— Да, я знаю, какой район вы имеете в виду.
— Мы молча шли по тротуару. Улица была пустынной, если не считать двух пожилых людей, которые остановились у одного из подъездов. Я решил, что они живут в этом доме и собираются войти в подъезд. Мужчине было лет под семьдесят, женщине примерно столько же. Оба были отлично одеты — типичные представители высшей буржуазии старой школы. На мужчине было черное пальто, серая фетровая шляпа и галоши, в руке он держал зонтик с серебряной ручкой. Конечно, я не запомнил бы всех этих деталей, если бы не то, что произошло через несколько секунд.
Он замолчал и покачал головой.
— Я до сих пор этого не понимаю, — сказал он наконец. — Непостижимо!
— Ближе к делу, — напомнил Йенсен.
— Как только мы с ними поравнялись, мужчина прошипел: "Подонки вонючие!" Мой товарищ, который был ближе всех к нему, не сразу понял, а может, просто не поверил своим ушам. Он остановился и сказал очень вежливо: "Извините?" Тогда мужчина посмотрел на него и громко, отчетливо произнес: "Проклятый сброд! Как только вы осмеливаетесь здесь показываться!" Мой товарищ попрежнему ответил вежливо: "А разве мы с вами знакомы?"
Тогда старик схватил его за пиджак и крикнул: "Еще не хватало, чтобы я знался с проклятыми социалистами!" Тут старуха — а я уже сказал, что она была весьма дряхлой, — завопила на всю улицу и начала вырывать у моего друга свернутый флаг. Казалось, оба они обезумели. Старухе удалось вырвать флаг, она бросила его на землю и принялась топтать ногами. Затем размахнулась и с криком "Красная потаскушка!" изо всех сил ударила жену моего друга сумочкой по голове. Старик тут же поднял свой зонтик, взял его наперевес, как ружье, и изо всех сил начал тыкать моего друга в грудь. Тот упал на колени, тогда старуха схватила его за волосы и все норовила пнуть в лицо. И все время оба не переставая ругались и плевали на нас.
Взглянув на Йенсена, мужчина нервно потер подбородок.
— Я буквально остолбенел. Ведь это пожилые люди, мы не могли ответить им тем же. Наконец, жена моего товарища оттолкнула их, отняла флаг и мы пошли прочь. Старик вдогонку нам продолжал кричать.
— Вы не помните, что именно?
— "Всех вас надо прикончить!"
На мгновение наступила тишина. Затем больной продолжал:
— Тогда я ничего не понял, да и сейчас не могу понять, что случилось. Но после этого произошло множество других столь же необъяснимых случаев. Нам все-таки удалось выяснить, кто были эти люди. Оказалось, ушедший на пенсию директор банка и его жена. Оба из аристократической семьи. Разумеется, он был реакционером до мозга костей, но всегда отличался выдержанностью и был очень воспитанным человеком. Во всяком случае, так говорили.
— Когда состоялась следующая демонстрация?
— Ровно через неделю. На сей раз она была очень оживленной. Опять собралось много народу, больше, чем в прошлый раз. Они кричали, пытались нарушить ход демонстрации. Полиции пришлось вызвать подкрепление. Несколько человек на автомобилях врезались прямо в ряды демонстрантов. Человек десять участников демонстрации было ранено, а одного малыша лягнула полицейская лошадь. Все-таки мы довели демонстрацию до конца и закончили ее митингом. Мы по-прежнему считали, что эти события следует рассматривать как положительное явление. И поэтому решили чаще организовывать демонстрации, выбирая различные дни недели, чтобы сбить с толку противников. Пресса и телевидение также подняли кампанию против нас. Но прошло несколько дней, и все как по уговору снова перестали нас замечать. Даже в хронике не писали ни единого слова. Газеты снова сплетничали о жизни кинозвезд и других знаменитостей. И это в то время, когда рушилось все общество!
— Почему вы так считаете?
— А разве все происходившее не говорило об этом?
Йенсен не ответил.
— К тому же выявилось еще одно тревожное обстоятельство.
— Какое?
— Среди членов нашего союза было много врачей и студентов-медиков. В начале сентября они исчезли, и никто их больше не видел. Кстати, один из них привез меня сюда. Это полицейский врач вашего участка. Когда мы начинали расспрашивать о них, то неизменно получали один и тот же ответ: "Они уехали для участия в медицинском конгрессе". Жене моего товарища, которая работала в Министерстве юстиции, удалось выяснить, что их арестовали. Но мы не знали, верить этому или нет.
Йенсен промолчал.
— Очевидно, так оно и было, потому что исчезли почти все врачи, сочувствовавшие социалистическим идеям.
Затем прошел слух, что они были арестованы по приказу тайной полиции.
— У нас нет тайной полиции, — сказал Йенсен.
— Лжете! — последовал категорический ответ. — Я точно знаю, что тайная полиция существует. Во всяком случае, существовала. Женщина, которая работала в министерстве, сумела это узнать. Она подчинялась непосредственно министру юстиции. По-видимому, ее основной задачей было составлять списки людей, чьи политические взгляды не устраивали руководящую верхушку.
Йенсен закусил губу. Затем спросил:
— Что вам известно о выражении "Стальной прыжок"?
— "Стальной прыжок"?
— Да.
— Никогда о нем не слышал.
Больной поморщился и сказал:
— Снова начинают болеть ноги.
— Хотите таблетку?
— Да.
— Ответьте мне только на последний вопрос. Как прошла следующая демонстрация?
— Настоящая свалка. Хаос. Потасовки. Множество полицейских, но они ничего не делали для нашей защиты. На нас сыпался град камней и пустых бутылок. Было много раненых как с одной, так и с другой стороны. К счастью, на этот раз с нами не было детей. Фашисты — так мы начали их называть — совсем обезумели. Это было 10 октября, за три недели до катастрофы.
Он откинул голову и сжал губы.
— Но не только фашисты начали сходить с ума. Другие тоже вели себя очень странно. Жена моего товарища, например… Можно таблетку?
— Сейчас. Скажите только, что случилось с женой вашего товарища?
— Потом расскажу. Потом. Бога ради, дайте таблетку!
Йенсен отложил в сторону записную книжку. Взял пробирку, вытряхнул из нее белую таблетку и подсунул ладонь под затылок больного.
20
21
— Мы молча шли по тротуару. Улица была пустынной, если не считать двух пожилых людей, которые остановились у одного из подъездов. Я решил, что они живут в этом доме и собираются войти в подъезд. Мужчине было лет под семьдесят, женщине примерно столько же. Оба были отлично одеты — типичные представители высшей буржуазии старой школы. На мужчине было черное пальто, серая фетровая шляпа и галоши, в руке он держал зонтик с серебряной ручкой. Конечно, я не запомнил бы всех этих деталей, если бы не то, что произошло через несколько секунд.
Он замолчал и покачал головой.
— Я до сих пор этого не понимаю, — сказал он наконец. — Непостижимо!
— Ближе к делу, — напомнил Йенсен.
— Как только мы с ними поравнялись, мужчина прошипел: "Подонки вонючие!" Мой товарищ, который был ближе всех к нему, не сразу понял, а может, просто не поверил своим ушам. Он остановился и сказал очень вежливо: "Извините?" Тогда мужчина посмотрел на него и громко, отчетливо произнес: "Проклятый сброд! Как только вы осмеливаетесь здесь показываться!" Мой товарищ попрежнему ответил вежливо: "А разве мы с вами знакомы?"
Тогда старик схватил его за пиджак и крикнул: "Еще не хватало, чтобы я знался с проклятыми социалистами!" Тут старуха — а я уже сказал, что она была весьма дряхлой, — завопила на всю улицу и начала вырывать у моего друга свернутый флаг. Казалось, оба они обезумели. Старухе удалось вырвать флаг, она бросила его на землю и принялась топтать ногами. Затем размахнулась и с криком "Красная потаскушка!" изо всех сил ударила жену моего друга сумочкой по голове. Старик тут же поднял свой зонтик, взял его наперевес, как ружье, и изо всех сил начал тыкать моего друга в грудь. Тот упал на колени, тогда старуха схватила его за волосы и все норовила пнуть в лицо. И все время оба не переставая ругались и плевали на нас.
Взглянув на Йенсена, мужчина нервно потер подбородок.
— Я буквально остолбенел. Ведь это пожилые люди, мы не могли ответить им тем же. Наконец, жена моего товарища оттолкнула их, отняла флаг и мы пошли прочь. Старик вдогонку нам продолжал кричать.
— Вы не помните, что именно?
— "Всех вас надо прикончить!"
На мгновение наступила тишина. Затем больной продолжал:
— Тогда я ничего не понял, да и сейчас не могу понять, что случилось. Но после этого произошло множество других столь же необъяснимых случаев. Нам все-таки удалось выяснить, кто были эти люди. Оказалось, ушедший на пенсию директор банка и его жена. Оба из аристократической семьи. Разумеется, он был реакционером до мозга костей, но всегда отличался выдержанностью и был очень воспитанным человеком. Во всяком случае, так говорили.
— Когда состоялась следующая демонстрация?
— Ровно через неделю. На сей раз она была очень оживленной. Опять собралось много народу, больше, чем в прошлый раз. Они кричали, пытались нарушить ход демонстрации. Полиции пришлось вызвать подкрепление. Несколько человек на автомобилях врезались прямо в ряды демонстрантов. Человек десять участников демонстрации было ранено, а одного малыша лягнула полицейская лошадь. Все-таки мы довели демонстрацию до конца и закончили ее митингом. Мы по-прежнему считали, что эти события следует рассматривать как положительное явление. И поэтому решили чаще организовывать демонстрации, выбирая различные дни недели, чтобы сбить с толку противников. Пресса и телевидение также подняли кампанию против нас. Но прошло несколько дней, и все как по уговору снова перестали нас замечать. Даже в хронике не писали ни единого слова. Газеты снова сплетничали о жизни кинозвезд и других знаменитостей. И это в то время, когда рушилось все общество!
— Почему вы так считаете?
— А разве все происходившее не говорило об этом?
Йенсен не ответил.
— К тому же выявилось еще одно тревожное обстоятельство.
— Какое?
— Среди членов нашего союза было много врачей и студентов-медиков. В начале сентября они исчезли, и никто их больше не видел. Кстати, один из них привез меня сюда. Это полицейский врач вашего участка. Когда мы начинали расспрашивать о них, то неизменно получали один и тот же ответ: "Они уехали для участия в медицинском конгрессе". Жене моего товарища, которая работала в Министерстве юстиции, удалось выяснить, что их арестовали. Но мы не знали, верить этому или нет.
Йенсен промолчал.
— Очевидно, так оно и было, потому что исчезли почти все врачи, сочувствовавшие социалистическим идеям.
Затем прошел слух, что они были арестованы по приказу тайной полиции.
— У нас нет тайной полиции, — сказал Йенсен.
— Лжете! — последовал категорический ответ. — Я точно знаю, что тайная полиция существует. Во всяком случае, существовала. Женщина, которая работала в министерстве, сумела это узнать. Она подчинялась непосредственно министру юстиции. По-видимому, ее основной задачей было составлять списки людей, чьи политические взгляды не устраивали руководящую верхушку.
Йенсен закусил губу. Затем спросил:
— Что вам известно о выражении "Стальной прыжок"?
— "Стальной прыжок"?
— Да.
— Никогда о нем не слышал.
Больной поморщился и сказал:
— Снова начинают болеть ноги.
— Хотите таблетку?
— Да.
— Ответьте мне только на последний вопрос. Как прошла следующая демонстрация?
— Настоящая свалка. Хаос. Потасовки. Множество полицейских, но они ничего не делали для нашей защиты. На нас сыпался град камней и пустых бутылок. Было много раненых как с одной, так и с другой стороны. К счастью, на этот раз с нами не было детей. Фашисты — так мы начали их называть — совсем обезумели. Это было 10 октября, за три недели до катастрофы.
Он откинул голову и сжал губы.
— Но не только фашисты начали сходить с ума. Другие тоже вели себя очень странно. Жена моего товарища, например… Можно таблетку?
— Сейчас. Скажите только, что случилось с женой вашего товарища?
— Потом расскажу. Потом. Бога ради, дайте таблетку!
Йенсен отложил в сторону записную книжку. Взял пробирку, вытряхнул из нее белую таблетку и подсунул ладонь под затылок больного.
20
Когда он заснул, Йенсен пошел к себе в кабинет. Открыл сейф, в котором обычно хранились приказы и инструкции, прибывшие в участок извне, например из Центрального полицейского управления. Он снова вернулся к тому дню, когда передал участок заместителю, и достал красную папку со списком сорока трех врачей, подлежавших аресту. Быстро просмотрел ряды папок за последние три месяца, отобрал с десяток и положил их на стол. Затем сел в кресло и начал внимательно изучать отобранные документы. Все папки были красного цвета, и на каждой стоял шифр "Стальной прыжок". В двух находились списки людей, подлежавших аресту, в остальных — инструкции касательно демонстраций. В первом списке Йенсен насчитал сто двадцать пять фамилий, во втором — четыреста шестьдесят. Против некоторых имен стояли галочки — очевидно, этих людей удалось задержать. Около других стояли пометки «скрылся» или "местонахождение неизвестно", многие же просто были под вопросом. Пометки, судя по всему, делались в спешке. Йенсен установил, что полиции шестнадцатого участка удалось арестовать не более одной пятой лиц, подлежавших аресту, причем в основном из первого списка.
Как и в случае приказа об аресте сорока трех врачей, последующие приказы не имели ни подписи, ни исходящего номера, и все же после тщательного изучения Йенсен установил, что на них стояла печать Министерства юстиции. На последних двух приказах внизу была сделана приписка:
"Названные лица представляют собой угрозу для безопасности государства. Их следует немедленно задержать, обыскать и арестовать, а затем передать в руки представителей тайной полиции".
Инструкции, касающиеся вмешательства полиции в уличные демонстрации, также были присланы непосредственно из министерства. После того как Йенсен разложил их в хронологическом порядке, ему бросилось в глаза, что характер инструкций на протяжении одного только месяца — октября — сильно изменился. Еще в начале октября распоряжения касались в первую очередь поддержания общественного порядка и регулирования городского транспорта в связи с проведением демонстраций. Однако после 10 октября тон их резко изменился. В них больше ничего не говорилось о защите демонстрантов, а неизменно подчеркивалась необходимость решительно противодействовать выступлениям врагов общества. Еще через несколько дней был издан приказ, обязывающий полицейских носить при себе огнестрельное оружие. Своим новым приказом Министерство юстиции снимало все ограничения о применении оружия полицейскими, ссылаясь на закон о мятежах.
Списки людей, подлежащих аресту, прибыли в шестнадцатый участок почти одновременно — 24 и 26 октября. Только одна папка красного цвета получена позже. Ее текст показался Йенсену особенно загадочным.
"Ввиду готовящегося выступления врагов общества в субботу 2 ноября обычные полицейские силы, ответственные за поддержание общественного порядка, будут усилены специальными воинскими подразделениями. Детальные распоряжения последуют позднее".
На этом приказе, датированном 31 октября, также стояла печать Министерства юстиции. Судя по записям в дневнике, почти все члены правительства и руководство полицейского корпуса накануне выехали за границу.
На основании просмотренных документов Йенсен не мог установить, какой отдел Министерства юстиции издавал приказы, но на каждом из них стояли одни и те же слова — "Стальной прыжок". Очевидно, это кодовое название имело какое-то отношение к полиции.
Комиссар Йенсен перечитал записи своего заместителя и сравнил их с собственными пометками в записной книжке. Да, кое-какие основные тенденции прослеживались достаточно четко.
С 21 сентября начались политические беспорядки. В течение октября они нарастали и достигли кульминации 2 ноября. После этого порядок был восстановлен, и все успокоилось.
Но через одиннадцать дней вспыхнула эпидемия. И хотя на борьбу с ней были брошены все силы, она достигла такого размаха, что еще через две недели власти полностью утратили контроль над положением в стране.
Никаких прямых доказательств связи между этими событиями нет.
Прошло еще несколько дней, и органы здравоохранения заявили, что распространение эпидемии остановлено. Вместе с тем чрезвычайное положение в стране было усилено и все контакты с внешним миром прерваны. Полицейский корпус и военные власти исчезли со сцены.
Казалось, между этими событиями не было логической связи.
Йенсен перевернул листок в записной книжке и прочитал свою последнюю запись: "Что случилось с женой линотиписта?" Ниже он написал еще два вопроса: "Что произошло 2 ноября? Что означает "Стальной прыжок"?
Затем выдвинул ящик письменного стола, достал портативный магнитофон и отправился в соседнюю комнату.
Больной уже проснулся и шарил рукой вокруг себя. Очевидно, искал стакан с водой.
Как и в случае приказа об аресте сорока трех врачей, последующие приказы не имели ни подписи, ни исходящего номера, и все же после тщательного изучения Йенсен установил, что на них стояла печать Министерства юстиции. На последних двух приказах внизу была сделана приписка:
"Названные лица представляют собой угрозу для безопасности государства. Их следует немедленно задержать, обыскать и арестовать, а затем передать в руки представителей тайной полиции".
Инструкции, касающиеся вмешательства полиции в уличные демонстрации, также были присланы непосредственно из министерства. После того как Йенсен разложил их в хронологическом порядке, ему бросилось в глаза, что характер инструкций на протяжении одного только месяца — октября — сильно изменился. Еще в начале октября распоряжения касались в первую очередь поддержания общественного порядка и регулирования городского транспорта в связи с проведением демонстраций. Однако после 10 октября тон их резко изменился. В них больше ничего не говорилось о защите демонстрантов, а неизменно подчеркивалась необходимость решительно противодействовать выступлениям врагов общества. Еще через несколько дней был издан приказ, обязывающий полицейских носить при себе огнестрельное оружие. Своим новым приказом Министерство юстиции снимало все ограничения о применении оружия полицейскими, ссылаясь на закон о мятежах.
Списки людей, подлежащих аресту, прибыли в шестнадцатый участок почти одновременно — 24 и 26 октября. Только одна папка красного цвета получена позже. Ее текст показался Йенсену особенно загадочным.
"Ввиду готовящегося выступления врагов общества в субботу 2 ноября обычные полицейские силы, ответственные за поддержание общественного порядка, будут усилены специальными воинскими подразделениями. Детальные распоряжения последуют позднее".
На этом приказе, датированном 31 октября, также стояла печать Министерства юстиции. Судя по записям в дневнике, почти все члены правительства и руководство полицейского корпуса накануне выехали за границу.
На основании просмотренных документов Йенсен не мог установить, какой отдел Министерства юстиции издавал приказы, но на каждом из них стояли одни и те же слова — "Стальной прыжок". Очевидно, это кодовое название имело какое-то отношение к полиции.
Комиссар Йенсен перечитал записи своего заместителя и сравнил их с собственными пометками в записной книжке. Да, кое-какие основные тенденции прослеживались достаточно четко.
С 21 сентября начались политические беспорядки. В течение октября они нарастали и достигли кульминации 2 ноября. После этого порядок был восстановлен, и все успокоилось.
Но через одиннадцать дней вспыхнула эпидемия. И хотя на борьбу с ней были брошены все силы, она достигла такого размаха, что еще через две недели власти полностью утратили контроль над положением в стране.
Никаких прямых доказательств связи между этими событиями нет.
Прошло еще несколько дней, и органы здравоохранения заявили, что распространение эпидемии остановлено. Вместе с тем чрезвычайное положение в стране было усилено и все контакты с внешним миром прерваны. Полицейский корпус и военные власти исчезли со сцены.
Казалось, между этими событиями не было логической связи.
Йенсен перевернул листок в записной книжке и прочитал свою последнюю запись: "Что случилось с женой линотиписта?" Ниже он написал еще два вопроса: "Что произошло 2 ноября? Что означает "Стальной прыжок"?
Затем выдвинул ящик письменного стола, достал портативный магнитофон и отправился в соседнюю комнату.
Больной уже проснулся и шарил рукой вокруг себя. Очевидно, искал стакан с водой.
21
— Вы оказались правы, — сказал Йенсен. — Видимо, в стране действительно существовала тайная полиция — она подчинялась непосредственно министру юстиции. Я этого не знал.
Человек на диване засмеялся.
— Великолепно! — воскликнул он. — У нас настолько тайная полиция, что даже полиция не подозревает о ее существовании. Может, и те, кто в ней состоял, тоже не знали, что работают в тайной полиции?
— Маловероятно.
— Пожалуй. Благодаря связям в Министерстве юстиции нам удалось выяснить, при каких обстоятельствах была создана тайная полиция. Хотите послушать?
— Не стоит. Лучше ответьте на два вопроса.
— А все-таки я расскажу. Как вы, вероятно, помните, несколько лет назад служба безопасности была распущена. Она настолько себя скомпрометировала как внутри страны, так и за ее пределами, что власти сочли за благо ее распустить. Служащих уволили — кого совсем, кого в отставку, а секретные архивы сожгли. Официально задача шпионажа была возложена на военное министерство.
Йенсен нетерпеливо забарабанил пальцами по блокноту. А больной продолжал:
— Правда, военные тоже сумели натворить массу глупостей. Так, например, они посылали самолеты на небольшой высоте, пытались разведать дислокацию кораблей в портах соседних стран, пытались засылать туда шпионов. Нужно ли говорить, что самолеты тут же сбивали, а шпионов арестовывали еще до того, как они успевали спросить дорогу до ближайшей ракетной базы. То, что реакционная военная верхушка ведет себя подобно последним идиотам, скорее правило, чем исключение. К тому же всегда можно попытаться выдать черное за белое или выразить недоумение — не правда ли, обычно так и делают, если только представляется возможность? А кроме того, сами военные давно уже продали все свои секреты другим странам. Так что не это беспокоило власти. Больше всего их волновал вопрос: кто будет шпионить за населением?
Йенсен бесстрастно смотрел в окно. Снег прекратился, снова пошел мелкий дождь.
— И тогда необходимость решили выдать за благородный поступок — всеми презираемую службу безопасности упразднили, а составленные с таким трудом секретные документы — сожгли. Но перед тем как сжечь архивы, а помещения, в которых они хранились, переоборудовать в залы для пинг-понга, все списки аккуратнейшим образом сфотографировали и отослали в Министерство юстиции, где они были поручены заботам мелких чиновников. Видите, как все просто!
— Что странного вы заметили в поведении жены вашего друга? — прервал Йенсен его тираду.
Выражение лица больного изменилось. Кинув на Йенсена взгляд, полный боли, он коротко бросил:
— Она умерла.
— Именно это вы имели в виду?
— Нет. Я упомянул о ней в качестве примера. Люди будто взбесились. И это относится не только к тем, кто бросал в нас камнями и бутылками, давил машинами детские коляски или в истерике нападал на нас, как директор банка и его выжившая из ума жена, но и к тем, кого мы знали и с кем были связаны по работе или союзу. Жена моего друга… она внезапно стала вести себя очень странно.
— То есть?
— Чтобы вам стало понятнее, я попытаюсь рассказать о ней подробнее. Я знал ее и ее мужа очень хорошо, почти так же, как самого себя.
Он наморщил лоб.
— Это была спокойная разумная женщина. Разве только излишне застенчивая, но это, видимо, объяснялось тем, что ее характеру совершенно не свойственна импульсивность. Она всегда долго взвешивала, прежде чем решалась на какой-нибудь поступок, и это ее качество очень всем нам помогало. Благодаря своей выдержке и хладнокровию она сумела удержаться в Министерстве юстиции. Ей казалось, что когда-нибудь нам это пригодится.
— Я попросил бы вас ближе к делу.
— Если вы не узнаете всех сопутствующих обстоятельств, вам трудно будет понять суть происшедшего.
— Продолжайте.
— Как и на всех нас, окружающая среда наложила на нее неизгладимый отпечаток.
— Что вы имеете в виду?
— Духовную сторону жизни. Это вообще характерно для нашего общества, а в отношении человека, с детства лишенного непосредственности и эмоций, результат усугубляется.
— Не совсем уловил вашу мысль.
— Я говорю о полном отсутствии чувственности. У людей атрофировано половое влечение. Чем иным, по-вашему, объясняется столь низкая рождаемость в стране?
— Но ведь ваша приятельница была замужем.
— Исключительно из практических соображений.
Йенсен промолчал.
— Да, она принадлежала к числу именно таких людей.
Но где-то в сентябре или начале октября мы заметили, что ее характер изменился.
— В чем это сказывалось?
— Она стала более вспыльчивой, раздражительной. Казалось, что-то ее беспокоит.
— И это все?
— Нет. Как-то мы трое работали в помещении союза. Я хорошо помню, что это было после столкновений 10 октября, так как мы обсуждали события дня. Нам казалось, что сейчас следует воздержаться от демонстраций.
— Почему?
— Да потому, что при этом люди подвергались опасности. Многие получили ранения. Большинство же вообще было напугано дикими сценами и пассивностью полиции. И действительно, после этого состоялась всего одна демонстрация.
Он замолчал, посмотрел глубоко запавшими глазами на Йенсена и тихо добавил:
— 2 ноября.
— К этому мы еще вернемся. Вы не досказали, что произошло в тот вечер.
— Мой друг приводил в порядок плакаты и лозунги, порванные во время стычек, а я с его женой работал на ротаторе. У нас кончилась бумага, и он отправился в ближайший писчебумажный магазин. Мы знали, что это займет у него минут двадцать. Как только он ушел, его жена вышла в другую комнату. Я не обратил на это внимания. Буквально через минуту она вернулась и встала рядом со мной. Я по-прежнему не обращал на нее внимания. Тогда она взяла меня за руку, и я увидел, что она совершенно обнажена.
— Вот как!
— Она пристально смотрела на меня, я тоже не мог оторвать от нее глаз. Вдруг она сказала: "Иди ко мне. Быстро!" Она хотела, чтобы я лег с ней.
— Очевидно. И это все?
— Что вам еще надо знать?
— Ну хотя бы, как она при этом выглядела?
— У нее был странный взгляд. В остальном же я не заметил ничего необычного. Мне и раньше приходилось видеть ее обнаженной. Разумеется, при других обстоятельствах.
— При каких же?
— В бане, например. Или во время купания. А как-то мы жили вместе в одной комнате в летнем лагере. Там не особенно стеснялись друг друга. Она была миловидной женщиной с маленькими округлыми грудями и очень широкими бедрами. Да, вы правы, я действительно заметил одно необычное обстоятельство: она стояла в непристойной позе, с широко раздвинутыми ногами.
— И как вы поступили?
— Сказал, чтобы она немедленно оделась, естественно. Но мне пришлось повторить несколько раз, только тогда она согласилась надеть блузку. Мне это осточертело, и я ушел домой, не дожидаясь возвращения мужа.
— Это все?
— А что еще нужно? Для меня этого было вполне достаточно. Такое необычное поведение!
— Может быть, оно вовсе не такое необычное, как вам кажется.
— Что вы хотите этим сказать?
Йенсен промолчал, а немного погодя спросил:
— Скажите, что было потом?
— С ней?
— Нет, я хотел бы знать общую обстановку.
— С каждым днем положение ухудшалось. Люди, казалось, выходили из себя по малейшему поводу. После того как мы отменили демонстрации, они стали нападать на посольства социалистических стран. Группа хулиганов разгромила и подожгла одно из посольств. Полицейские не вмешивались, хотя и были вооружены. За каких-нибудь несколько дней около десяти посольств и консульств были закрыты, а их персонал покинул страну.
— Какую позицию вы занимали?
— Мы выжидали. Затем совершенно неожиданно появилось сообщение о том, что выборы откладываются на неопределенный срок. Это произошло 21 октября, когда до дня выборов оставалось меньше недели.
— Как об этом стало известно?
— Сообщение было опубликовано в газетах, передавалось по радио и телевидению. Выступил один из членов правительства. Кажется, министр просвещения. Он очень скупо заявил, что выборы откладываются, так как в стране необходимо восстановить закон и порядок. Он призвал народ к спокойствию. И еще… После его выступления…
— Продолжайте, я вас слушаю.
— …после его выступления социалистов вдруг оставили в покое. Пресса и радио больше не писали и не говорили о нас ни слова. Как будто все кончилось. На самом же деле все только начиналось.
— Что произошло 2 ноября?
— Нечто чудовищное!
Охваченный тяжкими воспоминаниями, рассказчик внезапно закрыл глаза руками. После нескольких минут молчания он снова заговорил:
— Сообщение о том, что выборы откладываются, было опубликовано в понедельник. А уже в субботу полиция неожиданно начала массовые аресты. Многие лица, члены социалистических союзов, а также сочувствующие были схвачены, и с тех пор о них нет вестей. Правда, некоторые успели скрыться. Через два дня — новая волна арестов. На этот раз мы были готовы, и полиции удалось арестовать только немногих. Большинство же покинуло город. Мы трое остались. В подвале, рядом с помещением союза, была комната, о которой почти никто не знал. Мы могли бы жить там, даже если бы полиция разгромила наш клуб. На следующий день события приняли совершенно неожиданный оборот. По радио и телевидению вновь выступил министр просвещения. Он заявил, что за последние дни были совершены серьезные ошибки. По его словам, полиция вышла за рамки законности, а народ неправильно понял создавшееся положение.
— Он говорил о чем-нибудь еще?
— Он сказал, что произведенные аресты незаконны, и поэтому все арестованные по политическим причинам будут немедленно освобождены. И хотя лично он великолепно понимает, что действия полиции и общественности были продиктованы исключительно чувством справедливого негодования, избранные ими методы достойны осуждения.
— Дальше, прошу вас.
— Нам это выступление показалось подозрительным, но, как ни странно, все задержанные полицией, в тот же день были освобождены. Они рассказали, что их затолкали в огромное подземелье в здании Центрального налогового управления. Полиция и охрана обращались с ними как звери, а затем внезапно всех выпустили на свободу.
Он по-прежнему не отнимал рук от лица. Голос его звучал глухо, невыразительно.
— Через день появились новые правительственные сообщения. В них говорилось, что в стране с демократической системой правления каждый гражданин имеет право открыто выражать свои политические взгляды, не опасаясь репрессий; что выборы состоятся через две недели; что правительство "всеобщего взаимопонимания" приглашает всех социалистов принять участие в массовом митинге в субботу на той же неделе, то есть 2 ноября; что этот митинг явится заключительным этапом предвыборной кампании. В город будут вызваны воинские части, которые вместе с полицией будут отвечать за поддержание порядка. Гарантировалась полная физическая неприкосновенность всех участников.
Одновременно все социалистические и левые радикальные союзы получили письменные приглашения принять участие в митинге, который состоится на центральном городском стадионе. На митинге выступят представители правительства и всех заинтересованных общественных групп и организаций. Там же будет проведена широкая политическая дискуссия. Социалисты — участники митинга пройдут к стадиону по бульвару. Полиция и войска закроют бульвар для городского транспорта.
Йенсену послышалось, что с улицы доносятся какие-то звуки. Он попытался прервать рассказчика, но тот, казалось, этого не заметил.
— Уже в четверг к вечеру в город начали прибывать танки и вертолеты. Почти все социалистические союзы и организации решили участвовать в политической дискуссии. И мы усиленно готовились к митингу. Многие товарищи приехали из других городов. Пятница прошла спокойно. В ночь на субботу мы спали всего несколько часов в помещении союза — я, мой товарищ, его жена и еще несколько человек. Женщине становилось все хуже, она теряла над собой власть. Едва я заснул, как проснулся от того, что она…
Йенсен прислушался. Теперь до него уже отчетливо донесся шум приближающейся машины. Она еще не въехала во двор, как он понял, что это джип. Но рассказчик, видимо, был глух ко всему.
— Впрочем, это не имеет значения. Люди собрались к десяти утра и двинулись по бульвару точно в назначенное властями время, в одиннадцать часов. На этот раз демонстрация была мощная, участников раз в десять больше, чем обычно, — ведь впервые все левые организации выступили совместно. Вдоль всего пути на тротуарах стояли люди, но никто не кричал и не оскорблял нас. Между демонстрантами и зрителями выстроилась цепь солдат и полицейских. На улицах совсем не было транспорта, только полицейские машины и танки. Демонстрация медленно двигалась вперед. Кто-то запел. Песня нарушила тишину пасмурного дождливого дня. И внезапно, когда мы прошли полпути, они бросились на нас.
— Кто?
— Все. Солдаты, полицейские, люди, стоявшие на улице. Они открыли стрельбу и вопили как дикие звери. Сначала трудно было что-нибудь понять. Мне показалось, что стреляют в воздух, чтобы разогнать демонстрантов. Но вскоре я увидел, что стреляют не в воздух, а в нас, что нас расстреливают! Правительство заманило нас в гигантскую мышеловку. Вокруг падали и умирали люди. Дети гибли под ногами бегущих. Те, кто пытался вырваться из окружения, скользили в лужах крови и попадали под копыта лошадей. Это была бойня, страшная, чудовищная бойня!
Мы старались держаться вместе. Каким-то чудом нам удалось найти брешь в рядах полиции и мы проскользнули в переулок. Сзади раздавались стрельба и крики о помощи. Я оглянулся и увидел, что над крышами домов летит вертолет. Сидящие в нем люди обстреливали демонстрантов из пулемета. Мы прятались под виадуком, пока не стемнело, а затем прокрались к себе в убежище. Беспрерывно ревели сирены полицейских и санитарных машин, проносящихся по улицам. Мы остались в убежище. Это была единственная возможность уцелеть.
Человек на диване засмеялся.
— Великолепно! — воскликнул он. — У нас настолько тайная полиция, что даже полиция не подозревает о ее существовании. Может, и те, кто в ней состоял, тоже не знали, что работают в тайной полиции?
— Маловероятно.
— Пожалуй. Благодаря связям в Министерстве юстиции нам удалось выяснить, при каких обстоятельствах была создана тайная полиция. Хотите послушать?
— Не стоит. Лучше ответьте на два вопроса.
— А все-таки я расскажу. Как вы, вероятно, помните, несколько лет назад служба безопасности была распущена. Она настолько себя скомпрометировала как внутри страны, так и за ее пределами, что власти сочли за благо ее распустить. Служащих уволили — кого совсем, кого в отставку, а секретные архивы сожгли. Официально задача шпионажа была возложена на военное министерство.
Йенсен нетерпеливо забарабанил пальцами по блокноту. А больной продолжал:
— Правда, военные тоже сумели натворить массу глупостей. Так, например, они посылали самолеты на небольшой высоте, пытались разведать дислокацию кораблей в портах соседних стран, пытались засылать туда шпионов. Нужно ли говорить, что самолеты тут же сбивали, а шпионов арестовывали еще до того, как они успевали спросить дорогу до ближайшей ракетной базы. То, что реакционная военная верхушка ведет себя подобно последним идиотам, скорее правило, чем исключение. К тому же всегда можно попытаться выдать черное за белое или выразить недоумение — не правда ли, обычно так и делают, если только представляется возможность? А кроме того, сами военные давно уже продали все свои секреты другим странам. Так что не это беспокоило власти. Больше всего их волновал вопрос: кто будет шпионить за населением?
Йенсен бесстрастно смотрел в окно. Снег прекратился, снова пошел мелкий дождь.
— И тогда необходимость решили выдать за благородный поступок — всеми презираемую службу безопасности упразднили, а составленные с таким трудом секретные документы — сожгли. Но перед тем как сжечь архивы, а помещения, в которых они хранились, переоборудовать в залы для пинг-понга, все списки аккуратнейшим образом сфотографировали и отослали в Министерство юстиции, где они были поручены заботам мелких чиновников. Видите, как все просто!
— Что странного вы заметили в поведении жены вашего друга? — прервал Йенсен его тираду.
Выражение лица больного изменилось. Кинув на Йенсена взгляд, полный боли, он коротко бросил:
— Она умерла.
— Именно это вы имели в виду?
— Нет. Я упомянул о ней в качестве примера. Люди будто взбесились. И это относится не только к тем, кто бросал в нас камнями и бутылками, давил машинами детские коляски или в истерике нападал на нас, как директор банка и его выжившая из ума жена, но и к тем, кого мы знали и с кем были связаны по работе или союзу. Жена моего друга… она внезапно стала вести себя очень странно.
— То есть?
— Чтобы вам стало понятнее, я попытаюсь рассказать о ней подробнее. Я знал ее и ее мужа очень хорошо, почти так же, как самого себя.
Он наморщил лоб.
— Это была спокойная разумная женщина. Разве только излишне застенчивая, но это, видимо, объяснялось тем, что ее характеру совершенно не свойственна импульсивность. Она всегда долго взвешивала, прежде чем решалась на какой-нибудь поступок, и это ее качество очень всем нам помогало. Благодаря своей выдержке и хладнокровию она сумела удержаться в Министерстве юстиции. Ей казалось, что когда-нибудь нам это пригодится.
— Я попросил бы вас ближе к делу.
— Если вы не узнаете всех сопутствующих обстоятельств, вам трудно будет понять суть происшедшего.
— Продолжайте.
— Как и на всех нас, окружающая среда наложила на нее неизгладимый отпечаток.
— Что вы имеете в виду?
— Духовную сторону жизни. Это вообще характерно для нашего общества, а в отношении человека, с детства лишенного непосредственности и эмоций, результат усугубляется.
— Не совсем уловил вашу мысль.
— Я говорю о полном отсутствии чувственности. У людей атрофировано половое влечение. Чем иным, по-вашему, объясняется столь низкая рождаемость в стране?
— Но ведь ваша приятельница была замужем.
— Исключительно из практических соображений.
Йенсен промолчал.
— Да, она принадлежала к числу именно таких людей.
Но где-то в сентябре или начале октября мы заметили, что ее характер изменился.
— В чем это сказывалось?
— Она стала более вспыльчивой, раздражительной. Казалось, что-то ее беспокоит.
— И это все?
— Нет. Как-то мы трое работали в помещении союза. Я хорошо помню, что это было после столкновений 10 октября, так как мы обсуждали события дня. Нам казалось, что сейчас следует воздержаться от демонстраций.
— Почему?
— Да потому, что при этом люди подвергались опасности. Многие получили ранения. Большинство же вообще было напугано дикими сценами и пассивностью полиции. И действительно, после этого состоялась всего одна демонстрация.
Он замолчал, посмотрел глубоко запавшими глазами на Йенсена и тихо добавил:
— 2 ноября.
— К этому мы еще вернемся. Вы не досказали, что произошло в тот вечер.
— Мой друг приводил в порядок плакаты и лозунги, порванные во время стычек, а я с его женой работал на ротаторе. У нас кончилась бумага, и он отправился в ближайший писчебумажный магазин. Мы знали, что это займет у него минут двадцать. Как только он ушел, его жена вышла в другую комнату. Я не обратил на это внимания. Буквально через минуту она вернулась и встала рядом со мной. Я по-прежнему не обращал на нее внимания. Тогда она взяла меня за руку, и я увидел, что она совершенно обнажена.
— Вот как!
— Она пристально смотрела на меня, я тоже не мог оторвать от нее глаз. Вдруг она сказала: "Иди ко мне. Быстро!" Она хотела, чтобы я лег с ней.
— Очевидно. И это все?
— Что вам еще надо знать?
— Ну хотя бы, как она при этом выглядела?
— У нее был странный взгляд. В остальном же я не заметил ничего необычного. Мне и раньше приходилось видеть ее обнаженной. Разумеется, при других обстоятельствах.
— При каких же?
— В бане, например. Или во время купания. А как-то мы жили вместе в одной комнате в летнем лагере. Там не особенно стеснялись друг друга. Она была миловидной женщиной с маленькими округлыми грудями и очень широкими бедрами. Да, вы правы, я действительно заметил одно необычное обстоятельство: она стояла в непристойной позе, с широко раздвинутыми ногами.
— И как вы поступили?
— Сказал, чтобы она немедленно оделась, естественно. Но мне пришлось повторить несколько раз, только тогда она согласилась надеть блузку. Мне это осточертело, и я ушел домой, не дожидаясь возвращения мужа.
— Это все?
— А что еще нужно? Для меня этого было вполне достаточно. Такое необычное поведение!
— Может быть, оно вовсе не такое необычное, как вам кажется.
— Что вы хотите этим сказать?
Йенсен промолчал, а немного погодя спросил:
— Скажите, что было потом?
— С ней?
— Нет, я хотел бы знать общую обстановку.
— С каждым днем положение ухудшалось. Люди, казалось, выходили из себя по малейшему поводу. После того как мы отменили демонстрации, они стали нападать на посольства социалистических стран. Группа хулиганов разгромила и подожгла одно из посольств. Полицейские не вмешивались, хотя и были вооружены. За каких-нибудь несколько дней около десяти посольств и консульств были закрыты, а их персонал покинул страну.
— Какую позицию вы занимали?
— Мы выжидали. Затем совершенно неожиданно появилось сообщение о том, что выборы откладываются на неопределенный срок. Это произошло 21 октября, когда до дня выборов оставалось меньше недели.
— Как об этом стало известно?
— Сообщение было опубликовано в газетах, передавалось по радио и телевидению. Выступил один из членов правительства. Кажется, министр просвещения. Он очень скупо заявил, что выборы откладываются, так как в стране необходимо восстановить закон и порядок. Он призвал народ к спокойствию. И еще… После его выступления…
— Продолжайте, я вас слушаю.
— …после его выступления социалистов вдруг оставили в покое. Пресса и радио больше не писали и не говорили о нас ни слова. Как будто все кончилось. На самом же деле все только начиналось.
— Что произошло 2 ноября?
— Нечто чудовищное!
Охваченный тяжкими воспоминаниями, рассказчик внезапно закрыл глаза руками. После нескольких минут молчания он снова заговорил:
— Сообщение о том, что выборы откладываются, было опубликовано в понедельник. А уже в субботу полиция неожиданно начала массовые аресты. Многие лица, члены социалистических союзов, а также сочувствующие были схвачены, и с тех пор о них нет вестей. Правда, некоторые успели скрыться. Через два дня — новая волна арестов. На этот раз мы были готовы, и полиции удалось арестовать только немногих. Большинство же покинуло город. Мы трое остались. В подвале, рядом с помещением союза, была комната, о которой почти никто не знал. Мы могли бы жить там, даже если бы полиция разгромила наш клуб. На следующий день события приняли совершенно неожиданный оборот. По радио и телевидению вновь выступил министр просвещения. Он заявил, что за последние дни были совершены серьезные ошибки. По его словам, полиция вышла за рамки законности, а народ неправильно понял создавшееся положение.
— Он говорил о чем-нибудь еще?
— Он сказал, что произведенные аресты незаконны, и поэтому все арестованные по политическим причинам будут немедленно освобождены. И хотя лично он великолепно понимает, что действия полиции и общественности были продиктованы исключительно чувством справедливого негодования, избранные ими методы достойны осуждения.
— Дальше, прошу вас.
— Нам это выступление показалось подозрительным, но, как ни странно, все задержанные полицией, в тот же день были освобождены. Они рассказали, что их затолкали в огромное подземелье в здании Центрального налогового управления. Полиция и охрана обращались с ними как звери, а затем внезапно всех выпустили на свободу.
Он по-прежнему не отнимал рук от лица. Голос его звучал глухо, невыразительно.
— Через день появились новые правительственные сообщения. В них говорилось, что в стране с демократической системой правления каждый гражданин имеет право открыто выражать свои политические взгляды, не опасаясь репрессий; что выборы состоятся через две недели; что правительство "всеобщего взаимопонимания" приглашает всех социалистов принять участие в массовом митинге в субботу на той же неделе, то есть 2 ноября; что этот митинг явится заключительным этапом предвыборной кампании. В город будут вызваны воинские части, которые вместе с полицией будут отвечать за поддержание порядка. Гарантировалась полная физическая неприкосновенность всех участников.
Одновременно все социалистические и левые радикальные союзы получили письменные приглашения принять участие в митинге, который состоится на центральном городском стадионе. На митинге выступят представители правительства и всех заинтересованных общественных групп и организаций. Там же будет проведена широкая политическая дискуссия. Социалисты — участники митинга пройдут к стадиону по бульвару. Полиция и войска закроют бульвар для городского транспорта.
Йенсену послышалось, что с улицы доносятся какие-то звуки. Он попытался прервать рассказчика, но тот, казалось, этого не заметил.
— Уже в четверг к вечеру в город начали прибывать танки и вертолеты. Почти все социалистические союзы и организации решили участвовать в политической дискуссии. И мы усиленно готовились к митингу. Многие товарищи приехали из других городов. Пятница прошла спокойно. В ночь на субботу мы спали всего несколько часов в помещении союза — я, мой товарищ, его жена и еще несколько человек. Женщине становилось все хуже, она теряла над собой власть. Едва я заснул, как проснулся от того, что она…
Йенсен прислушался. Теперь до него уже отчетливо донесся шум приближающейся машины. Она еще не въехала во двор, как он понял, что это джип. Но рассказчик, видимо, был глух ко всему.
— Впрочем, это не имеет значения. Люди собрались к десяти утра и двинулись по бульвару точно в назначенное властями время, в одиннадцать часов. На этот раз демонстрация была мощная, участников раз в десять больше, чем обычно, — ведь впервые все левые организации выступили совместно. Вдоль всего пути на тротуарах стояли люди, но никто не кричал и не оскорблял нас. Между демонстрантами и зрителями выстроилась цепь солдат и полицейских. На улицах совсем не было транспорта, только полицейские машины и танки. Демонстрация медленно двигалась вперед. Кто-то запел. Песня нарушила тишину пасмурного дождливого дня. И внезапно, когда мы прошли полпути, они бросились на нас.
— Кто?
— Все. Солдаты, полицейские, люди, стоявшие на улице. Они открыли стрельбу и вопили как дикие звери. Сначала трудно было что-нибудь понять. Мне показалось, что стреляют в воздух, чтобы разогнать демонстрантов. Но вскоре я увидел, что стреляют не в воздух, а в нас, что нас расстреливают! Правительство заманило нас в гигантскую мышеловку. Вокруг падали и умирали люди. Дети гибли под ногами бегущих. Те, кто пытался вырваться из окружения, скользили в лужах крови и попадали под копыта лошадей. Это была бойня, страшная, чудовищная бойня!
Мы старались держаться вместе. Каким-то чудом нам удалось найти брешь в рядах полиции и мы проскользнули в переулок. Сзади раздавались стрельба и крики о помощи. Я оглянулся и увидел, что над крышами домов летит вертолет. Сидящие в нем люди обстреливали демонстрантов из пулемета. Мы прятались под виадуком, пока не стемнело, а затем прокрались к себе в убежище. Беспрерывно ревели сирены полицейских и санитарных машин, проносящихся по улицам. Мы остались в убежище. Это была единственная возможность уцелеть.