Валентинов Андрей. Диомед, сын Тидея

   (Капаниду я так ничего и не сказал. Еще не хватало!)
   – Вы чего, к Гераклу?
   В дверях – здоровенный дядька. Бородатый. В глазах – скука смертная. Стоит, к стене прислонившись. И под ногтями чистит.
   – Мы... – начал было я.
   – Катитесь отсюда! Ходят, ходят...
   И так вздохнул! Будто надоели мы ему хуже репы вяленой. Будто ходим сюда каждый день – по четыре раза.
   – Геракл ни с кем сейчас не разговаривает. Занят он. А вы – катитесь!
   И все ногти в порядок приводит!
   Так я и знал! То есть не знал, конечно. Я-то, честно говоря, совсем на другое рассчитывал.
   Поглядел на Капанида – словно друг мой помочь мог. Да чем тут поможешь?
   – А мы не к нему! – внезапно брякнул Сфенел (баском! баском!). – Мы к тете Деянире. Я ее племянника привел.
   А ведь действительно – помог!
 
   – Кушайте, мальчики, кушайте! Может, вина налить? Немного?
   Я только головой покачал (рот занят был), а Сфенел...
   – Спасибо, тетя Деянира. Мне – немножко!
   (И снова – баском!)
   Наливает тетя!
   Без Капанида я бы точно пропал. Потому как тетя Деянира уж больно грозной оказалась. Рост – повыше Сфенелова, плечи (и кулаки!) – как у того дядьки, что ногти чистил (Лихасом его зовут). И басом говорит. Правда, красивая, ничего не скажешь. Большая!
   (А еще, говорят, она копьем хорошо работает. Вот бы поглядеть!)
   А Сфенел – молодец. Я-то молчал больше, а он и про папу рассказал, и про дядю Капанея, и всех родичей вспомнил. Капанид тете Деянире тоже кем-то приходится. А тетя...
   – Вы, мальчики, Лихаса нашего извините. Сами понимаете, кто ни приедет – сразу к Гераклу. Сейчас еще ничего, а как праздник какой...
   Говорит (басит!) и все на Сфенела смотрит. А Капанид – молодец! Чашу поднял, Дионису-Бромию плеснул, как положено, здравицу хозяевам провозгласил. Я даже пожалел, что не пью.
   – Ну, рассказывайте! Как там в Аргосе?
   Рассказывать, само собой, Сфенелу выпало. И хорошо! Капанид – парень основательный, как и его папа. Ничего не забудет, не упустит. И все – баском, баском. Правда, порой петуха пускает, но – ничего. Сфенел басит, тетя Деянира басит, я косулю жареную кушаю, водой со снегом запиваю.
   Хорошо!
   Потом и тетя кой-чего рассказала. Спокойно тут у них, в Калидоне Этолийском. Раньше куреты из-за реки скот воровали, но с дядей Гераклом сразу притихли (еще бы!). У дяди Геракла стад много, и быки, и козы, и овцы. И кони тоже есть. Может, и не столько, как у покойного Авгия Элидского, но хватает.
   Странное дело – про детей своих моя тетя куда меньше говорила. Да и что говорить? Сыновья – все четверо – при стадах, и дочка, Макария, там же. Не иначе, доить учится.
   (А с дедушкой Живоглотом тетя Деянира даже не видится. А ведь она – его младшая дочь!)
   В общем, про стада тетя долго рассказывала. С чувством. Капанид и тут не подкачал. Он ведь не то что я. Я – изгнанник, чужак. А Сфенел – самого Анаксагора потомок, его темен (владение то есть) – чуть ли не самый большой в Арголиде. Так что и у него всяких стад хватает.
   Тетя Деянира про стада Сфенеловы услыхала – и совсем растаяла, как снег у меня в чаше. Улыбалась, кивала, про быков переспрашивала (ба-а-асом, ба-а-асом). В общем, поняли они друг друга.
   А я косулю доковырял, воды хлебнул. Задумался.
   И в самом деле, делать чего?
   Что маму звать не буду – это я уже решил. И не потому, что она сейчас далеко и может не услышать. Мое это дело. Папа под Фивами тоже мог маму позвать. Ведь его там убивали! Но – не позвал ведь.
   Я – кровник куретам. Не мама!
   А дяде Гераклу, похоже, не до меня. Вспоминает он – так тетя Деянира сказала. В покоях своих сидит, шкуру на плечи накинул (ту самую, от льва Немейского) и вспоминает. Может, про льва, может, про гидру. В общем, не узнает никого.
   А даже если бы и узнавал. Куреты – это не лев и не гидра. Заступится за меня дядя, а они ему стада перережут. Или тетю Деяниру убьют. И не посмотрят, что дядя – сын самого Зевса и первый во всей Элладе герой. Куреты никого не боятся. Геракла они, конечно, уважают и не трогают (потому и через реку переходить перестали). Но если он в кровную вражду вмешается – все!
   А ведь дядя Геракл не тутошний. Изгнанник, как и я. Куда ему потом ехать?
   Думаю, а сам за окно гляжу. Скоро темнеть станет. А там... Ой, страшно! То есть не страшно, я ведь ничего не боюсь!..
   ...как овцу! Кинут на землю, голову вверх задерут – и тупым ножом по горлу!..
   Ну почему я маму не послушал! Ведь говорила же. .
   А если... Меч бы достать! Настоящий! Один на один я бы с этим Фоасом схватился. Он ведь не знает, что я, когда злюсь, реку вижу! Да только где меч достанешь? И не поможет это. Его убью – другой меня убивать станет. Потому что в кровной мести правил нет, это не война...
   ...как овцу! Это если я не приду. А если приду...
   – Лихас, ты... Дай мне меч! Я потом тебе отдам.
   Скривился, на ногти посмотрел. Сейчас сплюнет!
   – Еще чего?
   Ясно... Хорошо хоть не плюнул!
 
   * * *
 
   К Гераклу меня все-таки пустили. На чуть-чуть. Поздороваться. Одного пустили – без Капанида. Потому как я племянник. Да и не любит дядя Геракл, когда к нему больше чем один заходит. Вспылить может.
   Это все мне тетя Деянира рассказала. Шепотом. Рассказала, к двери высокой подтолкнула. Я за ручку медную (под гроздь виноградную сделана) взялся... Страшно?
   Да нет, по сравнению с тем, что ночью будет, не очень. Просто – Геракл!
   ...То есть не «просто». Геракл! Великий! Величайший! Тот, кто небо на плечах держал!
   (Правда, дядя Эвмел говорит, что с небом все иначе было. Но это тоже «тс-с-с!».)
   Одно слово – ГЕРАКЛ!
   Ладно...
   В покоях – темно. Светильник в углу чадит, еще один – у окна. А окно чем-то тяжелым завешено. Посреди же – не поймешь. То ли ложе, то ли кресло. Под креслом (или ложем?) дубина лежит – с меня ростом. Ой!
   И – шум. Словно гидра сюда заглянула. Вдо-о-ох! Вы-ы-ыдох!
   А как глаза к полутьме привыкли, я и увидел, что это не гидра. Это дядя Геракл. На ложе сидит, бородищу кулаком подпер, локтем о шкуру львиную (ту самую!) оперся...
   Вспоминает!
   И дышит громко. Вдо-о-ох! Вы-ы-ыдох!
   Если бы не светильники эти дрянные, я бы его лучше рассмотрел. А так – что увидишь? Большой он очень. И руки волосатые, и грудь. Лицо тоже большое, особенно брови. Хмурое лицо.
   Кашлянул я, да только без толку. Не видит меня дядя Геракл. Не смотрит. На покрывало красное смотрит или на шкуру, не разберешь. И губами шевелит.
   Огляделся я немного. В углу треножник, на нем лежит чего-то, еще дальше – колчан (тоже с меня ростом). Думал лук его знаменитый увидеть, но не увидел. Спрятали, наверное, лук.
   Пора здороваться. А то «чуть-чуть», на которое меня пустили, кончится.
   – Радуйся, Геракл Амфитрионид. Я Диомед из Аргоса, твой племянник.
   Эх, мне бы Капанидов басок! Не сказал – прочирикал.
   ...Или проблеял. Как овца под ножом!
   Вначале – ничего. Дышит только. Но вот дрогнул кулак, на котором бородища лежала. Медленно-медленно приподнялась голова.
   – Ди-о-мед?
   Так и сказал – по слогам. Словно значками на табличке написал.
   – Ди-о-мед... Кони... Кони.. Где Абдер? Брат, ищи Аб-дера! Кони... Кони...
   А дальше – и не понять. Громко – а не понять. Вроде бы тоже что-то про коней. А меня уже – за локоть. Это тетя Деянира подошла. Кончилось мое «чуть-чуть».
 
   * * *
 
   Тихо. Темно. Душно.
   Это ложе, наверное, для дяди Геракла делали. На него можно десять таких, как я, уложить. Но уложили меня одного – в гостевом покое. Капанида тетя Деянира к себе позвала. Должно быть, про быков поговорить.
   Оно и лучше. Не в смысле, что про быков, а то, что я один остался. Тем более уже ночь, часа через два и луна взойдет...
   А до моста – чуть меньше часу ходу. Через ворота (закрыты они, но через стену перемахнуть – нечего делать), по дороге – и к реке. Перед мостом – герма старая. А за мостом – уже Куретия.
   Про герму мне Лихас рассказал – после того, как меч дать отказался. Рассказал – и впервые не на ногти посмотрел, а на меня. Странно так посмотрел!
   Душно тут! Хорошо, хоть ставни открыты! Окошко во двор выходит, на дворе сарай какой-то...
   ...А дверь, что на двор ведет, изнутри закрывается. На щеколду. Это я уже проверил.
   Ну, все! Пора идти. Только бы Сфенел не вернулся, а то объясняться придется!
   Думал я вначале просто убежать. Один. Конечно, куреты тут все тропинки знают (и, поди, стерегут!), да я и без тропинок могу. Учили! Небось как мы с Капанидом в Дельфы пробирались, стражи побольше было. Убежать – и все, ищи Борея в море! А Сфенела они не тронут, он им не сладить ничего.
   Стыдно? Да какое стыдно, я ведь мальчишка еще. Один – против всей Куретии. Тоже мне доблесть – под ножами ихними помирать!
   В общем, думал – но не убежал. А теперь уже поздно. И сам даже не понимаю, почему не убежал? Папа, конечно, так не поступил бы, остался, но ведь он взрослый был!
   Эх, придется нам у кого-то другого задание просить чтобы волосы состричь! То есть не нам – Капаниду. Ничего, разберется!
   Убежать – не убежал, маму звать нельзя, дядя Геракл не поможет...
   ...А я понял, про что он говорил! Он другого Диомеда вспомнил, у которого кони людей ели. Тогда он с братом Ификлом этого Диомеда убил. За то, что тот дядиного мальчика Абдера коням своим кинул. Вот дядя Геракл всех их и вспомнил – разом.
   Да, дядя Геракл не поможет, дядюшка Терсит... Да чтоб он в Тартар провалился, этот дядюшка Терсит! Вместе с дедушкой Живоглотом! Темно. Душно. Надо идти.А интересно, вспомнит ли меня Светлая? Только ошиблась Она – некому искать Ее будет. Жалко, я бы искал. Всю жизнь... Пора!
   – Ой!
   Это не я «ой!» сказал – Сфенел. И не басом – просто так. Это когда мы с ним в коридоре столкнулись. Вышел я из спальни, дверь тихонечко прикрыл – а тут он.
   Странно, «ой!» от него я слышу впервые!
   – Я... Это...Ну...
   Я так удивился (чего это с ним?), что даже на миг забыл, куда иду. И действительно – красный он, Капанид, волосы дыбом (как у Горгоны!), хитон на плечо съехал...
   Побили, что ли?
   – Я это... Это...
   Взгляд такой – словно и взаправду побили. На щеке – пятно красное. И на шее.
   – Я, Тидид, не хотел. Не хотел! Это она, тетя Деянира! Она заставила! И второй раз – тоже...,
   Вот-вот заплачет. Это Капанид-то! Жаль, нет времени расспросить! И чего это тетя его заставляла делать? Всех быков с козами по кличкам перечислять?
   – Пойду, – киваю я. – Ты... Оставайся. Спи!
   Вообще-то попрощаться надо. Полагается. Все-таки мы друзья! Лучшие друзья – с детства самого. Но... Нельзя!
   – А ты куда?
   Ну вот! Спросил!
   Не отвечаю, иду. Быстро иду. А Сфенел....
   – Ты... Ты что, обиделся? Ну да, она тебе, конечно, тетя, но я... Но она...
   Ох, тетя тут при чем? Поссорились они с Капанидом, что ли? Ничего, помирятся!
   Дверь! Щеколду – в сторону. Ох, и скрипит! Не услышал бы кто...
   – Да куда ты?!
   Хорошо на дворе! Воздух холодный, вкусный. Почти как в лесу.
   – Куда?.. Куда-куда? Туда! Гулять! А ты спать иди, понял, да? Иди! Понял? Спать иди!
   Зря я так! Никогда на Сфенела не орал. Мы же друзья! Но... Как еще скажешь?
   Он будто о чем-то догадался. Мигнул, репку свою почесал, затем вроде как за бороду дернул (не выросла еще, это он папе своему подражает).
   – Ты... Я сейчас!
   Куда это он? Ах да, там же пифос с водой! Никак умыться решил? Вот и хорошо! А я в ворота! Заперты? Ничего, перескочу...
   Догнал он меня уже на улице.
 
    АНТИСТРОФА-II
   За воротами – не дядиными, городскими – еще свежее стало. Я даже пожалел, что плащ не надел – в одном хитоне выбежал. А над лесом близким – уже полоска светлая серебрится. Скоро с Селеной встретимся!
   И не только с нею...
   – Значит, без меня идти решил? – обиженно басит Сфенел. – Без меня, значит? Небось, папа твой без моего никуда бы не пошел!
   Рассказал я ему все. Не хотел, но пришлось. Друзья ведь!
   А дорога под ногами так и стелется. Узкая, чуть под уклон. Так бежать и приглашает...
   ...На одной табличке было – из тех, что я у дяди Эвмела читал. Самая, мол, удобная дорога – которая в Гадес ведет. Ровная, гладкая, не заблудишься...
   – Так ты с ним что, драться решил? – не отстает Капанид. – С этим, в шкуре?
   – Решил...
   – Ну и правильно! Ты его враз положишь. А если кто еще полезет, того я скручу!
   А сам ручку кинжала поглаживает. Эх, Капанид! Даже если чудо, если мы вдвоем, как Геракл с Ификлом, все куретское воинство разгоним, все равно ведь уйти не дадут. Достанут!
   Кровник – это навсегда. Врага можно пожалеть, простить. И помириться можно. А со мной мириться они не могут. Боги не простят потому что. И души убитых папой тоже не простят. Из самого Гадеса придут! Капанид просто не знает, у нас... у них в Аргосе давно не мстят. Очистят поросячьей кровью у алтаря – и все. А у нас...
   ...А дорога все под уклон, под уклон. Легко, легко идти!
   Хорошо, что Сфенел так думает! Его, наверное, не тронут. У него волосы длинные, не стриженные еще, таких трогать сам Зевс-Гостеприимец не велит. И меня бы не тронули, если бы, скажем, война.
   Кровника – тронут. Ну и ладно! Главное, чтобы не как овцу!
   ...А вокруг уже лес, дорога вверх пошла, но все равно, идти легко, ноги сами несут, словно на сандалиях крылышки выросли, как у Психопомпа-Килления...
   ...А может, и не вспомнит меня Светлая. Кто я ей? Обидно, если не вспомнит – хотя бы разок.
   ...та, что блистает под стать Новогодней звезде в начале счастливого года. Лучится ее красота, и светится кожа ее...
   – А вот и речка. Смотри, Тидид, герма!
   Голос у Сфенела такой, словно он и рад. Ну, еще бы, подраться можно!
   Над лесом острый серп вынырнул. Вынырнул, засветился. Успели!
   – Пойдем, что ли?
   Я вздохнул, на Луну-Селену поглядел (серп серебряный – это, говорят, ее диадема: красивая!). А потом на мост взглянул. Вот он, старый, с краев камни свалились, под ним речка шумит... Шагов двадцать – и мы там. В Куретии.
   Мост, речка, за речкой – лес, перед мостом – герма. Старая, по уши в землю вросла.
   Герма?
 
   – Эти слова на твоем языке, мама? Как и колыбельная?
   – Да, сынок, на моем. Их легко запомнить, правда? Но главное – кровь. Когда не будет выхода, порежь себе руку. Ты ведь не испугаешься, если будет немного больно?
   – Мама!
   – Ладно, ладно, ты уже взрослый, знаю! Крови много не надо, всего несколько капель...
   – А почему он должен помогать? Ведь ты его не любишь? А вдруг не захочет ?
   – МЫ – не люди, сынок. НАС можно заклясть. Это – как отравленная стрела. Много бы дал Психопомп, чтобы мы с тобой забыли эти слова!
   – Мама, а ты... Неужели и тебя так можно...
   – Заклясть? Можно, мальчик. Да вот только никто не знает, как. И не узнает. Никогда!
 
   От каменного лика уцелел только нос. Вместо глаз – источенные ветром и дождями выемки. Рот... Нет его, в землю ушел.
   Ну и пусть себе!
   Я обернулся. Сфенел беззвучно шевелил губами – не иначе Килления о помощи молил. Самое время! Вот и я сейчас его попрошу. И много слов мне не надо, пяти вполне хватит. Пяти слов – и вот этого!
   Кинжал бесшумно покинул ножны. Лезвие острое, сам точил! Даже боли не почувствую. Просто плеснет кровь на старый камень, просто вспыхнут красным огнем тлаза-выемки...
   ...Или по-другому будет. Но – будет!
   Ну что, Фоас, сын Андремона, наследник куретский, не ожидал?
   «Придешь – я убью тебя, как мужчину, в грудь...»
   Бронза дрогнула, едва коснувшись кожи. Мой родич мог ударить ножом в спину. Полное право имел! И дротик бросить. И стрелой отравленной угостить.
   Мог!
   А вместо этого...
   – Эй, Тидид! Ты...
   В голосе Сфенела – тревога. Он не понимает, зачем его друг стоит у старой гермы с кинжалом в руках. Хвала богам, не понимает!
   Мне нечего бояться! Смерть легко вызвать. Кровь да пяток слов, которые так легко запомнить
   – Тидид!
   – Да, – кивнул я. – Пойдем.
   Кинжал – в ножны. Ненадолго. Но это будет мой бой! Мой!
   Я – человек, и мне не нужны даймоны. Я – человек, меня нельзя заклясть, как эту каменную башку. Я – человек!
   Темно за мостом. Словно там уже – Тартар. Словно не речушку безымянную нам переходить, а Коцит с Флегетоном...
   – Эфеб Сфенел Капанид!
   – Здесь!
   – В Куретию Заречную... строевым... репку вверх, под ноги не глядеть, идти бодро-весело-хорошо!.. Походную, про Геракла... запе-е-вай!
 
   * * *

 
Возрадуйся, о царь Геракл!
Тепелла-пелла-пей!
А с ним копейщик Иолай!
Тепелла-пелла-пей!
А с ним Ификл – Железный Меч!
Тепелла-пелла-пей!
И вождь вождей Амфитрион!
Тепелла-пелла-пей!
И пусть подохнут все враги!
Тепелла-пелла-пей!
 

 
   * * *
   Про врагов мы как раз вовремя допели. Уже за мостом – в Куретии. Допели, сандалиями по пыли шлепнули.
   Знай наших!
   А как допели, как глотнули теплой пыли, так даже легче стало. Вот и все, Тидид! И бояться не надо, и убегать не надо, и Психопомпов всяких на помощь из Гадеса кликать – тоже не надо. А что нужно? Песню спели, самое время – поорать.
   Кинжал из ножен, темную бронзу – вверх, к холодному лику Селены. И-и-раз!
   – Кабан! Каба-а-ан! Ка-а-аба-а-н! Уноси тепленько-го-о-о-о-о!
   И – вместе, до хрипоты, до звона в ушах, чтобь всем все ясно стало:
   – Аргос! Аргос! Аргос! Арго-о-ос! Теперь – вздохнуть, плечи расправить, хитон – одернуть...
   – Кур-р-р-р-р! Кур-р-р-р-р! Кур-р-р-р-р!
   Ответили!
   Сперва негромко, протяжно, с диким чудным распевом, затем все сильнее, в полный голос, до самого черного неба, до сияющего венца Селены...
   – Кур-р-р-р-р! Кур-р-р-р-р!
   Летняя ночь дохнула холодом. Заледенели пальцы, победное «Аргос!» замерзло в горле.
   Куреты!
   Беспощадные, бесстрашные, неодолимые. Так же, в Давние годы, кричали они, охраняя в колыбели на далеком Крите самого Дия-Зевса. Тогда их вожди не побоялись встать против всевластного Крона, Крона-Времени. Встали – и победили!
   – Кур-р-р-р-р!
   Я зажмурился. Вот и кончился твой поход в Заречье, глупый хвастунишка Тидид! Овцу свяжут, бросят на землю...
   Ледяная рука Капанида вцепилась в мои пальцы. Со стороны – смешно, наверное. Двое перепуганных мальчишек...
   Открыть глаза! Кинжал – в ножны. Успею еще вынуть – напоследок.
   А темнота сгустилась, распадаясь черными пятнами, дыша шорохами, звуком негромких шагов. Со всех сторон, со всех боков.
   – Радуйтесь!
   Глубокий низкий голос, словно из самого Тартара. Кто-то черный, широкоплечий, огромного роста...
   – Вас двое. Нам один нужен.
   В его словах не было гнева, и злости не было. Так мог говорить ветер. Так могла говорить буря.
   – Радуйся! – хрип из горла. – Тебе нужен я. Я – Диомед сын Тидея!
   Неверный свет Селены скользнул по меховому плащу. За кожаным поясом – короткий меч, в руке – секира...
   ...Или не секира? Просто жезл, тяжелый, с узорным навершием?..
   И золотая диадема в густых черных волосах. И белый блеск зубов в бороде – такой же черной.
   – Я – Андремон, сын Афарея, басилей Куретии Плевронской. Твой друг может уйти...
   – Прогони-ка меня, басилей!
   На этот раз Сфенелу не хватило баса. Не бас – писк какой-то. Но странное дело! Почудилось отчего-то, что я слышу голос дяди Капанея.
   Белые зубы блеснули, чуть дрогнул тяжелый жезл.
   – Вы сами выбрали. Идемте!
 
   * * *
 
   Кровь хлынула на лицо – теплая, душистая, солена На лицо, на руки, на пропитанный потом хитон...
   – Темная Геката, этой ночи правительница! Селене Серебряной ты сестра, Аиду Глубокому ты падчерица, всесильная, всевидящая, вездесущая, из темных глубин приходящая, от корней подземных, от гробов безгласных...
   Я не двинулся с места. Только глаза закрыл. На веках – тоже кровь. И на губах. И на шее.
   – ...Селена на небе, мертвец в земле, мертвецу тоскливо, мертвецу холодно, он зовет тебя, Темная Геката, мы не зовем, нет нас здесь, и родичей наших нет, и скота нет, и не слышишь ты нас, и не видишь...
   Мертвая овца упала на старые каменные плиты. Кровь еще лилась, еле заметно дергались веки.
   – ...Мертвец позвал тебя, мертвец говорит, мертвец просит. И той просьбе покорна будь, Темная Геката, ибо заклята ты кровью, а та кровь тебя сильнее, и твоих слуг сильнее, и даймонов подземных, и душ неупокоенных...
   Глухо звучали слова – и тишина была ответом. Даже птицы ночные смолкли, словно чуя Ее приход.
   – ...Мертвец к солнцу хочет, к теплу хочет, пальцами землю скребет, корни гложет, гроб трясет...
   Худая старческая рука еле заметно коснулась моего плеча. Я понял и осторожно опустился на колени – на теплый камень, на теплую кровь.
   – ...А мы ему поможем, кровью напоим, мясом накормим, и то мясо вокруг костей белых отрастет, плотью станет. А с той плотью и жизнь вернется, и встанет мертвец, и глаза откроет, и вдохнет, и слово скажет...
   И вновь – тишина, глухая, мертвая. Словно те, кто стоял вокруг старого алтаря, лишились дыхания, сгинули, превратились в прах, в ветхий камень...
   Я открыл глаза. Передо мной – залитые кровью плиты. Передо мной – высокий каменный трон...
   ...И тонкая, почти бесплотная рука. Худые старушечьи пальцы коснулись волос.
   – Жизнь за жизнь, кровь за кровь и семя за семя. Отныне вражда кончена. Афарей сын Портаона! Да упокоится душа твоя вечно, вековечно в Аиде Глубоком и да не вернется она более к нам – ни для мести, ни для смерти. Диомед сын Тидея отныне займет твое место у очага, твое место в доме, и место на ложе, и дом, и поле, и сад. Иссякнет кровь и настанет мир! Во имя Гекаты Темной, во имя предков-пращуров!..
   То ли почудилось, то ли в самом деле, но в тот миг, когда мое лицо коснулось ее ладоней, дрогнули старые камни, и словно стон – еле слышный, протяжный, пронесся на холмом...
   – Встань, Диомед, наш родич!
   На бесцветных старушечьих губах – улыбка. Сестра Афарея, когда-то убитого моим отцом, Тидеем Непрощенным, принимает меня, сына убийцы, в свой осиротевший род..
   ...Жизнь за жизнь, кровь за кровь и семя за семя. Теперь на моих плечах – меховой плащ. Такой же, как на Капаниде. Сфенел отныне – ксен, гость рода, и никто из куретов никогда не поднимет на него руку.
   В деревянной чаше не вино – кислое молоко. Злое – как здесь говорят. Холодное, пьянящее. Чаша идет по кругу, пустея с каждым глотком.
   – Осторожно, ребята! – Басилей Андремон смеется, блестит белыми зубами. – Два глотка – на коня не сядешь, три глотка – меч не поднимешь!
   И вправду – острый серп Селены начинает двоиться, расплываться серебристой радугой. Но я не боюсь. Сегодня бездонная река плещется где-то вдали, не здесь, не у этого холма.
   – А я знал, что ты придешь, – на лице Фоаса, сына Андремона, нет улыбки. – Ты – курет! Ты – мужчина. Когда я пойду на войну, ты возглавишь правое крыло.
   Я вспоминаю герму – и мне стыдно. Хорошо, что я вовремя отдернул кинжал!
   – Ну-ну, вояки! – Рука басилея тяжело опускается на плечо сына. -Мир, мир, мир! Этолийцы друг с другом не должны воевать, с врагом должны воевать, вместе воевать...
   ...Иначе кости Ойнея, моего деда, давно бы растащили вороны. Я уже понял, как ненавидят в Этолии Живоглота. И куреты, и калидонцы.
   Но сейчас – мир.
   – Завтра поговорим, Диомед, – теперь басилей смотрит на меня. – О том поговорим, об этом поговорим. Как думаешь, найдется о чем?
   Его губы улыбаются, но глаза – нет. Я догадываюсь – о чем. Живоглот не вечен, кто-то должен наследовать Калидон. Сейчас у трона толпятся жадные родичи, которых тут любят не больше самого Ойнея.
   Но это – завтра. Сегодня мы пьем кислое молоко, а вокруг горят костры, я жив, и пролитая когда-то кровь наконец остыла.
   Внезапно я ловлю на себе взгляд басилея – недоуменный, полный удивления. Андремон смотрит на меня, затем на Капанида, потом – снова на меня.
   Или я плащ не так надел?
   – Эй, сюда! Все сюда!
   Разговоры стихают, кто-то роняет чашу прямо на землю. Миг – и вокруг нас крепкие чернобородые парни в меховых плащах. Мечи – за поясом, белые зубы сверкают.
   Родичи!
   – Почему обычай нарушаем, мужи куретские? Почему мальчишки злое молоко пьют, у ночного костра стоят, мужские беседы ведут?
   Белозубые переглядываются, смотрят на нас.
   – Обычай! Обычай! Мальчишки! Мальчишки!
   Смеются все – кроме нас с Капанидом. Чего уж тут смешного? Ясное дело – мальчишки. Не успели гидру убить!
   – Что делать будем, мужи куретские, а? Взашей от костров прогоним? Из круга нашего прогоним? К женщинам прогоним?
   Весельчаки в мохнатых плащах переглядываются, чешут затылки.
   – А может, пострижем их, басилей?
   ...И тут я начинаю понимать.
   – Пострижем! Пострижем! Эй, у кого нож острее? Пострижем!
   – Куреты! – Огромная рука взлетает к черному небу – Вы, мои родичи, свидетели того, как эти двое мальчишек пришли сюда сами. Пришли, не зная, что ждет их – жизнь или смерть. Значит, они – не мальчишки!
   Он уже не смеется. И гаснут вокруг белозубые улыбки
   – Только мужчина рискнет жизнью ради чести. Только мужчина может взглянуть в глаза Танату. Они – мужчины! Дайте нож. Каменный, тот, что на алтаре!
   Мы со Сфенелом переглядываемся. А здорово вышло! Только обидно, ведь и не сделали мы ничего такого. Ну пришли. Так как было не прийти?
   Андремон пробует пальцем кремневое острие, поднимает нож...
 
   ...Свист. Легкий ветерок. И стрела – огромная, хищная. В земле – прямо между мной и басилеем.
   Дрожит!
   – Хейя-я-я-я-я-я! Хейя-я-я-я-я-я!
   Уже не ветерок – ураган. Воздух толкает в грудь, отбрасывает в стороны растерянных бородачей. Ураган! А следом – гром!
   – Надеюсь, с моим племянником все в порядке, басилей?
   Гром звенит насмешкой, переливается силой. Кто-то огромный, тяжелый, страшный расшвыривает толпу. Налево! Направо! Налево! Направо!