Страница:
Один из французских офицеров впоследствии написал: «Никому не желаю пережить то, что пережили мы, видевшие этот расстрел». Пленников вывели на берег моря и, чтобы не расходовать лишних патронов, часть из них загнали в воду. «Многих из этих несчастных, – вспоминал Бурьенн, – составлявших меньший отряд, казненный на морском берегу неподалеку от другого отряда, успели спастись вплавь на подводные камни, до которых выстрелы не достигали. Солдаты, положив ружья на песок, манили их назад египетскими знаками примирения, употребительными в стране сей. Они возвращались, но обретали смерть и погибали в волнах». Но даже спустя много лет Бонапарт продолжал твердо стоять на том, что эта казнь была единственной правильной мерой. В его интерпретации события в Яффе выглядели следующим образом: «Ярость солдат достигла предела, они перебили всех; город был разграблен и пережил все ужасы, достающиеся на долю города, взятого штурмом. Наступила ночь. Около полуночи была обнародована всеобщая амнистия, действие которой, однако, не распространялось на лиц, входивших в состав гарнизона Аль-Ариша. Солдатам было запрещено дурно обращаться с кем бы то ни было; удалось прекратить огонь, у мечетей, где укрылись жители, у некоторых складов и общественных мест были поставлены часовые. Пленных собрали и разместили вне стен города; но грабеж продолжался; только на рассвете порядок был полностью восстановлен. Пленных оказалось 2500, в том числе 800 или 900 из гарнизона Аль-Ариша. Последние, после того как они поклялись не возвращаться в Сирию раньше как через год, сделали три перехода в направлении Багдада, но затем обходным путем прибыли в Яффу. Таким образом, они нарушили свою клятву; их расстреляли. Остальных пленных отправили в Египет с трофеями, знаменами и т. д. Абдаллах спрятался и переоделся в одеяние одного из монахов ордена Святой земли; он вышел из Яффы, добрался до палатки главнокомандующего и пал ниц перед ним. С Абдаллахом обошлись так хорошо, как он мог бы пожелать. Он оказал некоторые услуги и был отправлен в Каир. Семьсот погонщиков верблюдов, слуг и солдат были египтянами, они с полным доверием сослались на шейхов и были спасены. Бросаясь ночью к солдатам, они кричали: «Месри, месри», как сказали бы: «Французы, французы». Прибыв в Египет, они стали хвалиться уважением, которое им оказали, как только стало известно, что они – египтяне. 500 солдатам гарнизона удалось спастись от ярости солдат, выдав себя за жителей. В дальнейшем они получили пропуска, которые позволили им уйти за Иордан».
Вслед за Яффой пала и Хайфа, а к середине марта французская армия уже завоевала всю Палестину. Но вскоре ей пришлось столкнуться с куда более страшным и безжалостным врагом, нежели турки, – чумой. Болезнь вызывала панический страх у солдат, а Бонапарт, чтобы избежать эпидемии, спешно приказал уничтожить все захваченное ими при разграблении Яффы. В то время как монахи ордена Святой земли отказались общаться с больными, а часть санитаров дезертировала из госпиталя, он решил собственным примером подавить панику. Бонапарт пришел в госпиталь и приказал оперировать больных в его присутствии. По словам А. Иванова, «он прикоснулся к тем, которые казались наиболее потерявшими присутствие духа, чтобы доказать им, что это не чума, и помог санитарам вынести труп из палаты». Это несколько упокоило солдатские души. А вскоре в порт Яффы прибыл конвой из 16 судов, груженных рисом, мукой, растительным маслом, порохом и патронами. Теперь армия имела всего вдоволь и могла двинуться на Иерусалим, христианское население которого готово было подчиниться французам в обмен на их освобождение и защиту от турок. Но главнокомандующий снова отложил свой визит в этот центр христианского мира до лучших времен. Пока он посчитал, что французским легионерам лучше «занять умы военными операциями, нежели оставить их размышлять над яффскими болезнями и симптомами, которые обнаруживались каждый день».
И направил свою армию дальше на восток, к старинной крепости Сен – Жан – д ’Акр.
Бесславный конец сирийской кампании
Реванш за Абукир
Вслед за Яффой пала и Хайфа, а к середине марта французская армия уже завоевала всю Палестину. Но вскоре ей пришлось столкнуться с куда более страшным и безжалостным врагом, нежели турки, – чумой. Болезнь вызывала панический страх у солдат, а Бонапарт, чтобы избежать эпидемии, спешно приказал уничтожить все захваченное ими при разграблении Яффы. В то время как монахи ордена Святой земли отказались общаться с больными, а часть санитаров дезертировала из госпиталя, он решил собственным примером подавить панику. Бонапарт пришел в госпиталь и приказал оперировать больных в его присутствии. По словам А. Иванова, «он прикоснулся к тем, которые казались наиболее потерявшими присутствие духа, чтобы доказать им, что это не чума, и помог санитарам вынести труп из палаты». Это несколько упокоило солдатские души. А вскоре в порт Яффы прибыл конвой из 16 судов, груженных рисом, мукой, растительным маслом, порохом и патронами. Теперь армия имела всего вдоволь и могла двинуться на Иерусалим, христианское население которого готово было подчиниться французам в обмен на их освобождение и защиту от турок. Но главнокомандующий снова отложил свой визит в этот центр христианского мира до лучших времен. Пока он посчитал, что французским легионерам лучше «занять умы военными операциями, нежели оставить их размышлять над яффскими болезнями и симптомами, которые обнаруживались каждый день».
И направил свою армию дальше на восток, к старинной крепости Сен – Жан – д ’Акр.
Бесславный конец сирийской кампании
Крепость Сен-Жан-д’Акр (турки называли ее Аккой или Акрой), ставшая достоянием крестоносцев еще в XIII веке, стояла на полуострове, в северной части бухты, и была укреплена массивными стенами. Одолеть эту твердыню было очень нелегко. Недаром Наполеон считал, что «судьба заключена в этой скорлупе». Как писал А. Манфред, «за Сен-Жан-д’Акром открывалась дорога на Дамаск, на Алеппо; он уже видел себя идущим по великим путям Александра Македонского. Выйти только к Дамаску, а оттуда стремительным маршем к Евфрату, Багдаду – и путь в Индию открыт!» Но стремительного марша не получилось. Наполеоновская армия, измученная болезнями и палящим солнцем, подошла к городу только 18 марта. По мнению историков, приди она на три дня раньше, город был бы взят без проблем. Как оказалось, именно эта потеря времени стала для французов роковой.
Надо сказать, что в этом походе у великого полководца все не заладилось с самого начала. Население Сирии, на поддержку которого он рассчитывал, так же как и в Египте, относилось к «неверным» враждебно. Так что пополнить свою армию за счет местного населения он не смог. А тут еще верный друг Жюно зачем-то рассказал ему о неверности его жены Жозефины. Это стало для Бонапарта чуть ли не самым сильным потрясением последних месяцев. На время оно заслонило перед ним все остальное: и необходимость трезвого оперативного расчета, и ответственность перед теми людьми, которых он вел за собой. Но все-таки вскоре главнокомандующий сумел подавить гнев и мрачные мысли и почувствовать себя прежде всего солдатом, исполняющим свой долг.
Уже 19 марта дивизии Ренье, обложившей Акру, после оживленной артиллерийской и ружейной перестрелки удалось блокировать в крепости гарнизон во главе с Джеззар-пашой. С этого времени началась осада города. В дополнение к дивизии Ренье, расположенной на левом фланге, части Клебера заняли этот же фланг, а Ланна и Бона – центр. Кроме того, для патрулирования окрестностей и прикрытия осадной армии от вылазок турков Бонапарт выделил четыре небольших наблюдательных отряда во главе с Мюратом, Ламбером, Жюно и Виалем.
Проведя рекогносцировку, инженеры генерала Кафарелли выяснили, что крепость с двух сторон окружена морем, а со стороны суши огорожена двумя стенами (восточной и северной) с 13 башнями, образующими почти прямой угол. Состояние этих стен вселило в специалистов надежду на то, что их можно разбить из 12-фунтовых орудий и легко взять город. Начать они решили с восточной стены. Вскоре в 300 метрах от нее была заложена траншея и установлены восемь батарей.
Необходимо сказать, что к началу осады Акры у Бонапарта было всего лишь 36 12-фунтовых полевых орудий и четыре 6-дюймовых мортир. Но 12 орудий были выделены им для нужд наблюдательных отрядов. Со дня на день он ожидал прибытия морем трех фрегатов Перре и судов Гантома, вышедших 12 марта из Яффы с осадными орудиями. Но англичане тоже не дремали. Они зорко следили за всеми передвижениями остатков французской флотилии, и 22 марта, прямо на глазах у французов, перехватили их конвой с артиллерией. Теперь пушки французов достались защитникам Акры и впоследствии были использованы ими против армии Наполеона. Главнокомандующий расценил это не просто как досадную потерю осадного оружия, а как плохое предзнаменование: неужто его удача, его Звезда на сей раз отвернулись от него?
В отличие от Бонапарта, генерал Кафарелли не придавал большого значения этому событию. Подумаешь, потеряли несколько пушек! Имеющихся полевых орудий вполне достаточно, чтобы сокрушить эту крепость. Он предложил главнокомандующему инженерный план осады, согласно которому следовало прежде всего пробить брешь в большой башне восточной стены. По его мнению, с ее взятием крепость падет сама собой. Это избавило бы армию от рискованных боев с турками на улицах и в домах.
Сутки французы вели артиллерийский обстрел башни и к 24 марта таки пробили брешь в ее основании. Казалось, еще немного – и Акра будет взята. Но не тут-то было! Посланные на разведку саперы обнаружили в проеме возведенный турками контрэскарп – препятствие в виде высокого и крутого откоса внешнего рва укрепления. Четыре дня бились французы над его устранением, прокладывая под ним подземную галерею. Тем временем артиллеристы пытались починить английские трофейные орудия – 32– и 24-фунтовые карронады, а солдаты организовали сбор ядер к ним, выпущенных из крепости и британских кораблей. Вскоре это занятие превратилось для них в своеобразный вид заработка, поскольку Бонапарт приказал за каждое принесенное ядро платить по 5 су. По его воспоминаниям, «солдаты принялись за поиски и за несколько дней доставили 300 ядер обоих калибров; когда же они не смогли больше находить их, солдаты измыслили другие способы добычи; они обратились к кипучим страстям английского коммодора и прибегли к различным хитростям, чтобы разжечь их; то они высылали всадников гарцевать на взморье; то они тащили на дюны бочки и фашины, принимались копать землю, словно сооружали батарею; иногда они также ставили на рейде, близ берега, баркас, который доставили из Хайфы. Как только сэр Сидней Смит замечал, что противник предпринимает какие-то действия под дулами его орудий, он снимался с якоря, шел на всех парусах к берегу и выпускал ядра, которые подбирались солдатами. Вскоре парк был снабжен ими в изобилии».
28 марта французские минеры взорвали часть контрэскарпа и часть передового отряда прорвалась в башню, но, не поддержанная подкреплением, потерявшая 114 человек убитыми и ранеными, вынуждена была откатиться от стены. 1 апреля удалось обрушить весь контрэскарп, но оказалось, что защитники крепости к тому времени успели заполнить брешь в стене бомбами, заряженными гранатами и железными шипами вперемежку с мусором.
Тем временем паша Дамаска собрал 30-тысячное войско, к которому присоединился Ибрагим-бей. Оно должно было перейти Иордан и перерезать коммуникации французов с Египтом. Это еще больше затрудняло и без того плачевное положение наполеоновской армии: к началу апреля ее потери составляли тысячу солдат убитыми и ранеными и около тысячи больных, находящихся в госпиталях Назарета, Яффы и Газы. Боеспособными оставались 5 тысяч человек, занятых осадой Акры, и еще 4 тысячи, которых Бонапарт только и мог выставить против 40-тысячной дамасской армии. Ничего не оставалось, как двинуть их навстречу врагу.
Но французы как всегда показали, что способны сражаться не числом, а умением. Они сумели нанести противнику ряд чувствительных ударов: Мюрат, имея лишь тысячу солдат, разбил малую колонну турок, генерал Жюно с 4 сотнями солдат остановил 3-тысячный авангард Ахмед-паши. Менее удачными были действия генерала Клебера. Его дивизия 16 апреля атаковала с тыла турецкий лагерь, но вскоре была окружена у подножия горы Табор 30-тысячной армией противника. Однако Бонапарт, увидев это, построил свои войска в три колонны и скрытно приблизился к месту сражения. Французы ударили по туркам картечью, а затем перешли к штыковой атаке. В результате при соотношении сил 10:1 не в свою пользу легионеры разбили турецкую армию. При этом их собственные потери составили не более 300 человек. После этого сражения, которое военные историки назвали одним из наиболее ярких и эффектных за всю историю войн, Бонапарт сказал: «50 или 60 тысяч турецких солдат образуют толпу, но не заслуживают названия армии. Она не способна выдержать удар французской дивизии численностью в 6000 человек».
Пока Клебер преследовал остатки турецкой армии, у Бонапарта возникла мысль по горячим следам захватить Дамаск. Но, трезво поразмыслив, он решил, что сил для этого у него сейчас недостаточно. Несмотря на столь легкую победу над дамасской армией, великий полководец был недоволен ходом событий. Ничто его не радовало, пока не была взята Акра! Между тем драгоценное время безжалостно уходило, и каждый потерянный день ухудшал положение нападавших. К середине апреля чума поразила еще 270 легионеров (правда, и среди осажденных тоже было немало жертв). Однако защитники крепости были полны решимости сопротивляться, тем более что 5 апреля в порту Акры высадились англичане и их коммодор Сидней Смит дал гарнизону сотню своих офицеров и канониров, а также снаряды и продовольствие. Два его 80-пушечных корабля беспрепятственно хозяйничали в бухте. Да-да, это был тот самый Смит, которого освободил из парижской тюрьмы давний противник Бонапарта Ле Пикар де Фелиппо, его однокашник по Парижской военной школе, предавший родину. После устроенного им побега Сиднея Смита из Тампля он получил чин полковника английской службы и был направлен в Левант, где теперь вместе с Деззар-пашой возглавлял гарнизон Акры. И хотя Бонапарт оценивал роль Смита в этой кампании весьма невысоко, это суждение, по мнению А. Манфреда, нельзя признать объективным. Уж очень был зол Наполеон и на британского коммодора, и на своего бывшего однокашника.
Во второй половине апреля контр – адмиралу Перре удалось на небольшом судне проскользнуть мимо английских дозоров и доставить к Акре шесть орудий крупного калибра. Обстрелом из них начался второй период осады города. 25 апреля французы снова попытались взорвать большую башню, но из-за ошибки в расчетах минная галерея ушла в сторону и часть башни устояла. К тому же во время этого взрыва сам Бонапарт чуть не погиб: он остался жив благодаря охране, которая заслонила его своими телами. Преодолев остатки башни, солдаты наткнулись на новое препятствие: за время долгой осады турки успели соорудить за ней ретраншемент – вспомогательную фортификационную постройку. И вход в крепость снова оказался закрытым. Три штурма, предпринятых осаждавшими, к успеху не привели. Турки постоянно взрывали мины и осуществляли многочисленные вылазки. И хотя в них гибло более половины турецких солдат, благодаря подкреплению от англичан гарнизон Акры на треть превосходил силы французов. А вот потери Бонапарта в этих схватках оставались не восполненными.
4 мая французы пробили брешь во второй башне крепости и на следующий день планировали провести генеральный штурм. Но ночью турки провели свою минную галерею и перерезали всех французских саперов. Штурм был перенесен Бонапартом на 9 мая. А ранним утром 7 мая на горизонте появились суда из Родоса, доставившие к Акре деблокадную армию. Не дожидаясь ее высадки, Наполеон предпринял последнюю отчаянную попытку захвата крепости. Он бросил на приступ дивизию Ланна. Колонне генерала Рамбо удалось проникнуть в город, но до наступления темноты она завязла в уличных боях. А тем временем турецкие корабли высадили свежие подкрепления, которые выбили французов из Акры.
Положение французской армии становилось катастрофическим. Анализируя его, А. Манфред задавался вопросом: «Шестьдесят два дня и ночи длилась осада и штурм Сен-Жан-д’Акра; потери убитыми, ранеными, заболевшими чумой возрастали. Погибли генералы Кафарелли, Бон, Рамбо, еще ранее был убит Сулковский. Ланн, Дюрок, многие офицеры получили ранения. Не грозила ли всей французской армии опасность быть перемолотой под стенами Сен-Жан-д’Акра?» Видимо, этот же вопрос задавал себе и Бонапарт, и ответ на него страшил великого полководца. Он хорошо понимал, что длительное двухмесячное сражение под стенами Акры, в котором он потерял 1200 убитыми, 1000 умершими от чумы и 2300 ранеными[1], проиграно и скоро это станет очевидным для всех.
К тому же ситуация усугублялась и другими, как внутренними, так и внешнеполитическими событиями. Великий полководец узнал, что в то время как он возглавляет затерявшуюся в азиатских песках экспедицию, в Европе создана вторая антифранцузская коалиция и разгорается новая война. А еще «султану Кебиру», питавшему после успехов Дезе надежду на окончательное покорение к маю 1799 года всего Египта, сообщили о новом грозном восстании под руководством Мавлы-Мухаммеда из Магриба, провозгласившего себя Аль-Махди – спасителем и вождем, призванным установить на земле справедливость. Его отряды овладели Даманхуром, полностью истребив там французский гарнизон. И хотя город вскоре был сожжен солдатами полковника Лефевра и доверие египтян к вождю было подорвано, страна по-прежнему была охвачена мятежом. Впоследствии именно эту причину Бонапарт назовет главной в письме к Директории, объясняя, почему он ушел из Леванта: «Природа восстания заставила меня ускорить возвращение в Египет».
На самом деле Наполеона волновало не столько восстание в египетских провинциях, сколько то, как после неудачи под Акрой сберечь армию и выйти из безнадежного положения с высоко поднятой головой? Он уже не думал о грандиозном походе в Индию, но и уйти из Сирии нужно было красиво. Осада Сен-Жан-д’Акра была снята Бонапартом 20 мая, и уже на следующий день французская армия бесшумно ушла с позиций. Но чтобы замаскировать ее отход, он велел еще в течение шести дней вести удвоенный артиллерийский обстрел крепости. В обращении к солдатам главнокомандующий много распространялся о подвигах, о славе, о победах, ни слова не сказав о подлинных причинах ухода из Сирии: «Солдаты! Вы перешли через пустыню, отделяющую Африку от Азии, с большей быстротой, чем это могла бы сделать армия, состоящая из арабов. Армия, которая выступила в поход для завоевания Египта, уничтожена, вы захватили ее командующего, парки, обозы, бурдюки, верблюдов.
Вы овладели всеми крепостями, защищающими колодцы пустыни. Вы рассеяли на поле сражения у горы Табор орды, сбежавшиеся со всей Азии в надежде на ограбление Египта. Наконец, после того как с горстью людей мы в течение трех месяцев вели войну в сердце Сирии, захватили 40 пушек, 50 знамен, 6000 пленных, сровняли с землей укрепления Газы, Яффы, Хайфы, Акры, нам предстоит вернуться в Египет; наступление времени, благоприятного для высадки войск, требует моего возвращения туда.
Через несколько дней вы могли надеяться захватить самого пашу в его же дворце. Но в это время года взятие замка Акры не стоит потери нескольких дней. К тому же храбрецы, которых мне пришлось бы там потерять, необходимы сегодня для более важных операций.
Солдаты, мы стали на утомительный и опасный путь. Мы лишили Восток возможности что-либо предпринять против нас в ходе этой кампании, но нам придется, быть может, отражать нападения части Запада. Вы найдете при этом новые возможности покрыть себя славой; и если среди стольких боев каждый день приносит смерть какого-нибудь храбреца, нужно, чтобы появлялись новые храбрецы, способные в свою очередь занять место в той немногочисленной шеренге бойцов, которая в час опасности придает всем энергию и завоевывает победу».
Эти высокопарные слова уже не могли никого обмануть, но говорились они для того, чтобы измученные легионеры, готовые уже взбунтоваться против главнокомандующего, и на этот раз покорно последовали за ним. Кроме того, приказ по армии – это исторический документ, так разве мог он допустить в нем слово «поражение»?
Обратный путь наполеоновской армии в Египет в начале лета был куда тяжелее, чем ее зимний марш в Левант. По собственному признанию Наполеона, «в июне пустыня очень сурова, она нисколько не похожа на ту же пустыню в январе; тогда все было легко, теперь все стало трудно. Песок был раскаленным, солнечные лучи – невыносимыми». Солдаты едва волочили ноги по горячим пескам. Рядом шумело море, но питьевой воды не было, и их постоянно мучила жажда. Вот как описывает ужасы возвращения в Египет Альбер Манфред: «Люди выбивались из сил, но продолжали идти; кто отставал, кто падал – погибал. Сзади, над последними рядами растянувшейся цепочки людей, кружили какие-то страшные птицы с огромным размахом крыльев, с длинной голой шеей и острым клювом; то были, верно, грифы. Они ждали, кто упадет, чтобы наброситься с пронзительным клекотом на добычу. Люди боялись этих ужасных птиц больше, чем неожиданно появлявшихся то здесь, то там на горизонте мамелюков на конях. Напрягая последние силы, солдаты старались не отрываться от колонны. И все-таки обессилевшие падали, и тогда уходящие слышали за своей спиной резкий гортанный клекот птиц-чудовищ, слетавшихся на страшную тризну. Армия таяла от чумы, от губительной жары, от переутомления. Более трети ее состава погибло».
Но эти мучения были ничто в сравнении с тем, что пришлось испытать раненым и больным. Сохранилось немало свидетельств того, что Наполеон приказал оставить безнадежно больных чумой и дать им сильные дозы опиума. Впоследствии и сам главнокомандующий подтвердил этот факт, правда, не называя количество этих обреченных: «В этом есть доля правды. Несколько солдат моей армии заболело чумой; им оставалось жить меньше суток; надо было немедленно выступить в поход; я спросил Деженетта, можно ли взять их с собой; он ответил, что это связано с риском распространить чуму в армии и к тому же не принесет никакой пользы людям, вылечить которых невозможно. Я велел ему прописать им сильную дозу опиума и прибавил, что это лучше, чем отдать их во власть турок. Он с большим достоинством возразил мне, что его дело – лечить людей, а не убивать их. Может быть, он был прав, хотя я просил его сделать для них только то, о чем сам попросил бы моих лучших друзей, окажись я в таком положении. Впоследствии я часто размышлял об этом случае с точки зрения морали, спрашивал у многих людей их мнение на этот счет, и мне думается, что, в сущности, все же лучше дать человеку закончить путь, назначенный ему судьбою, каков бы он ни был. Я пришел к этому выводу позже, видя смерть бедного моего друга Дюрока, который, когда у него на моих глазах внутренности вывалились на землю, несколько раз горячо просил меня положить конец его мучениям; я ему сказал: “Мне жаль вас, друг мой, но ничего не поделаешь; надо страдать до конца”».
А вот как вспоминал Бонапарт об этих событиях, будучи уже затворником на острове Святой Елены: «…у меня было сто человек, безнадежно больных чумой: ежели бы я их оставил, то их всех перерезали бы турки, и я спросил у врача Деженетта, нельзя ли дать им опиум для облегчения страданий: он возразил, что его долг только лечить, и раненые были оставлены. Как я и предполагал, через несколько часов все они были перерезаны». Главнокомандующий считал, что такое решение было продиктовано тогдашним положением. Своеобразной попыткой морально оправдаться можно считать его слова, сказанные уже по возвращении во Францию: «В таких обстоятельствах я приказал бы отравить собственного сына».
Что касается судьбы раненых, то мнения здесь противоречивы. Так один из участников похода (по видимости, Бурьенн) вспоминал: «Я видел, что сбрасывали с носилок изувеченных офицеров, коих приказано было нести и которые даже заплатили за этот труд деньги. Я видел, что покидали в степи изувеченных, раненых, зачумленных или даже только подозреваемых в зачумлении. Шествие освещалось горящими факелами, коими зажигали городки, местечки, деревни и покрывавшую землю богатую жатву. Вся страна пылала». Но большинство очевидцев говорят о том, что Бонапарт велел всем спешиться, а лошадей и все повозки отдать для раненых. Об этом же пишет в своей книге о великом полководце и Стендаль: «Во время отступления от Сен-Жан-д’Акр Ассалини, подавший главнокомандующему рапорт, из которого явствовало, что перевозочных средств для больных не хватает, получил приказ выехать на дорогу, захватить там всех обозных лошадей и даже отобрать лошадей у офицеров. Эта суровая мера была проведена полностью, и ни один из больных, на исцеление которых, по мнению врачей, оставалась хоть какая-нибудь надежда, не был брошен». Когда же самому Бонапарту предложили коня, он в ярости воскликнул: «Всем идти пешком! Я первым пойду!» И он действительно молча и отрешенно шел впереди колонны, погруженный в невеселые раздумья, загребая сапогами горячий песок и, казалось, не испытывая ни жажды, ни усталости. Нетрудно догадаться, о чем он думал. И тогда, и, по сути, до конца своих дней он придавал какое-то особое, фатальное значение неудаче под Акрой, ставшей по воле злого рока самой крайней восточной точкой земли, до которой ему суждено было добраться. А ведь именно эта крепость, по словам полководца, должна была стать ключевым звеном на пути продвижения французской армии в Индию: «Если бы Акка пала, мы бы быстро дошли до Евфрата, и я вступил бы в Индию и везде ввел новые порядки».
Изнурительное возвращение из Сирии длилось двадцать пять суток. Только поутру 14 июня отступающая армия увидела вдалеке высокие минареты и белые стены домов Каира.
Надо сказать, что в этом походе у великого полководца все не заладилось с самого начала. Население Сирии, на поддержку которого он рассчитывал, так же как и в Египте, относилось к «неверным» враждебно. Так что пополнить свою армию за счет местного населения он не смог. А тут еще верный друг Жюно зачем-то рассказал ему о неверности его жены Жозефины. Это стало для Бонапарта чуть ли не самым сильным потрясением последних месяцев. На время оно заслонило перед ним все остальное: и необходимость трезвого оперативного расчета, и ответственность перед теми людьми, которых он вел за собой. Но все-таки вскоре главнокомандующий сумел подавить гнев и мрачные мысли и почувствовать себя прежде всего солдатом, исполняющим свой долг.
Уже 19 марта дивизии Ренье, обложившей Акру, после оживленной артиллерийской и ружейной перестрелки удалось блокировать в крепости гарнизон во главе с Джеззар-пашой. С этого времени началась осада города. В дополнение к дивизии Ренье, расположенной на левом фланге, части Клебера заняли этот же фланг, а Ланна и Бона – центр. Кроме того, для патрулирования окрестностей и прикрытия осадной армии от вылазок турков Бонапарт выделил четыре небольших наблюдательных отряда во главе с Мюратом, Ламбером, Жюно и Виалем.
Проведя рекогносцировку, инженеры генерала Кафарелли выяснили, что крепость с двух сторон окружена морем, а со стороны суши огорожена двумя стенами (восточной и северной) с 13 башнями, образующими почти прямой угол. Состояние этих стен вселило в специалистов надежду на то, что их можно разбить из 12-фунтовых орудий и легко взять город. Начать они решили с восточной стены. Вскоре в 300 метрах от нее была заложена траншея и установлены восемь батарей.
Необходимо сказать, что к началу осады Акры у Бонапарта было всего лишь 36 12-фунтовых полевых орудий и четыре 6-дюймовых мортир. Но 12 орудий были выделены им для нужд наблюдательных отрядов. Со дня на день он ожидал прибытия морем трех фрегатов Перре и судов Гантома, вышедших 12 марта из Яффы с осадными орудиями. Но англичане тоже не дремали. Они зорко следили за всеми передвижениями остатков французской флотилии, и 22 марта, прямо на глазах у французов, перехватили их конвой с артиллерией. Теперь пушки французов достались защитникам Акры и впоследствии были использованы ими против армии Наполеона. Главнокомандующий расценил это не просто как досадную потерю осадного оружия, а как плохое предзнаменование: неужто его удача, его Звезда на сей раз отвернулись от него?
В отличие от Бонапарта, генерал Кафарелли не придавал большого значения этому событию. Подумаешь, потеряли несколько пушек! Имеющихся полевых орудий вполне достаточно, чтобы сокрушить эту крепость. Он предложил главнокомандующему инженерный план осады, согласно которому следовало прежде всего пробить брешь в большой башне восточной стены. По его мнению, с ее взятием крепость падет сама собой. Это избавило бы армию от рискованных боев с турками на улицах и в домах.
Сутки французы вели артиллерийский обстрел башни и к 24 марта таки пробили брешь в ее основании. Казалось, еще немного – и Акра будет взята. Но не тут-то было! Посланные на разведку саперы обнаружили в проеме возведенный турками контрэскарп – препятствие в виде высокого и крутого откоса внешнего рва укрепления. Четыре дня бились французы над его устранением, прокладывая под ним подземную галерею. Тем временем артиллеристы пытались починить английские трофейные орудия – 32– и 24-фунтовые карронады, а солдаты организовали сбор ядер к ним, выпущенных из крепости и британских кораблей. Вскоре это занятие превратилось для них в своеобразный вид заработка, поскольку Бонапарт приказал за каждое принесенное ядро платить по 5 су. По его воспоминаниям, «солдаты принялись за поиски и за несколько дней доставили 300 ядер обоих калибров; когда же они не смогли больше находить их, солдаты измыслили другие способы добычи; они обратились к кипучим страстям английского коммодора и прибегли к различным хитростям, чтобы разжечь их; то они высылали всадников гарцевать на взморье; то они тащили на дюны бочки и фашины, принимались копать землю, словно сооружали батарею; иногда они также ставили на рейде, близ берега, баркас, который доставили из Хайфы. Как только сэр Сидней Смит замечал, что противник предпринимает какие-то действия под дулами его орудий, он снимался с якоря, шел на всех парусах к берегу и выпускал ядра, которые подбирались солдатами. Вскоре парк был снабжен ими в изобилии».
28 марта французские минеры взорвали часть контрэскарпа и часть передового отряда прорвалась в башню, но, не поддержанная подкреплением, потерявшая 114 человек убитыми и ранеными, вынуждена была откатиться от стены. 1 апреля удалось обрушить весь контрэскарп, но оказалось, что защитники крепости к тому времени успели заполнить брешь в стене бомбами, заряженными гранатами и железными шипами вперемежку с мусором.
Тем временем паша Дамаска собрал 30-тысячное войско, к которому присоединился Ибрагим-бей. Оно должно было перейти Иордан и перерезать коммуникации французов с Египтом. Это еще больше затрудняло и без того плачевное положение наполеоновской армии: к началу апреля ее потери составляли тысячу солдат убитыми и ранеными и около тысячи больных, находящихся в госпиталях Назарета, Яффы и Газы. Боеспособными оставались 5 тысяч человек, занятых осадой Акры, и еще 4 тысячи, которых Бонапарт только и мог выставить против 40-тысячной дамасской армии. Ничего не оставалось, как двинуть их навстречу врагу.
Но французы как всегда показали, что способны сражаться не числом, а умением. Они сумели нанести противнику ряд чувствительных ударов: Мюрат, имея лишь тысячу солдат, разбил малую колонну турок, генерал Жюно с 4 сотнями солдат остановил 3-тысячный авангард Ахмед-паши. Менее удачными были действия генерала Клебера. Его дивизия 16 апреля атаковала с тыла турецкий лагерь, но вскоре была окружена у подножия горы Табор 30-тысячной армией противника. Однако Бонапарт, увидев это, построил свои войска в три колонны и скрытно приблизился к месту сражения. Французы ударили по туркам картечью, а затем перешли к штыковой атаке. В результате при соотношении сил 10:1 не в свою пользу легионеры разбили турецкую армию. При этом их собственные потери составили не более 300 человек. После этого сражения, которое военные историки назвали одним из наиболее ярких и эффектных за всю историю войн, Бонапарт сказал: «50 или 60 тысяч турецких солдат образуют толпу, но не заслуживают названия армии. Она не способна выдержать удар французской дивизии численностью в 6000 человек».
Пока Клебер преследовал остатки турецкой армии, у Бонапарта возникла мысль по горячим следам захватить Дамаск. Но, трезво поразмыслив, он решил, что сил для этого у него сейчас недостаточно. Несмотря на столь легкую победу над дамасской армией, великий полководец был недоволен ходом событий. Ничто его не радовало, пока не была взята Акра! Между тем драгоценное время безжалостно уходило, и каждый потерянный день ухудшал положение нападавших. К середине апреля чума поразила еще 270 легионеров (правда, и среди осажденных тоже было немало жертв). Однако защитники крепости были полны решимости сопротивляться, тем более что 5 апреля в порту Акры высадились англичане и их коммодор Сидней Смит дал гарнизону сотню своих офицеров и канониров, а также снаряды и продовольствие. Два его 80-пушечных корабля беспрепятственно хозяйничали в бухте. Да-да, это был тот самый Смит, которого освободил из парижской тюрьмы давний противник Бонапарта Ле Пикар де Фелиппо, его однокашник по Парижской военной школе, предавший родину. После устроенного им побега Сиднея Смита из Тампля он получил чин полковника английской службы и был направлен в Левант, где теперь вместе с Деззар-пашой возглавлял гарнизон Акры. И хотя Бонапарт оценивал роль Смита в этой кампании весьма невысоко, это суждение, по мнению А. Манфреда, нельзя признать объективным. Уж очень был зол Наполеон и на британского коммодора, и на своего бывшего однокашника.
Во второй половине апреля контр – адмиралу Перре удалось на небольшом судне проскользнуть мимо английских дозоров и доставить к Акре шесть орудий крупного калибра. Обстрелом из них начался второй период осады города. 25 апреля французы снова попытались взорвать большую башню, но из-за ошибки в расчетах минная галерея ушла в сторону и часть башни устояла. К тому же во время этого взрыва сам Бонапарт чуть не погиб: он остался жив благодаря охране, которая заслонила его своими телами. Преодолев остатки башни, солдаты наткнулись на новое препятствие: за время долгой осады турки успели соорудить за ней ретраншемент – вспомогательную фортификационную постройку. И вход в крепость снова оказался закрытым. Три штурма, предпринятых осаждавшими, к успеху не привели. Турки постоянно взрывали мины и осуществляли многочисленные вылазки. И хотя в них гибло более половины турецких солдат, благодаря подкреплению от англичан гарнизон Акры на треть превосходил силы французов. А вот потери Бонапарта в этих схватках оставались не восполненными.
4 мая французы пробили брешь во второй башне крепости и на следующий день планировали провести генеральный штурм. Но ночью турки провели свою минную галерею и перерезали всех французских саперов. Штурм был перенесен Бонапартом на 9 мая. А ранним утром 7 мая на горизонте появились суда из Родоса, доставившие к Акре деблокадную армию. Не дожидаясь ее высадки, Наполеон предпринял последнюю отчаянную попытку захвата крепости. Он бросил на приступ дивизию Ланна. Колонне генерала Рамбо удалось проникнуть в город, но до наступления темноты она завязла в уличных боях. А тем временем турецкие корабли высадили свежие подкрепления, которые выбили французов из Акры.
Положение французской армии становилось катастрофическим. Анализируя его, А. Манфред задавался вопросом: «Шестьдесят два дня и ночи длилась осада и штурм Сен-Жан-д’Акра; потери убитыми, ранеными, заболевшими чумой возрастали. Погибли генералы Кафарелли, Бон, Рамбо, еще ранее был убит Сулковский. Ланн, Дюрок, многие офицеры получили ранения. Не грозила ли всей французской армии опасность быть перемолотой под стенами Сен-Жан-д’Акра?» Видимо, этот же вопрос задавал себе и Бонапарт, и ответ на него страшил великого полководца. Он хорошо понимал, что длительное двухмесячное сражение под стенами Акры, в котором он потерял 1200 убитыми, 1000 умершими от чумы и 2300 ранеными[1], проиграно и скоро это станет очевидным для всех.
К тому же ситуация усугублялась и другими, как внутренними, так и внешнеполитическими событиями. Великий полководец узнал, что в то время как он возглавляет затерявшуюся в азиатских песках экспедицию, в Европе создана вторая антифранцузская коалиция и разгорается новая война. А еще «султану Кебиру», питавшему после успехов Дезе надежду на окончательное покорение к маю 1799 года всего Египта, сообщили о новом грозном восстании под руководством Мавлы-Мухаммеда из Магриба, провозгласившего себя Аль-Махди – спасителем и вождем, призванным установить на земле справедливость. Его отряды овладели Даманхуром, полностью истребив там французский гарнизон. И хотя город вскоре был сожжен солдатами полковника Лефевра и доверие египтян к вождю было подорвано, страна по-прежнему была охвачена мятежом. Впоследствии именно эту причину Бонапарт назовет главной в письме к Директории, объясняя, почему он ушел из Леванта: «Природа восстания заставила меня ускорить возвращение в Египет».
На самом деле Наполеона волновало не столько восстание в египетских провинциях, сколько то, как после неудачи под Акрой сберечь армию и выйти из безнадежного положения с высоко поднятой головой? Он уже не думал о грандиозном походе в Индию, но и уйти из Сирии нужно было красиво. Осада Сен-Жан-д’Акра была снята Бонапартом 20 мая, и уже на следующий день французская армия бесшумно ушла с позиций. Но чтобы замаскировать ее отход, он велел еще в течение шести дней вести удвоенный артиллерийский обстрел крепости. В обращении к солдатам главнокомандующий много распространялся о подвигах, о славе, о победах, ни слова не сказав о подлинных причинах ухода из Сирии: «Солдаты! Вы перешли через пустыню, отделяющую Африку от Азии, с большей быстротой, чем это могла бы сделать армия, состоящая из арабов. Армия, которая выступила в поход для завоевания Египта, уничтожена, вы захватили ее командующего, парки, обозы, бурдюки, верблюдов.
Вы овладели всеми крепостями, защищающими колодцы пустыни. Вы рассеяли на поле сражения у горы Табор орды, сбежавшиеся со всей Азии в надежде на ограбление Египта. Наконец, после того как с горстью людей мы в течение трех месяцев вели войну в сердце Сирии, захватили 40 пушек, 50 знамен, 6000 пленных, сровняли с землей укрепления Газы, Яффы, Хайфы, Акры, нам предстоит вернуться в Египет; наступление времени, благоприятного для высадки войск, требует моего возвращения туда.
Через несколько дней вы могли надеяться захватить самого пашу в его же дворце. Но в это время года взятие замка Акры не стоит потери нескольких дней. К тому же храбрецы, которых мне пришлось бы там потерять, необходимы сегодня для более важных операций.
Солдаты, мы стали на утомительный и опасный путь. Мы лишили Восток возможности что-либо предпринять против нас в ходе этой кампании, но нам придется, быть может, отражать нападения части Запада. Вы найдете при этом новые возможности покрыть себя славой; и если среди стольких боев каждый день приносит смерть какого-нибудь храбреца, нужно, чтобы появлялись новые храбрецы, способные в свою очередь занять место в той немногочисленной шеренге бойцов, которая в час опасности придает всем энергию и завоевывает победу».
Эти высокопарные слова уже не могли никого обмануть, но говорились они для того, чтобы измученные легионеры, готовые уже взбунтоваться против главнокомандующего, и на этот раз покорно последовали за ним. Кроме того, приказ по армии – это исторический документ, так разве мог он допустить в нем слово «поражение»?
Обратный путь наполеоновской армии в Египет в начале лета был куда тяжелее, чем ее зимний марш в Левант. По собственному признанию Наполеона, «в июне пустыня очень сурова, она нисколько не похожа на ту же пустыню в январе; тогда все было легко, теперь все стало трудно. Песок был раскаленным, солнечные лучи – невыносимыми». Солдаты едва волочили ноги по горячим пескам. Рядом шумело море, но питьевой воды не было, и их постоянно мучила жажда. Вот как описывает ужасы возвращения в Египет Альбер Манфред: «Люди выбивались из сил, но продолжали идти; кто отставал, кто падал – погибал. Сзади, над последними рядами растянувшейся цепочки людей, кружили какие-то страшные птицы с огромным размахом крыльев, с длинной голой шеей и острым клювом; то были, верно, грифы. Они ждали, кто упадет, чтобы наброситься с пронзительным клекотом на добычу. Люди боялись этих ужасных птиц больше, чем неожиданно появлявшихся то здесь, то там на горизонте мамелюков на конях. Напрягая последние силы, солдаты старались не отрываться от колонны. И все-таки обессилевшие падали, и тогда уходящие слышали за своей спиной резкий гортанный клекот птиц-чудовищ, слетавшихся на страшную тризну. Армия таяла от чумы, от губительной жары, от переутомления. Более трети ее состава погибло».
Но эти мучения были ничто в сравнении с тем, что пришлось испытать раненым и больным. Сохранилось немало свидетельств того, что Наполеон приказал оставить безнадежно больных чумой и дать им сильные дозы опиума. Впоследствии и сам главнокомандующий подтвердил этот факт, правда, не называя количество этих обреченных: «В этом есть доля правды. Несколько солдат моей армии заболело чумой; им оставалось жить меньше суток; надо было немедленно выступить в поход; я спросил Деженетта, можно ли взять их с собой; он ответил, что это связано с риском распространить чуму в армии и к тому же не принесет никакой пользы людям, вылечить которых невозможно. Я велел ему прописать им сильную дозу опиума и прибавил, что это лучше, чем отдать их во власть турок. Он с большим достоинством возразил мне, что его дело – лечить людей, а не убивать их. Может быть, он был прав, хотя я просил его сделать для них только то, о чем сам попросил бы моих лучших друзей, окажись я в таком положении. Впоследствии я часто размышлял об этом случае с точки зрения морали, спрашивал у многих людей их мнение на этот счет, и мне думается, что, в сущности, все же лучше дать человеку закончить путь, назначенный ему судьбою, каков бы он ни был. Я пришел к этому выводу позже, видя смерть бедного моего друга Дюрока, который, когда у него на моих глазах внутренности вывалились на землю, несколько раз горячо просил меня положить конец его мучениям; я ему сказал: “Мне жаль вас, друг мой, но ничего не поделаешь; надо страдать до конца”».
А вот как вспоминал Бонапарт об этих событиях, будучи уже затворником на острове Святой Елены: «…у меня было сто человек, безнадежно больных чумой: ежели бы я их оставил, то их всех перерезали бы турки, и я спросил у врача Деженетта, нельзя ли дать им опиум для облегчения страданий: он возразил, что его долг только лечить, и раненые были оставлены. Как я и предполагал, через несколько часов все они были перерезаны». Главнокомандующий считал, что такое решение было продиктовано тогдашним положением. Своеобразной попыткой морально оправдаться можно считать его слова, сказанные уже по возвращении во Францию: «В таких обстоятельствах я приказал бы отравить собственного сына».
Что касается судьбы раненых, то мнения здесь противоречивы. Так один из участников похода (по видимости, Бурьенн) вспоминал: «Я видел, что сбрасывали с носилок изувеченных офицеров, коих приказано было нести и которые даже заплатили за этот труд деньги. Я видел, что покидали в степи изувеченных, раненых, зачумленных или даже только подозреваемых в зачумлении. Шествие освещалось горящими факелами, коими зажигали городки, местечки, деревни и покрывавшую землю богатую жатву. Вся страна пылала». Но большинство очевидцев говорят о том, что Бонапарт велел всем спешиться, а лошадей и все повозки отдать для раненых. Об этом же пишет в своей книге о великом полководце и Стендаль: «Во время отступления от Сен-Жан-д’Акр Ассалини, подавший главнокомандующему рапорт, из которого явствовало, что перевозочных средств для больных не хватает, получил приказ выехать на дорогу, захватить там всех обозных лошадей и даже отобрать лошадей у офицеров. Эта суровая мера была проведена полностью, и ни один из больных, на исцеление которых, по мнению врачей, оставалась хоть какая-нибудь надежда, не был брошен». Когда же самому Бонапарту предложили коня, он в ярости воскликнул: «Всем идти пешком! Я первым пойду!» И он действительно молча и отрешенно шел впереди колонны, погруженный в невеселые раздумья, загребая сапогами горячий песок и, казалось, не испытывая ни жажды, ни усталости. Нетрудно догадаться, о чем он думал. И тогда, и, по сути, до конца своих дней он придавал какое-то особое, фатальное значение неудаче под Акрой, ставшей по воле злого рока самой крайней восточной точкой земли, до которой ему суждено было добраться. А ведь именно эта крепость, по словам полководца, должна была стать ключевым звеном на пути продвижения французской армии в Индию: «Если бы Акка пала, мы бы быстро дошли до Евфрата, и я вступил бы в Индию и везде ввел новые порядки».
Изнурительное возвращение из Сирии длилось двадцать пять суток. Только поутру 14 июня отступающая армия увидела вдалеке высокие минареты и белые стены домов Каира.
Реванш за Абукир
Бонапарт всегда умело маскировал свои неудачи, превращая их в достижения, либо находил веские доводы в оправдание изменившихся планов. Так произошло и на сей раз. Он послал впереди себя генерала Бойе, который должен был оповестить каирские власти о возвращении победоносной французской армии. В Каир он, как и подобает победителю, вступил торжественно, через ворота Побед. Перед каирцами провели сановных пленников, пронесли бунчуки и знамена, отбитые у турок. А вот носилки с ранеными, среди которых были Ланн и Дюрок, доставили в город позже и без лишнего шума. Пользующиеся покровительством Бонапарта шейхи мечети Аль-Азхар обратились к народу с воззванием, опровергающим «ложные» слухи о поражении французов в Сирийской кампании. В нем, в частности, в числе взятых «султаном Кебиром» городов… оказалась и Акра, о которой говорилось: «Потом он разрушил стены Акры, не оставив камня на камне, и превратил их в кучу обломков, так что люди спрашивают, стоял ли когда город на этом месте…» Судя по этому воззванию, в Египет Наполеон вернулся по двум причинам (первая особенно интересна): «во-первых, чтобы сдержать обещание, данное египтянам, – возвратиться к ним через 4 месяца, а обещания суть для него священные обязательства; во-вторых, потому что, как он узнал, некоторые злодеи из числа мамелюков и арабов в его отсутствие сеяли смуту, подстрекали к волнениям…»