Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
Валерий Горшков
Поздняя исповедь
События, описанные в романе, являются авторским вымыслом, а все возможные совпадения с реальными фактами и людьми – случайны.
Пролог
Два пропылившихся по самые крыши тяжелых мерседесовских грузовика с каждой секундой неуклонно приближались к латвийско-российской границе. Вдали, за поросшим высокими разлапистыми соснами зеленым холмом, уже промелькнула и исчезла вышка связи контрольно-пропускного пункта «Терехово». Человек на русской стороне секунду назад подтвердил, что зона таможенного досмотра практически свободна. Привычной каждому дальнобойщику многокилометровой очереди нет: в свой апогей вступил летний праздник Лиго – ночь пива, костров и пьяного разврата в зарослях папоротника. В это время верные народным традициям полупьяные таможенники всегда ползают сонными мухами, пропуская по одной машине в два часа, и бывалые дальнобойщики, если выпадает такая возможность, предпочитают пересекать границу либо до праздников, либо через сутки-двое после них. В общем, путь свободен…
До того мгновения, когда два одинаковых, белых с красной полосой, грузовика пересекут первый шлагбаум, отрезав себе путь к отступлению, оставалось всего несколько минут. Через полкилометра будет развилка. Последняя перед границей. Проскочи ее – и назад хода нет…
Скорпион, высокий широкоплечий сорокалетний громила в мятом костюме, с лицом прожженного торгаша, сидел в кабине головной фуры, исполняя роль сопровождающего экспедитора от липовой питерской фирмы, и заметно волновался. Прикуривая уже третью сигарету без перерыва, он подумал, глядя на трепещущий огонек бензиновой зажигалки фирмы «Зиппо», что профессиональные летчики называют этот короткий промежуток временем принятия решения. Самолет уже набрал скорость, уже, воя турбинами и вибрируя всем алюминиевым телом, несется по щербатой бетонке, но у командира еще остается последняя возможность отменить взлет, не поднимать груженный золотыми слитками лайнер в сверкающее молниями грозовое небо над бескрайней заполярной тундрой. Совсем скоро, когда самолет пересечет белую черту и наберет предельную скорость, шанса затормозить уже не будет: либо надо тянуть штурвал на себя и взмывать в небо, доверяя судьбу груза, в связке со своей жизнью, капризам безжалостной погоды, либо в этом занюханном, единственном на тысячу километров вокруг аэропорту станет одной авиакатастрофой больше…
Скорпион жадно глотал горький дым и играл желваками, неподвижно глядя в залепленное кляксами размазанных мух лобовое стекло. Для волнений действительно имелись причины, потому что грузовики должны были во что бы то ни стало сегодня пересечь границу и к утру прибыть в Питер. Все шло как по маслу, и вдруг – такая подлянка! Нет, с пьяными Янисами проблем не возникнет. Дыша перегаром, они лишь бегло посмотрят документы, проверят пломбы на прицепах и лениво махнут в сторону сопредельной стороны. А вот там…
«Окно» на российской таможне, на наличии которого и строилась вся комбинация, неожиданно закрылось буквально пять минут назад, когда фуры были уже на подступах к КПП. У купленного папой давно и с потрохами начальника смены, рябого и вечно потного капитана Кузьмука, вдруг случился острый приступ аппендицита, и стража экономических рубежей родины пришлось срочно госпитализировать. Слава богу, рябой таможенник, скуля от боли в животе, как пытающаяся разродиться сука, успел набрать номер Скорпиона и сообщить о непредвиденном осложнении. Короче, отмазался, тварь. Только что толку? Переносить, как минимум на две недели, до выздоровления Кузьмука, спланированную заранее операцию по переброске через кордон и далее, в Красноярск, двух полностью автоматизированных бельгийских спиртовых мини-заводов, закамуфлированных под автозапчасти для иномарок, крайне нежелательно. Головой отвечающий за халявную таможню Скорпион знал, что в случае запала его ждет не только безумный штраф, отработать который он, даже из последних сил надрывая пуп, вряд ли сможет до гробовой доски, но и жестокие «оргвыводы с занесением в челюсть», на которые щедрый в радости, но лютый в ярости папа в любых форс-мажорных обстоятельствах обычно не скупился.
«А ведь может, козел старый, сгоряча и в расход пустить! – кусая губы, лихорадочно размышлял трусоватый амбал. – Сам. Прилюдно. Как тогда Волкодава».
Фуры тем временем на скорости восемьдесят километров в час неукротимо перли вперед. Ничего не подозревающий усатый водила, сидевший рядом с «экспедитором», то и дело поглядывал на наручные «котлы», явно прикидывая, как уже через каких-нибудь восемь-десять часов будет у себя дома, на Гражданке. Недавний тревожный звонок таможенника не насторожил его – разговаривая со скулящим Кузьмуком, Скорпион не сболтнул ничего лишнего. Да и что, собственно, можно сказать в такой ситуации? Аппендицит у мудака, мать его! Лучше бы у него нашли сиф или СПИД!
Контрабандный ввоз в Россию и продажа сибирским теневым бутлегерам напичканных электроникой спиртовых заводиков, по грубым прикидкам Скорпиона, давали папе не менее двух «лимонов» чистого навара. А за такие бабки кто угодно наждачный круг зубами остановит. К тому же в речном порту Питера ценный груз уже поджидало специально зафрахтованное грузовое судно, которое должно было, минуя забитые алчными ментами и шайками лихих грабителей лесные автодороги, по воде доставить груз в далекий от цивилизации маленький городок, откуда «запчасти для иномарок», став по документам чем-то вроде сантехнической арматуры для толчков, окончательно запутав следы, в сопровождении вооруженной охраны проследуют до Красноярска по железной дороге. Скорпион, одно из доверенных лиц папы и непосредственное звено в контрабандной цепочке, хоть и отвечал лишь за пересечение границы, но был в курсе общего расклада. Как и еще пара-тройка задействованных в операции людей…
Не в силах самостоятельно принять столь серьезное и ответственое решение – гнать или нет грузовики через «Терехово», полагаясь на удачу, – Скорпион коротко буркнул водиле: «Тормозни-ка, Витек, прямо тут, на минутку. Отлить приспичило». Когда головная машина, а за ней и шедшая следом, натужно рыча моторами, остановились на обочине, он взял брошенный в раздражении после разговора с Кузьмуком на панель сотовый телефон, вылез из кабины, углубился в придорожный лес и уже там набрал прямой номер старика.
Связь была отличной. Казалось, собеседник находится рядом, за ближайшим кустом. Всемирный роуминг – это игрушка только для богатых.
– Ну что, Санек, тебя можно поздравить, а?! – не здороваясь (номер звонившего сразу высветился на дисплее папиного мобильника), бархатным голосом отозвался семидесятитрехлетний авторитет Олег Степанович Белов, известный в криминальном мире Питера под погонялом Тихий. Шесть сроков за кражи, из них первый – условно, ни одного дня работы на государство, несгибаемое следование воровским принципам и неожиданная, буквально за три дня до объявленной коронации в законные, женитьба на прима-балерине Мариинского театра, едва не стоившая ему жизни, сделали старика известным в Северной столице человеком. Отказавшись ради красавицы-жены и будущего ребенка, уже живущего под сердцем новобрачной, от закона, по которому особо опасный рецидивист Олег Степанович Белов жил аж с послевоенных лет, новоиспеченный супруг не только счастливо избежал «правилки» за демонстративный плевок в сторону бывших товарищей по воровскому братству, но и сумел прочно закрепиться на ниве питерского криминального бизнеса, заняв свою пусть невеликую, но весьма доходную нишу. Держась равноудаленным особняком и от тогда только начинавших наступать на пятки отмороженных «спортсменов», и от бывших коллег, хитрый, закаленный жизнью среди двуногих волков и наученный четырнадцатью годами зоны Тихий умудрялся существовать, действовать и стричь «капусту», не конфликтуя ни с матеревшими день ото дня рэкетирами, ни с ворами, готовыми без долгих раздумий поступиться принципами ради наживы и вынужденного хрупкого мира с «новыми».
Помаленьку крышуя знакомых коммерсантов, прокручивая попадавшие в поле зрения личные сладкие гешефты вроде контрабанды пользовавшихся огромным спросом спиртовых мини-заводов, имея знакомых в кабинетах на Литейном и в Смольном, через подставных лиц владея несколькими прибыльными фирмами и держа при себе в качестве ударной силы гвардию из тридцати боевиков, Тихий никогда не изображал из себя слишком крутого, но за свое кровное перегрыз бы горло любому, благо ради папы его маленькая наемная армия была готова по-самурайски ринуться в бой хоть с чертом и перед смертью порвать в клочья добрую половину превосходящей по численности группировки противника. Зная об этом и в глубине души не столько уважая, сколько побаиваясь лихого криминального седобородого дедушку с внешностью тихого пенсионера-садовода, большинство банкующих в городе бандитов не рисковали идти на прямой конфликт с Тихим, не зарились на его скромную, если вникнуть, часть пирога, в приватных разговорах отзывались о Степаныче уважительно, а при встрече здоровались с сухопарым дедком за руку. Вот таким интересным персонажем на питерской криминальной сцене был хозяин мучившегося тяжкой дилеммой Скорпиона.
Старик, конечно же, ждал звонка с известием о благополучном пересечении границы. Время поджимало.
– Уже на родимой стороне, Санечка? – ласково спросил Тихий. – Ну, тогда ништяк…
– Шкреба, Степаныч, – словно выдавливая геморрой, глухо, с напрягом, ответил Скорпион, смахивая со лба бисеринки холодного пота. – Мы пока еще у лабусов. Тут заминочка вышла… Хочу с тобой посоветоваться.
– Груз, надеюсь, в порядке? – в спокойном голосе Тихого промелькнула явственная металлическая нотка. Обычно авторитет в любой ситуации умел держать себя в руках, но годы, как ни крути, брали свое.
– Куда он денется! – дабы хоть как-то успокоить старика, безмятежно фыркнул громила Скорпион. – По документам все ништяк. Но Кузьмук, сука!.. Его только что с аппендицитом на «Скорой» в больницу увезли. Прямо с носилок звонил, зубами от боли скрипел, извинялся! Похоже, не врет. Какой ему резон магарыч терять?
– Так-так, – помолчав, вздохнул Тихий. – Ты вообще далеко от КПП?
– Рукой подать, – сообщил громила, свободной рукой ловко расстегивая «молнию» на брюках и облегченно охая в сторону куста. – А-аккурат перед последней развилкой.
– Есть у меня старая задумка на сей гнилой вариант, – почти без раздумья перешел к делу старик. – Я всегда такие гамбиты наперед обдумываю. Плохо, Санечка, припозднились мы. А так… Выбирать не приходится. Товар должен сегодня до ночи прибыть в Питер и завтра утречком уйти на пароходе, иначе возникнут сложности. У красноярских все схвачено, проплачено и по времени согласовано. Да и предоплату я уже получил, под честное слово, – выложил главное обстоятельство Тихий. – А мое слово, Санечка, в нашем стремном и опасном деле дорогого стоит. Под него безо всяких документов кредит в Сбербанке брать можно.
– Знаю, Степаныч, – застегивая ширинку, машинально кивнул Скорпион. Экспедитор понял, что ответственность за контрабандный груз благополучно перешла с его плеч на плечи Тихого, и почувствовал облегчение. Гора с плеч.
– Короче, дело к ночи. Сворачивай и дуй в объезд, через другой пост – тот, что на северо-востоке, – поставил точку старик. – Если надо, деньги у тебя есть, дозаправитесь за латы. Придется рисковать, ничего не поделаешь. Если, Сашенька, рябой твой, – старик специально выделил последнее слово, – нас вложил… что маловероятно, ведь не самоубийца же он… тогда в первую голову архаровцы проверяющие будут ждать фуры у него на КПП. Им и в голову не придет, что мы можем такого кругаля дать. А как раз через чухню недоделанную, толли-контролли есть шанс тихо проскочить и без «окна». Без наколки на контрабас ни один таможенник пломбы срывать и сверять груз с накладными не станет.
– Я, признаться, тоже думаю, что все чисто. Кто мог узнать о грузе, кроме нас и красноярцев? Да и кому выгодно кидать вам такую подлянку? – выходя из леса на трассу, приободрился Скорпион. – Верно, Степаныч?
– Хватит лясы точить, не в Госдуме, поди, – резко, по-хозяйски, пресек словоизлияния воспрянувшего духом экспедитора Тихий. – Делай что сказано, а я пока выясню, что да как… Ну, с богом.
– Аминь. Как только будем в России, папа, я сразу отзвонюсь, – пообещал громила, хватаясь за ручку и лихо запрыгивая в кабину урчавшего дизелем «Мерседеса».
Эх, лучше бы он рискнул и погнал фуры напрямик. Но, знать, была у Скорпиона такая незавидная судьба.
Через семь с небольшим часов миновавшие латвийско– эстонскую, а затем эстонско-российскую границы грузовики будут остановлены в лесу, недалеко от Старого Изборска, нарядом ГИБДД, усиленным вооруженными бойцами в омоновской форме. Во время проверки документов, когда шоферам и Скорпиону будет в ультимативной форме приказано покинуть кабины, все трое будут застрелены точными выстрелами в голову из пистолетов с глушителем, а их истекающие кровью трупы сбросят в придорожный кювет. «Омоновцы» сядут за руль грузовиков, и фуры с контрабандными спиртовыми заводами, сопровождаемые ментовским «жигуленком» с мигалкой, рванут в сторону Пскова. Грузовики и прицепы так и не будут найдены…
В час ночи измученный бессонницей Тихий, всерьез обеспокоенный неприбытием прошедшего границу груза в Питер и полным отсутствием связи со Скорпионом, объявил тревогу. К обеду следующего дня через давнего себежского кореша старик выяснил, что сославшийся на острый приступ аппендицита таможенный капитан Кузьмук ни в одну из ближайших к контрольно-пропускному пункту больниц не поступал. И вообще исчез, с концами. Баба его орет горючими слезами.
Менее чем через сутки после инцидента, когда на трассе у Старого Изборска будут обнаружены трупы и станет совершенно ясно, что Степаныча круто подставили, спешно посланные по следу пропавшего таможенника бойцы найдут-таки рябого в заброшенном деревенском родительском доме возле поселка Идрица.
Провонявший от жары, облепленный жирными мухами, голый по пояс Кузьмук будет висеть в петле в обгаженных форменных штанах с высунутым распухшим синим языком. На столе, рядом с пустой литровой бутылкой водки и грязным граненым стаканом отыщется карандаш и клочок бумаги, на котором трудноразбираемыми каракулями капитан-самоубийца оставил просьбу никого не винить в его смерти. Последующая почерковедческая экспертиза подтвердит идентичность почерка таможенника. Себежские менты быстро закроют дело. Мало ли алкашей, в форме или без оной, приняв лишку, едет крышей…
Тихий, выдав вдовам убитых шоферов по пятьсот баксов на похороны, поклялся во что бы то ни стало найти того, кто посмел не только замочить ни в чем не повинных водил и подельника Скорпиона, не только кинуть его, Тихого, на унизительно крупную сумму, но и запятнать кристальную репутацию патриарха питерского криминального мира перед деловыми партнерами из Сибири. Даже в Свято-Троицкий храм дедок сходил и свечки поставил. За упокой, значит, душ безвременно преставившихся рабов божиих. Причем за упокой как несчастных дальнобойщиков и Скорпиона, так и живых, пока еще неизвестных киллеров. Призвал тем самым на помощь в свершении возмездия и силы небесные. Впрочем, мало было в Питере больших безбожников, чем Тихий.
Во времена далекой молодости он одно время даже был клюквенником: похищал «клюкву» – древние иконы из уцелевших сельских церквей и менял их у столичных барыг на муку. Тогда, правда, ментам не попался…
Лишь после месяца безрезультатных поисков заметно почерневший лицом, постаревший, ставший злым и раздражительным по любому поводу старик совершенно случайно, из новостей, узнал, что похожий спиртовой мини– завод, уже смонтированный и готовый к работе, обнаружен налоговой полицией аж под Москвой, в окрестностях Волоколамска, в подвале маленькой захиревшей фабрики. Срочно посланный Тихим гонец тайно проник в опечатанное мусорами помещение и сверил номера arpeгaтов. Они полностью совпали. Не прошло и трех дней, наполненных сверх всякой меры угрозами, пытками и прочими неизбежными издержками, как следы привели бригаду скорых на расправу костоломов Тихого из столицы обратно в слякотный Питер к осевшему несколько лет назад на берегах Невы, примкнувшему к одной из крупных группировок братку по прозвищу Новгородский Бык, или Фикса. Два передних зуба у балующегося боксом облома были выбиты и заменены золотыми. Тихий прекрасно отдавал себе отчет в ограниченности своих реальных возможностей и поэтому, узнав-таки наконец имя злейшего врага, буквально возликовал в предвкушении скорого возмездия. Не мешкая ни минуты, он тайно встретился со своим человеком с Литейного, отмаксал подполковнику тугой пресс гринов, и буквально через сутки за Фиксой началась профессиональная слежка. Не топорная мусорская, а по высшему классу, согласно оперативной разработке аж самого Северо-Западного УФСБ! Вот что значит вовремя прикормить нужных людей.
И тут старика ждал настоящий удар! Пахан с удивлением узнал, что главный бухгалтер его маленькой империи, сорокатрехлетняя одинокая и более чем непривлекательная – носатая и колченогая, хотя и вполне обеспеченная материально дама, Наталия Георгиевна Масюлевич, которую Степаныч всегда считал законченной феминисткой, личностью без слабостей и пристрастий, мужененавистницей и которой на протяжении нескольких лет он доверял всецело, уже длительное время является тайной любовницей тридцатилетнего Быка. Этот пробитый боксер, как оказалось, вообще имел извращенную склонность к страшным на рожу бабам бальзаковского возраста. Такие обделенные мужской лаской мымры, если вдруг обломится перепихон, бросаются порой на кобеля с такой страстью, словно завтра на рассвете их расстреляют. Один из актов такого безумия, имевший место в номере гостиницы «Санкт-Петербург», в качестве вещественного доказательства ребята подполковника засняли скрытой видеокамерой. Круг замкнулся. Пора было получать долги. С процентами за моральный ущерб.
Брезгливо пялясь на откровенно гнусное порно – со звериными воплями, анальными ласками и целым арсеналом вспомогательных хреновин из секс-шопа типа вибраторов, насадок на болт, «качелей» (все одновременно!), – Тихий в который раз убедился в незыблемости воровских понятий, требующих никогда и никому не верить. Увы, практика показывает, что продают именно те, кому ты больше всего открываешься. А он, старый зэк, об этом забыл. Расслабился, сменив зэковскую робу на домашние тапочки. И вот наступила расплата.
– Думал, бля, всякого за семьдесят с гаком годков насмотрелся, но чтобы облезлая серая крыса оказалась такой проблядью и позволяла какому-то прыщавому бройлерному мясу гадить себе в рот! – в сердцах сжимал кулаки Тихий, исподлобья глядя на экран домашнего кинотеатра, где происходило нечто сюрреалистичное. На лице старика проступили пунцовые пятна. Подобного скотства в исполнении мужика и бабы он не видал даже в затертых до дыр скабрезных немецких бульварных журнальчиках, которые, грешным делом, любил полистать в отдельном углу «хаты» в бытность свою на долгом принудительном отдыхе у «хозяина» на нарах.
– В расход тварюгу! Для начала расколоть как орех, а потом изорвать до дыр, хором, сжечь рожу и пизду в соляной кислоте! – визжал старик в шитом золотой канителью китайском шелковом халате, топая ногами. Он стоял возле телевизора в просторном, залитом солнечным светом зале своей роскошной восьмикомнатной квартиры на набережной Обводного канала. – Не-на-ви-жу! Пиявка, тля! Да как такую жабу вообще можно ебать?!
Окончательно съехав с катушек, Тихий оскалился, скорчил презрительную гримасу и вдруг, смачно харкнув на демонстрируемую дряблую задницу Масюлевич, запустил пультом от телевизора в увеличивший ее трехкратно цветной широкоформатный экран, защищенный, к счастью, от такого рода эксцессов пластиком. Командир гвардии авторитета, бывший всеволожский опер Пал Палыч Клычков, угрюмо молчал, наблюдая истерику шефа.
Нимфоманка и боксер отныне были обречены. Чтобы другим впредь неповадно было разевать хайло на кусок патриарха, благообразный кровожадный старец, зело рассердившись, потребовал от Пал Палыча радикального решения вопроса.
Допрос Масюлевич, дабы не терять времени, назначили на завтра. Что касается расправы с фиксатым Быком, то здесь требовалась подготовка. Как-никак, а за боксером стоял сам Саша Мальцев, в группировке которого приютился лихой чужак. А вдруг это задумка Мальцева – кинуть Степаныча? Наглядно продемонстрировать старому мухомору, кто в доме хозяин…
Здесь Тихому было о чем подумать. Месть местью, а пожить сладко, несмотря на преклонные годы, еще ой как хочется! Не только ради себя. Ради жены, отказавшейся семнадцать лет назад, после скандальной свадьбы, от блестящей карьеры балерины, от милой сердцу Мариинки и навсегда забывшей про поклонников и богему. А в особенности – ради шестнадцатилетней золотоволосой немой красавицы-доченьки. За нее, Аленушку, единственную во всем мире родимую кровинку, престарелый папаша был готов объявить войну даже НАТО и узкоглазым китайским братьям по ту сторону их Великой стены.
До того мгновения, когда два одинаковых, белых с красной полосой, грузовика пересекут первый шлагбаум, отрезав себе путь к отступлению, оставалось всего несколько минут. Через полкилометра будет развилка. Последняя перед границей. Проскочи ее – и назад хода нет…
Скорпион, высокий широкоплечий сорокалетний громила в мятом костюме, с лицом прожженного торгаша, сидел в кабине головной фуры, исполняя роль сопровождающего экспедитора от липовой питерской фирмы, и заметно волновался. Прикуривая уже третью сигарету без перерыва, он подумал, глядя на трепещущий огонек бензиновой зажигалки фирмы «Зиппо», что профессиональные летчики называют этот короткий промежуток временем принятия решения. Самолет уже набрал скорость, уже, воя турбинами и вибрируя всем алюминиевым телом, несется по щербатой бетонке, но у командира еще остается последняя возможность отменить взлет, не поднимать груженный золотыми слитками лайнер в сверкающее молниями грозовое небо над бескрайней заполярной тундрой. Совсем скоро, когда самолет пересечет белую черту и наберет предельную скорость, шанса затормозить уже не будет: либо надо тянуть штурвал на себя и взмывать в небо, доверяя судьбу груза, в связке со своей жизнью, капризам безжалостной погоды, либо в этом занюханном, единственном на тысячу километров вокруг аэропорту станет одной авиакатастрофой больше…
Скорпион жадно глотал горький дым и играл желваками, неподвижно глядя в залепленное кляксами размазанных мух лобовое стекло. Для волнений действительно имелись причины, потому что грузовики должны были во что бы то ни стало сегодня пересечь границу и к утру прибыть в Питер. Все шло как по маслу, и вдруг – такая подлянка! Нет, с пьяными Янисами проблем не возникнет. Дыша перегаром, они лишь бегло посмотрят документы, проверят пломбы на прицепах и лениво махнут в сторону сопредельной стороны. А вот там…
«Окно» на российской таможне, на наличии которого и строилась вся комбинация, неожиданно закрылось буквально пять минут назад, когда фуры были уже на подступах к КПП. У купленного папой давно и с потрохами начальника смены, рябого и вечно потного капитана Кузьмука, вдруг случился острый приступ аппендицита, и стража экономических рубежей родины пришлось срочно госпитализировать. Слава богу, рябой таможенник, скуля от боли в животе, как пытающаяся разродиться сука, успел набрать номер Скорпиона и сообщить о непредвиденном осложнении. Короче, отмазался, тварь. Только что толку? Переносить, как минимум на две недели, до выздоровления Кузьмука, спланированную заранее операцию по переброске через кордон и далее, в Красноярск, двух полностью автоматизированных бельгийских спиртовых мини-заводов, закамуфлированных под автозапчасти для иномарок, крайне нежелательно. Головой отвечающий за халявную таможню Скорпион знал, что в случае запала его ждет не только безумный штраф, отработать который он, даже из последних сил надрывая пуп, вряд ли сможет до гробовой доски, но и жестокие «оргвыводы с занесением в челюсть», на которые щедрый в радости, но лютый в ярости папа в любых форс-мажорных обстоятельствах обычно не скупился.
«А ведь может, козел старый, сгоряча и в расход пустить! – кусая губы, лихорадочно размышлял трусоватый амбал. – Сам. Прилюдно. Как тогда Волкодава».
Фуры тем временем на скорости восемьдесят километров в час неукротимо перли вперед. Ничего не подозревающий усатый водила, сидевший рядом с «экспедитором», то и дело поглядывал на наручные «котлы», явно прикидывая, как уже через каких-нибудь восемь-десять часов будет у себя дома, на Гражданке. Недавний тревожный звонок таможенника не насторожил его – разговаривая со скулящим Кузьмуком, Скорпион не сболтнул ничего лишнего. Да и что, собственно, можно сказать в такой ситуации? Аппендицит у мудака, мать его! Лучше бы у него нашли сиф или СПИД!
Контрабандный ввоз в Россию и продажа сибирским теневым бутлегерам напичканных электроникой спиртовых заводиков, по грубым прикидкам Скорпиона, давали папе не менее двух «лимонов» чистого навара. А за такие бабки кто угодно наждачный круг зубами остановит. К тому же в речном порту Питера ценный груз уже поджидало специально зафрахтованное грузовое судно, которое должно было, минуя забитые алчными ментами и шайками лихих грабителей лесные автодороги, по воде доставить груз в далекий от цивилизации маленький городок, откуда «запчасти для иномарок», став по документам чем-то вроде сантехнической арматуры для толчков, окончательно запутав следы, в сопровождении вооруженной охраны проследуют до Красноярска по железной дороге. Скорпион, одно из доверенных лиц папы и непосредственное звено в контрабандной цепочке, хоть и отвечал лишь за пересечение границы, но был в курсе общего расклада. Как и еще пара-тройка задействованных в операции людей…
Не в силах самостоятельно принять столь серьезное и ответственое решение – гнать или нет грузовики через «Терехово», полагаясь на удачу, – Скорпион коротко буркнул водиле: «Тормозни-ка, Витек, прямо тут, на минутку. Отлить приспичило». Когда головная машина, а за ней и шедшая следом, натужно рыча моторами, остановились на обочине, он взял брошенный в раздражении после разговора с Кузьмуком на панель сотовый телефон, вылез из кабины, углубился в придорожный лес и уже там набрал прямой номер старика.
Связь была отличной. Казалось, собеседник находится рядом, за ближайшим кустом. Всемирный роуминг – это игрушка только для богатых.
– Ну что, Санек, тебя можно поздравить, а?! – не здороваясь (номер звонившего сразу высветился на дисплее папиного мобильника), бархатным голосом отозвался семидесятитрехлетний авторитет Олег Степанович Белов, известный в криминальном мире Питера под погонялом Тихий. Шесть сроков за кражи, из них первый – условно, ни одного дня работы на государство, несгибаемое следование воровским принципам и неожиданная, буквально за три дня до объявленной коронации в законные, женитьба на прима-балерине Мариинского театра, едва не стоившая ему жизни, сделали старика известным в Северной столице человеком. Отказавшись ради красавицы-жены и будущего ребенка, уже живущего под сердцем новобрачной, от закона, по которому особо опасный рецидивист Олег Степанович Белов жил аж с послевоенных лет, новоиспеченный супруг не только счастливо избежал «правилки» за демонстративный плевок в сторону бывших товарищей по воровскому братству, но и сумел прочно закрепиться на ниве питерского криминального бизнеса, заняв свою пусть невеликую, но весьма доходную нишу. Держась равноудаленным особняком и от тогда только начинавших наступать на пятки отмороженных «спортсменов», и от бывших коллег, хитрый, закаленный жизнью среди двуногих волков и наученный четырнадцатью годами зоны Тихий умудрялся существовать, действовать и стричь «капусту», не конфликтуя ни с матеревшими день ото дня рэкетирами, ни с ворами, готовыми без долгих раздумий поступиться принципами ради наживы и вынужденного хрупкого мира с «новыми».
Помаленьку крышуя знакомых коммерсантов, прокручивая попадавшие в поле зрения личные сладкие гешефты вроде контрабанды пользовавшихся огромным спросом спиртовых мини-заводов, имея знакомых в кабинетах на Литейном и в Смольном, через подставных лиц владея несколькими прибыльными фирмами и держа при себе в качестве ударной силы гвардию из тридцати боевиков, Тихий никогда не изображал из себя слишком крутого, но за свое кровное перегрыз бы горло любому, благо ради папы его маленькая наемная армия была готова по-самурайски ринуться в бой хоть с чертом и перед смертью порвать в клочья добрую половину превосходящей по численности группировки противника. Зная об этом и в глубине души не столько уважая, сколько побаиваясь лихого криминального седобородого дедушку с внешностью тихого пенсионера-садовода, большинство банкующих в городе бандитов не рисковали идти на прямой конфликт с Тихим, не зарились на его скромную, если вникнуть, часть пирога, в приватных разговорах отзывались о Степаныче уважительно, а при встрече здоровались с сухопарым дедком за руку. Вот таким интересным персонажем на питерской криминальной сцене был хозяин мучившегося тяжкой дилеммой Скорпиона.
Старик, конечно же, ждал звонка с известием о благополучном пересечении границы. Время поджимало.
– Уже на родимой стороне, Санечка? – ласково спросил Тихий. – Ну, тогда ништяк…
– Шкреба, Степаныч, – словно выдавливая геморрой, глухо, с напрягом, ответил Скорпион, смахивая со лба бисеринки холодного пота. – Мы пока еще у лабусов. Тут заминочка вышла… Хочу с тобой посоветоваться.
– Груз, надеюсь, в порядке? – в спокойном голосе Тихого промелькнула явственная металлическая нотка. Обычно авторитет в любой ситуации умел держать себя в руках, но годы, как ни крути, брали свое.
– Куда он денется! – дабы хоть как-то успокоить старика, безмятежно фыркнул громила Скорпион. – По документам все ништяк. Но Кузьмук, сука!.. Его только что с аппендицитом на «Скорой» в больницу увезли. Прямо с носилок звонил, зубами от боли скрипел, извинялся! Похоже, не врет. Какой ему резон магарыч терять?
– Так-так, – помолчав, вздохнул Тихий. – Ты вообще далеко от КПП?
– Рукой подать, – сообщил громила, свободной рукой ловко расстегивая «молнию» на брюках и облегченно охая в сторону куста. – А-аккурат перед последней развилкой.
– Есть у меня старая задумка на сей гнилой вариант, – почти без раздумья перешел к делу старик. – Я всегда такие гамбиты наперед обдумываю. Плохо, Санечка, припозднились мы. А так… Выбирать не приходится. Товар должен сегодня до ночи прибыть в Питер и завтра утречком уйти на пароходе, иначе возникнут сложности. У красноярских все схвачено, проплачено и по времени согласовано. Да и предоплату я уже получил, под честное слово, – выложил главное обстоятельство Тихий. – А мое слово, Санечка, в нашем стремном и опасном деле дорогого стоит. Под него безо всяких документов кредит в Сбербанке брать можно.
– Знаю, Степаныч, – застегивая ширинку, машинально кивнул Скорпион. Экспедитор понял, что ответственность за контрабандный груз благополучно перешла с его плеч на плечи Тихого, и почувствовал облегчение. Гора с плеч.
– Короче, дело к ночи. Сворачивай и дуй в объезд, через другой пост – тот, что на северо-востоке, – поставил точку старик. – Если надо, деньги у тебя есть, дозаправитесь за латы. Придется рисковать, ничего не поделаешь. Если, Сашенька, рябой твой, – старик специально выделил последнее слово, – нас вложил… что маловероятно, ведь не самоубийца же он… тогда в первую голову архаровцы проверяющие будут ждать фуры у него на КПП. Им и в голову не придет, что мы можем такого кругаля дать. А как раз через чухню недоделанную, толли-контролли есть шанс тихо проскочить и без «окна». Без наколки на контрабас ни один таможенник пломбы срывать и сверять груз с накладными не станет.
– Я, признаться, тоже думаю, что все чисто. Кто мог узнать о грузе, кроме нас и красноярцев? Да и кому выгодно кидать вам такую подлянку? – выходя из леса на трассу, приободрился Скорпион. – Верно, Степаныч?
– Хватит лясы точить, не в Госдуме, поди, – резко, по-хозяйски, пресек словоизлияния воспрянувшего духом экспедитора Тихий. – Делай что сказано, а я пока выясню, что да как… Ну, с богом.
– Аминь. Как только будем в России, папа, я сразу отзвонюсь, – пообещал громила, хватаясь за ручку и лихо запрыгивая в кабину урчавшего дизелем «Мерседеса».
Эх, лучше бы он рискнул и погнал фуры напрямик. Но, знать, была у Скорпиона такая незавидная судьба.
Через семь с небольшим часов миновавшие латвийско– эстонскую, а затем эстонско-российскую границы грузовики будут остановлены в лесу, недалеко от Старого Изборска, нарядом ГИБДД, усиленным вооруженными бойцами в омоновской форме. Во время проверки документов, когда шоферам и Скорпиону будет в ультимативной форме приказано покинуть кабины, все трое будут застрелены точными выстрелами в голову из пистолетов с глушителем, а их истекающие кровью трупы сбросят в придорожный кювет. «Омоновцы» сядут за руль грузовиков, и фуры с контрабандными спиртовыми заводами, сопровождаемые ментовским «жигуленком» с мигалкой, рванут в сторону Пскова. Грузовики и прицепы так и не будут найдены…
В час ночи измученный бессонницей Тихий, всерьез обеспокоенный неприбытием прошедшего границу груза в Питер и полным отсутствием связи со Скорпионом, объявил тревогу. К обеду следующего дня через давнего себежского кореша старик выяснил, что сославшийся на острый приступ аппендицита таможенный капитан Кузьмук ни в одну из ближайших к контрольно-пропускному пункту больниц не поступал. И вообще исчез, с концами. Баба его орет горючими слезами.
Менее чем через сутки после инцидента, когда на трассе у Старого Изборска будут обнаружены трупы и станет совершенно ясно, что Степаныча круто подставили, спешно посланные по следу пропавшего таможенника бойцы найдут-таки рябого в заброшенном деревенском родительском доме возле поселка Идрица.
Провонявший от жары, облепленный жирными мухами, голый по пояс Кузьмук будет висеть в петле в обгаженных форменных штанах с высунутым распухшим синим языком. На столе, рядом с пустой литровой бутылкой водки и грязным граненым стаканом отыщется карандаш и клочок бумаги, на котором трудноразбираемыми каракулями капитан-самоубийца оставил просьбу никого не винить в его смерти. Последующая почерковедческая экспертиза подтвердит идентичность почерка таможенника. Себежские менты быстро закроют дело. Мало ли алкашей, в форме или без оной, приняв лишку, едет крышей…
Тихий, выдав вдовам убитых шоферов по пятьсот баксов на похороны, поклялся во что бы то ни стало найти того, кто посмел не только замочить ни в чем не повинных водил и подельника Скорпиона, не только кинуть его, Тихого, на унизительно крупную сумму, но и запятнать кристальную репутацию патриарха питерского криминального мира перед деловыми партнерами из Сибири. Даже в Свято-Троицкий храм дедок сходил и свечки поставил. За упокой, значит, душ безвременно преставившихся рабов божиих. Причем за упокой как несчастных дальнобойщиков и Скорпиона, так и живых, пока еще неизвестных киллеров. Призвал тем самым на помощь в свершении возмездия и силы небесные. Впрочем, мало было в Питере больших безбожников, чем Тихий.
Во времена далекой молодости он одно время даже был клюквенником: похищал «клюкву» – древние иконы из уцелевших сельских церквей и менял их у столичных барыг на муку. Тогда, правда, ментам не попался…
Лишь после месяца безрезультатных поисков заметно почерневший лицом, постаревший, ставший злым и раздражительным по любому поводу старик совершенно случайно, из новостей, узнал, что похожий спиртовой мини– завод, уже смонтированный и готовый к работе, обнаружен налоговой полицией аж под Москвой, в окрестностях Волоколамска, в подвале маленькой захиревшей фабрики. Срочно посланный Тихим гонец тайно проник в опечатанное мусорами помещение и сверил номера arpeгaтов. Они полностью совпали. Не прошло и трех дней, наполненных сверх всякой меры угрозами, пытками и прочими неизбежными издержками, как следы привели бригаду скорых на расправу костоломов Тихого из столицы обратно в слякотный Питер к осевшему несколько лет назад на берегах Невы, примкнувшему к одной из крупных группировок братку по прозвищу Новгородский Бык, или Фикса. Два передних зуба у балующегося боксом облома были выбиты и заменены золотыми. Тихий прекрасно отдавал себе отчет в ограниченности своих реальных возможностей и поэтому, узнав-таки наконец имя злейшего врага, буквально возликовал в предвкушении скорого возмездия. Не мешкая ни минуты, он тайно встретился со своим человеком с Литейного, отмаксал подполковнику тугой пресс гринов, и буквально через сутки за Фиксой началась профессиональная слежка. Не топорная мусорская, а по высшему классу, согласно оперативной разработке аж самого Северо-Западного УФСБ! Вот что значит вовремя прикормить нужных людей.
И тут старика ждал настоящий удар! Пахан с удивлением узнал, что главный бухгалтер его маленькой империи, сорокатрехлетняя одинокая и более чем непривлекательная – носатая и колченогая, хотя и вполне обеспеченная материально дама, Наталия Георгиевна Масюлевич, которую Степаныч всегда считал законченной феминисткой, личностью без слабостей и пристрастий, мужененавистницей и которой на протяжении нескольких лет он доверял всецело, уже длительное время является тайной любовницей тридцатилетнего Быка. Этот пробитый боксер, как оказалось, вообще имел извращенную склонность к страшным на рожу бабам бальзаковского возраста. Такие обделенные мужской лаской мымры, если вдруг обломится перепихон, бросаются порой на кобеля с такой страстью, словно завтра на рассвете их расстреляют. Один из актов такого безумия, имевший место в номере гостиницы «Санкт-Петербург», в качестве вещественного доказательства ребята подполковника засняли скрытой видеокамерой. Круг замкнулся. Пора было получать долги. С процентами за моральный ущерб.
Брезгливо пялясь на откровенно гнусное порно – со звериными воплями, анальными ласками и целым арсеналом вспомогательных хреновин из секс-шопа типа вибраторов, насадок на болт, «качелей» (все одновременно!), – Тихий в который раз убедился в незыблемости воровских понятий, требующих никогда и никому не верить. Увы, практика показывает, что продают именно те, кому ты больше всего открываешься. А он, старый зэк, об этом забыл. Расслабился, сменив зэковскую робу на домашние тапочки. И вот наступила расплата.
– Думал, бля, всякого за семьдесят с гаком годков насмотрелся, но чтобы облезлая серая крыса оказалась такой проблядью и позволяла какому-то прыщавому бройлерному мясу гадить себе в рот! – в сердцах сжимал кулаки Тихий, исподлобья глядя на экран домашнего кинотеатра, где происходило нечто сюрреалистичное. На лице старика проступили пунцовые пятна. Подобного скотства в исполнении мужика и бабы он не видал даже в затертых до дыр скабрезных немецких бульварных журнальчиках, которые, грешным делом, любил полистать в отдельном углу «хаты» в бытность свою на долгом принудительном отдыхе у «хозяина» на нарах.
– В расход тварюгу! Для начала расколоть как орех, а потом изорвать до дыр, хором, сжечь рожу и пизду в соляной кислоте! – визжал старик в шитом золотой канителью китайском шелковом халате, топая ногами. Он стоял возле телевизора в просторном, залитом солнечным светом зале своей роскошной восьмикомнатной квартиры на набережной Обводного канала. – Не-на-ви-жу! Пиявка, тля! Да как такую жабу вообще можно ебать?!
Окончательно съехав с катушек, Тихий оскалился, скорчил презрительную гримасу и вдруг, смачно харкнув на демонстрируемую дряблую задницу Масюлевич, запустил пультом от телевизора в увеличивший ее трехкратно цветной широкоформатный экран, защищенный, к счастью, от такого рода эксцессов пластиком. Командир гвардии авторитета, бывший всеволожский опер Пал Палыч Клычков, угрюмо молчал, наблюдая истерику шефа.
Нимфоманка и боксер отныне были обречены. Чтобы другим впредь неповадно было разевать хайло на кусок патриарха, благообразный кровожадный старец, зело рассердившись, потребовал от Пал Палыча радикального решения вопроса.
Допрос Масюлевич, дабы не терять времени, назначили на завтра. Что касается расправы с фиксатым Быком, то здесь требовалась подготовка. Как-никак, а за боксером стоял сам Саша Мальцев, в группировке которого приютился лихой чужак. А вдруг это задумка Мальцева – кинуть Степаныча? Наглядно продемонстрировать старому мухомору, кто в доме хозяин…
Здесь Тихому было о чем подумать. Месть местью, а пожить сладко, несмотря на преклонные годы, еще ой как хочется! Не только ради себя. Ради жены, отказавшейся семнадцать лет назад, после скандальной свадьбы, от блестящей карьеры балерины, от милой сердцу Мариинки и навсегда забывшей про поклонников и богему. А в особенности – ради шестнадцатилетней золотоволосой немой красавицы-доченьки. За нее, Аленушку, единственную во всем мире родимую кровинку, престарелый папаша был готов объявить войну даже НАТО и узкоглазым китайским братьям по ту сторону их Великой стены.
Часть I
Бандит и девушка
Глава 1
Леху разбудил сон, не столько кошмарный, хотя жути в нем хватало с избытком, сколько необычный. Ничего подобного ему старина Морфей на своем ежедневном бесплатном киносеансе одного зрителя еще не показывал. Блокбастер был что надо…
Ему приснилось, что он, Леха Реаниматор, стоит на коленях возле плахи, в мешковатом рубище и в деревянных колодках, а вокруг помоста, предназначенного для публичной казни преступников, беснуется и улюлюкает с трудом сдерживаемая кольцом одетых в доспехи и шлемы стражников многоголосая и многоликая пестрая толпа, состоящая в основном из стариков, убогих калек, растрепанных деревенских баб и грязных оборванцев с продувными жуликоватыми физиономиями. Все это происходит в центре главной площади незнакомого старинного города.
А возле плахи, ухмыляясь поблескивающими через прорези в черном колпаке красными свинячьими глазками, широко расставив кривые ноги и нетерпеливо поигрывая топоришком в застарелых потеках бурой крови, стоит горбатый карлик с вывалившимся из распахнутой потертой кожаной жилетки круглым волосатым животом. Леха понимает, что это бред, сон, и отчаянно пытается проснуться, жадно глотая воздух и дергая руками и ногами. Но плотно стянутые на щиколотках и запястьях деревянные колодки не дают ему возможности шевельнуться. Палач откровенно хмыкает и, опираясь пузом на топорище, укоризненно качает головой в колпаке: мол, куда ты, голубчик, денешься. Жить тебе осталось считаные секунды. Леха хочет его обматерить, но слова застревают в горле, а вместо них вырывается лишь невнятное унизительное хрипение. Палач откровенно ржет, тряся студенистым брюхом, но внезапно осекается и застывает в неподвижной позе. Где-то слева отчетливо слышится скрип деревянных ступеней. С огромным трудом парализованному страхом Лехе удается повернуть голову и увидеть неспешно поднимающегося на эшафот угрюмого, погруженного в свои мысли высокого и невероятно худого человека в длинной серой накидке с капюшоном. В руках у него свиток. По тому, как смолкли голоса и над только что гудевшей потревоженным ульем огромной площадью вдруг повисает зловещая тишина, Леха понимает, что сейчас ему зачитают смертный приговор!
Ощущение сна, фантасмагоричной ирреальности происходящего быстро исчезает. Страх, липкий и холодный, сковывает Лехину волю без остатка. Все отчетливее становятся звуки, все осязаемее царапающие кожу шершавые доски эшафота под коленями и облизывающие взмокшее лицо слабые порывы ветра. Он вдруг остро начинает чувствовать, как немеет слишком сильно стянутая грубой колодкой правая рука, как начинает мелко-мелко покалывать кончики пальцев. Леха находит в себе силы отвернуться от человека в сером плаще, косится на руки, краем глаза машинально отмечая сделанную еще на зоне татуировку на предплечье, изо всех сил пытается пошевелить пальцами, но, лишенные притока крови, они, скрюченные, как крабья клешня, лишь слегка дергаются.
Тем временем человек в сером разворачивает свиток, как бы невзначай поворачивается вполоборота к приговоренному, и Леха конвульсивно вздрагивает, пытается отшатнуться, видя перед собой вместо человеческого лица лишь желтые кости черепа с кривыми редкими зубами и темными провалами носа и глазниц. А еще – сжимающие бумагу тонкие костяшки пальцев вместо рук.
«Харон! – вдруг молнией проносится в воспаленном мозгу Лехи. – Паромщик, перевозящий души умерших через Стикс! Через реку мертвых. Я что… уже умер?!»
Видимо, сполна удовлетворившись произведенным на вздрогнувшего узника эффектом, скелет с достоинством отворачивается и, обращаясь к завороженно притихшей толпе зевак, собравшихся на площади средневекового города, начинает торжественно зачитывать приговор. Голос его, тихий, глубокий, почти металлический, льющийся, словно из преисподней, откуда-то из складок серого плаща, пробирает Леху до самых костей, заставляет нервы сжиматься в клубок, а тело мелко дрожать. Языка, на котором говорит мрачный паромщик, Леха не знает, но ему отчего-то понятно каждое произнесенное Хароном слово. Он, парализованный морально и физически, ясно понимает суть предъявленных ему обвинений. Его приговаривают к четвертованию – поочередному отрубанию рук, ног и затем головы – за жестокое убийство семерых стражников короля, справедливо уничтоживших за непослушание монарху всю его семью. А дабы остальному люду впредь неповадно было поднимать руку на солдат его величества, специальным указом монарха предписано после отсечения головы преступника посадить ее на высокий деревянный кол и выставить на всеобщее обозрение у главных ворот города в качестве назидания особо ретивой черни, таящей в душе недовольство правлением своего повелителя.
Ему приснилось, что он, Леха Реаниматор, стоит на коленях возле плахи, в мешковатом рубище и в деревянных колодках, а вокруг помоста, предназначенного для публичной казни преступников, беснуется и улюлюкает с трудом сдерживаемая кольцом одетых в доспехи и шлемы стражников многоголосая и многоликая пестрая толпа, состоящая в основном из стариков, убогих калек, растрепанных деревенских баб и грязных оборванцев с продувными жуликоватыми физиономиями. Все это происходит в центре главной площади незнакомого старинного города.
А возле плахи, ухмыляясь поблескивающими через прорези в черном колпаке красными свинячьими глазками, широко расставив кривые ноги и нетерпеливо поигрывая топоришком в застарелых потеках бурой крови, стоит горбатый карлик с вывалившимся из распахнутой потертой кожаной жилетки круглым волосатым животом. Леха понимает, что это бред, сон, и отчаянно пытается проснуться, жадно глотая воздух и дергая руками и ногами. Но плотно стянутые на щиколотках и запястьях деревянные колодки не дают ему возможности шевельнуться. Палач откровенно хмыкает и, опираясь пузом на топорище, укоризненно качает головой в колпаке: мол, куда ты, голубчик, денешься. Жить тебе осталось считаные секунды. Леха хочет его обматерить, но слова застревают в горле, а вместо них вырывается лишь невнятное унизительное хрипение. Палач откровенно ржет, тряся студенистым брюхом, но внезапно осекается и застывает в неподвижной позе. Где-то слева отчетливо слышится скрип деревянных ступеней. С огромным трудом парализованному страхом Лехе удается повернуть голову и увидеть неспешно поднимающегося на эшафот угрюмого, погруженного в свои мысли высокого и невероятно худого человека в длинной серой накидке с капюшоном. В руках у него свиток. По тому, как смолкли голоса и над только что гудевшей потревоженным ульем огромной площадью вдруг повисает зловещая тишина, Леха понимает, что сейчас ему зачитают смертный приговор!
Ощущение сна, фантасмагоричной ирреальности происходящего быстро исчезает. Страх, липкий и холодный, сковывает Лехину волю без остатка. Все отчетливее становятся звуки, все осязаемее царапающие кожу шершавые доски эшафота под коленями и облизывающие взмокшее лицо слабые порывы ветра. Он вдруг остро начинает чувствовать, как немеет слишком сильно стянутая грубой колодкой правая рука, как начинает мелко-мелко покалывать кончики пальцев. Леха находит в себе силы отвернуться от человека в сером плаще, косится на руки, краем глаза машинально отмечая сделанную еще на зоне татуировку на предплечье, изо всех сил пытается пошевелить пальцами, но, лишенные притока крови, они, скрюченные, как крабья клешня, лишь слегка дергаются.
Тем временем человек в сером разворачивает свиток, как бы невзначай поворачивается вполоборота к приговоренному, и Леха конвульсивно вздрагивает, пытается отшатнуться, видя перед собой вместо человеческого лица лишь желтые кости черепа с кривыми редкими зубами и темными провалами носа и глазниц. А еще – сжимающие бумагу тонкие костяшки пальцев вместо рук.
«Харон! – вдруг молнией проносится в воспаленном мозгу Лехи. – Паромщик, перевозящий души умерших через Стикс! Через реку мертвых. Я что… уже умер?!»
Видимо, сполна удовлетворившись произведенным на вздрогнувшего узника эффектом, скелет с достоинством отворачивается и, обращаясь к завороженно притихшей толпе зевак, собравшихся на площади средневекового города, начинает торжественно зачитывать приговор. Голос его, тихий, глубокий, почти металлический, льющийся, словно из преисподней, откуда-то из складок серого плаща, пробирает Леху до самых костей, заставляет нервы сжиматься в клубок, а тело мелко дрожать. Языка, на котором говорит мрачный паромщик, Леха не знает, но ему отчего-то понятно каждое произнесенное Хароном слово. Он, парализованный морально и физически, ясно понимает суть предъявленных ему обвинений. Его приговаривают к четвертованию – поочередному отрубанию рук, ног и затем головы – за жестокое убийство семерых стражников короля, справедливо уничтоживших за непослушание монарху всю его семью. А дабы остальному люду впредь неповадно было поднимать руку на солдат его величества, специальным указом монарха предписано после отсечения головы преступника посадить ее на высокий деревянный кол и выставить на всеобщее обозрение у главных ворот города в качестве назидания особо ретивой черни, таящей в душе недовольство правлением своего повелителя.