца, будто пришел с работы усталый, сам чуть шевелит губами, до того измотался, но сыну всегда улыбнется, скажет ласковое. И тут же во сне сердце тревожно сжималось от душевной боли и тоски. Ведь давно все не так, нет у него отца, мать замужем за другим, друзья далеко, и даже Ревель уже не Россия, а заграница.
   Сегодня Паше привиделась тихая речка. Сидят они с отцом в кустах, свесили над водой удочки, а на другом берегу глухо рокочет завод господина Берга. Отец на этом заводе токарем. И почему-то днем поют соловьи. Поют, заливаются...
   Сон неожиданно прервался, будто Пашу выдернули из страны грез. Нехотя разлепил глаза. Трель вовсе и не соловьиная. Рядом с ним присел на корточки рассыльный, тихонько дует в боцманскую дудку над ухом. Такая манера будить. Дали дураку игрушку. И не завод грохочет. Это на стоящем перед "Гориславой" эскадренном миноносце травят пар. Видно, сейчас уйдут в дозор.
   - Военмора Егорова, который Пашка, вызывают срочно к военмору Глинскому, - осклабясь, выложил рассыльный и слегка поддал Пашку кулаком в бок. - Слышь! Ревизор по тебе заскучал.
   - Ладно, отчаливай... Сейчас явлюсь.
   Павел медленно поднялся, свернул брезент, служивший подстилкой, нахлобучил свалившуюся во сне бескозырку. Что за дело такое срочное? Зачем мог понадобиться ревизору он, юнга? Конечно, по новому революционному порядку оба они в одинаковом звании - военморы, военные моряки, и только. А все ж...