Страница:
Дрожит земля. Неровный свет костра падает на старую потертую шкуру.
Львиную;
Вот он!
– Примешь ли гостя, Андремон Курет?
Дядя Геракл смеется. Дядя Геракл подходит ко мне. Дядя Геракл поднимает тяжелую ладонь.
– А ты храбрец, как я погляжу! Ну что, Андремон, пострижем молодцов?
Ладонь рушится мне на плечо.
Ой!
Падаю.
ЭПОД
Трихонида – это танец такой.
Его очень легко танцевать. Главное – голову ввер, руки – в стороны (и тоже чуть вверх)...
– Косса-косса-косса-хай! Косса-косса-косса-хай!
..И еще сандалии снять надо. Трихониду только босые танцуют. Пятками – в траву, да посильнее, посильнее!
– Косса-косса-косса-хай!
...А что за «косса» такая, никто и не знает. Даже дядя Андремон. Да и в «коссе» ли дело? Главное – руки выше, подбородок вверх, и пятками, пятками...
– Косса-косса-косса-хай! Косса-косса-косса-хай! .
..Сфенел слева, дядя Геракл – справа (топнет – холм качается). Круг протанцевали – меняемся. Теперь справа Фоас, а слева – Лихас. Пришел-таки!
– Косса! Хай!
Три круга – и к костру. А там уже чаша со злым молоком. Ждет!
– Отец не хочет, чтобы в Этолию приходили чужие войска. Мы не любим ахейцев. И эпиротов не любим. Мы сами добудем тебе престол.
– Но ведь сейчас мир, Фоас!
– Мы скоро с тобой вырастем, родич Диомед. Вырастем, взрослыми станем, воинами станем. Мы вырастем, а мир состарится!
...И снова – в круг! Голову выше, выше руки. А где-то совсем рядом звенит медь, мечи бьют о щиты, как когда-то на Крите, когда маленький Зевс плакал. Куреты не признают музыки, не держат флейт и лир, они любят только звон меди, боевой меди...
– Косса-косса-косса-хай! Косса-косса-косса-хай!
В лицо смеется Селена, и я вспоминаю Светлую. Увидела бы она меня сейчас! Теперь я уже – не мальчишка.
Я – взрослый!
Злое молоко растекается горячим огнем, в ушах гремит медь, а ночь все не кончается, не кончается....
– У тебя бывают приступы, племянник? Огонь перед глазами? Или вода?
– Вода, дядя Геракл. Вроде как река. Но откуда ты зна...
– Знаю. И, к сожалению, слишком хорошо... Я научу тебя, что делать. Болезнь не уйдет, останется с тобой, но ты ее победишь. Это будет трудная битва. Может быть, самая трудная в твоей жизни...
...Все кружится, и мы кружимся, и Луна-Селена, и с алтарем, и бородатые белозубые лица. Кружится, кружится, кружится...
– Косса-косса-косса-хай! Косса-косса-косса-хай!
А у Сфенела его репка еще больше стала! Это потому что волосы срезали. И еще у него борода выросла. Молодая.
– А я, Тидид, вот чего сделаю. Я родичам скажу, не буду на девчонке жениться. Ну ее! Вот Фивы возьмем тогда и женюсь. Правильно?
– Правильно! Слушай, Капанвд, а чего это у тебя с тетей Деянирой было?
– Косса! Хай!
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
ЭПИГОНИЯ
СТРОФА-I
Есть! Сделал! Эвриала сделал! Теперь – ходу! Голову ниже, руки чуть расслабить... Чуть-чуть! Ходу!
Позади – Ферсандр и Эвриал, впереди – Эматион, он самый лучший, и кони у него прекрасные, фессалийские, но я его легче, и колесница легче, и я все равно выиграю, выиграю, выиграю, я его сделаю!
Ходу! Поседайон Конегривый, ходу! Еще два круга, стадион совсем маленький, не стадион – полянка, ось на повороте так и рвется зацепиться за что-нибудь, и пыль, пыль, пыль! А ведь землю поливали всего час назад! Жаркая в этом году осень! Ходу!
Колесницы летят... Нет, колесницы застыли – недвижно, грузно. Моя стоит, Эматионова стоит, летит земля, летит пыль, и зеваки вокруг – тоже летят... Ну да, почти обе наши сотни здесь, Эматион старший эфеб, и я – старший, он начальник сотни, и я... буду. В следующем году. Ходу!
Руки, руки! Проклятые вожжи сами рвутся вперед, но нагибать спину нельзя, это еще папа говорил, он был самый лучший на колесницах, и я буду, буду, буду! Фергандр, я тебя сделал, обошел на третьем круге, ты меня извинишь, ведь мы друзья, мы с тобой братья!.. И это тебе за лук! Выиграл, понимаешь, беотиец! Беотиец-виофиец! Ходу!
А Эматион все там же, впереди, недвижно, а ведь сейчас поворот, последний круг... Нет, кажется, ближе! Дядя Эгиалей нарочно сводит нас с Эматионом, и на копьях, и в учебном бою, и сейчас, потому что мы – самые лучшие, но он старше, а мне только пятнадцать...
Дий Подземный! Какие еще пятнадцать! Шестнадцать! Неделю назад исполняясь, никак не привыкну.
Ходу!
Р-р-р-р-раз! Уф, чуть не выкинуло! Последний поворот. Сейчас я его догоню, догоню, догоню, я его сделаю, сделаю! Я сделал Ферсандра, и Эвриала сделал, Эвриала Смуглого, этого зазнайку, небось у тебя в Трезенах тебе все первое место уступают, басилей-винолей...
Ходу! Ходу! Ходу! Боги, все сразу, все вместе, это я, Диомед, я! Помогите!
Уже почти рядом, почти! Я твой затылок вижу, друг Эматион, и родинку на затылке, и как ленточки на конских хвостах завязаны... Эх, Капанида нет, отсыпается, гнал из Микен, а все равно не успел. Хотел бы я знать, что за письмо он деду привез? И почему к Эврисфею послали его? Я бы и сам съездил...
Ходу!
Прямая! Теперь – не думать! Гнать, гнать, гнать! Где ты, Эматион? Нет, не смотреть, просто гнать, и дышать, дышать! Собьюсь с дыхания – все! Лучше всего песню вспомнить, чтобы каждый слог – долгий. Слог – удар сердца, строчка – вдох, строчка – выдох. Как там? «Зевс, ты всех дел – верх...»
Не вижу! Пот, проклятый пот, и пыль, пыль! Кажется вровень, кажется...
«Зевс, ты всех дел – верх!.. Зевс, ты всех дел вождь!.. будь сих слов царь... Ты правь наш гимн...»
Все!
Сделал! Сделал!!!
Бедные коняшки! Ничего, сейчас распряжем, по кругу поводим, и не здесь, на солнцепеке (ну и осень!), а в cторонке, где платаны растут, там тень. Поводим, долго поводим, потом напоим, пот с боков сотрем...
А как кричат-то, а? В двести глоток! То-то!
Неужели я их всех сделал? Интересно, видит ли мама?
* * *
– Старший эфеб Диомед...
– Молодец! – Эматион улыбается, ладонь протягивает, но в глазах... Обидно?
Еще бы ему не обидно! Все-таки сотник, уже и борода росла, а у меня на подбородке четыре волосинки гоняется с дубинкой. Друг за другом. Обиделся!
– Ферсандр, ты почему упряжь не проверил? У тебя же левая чуть не убежала! Эвриал, зачем наклонялся? А если бы на повороте выпал?
Да, обиделся сотник! Распекает! Ферсандр, бедняга, губы надул, Эвриал... Да ему хоть бы хны, этому Эвриалу! Усмехается, басилей коричневый!
– Все! Диомед, Ферсандр! Мыться, одеваться – и в Лариссу! Лавагет ждет. А тебе, басилей, просили напомнить, что вечером в храме Латоны...
Плохо быть басилеем! Только приехал в гости – и сразу что-то надо. Во дворец, в храм, снова в храм. И вечером не погуляешь вволю. Список, с кем пировать, поди, еще за месяц составили!
Переглядываемся. Эвриал морщится, руками разводит (сами, мол, видите, каково диадему носить!). Ничего, после храма соберемся. Глядишь, и Капанид к тому времени проснется!
– Сфенела фослали, потому что он Анаксакорид. Фонимаешь, Диомед? В Микенах Эфрисфей прафит, но он там не клафный, там Атрей клафный, но Атрей не такого тревнего рода, он Фелопид. Дед хотел намекнуть Атрею...
Ферсандр все знает. Конечно, не совсем все, но в делах дворцовых понимает круто. Кого куда отправили, кого назначили, кому где на пиру сидеть.
...А Фелопид – это, понятное дело, Пелопид, Пелопсов потомок. Пелопиды, как ни крути, чужаки, азийцы из-под Трои. Хоть и давно у нас живут, и правят, и богатства выше крыши, и Алику нашу все чаще Пелопоннесом зовут, но все равно – чужаки!
И Аргос – это вам не какие-то там Микены!
Кстати, мы как раз в Пелопсовых Палатах.
Ждем.
Ферсандр ждет, я жду, и еще четверо ребят из соседней сотни. Все мы – старшие эфебы, всем сейчас задание дадут. Для того и позвали.
– Как тумаешь, Тидид, что нам брать притется?
– Лариссу, конечно!
– Та ну, скажешь!
Лариссу нам брать, само собой, не прикажут. И ничего другого тоже. Во всяком случае, большинству. Тут правила такие...
Ага, уже зовут!
– Внимание, эфебы! Сейчас каждый подойдет к стулу и возьмет остракон. На обратной стороне – название города или села...
На дяде Эгиалее – военный плащ, в волосах – диадема. Он – лавагет. В войске нашем главный, и над нами, эфебами, старший.
А остраконы – это черепки такие. Гладкие, чтобы писать удобно было.
– ...Задача: съездить на место, оглядеться и составить план взятия. Расчет сил – исходя из реального. Сообщать кому-либо название запрещается. Рассказывать о плане запрещается. Если нельзя в нужное место съездить, следует использовать зарисовки местности. Можно расспрашивать тех, кто там жил, но осторожно – чтобы не догадались. Самый удачный план разыграем, как и обычно. Срок – пять дней. Вопросы?
Вопросов нет, все ясно. В прошлом году мы все вместе Тавропей – Бычий Брод – брали. Под Лерной это, неподалеку от гидры. Тогда лучший план Феогнид составил, он теперь уже не эфеб – воин.
Лихо мы этот Брод захватили! Правда, дядя Эгиалей потом сказал, что все мы убиты. Стрелами нас побили. Ну, ничего! Взяли все-таки.
– Вопросов нет? Хорошо. Тогда начали. Первый!..
Первый – это не я. Первый – тот, кто слева. А я – справа, потому что ниже всех ростом. Даже Ферсандра. То есть не вообще всех, конечно, но...
Ничего, папа мой тоже не с ясень Пелионский был!
– Следующий!
Следующий подходит, а первый уже остракон переворачивает. В сторонке – чтобы никто не видел. Интересно, что там? Большие города нам брать еще рано, село, наверное, какой-нибудь Брод. Козий, например.
– Следующий!
Следующий? Так ведь это же я!
Голову выше, плечи шире, глядеть весело... (А странно как-то дядя смотрит! Или фибула на плаще у меня косо заколота? Так нет вроде.) Ладно, пора. Черепков целых три, возьму левый... Нет, правый! Нет, все-таки левый...
– Старший эфеб Диомед! Отставить!
Что-о?!
– Всем выйти, старшему эфебу Диомеду остаться!
Вот тебе раз – сказала Даная, когда ее дождичком побрызгало!
Дверь – хлоп! Сейчас братцы-эфебы небось уши отращивают. Хотя нет, стража в коридоре, неудобно подслушивать. Просто стоят – угорают. От любопытства.
А дядя Эгиалей...
Ага, у него, оказывается, еще один черепок есть. Большой! Это, наверное, потому, что я – маленький. Черепок, а вот и кисточка...
– Прочитать – и отдать мне!
Ну вот, и он палец в краске запачкал, и я! Он – указательный, я – средний. А интересно, что за Брод такой он мне написал? Гидрий, в смысле, Гидрячий?
Ну, читаю!
Читаю... Чита...
Нет! Быть не может! Да как же?.. Как же это?!
Кажется, у меня подбородок отвис. Смешно смотреть! Но дядя даже не улыбнулся.
* * *
– Поедешь, Ферсандр?
– Та-а... Это не очень плизко. Сегодня поеду. Жаль, с Эвриалом не покуляем! И родич должен зафтра ко мне приехать, он как раз в Виофии пыл. Я его рассфросить фодробно хотел!
– И чего там сейчас у вас в Беотии?
Хорошо у нас на Глубокой! Особенно поздним вечером, когда вокруг никого, ставни закрыты, за ставнями добродетельные аргивяне сон вкушают вкупе с добродетельными аргивянками, никто не кричит, не бегает, не прохаживается даже. Кроме нас с Капанидом, понятно. Эвриал с остальными куда-то подались (знаю, знаю, куда, гулены!), а мы тут остались. Тут как-то лучше.
Вверх – от Трезенских ворот к храму Трубы. Вниз – от храма к воротам. Тихо, спокойно, на деревьях листья желтеют.
Почти как в лесу!
А пройтись самое время. Хоть и немного выпил, а все равно – шумит голова. И ведь разбавлял, и глотнул всего ничего! Хорошо Сфенелу! Экий вымахал, почти что с дядю Капанея. Такому хоть пифос целый наливай. Впрочем, и он в рабы к Бромию-Дионису не спешит. Мы же не пеласги! Улица тянется вверх, можно не спешить, дышать прохладным воздухом. Хорошо хоть к вечеру жара спала!
– Лысый он, Эврисфей, – гудит Сфенел. – И зубов нет – плямкает. Совсем старый! А ведь он в один день с Гераклом родился!
...Даже на полдня раньше – Гера подстроила, чтоб он, Эврисфей, ванактом микенским стал, а не дядя Геракл. Ну, да это все знают!
– У него и дети больные, у Эврисфея. Два сына и дочь – за тридцать каждому, а их и к людям не пускают. Говорят, не ходят даже – ползают: Представляешь, Тидид?
Фу ты! Не представляю – и представлять не хочу. А ведь Эврисфей – тоже божий потомок. Герой!
...Ядовитое семя! Прав ты был, папа, прав!
А Капанид басит себе дальше. Теперь ему и стараться не нужно, голос точь-в-точь как у его отца. И плечи! Вот только борода подгуляла – три волосины, почти как У меня. Сфенел их еще и на палец крутит – все хочет на дядю Капанея походить!
А кстати, о чем это он?
– Значит, наследовать Атрей будет. Или Фиест. Они сейчас вроде как Эврисфею дядьки, только меж собой никак разобраться не могут...
– Ну их! – решаю я. – К Елене зайдем?
Зайдем! Тем более мы как раз возле храма.
Смешно сказать, храм этот запирать стали. Конечно, никто Елену Золотую не украдет – побоится. Елена – первая из богинь. Не на небе – на земле. С тех пор как она родилась, у нас на Пелопоннесе, в Апии в смысле, ни одного неурожая не было. И дети здоровыми рождаются (это я не про себя). Поэтому в каждом городе Елену чтут, и в селах чтут, и храмы строят. Елена – всей земле нашей вроде как талисман-оберег.
Не украдут, да только люди всякие бывают. Забрался год назад в наш храм один чудик-приезжий и всю ночь бедную Елену... Ну, в общем, любил. Статую ее, понятно. Потом три дня очищали-обкуривали! Вот храм и запирают с тех пор. Но сегодня нам повезло. Не заперли.
Зашли. Поклонились. Постояли.
– Атрид сказал, что Елену замуж выдать надо, – внезапно брякает Капанид. – Потому что ее муж владыкой всей Ахайи станет. И всей Эллады.
– Замуж? – поражаюсь я. – Богиню?
– Ну и что? – удивленно гудит Сфенел. – Говорят, было уже такое. А здорово бы, Тидид, с этой Еленой, гм-м, познакомиться. Поближе!
Говорит – и не краснеет. Его папа хоть краснел!
– Услышит! – на всякий случай киваю в сторону золотой статуи.
– Ну и пусть! – не сдается Сфенел. – Пусть слышит! Ей даже приятно будет, потому как она не мужняя жена, а богиня. Где она с кем, ну, это самое, познакомится, тому краю счастье привалит, урожай хороший!
Эка его разобрало! А что? Пошлют Капанида к Тинда-Рею в Спарту. В гости. А он – парень видный, ему не только девицы – жены добродетельные аргивянские глазки строят.
Что это я, никак завидую?
– Ну ладно, Капанид, пошли! Елене спать пора.
Мой друг неохотно вздыхает (размечтался, видать!), поворачивается – также нехотя...
– Тащи ее! Тащи! Да не упирайся, дулька дурная! Куда-а? Мы сейчас тебе хоровод устроим!
Это, понятно, не мы. Но голоса знакомые. И совсем рядом! Голоса – и плач. Плач женский, не поймешь, чей, а вот голоса...
– Вот так вот! Ставь ее, ребята! На четыре кости!
Хохот. Плач. Снова хохот.
– Пеласги! – ахает Капанид. – Ах они, гарпии!..
– Где-то близко, – вслушиваюсь я. – У Медного Дома! Пошли!
– Побежали! – басом поправляет Сфенел.
Давно с пеласгами не дрались! Оно вроде и драться не с руки. Все уже мечи носим, кое-кто и бороды бреет, а у некоторых и детишки пищат.
А ведь не разбежалась Алкмеонова стая! Даже больше стала. У него в доме собираются, пьют, почти не разбавляя, а потом по улицам шляются – людей пугают. К нам заглядывают редко – чтобы не цепляться. Видать, сегодня неразбавленное пили – зашли!
Хорошо, хоть Амфилох с ними уже не ходит. Он и с братом почти и не разговаривает. Это из-за их мамы, тети Эрифилы. Алкмеон-дурак, Губа Заячья, на каждом перекрестке вопит, что ее зарежет. Это мать-то родную! Айгиала, сестра Алкмеонова, чудище конопатое, так та вообще из дому ушла, теперь у дяди Эгиалея живет. Он ее даже усыновить хочет. Удочерить в смысле.
А дядя Эгиалей хмурится. Ничего не говорит, но хмурится. И верно, в агеле Алкмеона уже с десятка три будет. А если свистнет, то и сотня набежит!
* * *
У Медного Дома (который – Палаты Данаи) – У Медного Дома – камни вповалку. Пару лет назад начали разбирать – бросили. И яма – тот самый погреб, где Даная скучала. Глубокая! Свалишься, костей не соберешь.
Где они? Ага, за камнями!
Хохот, нет, даже гогот. Плач. Снова гогот.
– И – раз! И – раз! Подмахивай, сучонка, подмахивай, а то в гости в Данае отправим! На самое донышко! Будешь там Зевса дожидаться! И – раз!
Гогот. Плач.
– Пятеро, – шепчет Сфенел (басом шепчет, понятно).
– Шестеро, – уточняю я. – Пошли!
Пятеро, шестеро, все равно – нечего им на нашей улице делать!
Камни под ногами, на руках – пыль, на хитоне – пыль. Ничего, сейчас мы им!..
У самой ямы Данаевой – площадка. Посреди – каме-нюка четырехугольный. А рядом с ним....
– Тьфу ты! – морщится Сфенел.
И действительно, «тьфу ты!».
...Девчонку животом на камень положили – голую, только браслеты на руках оставили, один жеребцом сверху пристроился, другие кругом стали. Стали – гогочут. Ну и морды, понятное дело, дионисийские. Вакханты, понимаешь!
– И – раз, и – раз, и – раз! Да поживее, подстилка храмовая!
Теперь ясно, кто плачет. Кто – и почему. Наверное, иеродула из храма Афродиты Горы. Не из самого храма, эти за ворота не выходят, а из тех, что за стенами, из рабынь – или из подкидышей-вскормленников...
– Эрот! Эрот, ребята! Эро-о-о-т!
Это жеребец который. Отвалился, себя по приапу поглаживает. Зевс-Лебедь нашелся! Не тот, что летает, а тот, что заборы...
– Пошли отсюда, – вздыхает Сфенел. – Ну его, на срамотищу этакую смотреть!
Действительно! И связываться не хочется. А девчонка все плачет, а эти все гогочут. Один (знаю я, Кипсей, первый Алкмеонов подпевала!) вперед выходит.
– Чур я! Я следующий! Я! А ты, дрянь, подмахивай, а то высечем!
– Господа! Господа! Пожалейте! Пожалейте!
Это девчонка. Не плачет даже – пищит. Понятное дело – рабыня, потому и «господа». Тоже мне, господа нашлись! Господа в Микенах!
– Пожалейте! Не могу уже! Больно... Пожалейте! Сползает с камня – прямо животом на землю, видать, ноги уже не держат...
– К-куда, куколка? Назад! – это Кипсей. Медленно, словно нехотя, поднимает ногу (сандалий тяжелый, с медной подошвой). Поднимает, примеривается...
– Стоять!!!
А это уже я.
Стоят!
Сгрудились, псами-спартаками [22]ощерились, кто-то за рукоять взялся. Эге, у двоих вроде как кинжалы, а у жеребца... Да, точно – меч в ножнах с земли поднимает! Тоже мне, Арей-Ярый нашелся, с мечом по Аргосу ходит, болван!
– Сказано, стоять! (Сфенел – басищем.)
Ага, отдернул руку!
– Да вы кто такие, Химера вас!..
Переглядываемся с Капанидом. Ну и набромились, не узнают!
– Так это же Дурная Собака! И Сфенел с ним!
Хвала богам! Узнали! Узнали, захихикали.
– Чего, тоже захотелось? В очередь, ребята, в очередь Мы эту дульку выиграли – честно выиграли, как полагается. А ты – назад!
Последнее – уже девчонке. Она как раз убежать хотела. То есть не убежать, конечно. Уползти.
– Валите отсюда, – предлагаю я как можно спокойнее.
Нет охоты драться! Мне не драться, мне над заданием дяди Эгиалея думать нужно. О том, что краской на остраконе написано.
– Извини, Тидид! Мы думали, тут поспокойней будет. Но если хочешь, уйдем. Тут ребята эту дульку заловили, попользовались всласть, а потом мы ее в кости, понимаешь, выиграли!
Кипсел лениво тыкает девчонку в бок. Сандалием.
– Уходим, ребята! Эй, Аристилл, Стобей, тащите ее!
Что-то он вежливый сегодня! И Алкмеон, как встретимся, первый кланяется. Неспроста! А не потому ли, что дедушка Адраст скоро месяц как с ложа не встает? Небось Заячья Губа уже и венец примеряет?
Пеласги ворчат, смотрят голубками Стимфалидами, но начинают собираться. Девчонку подхватывают под руки.
– Пожалейте...
Тихо так сказала, безнадежно. Не сказала – простонала. На миг я прикрыл глаза. Не мое это дело, таким, как она Пеннорожденная всех мужчин любить велит, не разбирая, никому не отказывая. А мне ведь и после дедушки Ддраста в Аргосе жить!
– Пошли, ну их! – шепчет Сфенел. Ему тоже не по себе, но не связываться же с этими из-за дульки! Тем более все по правилам. Мы попросили – они уходят. Жалко девчонку, но...
...блеснуло перед глазами колдовское ночное серебро.
«...Пообещаешь... Поклянешься именем своим и кровью своей... никогда... не ударишь, не оскорбишь, не надругаешься...»
Я не бил и не оскорблял ее. Светлая. И не я надругался над этой бедняжкой! Но ты права... Открыл глаза. Выдохнул.
– Ее оставьте! Поняли?
И снова рычат, щерятся, кто-то, особо надионисившийся, уже и нож достал. И подступают – ближе, ближе...
А голоса! Не говорят – подвывают.
А я и не слушаю. На ножи смотрю. Мы-то свои не взяли. Еще не хватало по Глубокой с кинжалами хеттскими разгуливать!
– Катитесь отсюда, афедрониды! – предлагает Сфенел, подкидывая на ладони камешек (с мою голову камешек!).
– Не надо! – шепчу я. – Убьем ведь!
И никто, даже Капанид, не знает, как мне сейчас страшно. Не ножей их дурацких. Себя! Отец лишился дома очага, а ведь он за деда заступился. За басилея законного. А что обо мне говорить будут? Еще шажок, и станет дурная Собака – Собакой Кровавой. И что тогда?
– Уйдите, – говорю сквозь зубы, глядя прямо в глаза – одуревшие, в пьяной поволоке. – Хуже будет болваны!
– Собака этолийская! – Жеребец выскакивает вперед, в руке – меч его дурацкий. – Собака этоли...
...Река шумит совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск – и легкий теплый ветерок.
Тихо-тихо.
Тихо...
Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух...
Выныриваю! Ищу руками берег. В себе зацепку ищу. Дядя Геракл говорил – главное, твердое нащупать. Вокруг. Или в себе самом. Ухватиться, задержаться, не дать захлестнуть с головой...
Тщетно! Берега нет, и меня больше нет, есть только река...
Плещет, плещет...
...И рука Капанида на горле – боевым захватом. В крови рука.
– Сильно? – выдыхаю. – Ранен... сильно?
Глаза уже шарят вокруг. Крови много, но пореза не видно.
– Да царапнули! – Сфенел морщится. – Только не меня – тебя.
Только сейчас понимаю, почему ноет левая рука. Ладонь разрезана – поперек. Конечно, это можно и царапиной назвать...
– Это ты за меч схватился, – гудит Сфенел. – Я и сообразить не успел, а ты уже мечом...
Встаю, мотаю головой, прогоняя обрывки безумия. Вокруг... Пусто вокруг! То есть не совсем, но трупов, кажется, нет.
– А меч где, Капанид?
– Там! – палец тычется прямо в Данаев погреб. – Ты их сначала погнал, потом меч кинул, вот я и решил, пора тебя...
– ...Взнуздывать, – я поморщился. – Вот гарпии, вечер испортили! Пошли отсюда к воронам!
– А... А она?
Девчонка – грязная, замученная, голая – там же, у камня, где ее бросили. Спутанные волосы падают на лицо. В темных глазах – ужас. Моргнула, попыталась встать на четвереньки.
Упала.
– Тут я хитон с одного снял, – невозмутимо замечает Капанид. – Может, подойдет?
Представляю себе голого пеласга – и начинаю приходить в себя. Молодец, Сфенел! А в следующий раз – вообще семь шкур со всех них спустим и голыми в Ливию гулять пошлем!
– Ее надо одеть, – предлагает мой друг. – И помыть. То есть сначала помыть... Гм-м...
Мыть ее пришлось у меня дома – предварительно под руки притащив. К Сфенелу ближе идти, но у него, как всегда, родичи гостят (опять про свадьбу говорить приехали!). Все козами благоухают, и бороды козлиные, и голоса. Увидят дульку – заведут рулады, козопасы-козлодои!
А у меня дома – покой и тишь. И разгром, как после куретского налета. Всего две служанки и осталось, и те больше к конюхам на соседнюю улицу бегают. Одну, правду удалось изловить и приставить к делу.
Девица что-то пыталась говорить, но слушать ее я не слушал. Во-первых, хотелось еще с Капанидом на улице чуток посидеть, потолковать, а перед этим, понятно, повязку на руку наложить. А во-вторых... Во-вторых, самое время к Горгоне пробежаться. Хорошо, что дядя Эвмел поздно спать ложится!
АНТИСТРОФА-I
Я не ошибся – дядя еще не спал. Как всегда, в третьей горнице, верхом на треножнике, как всегда, все светильники зажег, и глиняные, и бронзовые. И глаза портит, тоже как всегда, – папирус со значками разноцветными разбирает. В левой глазнице – хрусталь полированный, чтобы видеть лучше. Взглянешь – страшно, огромный глаз, как у гидры!
– По дулькам бегал, старший эфеб? Это они тебе ладонь-то прокусили?
Сказал – и хрусталем блеснул. Поминает мне он этих дулек! Уже три года поминает – не забыл!
– По очень странному стечению обстоятельств, именно так, – согласился я. – Дядя, давай с тобой в игру сыграем..
Это уже я ему напомнил – про то, как мы Древний язык учили.
– А правила такие, дядя. Сегодня вопросы задает только старший эфеб Диомед. А мудрый наставник Эвмел отвечает. Пока не надоест. Годится?
Папирус он сворачивал с явной неохотой. Сложил, по крутил, словно не зная, куда деть.
– Годится, о наглейший из старших эфебов. Только брось сначала эту древнюю мудрость куда-нибудь под кресло.
Сказано – сделано. Прошелестел папирус через всю горницу.
В яблочко!
– Ну, племянник, – хрусталь снова блеснул, причем весьма ехидно. – Изреки слово златое, потешь мою душу!
– Душу, дядя, ты мне тешить будешь, – не согласился я. – А первый вопрос такой...
Хотел уже спросить, то, что и наметил на первое, но тут не к месту Алкмеонову стаю вспомнил. И деда, Адраста Злосчастного, – тоже.
Стоит ли? Стоит!
– Дядя, кто должен править в Аргосе? На самом деле?
Думал, он сердиться начнет, ругаться. Или хотя бы размышлять – долго. Да и вообще, что за вопрос? Ведь дядя Эвмел – сын законного владыки, Адраста Талида! Да только он и думать не стал.
Львиную;
Вот он!
– Примешь ли гостя, Андремон Курет?
Дядя Геракл смеется. Дядя Геракл подходит ко мне. Дядя Геракл поднимает тяжелую ладонь.
– А ты храбрец, как я погляжу! Ну что, Андремон, пострижем молодцов?
Ладонь рушится мне на плечо.
Ой!
Падаю.
ЭПОД
Трихонида – это танец такой.
Его очень легко танцевать. Главное – голову ввер, руки – в стороны (и тоже чуть вверх)...
– Косса-косса-косса-хай! Косса-косса-косса-хай!
..И еще сандалии снять надо. Трихониду только босые танцуют. Пятками – в траву, да посильнее, посильнее!
– Косса-косса-косса-хай!
...А что за «косса» такая, никто и не знает. Даже дядя Андремон. Да и в «коссе» ли дело? Главное – руки выше, подбородок вверх, и пятками, пятками...
– Косса-косса-косса-хай! Косса-косса-косса-хай! .
..Сфенел слева, дядя Геракл – справа (топнет – холм качается). Круг протанцевали – меняемся. Теперь справа Фоас, а слева – Лихас. Пришел-таки!
– Косса! Хай!
Три круга – и к костру. А там уже чаша со злым молоком. Ждет!
– Отец не хочет, чтобы в Этолию приходили чужие войска. Мы не любим ахейцев. И эпиротов не любим. Мы сами добудем тебе престол.
– Но ведь сейчас мир, Фоас!
– Мы скоро с тобой вырастем, родич Диомед. Вырастем, взрослыми станем, воинами станем. Мы вырастем, а мир состарится!
...И снова – в круг! Голову выше, выше руки. А где-то совсем рядом звенит медь, мечи бьют о щиты, как когда-то на Крите, когда маленький Зевс плакал. Куреты не признают музыки, не держат флейт и лир, они любят только звон меди, боевой меди...
– Косса-косса-косса-хай! Косса-косса-косса-хай!
В лицо смеется Селена, и я вспоминаю Светлую. Увидела бы она меня сейчас! Теперь я уже – не мальчишка.
Я – взрослый!
Злое молоко растекается горячим огнем, в ушах гремит медь, а ночь все не кончается, не кончается....
– У тебя бывают приступы, племянник? Огонь перед глазами? Или вода?
– Вода, дядя Геракл. Вроде как река. Но откуда ты зна...
– Знаю. И, к сожалению, слишком хорошо... Я научу тебя, что делать. Болезнь не уйдет, останется с тобой, но ты ее победишь. Это будет трудная битва. Может быть, самая трудная в твоей жизни...
...Все кружится, и мы кружимся, и Луна-Селена, и с алтарем, и бородатые белозубые лица. Кружится, кружится, кружится...
– Косса-косса-косса-хай! Косса-косса-косса-хай!
А у Сфенела его репка еще больше стала! Это потому что волосы срезали. И еще у него борода выросла. Молодая.
– А я, Тидид, вот чего сделаю. Я родичам скажу, не буду на девчонке жениться. Ну ее! Вот Фивы возьмем тогда и женюсь. Правильно?
– Правильно! Слушай, Капанвд, а чего это у тебя с тетей Деянирой было?
– Косса! Хай!
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
ЭПИГОНИЯ
СТРОФА-I
Есть! Сделал! Эвриала сделал! Теперь – ходу! Голову ниже, руки чуть расслабить... Чуть-чуть! Ходу!
Позади – Ферсандр и Эвриал, впереди – Эматион, он самый лучший, и кони у него прекрасные, фессалийские, но я его легче, и колесница легче, и я все равно выиграю, выиграю, выиграю, я его сделаю!
Ходу! Поседайон Конегривый, ходу! Еще два круга, стадион совсем маленький, не стадион – полянка, ось на повороте так и рвется зацепиться за что-нибудь, и пыль, пыль, пыль! А ведь землю поливали всего час назад! Жаркая в этом году осень! Ходу!
Колесницы летят... Нет, колесницы застыли – недвижно, грузно. Моя стоит, Эматионова стоит, летит земля, летит пыль, и зеваки вокруг – тоже летят... Ну да, почти обе наши сотни здесь, Эматион старший эфеб, и я – старший, он начальник сотни, и я... буду. В следующем году. Ходу!
Руки, руки! Проклятые вожжи сами рвутся вперед, но нагибать спину нельзя, это еще папа говорил, он был самый лучший на колесницах, и я буду, буду, буду! Фергандр, я тебя сделал, обошел на третьем круге, ты меня извинишь, ведь мы друзья, мы с тобой братья!.. И это тебе за лук! Выиграл, понимаешь, беотиец! Беотиец-виофиец! Ходу!
А Эматион все там же, впереди, недвижно, а ведь сейчас поворот, последний круг... Нет, кажется, ближе! Дядя Эгиалей нарочно сводит нас с Эматионом, и на копьях, и в учебном бою, и сейчас, потому что мы – самые лучшие, но он старше, а мне только пятнадцать...
Дий Подземный! Какие еще пятнадцать! Шестнадцать! Неделю назад исполняясь, никак не привыкну.
Ходу!
Р-р-р-р-раз! Уф, чуть не выкинуло! Последний поворот. Сейчас я его догоню, догоню, догоню, я его сделаю, сделаю! Я сделал Ферсандра, и Эвриала сделал, Эвриала Смуглого, этого зазнайку, небось у тебя в Трезенах тебе все первое место уступают, басилей-винолей...
Ходу! Ходу! Ходу! Боги, все сразу, все вместе, это я, Диомед, я! Помогите!
Уже почти рядом, почти! Я твой затылок вижу, друг Эматион, и родинку на затылке, и как ленточки на конских хвостах завязаны... Эх, Капанида нет, отсыпается, гнал из Микен, а все равно не успел. Хотел бы я знать, что за письмо он деду привез? И почему к Эврисфею послали его? Я бы и сам съездил...
Ходу!
Прямая! Теперь – не думать! Гнать, гнать, гнать! Где ты, Эматион? Нет, не смотреть, просто гнать, и дышать, дышать! Собьюсь с дыхания – все! Лучше всего песню вспомнить, чтобы каждый слог – долгий. Слог – удар сердца, строчка – вдох, строчка – выдох. Как там? «Зевс, ты всех дел – верх...»
Не вижу! Пот, проклятый пот, и пыль, пыль! Кажется вровень, кажется...
«Зевс, ты всех дел – верх!.. Зевс, ты всех дел вождь!.. будь сих слов царь... Ты правь наш гимн...»
Все!
Сделал! Сделал!!!
Бедные коняшки! Ничего, сейчас распряжем, по кругу поводим, и не здесь, на солнцепеке (ну и осень!), а в cторонке, где платаны растут, там тень. Поводим, долго поводим, потом напоим, пот с боков сотрем...
А как кричат-то, а? В двести глоток! То-то!
Неужели я их всех сделал? Интересно, видит ли мама?
* * *
– Старший эфеб Диомед...
– Молодец! – Эматион улыбается, ладонь протягивает, но в глазах... Обидно?
Еще бы ему не обидно! Все-таки сотник, уже и борода росла, а у меня на подбородке четыре волосинки гоняется с дубинкой. Друг за другом. Обиделся!
– Ферсандр, ты почему упряжь не проверил? У тебя же левая чуть не убежала! Эвриал, зачем наклонялся? А если бы на повороте выпал?
Да, обиделся сотник! Распекает! Ферсандр, бедняга, губы надул, Эвриал... Да ему хоть бы хны, этому Эвриалу! Усмехается, басилей коричневый!
– Все! Диомед, Ферсандр! Мыться, одеваться – и в Лариссу! Лавагет ждет. А тебе, басилей, просили напомнить, что вечером в храме Латоны...
Плохо быть басилеем! Только приехал в гости – и сразу что-то надо. Во дворец, в храм, снова в храм. И вечером не погуляешь вволю. Список, с кем пировать, поди, еще за месяц составили!
Переглядываемся. Эвриал морщится, руками разводит (сами, мол, видите, каково диадему носить!). Ничего, после храма соберемся. Глядишь, и Капанид к тому времени проснется!
– Сфенела фослали, потому что он Анаксакорид. Фонимаешь, Диомед? В Микенах Эфрисфей прафит, но он там не клафный, там Атрей клафный, но Атрей не такого тревнего рода, он Фелопид. Дед хотел намекнуть Атрею...
Ферсандр все знает. Конечно, не совсем все, но в делах дворцовых понимает круто. Кого куда отправили, кого назначили, кому где на пиру сидеть.
...А Фелопид – это, понятное дело, Пелопид, Пелопсов потомок. Пелопиды, как ни крути, чужаки, азийцы из-под Трои. Хоть и давно у нас живут, и правят, и богатства выше крыши, и Алику нашу все чаще Пелопоннесом зовут, но все равно – чужаки!
И Аргос – это вам не какие-то там Микены!
Кстати, мы как раз в Пелопсовых Палатах.
Ждем.
Ферсандр ждет, я жду, и еще четверо ребят из соседней сотни. Все мы – старшие эфебы, всем сейчас задание дадут. Для того и позвали.
– Как тумаешь, Тидид, что нам брать притется?
– Лариссу, конечно!
– Та ну, скажешь!
Лариссу нам брать, само собой, не прикажут. И ничего другого тоже. Во всяком случае, большинству. Тут правила такие...
Ага, уже зовут!
– Внимание, эфебы! Сейчас каждый подойдет к стулу и возьмет остракон. На обратной стороне – название города или села...
На дяде Эгиалее – военный плащ, в волосах – диадема. Он – лавагет. В войске нашем главный, и над нами, эфебами, старший.
А остраконы – это черепки такие. Гладкие, чтобы писать удобно было.
– ...Задача: съездить на место, оглядеться и составить план взятия. Расчет сил – исходя из реального. Сообщать кому-либо название запрещается. Рассказывать о плане запрещается. Если нельзя в нужное место съездить, следует использовать зарисовки местности. Можно расспрашивать тех, кто там жил, но осторожно – чтобы не догадались. Самый удачный план разыграем, как и обычно. Срок – пять дней. Вопросы?
Вопросов нет, все ясно. В прошлом году мы все вместе Тавропей – Бычий Брод – брали. Под Лерной это, неподалеку от гидры. Тогда лучший план Феогнид составил, он теперь уже не эфеб – воин.
Лихо мы этот Брод захватили! Правда, дядя Эгиалей потом сказал, что все мы убиты. Стрелами нас побили. Ну, ничего! Взяли все-таки.
– Вопросов нет? Хорошо. Тогда начали. Первый!..
Первый – это не я. Первый – тот, кто слева. А я – справа, потому что ниже всех ростом. Даже Ферсандра. То есть не вообще всех, конечно, но...
Ничего, папа мой тоже не с ясень Пелионский был!
– Следующий!
Следующий подходит, а первый уже остракон переворачивает. В сторонке – чтобы никто не видел. Интересно, что там? Большие города нам брать еще рано, село, наверное, какой-нибудь Брод. Козий, например.
– Следующий!
Следующий? Так ведь это же я!
Голову выше, плечи шире, глядеть весело... (А странно как-то дядя смотрит! Или фибула на плаще у меня косо заколота? Так нет вроде.) Ладно, пора. Черепков целых три, возьму левый... Нет, правый! Нет, все-таки левый...
– Старший эфеб Диомед! Отставить!
Что-о?!
– Всем выйти, старшему эфебу Диомеду остаться!
Вот тебе раз – сказала Даная, когда ее дождичком побрызгало!
Дверь – хлоп! Сейчас братцы-эфебы небось уши отращивают. Хотя нет, стража в коридоре, неудобно подслушивать. Просто стоят – угорают. От любопытства.
А дядя Эгиалей...
Ага, у него, оказывается, еще один черепок есть. Большой! Это, наверное, потому, что я – маленький. Черепок, а вот и кисточка...
– Прочитать – и отдать мне!
Ну вот, и он палец в краске запачкал, и я! Он – указательный, я – средний. А интересно, что за Брод такой он мне написал? Гидрий, в смысле, Гидрячий?
Ну, читаю!
Читаю... Чита...
Нет! Быть не может! Да как же?.. Как же это?!
Кажется, у меня подбородок отвис. Смешно смотреть! Но дядя даже не улыбнулся.
* * *
– Поедешь, Ферсандр?
– Та-а... Это не очень плизко. Сегодня поеду. Жаль, с Эвриалом не покуляем! И родич должен зафтра ко мне приехать, он как раз в Виофии пыл. Я его рассфросить фодробно хотел!
– И чего там сейчас у вас в Беотии?
Хорошо у нас на Глубокой! Особенно поздним вечером, когда вокруг никого, ставни закрыты, за ставнями добродетельные аргивяне сон вкушают вкупе с добродетельными аргивянками, никто не кричит, не бегает, не прохаживается даже. Кроме нас с Капанидом, понятно. Эвриал с остальными куда-то подались (знаю, знаю, куда, гулены!), а мы тут остались. Тут как-то лучше.
Вверх – от Трезенских ворот к храму Трубы. Вниз – от храма к воротам. Тихо, спокойно, на деревьях листья желтеют.
Почти как в лесу!
А пройтись самое время. Хоть и немного выпил, а все равно – шумит голова. И ведь разбавлял, и глотнул всего ничего! Хорошо Сфенелу! Экий вымахал, почти что с дядю Капанея. Такому хоть пифос целый наливай. Впрочем, и он в рабы к Бромию-Дионису не спешит. Мы же не пеласги! Улица тянется вверх, можно не спешить, дышать прохладным воздухом. Хорошо хоть к вечеру жара спала!
– Лысый он, Эврисфей, – гудит Сфенел. – И зубов нет – плямкает. Совсем старый! А ведь он в один день с Гераклом родился!
...Даже на полдня раньше – Гера подстроила, чтоб он, Эврисфей, ванактом микенским стал, а не дядя Геракл. Ну, да это все знают!
– У него и дети больные, у Эврисфея. Два сына и дочь – за тридцать каждому, а их и к людям не пускают. Говорят, не ходят даже – ползают: Представляешь, Тидид?
Фу ты! Не представляю – и представлять не хочу. А ведь Эврисфей – тоже божий потомок. Герой!
...Ядовитое семя! Прав ты был, папа, прав!
А Капанид басит себе дальше. Теперь ему и стараться не нужно, голос точь-в-точь как у его отца. И плечи! Вот только борода подгуляла – три волосины, почти как У меня. Сфенел их еще и на палец крутит – все хочет на дядю Капанея походить!
А кстати, о чем это он?
– Значит, наследовать Атрей будет. Или Фиест. Они сейчас вроде как Эврисфею дядьки, только меж собой никак разобраться не могут...
– Ну их! – решаю я. – К Елене зайдем?
Зайдем! Тем более мы как раз возле храма.
Смешно сказать, храм этот запирать стали. Конечно, никто Елену Золотую не украдет – побоится. Елена – первая из богинь. Не на небе – на земле. С тех пор как она родилась, у нас на Пелопоннесе, в Апии в смысле, ни одного неурожая не было. И дети здоровыми рождаются (это я не про себя). Поэтому в каждом городе Елену чтут, и в селах чтут, и храмы строят. Елена – всей земле нашей вроде как талисман-оберег.
Не украдут, да только люди всякие бывают. Забрался год назад в наш храм один чудик-приезжий и всю ночь бедную Елену... Ну, в общем, любил. Статую ее, понятно. Потом три дня очищали-обкуривали! Вот храм и запирают с тех пор. Но сегодня нам повезло. Не заперли.
Зашли. Поклонились. Постояли.
– Атрид сказал, что Елену замуж выдать надо, – внезапно брякает Капанид. – Потому что ее муж владыкой всей Ахайи станет. И всей Эллады.
– Замуж? – поражаюсь я. – Богиню?
– Ну и что? – удивленно гудит Сфенел. – Говорят, было уже такое. А здорово бы, Тидид, с этой Еленой, гм-м, познакомиться. Поближе!
Говорит – и не краснеет. Его папа хоть краснел!
– Услышит! – на всякий случай киваю в сторону золотой статуи.
– Ну и пусть! – не сдается Сфенел. – Пусть слышит! Ей даже приятно будет, потому как она не мужняя жена, а богиня. Где она с кем, ну, это самое, познакомится, тому краю счастье привалит, урожай хороший!
Эка его разобрало! А что? Пошлют Капанида к Тинда-Рею в Спарту. В гости. А он – парень видный, ему не только девицы – жены добродетельные аргивянские глазки строят.
Что это я, никак завидую?
– Ну ладно, Капанид, пошли! Елене спать пора.
Мой друг неохотно вздыхает (размечтался, видать!), поворачивается – также нехотя...
– Тащи ее! Тащи! Да не упирайся, дулька дурная! Куда-а? Мы сейчас тебе хоровод устроим!
Это, понятно, не мы. Но голоса знакомые. И совсем рядом! Голоса – и плач. Плач женский, не поймешь, чей, а вот голоса...
– Вот так вот! Ставь ее, ребята! На четыре кости!
Хохот. Плач. Снова хохот.
– Пеласги! – ахает Капанид. – Ах они, гарпии!..
– Где-то близко, – вслушиваюсь я. – У Медного Дома! Пошли!
– Побежали! – басом поправляет Сфенел.
Давно с пеласгами не дрались! Оно вроде и драться не с руки. Все уже мечи носим, кое-кто и бороды бреет, а у некоторых и детишки пищат.
А ведь не разбежалась Алкмеонова стая! Даже больше стала. У него в доме собираются, пьют, почти не разбавляя, а потом по улицам шляются – людей пугают. К нам заглядывают редко – чтобы не цепляться. Видать, сегодня неразбавленное пили – зашли!
Хорошо, хоть Амфилох с ними уже не ходит. Он и с братом почти и не разговаривает. Это из-за их мамы, тети Эрифилы. Алкмеон-дурак, Губа Заячья, на каждом перекрестке вопит, что ее зарежет. Это мать-то родную! Айгиала, сестра Алкмеонова, чудище конопатое, так та вообще из дому ушла, теперь у дяди Эгиалея живет. Он ее даже усыновить хочет. Удочерить в смысле.
А дядя Эгиалей хмурится. Ничего не говорит, но хмурится. И верно, в агеле Алкмеона уже с десятка три будет. А если свистнет, то и сотня набежит!
* * *
У Медного Дома (который – Палаты Данаи) – У Медного Дома – камни вповалку. Пару лет назад начали разбирать – бросили. И яма – тот самый погреб, где Даная скучала. Глубокая! Свалишься, костей не соберешь.
Где они? Ага, за камнями!
Хохот, нет, даже гогот. Плач. Снова гогот.
– И – раз! И – раз! Подмахивай, сучонка, подмахивай, а то в гости в Данае отправим! На самое донышко! Будешь там Зевса дожидаться! И – раз!
Гогот. Плач.
– Пятеро, – шепчет Сфенел (басом шепчет, понятно).
– Шестеро, – уточняю я. – Пошли!
Пятеро, шестеро, все равно – нечего им на нашей улице делать!
Камни под ногами, на руках – пыль, на хитоне – пыль. Ничего, сейчас мы им!..
У самой ямы Данаевой – площадка. Посреди – каме-нюка четырехугольный. А рядом с ним....
– Тьфу ты! – морщится Сфенел.
И действительно, «тьфу ты!».
...Девчонку животом на камень положили – голую, только браслеты на руках оставили, один жеребцом сверху пристроился, другие кругом стали. Стали – гогочут. Ну и морды, понятное дело, дионисийские. Вакханты, понимаешь!
– И – раз, и – раз, и – раз! Да поживее, подстилка храмовая!
Теперь ясно, кто плачет. Кто – и почему. Наверное, иеродула из храма Афродиты Горы. Не из самого храма, эти за ворота не выходят, а из тех, что за стенами, из рабынь – или из подкидышей-вскормленников...
– Эрот! Эрот, ребята! Эро-о-о-т!
Это жеребец который. Отвалился, себя по приапу поглаживает. Зевс-Лебедь нашелся! Не тот, что летает, а тот, что заборы...
– Пошли отсюда, – вздыхает Сфенел. – Ну его, на срамотищу этакую смотреть!
Действительно! И связываться не хочется. А девчонка все плачет, а эти все гогочут. Один (знаю я, Кипсей, первый Алкмеонов подпевала!) вперед выходит.
– Чур я! Я следующий! Я! А ты, дрянь, подмахивай, а то высечем!
– Господа! Господа! Пожалейте! Пожалейте!
Это девчонка. Не плачет даже – пищит. Понятное дело – рабыня, потому и «господа». Тоже мне, господа нашлись! Господа в Микенах!
– Пожалейте! Не могу уже! Больно... Пожалейте! Сползает с камня – прямо животом на землю, видать, ноги уже не держат...
– К-куда, куколка? Назад! – это Кипсей. Медленно, словно нехотя, поднимает ногу (сандалий тяжелый, с медной подошвой). Поднимает, примеривается...
– Стоять!!!
А это уже я.
Стоят!
Сгрудились, псами-спартаками [22]ощерились, кто-то за рукоять взялся. Эге, у двоих вроде как кинжалы, а у жеребца... Да, точно – меч в ножнах с земли поднимает! Тоже мне, Арей-Ярый нашелся, с мечом по Аргосу ходит, болван!
– Сказано, стоять! (Сфенел – басищем.)
Ага, отдернул руку!
– Да вы кто такие, Химера вас!..
Переглядываемся с Капанидом. Ну и набромились, не узнают!
– Так это же Дурная Собака! И Сфенел с ним!
Хвала богам! Узнали! Узнали, захихикали.
– Чего, тоже захотелось? В очередь, ребята, в очередь Мы эту дульку выиграли – честно выиграли, как полагается. А ты – назад!
Последнее – уже девчонке. Она как раз убежать хотела. То есть не убежать, конечно. Уползти.
– Валите отсюда, – предлагаю я как можно спокойнее.
Нет охоты драться! Мне не драться, мне над заданием дяди Эгиалея думать нужно. О том, что краской на остраконе написано.
– Извини, Тидид! Мы думали, тут поспокойней будет. Но если хочешь, уйдем. Тут ребята эту дульку заловили, попользовались всласть, а потом мы ее в кости, понимаешь, выиграли!
Кипсел лениво тыкает девчонку в бок. Сандалием.
– Уходим, ребята! Эй, Аристилл, Стобей, тащите ее!
Что-то он вежливый сегодня! И Алкмеон, как встретимся, первый кланяется. Неспроста! А не потому ли, что дедушка Адраст скоро месяц как с ложа не встает? Небось Заячья Губа уже и венец примеряет?
Пеласги ворчат, смотрят голубками Стимфалидами, но начинают собираться. Девчонку подхватывают под руки.
– Пожалейте...
Тихо так сказала, безнадежно. Не сказала – простонала. На миг я прикрыл глаза. Не мое это дело, таким, как она Пеннорожденная всех мужчин любить велит, не разбирая, никому не отказывая. А мне ведь и после дедушки Ддраста в Аргосе жить!
– Пошли, ну их! – шепчет Сфенел. Ему тоже не по себе, но не связываться же с этими из-за дульки! Тем более все по правилам. Мы попросили – они уходят. Жалко девчонку, но...
...блеснуло перед глазами колдовское ночное серебро.
«...Пообещаешь... Поклянешься именем своим и кровью своей... никогда... не ударишь, не оскорбишь, не надругаешься...»
Я не бил и не оскорблял ее. Светлая. И не я надругался над этой бедняжкой! Но ты права... Открыл глаза. Выдохнул.
– Ее оставьте! Поняли?
И снова рычат, щерятся, кто-то, особо надионисившийся, уже и нож достал. И подступают – ближе, ближе...
А голоса! Не говорят – подвывают.
А я и не слушаю. На ножи смотрю. Мы-то свои не взяли. Еще не хватало по Глубокой с кинжалами хеттскими разгуливать!
– Катитесь отсюда, афедрониды! – предлагает Сфенел, подкидывая на ладони камешек (с мою голову камешек!).
– Не надо! – шепчу я. – Убьем ведь!
И никто, даже Капанид, не знает, как мне сейчас страшно. Не ножей их дурацких. Себя! Отец лишился дома очага, а ведь он за деда заступился. За басилея законного. А что обо мне говорить будут? Еще шажок, и станет дурная Собака – Собакой Кровавой. И что тогда?
– Уйдите, – говорю сквозь зубы, глядя прямо в глаза – одуревшие, в пьяной поволоке. – Хуже будет болваны!
– Собака этолийская! – Жеребец выскакивает вперед, в руке – меч его дурацкий. – Собака этоли...
...Река шумит совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск – и легкий теплый ветерок.
Тихо-тихо.
Тихо...
Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух...
Выныриваю! Ищу руками берег. В себе зацепку ищу. Дядя Геракл говорил – главное, твердое нащупать. Вокруг. Или в себе самом. Ухватиться, задержаться, не дать захлестнуть с головой...
Тщетно! Берега нет, и меня больше нет, есть только река...
Плещет, плещет...
...И рука Капанида на горле – боевым захватом. В крови рука.
– Сильно? – выдыхаю. – Ранен... сильно?
Глаза уже шарят вокруг. Крови много, но пореза не видно.
– Да царапнули! – Сфенел морщится. – Только не меня – тебя.
Только сейчас понимаю, почему ноет левая рука. Ладонь разрезана – поперек. Конечно, это можно и царапиной назвать...
– Это ты за меч схватился, – гудит Сфенел. – Я и сообразить не успел, а ты уже мечом...
Встаю, мотаю головой, прогоняя обрывки безумия. Вокруг... Пусто вокруг! То есть не совсем, но трупов, кажется, нет.
– А меч где, Капанид?
– Там! – палец тычется прямо в Данаев погреб. – Ты их сначала погнал, потом меч кинул, вот я и решил, пора тебя...
– ...Взнуздывать, – я поморщился. – Вот гарпии, вечер испортили! Пошли отсюда к воронам!
– А... А она?
Девчонка – грязная, замученная, голая – там же, у камня, где ее бросили. Спутанные волосы падают на лицо. В темных глазах – ужас. Моргнула, попыталась встать на четвереньки.
Упала.
– Тут я хитон с одного снял, – невозмутимо замечает Капанид. – Может, подойдет?
Представляю себе голого пеласга – и начинаю приходить в себя. Молодец, Сфенел! А в следующий раз – вообще семь шкур со всех них спустим и голыми в Ливию гулять пошлем!
– Ее надо одеть, – предлагает мой друг. – И помыть. То есть сначала помыть... Гм-м...
Мыть ее пришлось у меня дома – предварительно под руки притащив. К Сфенелу ближе идти, но у него, как всегда, родичи гостят (опять про свадьбу говорить приехали!). Все козами благоухают, и бороды козлиные, и голоса. Увидят дульку – заведут рулады, козопасы-козлодои!
А у меня дома – покой и тишь. И разгром, как после куретского налета. Всего две служанки и осталось, и те больше к конюхам на соседнюю улицу бегают. Одну, правду удалось изловить и приставить к делу.
Девица что-то пыталась говорить, но слушать ее я не слушал. Во-первых, хотелось еще с Капанидом на улице чуток посидеть, потолковать, а перед этим, понятно, повязку на руку наложить. А во-вторых... Во-вторых, самое время к Горгоне пробежаться. Хорошо, что дядя Эвмел поздно спать ложится!
АНТИСТРОФА-I
Я не ошибся – дядя еще не спал. Как всегда, в третьей горнице, верхом на треножнике, как всегда, все светильники зажег, и глиняные, и бронзовые. И глаза портит, тоже как всегда, – папирус со значками разноцветными разбирает. В левой глазнице – хрусталь полированный, чтобы видеть лучше. Взглянешь – страшно, огромный глаз, как у гидры!
– По дулькам бегал, старший эфеб? Это они тебе ладонь-то прокусили?
Сказал – и хрусталем блеснул. Поминает мне он этих дулек! Уже три года поминает – не забыл!
– По очень странному стечению обстоятельств, именно так, – согласился я. – Дядя, давай с тобой в игру сыграем..
Это уже я ему напомнил – про то, как мы Древний язык учили.
– А правила такие, дядя. Сегодня вопросы задает только старший эфеб Диомед. А мудрый наставник Эвмел отвечает. Пока не надоест. Годится?
Папирус он сворачивал с явной неохотой. Сложил, по крутил, словно не зная, куда деть.
– Годится, о наглейший из старших эфебов. Только брось сначала эту древнюю мудрость куда-нибудь под кресло.
Сказано – сделано. Прошелестел папирус через всю горницу.
В яблочко!
– Ну, племянник, – хрусталь снова блеснул, причем весьма ехидно. – Изреки слово златое, потешь мою душу!
– Душу, дядя, ты мне тешить будешь, – не согласился я. – А первый вопрос такой...
Хотел уже спросить, то, что и наметил на первое, но тут не к месту Алкмеонову стаю вспомнил. И деда, Адраста Злосчастного, – тоже.
Стоит ли? Стоит!
– Дядя, кто должен править в Аргосе? На самом деле?
Думал, он сердиться начнет, ругаться. Или хотя бы размышлять – долго. Да и вообще, что за вопрос? Ведь дядя Эвмел – сын законного владыки, Адраста Талида! Да только он и думать не стал.