Валентинов Андрей. Диомед, сын Тидея

   Самое место!
 
   * * *
 
   Вокруг тьма, деревья шепчутся, шумят кронами, словно ближе подобраться хотят.
   Ночь...
   – А ты... это, ну, вынырнуть не можешь?
   Капанид про реку знает. Я ему давно рассказал – еще после первого раза. Знает – и помочь пытается.
   – Ты, Тидид, попробуй сквозь эту реку чего-нибудь увидеть. Постарайся!
   Легко сказать! Папа, наверное, тоже пытался. Только у него не река была – огонь...
   ...Как тот, в Элевсине, на котором папа сгорел.
   Костер и сейчас горит. Маленький, правда. Пора спать но нам со Сфенелом разрешили у огня посидеть.
   – Попытаюсь, Капанид, попытаюсь...
   Говорю – и себе не очень верю. Да, дорийцам легче! Они ведь воюют почти каждый день. А не воюют – скот чужой угоняют или женщин крадут. Там такие, как я, и нужны.
   (И все равно – не всегда. Слыхал я про этих ареидов, слыхал! Они, если войны нет, отдельно ото всех живут – чтоб не зашибить кого ненароком. Только на битву и приходят. А еще они мухоморы лопают – чтобы дурнее быть. А мне и мухоморов не надо.)
   Костерок уже гаснет. Тени подползают – ближе, ближе... Люблю ночной лес. Другие боятся – а я люблю. И в самом деле, чего боятся? Ни львов у нас под Аргосом, ни волков (был один лев, так того дядя Геракл убил). Дриад – и тех не встретишь. Попрятались, говорят.
   – Слушай, Капанид, ну его! Давай про другое.
   – Давай! – охотно откликается Сфенел. – А знаешь, Ферсандр у дяди Эгилея отпуск попросил. На месяц.
   – И куда это он собрался? – удивляюсь я. «Куда» – это в смысле «без нас».
   – А никому не скажешь?
   Кажется, самое время обижаться. Это кому я когда что разболтал?
   – В Фивы. На могилу дяди Полиника. Он тайно поедет. Узнают его там – убьют.
   Такую новость следует обдумать. А молодец Полиникид! Ведь действительно – убьют. Помнят там его папу. До сих пор помнят!
   Дядю Полиника и хоронить в этих Фивах не хотели. Его сестра похоронила – Антигона. А ее за это в гробнице замуровали. Живую! Так что все эти годы Ферсандр и жертву на папиной могиле принести не мог.
   Нам со Сфенелом все же легче. Папин пепел сейчас рядом с тетей Аргеей на Поле Камней. А дядю Капанея в Элевсине похоронили, потому что его сам Зевс молнией убил. Сфенел туда каждый год ездит – весной на день Теофании – Деметрова Таинства. Там, в Элевсине, дяде Капанею алтарь построили. И даже жертвы приносят.
   – Так поехали с ним! – предлагаю я, но тут же понимаю – нельзя. Один Ферсандр проскользнет – научился. А нас троих приметят. Говорят, фиванский басилей немало серебра платит, чтобы за нами всеми приглядывали. Помнит.
   И мы не забыли!
   – А давай, Тидид, на Олимп взберемся!
   – Че...Чего?
   Уж не навернули ли Капанида мечом по бестолковке? Меч хоть и деревянный, а все же!
   – На Олимп! – охотно повторяет он. – Ну, ты сам же говорил, что раньше, ну, до потопа, надо было испытание пройти. Чтоб волосы постригли. Вот мы и... На Олимпе ведь богов нет, правильно?
   Ох, зря я ему это сказал! Предупреждала ведь мама. Но кто ж знал?
   – Богов там нет, – соглашаюсь я (шепотом, шепотом!). – Но там другое есть. Сунешься – костей не соберешь!
   ...Дромос там – самого Дия-Зевса дромос. Самый главный. Лет сто назад От с братом Эфиальтом хотели туда пробраться. Так от них и костей не осталось. А ведь они Зевсу племянниками приходились – самого Поседайона Черногривого сыновья! И Беллерофонт пытался – на крылатом Пегасе. Безумцем умер в земле чужой. А он лучшим из лучших был, Беллерофонт Главкид!
   «Бойся богов, Диомед! Бойся!»
   – Ну, тогда... – разочарованно вздыхает Капанид. – Может, к дядьке твоему сходим? К Гераклу. Он нам задачи такие даст, мы его выполним...
   К Гераклу?!
 
   – Почему ты приходишь только во сне, мама?
   – Иначе опасно, мой маленький. Ты же знаешь!
   – Я не маленький! Я уже...
   Мама смеется. Она так редко смеется после того, как папы не стало!
   – Ты всегда для меня будешь маленьким, Диомед. Ну что, к Гераклу собрались?
   Мама всегда все знает. Почти как дядя Эвмел.
   – Понимаешь, сынок, Геракл сейчас живет в Калидоне. Это родина твоего папы...
   – Правильно, мама! – подхватываю я. – А то дразнят меня этолийцем, дразнят, а я еще ни разу в Этолии не был!
   Мама молчит. Но я уже знаю – что-то не так.
   – Тидей... Твой папа... Он ведь Непрощенный. Кровник. Значит, станут мстить и тебе. А я буду далеко – не в нашем Номосе. Я могу тебя не услышать и не успеть...
   – Не надо меня слышать! – негодую я. – И помогать не надо! Я туда тайно поеду – как Ферсандр. И не один, а с Капанидом. А вдвоем мы кого угодно!..
   Мама снова смеется, и мне становится обидно. Ну, точно, совсем за малолетку меня считает!
   – Я все равно поеду! Все равно!
   – Поедешь, – мама уже не смеется. – Конечно, поедешь. Ты ведь сын Тидея! Только... Береги себя, мальчик!
   Почему мне вдруг так не хочется никуда ехать?
 
   * * *
 
   Этой дорогой нам идти не советовали. Отговаривал: Пугали даже. Само собой, мы пошли именно ею.
   И не потому, что мальчишки всегда поперек взрослых решают. Как же, слыхал! И такие мы, и этакие, и старших не слушаем. Да только что понимают эти старшие (двое козопасов, которых мы встретили на перекрестке)? Ведь чем пугали? Если бы разбойниками или стражниками какого-нибудь здешнего басилея (такого же вонючего козопаса) – еще ладно. Этих, особенно стражников, и в самом деле поберечься следует. А то заладили – даймоны, эмпузы! И еще – наяды с дриадами.
   Кусучие они тут!
   «Тут» – это в Аркадии.
   Ну и страна! Людей мало, городов вообще нет. Одни козы. Ну и, конечно, леса. Густые, вроде того, через который дорога ведет. А ведет она прямиком к морю, к Калидонскому заливу.
   Этот путь самым удобным оказался. Чтобы из Аргоса в Калидон попасть, обычно через Коринф едут. Там и дороги лучше, и харчевни в каждом селе. Удобный – да не для нас. Из Коринфа дорога прямиком в Фивы ведет. А зачем нам это? В темницу не посадят, но шум будет. А вдруг и Ферсандра заметят? Нет, через Аркадию лучше. К морю, там – в лодку, и вот тебе Этолия.
   Через море (даже через залив) я еще не плавал, и Сфенел не плавал. Боязно, конечно! Да еще пираты. Дядя Эгиалей рассказывал: обложили все берега, людей хватают, в рабство сидонцам продают, мореходов «пенный сбор» платить заставляют. А вертит всем какой-то басилеишка с Итаки, Лаэртом зовут.
   У-у, нет на них всех Геракла! То есть он есть, да что-то давно из Калидона не выезжал.
   В общем, решили мы с Капанидом через море махнуть. А к морю этот путь – самый удобный. И разбойников нет. Ну а против ламий с эмпузами и прочих страшилищ у нас со Сфенелом амулеты-змеевики имеются. Да такие, что и не подходи!
   Так что зря нас пугали!
 
   * * *
 
   – Спать как, по очереди будем? Как думаешь, Тидид?
   Я привстал на локте, осмотрелся. Можно было и не осматриваться. Полянка маленькая, уютная, кострище посередине, не иначе какие-нибудь козопасы оставили. Поперек поляны тропинки крестом идут. Тихо, мирно. И спать хочется.
   – Не будем, – решил я. – Если что – услышим.
   – Угу. .
   Оставалось расстелить плащ, завернуться... Нет, сначала лепешку дожевать. Зачерствеет – зубы сломаю. – А если эти, а-а-а-у-у-у, ламии придут?
   (А-а-а-у-у-у – это Капанид зевнул.)
   – Какие ламии? – поразился я. – Они же около кладбищ ходят. И эмпузы тоже. А тут – лес!
   – А сатиры?
   На такое я и отвечать не стал. Сатиров испугался! Сатиры только за сельскими девками бегать горазды. Да и пугливые они теперь. Только в какой-нибудь Аркадии и встретишь.
   ...Да и не одних сатиров. Дядя Эвмел сказал, что уже много лет Олимпийцы на землю не ступают. То есть в своем виде не ступают. Если и придут, то вроде как странники или чужеземцы. Приказ у них по Олимпу такой вышел. А которые боги местные, речные да лесные, те тихо сидят
   Так кто кого боится? Мы ИХ – или ОНИ нас?
   – А если он гидру нам велит поймать?
   Я только и моргнул.
   – Кто?!
   – А-а-а-у-у-у! Геракл. Скажет, мол, пока гидру не поймаете, волосы не острижете.
   Да, не забыл Капанид гидру! И я не забыл. Да вот только поймать... Пытались уже!
   – Я чего, а-а-а-у-у-у, придумал? Возле берега мяса накидаем – до самой пещеры. Гидра, а-а-а-у-у-у, туда заползет...
   Спит! Уже посапывает. А мне почему-то спать расхотелось. Красиво тут! Луна-Селена через ветки светит, каждую травинку видать. Словно серебром затянуло. Люблю лес! А вот море... Ведь через залив плыть придется! А ее волны?
   От таких мыслей бедняга Морфей убежал без оглядки. Оставалось вновь накинуть плащ, встать, вдохнуть холодный вкусный воздух...
   Хорошо!
   А, говорят, в Этолии леса совсем не такие. Деревья та маленькие, кора черная, а ветки без листьев почти. И горы другие. Не с гладкими макушками, как у нас, а острые, высокие, на вершинах даже лес не растет...
   И сам не заметил, как на краю поляны оказался. Обернулся, на малиновые угли поглядел. Назад? Я сделал шаг и вдруг услышал...
   Нет, не услышал! Словно ветер сзади подул. Легкий, почти незаметный. Только не ветер это. Листья не шелохнутся, травинки не дрожат...
   – Янаанааа-а-а-а! Янаанааа-а-а-а!
   Далеко? Нет, близко, только тихо! Рука уже легла на рукоять ножа. Хороший нож, хеттийский. Не меч, конечно...
   – Янаанааа-а-а-а!!
   По затылку вроде как муравьи пробежали. Пробежали – сгинули.
   Испугался, герой?
   Ну, поют, ну и что? Тем более голос женский. Даже не женский. Вроде как девчонка пищит.
   – Янаанааа-а-а-а! Янаанааа-а-а-а!
   Нет, не девчонка. Девчонки!
   Первая мысль: Капанида будить. Вторая: было бы из-за чего! Какие-то босоногие пастушки вышли в лес побегать. Они же тут, в Аркадии, каждому кусту кланяются. Наверное, решили у какого-нибудь пня-коряги песни попеть, голышом побегать... Голышом? Ух ты! Первое дело на войне что? Правильно, голодным не оказаться. А второе? А второе – разведка. Если голышом – точно Сфенела разбужу!
   Я ошибся. Пели не близко, а очень близко. Прямо за деревьями, и дюжины шагов не будет – еще одна поляна. Тоже круглая, но побольше. На той стороне – дерево поваленное. Старое.
   И – огоньки!
   Огоньки я уже лежа наблюдал – в траве. Мало ли? Тем более никаких девчонок...
   – Янаанааа-а-а-а!!
   Да, огоньки! Над самой травой огоньки. Вроде-светляков, только поярче. И движутся!
   Мне бы испугаться, конечно. Да вот не испугался – до того интересно стало. Слыхал о таком! Сначала движутся, потом туманом пойдут...
   Есть! Заспешили, закружились мотыльками. Быстрее, быстрее!..
   – Янаанааа-а-а-а! Янаанааа-а-а-а!.
   Вот они!
   Сквозь нестойкий призрачный огонь, сквозь светящийся туман...
   Я не ошибся – девчонки. Маленькие совсем. И голышом. Да только непростые девчонки. Вроде как сами из тумана вылеплены. И волосы светятся, и лица. Серебром светятся..
   Пора Капанида будить. Дриады! Когда еще их увидишь? Тем более и бояться нечего. Зато будет что дома рассказать!
   – Хейя-я-я!
   Замерли! Замерли, в кружок собрались... Эх, и уходить не хочется!
   – Хелихелина! Хелихелина!
   Я чуть не рассмеялся, но вовремя рот рукой закрыл. Девчонки – всегда девчонки, даже если они не девчонки, а дриады. Сейчас играть будут – в хелехелину. В черепаху то есть. Мудреная игра – одна бежит, другая догоняет. Догонит – и сама убегает...
   – Черепаха-пряха, что творишь в кругу?
   – Из шафрана яркого пеплос новый тку!
   Поймали! И снова ловят!
   – Куда делся, нам открой, друг сердечный твой?
   – Сел на бела он коня, да и в озеро – плашмя! Ай-й-й!
   «Ай-й-й!» – это не по игре. Это они меня увидели. Поднял голову, дурень! Засмотрелся!
   – Светлая! Светлая! Помоги-и-и!
   И вдруг я понял – пора удирать. Взаправду. И быстро.
   ...Ударила ветка по лицу...
   Ой!
   Вместо прохода – ствол дубовый. Старый, не обхватить. Рядом... Тоже ствол. Да как же?.. Ах ты, Дий Подземный! Колючки! .
   Стена! И слева, и справа. Словно деревья плечи сомкнули. Сомкнули, сучьями ощетинились.
   Фаланга!
   А если через поляну? Успею?
   Обернулся...
   Ни огоньков, ни девчонок. А вместо ствола поваленного – серебряный... костер? Нет, но похоже. Дрожит, движется...
   – Тебе не уйти, мальчик!
   Спокойно звучал Ее голос. С насмешкой. И я понял – не уйти.
   Ближе, ближе. Серебро расплывается, рассыпается искрами...
   – Не уйти!..
   Эх, раньше нужно было деру давать! Дриады не обидят, а вот Та, что над ними всеми хозяйка...
   Словно вихрь над поляной пронесся. Дрогнули деревья, шумнули кронами. Мотыльками разлетелись искры.
   Она!
   Серебряные волосы падали на грудь, серебром горела диадема, серебром светилась кожа...
   Воздух застрял в горле. Не от страха, нет. Она была... Она была...
   – И тебе не страшно, мальчик? В голосе – насмешка. В глазах – искорки смеха. Серебряные.
   – Не страшно! – прохрипел я. – Радуйся, Светлая!
   – Радуйся и ты, – в голосе мелькнуло любопытство (краешком, краешком). – Кто ты, мальчик?
   Мальчик? Руки на бедра, подбородок – вперед.
   – Я – это я! И я не мальчик, Светлая!
   – Ты – это ты?
   Теперь Она и в самом деле удивилась. По-настоящему.
   – Кто научил тебя так отвечать? А-а, вижу! Твоя кровь! Она светится. Но ведь ты не бог?
   Вот еще! Страх куда-то делся, осталась... Обида? С чего это мне на Нее обижаться?
   – Я – Диомед сын Тидея! А кто Ты, Светлая?
   Смех – легкий, серебристый.
   – Глупый мальчишка! Почему ты не боишься смерти? Ведь я не выпущу тебя отсюда!
   «Еще чего!» – хотел рубануть я, открыл рот...
   – Потому что Ты – красивая. Ты – самая красивая!
   Дий Ясное Небо, Психопомп Ворюга! Кто это сказал? Я?!
   Рука – тонкая, гладкая – протянулась вперед, легко коснулась щеки. Я ждал холода, но теплыми были Ее пальцы. Теплыми – как дыхание.
   – Я красивая, верно. А кто ты такой, Диомед, наглый мальчишка, посмевший зайти сюда? Я не позволяю говорить такое даже богам! Здесь всюду – я. И тебе не поможет даже та, чья кровь светится в твоих жилах.
   И почему мне почудилась, что Она не сердится?
   – Я не мальчишка! – упрямо повторил я. – А Ты самая красивая. А теперь делай со мной что хочешь, Светлая!
   Сказал – и только вздохнул. А если Она меня съесть решит?
   – Что хочу? Мне не нужно для этого твоего разрешения, Диомед сын Тидея! Я вижу, ты не очень говорлив. В моем лесу есть скворцы, они любят повторять одно и тоже.
   Ей было смешно. Мальчишка посмел сказать...
   Скворец, значит?
   – Одна несравненная дева желаннее всех для меня, та, что блистает под стать Новогодней звезде в начале счастливого года. Лучится ее красота, и светится кожа ее...
   А ведь я смеялся, пока эту табличку хеттийскую у дяди Эвмела переводил! Даже не смеялся – хихикал.
   – Горделивая шея у нее над сверкающей грудью. Кудри ее – лазурит неподдельный. Золота лучше – округлые руки ее. С венчиком лотоса могут сравниться пальцы...
   Я посмотрел Ей прямо в глаза. Смешно? Нет! Не смешно!
   – Поступь ее благородна, глубоко и таинственно лоно, стройные бедра словно ведут на ходу спор о ее красоте...
   – Замолчи! – Ее голос ударил, как бич. – Я вырву тебе язык, наглец!
   – Рви!
   Она помолчала, качнула головой:
   – Я превращу тебя в ветер! В туман над болотом. В ночное зарево!.. Сядь!
   От неожиданности я не сел – бухнулся в траву. Она поджала губы, постояла... присела рядом.
   ...Странно, Она уже не была серебряной. То есть была, конечно, но какой-то не такой. Может, потому, что мы сидели совсем близко?
   – Вот ты какой!.. Да, ты не похож на скворца. Хорошо оставим это! Кто бы ты ни был, это мой лес! Ты напугал моих девочек, Диомед. Люди... Они добираются даже сюда. Скоро придется уходить. Жаль...
   Я вздохнул. И действительно, нехорошо вышло.
   – Извини, что напугал Твоих девчонок, Светлая!
   – Девчонок? – Ее глаза (уже не серебряные – темные, как ночное небо) удивленно блеснули. – Ты не любишь девчонок, Диомед?
   Вопросик! Пусть на такие вопросы Амфилох отвечает.
   – Ну... Они такие, Светлая... Глупые. И вопят все время. И мамам жалуются.
   Задумалась. Дрогнули губы (не серебряные, живые!), строгими стали глаза.
   – Я тебя отпущу, Диомед. Но ты пообещаешь... Поклянешься именем своим и кровью своей, что никогда... никогда – слышишь? – не обидишь женщину. Не ударишь, не оскорбишь, не надругаешься. Никогда!
   Я сглотнул. Ну, это понятно. Герои не обижают девчонок! Или она имела в виду что-то другое?
   – Клянусь! – выдохнул я.
   – Повтори!
   – Клянусь! Именем своим и кровью!
   Так я еще никогда не клялся. На миг вернулся страх. Что я Ей пообещал? Но поздно, слова уже сказаны...
   – Хорошо! – Ее глаза оставались строгими. – Иди!
   Фу-у-у-у! Не съедят! Вскочить, прямиком сквозь кусты...
   – Не хочу! – отрезал я, не сдвинувшись с места.
   – Не хочешь, дерзкий мальчик? – Ее лицо оказалось совсем рядом. – Не хочешь? А чего же ты хочешь?
   Я молчал. Упрямо, не разжимая губ. Не хочу уходить! И все тут!
   И вдруг Она улыбнулась. Улыбнулась, покачала головой:
   – Ты, кажется, разрешил делать с тобой все, что угодно Диомед сын Тидея?.. А может, все-таки уйдешь?
   Ее волосы чуть коснулись моего лица. Словно легкий ветер...
   – Ни за что! – прошептал я. – Ни за что!
   – Тогда... – улыбка исчезла с губ, темным огнем блеснули глаза. – Тогда ты будешь искать меня всю жизнь. В каждой женщине, понимаешь? Искать – и не находить. Лучше уйди, Диомед, глупый наглый мальчишка...
   Я коснулся Ее руки – живой, теплой. Под пальцами еле заметно ударила кровь. Быстро-быстро...
   – Не уйду, – повторил я. – И ты не уйдешь. Светлая!
   – Уйди! – повторила Она. – Ты станешь несчастным на всю жизнь. Не хочу, уйди!
   – Пусть! – Я усмехнулся, наклонился к Ее лицу. – Пусть! Ты заставила меня клясться. Светлая. А у меня есть заклинание – для тебя!
   ...Тоже с таблички. Не с хеттийской – с критской. Богов и даймонов, как известно, заклинают. А богинь?
   – Возжелай тела моего, ног! Возжелай глаз, возжелай бедер! Глаза твои, ко мне вожделеющие, Да увянут от страсти! Льнущей к дланям моим я тебя делаю, Делаю к сердцу льнущей...
   – Замолчи! – прошептала Она. – Не смей, глупый наглый, самоуверенный мальчишка. Не смей, не смей! Мальчишка, мальчиш...
   Не договорила. Ее губы... Наши губы...
   ...И вновь – серебряные искры. Закружились, закружили, унесли. Я исчез, меня не стало, я умчался ветром, растекся серебристым туманом – над травой, над старыми кронами, над тихим ночным лесом...
   ...лучится красота Ее... искать... всю жизнь... возжелай... льнущей к ладоням моим... искать Тебя! глаза Твои... искать... стройные бедра ведут спор... всю жизнь! всю мою жизнь! таинственно лоно... искать Тебя... та, что блистает... блистает...
 
   * * *
 
   – И где тебя гарпии носили? – осведомился Капанид, протирая глаза. – Ночью встал, чтобы отлить, а тебя нет!
   А действительно, где меня носило?
   – Ламий гонял. Чтоб тебя не съели.
   Кажется, он поперхнулся.
   – Э-это к-каких? Настоящих?
   – Точно, – согласился я. – Настоящих. С ослиными ногами которые.
 
    СТРОФА-II
   Полгода назад был я в Элиде у тамошнего басилея. Дедушка Адраст послал – у него (у басилея, не у дедушки) сын родился, а я поздравления передавал – как дедушкин внук. Басилей этот (Финеем его зовут, толстый, вроде дяди Гиппомедонта) показывал мне скотный двор Авгия, которого дядя Геракл убил. Так вот, тамошний свинарник...
   – Эней, сын Портаона, бизилей калидонский и всей Этолии Приречной, устами моими передает, что ему нет дела до пришлецов, именующих себя Диомедом сыном Тидея и Сфенелом...
   ...все-таки получше дворца моего дедушки Ойнея Портаонида (Энея – по-здешнему). Пахнет так же, а вид попристойней. Зато глашатай дворцовый – точно свинья. И рожа, и голос...
   – ...сыном Капанея. И тех пришлецов в дворец наш пускать отнюдь не велено, и в Калидоне нашем причин им находиться нет...
   Да-а, сходили в гости! Дернул меня Дий Подземный к дедушке Ойнею заглянуть. Правда, его тут больше Живоглотом зовут.
   – А посему Эней, сын Портаона, басилей Калидона и всей Этолии Приречной, повелевает упомянутым пришлецам из Калидона вон идти, куда их воля будет, не позднее заката дня следующего...
   Добрый дедушка мой! Мог бы и сейчас в шею из города вытолкать!
   Ворота – хлоп-хлоп, стражники (панцири-то времен Девкалиона) – топ-топ, и остались мы с Капанидом одни-одинешеньки прямо на главной площади богохранимого Калидона.
   (Акрополя тут нет, через стены городские курица перескочит, да и сам город с две наших Глубоких улицы.) Ну и ладно!
   – Ну чего, Тидид, пошли к Гераклу? – невозмутимо предложил Сфенел, почесав свою репку. – Ну их!
   И вправду, ну их!
   Я оглянулся. Пуста площадь, и улица пуста. Зато пыли полно. Это потому, что тут деревьев нет. А у нас, в Аргосе...
   ...У нас? Но ведь Калидон – мой город! Папа наследником здешним был! А теперь наследник – вроде как я!
   Обидно!
   – Пошли! – вздохнул я. – Раз уж приехали.
   – Эй, ребята! Эй!
   Это нас?
   Оказалось, что нас. Ворота закрыты, зато сквозь калитку, которая сбоку, торчит длинный нос. В прыщах. Он-то и позвал. Нос.
   – Ты Диомед, да? Сынок Тидея? Как же, как же, похож! Ну, радуйся!
   – Радуйся! – кивнул я носу, слегка обидевшись на «сынка». То, что было за носом, слегка напоминало медный тазик. Нечищеный.
   – А я твой дядюшка, хи-хи, дядюшка. Терсит я, сы Атрия. Наверное, голоден, племянничек? И ночевать негде, правда?
   Спрошено было так, что захотелось послать нос вместе с тазиком прямиком в эмпузову задницу. Хоть и нехорошо так говорить.
   – Заходи вечерком с дружком своим в мой дом. У ворот, стало быть, направо. На поварню заходи, накормят, ночевать – извини, не пущу, хи-хи, не пущу. Держи!
   Кроме носа с тазиком за калиткой оказалась еще рука с длинными желтыми ногтями.
   – Держи, держи, Диомед. Я, хи-хи, родичей почитаю.
   На моей ладони оказался маленький серый слиток серебра, слегка обрезанный с краев. Ответить я не успел. Калитка скрипнула...
   – Выбрось, – посоветовал Сфенел. – Тоже мне, дядюшка!
   Я хотел последовать его совету, как вдруг...
   ...Собственно, не «вдруг». Конский топот я давно слышал. Кто-то по улице ехал от городских ворот. И даже не «кто-то», а целых трое. Верхами.
   У нас в Аргосе все больше на колесницах ездят. А тут, Этолии, колесниц и нет. Кладут на конскую спину подушку – и вперед. Оно и удобно – по здешним горным дорогам. Точнее, по тому, что здесь дорогами называют.
   В общем, трое. Таких мы уже видели. Бородатые, в меховых плащах (в такую-то жару!), луки – у седла, дротики – за спиной, мечи – у пояса. Тут так все ездят – иначе без головы остаться можно. Веселый край – моя Этолия! Этолийцы – еще покруче дорийцев. Что ни день, скот воруют – и у соседей, и у своих. И людей воруют. И просто режут. Особенно куреты, которые за рекой живут. Эге, да это они и есть!
   Спешились, переглянулись. Который постарше, с бородищей до пояса, лошадей в сторонку отвел. Второй, тоже постарше, у лошадей остался. А вот третий...
   – Он чего, к нам? – Капанид на всякий случай погладил рукоять кинжала. – Глянь, диадема!
   Диадему-то и я заметил. Серебряную, как у дяди Эгиалея. Только дяде сейчас тридцать пять, а этому, что шел к нам, не больше пятнадцати. Мальчишка еще. Правда, волосы короткие. Постригли!
   На щеках – пушок темный, зубы белые, крепкие – хоть мрамор кусай...
   – Радуйтесь, путники!
   Не знаю почему, но я не обрадовался. Хотя и ответил. Мы – люди вежливые.
   – Не могу ли я поговорить с сыном Тидея Энеида наедине?
   Он тоже, оказывается, вежливый. Даже поклонился – слегка.
   – Не ходи! – баском буркнул Капанид, но я только плечом дернул. Не украдет же он меня прямо на главной площади!
   Отошли. Постояли. Парень губой дернул.
   – Радуйся, Диомед Тидид! Я – Фоас сын Андремона. Ты – мой кровник.
   Кто-о?
   Говорил он тихо, брезгливо даже. И на меня не глядел.
   – Твой отец убил моего деда, басилея Афарея. А я убью тебя. Сегодня к восходу луны приходи на мост, что за городом. За мостом – наша земля, там правит мой отец, басилей Куретии Плевронской. Придешь – я убью тебя, как мужчину, в грудь. А нет – зарежем, как овцу. Из Калило на не выпустим.
   Тут он впервые на меня посмотрел – спокойно, равнодушно. Словно перед ним и вправду овца связанная лежала.
   – Твоего друга мы не тронем. Не побоишься прийти, похороню тебя, как сына вождя. Не придешь – выкинем твой труп собакам. Прощай!
   Кивнул. Нет, даже поклонился!
   А вокруг все каким-то ненастоящим стало. Словно не со мной это происходит. Словно кто-то другой стоит столбом по щиколотку в пыли на этой дурацкой площади. Другой – не я! Это кого-то другого резать станут. Меня – нет, меня не могут, не могут...
   – Прощай! – выдохнул я. – Приду.
   И вновь – словно не я сказал. Не мог я такое сказать! Ничего себе – прямо к Танату-Смерти в гости идти!
   А я-то уже решил, что никому здесь не нужен! Выходит, нужен, и даже очень. Когда папа про родичей своих рассказывал, мне казалось, что это все – вроде страшной сказки. И мама предупреждала.
   Мама! Надо позвать маму. Она поможет!
   – И чего он хотел, Тидид?
   – А?
   Очнулся – там, где и стоял столбом. А вокруг – никого. Значит, уже уехали чернобородые. Я даже и не заметил.
   – Ничего, – наконец проговорил я. – Это мой родич Фоас. Поздоровался.
 
   * * *
 
   В этот дом мы уже стучались с опаской. Не любят гостей в Калидоне Этолийском! Если уж дедушка меня на порог не пустил!
   ...А о дяде Геракле всякое говорят. Будто и не безумен он. Просто думает много. Вспоминает. И действительно, есть о чем! Хорошо, если так, ведь он – тоже мой родич. Его можно о помощи попросить. Родичам не отказывают!..