— Я… я не помню.
— Не помнишь?
— Наверное, я был очень возбужден, — неубедительно сказал Цакриссон.
— Полицию на пожары тоже вызывают, так ведь?
— Конечно… Думаю, что да… Я хотел сказать…
— Куда же в таком случае подевался полицейский автомобиль, который тоже должен был приехать?
Мужчина в майке и форменных брюках виновато понурил голову.
— Не знаю, — угрюмо ответил он.
Гюнвальд Ларссон посмотрел на него в упор и повысил голос:
— Как ты мог быть настолько тупым, что никому об этом не сказал?
— Что? А о чем я должен был сказать?
— О том, что пожарные уже выехали, когда ты им позвонил! И что пожарная машина исчезла! Кто, например, вызвал пожарных в первый раз? Тебя об этом расспрашивали, ведь так? И ты знал, что я болен, так? Я прав?
— Да, но я не понимаю…
— О Боже, я это вижу. Ты не помнишь, что сказали тебе в центральной диспетчерской во второй раз. Но сам-то ты помнишь, что сказал?
— Пожар, здесь пожар… или что-то вроде этого. Я… я был слишком возбужден. А потом я побежал.
— Пожар, здесь пожар? И ты не упомянул, где именно пожар?
— Да, конечно, я это сказал. Я почти прокричал: «Пожар на Шельдгатан!» Да, а потом приехали пожарные.
— И они тебе не сказали, что пожарная машина уже там? Я имею в виду, когда ты звонил.
— Нет.
Цакриссон задумался на несколько секунд.
— Так значит, ее там не было? — с глупым видом спросил он.
— А в первый раз? Когда ты звонил из телефона-автомата. Ты кричал им то же самое? Пожар на Шёльдгатан?
— Нет, когда я звонил из телефона-автомата, я еще не был так сильно возбужден и назвал им правильный адрес.
— Правильный адрес?
— Да, Рингвеген, 37.
— Но ведь дом находится на Шёльдгатан.
— Да, но правильный адрес: Рингвеген, 37. Очевидно, так легче для почтальона.
— Легче?
Гюнвальд Ларссон нахмурился.
— Ты в этом уверен?
— Да. Когда я начинал службу в округе Мария, мне пришлось выучить наизусть все улицы и адреса во Втором участке.
— Значит, ты сказал «Рингвеген, 37», когда звонил из автомата, и «Шёльдгатан», когда вторично звонил по спецтелефону?
— Думаю, что да. Всем известно, что Рингвеген, 37 находится на Шёльдгатан.
— Мне это не известно.
— Я имею в виду, всем, кто знает Второй участок.
Гюнвальд Ларссон, казалось, стал в тупик. Наконец он сказал:
— Что-то здесь не так.
— Не так?
Гюнвальд Ларссон подошел к столу и посмотрел на открытый журнал. Цакриссон подкрался сзади и попытался убрать его, но Ларссон прижал журнал своей могучей волосатой рукой и сказал:
— Неправильно. Их было шестьдесят восемь.
— Что?
— Этот доктор из Англии. Доктор Ракстон. Он разрезал свою жену и служанку на шестьдесят восемь частей. И они не были голые. До свидания.
Гюнвальд Ларссон покинул эту необычную бойлерную и поехал домой.. Вставив ключ в дверной замок своей квартиры в Булморе, он тут же совершенно забыл о своих служебных делах и снова начал думать о них, когда сидел у себя в кабинете, другими словами, на следующее утро.
У него было такое ощущение, что это какая-то мистика. Он никак не мог собраться с мыслями и в конце концов решил обсудить это дело с Рённом.
— Какая-то чертовщина, — сказал он. — Я ничего не понимаю.
— Что именно?
— Ну, как могла исчезнуть пожарная машина.
— Да, это, пожалуй, самое странное происшествие в моей жизни, сколько я себя помню, — сказал Рённ.
— Ага, так ты, значит, тоже об этом думал?
— Да, конечно. Я все время об этом думаю с тех пор, как мой малыш сказал, что она потерялась. Понимаешь, ведь он не выходил на улицу, потому что у него была простуда и он должен был сидеть дома. Она бесследно исчезла где-то в квартире.
— Ты что, действительно настолько глуп, что думаешь, будто я стою здесь и разговариваю с тобой об игрушке, которую вы потеряли?
— А о чем же в таком случае ты со мной разговариваешь?
Гюнвальд Ларссон объяснил, о чем он говорит. Рённ почесал нос и спросил:
— Ты уже связался с пожарными?
— Да, я только что им звонил. Человек, с которым я разговаривал, по-моему, придурок.
— А может быть, он решил, что это ты придурок?
— Ха! — сказал Гюнвальд Ларссон. Выходя из комнаты, он сильно хлопнул дверью.
На следующее утро, и среду, двадцать седьмого, состоялось обсуждение результатов розыска и было установлено, что никаких результатов, собственно, нет. Олафсон числился исчезнувшим так же, как и неделю назад, когда было разослано объявление о его розыске. О нем было достаточно много известно, например, что он наркоман и рецидивист, но об этом знали и раньше. Розыск велся по всей стране, а также через Интерпол, без особого преувеличения можно было сказать, что по всему миру. Фотографии, отпечатки пальцев и описания были разосланы в тысячах экземпляров. Уже получили ряд бес полезных сведений, однако их было не так уж и много, поскольку ее величество общественность все еще не проинформировали посредством прессы, радио или телевидения. Поиски в преступном мире дали немного. Вся проделанная огромная работа оказалась бесполезной. Никто не видел Олафсона с конца января или начала февраля. По слухам, он уехал за границу. Однако и за границей его никто не видел.
— Мы должны найти его, — подчеркнул Хаммар, — как можно скорее. Немедленно.
В общем-то больше сказать ему было нечего.
— Инструкции такого рода не слишком конструктивны, — заметил Колльберг.
На всякий случаи он сказал это уже после совещания, когда, свесив ноги, сидел на письменном столе Меландера.
Меландер сидел, откинувшись на спинку кресла и скрестив вытянутые ноги. Глаза его были полузакрыты, в зубах он сжимал свою неизменную трубку.
— Ну так как? — спросил Колльберг.
— Он думает, — ответил Мартин Бек.
— О Боже, я вижу, что он думает, но хочу знать о чем.
— Об одном отрицательном качестве полицейских, — сказал Меландер.
— Да ну, о каком же?
— О недостатке воображения.
— И ты тоже этим страдаешь?
— Да, тоже, — спокойно ответил Меландер. — Весь вопрос в том, не является ли ход расследования этого дела идеальным примером недостатка воображения. Или, возможно, узости мышления.
— С моим воображением все в порядке, — сказал Колльберг.
— Секундочку, — произнес Мартин Бек. — Ты можешь объяснить понятнее?
Он стоял на своем излюбленном месте, у двери, облокотившись на ящики с картотекой.
— Вначале нас вполне устроила версия, что газ взорвался случайно, — сказал Меландер. — Потом мы получили четкие доказательства того, что некто пытался убить Мальма при помощи зажигательного устройства, и дальнейший путь расследования стал совершенно ясен. Мы должны найти Олафсона. Мотив: именно Олафсон это сделал. И мы следуем по этому пути, как если бы мы были сворой гончих с шорами на глазах. Кто знает, не несемся ли мы прямо в тупик?
— Несемся — это именно то слово, которое нужно, — удрученно произнес Колльберг.
— Это ошибка, которая регулярно повторяется и которая привела к провалу сотен расследований. Полиция упорно придерживается того, что считает неопровержимыми фактами. Такие факты указывают в определенном направлении. И все расследование идет в этом определенном направлении. Все другие версии отбрасываются. Лишь потому, что самая очевидная версия, как правило, верна, полиция действует так, словно это имеет место всегда. В мире полно преступников, которым удается уходить от наказания лишь потому, что полиция придерживается подобной доктрины. Предположим, кто-то находит Олафсона прямо сейчас. Возможно, он сидит в каком-нибудь ресторане в Париже или на балконе отеля в Испании или Марокко. Возможно, он сумеет доказать, что сидит там вот уже два месяца. И что же прикажете нам делать?
— Ты имеешь в виду, что мы должны просто-напросто послать ко всем чертям этого Олафсона? — спросил Колльберг.
— Вовсе нет. С того момента, когда Мальма остановили за превышение скорости и задержали, он начал представлять опасность для Олафсона. Поэтому Олафсон — самая очевидная версия. По этой причине мы должны постараться найти его. Однако мы забываем, что указанная версия с большой вероятностью может оказаться совершенно бесполезной в нашем случае с пожаром. Если даже подтвердится, что он торговал наркотиками или поставил фальшивые номера на несколько автомобилей, это все равно ничего нам не даст. Вполне вероятно, что он вообще не имеет никакого отношения к нашему делу.
— Будет весьма странно, если окажется, что Олафсон не имеет никакого отношения к этому делу.
— Согласен. Однако странные вещи тоже иногда происходят. То, что Мальм покончил с собой именно тогда, когда кто-то пытался его убить, является очень странным совпадением. Я задумался над этим уже тогда, когда обследовал место пожара. Еще одна странность, над которой никто толком не задумывался, состоит в следующем: с момента пожара прошло почти три недели, и в течение всего этого времени никто не видел Олафсона и ничего о нем не слышал. Это позволяет нам сделать определенные выводы. Однако неоспоримым фактом, насколько мне известно, является также и то, что никто не видел Олафсона в течение целого месяца до пожара.
Мартин Бек выпрямился и задумчиво сказал:
— Да, правда.
— Этот аргумент, несомненно, заслуживает внимания и заставляет нас выдвигать определенные предположения, — сказал Колльберг.
Они принялись обдумывать возможные предположения.
Чуть дальше, в том же коридоре, Рённ проскользнув в кабинет Гюнвальда Ларссона и сказал:
— Знаешь, я кое о чем думал вчера вечером.
— О чем?
— Ну, лет двадцать назад я несколько месяцев работал в Сконе. В Лунде. Я уже забыл, почему там оказался. — Он сделал паузу и потом прочувствованно произнес: — Это было ужасно.
— Что?
— Сконе.
— Ага. И о чем же ты думал?
— Там были только свиньи и коровы, поля и студенты. И жара. Я едва не расплавился. Так вот, тогда там произошел большой пожар. Ночью сгорел завод. Позже оказалось, что пожар случайно устроил какой-то сторож. Он сам поднял тревогу, но все перепутал и позвонил в пожарную охрану в Мальмс. Понимаешь, он был оттуда. Поэтому, в то время как огонь вовсю полыхал в Лунде, пожарные мотались по Мальмё в поисках пожара, с раздвижными лестницами, помпами, сетями, в которые собирались ловить прыгающих из окон людей, и так далее.
— Ты хочешь сказать, что Цакриссон был настолько глуп, что, стоя почти в самом центре Стокгольма, позвонил в пожарную охрану Накки?
— Да, я имею в виду что-то в этом роде.
— Он этого не сделал, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Я обзвонил все полицейские участки города и пригородов. Ни в одном из них пожар в тот вечер не зарегистрирован.
— На твоем месте я бы позвонил и в пожарную охрану.
— Если бы ты был на моем месте, тебе бы уже осточертели все эти пожары. Кроме того, больше шансов получить разумный ответ от полиции. Относительно больше, естественно.
Рённ направился к двери.
— Эйнар?
— Да.
— А зачем им понадобились сети? На заводе, ночью?
Рённ задумался.
— Не знаю, — наконец сказал он. — Возможно, у меня чересчур разыгралось воображение.
— Ты так полагаешь?
Гюнвальд Ларссон пожал плечами и продолжил ковыряться в зубах ножом для разрезания бумаги.
Однако на следующее утро он принялся обзванивать все пожарные части в пригородах Стокгольма. Загадка разрешилась удивительно быстро.
— Хорошо, — сказал доброжелательный голос в пожарной части Сольны-Сундбюберга. — Конечно, я могу проверить.
И спустя десять секунд:
— Да, в тот вечер у нас был ложный вызов на Рингвеген, 37 в Сундбюберге. Мы приняли его в 23 часа 10 минут. По телефону. Вас интересует еще что-нибудь?
— В полиции мне ничего не сказали об этом, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Но ведь полиция обязана была туда приехать, так?
— Патрульный автомобиль, конечно же, туда выехал.
— Этот вызов поступил к вам непосредственно или через центральную диспетчерскую Стокгольма?
— Думаю, непосредственно. Но точно я не могу вам этого сказать. Здесь только одна запись. Анонимный телефонный вызов. Ложный.
— И что же вы делаете, когда принимаете такого рода вызовы?
— Выезжаем, конечно.
— Да, я это понимаю, но вы сообщаете об этом куда-либо?
— Конечно, местным фараонам.
— Кому-кому?
— В полицию. Кроме того, мы информируем центральную диспетчерскую. Знаете, когда пожар очень сильный, то есть его далеко видно, у нас много звонков. Мы в состоянии принять только двадцать пять вызовов одновременно, а нам звонят сотни людей. Именно поэтому мы и сообщаем о своем выезде. Иначе начнется неразбериха.
— Понятно, — сухо ответил Гюнвальд Ларссон. — Вам известно, кто принял вызов?
— Конечно. Девушка по фамилии Мортенсон. Дорис Мортенсон.
— Где я могу ее найти?
— Нигде, старина. Вчера она уехала в отпуск. В Грецию.
— В Грецию? — с явным неудовольствием произнес Гюнвальд Ларссон.
— Да, а разве там плохо?
— Там случилось худшее из того, что только могло произойти.[9]
— Вот как? Не ожидал, что наша полиция занимается коммунистической пропагандой. Я был в Акрополе, или как он там называется, прошлой осенью. Мне там очень понравилось. По моему мнению, в Греции поддерживается идеальный порядок. А какая там полиция! Вам, парни, нужно у них многому учиться.
— Заткнись, идиот, — сказал Гюнвальд Ларссон, бросая трубку.
Он не выяснил еще одной важной вещи, однако не смог заставить себя продолжать этот разговор. Вместо этого он пошел в кабинет к Рённу и попросил его:
— Ты не смог бы сделать мне одолжение? Позвони в пожарную часть Сольны-Сундбюберга и спроси, когда возвратится из отпуска их сотрудница Дорис Мортенсон.
— Ну конечно смогу. Послушай, что с тобой? Ты выглядишь так, словно тебя вот-вот хватит удар.
Гюнвальд Ларссон не ответил. Он вернулся к своему письменному столу и тут же набрал номер полицейского участка на Росундавеген в Сольне.
— Вчера я звонил вам и задавал очень важный вопрос. О том, был ли у вас какой-нибудь вызов на пожар около одиннадцати часов вечера седьмого марта, — произнес он как бы для вступления.
Сотрудник полиции из Сольны сказал:
— Да, это я отвечал на ваш звонок и сообщил, что рапорта о подобном происшествии у нас нет.
— Однако теперь я узнал, что в тот вечер был ложный вызов на Рингвеген, 37, в Сундбюберге и что полицию проинформировали об этом в установленном порядке. Это значит, что полицейский патрульный автомобиль должен был выехать по этому адресу.
— Прекрасно. Однако рапорта об этом у нас нет.
— В таком случае выясните это у тех двух парней, которые тогда дежурили. Кстати, кто они?
— Патрульные? Я сейчас попытаюсь узнать. Подождите минутку.
Гюнвальд Ларссон ждал, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.
— Я выяснил. Автомобиль номер восемь, Эриксон и Квастму, с курсантом по фамилии Линдског. Автомобиль номер три, Кристианссон и Квант…
— Достаточно, — прервал его Гюнвальд Ларссон. — Где сейчас эти два болвана?
— Кристианссон и Квант? Они на дежурстве, патрулируют.
— Немедленно пришлите их сюда.
— Но…
— Никаких «но». Через пятнадцать минут эти два болвана должны стоять, как статуи, в моем кабинете на Кунгсхольмсгатан.
Не успел он положить трубку, как в кабинет заглянул Рённ и сказал:
— Дорис Мортенсон возвратится через три недели. Она приступит к работе двадцать второго апреля. Кстати, у того парня, с которым ты разговаривал, отвратительное настроение. Наверняка он не относится к твоим поклонникам.
— Да, их становится вес меньше и меньше, — сказал Гюнвальд Ларссон.
— Этого можно было ожидать, — спокойно заметил Рённ.
Спустя шестнадцать минут Кристианссон и Квант стояли в кабинете Гюнвальда Ларссона. Оба были из Сконе, голубоглазые, широкоплечие, ростом выше 180 сантиметров. У обоих все еще сохранились болезненные воспоминания о предыдущих встречах с человеком, сидящим за письменным столом. Когда Гюнвальд Ларссон поднял на них взгляд, они оцепенели и буквально превратились в каменные изваяния, изображающие двух патрульных в кожаных куртках с начищенными пуговицами и при портупеях. Кроме того, они были вооружены пистолетами и резиновыми дубинками. Самым пикантным в этой скульптурной группе было то, что Кристианссон крепко зажал свою фуражку под мышкой, а у Кванта она все еще находилась на голове.
— О Боже, это он! — прошептал Кристианссон. — Этот кровосос…
Квант ничего не сказал. Упрямое выражение его лица говорило о том, что он полон решимости не дать себя запугать.
— Ага, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Явились, несчастные тупицы?
— Что вы хотите?.. — начал Квант и внезапно осекся, потому что человек, сидящий за письменным столом, быстро поднялся.
— Я хочу уточнить одну маленькую техническую подробность, — дружеским тоном сказал Гюнвальд Ларссон. — В двадцать три часа десять минут седьмого марта к вам поступил вызов на пожар по адресу Рингвеген, 37 в Сундбюберге. Помните?
— Нет, — нагло заявил Квант. — Я этого не помню.
— Прекрати мне лгать! — зарычал Гюнвальд Ларссон. — Вы выезжали по тому адресу или нет? Отвечай!
— Кажется, да, — сказал Кристианссон. — Мы туда выезжали… Я что-то такое припоминаю. Но…
— Что «но»?
— Но там ничего не было, — закончил Кристианссон.
— Не говори больше ни слова, Калле, если не хочешь оказаться в дураках, — шепотом предупредил его Квант.
Гюнвальду Ларссону он сказал:
— Я этого не помню.
— Если хотя бы один из вас солжет мне еще раз, — заорал Гюнвальд Ларссон громовым голосом, — я лично зашвырну вас в самый забитый полицейский участок в Сканёр-Фальстербу! Можете лгать в суде, везде, где угодно, но только не здесь! О Боже, да сними ты наконец свою фуражку, идиот!
Квант снял фуражку, сунул ее под мышку, взглянул на Кристианссона и многозначительно сказал:
— Это была твоя ошибка, Калле. Если бы не твоя чертова лень…
— Но ведь именно ты не хотел, чтобы мы вообще туда ехали, — возразил Кристианссон. — Ты сказал, что ничего не слышно и нам нужно вернуться. Ты говорил, что с рацией что-то случилось.
— Это совсем другое дело, — пожав плечами, сказал Квант. — Мы ведь не можем исправить рацию. Это не входит в обязанности рядового полицейского.
Гюнвальд Ларссон сел.
— Рассказывайте, — коротко приказал он. — Быстро и понятно.
— Я был за рулем, — сказал Кристианссон. — Мы приняли вызов по рации…
— Сигнал был очень слабый, — перебил его Квант.
Гюнвальд Ларссон бросил на него строгий взгляд и сказал:
— Давайте поживее. И помните, что ложь не становится правдой от того, что ее повторяют.
— Ну, ладно, — решился Кристианссон, — мы поехали по тому адресу, Рингвеген, 37, в Сундбюберге, там действительно стояла пожарная машина, но пожара не было, в общем, ничего не было.
— За исключением ложного вызова, о котором вы просто-напросто не доложили. Из-за вашей лени и тупости. Я прав?
— Да, — промямлил Кристианссон.
— Мы тогда очень устали, — пытаясь разжалобить Ларссона, сказал Квант.
— От чего?
— От долгого и напряженного дежурства.
— Неужели? — поинтересовался Гюнвальд Ларссон. — Сколько человек вы задержали за время вашего патрулирования?
— Ни одного, — ответил Кристианссон.
Возможно, это не так уж и хорошо, зато правдоподобно, подумал Гюнвальд Ларссон.
— Была отвратительная погода, — сказал Квант. — Плохая видимость.
— У нас заканчивалось дежурство, — попытался оправдаться Кристианссон.
— Сив была серьезно больна, — сказал Квант. — Это моя жена, — добавил он как бы для справки.
— И к тому же там ничего не было, — повторил Кристианссон.
— Да, конечно, — медленно сказал Гюнвальд Ларссон. — Там ничего не было. Ничего, кроме ключевого доказательства в деле о тройном убийстве.
Потом он заорал:
— Вон отсюда! Убирайтесь!
Кристианссон и Квант выбежали из кабинета. Теперь они уже мало напоминали живописную скульптурную группу.
— О Боже! — простонал Кристианссон, вытирая пот со лба.
— Послушай, Калле, — сказал Квант, — я предупреждаю тебя в последний раз. Ты не должен ничего видеть и слышать, но уж если что-то увидел или услышал, то, умоляю тебя, докладывай об этом.
— О Боже, — тупо повторил Кристианссон.
В последующие двадцать четыре часа Гюнвальд Ларссон тщательно, шаг за шагом, восстановил всю цепочку событий и ему даже удалось достаточно понятно сформулировать свои мысли на бумаге. Выглядело это следующим образом.
7 марта 1968 года, в 23.10 в доме на Шёльдгатан возник пожар. Официальный адрес дома Рингвеген, 37. В 23.10, в тот же самый день и год неустановленное до сих пор лицо позвонило в пожарную часть Сольны-Сундбюберга и сообщило о пожаре на Рингвеген, 37. Поскольку в Сундбюберге есть улица Рингвеген, пожарные выехали по этому адресу. Одновременно в установленном порядке сообщения о предполагаемом пожаре были переданы в полицию и центральную диспетчерскую Большого Стокгольма для того, чтобы избежать дублирования. Приблизительно в 23.15 патрульный Цакриссон позвонил в центральную диспетчерскую из телефона-автомата на Розенлудсгатан и сообщил о пожаре на Рингвеген, 37, не указав при этом, о каком районе города идет речь. Поскольку дежурный в центральной диспетчерской только что получил сообщение из Сольны-Сундбюберга, он решил, что это тот же самый пожар, и сказал патрульному Цакриссону, что пожарная машина выехала и уже должна быть на месте пожара. (Она действительно уже стояла на Рингвеген, но в Сундбюберге.) В 23.21 патрульный Цакриссон снова позвонил в центральную диспетчерскую, теперь уже по спецтелефону срочного вызова. Так как на этот раз, по его собственным словам, он сказал: «Пожар! Пожар на Шёльдгатан!», ошибки не произошло. В результате пожарные выехали на Рингвеген, 37, в Стокгольме, другими словами, к дому на Шёльдгатан.
Патрульный Цакриссон не звонил в пожарную часть Сольны-Сундбюберга. Это сделал кто-то другой.
Выводы. Пожар возник в результате поджога, совершенного при помощи химического зажигательного устройства с часовым детонатором. Если показания патрульного Цакриссона верны, это устройство было помещено в квартире Мальма самое позднее в 21.00. В этом случае часовой механизм был установлен на три часа. За столь долгое время злоумышленник мог спокойно исчезнуть в любом направлении. Человек, спланировавший пожар (либо подстрекатель[10], если таковой существует), был единственным, кто мог знать, что пожар должен начаться в 23.10. Таким образом, вероятнее всего, именно это лицо позвонило в пожарную часть Сундбюберга.
Вопрос № 1: Почему это лицо позвонило не в ту пожарную часть, в которую следовало звонить?
Вероятный ответ: Потому что это лицо находилось в Сольне-Сундбюберге и плохо знало Стокгольм и его пригороды.
Вопрос № 2: Почему это лицо вообще позвонило в пожарную часть?
Вероятный ответ: Потому что его целью было убийство Мальма и оно не хотело, чтобы остальные десять человек, находящиеся в доме, погибли или получили ранения. По моему мнению, этот аспект является существенным, так как указывает на тщательно спланированный и профессиональный характер преступления.
Гюнвальд Ларссон прочел написанное. Он подумал немного и исправил в слове «сообщения» последнюю букву на «е» и вычеркнул слова «в полицию». Сделал он это так тщательно, что даже экспертиза не смогла бы разобрать первоначальный текст, если бы это понадобилось.
— Гюнвальду удалось кое-что раскопать, — сказал Мартин Бек.
— Да неужели? — скептически заметил Колльберг. — Он что же, переквалифицировался в землекопы?
— Да нет. Он действительно обнаружил нечто очень важное. Это первая настоящая улика.
Колльберг прочел рапорт.
— Браво, Ларссон! — воскликнул он. — Это неподражаемо. Особенно стиль. «Либо подстрекатель, если таковой существует». Блестяще.
— Ты так думаешь? — дружелюбно сказал Гюнвальд Ларссон.
— Какие тут могут быть шутки, — заявил Колльберг. — Все, что нам остается теперь сделать, так это только найти Олафсона и установить, что звонил именно он. Вопрос лишь в том, как это сделать.
— Очень просто, — произнес Гюнвальд Ларссон. — Вызов принимала одна девушка. Думаю, она сумеет узнать его голос. У телефонисток хорошая память на голоса. К сожалению, она сейчас в отпуске и с ней нельзя поговорить. Но через три недели она возвратится.
— А до этого нам всего лишь нужно найти Олафсона, — сказал Колльберг.
— Да, — согласился Рённ.
Этот разговор состоялся в пятницу, двадцать девятого марта.
Прошло два дня. Начался новый месяц. Прошла еще одна неделя. Уже почти две. И по-прежнему никаких следов человека, которого зовут Бертил Олафсон.
XIX
— Не помнишь?
— Наверное, я был очень возбужден, — неубедительно сказал Цакриссон.
— Полицию на пожары тоже вызывают, так ведь?
— Конечно… Думаю, что да… Я хотел сказать…
— Куда же в таком случае подевался полицейский автомобиль, который тоже должен был приехать?
Мужчина в майке и форменных брюках виновато понурил голову.
— Не знаю, — угрюмо ответил он.
Гюнвальд Ларссон посмотрел на него в упор и повысил голос:
— Как ты мог быть настолько тупым, что никому об этом не сказал?
— Что? А о чем я должен был сказать?
— О том, что пожарные уже выехали, когда ты им позвонил! И что пожарная машина исчезла! Кто, например, вызвал пожарных в первый раз? Тебя об этом расспрашивали, ведь так? И ты знал, что я болен, так? Я прав?
— Да, но я не понимаю…
— О Боже, я это вижу. Ты не помнишь, что сказали тебе в центральной диспетчерской во второй раз. Но сам-то ты помнишь, что сказал?
— Пожар, здесь пожар… или что-то вроде этого. Я… я был слишком возбужден. А потом я побежал.
— Пожар, здесь пожар? И ты не упомянул, где именно пожар?
— Да, конечно, я это сказал. Я почти прокричал: «Пожар на Шельдгатан!» Да, а потом приехали пожарные.
— И они тебе не сказали, что пожарная машина уже там? Я имею в виду, когда ты звонил.
— Нет.
Цакриссон задумался на несколько секунд.
— Так значит, ее там не было? — с глупым видом спросил он.
— А в первый раз? Когда ты звонил из телефона-автомата. Ты кричал им то же самое? Пожар на Шёльдгатан?
— Нет, когда я звонил из телефона-автомата, я еще не был так сильно возбужден и назвал им правильный адрес.
— Правильный адрес?
— Да, Рингвеген, 37.
— Но ведь дом находится на Шёльдгатан.
— Да, но правильный адрес: Рингвеген, 37. Очевидно, так легче для почтальона.
— Легче?
Гюнвальд Ларссон нахмурился.
— Ты в этом уверен?
— Да. Когда я начинал службу в округе Мария, мне пришлось выучить наизусть все улицы и адреса во Втором участке.
— Значит, ты сказал «Рингвеген, 37», когда звонил из автомата, и «Шёльдгатан», когда вторично звонил по спецтелефону?
— Думаю, что да. Всем известно, что Рингвеген, 37 находится на Шёльдгатан.
— Мне это не известно.
— Я имею в виду, всем, кто знает Второй участок.
Гюнвальд Ларссон, казалось, стал в тупик. Наконец он сказал:
— Что-то здесь не так.
— Не так?
Гюнвальд Ларссон подошел к столу и посмотрел на открытый журнал. Цакриссон подкрался сзади и попытался убрать его, но Ларссон прижал журнал своей могучей волосатой рукой и сказал:
— Неправильно. Их было шестьдесят восемь.
— Что?
— Этот доктор из Англии. Доктор Ракстон. Он разрезал свою жену и служанку на шестьдесят восемь частей. И они не были голые. До свидания.
Гюнвальд Ларссон покинул эту необычную бойлерную и поехал домой.. Вставив ключ в дверной замок своей квартиры в Булморе, он тут же совершенно забыл о своих служебных делах и снова начал думать о них, когда сидел у себя в кабинете, другими словами, на следующее утро.
У него было такое ощущение, что это какая-то мистика. Он никак не мог собраться с мыслями и в конце концов решил обсудить это дело с Рённом.
— Какая-то чертовщина, — сказал он. — Я ничего не понимаю.
— Что именно?
— Ну, как могла исчезнуть пожарная машина.
— Да, это, пожалуй, самое странное происшествие в моей жизни, сколько я себя помню, — сказал Рённ.
— Ага, так ты, значит, тоже об этом думал?
— Да, конечно. Я все время об этом думаю с тех пор, как мой малыш сказал, что она потерялась. Понимаешь, ведь он не выходил на улицу, потому что у него была простуда и он должен был сидеть дома. Она бесследно исчезла где-то в квартире.
— Ты что, действительно настолько глуп, что думаешь, будто я стою здесь и разговариваю с тобой об игрушке, которую вы потеряли?
— А о чем же в таком случае ты со мной разговариваешь?
Гюнвальд Ларссон объяснил, о чем он говорит. Рённ почесал нос и спросил:
— Ты уже связался с пожарными?
— Да, я только что им звонил. Человек, с которым я разговаривал, по-моему, придурок.
— А может быть, он решил, что это ты придурок?
— Ха! — сказал Гюнвальд Ларссон. Выходя из комнаты, он сильно хлопнул дверью.
На следующее утро, и среду, двадцать седьмого, состоялось обсуждение результатов розыска и было установлено, что никаких результатов, собственно, нет. Олафсон числился исчезнувшим так же, как и неделю назад, когда было разослано объявление о его розыске. О нем было достаточно много известно, например, что он наркоман и рецидивист, но об этом знали и раньше. Розыск велся по всей стране, а также через Интерпол, без особого преувеличения можно было сказать, что по всему миру. Фотографии, отпечатки пальцев и описания были разосланы в тысячах экземпляров. Уже получили ряд бес полезных сведений, однако их было не так уж и много, поскольку ее величество общественность все еще не проинформировали посредством прессы, радио или телевидения. Поиски в преступном мире дали немного. Вся проделанная огромная работа оказалась бесполезной. Никто не видел Олафсона с конца января или начала февраля. По слухам, он уехал за границу. Однако и за границей его никто не видел.
— Мы должны найти его, — подчеркнул Хаммар, — как можно скорее. Немедленно.
В общем-то больше сказать ему было нечего.
— Инструкции такого рода не слишком конструктивны, — заметил Колльберг.
На всякий случаи он сказал это уже после совещания, когда, свесив ноги, сидел на письменном столе Меландера.
Меландер сидел, откинувшись на спинку кресла и скрестив вытянутые ноги. Глаза его были полузакрыты, в зубах он сжимал свою неизменную трубку.
— Ну так как? — спросил Колльберг.
— Он думает, — ответил Мартин Бек.
— О Боже, я вижу, что он думает, но хочу знать о чем.
— Об одном отрицательном качестве полицейских, — сказал Меландер.
— Да ну, о каком же?
— О недостатке воображения.
— И ты тоже этим страдаешь?
— Да, тоже, — спокойно ответил Меландер. — Весь вопрос в том, не является ли ход расследования этого дела идеальным примером недостатка воображения. Или, возможно, узости мышления.
— С моим воображением все в порядке, — сказал Колльберг.
— Секундочку, — произнес Мартин Бек. — Ты можешь объяснить понятнее?
Он стоял на своем излюбленном месте, у двери, облокотившись на ящики с картотекой.
— Вначале нас вполне устроила версия, что газ взорвался случайно, — сказал Меландер. — Потом мы получили четкие доказательства того, что некто пытался убить Мальма при помощи зажигательного устройства, и дальнейший путь расследования стал совершенно ясен. Мы должны найти Олафсона. Мотив: именно Олафсон это сделал. И мы следуем по этому пути, как если бы мы были сворой гончих с шорами на глазах. Кто знает, не несемся ли мы прямо в тупик?
— Несемся — это именно то слово, которое нужно, — удрученно произнес Колльберг.
— Это ошибка, которая регулярно повторяется и которая привела к провалу сотен расследований. Полиция упорно придерживается того, что считает неопровержимыми фактами. Такие факты указывают в определенном направлении. И все расследование идет в этом определенном направлении. Все другие версии отбрасываются. Лишь потому, что самая очевидная версия, как правило, верна, полиция действует так, словно это имеет место всегда. В мире полно преступников, которым удается уходить от наказания лишь потому, что полиция придерживается подобной доктрины. Предположим, кто-то находит Олафсона прямо сейчас. Возможно, он сидит в каком-нибудь ресторане в Париже или на балконе отеля в Испании или Марокко. Возможно, он сумеет доказать, что сидит там вот уже два месяца. И что же прикажете нам делать?
— Ты имеешь в виду, что мы должны просто-напросто послать ко всем чертям этого Олафсона? — спросил Колльберг.
— Вовсе нет. С того момента, когда Мальма остановили за превышение скорости и задержали, он начал представлять опасность для Олафсона. Поэтому Олафсон — самая очевидная версия. По этой причине мы должны постараться найти его. Однако мы забываем, что указанная версия с большой вероятностью может оказаться совершенно бесполезной в нашем случае с пожаром. Если даже подтвердится, что он торговал наркотиками или поставил фальшивые номера на несколько автомобилей, это все равно ничего нам не даст. Вполне вероятно, что он вообще не имеет никакого отношения к нашему делу.
— Будет весьма странно, если окажется, что Олафсон не имеет никакого отношения к этому делу.
— Согласен. Однако странные вещи тоже иногда происходят. То, что Мальм покончил с собой именно тогда, когда кто-то пытался его убить, является очень странным совпадением. Я задумался над этим уже тогда, когда обследовал место пожара. Еще одна странность, над которой никто толком не задумывался, состоит в следующем: с момента пожара прошло почти три недели, и в течение всего этого времени никто не видел Олафсона и ничего о нем не слышал. Это позволяет нам сделать определенные выводы. Однако неоспоримым фактом, насколько мне известно, является также и то, что никто не видел Олафсона в течение целого месяца до пожара.
Мартин Бек выпрямился и задумчиво сказал:
— Да, правда.
— Этот аргумент, несомненно, заслуживает внимания и заставляет нас выдвигать определенные предположения, — сказал Колльберг.
Они принялись обдумывать возможные предположения.
Чуть дальше, в том же коридоре, Рённ проскользнув в кабинет Гюнвальда Ларссона и сказал:
— Знаешь, я кое о чем думал вчера вечером.
— О чем?
— Ну, лет двадцать назад я несколько месяцев работал в Сконе. В Лунде. Я уже забыл, почему там оказался. — Он сделал паузу и потом прочувствованно произнес: — Это было ужасно.
— Что?
— Сконе.
— Ага. И о чем же ты думал?
— Там были только свиньи и коровы, поля и студенты. И жара. Я едва не расплавился. Так вот, тогда там произошел большой пожар. Ночью сгорел завод. Позже оказалось, что пожар случайно устроил какой-то сторож. Он сам поднял тревогу, но все перепутал и позвонил в пожарную охрану в Мальмс. Понимаешь, он был оттуда. Поэтому, в то время как огонь вовсю полыхал в Лунде, пожарные мотались по Мальмё в поисках пожара, с раздвижными лестницами, помпами, сетями, в которые собирались ловить прыгающих из окон людей, и так далее.
— Ты хочешь сказать, что Цакриссон был настолько глуп, что, стоя почти в самом центре Стокгольма, позвонил в пожарную охрану Накки?
— Да, я имею в виду что-то в этом роде.
— Он этого не сделал, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Я обзвонил все полицейские участки города и пригородов. Ни в одном из них пожар в тот вечер не зарегистрирован.
— На твоем месте я бы позвонил и в пожарную охрану.
— Если бы ты был на моем месте, тебе бы уже осточертели все эти пожары. Кроме того, больше шансов получить разумный ответ от полиции. Относительно больше, естественно.
Рённ направился к двери.
— Эйнар?
— Да.
— А зачем им понадобились сети? На заводе, ночью?
Рённ задумался.
— Не знаю, — наконец сказал он. — Возможно, у меня чересчур разыгралось воображение.
— Ты так полагаешь?
Гюнвальд Ларссон пожал плечами и продолжил ковыряться в зубах ножом для разрезания бумаги.
Однако на следующее утро он принялся обзванивать все пожарные части в пригородах Стокгольма. Загадка разрешилась удивительно быстро.
— Хорошо, — сказал доброжелательный голос в пожарной части Сольны-Сундбюберга. — Конечно, я могу проверить.
И спустя десять секунд:
— Да, в тот вечер у нас был ложный вызов на Рингвеген, 37 в Сундбюберге. Мы приняли его в 23 часа 10 минут. По телефону. Вас интересует еще что-нибудь?
— В полиции мне ничего не сказали об этом, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Но ведь полиция обязана была туда приехать, так?
— Патрульный автомобиль, конечно же, туда выехал.
— Этот вызов поступил к вам непосредственно или через центральную диспетчерскую Стокгольма?
— Думаю, непосредственно. Но точно я не могу вам этого сказать. Здесь только одна запись. Анонимный телефонный вызов. Ложный.
— И что же вы делаете, когда принимаете такого рода вызовы?
— Выезжаем, конечно.
— Да, я это понимаю, но вы сообщаете об этом куда-либо?
— Конечно, местным фараонам.
— Кому-кому?
— В полицию. Кроме того, мы информируем центральную диспетчерскую. Знаете, когда пожар очень сильный, то есть его далеко видно, у нас много звонков. Мы в состоянии принять только двадцать пять вызовов одновременно, а нам звонят сотни людей. Именно поэтому мы и сообщаем о своем выезде. Иначе начнется неразбериха.
— Понятно, — сухо ответил Гюнвальд Ларссон. — Вам известно, кто принял вызов?
— Конечно. Девушка по фамилии Мортенсон. Дорис Мортенсон.
— Где я могу ее найти?
— Нигде, старина. Вчера она уехала в отпуск. В Грецию.
— В Грецию? — с явным неудовольствием произнес Гюнвальд Ларссон.
— Да, а разве там плохо?
— Там случилось худшее из того, что только могло произойти.[9]
— Вот как? Не ожидал, что наша полиция занимается коммунистической пропагандой. Я был в Акрополе, или как он там называется, прошлой осенью. Мне там очень понравилось. По моему мнению, в Греции поддерживается идеальный порядок. А какая там полиция! Вам, парни, нужно у них многому учиться.
— Заткнись, идиот, — сказал Гюнвальд Ларссон, бросая трубку.
Он не выяснил еще одной важной вещи, однако не смог заставить себя продолжать этот разговор. Вместо этого он пошел в кабинет к Рённу и попросил его:
— Ты не смог бы сделать мне одолжение? Позвони в пожарную часть Сольны-Сундбюберга и спроси, когда возвратится из отпуска их сотрудница Дорис Мортенсон.
— Ну конечно смогу. Послушай, что с тобой? Ты выглядишь так, словно тебя вот-вот хватит удар.
Гюнвальд Ларссон не ответил. Он вернулся к своему письменному столу и тут же набрал номер полицейского участка на Росундавеген в Сольне.
— Вчера я звонил вам и задавал очень важный вопрос. О том, был ли у вас какой-нибудь вызов на пожар около одиннадцати часов вечера седьмого марта, — произнес он как бы для вступления.
Сотрудник полиции из Сольны сказал:
— Да, это я отвечал на ваш звонок и сообщил, что рапорта о подобном происшествии у нас нет.
— Однако теперь я узнал, что в тот вечер был ложный вызов на Рингвеген, 37, в Сундбюберге и что полицию проинформировали об этом в установленном порядке. Это значит, что полицейский патрульный автомобиль должен был выехать по этому адресу.
— Прекрасно. Однако рапорта об этом у нас нет.
— В таком случае выясните это у тех двух парней, которые тогда дежурили. Кстати, кто они?
— Патрульные? Я сейчас попытаюсь узнать. Подождите минутку.
Гюнвальд Ларссон ждал, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.
— Я выяснил. Автомобиль номер восемь, Эриксон и Квастму, с курсантом по фамилии Линдског. Автомобиль номер три, Кристианссон и Квант…
— Достаточно, — прервал его Гюнвальд Ларссон. — Где сейчас эти два болвана?
— Кристианссон и Квант? Они на дежурстве, патрулируют.
— Немедленно пришлите их сюда.
— Но…
— Никаких «но». Через пятнадцать минут эти два болвана должны стоять, как статуи, в моем кабинете на Кунгсхольмсгатан.
Не успел он положить трубку, как в кабинет заглянул Рённ и сказал:
— Дорис Мортенсон возвратится через три недели. Она приступит к работе двадцать второго апреля. Кстати, у того парня, с которым ты разговаривал, отвратительное настроение. Наверняка он не относится к твоим поклонникам.
— Да, их становится вес меньше и меньше, — сказал Гюнвальд Ларссон.
— Этого можно было ожидать, — спокойно заметил Рённ.
Спустя шестнадцать минут Кристианссон и Квант стояли в кабинете Гюнвальда Ларссона. Оба были из Сконе, голубоглазые, широкоплечие, ростом выше 180 сантиметров. У обоих все еще сохранились болезненные воспоминания о предыдущих встречах с человеком, сидящим за письменным столом. Когда Гюнвальд Ларссон поднял на них взгляд, они оцепенели и буквально превратились в каменные изваяния, изображающие двух патрульных в кожаных куртках с начищенными пуговицами и при портупеях. Кроме того, они были вооружены пистолетами и резиновыми дубинками. Самым пикантным в этой скульптурной группе было то, что Кристианссон крепко зажал свою фуражку под мышкой, а у Кванта она все еще находилась на голове.
— О Боже, это он! — прошептал Кристианссон. — Этот кровосос…
Квант ничего не сказал. Упрямое выражение его лица говорило о том, что он полон решимости не дать себя запугать.
— Ага, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Явились, несчастные тупицы?
— Что вы хотите?.. — начал Квант и внезапно осекся, потому что человек, сидящий за письменным столом, быстро поднялся.
— Я хочу уточнить одну маленькую техническую подробность, — дружеским тоном сказал Гюнвальд Ларссон. — В двадцать три часа десять минут седьмого марта к вам поступил вызов на пожар по адресу Рингвеген, 37 в Сундбюберге. Помните?
— Нет, — нагло заявил Квант. — Я этого не помню.
— Прекрати мне лгать! — зарычал Гюнвальд Ларссон. — Вы выезжали по тому адресу или нет? Отвечай!
— Кажется, да, — сказал Кристианссон. — Мы туда выезжали… Я что-то такое припоминаю. Но…
— Что «но»?
— Но там ничего не было, — закончил Кристианссон.
— Не говори больше ни слова, Калле, если не хочешь оказаться в дураках, — шепотом предупредил его Квант.
Гюнвальду Ларссону он сказал:
— Я этого не помню.
— Если хотя бы один из вас солжет мне еще раз, — заорал Гюнвальд Ларссон громовым голосом, — я лично зашвырну вас в самый забитый полицейский участок в Сканёр-Фальстербу! Можете лгать в суде, везде, где угодно, но только не здесь! О Боже, да сними ты наконец свою фуражку, идиот!
Квант снял фуражку, сунул ее под мышку, взглянул на Кристианссона и многозначительно сказал:
— Это была твоя ошибка, Калле. Если бы не твоя чертова лень…
— Но ведь именно ты не хотел, чтобы мы вообще туда ехали, — возразил Кристианссон. — Ты сказал, что ничего не слышно и нам нужно вернуться. Ты говорил, что с рацией что-то случилось.
— Это совсем другое дело, — пожав плечами, сказал Квант. — Мы ведь не можем исправить рацию. Это не входит в обязанности рядового полицейского.
Гюнвальд Ларссон сел.
— Рассказывайте, — коротко приказал он. — Быстро и понятно.
— Я был за рулем, — сказал Кристианссон. — Мы приняли вызов по рации…
— Сигнал был очень слабый, — перебил его Квант.
Гюнвальд Ларссон бросил на него строгий взгляд и сказал:
— Давайте поживее. И помните, что ложь не становится правдой от того, что ее повторяют.
— Ну, ладно, — решился Кристианссон, — мы поехали по тому адресу, Рингвеген, 37, в Сундбюберге, там действительно стояла пожарная машина, но пожара не было, в общем, ничего не было.
— За исключением ложного вызова, о котором вы просто-напросто не доложили. Из-за вашей лени и тупости. Я прав?
— Да, — промямлил Кристианссон.
— Мы тогда очень устали, — пытаясь разжалобить Ларссона, сказал Квант.
— От чего?
— От долгого и напряженного дежурства.
— Неужели? — поинтересовался Гюнвальд Ларссон. — Сколько человек вы задержали за время вашего патрулирования?
— Ни одного, — ответил Кристианссон.
Возможно, это не так уж и хорошо, зато правдоподобно, подумал Гюнвальд Ларссон.
— Была отвратительная погода, — сказал Квант. — Плохая видимость.
— У нас заканчивалось дежурство, — попытался оправдаться Кристианссон.
— Сив была серьезно больна, — сказал Квант. — Это моя жена, — добавил он как бы для справки.
— И к тому же там ничего не было, — повторил Кристианссон.
— Да, конечно, — медленно сказал Гюнвальд Ларссон. — Там ничего не было. Ничего, кроме ключевого доказательства в деле о тройном убийстве.
Потом он заорал:
— Вон отсюда! Убирайтесь!
Кристианссон и Квант выбежали из кабинета. Теперь они уже мало напоминали живописную скульптурную группу.
— О Боже! — простонал Кристианссон, вытирая пот со лба.
— Послушай, Калле, — сказал Квант, — я предупреждаю тебя в последний раз. Ты не должен ничего видеть и слышать, но уж если что-то увидел или услышал, то, умоляю тебя, докладывай об этом.
— О Боже, — тупо повторил Кристианссон.
В последующие двадцать четыре часа Гюнвальд Ларссон тщательно, шаг за шагом, восстановил всю цепочку событий и ему даже удалось достаточно понятно сформулировать свои мысли на бумаге. Выглядело это следующим образом.
7 марта 1968 года, в 23.10 в доме на Шёльдгатан возник пожар. Официальный адрес дома Рингвеген, 37. В 23.10, в тот же самый день и год неустановленное до сих пор лицо позвонило в пожарную часть Сольны-Сундбюберга и сообщило о пожаре на Рингвеген, 37. Поскольку в Сундбюберге есть улица Рингвеген, пожарные выехали по этому адресу. Одновременно в установленном порядке сообщения о предполагаемом пожаре были переданы в полицию и центральную диспетчерскую Большого Стокгольма для того, чтобы избежать дублирования. Приблизительно в 23.15 патрульный Цакриссон позвонил в центральную диспетчерскую из телефона-автомата на Розенлудсгатан и сообщил о пожаре на Рингвеген, 37, не указав при этом, о каком районе города идет речь. Поскольку дежурный в центральной диспетчерской только что получил сообщение из Сольны-Сундбюберга, он решил, что это тот же самый пожар, и сказал патрульному Цакриссону, что пожарная машина выехала и уже должна быть на месте пожара. (Она действительно уже стояла на Рингвеген, но в Сундбюберге.) В 23.21 патрульный Цакриссон снова позвонил в центральную диспетчерскую, теперь уже по спецтелефону срочного вызова. Так как на этот раз, по его собственным словам, он сказал: «Пожар! Пожар на Шёльдгатан!», ошибки не произошло. В результате пожарные выехали на Рингвеген, 37, в Стокгольме, другими словами, к дому на Шёльдгатан.
Патрульный Цакриссон не звонил в пожарную часть Сольны-Сундбюберга. Это сделал кто-то другой.
Выводы. Пожар возник в результате поджога, совершенного при помощи химического зажигательного устройства с часовым детонатором. Если показания патрульного Цакриссона верны, это устройство было помещено в квартире Мальма самое позднее в 21.00. В этом случае часовой механизм был установлен на три часа. За столь долгое время злоумышленник мог спокойно исчезнуть в любом направлении. Человек, спланировавший пожар (либо подстрекатель[10], если таковой существует), был единственным, кто мог знать, что пожар должен начаться в 23.10. Таким образом, вероятнее всего, именно это лицо позвонило в пожарную часть Сундбюберга.
Вопрос № 1: Почему это лицо позвонило не в ту пожарную часть, в которую следовало звонить?
Вероятный ответ: Потому что это лицо находилось в Сольне-Сундбюберге и плохо знало Стокгольм и его пригороды.
Вопрос № 2: Почему это лицо вообще позвонило в пожарную часть?
Вероятный ответ: Потому что его целью было убийство Мальма и оно не хотело, чтобы остальные десять человек, находящиеся в доме, погибли или получили ранения. По моему мнению, этот аспект является существенным, так как указывает на тщательно спланированный и профессиональный характер преступления.
Гюнвальд Ларссон прочел написанное. Он подумал немного и исправил в слове «сообщения» последнюю букву на «е» и вычеркнул слова «в полицию». Сделал он это так тщательно, что даже экспертиза не смогла бы разобрать первоначальный текст, если бы это понадобилось.
— Гюнвальду удалось кое-что раскопать, — сказал Мартин Бек.
— Да неужели? — скептически заметил Колльберг. — Он что же, переквалифицировался в землекопы?
— Да нет. Он действительно обнаружил нечто очень важное. Это первая настоящая улика.
Колльберг прочел рапорт.
— Браво, Ларссон! — воскликнул он. — Это неподражаемо. Особенно стиль. «Либо подстрекатель, если таковой существует». Блестяще.
— Ты так думаешь? — дружелюбно сказал Гюнвальд Ларссон.
— Какие тут могут быть шутки, — заявил Колльберг. — Все, что нам остается теперь сделать, так это только найти Олафсона и установить, что звонил именно он. Вопрос лишь в том, как это сделать.
— Очень просто, — произнес Гюнвальд Ларссон. — Вызов принимала одна девушка. Думаю, она сумеет узнать его голос. У телефонисток хорошая память на голоса. К сожалению, она сейчас в отпуске и с ней нельзя поговорить. Но через три недели она возвратится.
— А до этого нам всего лишь нужно найти Олафсона, — сказал Колльберг.
— Да, — согласился Рённ.
Этот разговор состоялся в пятницу, двадцать девятого марта.
Прошло два дня. Начался новый месяц. Прошла еще одна неделя. Уже почти две. И по-прежнему никаких следов человека, которого зовут Бертил Олафсон.
XIX
Мальмё — третий по величине город Швеции, и он совсем не похож на Стокгольм. В нем примерно в три раза меньше жителей, и он находится на равнине, в то время как Стокгольм расположен на нескольких островах. Кроме того, Мальмё на 500 километров южнее и его порт связывает страну с континентом. Ритм жизни здесь спокойнее, атмосфера не такая агрессивная, и даже полиция, говорят, настроена дружелюбнее, возможно по потому, что климат здесь мягче. Дожди идут часто, но по-настоящему холодно бывает редко, и задолго до того, как начинает таять снег в окрестностях Стокгольма, волны Эресунна с журчанием накатываются на пологие песчаные берега и глинистые плато.