Вот что случилось 2 ноября — величайшая в мировой истории резня. Вы хотели об этом знать, я вам ответил.
— Расскажите, что последовало за этим.
— Мы остались в убежище. Сколько там пробыли — не помню. Затем жене товарища стало совсем плохо. У нее начался бред, она кричала, что все окутано красным туманом, задыхалась и все время пыталась сбросить с себя одежду. Когда стало ясно, что ей становится все хуже, мы решили отвезти ее в больницу. Бросили жребий, кому ехать с ней. Выпало мне. Муж помог вынести ее на улицу, я оттащил ее к ближайшему телефону и оттуда вызвал "Скорую помощь". Прошло немало времени, прежде чем прибыла санитарная машина. Врач не прикоснулся к больной. Он только сказал, что у нее заразная болезнь и она скоро умрет. Велел мне положить ее в машину и ехать вместе с ней в больницу, так как я, несомненно, тоже заразился и меня необходимо поместить в изолятор.
Он говорил все тем же безжизненным голосом и все так же не отрывал рук от лица.
— Врач не солгал. Она умерла в машине. В больнице врача заставили отправить тело прямо в Центральное налоговое управление. Меня сняли с машины и положили на носилки, стоявшие в коридоре. Потом мне сделали укол, и я заснул. Проснувшись, я обнаружил, что все еще лежу на носилках, и двое санитаров — один очень высокий, другой маленький — несут меня по длиннющему белому коридору. Высокий шагал размашисто, маленький семенил за ним. Мне же показалось, будто они бегут. На ходу они все время переговаривались между собой. Я краем уха уловил несколько медицинских терминов, но для меня это был пустой звук. Когда же я увидел глаза санитаров, мне стало ясно, что это безумцы.
— Не торопитесь, — сказал Йенсен.
— Кажется, мне сделали еще укол. Очнувшись, я увидел, что лежу, завернутый в одеяло, на полу в огромной больничной палате. Ног у меня не было. Всюду валялись такие же калеки. Многие были мертвы. Живые кричали и стонали. В палате невыносимо пахло. Сквозь забытье я услышал, как кто-то сказал: "Этого я знаю". Надо мной склонился какой-то рыжеволосый мужчина. Я узнал его. Это был полицейский врач. Больше я ничего не помню. Окончательно я проснулся здесь, в этой комнате и тогда увидел вас.
Голос его прервался, и он замолчал.
Йенсен повернул голову и увидел рыжеволосого врача, который, прислонясь к двери, стоял на пороге.
— Это правда?
Врач предостерегающе поднял палец, достал шприц и прозрачную ампулу и подошел к дивану. Йенсен молча смотрел, как он впрыснул жидкость из ампулы. Мышцы больного расслабились, и он заснул.
Полицейский врач поправил одеяла и повернулся к Йенсену.
— О чем вы говорили?
— Это правда?
— Как вам сказать, — ответил врач. — И да и нет.
— Что вы хотите этим сказать?
— А то, что все, что произошло с этим беднягой, было на самом деле, но он несколько вольно истолковывает факты.
22
23
24
25
— Расскажите, что последовало за этим.
— Мы остались в убежище. Сколько там пробыли — не помню. Затем жене товарища стало совсем плохо. У нее начался бред, она кричала, что все окутано красным туманом, задыхалась и все время пыталась сбросить с себя одежду. Когда стало ясно, что ей становится все хуже, мы решили отвезти ее в больницу. Бросили жребий, кому ехать с ней. Выпало мне. Муж помог вынести ее на улицу, я оттащил ее к ближайшему телефону и оттуда вызвал "Скорую помощь". Прошло немало времени, прежде чем прибыла санитарная машина. Врач не прикоснулся к больной. Он только сказал, что у нее заразная болезнь и она скоро умрет. Велел мне положить ее в машину и ехать вместе с ней в больницу, так как я, несомненно, тоже заразился и меня необходимо поместить в изолятор.
Он говорил все тем же безжизненным голосом и все так же не отрывал рук от лица.
— Врач не солгал. Она умерла в машине. В больнице врача заставили отправить тело прямо в Центральное налоговое управление. Меня сняли с машины и положили на носилки, стоявшие в коридоре. Потом мне сделали укол, и я заснул. Проснувшись, я обнаружил, что все еще лежу на носилках, и двое санитаров — один очень высокий, другой маленький — несут меня по длиннющему белому коридору. Высокий шагал размашисто, маленький семенил за ним. Мне же показалось, будто они бегут. На ходу они все время переговаривались между собой. Я краем уха уловил несколько медицинских терминов, но для меня это был пустой звук. Когда же я увидел глаза санитаров, мне стало ясно, что это безумцы.
— Не торопитесь, — сказал Йенсен.
— Кажется, мне сделали еще укол. Очнувшись, я увидел, что лежу, завернутый в одеяло, на полу в огромной больничной палате. Ног у меня не было. Всюду валялись такие же калеки. Многие были мертвы. Живые кричали и стонали. В палате невыносимо пахло. Сквозь забытье я услышал, как кто-то сказал: "Этого я знаю". Надо мной склонился какой-то рыжеволосый мужчина. Я узнал его. Это был полицейский врач. Больше я ничего не помню. Окончательно я проснулся здесь, в этой комнате и тогда увидел вас.
Голос его прервался, и он замолчал.
Йенсен повернул голову и увидел рыжеволосого врача, который, прислонясь к двери, стоял на пороге.
— Это правда?
Врач предостерегающе поднял палец, достал шприц и прозрачную ампулу и подошел к дивану. Йенсен молча смотрел, как он впрыснул жидкость из ампулы. Мышцы больного расслабились, и он заснул.
Полицейский врач поправил одеяла и повернулся к Йенсену.
— О чем вы говорили?
— Это правда?
— Как вам сказать, — ответил врач. — И да и нет.
— Что вы хотите этим сказать?
— А то, что все, что произошло с этим беднягой, было на самом деле, но он несколько вольно истолковывает факты.
22
Комиссар Йенсен сидел за письменным столом в своем кабинете. Он только что выключил магнитофон. Врач стоял у окна и смотрел на улицу.
— Я еще раз спрашиваю вас, правда ли то, о чем он рассказал?
— Правда, но весьма своеобразная.
— Расхождения большие?
— Значительные. О некоторых вещах вы и сами можете судить.
— Да, вы правы.
— Вы ведь понимаете, например, что произошло с той женщиной.
— Да. Она стала жертвой эпидемии.
— Точнее, болезни. А так как он не знал, что ее поведение было результатом заболевания, он, естественно, находил его необъяснимым.
— Согласен с вами.
— Следовательно, наибольший интерес вызывает не ее поведение само по себе и не то, что она умерла точно так же, как и женщина в камере предварительного заключения. Самое важное, почему ее поразила болезнь.
— А вы можете ответить на этот вопрос? — спросил Йенсен.
— К сожалению, пока еще нет. Вам удалось выяснить, что означает выражение "Стальной прыжок"?
— Нет.
— Это тоже один из вопросов, который требует ответа. — Врач повернулся к Йенсену. — Я могу внести также поправку и в то, что произошло на самом деле 2 ноября. Я достаточно четко представляю себе, что случилось.
— По-вашему, рассказ очевидца неверен?
— Нет, он совершенно точно рассказал о том, что слышал и видел собственными глазами. Он только выводы делал неправильные.
— Вы так полагаете?
— Да. По его мнению, это была хорошо продуманная резня, ловушка, из которой ему вместе с друзьями удалось вырваться по счастливой случайности.
— Разве не так?
— С его точки зрения, именно так. Но это субъективная точка зрения. На самом деле тысячи демонстрантов сумели сохранить самообладание и способность действовать и спаслись. И большинство людей вовсе не пряталось в убежища, трясясь от страха и ожидая, когда полицейские патрули выследят их. Они, не медля ни минуты, покинули город, чтобы организовать сопротивление.
— Куда же они отправились?
— В лес.
— Как и вы?
— Да, как и я. К тому же нападение на демонстрацию отнюдь не было таким продуманным и хорошо организованным, как ему казалось. Насколько нам удалось восстановить последовательность событий, полиция, солдаты и гражданское население действовали стихийно. В пылу охоты полицейские и солдаты стреляли друг в друга и в кого попало. Обстрел толпы из пулеметов, установленных на вертолетах, был, к примеру, совершенно бессмысленным — к тому времени демонстрация уже успела рассеяться и многие участники находились далеко от места происшествия. Я не отрицаю: в суматохе погибло много людей, но не так много, как ему показалось. И среди демонстрантов, и среди тех, кто на них напал, и среди тех, кто оказался невольно вовлеченным в конфликт, было немало жертв. Поймите, я не отрицаю, что расправа с демонстрантами не была заранее подготовлена. Напротив, я убежден, что нападение было продумано.
— Но вряд ли правительством, — заметил Йенсен.
— Вы тоже обратили на это внимание?
— И все-таки расправа была подготовлена. Кем?
— По-моему, те, кто прислал вас сюда, тоже очень хотели бы это знать.
Наступила тишина. Врач снова уставился в окно. Он стоял неподвижно, как бы ожидая чего-то, что неминуемо должно было произойти через несколько минут.
— Вы, кажется успокоились, — заметил Йенсен.
— Да, спешить больше некуда. Зло уже свершилось.
Он взглянул на часы.
— Пожалуй, пора попытаться установить связь, — пробормотал он про себя.
Он повернулся к Йенсену:
— Идемте со мной.
Они вошли в центр радиосвязи. Врач включил приемное устройство и некоторое время манипулировал ручками настройки. Потом выпрямился:
— Наверно, еще рано.
— Что вы делаете?
Врач не ответил. Он вновь склонился над приемником и настроился на другую волну. Через несколько секунд послышался знакомый женский голос:
— Алло, машина номер пятьдесят, алло, машина номер пятьдесят. Алло, все машины, все машины…
Следующая фраза, очевидно, относилась к кому-то, кто стоял рядом:
— Не отвечают.
— Конечно. И никогда больше не ответят, — пробормотал полицейский врач.
Он выключил рубильник.
— Надо беречь батареи.
Они вышли из радиоцентра. Больной все еще спал.
Когда они вошли в кабинет комиссара, Йенсен сказал:
— Ответьте мне на несколько вопросов.
— Не имеет смысла, — сказал врач и опустился в кресло для посетителей.
— Я привык, чтобы на мои вопросы отвечали.
— Вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать, что бессмысленно о чем-либо спрашивать, пока мы не можем ответить на главный вопрос: что такое "Стальной прыжок"?
Он задумчиво посмотрел на Йенсена.
— Правда, я знаю человека, который мог бы нам в этом помочь.
— Кого вы имеете в виду?
— Того, кто прислал вас сюда.
— Министра?
— Нет, он лишь подставная фигура, которую используют для предвыборных афиш.
— Министр просвещения?
— Совершенно верно. Он знает то, что нам неизвестно. С другой стороны, нам известно многое, о чем он не имеет ни малейшего представления.
Он немного подумал, потом спросил:
— Как по-вашему, нам удастся заманить его сюда?
— Это нелегко.
— Всегда есть способ этого добиться.
— Какой же?
— Насилие, — лаконично ответил врач.
Он встал и быстрыми шагами направился в радиоцентр. Йенсен остался в кабинете.
— Я еще раз спрашиваю вас, правда ли то, о чем он рассказал?
— Правда, но весьма своеобразная.
— Расхождения большие?
— Значительные. О некоторых вещах вы и сами можете судить.
— Да, вы правы.
— Вы ведь понимаете, например, что произошло с той женщиной.
— Да. Она стала жертвой эпидемии.
— Точнее, болезни. А так как он не знал, что ее поведение было результатом заболевания, он, естественно, находил его необъяснимым.
— Согласен с вами.
— Следовательно, наибольший интерес вызывает не ее поведение само по себе и не то, что она умерла точно так же, как и женщина в камере предварительного заключения. Самое важное, почему ее поразила болезнь.
— А вы можете ответить на этот вопрос? — спросил Йенсен.
— К сожалению, пока еще нет. Вам удалось выяснить, что означает выражение "Стальной прыжок"?
— Нет.
— Это тоже один из вопросов, который требует ответа. — Врач повернулся к Йенсену. — Я могу внести также поправку и в то, что произошло на самом деле 2 ноября. Я достаточно четко представляю себе, что случилось.
— По-вашему, рассказ очевидца неверен?
— Нет, он совершенно точно рассказал о том, что слышал и видел собственными глазами. Он только выводы делал неправильные.
— Вы так полагаете?
— Да. По его мнению, это была хорошо продуманная резня, ловушка, из которой ему вместе с друзьями удалось вырваться по счастливой случайности.
— Разве не так?
— С его точки зрения, именно так. Но это субъективная точка зрения. На самом деле тысячи демонстрантов сумели сохранить самообладание и способность действовать и спаслись. И большинство людей вовсе не пряталось в убежища, трясясь от страха и ожидая, когда полицейские патрули выследят их. Они, не медля ни минуты, покинули город, чтобы организовать сопротивление.
— Куда же они отправились?
— В лес.
— Как и вы?
— Да, как и я. К тому же нападение на демонстрацию отнюдь не было таким продуманным и хорошо организованным, как ему казалось. Насколько нам удалось восстановить последовательность событий, полиция, солдаты и гражданское население действовали стихийно. В пылу охоты полицейские и солдаты стреляли друг в друга и в кого попало. Обстрел толпы из пулеметов, установленных на вертолетах, был, к примеру, совершенно бессмысленным — к тому времени демонстрация уже успела рассеяться и многие участники находились далеко от места происшествия. Я не отрицаю: в суматохе погибло много людей, но не так много, как ему показалось. И среди демонстрантов, и среди тех, кто на них напал, и среди тех, кто оказался невольно вовлеченным в конфликт, было немало жертв. Поймите, я не отрицаю, что расправа с демонстрантами не была заранее подготовлена. Напротив, я убежден, что нападение было продумано.
— Но вряд ли правительством, — заметил Йенсен.
— Вы тоже обратили на это внимание?
— И все-таки расправа была подготовлена. Кем?
— По-моему, те, кто прислал вас сюда, тоже очень хотели бы это знать.
Наступила тишина. Врач снова уставился в окно. Он стоял неподвижно, как бы ожидая чего-то, что неминуемо должно было произойти через несколько минут.
— Вы, кажется успокоились, — заметил Йенсен.
— Да, спешить больше некуда. Зло уже свершилось.
Он взглянул на часы.
— Пожалуй, пора попытаться установить связь, — пробормотал он про себя.
Он повернулся к Йенсену:
— Идемте со мной.
Они вошли в центр радиосвязи. Врач включил приемное устройство и некоторое время манипулировал ручками настройки. Потом выпрямился:
— Наверно, еще рано.
— Что вы делаете?
Врач не ответил. Он вновь склонился над приемником и настроился на другую волну. Через несколько секунд послышался знакомый женский голос:
— Алло, машина номер пятьдесят, алло, машина номер пятьдесят. Алло, все машины, все машины…
Следующая фраза, очевидно, относилась к кому-то, кто стоял рядом:
— Не отвечают.
— Конечно. И никогда больше не ответят, — пробормотал полицейский врач.
Он выключил рубильник.
— Надо беречь батареи.
Они вышли из радиоцентра. Больной все еще спал.
Когда они вошли в кабинет комиссара, Йенсен сказал:
— Ответьте мне на несколько вопросов.
— Не имеет смысла, — сказал врач и опустился в кресло для посетителей.
— Я привык, чтобы на мои вопросы отвечали.
— Вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать, что бессмысленно о чем-либо спрашивать, пока мы не можем ответить на главный вопрос: что такое "Стальной прыжок"?
Он задумчиво посмотрел на Йенсена.
— Правда, я знаю человека, который мог бы нам в этом помочь.
— Кого вы имеете в виду?
— Того, кто прислал вас сюда.
— Министра?
— Нет, он лишь подставная фигура, которую используют для предвыборных афиш.
— Министр просвещения?
— Совершенно верно. Он знает то, что нам неизвестно. С другой стороны, нам известно многое, о чем он не имеет ни малейшего представления.
Он немного подумал, потом спросил:
— Как по-вашему, нам удастся заманить его сюда?
— Это нелегко.
— Всегда есть способ этого добиться.
— Какой же?
— Насилие, — лаконично ответил врач.
Он встал и быстрыми шагами направился в радиоцентр. Йенсен остался в кабинете.
23
— Вы мне не нравитесь, Йенсен, — сказал полицейский врач.
Комиссар Йенсен не ответил.
— Не сочтите это за личную обиду. Вы мне не нравитесь потому, что служите в полиции.
Они сидели на переднем сиденье полицейской машины. Йенсен включил сирену и на большой скорости гнал автомобиль по вымершим деловым кварталам центра города.
— Вы можете не снижать скорости, — заметил врач. — Баррикады уже убраны. Сумеете доехать до аэродрома за полтора часа?
— Попробую.
— Тогда мы успеем к прибытию самолета, на котором прилетает наш общий знакомый.
— А вы уверены, что он прилетит?
— Да.
— Как вам удалось это сделать?
— Очень просто. Он был в равной степени удивлен и обрадован, когда увидел на аэродроме знакомый истребитель. Когда же он узнал, что вы находитесь в самолете, его радость превзошла все границы. И тогда ребята втащили его в кабину и взлетели. Если верить древним сказаниям, таков лучший способ заполучить желанную женщину. Уговоры, хитрость и наконец — сила.
Автомобиль промчался мимо королевского замка и Министерства связи, затем миновал здания Комитета коалиционных партий и Министерства внутренних дел.
— Конечно, если бы заглянуть туда, мы нашли бы ответы на все наши вопросы, — заметил врач. — Но так быстрее.
В холодном вечернем свете огромные здания казались причудливым нагромождением камней. Йенсен направил машину в туннель, ведущий на юг.
— Конечно, полиция нужна, — продолжал врач как ни в чем не бывало, — но наша полиция всегда была слугой капитала и высшего чиновничества. В ней слишком сильны буржуазные идеалы, чтобы ее можно было перестроить. То же относится и к армии. А нам нужна социалистическая полиция и социалистическая армия, поэтому старый аппарат насилия надо уничтожить и на его месте создать нечто принципиально иное. Вот почему вы мне не нравитесь. Из принципиальных соображений.
Йенсен, сжав губы, слушал монолог врача.
— Когда насквозь прогнившие полиция и армия по той или иной причине перестают выполнять свои функции, создается положение, которое профессионалы называют революционной ситуацией. И вот теперь кто-то оказал нам большую услугу, устранив армию и полицию. Очевидно, это произошло ненамеренно, да и все то, что этому предшествовало, было ужасным. Недаром даже те из нас — а таких было немного, — кто стремился к скорейшему созданию революционной ситуации, содрогнулись.
Неожиданно врач хлопнул Йенсена по плечу.
— Послушайте, Йенсен, вы остались совсем один. Понимаете? Единственный полицейский в стране.
— Да.
— Это ваша последняя возможность, Йенсен. Я готов пойти вам настречу. Если вам что-нибудь еще непонятно, а я могу вам помочь — к вашим услугам. Спрашивайте!
Йенсен молчал.
— Ну, спрашивайте же, Йенсен. В крайнем случае я могу подтвердить часть ваших догадок.
— Догадок?
— Или выводов, если хотите.
— Болезнь… — начал Йенсен.
— Что вас интересует?
— Она смертельна?
— Да.
— Существует ли какой-нибудь способ поддерживать жизнь больного?
— Да.
— Переливание крови?
— Да.
— На какое время?
— Трудно сказать. Но это непродолжительная отсрочка.
— Вам удалось установить, как протекает болезнь? С медицинской точки зрения?
— В принципе да. У нее несколько симптомов.
— Вы можете их перечислить?
— Начальный симптом — полное отсутствие психологического торможения. Болезнь поражает центральную и симпатическую нервную систему, действует на мозг. Если хотите, речь идет о своего рода стимулирующем действии.
— Отсюда повышенное половое влечение?
— Да. Впрочем, это в большей степени зависит от снятия торможений, нежели от стимулирующего действия на нервную систему и мозг. Под влиянием среды и уродливого воспитания люди подавляют в себе чувства. Результаты поразительные! Вам не приходилось участвовать в секретном исследовании половой жизни населения, которое проводилось несколько лет назад?
— Нет.
— Удручающая картина. Супруги месяцами не имеют близости. Исследование было вызвано резким сокращением рождаемости. По-видимому, правительство было удовлетворено его результатами. И никому в голову не пришло поинтересоваться, почему все-таки люди не хотят иметь детей. А тем, кто задавал такие вопросы, посоветовали держать язык за зубами.
Йенсен бесстрастно смотрел вперед. Он включил фары, и полосы яркого света исчезали в глубине туннеля.
— Какой вывод можно отсюда сделать? — спросил он наконец.
— Да поймите, в результате этого у человека возникают сдвиги в психике. Подавляемые доселе животные начала выходят на поверхность, люди нападают друг на друга, если им это придет в голову, убивают друг друга, если возникает желание. Но одновременно притупляется чувство здравого смысла. Человек становится более впечатлительным, легче поддается посторонним влияниям. Вместе с тем он затрудняется в оценке реальных фактов и не может делать правильные выводы. Вместо этого он начинает искать радикальные решения. Ему неважно, что эти решения в результате могут привести к убийству.
— В дальнейшем появляются чисто физические симптомы болезни?
— Нет. Как нам кажется, следующей стадией болезни является возвращение к нормальному состоянию. Больной чувствует себя хорошо, и поведение его не выходит за рамки обычного. Он помнит, что с ним происходило ранее, но не испытывает угрызений совести за содеянное и не считает, что несет за это какую-нибудь ответственность. Другими словами, у больного наступает просвет, однако этот просвет характерен для общей картины болезни.
— Долго продолжается этот период?
— Неделю, от силы две.
— А затем?
— Затем болезнь вступает в решающую фазу. Этот этап протекает очень быстро. Сначала появляется быстрая утомляемость, после начинается тошнота, головокружение, а немного погодя — непрерывная головная боль. Больного охватывает чувство апатии. Все окружающее он видит в каком-то красном тумане. Появляется боязнь замкнутого пространства, так называемая клаустрофобия, удушье. Затем на короткий период больной теряет сознание, и вслед за этим наступает смерть.
— Как объясняют это врачи?
— С медицинской точки зрения смерть вызывается непропорциональным увеличением числа белых кровяных телец за счет исчезновения красных кровяных телец. Болезнь напоминает лейкемию, хотя протекает неизмеримо быстрее.
— Можно ли предотвратить смертельный исход?
— Насколько мне известно — нет. Я не знаю сколько-нибудь действенного метода лечения. Это, конечно, не означает, что нельзя открыть способа прервать ход болезни на ее ранней стадии.
Автомобиль выскочил из туннеля. Промышленные районы по-прежнему казались вымершими, но по обочинам шоссе выстроились грузовики и джипы. Рядом стояли группы вооруженных людей, одетых в серебристо-серые и зеленые комбинезоны, то тут, то там валялись остатки дорожных заграждений.
— Очевидно, ваши, — сказал Йенсен, не отрывая глаз от дороги.
Врач кивнул.
— Нам попадется еще много встречного транспорта, — сказал он. — Однако на этом шоссе все препятствия уже должны быть убраны. Так что можно ехать без опаски.
— Из того, что я видел и слышал, мне казалось, что у этой болезни есть еще одна стадия. После клинической смерти.
— Да. Но здесь мне приходится довольствоваться только догадками. Действительно, можно отдалить момент смерти — я имею в виду физическую смерть — с помощью переливания крови. На некоторое время. При этом переливания крови нужно делать очень часто. Они не только сохраняют жизнь больному, но и поддерживают его в отличном физическом состоянии. Но, как я уже сказал, только на некоторое время.
— Продолжайте.
— Увы, переливание крови не препятствует переходу болезни в следующую стадию, которую вы столь метко назвали стадией после клинической смерти.
Он замолчал. Йенсен тоже молчал, сосредоточив все внимание на управлении машиной. Время от времени мимо них проносились колонны грузовых автомобилей, направляющихся в город. В кузовах сидели вооруженные мужчины и женщины, одетые в зеленые комбинезоны.
Когда они проехали километров пять, Йенсен сказал:
— Насколько мне известно, болезнь проявилась почти у всех одновременно?
— Да.
— Следовательно, заражение произошло (или было распространено умышленно) за одиннадцать-двенадцать недель до смерти?
— Да, — сказал полицейский врач.
Помолчав, он добавил:
— Так что выбор у нас небольшой, не правда ли?
— Да, — согласился комиссар Йенсен.
Комиссар Йенсен не ответил.
— Не сочтите это за личную обиду. Вы мне не нравитесь потому, что служите в полиции.
Они сидели на переднем сиденье полицейской машины. Йенсен включил сирену и на большой скорости гнал автомобиль по вымершим деловым кварталам центра города.
— Вы можете не снижать скорости, — заметил врач. — Баррикады уже убраны. Сумеете доехать до аэродрома за полтора часа?
— Попробую.
— Тогда мы успеем к прибытию самолета, на котором прилетает наш общий знакомый.
— А вы уверены, что он прилетит?
— Да.
— Как вам удалось это сделать?
— Очень просто. Он был в равной степени удивлен и обрадован, когда увидел на аэродроме знакомый истребитель. Когда же он узнал, что вы находитесь в самолете, его радость превзошла все границы. И тогда ребята втащили его в кабину и взлетели. Если верить древним сказаниям, таков лучший способ заполучить желанную женщину. Уговоры, хитрость и наконец — сила.
Автомобиль промчался мимо королевского замка и Министерства связи, затем миновал здания Комитета коалиционных партий и Министерства внутренних дел.
— Конечно, если бы заглянуть туда, мы нашли бы ответы на все наши вопросы, — заметил врач. — Но так быстрее.
В холодном вечернем свете огромные здания казались причудливым нагромождением камней. Йенсен направил машину в туннель, ведущий на юг.
— Конечно, полиция нужна, — продолжал врач как ни в чем не бывало, — но наша полиция всегда была слугой капитала и высшего чиновничества. В ней слишком сильны буржуазные идеалы, чтобы ее можно было перестроить. То же относится и к армии. А нам нужна социалистическая полиция и социалистическая армия, поэтому старый аппарат насилия надо уничтожить и на его месте создать нечто принципиально иное. Вот почему вы мне не нравитесь. Из принципиальных соображений.
Йенсен, сжав губы, слушал монолог врача.
— Когда насквозь прогнившие полиция и армия по той или иной причине перестают выполнять свои функции, создается положение, которое профессионалы называют революционной ситуацией. И вот теперь кто-то оказал нам большую услугу, устранив армию и полицию. Очевидно, это произошло ненамеренно, да и все то, что этому предшествовало, было ужасным. Недаром даже те из нас — а таких было немного, — кто стремился к скорейшему созданию революционной ситуации, содрогнулись.
Неожиданно врач хлопнул Йенсена по плечу.
— Послушайте, Йенсен, вы остались совсем один. Понимаете? Единственный полицейский в стране.
— Да.
— Это ваша последняя возможность, Йенсен. Я готов пойти вам настречу. Если вам что-нибудь еще непонятно, а я могу вам помочь — к вашим услугам. Спрашивайте!
Йенсен молчал.
— Ну, спрашивайте же, Йенсен. В крайнем случае я могу подтвердить часть ваших догадок.
— Догадок?
— Или выводов, если хотите.
— Болезнь… — начал Йенсен.
— Что вас интересует?
— Она смертельна?
— Да.
— Существует ли какой-нибудь способ поддерживать жизнь больного?
— Да.
— Переливание крови?
— Да.
— На какое время?
— Трудно сказать. Но это непродолжительная отсрочка.
— Вам удалось установить, как протекает болезнь? С медицинской точки зрения?
— В принципе да. У нее несколько симптомов.
— Вы можете их перечислить?
— Начальный симптом — полное отсутствие психологического торможения. Болезнь поражает центральную и симпатическую нервную систему, действует на мозг. Если хотите, речь идет о своего рода стимулирующем действии.
— Отсюда повышенное половое влечение?
— Да. Впрочем, это в большей степени зависит от снятия торможений, нежели от стимулирующего действия на нервную систему и мозг. Под влиянием среды и уродливого воспитания люди подавляют в себе чувства. Результаты поразительные! Вам не приходилось участвовать в секретном исследовании половой жизни населения, которое проводилось несколько лет назад?
— Нет.
— Удручающая картина. Супруги месяцами не имеют близости. Исследование было вызвано резким сокращением рождаемости. По-видимому, правительство было удовлетворено его результатами. И никому в голову не пришло поинтересоваться, почему все-таки люди не хотят иметь детей. А тем, кто задавал такие вопросы, посоветовали держать язык за зубами.
Йенсен бесстрастно смотрел вперед. Он включил фары, и полосы яркого света исчезали в глубине туннеля.
— Какой вывод можно отсюда сделать? — спросил он наконец.
— Да поймите, в результате этого у человека возникают сдвиги в психике. Подавляемые доселе животные начала выходят на поверхность, люди нападают друг на друга, если им это придет в голову, убивают друг друга, если возникает желание. Но одновременно притупляется чувство здравого смысла. Человек становится более впечатлительным, легче поддается посторонним влияниям. Вместе с тем он затрудняется в оценке реальных фактов и не может делать правильные выводы. Вместо этого он начинает искать радикальные решения. Ему неважно, что эти решения в результате могут привести к убийству.
— В дальнейшем появляются чисто физические симптомы болезни?
— Нет. Как нам кажется, следующей стадией болезни является возвращение к нормальному состоянию. Больной чувствует себя хорошо, и поведение его не выходит за рамки обычного. Он помнит, что с ним происходило ранее, но не испытывает угрызений совести за содеянное и не считает, что несет за это какую-нибудь ответственность. Другими словами, у больного наступает просвет, однако этот просвет характерен для общей картины болезни.
— Долго продолжается этот период?
— Неделю, от силы две.
— А затем?
— Затем болезнь вступает в решающую фазу. Этот этап протекает очень быстро. Сначала появляется быстрая утомляемость, после начинается тошнота, головокружение, а немного погодя — непрерывная головная боль. Больного охватывает чувство апатии. Все окружающее он видит в каком-то красном тумане. Появляется боязнь замкнутого пространства, так называемая клаустрофобия, удушье. Затем на короткий период больной теряет сознание, и вслед за этим наступает смерть.
— Как объясняют это врачи?
— С медицинской точки зрения смерть вызывается непропорциональным увеличением числа белых кровяных телец за счет исчезновения красных кровяных телец. Болезнь напоминает лейкемию, хотя протекает неизмеримо быстрее.
— Можно ли предотвратить смертельный исход?
— Насколько мне известно — нет. Я не знаю сколько-нибудь действенного метода лечения. Это, конечно, не означает, что нельзя открыть способа прервать ход болезни на ее ранней стадии.
Автомобиль выскочил из туннеля. Промышленные районы по-прежнему казались вымершими, но по обочинам шоссе выстроились грузовики и джипы. Рядом стояли группы вооруженных людей, одетых в серебристо-серые и зеленые комбинезоны, то тут, то там валялись остатки дорожных заграждений.
— Очевидно, ваши, — сказал Йенсен, не отрывая глаз от дороги.
Врач кивнул.
— Нам попадется еще много встречного транспорта, — сказал он. — Однако на этом шоссе все препятствия уже должны быть убраны. Так что можно ехать без опаски.
— Из того, что я видел и слышал, мне казалось, что у этой болезни есть еще одна стадия. После клинической смерти.
— Да. Но здесь мне приходится довольствоваться только догадками. Действительно, можно отдалить момент смерти — я имею в виду физическую смерть — с помощью переливания крови. На некоторое время. При этом переливания крови нужно делать очень часто. Они не только сохраняют жизнь больному, но и поддерживают его в отличном физическом состоянии. Но, как я уже сказал, только на некоторое время.
— Продолжайте.
— Увы, переливание крови не препятствует переходу болезни в следующую стадию, которую вы столь метко назвали стадией после клинической смерти.
Он замолчал. Йенсен тоже молчал, сосредоточив все внимание на управлении машиной. Время от времени мимо них проносились колонны грузовых автомобилей, направляющихся в город. В кузовах сидели вооруженные мужчины и женщины, одетые в зеленые комбинезоны.
Когда они проехали километров пять, Йенсен сказал:
— Насколько мне известно, болезнь проявилась почти у всех одновременно?
— Да.
— Следовательно, заражение произошло (или было распространено умышленно) за одиннадцать-двенадцать недель до смерти?
— Да, — сказал полицейский врач.
Помолчав, он добавил:
— Так что выбор у нас небольшой, не правда ли?
— Да, — согласился комиссар Йенсен.
24
— Почему они ампутировали ему ноги?
— Потому что основывались на собственных выводах, — сказал врач.
— По-вашему, это разумное объяснение?
— Они исходили из трех ошибочных положений: вопервых, масса людей, включая их самих, больна; во-вторых, предполагаемая болезнь заразна; и, в-третьих, она излечима. Они поддерживали свою жизнь непрерывными переливаниями крови, но понимали, что это временное облегчение. Поэтому они испытывали различные методы лечения. Им стало известно, что мужчина, доставивший умирающую женщину в больницу, находился с ней в тесном контакте. Естественно, по их мнению, что и он заразился.
— И они попытались вылечить его?
— Да. Точнее, воспользовались им для того, чтобы испытать на нем новый метод лечения. Он был всего лишь звеном в длинной цепи экспериментов.
— Но они поступали так без злого умысла?
— Вот именно. Без злого умысла. Вы удивительно метко подбираете выражения, Йенсен.
Полицейский врач посмотрел на Йенсена красными воспаленными глазами, потом осторожно извлек недокуренную сигарету из нагрудного кармана комбинезона.
— Удивительно метко, — повторил он. — Очевидно, все, что произошло, было сделано без злого умысла. Ведь это же соответствует самому духу "всеобщего взаимопонимания" — ни у кого не должно быть дурных мыслей или вредных намерений. Никто не должен беспокоиться, или тревожиться, или желать другому зла. Эта доктрина вдалбливалась в головы людям на протяжении десятилетий. Так почему врачи должны быть исключением?
Йенсен не ответил.
— При этом только упустили из виду, что если не признавать отрицательных сторон жизни, то ее положительные стороны тоже начинают казаться чем-то нереальным.
Врач закурил, глубоко затянулся и выдохнул облачко синего дыма.
— Ибо даже в обществе "всеобщего взаимопонимания", несомненно, существовали положительные стороны. Только вы их почему-то не заметили, правда, Йенсен?
Йенсен по-прежнему молчал.
— Три месяца назад, когда вы ехали по этой же дороге, вы не задумывались над тем, что чувствует человек при приближении смерти?
— Нет.
— Вам не приходила в голову мысль, что кому-то может вас недоставать?
— Как по-вашему, ампутация была произведена в лечебных целях? — неожиданно спросил Йенсен.
— Это лишь следствие, — сухо сказал полицейский врач. — Сначала этого человека подвергли так называемой профилактической обработке. Ему впрыснули иприт или аналогичное сильно действующее средство.
— Иприт?
— Именно. Это совсем не так бессмысленно, как может показаться неспециалисту. У медиков существует теория на этот счет, хотя и весьма примитивная. Когда же лечение оказалось безрезультатным, его оперировали в надежде спасти ему жизнь. Не забывайте, они все-таки врачи, а долг врача — бороться за жизнь других людей. К тому же в своей отчаянной попытке победить болезнь они старались осуществить опыты, на которые в обычной обстановке требуется лет десять, а то и больше, за одну неделю.
— Безумцы!
— Вы опять удивительно точны. Нарушение деятельности мозга даже на ранней стадии — процесс необратимый. И тем не менее в их действиях была определенная логика.
— Должно быть, они умертвили тысячи людей.
— Да. Возможно, десятки тысяч. Но только после того, как у них истощился запас плазмы крови. Тогда они начали делать облавы, стремясь схватить как можно больше доноров.
— Как им удавалось все это осуществлять там, в центральном госпитале?
— А как вы себе это представляете? Гигантская больница, обслуживаемая одной-двумя тысячами обезумевших врачей, которым необходимо дважды в сутки переливать кровь, чтобы не умереть. Они работали как… да, как одержимые, пытаясь найти эффективный способ лечения болезни, от которой сами страдали и которую не могли понять. Проводили исследования за забором из колючей проволоки и стеной из мешков с песком — последняя «забота» военных, прежде чем все они перемерли. Вспомните, о чем вас спросили те двое из санитарной машины, которые остановили вас вчера утром.
— Они спросили, здоров я или болен.
— Вот именно. В их помутившемся рассудке смешались все понятия. Подобно всем людям с больным мозгом, они считают себя здоровыми, а всех остальных больными.
Врач опустил боковое стекло, и в машину ворвался свежий воздух.
— Если бы только к нам прислушивались, — тихо сказал он.
— Что вы с ними сделали?
— С теми людьми?
— Да.
— То, что вы должны были сделать с самого начала. Убили. Через час начинается штурм центрального госпиталя, и как только мы его захватим, убьем остальных.
Он пожал плечами и швырнул окурок в открытое окно машины.
— Значит, это вы забрали из города детей?
— Да. Это все, что мы могли тогда сделать.
Комиссар Йенсен свернул к зданию аэропорта и поставил машину там, откуда угнал ее шестнадцать часов назад.
— Знаете, Йенсен, — сказал полицейский врач. — А ведь кое-кому вас недоставало.
— Кому же это?
— Мне.
— Потому что основывались на собственных выводах, — сказал врач.
— По-вашему, это разумное объяснение?
— Они исходили из трех ошибочных положений: вопервых, масса людей, включая их самих, больна; во-вторых, предполагаемая болезнь заразна; и, в-третьих, она излечима. Они поддерживали свою жизнь непрерывными переливаниями крови, но понимали, что это временное облегчение. Поэтому они испытывали различные методы лечения. Им стало известно, что мужчина, доставивший умирающую женщину в больницу, находился с ней в тесном контакте. Естественно, по их мнению, что и он заразился.
— И они попытались вылечить его?
— Да. Точнее, воспользовались им для того, чтобы испытать на нем новый метод лечения. Он был всего лишь звеном в длинной цепи экспериментов.
— Но они поступали так без злого умысла?
— Вот именно. Без злого умысла. Вы удивительно метко подбираете выражения, Йенсен.
Полицейский врач посмотрел на Йенсена красными воспаленными глазами, потом осторожно извлек недокуренную сигарету из нагрудного кармана комбинезона.
— Удивительно метко, — повторил он. — Очевидно, все, что произошло, было сделано без злого умысла. Ведь это же соответствует самому духу "всеобщего взаимопонимания" — ни у кого не должно быть дурных мыслей или вредных намерений. Никто не должен беспокоиться, или тревожиться, или желать другому зла. Эта доктрина вдалбливалась в головы людям на протяжении десятилетий. Так почему врачи должны быть исключением?
Йенсен не ответил.
— При этом только упустили из виду, что если не признавать отрицательных сторон жизни, то ее положительные стороны тоже начинают казаться чем-то нереальным.
Врач закурил, глубоко затянулся и выдохнул облачко синего дыма.
— Ибо даже в обществе "всеобщего взаимопонимания", несомненно, существовали положительные стороны. Только вы их почему-то не заметили, правда, Йенсен?
Йенсен по-прежнему молчал.
— Три месяца назад, когда вы ехали по этой же дороге, вы не задумывались над тем, что чувствует человек при приближении смерти?
— Нет.
— Вам не приходила в голову мысль, что кому-то может вас недоставать?
— Как по-вашему, ампутация была произведена в лечебных целях? — неожиданно спросил Йенсен.
— Это лишь следствие, — сухо сказал полицейский врач. — Сначала этого человека подвергли так называемой профилактической обработке. Ему впрыснули иприт или аналогичное сильно действующее средство.
— Иприт?
— Именно. Это совсем не так бессмысленно, как может показаться неспециалисту. У медиков существует теория на этот счет, хотя и весьма примитивная. Когда же лечение оказалось безрезультатным, его оперировали в надежде спасти ему жизнь. Не забывайте, они все-таки врачи, а долг врача — бороться за жизнь других людей. К тому же в своей отчаянной попытке победить болезнь они старались осуществить опыты, на которые в обычной обстановке требуется лет десять, а то и больше, за одну неделю.
— Безумцы!
— Вы опять удивительно точны. Нарушение деятельности мозга даже на ранней стадии — процесс необратимый. И тем не менее в их действиях была определенная логика.
— Должно быть, они умертвили тысячи людей.
— Да. Возможно, десятки тысяч. Но только после того, как у них истощился запас плазмы крови. Тогда они начали делать облавы, стремясь схватить как можно больше доноров.
— Как им удавалось все это осуществлять там, в центральном госпитале?
— А как вы себе это представляете? Гигантская больница, обслуживаемая одной-двумя тысячами обезумевших врачей, которым необходимо дважды в сутки переливать кровь, чтобы не умереть. Они работали как… да, как одержимые, пытаясь найти эффективный способ лечения болезни, от которой сами страдали и которую не могли понять. Проводили исследования за забором из колючей проволоки и стеной из мешков с песком — последняя «забота» военных, прежде чем все они перемерли. Вспомните, о чем вас спросили те двое из санитарной машины, которые остановили вас вчера утром.
— Они спросили, здоров я или болен.
— Вот именно. В их помутившемся рассудке смешались все понятия. Подобно всем людям с больным мозгом, они считают себя здоровыми, а всех остальных больными.
Врач опустил боковое стекло, и в машину ворвался свежий воздух.
— Если бы только к нам прислушивались, — тихо сказал он.
— Что вы с ними сделали?
— С теми людьми?
— Да.
— То, что вы должны были сделать с самого начала. Убили. Через час начинается штурм центрального госпиталя, и как только мы его захватим, убьем остальных.
Он пожал плечами и швырнул окурок в открытое окно машины.
— Значит, это вы забрали из города детей?
— Да. Это все, что мы могли тогда сделать.
Комиссар Йенсен свернул к зданию аэропорта и поставил машину там, откуда угнал ее шестнадцать часов назад.
— Знаете, Йенсен, — сказал полицейский врач. — А ведь кое-кому вас недоставало.
— Кому же это?
— Мне.
25
— Вы входили внутрь госпиталя? — спросил Йенсен.
Врач покачал головой.
— Видел его только снаружи, — сказал он. — Этого вполне достаточно.
— Где вы нашли человека с ампутированными ногами?
— В здании Центрального налогового управления. Вчера они сняли оттуда охрану. Не хватает людей.
Он помолчал.
— Вы, верно, представляете себе это здание. Сначала его использовали в качестве тюрьмы. Затем, когда центральный госпиталь и городские больницы были переполнены мертвецами и умирающими, в нем начали сжигать трупы. Само по себе разумное решение… с их точки зрения. Скоро всех безнадежных стали доставлять прямо туда. Кроме тех, кто принадлежал к правящей верхушке и кого оставляли в центральном госпитале, чтобы продлить им жизнь за счет переливаний крови. Жизнь-то продлевали, а между тем их мозг неумолимо подвергался распаду.
— Но ведь этот человек был здоров?!
— Через несколько дней уже не успевали сжигать трупы — те, кто занимался кремацией, либо бежали, либо умерли. Но врачи с маниакальным упорством продолжали доставлять трупы на военных грузовиках. Еще вчера утром продолжалась перевозка.
Йенсен кивнул.
— Я видел несколько грузовиков, — сказал он.
— Грузовики, которые вы видели, перевозили в основном не тех, кто умер от болезни, а трупы доноров, умерщвленных в центральном госпитале или в районных донорских пунктах. Всех, по их мнению безнадежных, больных доставляли в здание налогового управления. У этих людей по различным причинам не брали кровь перед смертью. Именно к этой категории относился человек с ампутированными ногами.
— Почему же никто не сопротивлялся? — вырвалось у Йенсена.
— Потому что они не хотели слушать наших предупреждений, — с горечью ответил врач. — Потому что они потеряли человеческий облик.
— Вы чрезмерно упрощаете, — сказал Йенсен.
Врач метнул взгляд в его сторону.
— Разумеется, упрощаю. К вашему сведению, часть населения сопротивлялась, многие попрятались, немало людей скрылось из города. Кроме того, не забывайте, что в распоряжении медиков были вооруженные солдаты, кадровые военные, которым они поддерживали жизнь по трем причинам: им требовалась защита центрального госпиталя, а также нужны были люди для обороны баррикад на дорогах, ведущих в центр города, и для охраны грузовиков с донорами. И все же я понимаю: этих фактов недостаточно, чтобы ответить на ваш вопрос.
— Я не уловил вашу мысль.
— Вы спросили: почему люди не сопротивлялись? Все дело в том, что высокооплачиваемая реакционная группа врачей в нашей стране создала и постоянно поддерживала дутый образ всесильных медиков. Благодаря этому они имели возможность обращаться с пациентами как им заблагорассудится и наживать огромные деньги частной практикой — и это в то время, как каждый из них занимал официальные должности в государственных больницах и госпиталях.
Йенсен молчал.
— Это надувательство не только не вызывало протеста со стороны правящей верхушки, но и всячески поощрялось. Врачи заняли в стране особое положение, они уподобились божествам, властным над жизнью и смертью. Официально специалисты возглавляли отделения и секторы государственных больниц, но в то время как больные тщетно просиживали в коридорах госпиталей, в лучшем случае попадая к врачам-практикантам или стажерам, сами они занимались частной практикой — обслуживали пациентов, готовых платить за лечение, в котором они по большей части не нуждались.
Врач покачал головой.
— Видел его только снаружи, — сказал он. — Этого вполне достаточно.
— Где вы нашли человека с ампутированными ногами?
— В здании Центрального налогового управления. Вчера они сняли оттуда охрану. Не хватает людей.
Он помолчал.
— Вы, верно, представляете себе это здание. Сначала его использовали в качестве тюрьмы. Затем, когда центральный госпиталь и городские больницы были переполнены мертвецами и умирающими, в нем начали сжигать трупы. Само по себе разумное решение… с их точки зрения. Скоро всех безнадежных стали доставлять прямо туда. Кроме тех, кто принадлежал к правящей верхушке и кого оставляли в центральном госпитале, чтобы продлить им жизнь за счет переливаний крови. Жизнь-то продлевали, а между тем их мозг неумолимо подвергался распаду.
— Но ведь этот человек был здоров?!
— Через несколько дней уже не успевали сжигать трупы — те, кто занимался кремацией, либо бежали, либо умерли. Но врачи с маниакальным упорством продолжали доставлять трупы на военных грузовиках. Еще вчера утром продолжалась перевозка.
Йенсен кивнул.
— Я видел несколько грузовиков, — сказал он.
— Грузовики, которые вы видели, перевозили в основном не тех, кто умер от болезни, а трупы доноров, умерщвленных в центральном госпитале или в районных донорских пунктах. Всех, по их мнению безнадежных, больных доставляли в здание налогового управления. У этих людей по различным причинам не брали кровь перед смертью. Именно к этой категории относился человек с ампутированными ногами.
— Почему же никто не сопротивлялся? — вырвалось у Йенсена.
— Потому что они не хотели слушать наших предупреждений, — с горечью ответил врач. — Потому что они потеряли человеческий облик.
— Вы чрезмерно упрощаете, — сказал Йенсен.
Врач метнул взгляд в его сторону.
— Разумеется, упрощаю. К вашему сведению, часть населения сопротивлялась, многие попрятались, немало людей скрылось из города. Кроме того, не забывайте, что в распоряжении медиков были вооруженные солдаты, кадровые военные, которым они поддерживали жизнь по трем причинам: им требовалась защита центрального госпиталя, а также нужны были люди для обороны баррикад на дорогах, ведущих в центр города, и для охраны грузовиков с донорами. И все же я понимаю: этих фактов недостаточно, чтобы ответить на ваш вопрос.
— Я не уловил вашу мысль.
— Вы спросили: почему люди не сопротивлялись? Все дело в том, что высокооплачиваемая реакционная группа врачей в нашей стране создала и постоянно поддерживала дутый образ всесильных медиков. Благодаря этому они имели возможность обращаться с пациентами как им заблагорассудится и наживать огромные деньги частной практикой — и это в то время, как каждый из них занимал официальные должности в государственных больницах и госпиталях.
Йенсен молчал.
— Это надувательство не только не вызывало протеста со стороны правящей верхушки, но и всячески поощрялось. Врачи заняли в стране особое положение, они уподобились божествам, властным над жизнью и смертью. Официально специалисты возглавляли отделения и секторы государственных больниц, но в то время как больные тщетно просиживали в коридорах госпиталей, в лучшем случае попадая к врачам-практикантам или стажерам, сами они занимались частной практикой — обслуживали пациентов, готовых платить за лечение, в котором они по большей части не нуждались.