– Оказывают шефскую помощь труженикам села в уборке урожая! – не менее бодро отрапортовал Язов.
– Ты что? Совсем утратил управление войсками?
– Да, утратил.
– И давно?
– С самого утра!
Крючков испуганно выпучил глаза, увеличенные стёклами очков:
– Это как же?
– Это так же. Я даю команду Грачеву перебросить в Москву Болградскую десантную… он мне – понятно, отвечает мне – есть!
И тут же Шапошников, главком ВВС, мне докладывает, что из-за погоды бортА не могут подняться… Даю команду проверить – мне докладывают, что метеоусловия приемлемые!
Начинаю нажимать – а Шапошников мне отвечает – есть!
И опять ничего не делает… Начинаю звонить ему каждые десять минут… Так он, сволочь, саботажник, взял и хаотически разбросал прибывшие полки по двадцати разным аэродромам!
Начинаю их искать… с трудом нашёл всего один полк.
Дошел он аж до Московской Кольцевой, где перед постом ГАИ и встал. По чьему приказу? Говорят, ему Грачёв запретил входить в Москву…
– Уже четыре… – задумчиво протянул Крючков.
– Что?
– Четыре генерала отказываются исполнять прямые приказы… Твои – Грачёв и Шапошников, мой – Расщепин… и ещё вот Громов – командующий Внутренними Войсками… У Пуго тоже есть свой ренегат.
– Обосрались мы, Владимир Александрович…
– Мы ли? Или нас… обгадили? Но я одного не понял – кто отдал приказ вывести войска из Москвы, когда всё только начиналось?
– И правильно кто-то скомандовал! Жаль, что это не я! Войска в городе, солдаты пьяные, недолго и до беды… Либо задавят кого, либо застрелят – а вот тогда, как кровь прольётся, у демократов руки будут развязаны…
– Не спорю… но кто это приказал, кто?!
– Думаю, мы об этом скоро узнаем… А я бы тебе посоветовал от греха свои дела в порядок привести! Все твои триста тысяч учётных карточек…
Язов тоже умел быть язвительным…
19 августа 1991 года. Двадцать два часа тридцать минут. Москва, Новинский бульвар, народное гулянье.
– Ну, а в чём вы видите смысл заговора?
– Смысл заговора прост и незамысловат, как солёный огурец… убийство.
– Убийство СССР, я вас правильно понял?
– Нет, неправильно… Что там СССР? Государство-подросток… сколько таких было и еще будет на этой святой земле. Смысл заговора – убийство целого народа…
– Какого народа?
Взъерошенный бородатый философ в пляжных вьетнамских резиновых тапочках на босу ногу, бесстрашно шлёпающий по лужам, удивлённо посмотрел на человека в старомодном пенсне:
– Русского народа, разумеется… Хотите подробности?
– Да уж, пожалуйста, если можно…
– Нужно. Итак, я хочу убить русский народ. Ну, я-то лично не хочу, но вот на секунду предположим, что я некий вселенский злодей.
Именно русский – потому что этот народ мешает мне, носителю совсем иных ценностей, жить. Просто самим фактом своего существования. Дурной пример, знаете ли… Я тут приучаю-приучаю потребителя к сытным помоям, а они, русские, мерзавцы такие, завтра к звёздам полетят? Это не дело. Потребитель должен не на звезды смотреть, а в корыто и сыто чавкать, мне на радость.
Как же я буду его, русский народ, убивать?
Самый простой способ – физический… Вот, допустим – призвали русского паренька в армию и там убили. Нет, не в бою – тупо его забили азербайджанцы насмерть табуреткой в казарме… Доколе это будет продолжаться? До тех пор, пока власть будет карать полковников за дедовщину. До тех пор, пока вследствие этого полковники изо всех сил будут дедовщину эту скрывать… Но если карать за СКРЫТИЕ дедовщины? Вы улавливаете мою мысль? Да полковники будут в казарме жить, лишь бы только не пропустить, не скрыть случайно…
– Да ведь так и есть…то есть, так оно и было… когда-то…
– Вот-вот. Итак, убить русского! Убить его физически (ножом, палкой, пулей, бомбой, пожаром) проще всего только там, где это можно сделать в относительной безопасности для убийц.
Напомню о Баку 1990 года, где русских вырезали не меньше, чем армян, о чем преступно молчат демократические газеты, несмотря на гласность.
Напомню, что в Грузии из тридцати русских сел осталось сегодня только пять.
Совсем уж хрестоматийно – резня русских в Чечне при людоеде Хрущёве, вообще обстановка на Северном Кавказе, где убийства русских семьями практикуются много лет.
Сопутствующие этому явлению – геноцид армян, производившийся в одно время с геноцидом русских, одними политическими силами и с одной целью.
Далее, мы можем выделить технологии физиологического и психического геноцида, которые активно используются там, где, извините за грустный каламбур, нет физической возможности запустить физический геноцид.
Факты умерщвления части русских голодомором и предельной нищетой следует считать переходными от физического к физиологическому геноциду.
С одной стороны, смерть от физического истощения организма – это убийство, с другой – особое убийство, использующее в качестве оружия физиологию.
Физиологический геноцид не включает в себя в чистом виде голодомор. Он тоньше, с одной стороны – гуманнее, с другой – опаснее и коварнее физического геноцида. Физиологический геноцид, применяемый сегодня против основной массы русских и приравненных к ним категорий граждан, – это удовлетворение первой необходимости, сочетающееся с накоплением недостаточности предметов долгосрочной необходимости.
Это по-научному.
По-людски это звучит так: сдохнуть не дают и жить не дают. Да, это не голодомор в полном смысле этого слова, но это «печалемор», постепенное угасание жизненных сил русского человека в условиях крайней физиологической ужатости, искалеченного привычной и безысходной нищетой быта.
Факты заработков, пенсий и пособий, которые ниже официального прожиточного минимума, – это факты физического убийства русских. Факты искажений при расчете прожиточного минимума, крайнее занижение его показателей – это факты физиологического умерщвления нации.
Понимаете, потребности человека делятся на краткосрочные, среднесрочные и долгосрочные.
Человек без воды может прожить значительно дольше, чем без воздуха, без пищи – дольше, чем без воды, без новой одежды – значительно дольше, чем без пищи, без собственного жилища – дольше даже, чем без новой одежды.
Но это не значит, что одежда и жилище не являются предметами безусловной необходимости для выживания человека. Если кто-то, снабдив человека воздухом, скажет – мол, теперь я спокоен, дышать ему есть чем, а без пищи и воды сколько-то перебьётся, мы справедливо назовем это убийством.
А как мы назовем того, кто, снабдив человека воздухом, водой и дрянной пищей, скажет, что человеку и сего довольно, и нечего его одевать там, дом ему строить?
– Так вы думаете, это всё делается специально?
– Нет, билядь! Случайно! Само собой все происходит! – взорвался темпераментный философ. – Когда строится дорогущая атомная субмарина, а люди, которые на ней плавают, живут в разваливающихся бараках и думают – не голодны ли их детишки, когда их отцы уходят в море, с ядерными ракетами на борту?
Берия, начавший строительство Арзамаса-16 со строительства уютных коттеджей для своих физиков, понимающе кивнул головой…
– Физиологическое выживание не есть жизнь, – продолжил чуть успокоившийся уличный философ, для вдохновения глотнувший из горлышка заткнутой газетой бутылки. – Физиологическое выживание есть кратковременное – заметим особо! – кратковременное преодоление смерти. Человеку должны быть даны не только инструменты физиологического выживания, но и какие-то простые человеческие радости, он должен иметь возможность не только на предельно-необходимые расходы, но и на некоторые расходы, ошибочно заносимые в разряд роскоши.
Иначе, «печалемор» – долгое и мучительное угасание у миски похлебки, которая – допускаю – может быть, даже и полна до краев. Человек в крайней, предельной печали умирает не от голода, а от пусть даже сытой, но безнадежности, неверия в то, что будет какой-то выход к лучшему.
Пять лет без права верить в лучшее будущее – слишком долгий срок, чтобы не скатиться к «печалемору»… А тут и иностранные просветители с их советами! Зачем рожать? Зачем плодить нищету? Вот вам, русские, гуманитарная помощь – презервативы…
– И как же это всё устроено?
– Как организован физиологический геноцид русских?
У него есть заказчики и есть исполнители. Хроническую бедность заказала мировая закулиса, а выполняет совокупность партийных начальничков.
Уже на уровне печатного станка организована крайняя нехватка денег для нормального оборота внутри страны. Денежная масса привязана не к совокупности выпускаемых товаров, а к «промфинплану». Её катастрофически не хватает для обеспечения нужд страны.
Вообразите ситуацию: если катастрофически не хватает воды для полива полей, что станет с урожаем? Но даже и та вода, которая отпущена на полив (даже и те деньги, которые все-таки выпущены в оборот), практически целиком идет на участки власть имущих. До дальних участков простых русских не доходит по арыку почти ничего…
– Но ведь станок – это инфляция?
– И что? Вы почитайте записки Зверева… его инфляция не пугала.
– Зверева? Наркомфина при товарище Сталине? Неужели его… помнят?
– Кому надо, друг мой, кому надо… те помнят! Но – далее!
Важным элементом геноцида является АБСОЛЮТНОЕ БЕЗУМИЕ того информационного потока, который идет как из телевизора, так и из большинства печатных изданий, в том числе выходящих под эгидой ЦК… один «Московский сексомолец» чего стоит! А фильмы? Один «Город Зеро» что стоит… или этот, как его – «Так жить нельзя!».
Если физиологическое давление на русского человека (путем крайнего занижения его доходов) является «принуждением к самоубийству» (мы тебя убивать не будем, так изведём, что сам повесишься!), то психоинформационное давление сегодня – это «принуждение к безумию».
Прежде всего, виртуальный мир для русского человека предпочтительнее реального, потому что в реальном его ждёт настолько серая, унылая бесперспективность, что благом кажется сбежать оттуда куда угодно.
Но виртуальный мир наших газет и телевидения – это не «исправленная реальность», которая могла бы помочь преодолеть несовершенства реальности.
Виртуальный мир «чернухи» – это сюрреализм, это воспалённый бред тяжело больных сознаний, это коллективное творчество психопатов.
– Да, это я понимаю… мы в сорок первом показывали «Свинарку и пастух», а немцы в сорок четвёртом – «Девушку моей мечты»… хорошие, добрые музыкальные комедии, чтобы люди на часок отвлеклись…
– Вот, вы меня понимаете! А нынешнее непотребство… Это разрушение всего духовного основания русского человека – всех нравственных основ, гордости за свою страну, веры и уважения к своим родителям…
Так получается слияние двух процессов: физиологическая ущемлённость русского человека усиливает в нем психопатические настроения, которые находят свой отзвук (и усиление) в средствах массовой информации, а найдя – сами уже выступают причиной нарастающего физиологического ущемления.
– Да, теперь я гораздо лучше понимаю, за что товарищ Сталин так резко критиковал оперу «Богатыри»…
– Вот-вот… И правильно критиковал – Демьян Придворнов тогда выполнял тот же людоедский заказ мировой закулисы.
Важной чертой геноцида русских является то, что подавляющая масса непосредственных исполнителей геноцида не знает и даже не догадывается о своей роли.
Коррупционер или мошенник, которых государство В ПРИНЦИПЕ не подавляет, не задаются вопросом – ПОЧЕМУ? Им хорошо, и всё. То, что их поощрение безнаказанностью есть часть плана геноцида, – они не скажут даже под пыткой, потому что и сами этого плана не знают.
Психопат, которого выпустили на телевидение, тоже не знает – почему и зачем его отобрали и выпустили. Следовательно, и утечки информации от него быть не может – он ничего не знает об общем плане геноцида, он лишь реализует свою патологическую личность на ТВ…
Таким образом, машина геноцида русских имеет три рабочих лезвия.
Первое – это простое убийство русских.
Второе – это доведение русских до самоубийства (и отказа от деторождения) через создание долговременно-невыносимых условий жизни.
Третье – это доведение русских до самоубийства через провоцирование в них безумия, потому что конечный пункт любой психопатологии – это именно самоубийство.
Рабочие лезвия геноцида имеют видимость автономных процессов и закрепляются через посредство многоколенчатого приводного устройства, отделяющего лезвия от двигателя геноцида.
В политологии это называется «стратегией непрямых действий» – то есть искусством так толкнуть Сидорова, чтобы в итоге упал Петров.
В процессах убийства, доведения до самоубийства и сведения с ума активно используется духовный террор против русских – то есть кощунственное глумление и всенародное показательное опровержение всего того, что составляло на протяжении веков душу народа, его вековой опыт и выбор…
– Так что же делать?
– Ха-ха… два великих вечных русских вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?».
Во-первых, это военно-силовой незамедлительный ответ на каждую попытку убить русского за то, что он русский.
Во-вторых, каждому русскому должно быть гарантировано право на жизнь, включающее и удовлетворение физиологических потребностей, – государство должно напечатать нужное количество денег и проследить за их справедливым распределением.
В-третьих, нужна психиатрическая квалифицированная цензура, которая смоет тяжкое марево безумия в потоках информации, нужна ясная и четкая идеология режима, которая будет отсеивать соответствия и несоответствия себе в информационном пространстве.
– Так просто?
– А мир и есть простая вещь… выпить со мной не хотите?
И лохматый философ протянул странно симпатичному ему, такому внимательному, великолепному слушателю вынутую из сетчатой авоськи начатую бутылку портвейна «Три топора»[36], заботливо заткнутую пробкой, свернутой из газеты «Сельская жизнь».
19 августа 1991 года. Двадцать два часа сорок минут. Москва, Новинский бульвар, народное гулянье.
То, что Лаврентий Павлович встретил у гастронома «Арбатский» опального сотрудника Института проблем философии Академии Наук по имени Вазген, – это, конечно, была случайность…
Однако ничего случайного в нашей жизни не бывает…
Во-первых, Вазген работал рядышком с Новым Арбатом, на «Кропоткинской», в Институте проблем философии, а жил на улице Воровского, дом двенадцать…
А во-вторых, Берия никогда до конца не доверял сводкам.
Отучил его товарищ Сталин от этого…
Навсегда Лаврентий Павлович запомнил октябрь сорок первого, когда он, встревоженный, позвонил Хозяину и доложил Ему непроверенную информацию, которую принёс на Лубянку перепуганный, трясущийся Хрущёв, о том, что немцы высадили в Москве воздушный десант…
И Его спокойный вопрос:
– На твой письменный стол десант высадили? Ты их, немцев, сам-то хоть видел?
Ах, как было потом Берии стыдно…
Поэтому часто, в самую запарку – Берия лично лазал и вокруг первого ядерного реактора Ф-1, и вокруг стапеля парящей жидким кислородом Р-1… Говорил с разными людьми – техниками, наладчиками, замотанными инженерами, честно старался понять, что вообще на самом деле происходит.
А тут – такое… Советский народ празднует первый день свободы! Впрочем, витрин не бьют, и смертельно пьяных совсем мало – в основном пьянящая эйфория.
Я, как автор, поясню.
Народ откровенно устал от СССР. Нет, не так. Устал от нищеты, от «колбасных электричек», устал от официоза, лицемерия, несправедливости, наглой подлости партноменклатуры, устал от лживо-оптимистических лозунгов…
Люди хотели перемен.
Они видели на Западе – только полные магазины. А открывшаяся в марте ПЕРВАЯ биржа труда – воспринималась ими как забавный курьёз. Ведь ПОСЛЕДНЯЯ биржа труда была закрыта в СССР аж в 1934 году, когда был трудоустроен последний безработный! Поверили, что свободы хватит, чтоб по-быстрому так зажить, как в Америке…
А в республиках искренне считали, что Россия их объедает, что сами-то мы о-го-го как заживём, если отдавать своё не будем! «И ваще: если б не Сталин – все бы в полном шоколаде жили!»
И Берии надо было это понимать… Каждая минута, говорите, на счету? Тем более.
«Остановись и подумай». Совет от товарища Сталина.
Москва, Новинский бульвар, народное гулянье. Чуть позднее…
Берия уже возвращался к «отнорку» – входу в спецсооружение номер 347, когда его внимание привлёк необычный, колоритный персонаж…
Спортивные штаны с «лампасами», малиновый пиджак, из-под которого высовывалась толстая золотая цепь на толстой, как паровозная труба, и такой же, как указанная труба – грязной шее, низколобая голова, покрытая шишками и старыми шрамами, бритая налысо…
В руках персонаж держал огромное устройство размером с кирпич и с метровой длины антенной (вероятно, переносную радиостанцию, подумал Лаврентий Павлович. На самом деле – транковый радиотелефон с выходом в городскую телефонную сеть) и радостно туда вопил:
– Прикинь, Толян?! Конкретно я приподнялся! Ага… Лужок пятнадцать лимонов отбашлял, прикинь, брателло?
Не, какой, в натуре, «зелени»!
Откуда на Лужке зелень? Он же лысый, гы-гы…
А, да это за то, что мы к Би-Де подогнали миксеры-хуиксеры, всякую поебень, плиты там навалили, ага… Не, не наши – хохлы, из Хохлостана! А им похер! Плати бабки, они тебе на Красной площади наложат, ага… и насрут! Если заплатишь!
Да ты чо?
Я тебе по мобиле звоню, отвечаю… Ерунда, пятёрка тонн грин[37] и тонна грин за минуту базара[38] …Только батарейки надо часто менять! Их мой водила за мной в чемодане носит!
Чо? Да коммуняк мы порвали нах, как давеча «коптевских»… а чо? Да я сам семьдесят кило деревянных быдлу подогнал! Чо такое кило? Кило – это кило… Ты колбасу покупаешь? Нет? А раньше покупал? Ну вот… и водяры, и хавчика – всё сожрали, проглоты. Ничо, отобьём…
Да, Толян, я тебе чо звоню… Давай оторвёмся, бля. В Краснопресненской бане! Садись на свою «бэху» да подгребай! Сосок возьми, позеленее… Те чо, козёл? Это я не тебе…
Персонаж в малиновом пиджаке, посверкивая золотыми перстнями (по два на каждом пальце), – сделал в сторону Лаврентия Павловича, внимательно прислушивающегося к чужому разговору, и даже – через слово его понимающего – этакую козу, как маленьким детишкам показывают…
Лаврентий Павлович в ответ только ласково улыбнулся…
Посещая в силу профессиональных обязанностей с инспекцией дальние «командировки» ГУЛАГа, он видывал таких волков, что у него – бывало, бывало! – мороз по коже шёл… И людоедов видел, и серийных мокрушников, и бандитов… Осматриваемый же персонаж относился скорее к презираемой в любой нормальной «хате» категории хулиганов – бакланью… При всей его накачанности.
Поэтому Лаврентий Павлович не стал с ним вообще разговаривать, а текучим движением обогнул уличного хулигана, коснулся его небрежно двумя пальцами и пошёл себе дальше…
А несчастный Колян остался лежать на мокром асфальте, хрипя и хватаясь за горло…
Впрочем, хрипел он очень недолго. Берия был гуманным человеком и «мясо» (или «куклы») понапрасну не мучил…
Так погиб защитник Свободы и Демократии, надежда всей прогрессивной интеллигенции, ярчайший представитель нарождающегося класса эффективных собственников, о котором так мечтали академики Абалкин и Шаталин, – один из самых первых новых русских, авторитетный предприниматель Колян Гугнявый…
19 августа 1991 года. Двадцать три часа семь минут. Москва, Кремль. «Корпус», второй этаж.
Маршал Советского Союза, Министр обороны Дмитрий Тимофеевич Язов, сидя в знаменитом, знакомом зрителю по киноэпопее «Освобождение» кабинете, надев очки «для близи», внимательно вчитывался в листок машинописного формата, который нашёл в туалете, аккуратно пришпиленный к двери кабинки канцелярской кнопкой: «С нами Ельцин и Копец – хунте наступил пиздец!!»
Кроме того, на зеркале, над рукомойником, кто-то написал ярко-алой губной помадой: «А пошёл ты в Форос!!»
Юмор ситуации заключался в том, что в этот туалет ходили оправлять естественные потребности только члены и кандидаты в члены… Политбюро. И вряд ли кто из этих членов (тем более кандидатов в оные!) пользовался такой развратно-красной губной помадой.
И кроме того, надписи выглядели совсем не смешно…
– Дима, ты чего читаешь?
– Слова, мама, слова… – процитировал Гамлета Язов.
Эмма Николаевна, которая вдоволь покочевала с ним по далёким гарнизонам, победовала в тайге и в пустыне, настоящая офицерская жена – и в этот скорбный час тоже была рядом с ним… У маршала не хватило духа её выгнать!
– Мамочка, может, всё-таки домой тебя отправить? – все же с надеждой спросил её маршал.
Эмма Николаевна отрицательно покачала головой. Конечно, ей давно надо было бы прилечь, но… она терпела.
Две недели назад бронированный «ЗиЛ» маршала, на котором она ехала по Можайке на дачу, чтобы не сбить перебегавшую шоссе маленькую девочку, ушёл в кювет.
Кувыркался «ЗиЛ» через крышу так, что машина восстановлению уже не подлежала…
Только в воскресенье женщина вышла из госпиталя имени Бурденко…
А в понедельник, услышав характерный лязг на шоссе, бросилась искать мужа.
Поняв, что стряслась беда, она тихо, как мышка, сначала притаилась в приёмной. А теперь – будь что будет! – сидела уже в углу кабинета и смотрела на своего мужа… Смотрела, смотрела… Как в последний раз.
– Э-хе-хе… собрались трусливые старики, ни на что не годные. Попал я, как кур в ощип!
– Ты про что, дорогой?
– Да… так. Всему конец. Снимут с меня мундир – и поделом! Так мне и надо. Чего добивался? Прослужив шестьдесят лет, не отличил политическую проститутку, сраного комсомольца, от себя, солдата, войну прошедшего…
– Дима, всё равно. Я тебя люблю. И в мундире. И особенно без мундира, тоже.
– Да мне не мундира жалко… Я полагал, что моё мнение о катастрофе, об угрозе развала страны разделяет народ. Ан нет. Люди политизированны. Почувствовали свободу – а мы полагали иное… Стал я игрушкой в руках политиканов.
В дверь осторожно постучали…
– Эмма, иди. Не нужно тебе здесь…
– Дима, нет! Не смей! Я с тобой…
– Куда со мной – в тюрьму?
– Да хоть в могилу. Куда ты – туда и я… Я с тобой!
Глаза жены блестели отчаянным блеском. Язов взял её руку – и сделал то, что никогда не делал за полвека супружеской жизни: осторожно, нежно, ласково и неумело – прижал к своим губам…
Потом чуть дрогнувшим голосом решительно и громко сказал:
– Войдите!
Вошедший, в мешковато сидевшем штатском костюме, держал в руке деревянную дубинку, на которой было аккуратно вырезано: «Забью я туго в тушку Пуго».
– А скажите, товарищ Маршал Советского Союза, – это, по-вашему, что вот такое?
Язов с недоумением посмотрел на протягиваемый ему предмет:
– Полагаю, что это игральная бейсбольная бита…
– Ты что? Совсем утратил управление войсками?
– Да, утратил.
– И давно?
– С самого утра!
Крючков испуганно выпучил глаза, увеличенные стёклами очков:
– Это как же?
– Это так же. Я даю команду Грачеву перебросить в Москву Болградскую десантную… он мне – понятно, отвечает мне – есть!
И тут же Шапошников, главком ВВС, мне докладывает, что из-за погоды бортА не могут подняться… Даю команду проверить – мне докладывают, что метеоусловия приемлемые!
Начинаю нажимать – а Шапошников мне отвечает – есть!
И опять ничего не делает… Начинаю звонить ему каждые десять минут… Так он, сволочь, саботажник, взял и хаотически разбросал прибывшие полки по двадцати разным аэродромам!
Начинаю их искать… с трудом нашёл всего один полк.
Дошел он аж до Московской Кольцевой, где перед постом ГАИ и встал. По чьему приказу? Говорят, ему Грачёв запретил входить в Москву…
– Уже четыре… – задумчиво протянул Крючков.
– Что?
– Четыре генерала отказываются исполнять прямые приказы… Твои – Грачёв и Шапошников, мой – Расщепин… и ещё вот Громов – командующий Внутренними Войсками… У Пуго тоже есть свой ренегат.
– Обосрались мы, Владимир Александрович…
– Мы ли? Или нас… обгадили? Но я одного не понял – кто отдал приказ вывести войска из Москвы, когда всё только начиналось?
– И правильно кто-то скомандовал! Жаль, что это не я! Войска в городе, солдаты пьяные, недолго и до беды… Либо задавят кого, либо застрелят – а вот тогда, как кровь прольётся, у демократов руки будут развязаны…
– Не спорю… но кто это приказал, кто?!
– Думаю, мы об этом скоро узнаем… А я бы тебе посоветовал от греха свои дела в порядок привести! Все твои триста тысяч учётных карточек…
Язов тоже умел быть язвительным…
19 августа 1991 года. Двадцать два часа тридцать минут. Москва, Новинский бульвар, народное гулянье.
– Ну, а в чём вы видите смысл заговора?
– Смысл заговора прост и незамысловат, как солёный огурец… убийство.
– Убийство СССР, я вас правильно понял?
– Нет, неправильно… Что там СССР? Государство-подросток… сколько таких было и еще будет на этой святой земле. Смысл заговора – убийство целого народа…
– Какого народа?
Взъерошенный бородатый философ в пляжных вьетнамских резиновых тапочках на босу ногу, бесстрашно шлёпающий по лужам, удивлённо посмотрел на человека в старомодном пенсне:
– Русского народа, разумеется… Хотите подробности?
– Да уж, пожалуйста, если можно…
– Нужно. Итак, я хочу убить русский народ. Ну, я-то лично не хочу, но вот на секунду предположим, что я некий вселенский злодей.
Именно русский – потому что этот народ мешает мне, носителю совсем иных ценностей, жить. Просто самим фактом своего существования. Дурной пример, знаете ли… Я тут приучаю-приучаю потребителя к сытным помоям, а они, русские, мерзавцы такие, завтра к звёздам полетят? Это не дело. Потребитель должен не на звезды смотреть, а в корыто и сыто чавкать, мне на радость.
Как же я буду его, русский народ, убивать?
Самый простой способ – физический… Вот, допустим – призвали русского паренька в армию и там убили. Нет, не в бою – тупо его забили азербайджанцы насмерть табуреткой в казарме… Доколе это будет продолжаться? До тех пор, пока власть будет карать полковников за дедовщину. До тех пор, пока вследствие этого полковники изо всех сил будут дедовщину эту скрывать… Но если карать за СКРЫТИЕ дедовщины? Вы улавливаете мою мысль? Да полковники будут в казарме жить, лишь бы только не пропустить, не скрыть случайно…
– Да ведь так и есть…то есть, так оно и было… когда-то…
– Вот-вот. Итак, убить русского! Убить его физически (ножом, палкой, пулей, бомбой, пожаром) проще всего только там, где это можно сделать в относительной безопасности для убийц.
Напомню о Баку 1990 года, где русских вырезали не меньше, чем армян, о чем преступно молчат демократические газеты, несмотря на гласность.
Напомню, что в Грузии из тридцати русских сел осталось сегодня только пять.
Совсем уж хрестоматийно – резня русских в Чечне при людоеде Хрущёве, вообще обстановка на Северном Кавказе, где убийства русских семьями практикуются много лет.
Сопутствующие этому явлению – геноцид армян, производившийся в одно время с геноцидом русских, одними политическими силами и с одной целью.
Далее, мы можем выделить технологии физиологического и психического геноцида, которые активно используются там, где, извините за грустный каламбур, нет физической возможности запустить физический геноцид.
Факты умерщвления части русских голодомором и предельной нищетой следует считать переходными от физического к физиологическому геноциду.
С одной стороны, смерть от физического истощения организма – это убийство, с другой – особое убийство, использующее в качестве оружия физиологию.
Физиологический геноцид не включает в себя в чистом виде голодомор. Он тоньше, с одной стороны – гуманнее, с другой – опаснее и коварнее физического геноцида. Физиологический геноцид, применяемый сегодня против основной массы русских и приравненных к ним категорий граждан, – это удовлетворение первой необходимости, сочетающееся с накоплением недостаточности предметов долгосрочной необходимости.
Это по-научному.
По-людски это звучит так: сдохнуть не дают и жить не дают. Да, это не голодомор в полном смысле этого слова, но это «печалемор», постепенное угасание жизненных сил русского человека в условиях крайней физиологической ужатости, искалеченного привычной и безысходной нищетой быта.
Факты заработков, пенсий и пособий, которые ниже официального прожиточного минимума, – это факты физического убийства русских. Факты искажений при расчете прожиточного минимума, крайнее занижение его показателей – это факты физиологического умерщвления нации.
Понимаете, потребности человека делятся на краткосрочные, среднесрочные и долгосрочные.
Человек без воды может прожить значительно дольше, чем без воздуха, без пищи – дольше, чем без воды, без новой одежды – значительно дольше, чем без пищи, без собственного жилища – дольше даже, чем без новой одежды.
Но это не значит, что одежда и жилище не являются предметами безусловной необходимости для выживания человека. Если кто-то, снабдив человека воздухом, скажет – мол, теперь я спокоен, дышать ему есть чем, а без пищи и воды сколько-то перебьётся, мы справедливо назовем это убийством.
А как мы назовем того, кто, снабдив человека воздухом, водой и дрянной пищей, скажет, что человеку и сего довольно, и нечего его одевать там, дом ему строить?
– Так вы думаете, это всё делается специально?
– Нет, билядь! Случайно! Само собой все происходит! – взорвался темпераментный философ. – Когда строится дорогущая атомная субмарина, а люди, которые на ней плавают, живут в разваливающихся бараках и думают – не голодны ли их детишки, когда их отцы уходят в море, с ядерными ракетами на борту?
Берия, начавший строительство Арзамаса-16 со строительства уютных коттеджей для своих физиков, понимающе кивнул головой…
– Физиологическое выживание не есть жизнь, – продолжил чуть успокоившийся уличный философ, для вдохновения глотнувший из горлышка заткнутой газетой бутылки. – Физиологическое выживание есть кратковременное – заметим особо! – кратковременное преодоление смерти. Человеку должны быть даны не только инструменты физиологического выживания, но и какие-то простые человеческие радости, он должен иметь возможность не только на предельно-необходимые расходы, но и на некоторые расходы, ошибочно заносимые в разряд роскоши.
Иначе, «печалемор» – долгое и мучительное угасание у миски похлебки, которая – допускаю – может быть, даже и полна до краев. Человек в крайней, предельной печали умирает не от голода, а от пусть даже сытой, но безнадежности, неверия в то, что будет какой-то выход к лучшему.
Пять лет без права верить в лучшее будущее – слишком долгий срок, чтобы не скатиться к «печалемору»… А тут и иностранные просветители с их советами! Зачем рожать? Зачем плодить нищету? Вот вам, русские, гуманитарная помощь – презервативы…
– И как же это всё устроено?
– Как организован физиологический геноцид русских?
У него есть заказчики и есть исполнители. Хроническую бедность заказала мировая закулиса, а выполняет совокупность партийных начальничков.
Уже на уровне печатного станка организована крайняя нехватка денег для нормального оборота внутри страны. Денежная масса привязана не к совокупности выпускаемых товаров, а к «промфинплану». Её катастрофически не хватает для обеспечения нужд страны.
Вообразите ситуацию: если катастрофически не хватает воды для полива полей, что станет с урожаем? Но даже и та вода, которая отпущена на полив (даже и те деньги, которые все-таки выпущены в оборот), практически целиком идет на участки власть имущих. До дальних участков простых русских не доходит по арыку почти ничего…
– Но ведь станок – это инфляция?
– И что? Вы почитайте записки Зверева… его инфляция не пугала.
– Зверева? Наркомфина при товарище Сталине? Неужели его… помнят?
– Кому надо, друг мой, кому надо… те помнят! Но – далее!
Важным элементом геноцида является АБСОЛЮТНОЕ БЕЗУМИЕ того информационного потока, который идет как из телевизора, так и из большинства печатных изданий, в том числе выходящих под эгидой ЦК… один «Московский сексомолец» чего стоит! А фильмы? Один «Город Зеро» что стоит… или этот, как его – «Так жить нельзя!».
Если физиологическое давление на русского человека (путем крайнего занижения его доходов) является «принуждением к самоубийству» (мы тебя убивать не будем, так изведём, что сам повесишься!), то психоинформационное давление сегодня – это «принуждение к безумию».
Прежде всего, виртуальный мир для русского человека предпочтительнее реального, потому что в реальном его ждёт настолько серая, унылая бесперспективность, что благом кажется сбежать оттуда куда угодно.
Но виртуальный мир наших газет и телевидения – это не «исправленная реальность», которая могла бы помочь преодолеть несовершенства реальности.
Виртуальный мир «чернухи» – это сюрреализм, это воспалённый бред тяжело больных сознаний, это коллективное творчество психопатов.
– Да, это я понимаю… мы в сорок первом показывали «Свинарку и пастух», а немцы в сорок четвёртом – «Девушку моей мечты»… хорошие, добрые музыкальные комедии, чтобы люди на часок отвлеклись…
– Вот, вы меня понимаете! А нынешнее непотребство… Это разрушение всего духовного основания русского человека – всех нравственных основ, гордости за свою страну, веры и уважения к своим родителям…
Так получается слияние двух процессов: физиологическая ущемлённость русского человека усиливает в нем психопатические настроения, которые находят свой отзвук (и усиление) в средствах массовой информации, а найдя – сами уже выступают причиной нарастающего физиологического ущемления.
– Да, теперь я гораздо лучше понимаю, за что товарищ Сталин так резко критиковал оперу «Богатыри»…
– Вот-вот… И правильно критиковал – Демьян Придворнов тогда выполнял тот же людоедский заказ мировой закулисы.
Важной чертой геноцида русских является то, что подавляющая масса непосредственных исполнителей геноцида не знает и даже не догадывается о своей роли.
Коррупционер или мошенник, которых государство В ПРИНЦИПЕ не подавляет, не задаются вопросом – ПОЧЕМУ? Им хорошо, и всё. То, что их поощрение безнаказанностью есть часть плана геноцида, – они не скажут даже под пыткой, потому что и сами этого плана не знают.
Психопат, которого выпустили на телевидение, тоже не знает – почему и зачем его отобрали и выпустили. Следовательно, и утечки информации от него быть не может – он ничего не знает об общем плане геноцида, он лишь реализует свою патологическую личность на ТВ…
Таким образом, машина геноцида русских имеет три рабочих лезвия.
Первое – это простое убийство русских.
Второе – это доведение русских до самоубийства (и отказа от деторождения) через создание долговременно-невыносимых условий жизни.
Третье – это доведение русских до самоубийства через провоцирование в них безумия, потому что конечный пункт любой психопатологии – это именно самоубийство.
Рабочие лезвия геноцида имеют видимость автономных процессов и закрепляются через посредство многоколенчатого приводного устройства, отделяющего лезвия от двигателя геноцида.
В политологии это называется «стратегией непрямых действий» – то есть искусством так толкнуть Сидорова, чтобы в итоге упал Петров.
В процессах убийства, доведения до самоубийства и сведения с ума активно используется духовный террор против русских – то есть кощунственное глумление и всенародное показательное опровержение всего того, что составляло на протяжении веков душу народа, его вековой опыт и выбор…
– Так что же делать?
– Ха-ха… два великих вечных русских вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?».
Во-первых, это военно-силовой незамедлительный ответ на каждую попытку убить русского за то, что он русский.
Во-вторых, каждому русскому должно быть гарантировано право на жизнь, включающее и удовлетворение физиологических потребностей, – государство должно напечатать нужное количество денег и проследить за их справедливым распределением.
В-третьих, нужна психиатрическая квалифицированная цензура, которая смоет тяжкое марево безумия в потоках информации, нужна ясная и четкая идеология режима, которая будет отсеивать соответствия и несоответствия себе в информационном пространстве.
– Так просто?
– А мир и есть простая вещь… выпить со мной не хотите?
И лохматый философ протянул странно симпатичному ему, такому внимательному, великолепному слушателю вынутую из сетчатой авоськи начатую бутылку портвейна «Три топора»[36], заботливо заткнутую пробкой, свернутой из газеты «Сельская жизнь».
19 августа 1991 года. Двадцать два часа сорок минут. Москва, Новинский бульвар, народное гулянье.
То, что Лаврентий Павлович встретил у гастронома «Арбатский» опального сотрудника Института проблем философии Академии Наук по имени Вазген, – это, конечно, была случайность…
Однако ничего случайного в нашей жизни не бывает…
Во-первых, Вазген работал рядышком с Новым Арбатом, на «Кропоткинской», в Институте проблем философии, а жил на улице Воровского, дом двенадцать…
А во-вторых, Берия никогда до конца не доверял сводкам.
Отучил его товарищ Сталин от этого…
Навсегда Лаврентий Павлович запомнил октябрь сорок первого, когда он, встревоженный, позвонил Хозяину и доложил Ему непроверенную информацию, которую принёс на Лубянку перепуганный, трясущийся Хрущёв, о том, что немцы высадили в Москве воздушный десант…
И Его спокойный вопрос:
– На твой письменный стол десант высадили? Ты их, немцев, сам-то хоть видел?
Ах, как было потом Берии стыдно…
Поэтому часто, в самую запарку – Берия лично лазал и вокруг первого ядерного реактора Ф-1, и вокруг стапеля парящей жидким кислородом Р-1… Говорил с разными людьми – техниками, наладчиками, замотанными инженерами, честно старался понять, что вообще на самом деле происходит.
А тут – такое… Советский народ празднует первый день свободы! Впрочем, витрин не бьют, и смертельно пьяных совсем мало – в основном пьянящая эйфория.
Я, как автор, поясню.
Народ откровенно устал от СССР. Нет, не так. Устал от нищеты, от «колбасных электричек», устал от официоза, лицемерия, несправедливости, наглой подлости партноменклатуры, устал от лживо-оптимистических лозунгов…
Люди хотели перемен.
Они видели на Западе – только полные магазины. А открывшаяся в марте ПЕРВАЯ биржа труда – воспринималась ими как забавный курьёз. Ведь ПОСЛЕДНЯЯ биржа труда была закрыта в СССР аж в 1934 году, когда был трудоустроен последний безработный! Поверили, что свободы хватит, чтоб по-быстрому так зажить, как в Америке…
А в республиках искренне считали, что Россия их объедает, что сами-то мы о-го-го как заживём, если отдавать своё не будем! «И ваще: если б не Сталин – все бы в полном шоколаде жили!»
И Берии надо было это понимать… Каждая минута, говорите, на счету? Тем более.
«Остановись и подумай». Совет от товарища Сталина.
Москва, Новинский бульвар, народное гулянье. Чуть позднее…
Берия уже возвращался к «отнорку» – входу в спецсооружение номер 347, когда его внимание привлёк необычный, колоритный персонаж…
Спортивные штаны с «лампасами», малиновый пиджак, из-под которого высовывалась толстая золотая цепь на толстой, как паровозная труба, и такой же, как указанная труба – грязной шее, низколобая голова, покрытая шишками и старыми шрамами, бритая налысо…
В руках персонаж держал огромное устройство размером с кирпич и с метровой длины антенной (вероятно, переносную радиостанцию, подумал Лаврентий Павлович. На самом деле – транковый радиотелефон с выходом в городскую телефонную сеть) и радостно туда вопил:
– Прикинь, Толян?! Конкретно я приподнялся! Ага… Лужок пятнадцать лимонов отбашлял, прикинь, брателло?
Не, какой, в натуре, «зелени»!
Откуда на Лужке зелень? Он же лысый, гы-гы…
А, да это за то, что мы к Би-Де подогнали миксеры-хуиксеры, всякую поебень, плиты там навалили, ага… Не, не наши – хохлы, из Хохлостана! А им похер! Плати бабки, они тебе на Красной площади наложат, ага… и насрут! Если заплатишь!
Да ты чо?
Я тебе по мобиле звоню, отвечаю… Ерунда, пятёрка тонн грин[37] и тонна грин за минуту базара[38] …Только батарейки надо часто менять! Их мой водила за мной в чемодане носит!
Чо? Да коммуняк мы порвали нах, как давеча «коптевских»… а чо? Да я сам семьдесят кило деревянных быдлу подогнал! Чо такое кило? Кило – это кило… Ты колбасу покупаешь? Нет? А раньше покупал? Ну вот… и водяры, и хавчика – всё сожрали, проглоты. Ничо, отобьём…
Да, Толян, я тебе чо звоню… Давай оторвёмся, бля. В Краснопресненской бане! Садись на свою «бэху» да подгребай! Сосок возьми, позеленее… Те чо, козёл? Это я не тебе…
Персонаж в малиновом пиджаке, посверкивая золотыми перстнями (по два на каждом пальце), – сделал в сторону Лаврентия Павловича, внимательно прислушивающегося к чужому разговору, и даже – через слово его понимающего – этакую козу, как маленьким детишкам показывают…
Лаврентий Павлович в ответ только ласково улыбнулся…
Посещая в силу профессиональных обязанностей с инспекцией дальние «командировки» ГУЛАГа, он видывал таких волков, что у него – бывало, бывало! – мороз по коже шёл… И людоедов видел, и серийных мокрушников, и бандитов… Осматриваемый же персонаж относился скорее к презираемой в любой нормальной «хате» категории хулиганов – бакланью… При всей его накачанности.
Поэтому Лаврентий Павлович не стал с ним вообще разговаривать, а текучим движением обогнул уличного хулигана, коснулся его небрежно двумя пальцами и пошёл себе дальше…
А несчастный Колян остался лежать на мокром асфальте, хрипя и хватаясь за горло…
Впрочем, хрипел он очень недолго. Берия был гуманным человеком и «мясо» (или «куклы») понапрасну не мучил…
Так погиб защитник Свободы и Демократии, надежда всей прогрессивной интеллигенции, ярчайший представитель нарождающегося класса эффективных собственников, о котором так мечтали академики Абалкин и Шаталин, – один из самых первых новых русских, авторитетный предприниматель Колян Гугнявый…
19 августа 1991 года. Двадцать три часа семь минут. Москва, Кремль. «Корпус», второй этаж.
Маршал Советского Союза, Министр обороны Дмитрий Тимофеевич Язов, сидя в знаменитом, знакомом зрителю по киноэпопее «Освобождение» кабинете, надев очки «для близи», внимательно вчитывался в листок машинописного формата, который нашёл в туалете, аккуратно пришпиленный к двери кабинки канцелярской кнопкой: «С нами Ельцин и Копец – хунте наступил пиздец!!»
Кроме того, на зеркале, над рукомойником, кто-то написал ярко-алой губной помадой: «А пошёл ты в Форос!!»
Юмор ситуации заключался в том, что в этот туалет ходили оправлять естественные потребности только члены и кандидаты в члены… Политбюро. И вряд ли кто из этих членов (тем более кандидатов в оные!) пользовался такой развратно-красной губной помадой.
И кроме того, надписи выглядели совсем не смешно…
– Дима, ты чего читаешь?
– Слова, мама, слова… – процитировал Гамлета Язов.
Эмма Николаевна, которая вдоволь покочевала с ним по далёким гарнизонам, победовала в тайге и в пустыне, настоящая офицерская жена – и в этот скорбный час тоже была рядом с ним… У маршала не хватило духа её выгнать!
– Мамочка, может, всё-таки домой тебя отправить? – все же с надеждой спросил её маршал.
Эмма Николаевна отрицательно покачала головой. Конечно, ей давно надо было бы прилечь, но… она терпела.
Две недели назад бронированный «ЗиЛ» маршала, на котором она ехала по Можайке на дачу, чтобы не сбить перебегавшую шоссе маленькую девочку, ушёл в кювет.
Кувыркался «ЗиЛ» через крышу так, что машина восстановлению уже не подлежала…
Только в воскресенье женщина вышла из госпиталя имени Бурденко…
А в понедельник, услышав характерный лязг на шоссе, бросилась искать мужа.
Поняв, что стряслась беда, она тихо, как мышка, сначала притаилась в приёмной. А теперь – будь что будет! – сидела уже в углу кабинета и смотрела на своего мужа… Смотрела, смотрела… Как в последний раз.
– Э-хе-хе… собрались трусливые старики, ни на что не годные. Попал я, как кур в ощип!
– Ты про что, дорогой?
– Да… так. Всему конец. Снимут с меня мундир – и поделом! Так мне и надо. Чего добивался? Прослужив шестьдесят лет, не отличил политическую проститутку, сраного комсомольца, от себя, солдата, войну прошедшего…
– Дима, всё равно. Я тебя люблю. И в мундире. И особенно без мундира, тоже.
– Да мне не мундира жалко… Я полагал, что моё мнение о катастрофе, об угрозе развала страны разделяет народ. Ан нет. Люди политизированны. Почувствовали свободу – а мы полагали иное… Стал я игрушкой в руках политиканов.
В дверь осторожно постучали…
– Эмма, иди. Не нужно тебе здесь…
– Дима, нет! Не смей! Я с тобой…
– Куда со мной – в тюрьму?
– Да хоть в могилу. Куда ты – туда и я… Я с тобой!
Глаза жены блестели отчаянным блеском. Язов взял её руку – и сделал то, что никогда не делал за полвека супружеской жизни: осторожно, нежно, ласково и неумело – прижал к своим губам…
Потом чуть дрогнувшим голосом решительно и громко сказал:
– Войдите!
Вошедший, в мешковато сидевшем штатском костюме, держал в руке деревянную дубинку, на которой было аккуратно вырезано: «Забью я туго в тушку Пуго».
– А скажите, товарищ Маршал Советского Союза, – это, по-вашему, что вот такое?
Язов с недоумением посмотрел на протягиваемый ему предмет:
– Полагаю, что это игральная бейсбольная бита…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента