Страница:
9 сентября Петр подписал указ, составленный Остерманом, которым Меншиков ссылался в свое поместье Ораниенбург (современный Раненбург, Рязанской губернии). Бывший временщик лишался должностей, чинов и орденов и обязывался дать подписку ни с кем не вступать в переписку. Одновременно было разослано по церквам приказание не поминать в молитвах бывшую невесту императора. На следующий день семейство Меншиковых покинуло Петербург с поездом, более чем княжеским: четыре кареты с запряжкой в шесть лошадей, полтораста берлин, одиннадцать фургонов и сто сорок семь слуг. Толпа глядела на поезд равнодушно. Она мало интересовалась крушением временщика. Причины крушения ей оставались неизвестными, и последствия ее не касались. Рассказывали, что изгнанник ходатайствовал о займе у короля прусского, обещая уплату, когда сделается императором; что он намеревался сместить офицеров гвардии и заменить их своими ставленниками; что завещание Екатерины подделано его стараниями.
[81]Но это исходило не из придворного круга.
В этой сфере, наоборот, после отъезда Меншикова дела его со дня на день, вернее с часу на час, принимали худший оборот. Петр не без некоторого опасении решился поднять руку на колосса, так долго приводившего его в трепет. Увидав, как тот рушился от одного щелчка, он почувствовал соблазн излить на него свою злобу. Он дал волю своему злопамятству и наущениям Елизаветы и Натальи, не щадившим низверженного врага, и тому вскоре предстояло убедиться, что опала, его постигшая, была только началом, и он катился по наклонной плоскости в неизмеримые бездны. Гонцы летали вслед за изгнанником, принося вести о новых суровых мерах в Вышнем Волочке был получен приказ разоружить челядь бывшего временщика; в Твери – приказ отослать обратно в Петербург экипажи и слуг, признанных излишними; в Клину – приказ отобрать от Марии Меншиковой ее обручальное кольцо и заключить в монастырь Варвару Арсеньеву. Видно женское влияние в этих бесполезных жестокостях. 3 ноября, миновав Москву, согласно предписанному маршруту, печальный поезд прибыл в Ораниенбург. Дом Меншикова был там расположен за оградой крепости, что при данных обстоятельствах, превращал его в тюрьму. Ко всем выходам были приставлены часовые, и бывший временщик имел право писать не иначе, как в присутствии офицера, заведовавшего стражей. [82]
Он твердо переносил испытание, предвидя новые удары, не заставлявшие себя ожидать. Остерман в свою очередь оказался неумолимым, настаивая на возбуждении дела против своего бывшего покровителя. 9 ноября 1727 г. указом было предписано приступить к описи его имений. По слухам только в его петербургских домах было найдено на двести тысяч рублей столового серебра, восемь миллионов червонцев, тридцать миллионов серебряной монетой, на три миллиона драгоценностей и драгоценных предметов. Но Лефорт, приводящий эти цифры, сам находит их маловероятными. [83]Благодаря перехваченному письму было открыто еще 70 пудов серебряной посуды, спрятанной в тайнике. [84]17 ноября Верховный Совет получил уведомление от графа Николая Головина, посланника в Стокгольме, о сведениях, доставленных бывшим временщиком Швеции, в ущерб интересам России. Это вызвало бурю всеобщего негодования. Полился поток обвинений, разрастаясь непомерно. Все прошлые несправедливости, превышения власти, всевозможные злоупотребления припомнились низвергнутому деспоту, в то время как судебная комиссии постановила арестовать трех его секретарей, а ему самому послать запрос из ста двадцати пунктов.
Ему оставалось единственное спасение: воспользоваться расколом, происшедшим уже в это время в рядах его противников.
«Император занимается только тем, что целыми днями и ночами рыскает по улицам с царевной Елизаветой и сестрой, посещает камергера (Ивана Долгорукого) пажей, поваров и Бог весть еще кого…
Кто мог бы себе представить, что эти безумцы (Долгорукие) способствуют возможным кутежам, внушая (царю) привычки последнего русского. Мне известно помещение, прилегающее к бильярдной, где помощник воспитателя приберегает для него запретные забавы. В настоящее время он увлекается красоткой, бывшей у Меншикова… и сделал ей подарок в пятьдесят тысяч рублей… Ложатся спать не ранее семи часов утра». [85]
В то же время характер Петра II вырисовывался во все более и более неблагоприятном свете. Он становился вспыльчивым, не терпящим противоречий. В день свадьбы Сапеги с Софией Скавронской он неожиданно вышел из-за стола среди трапезы. Он дулся на сестру, когда та решалась делать ему замечания. Он начал пить. Сам Остерман, упавший духом, вынужденный сказаться больным, чтобы, по принятой им теперь манере, скрыть свои неудачи, возлагал свои упования только на предстоящее свидание своего непокорного воспитанника с бабкой, которая без сомнения постарается вернуть внука на путь долга. На следующий день после опалы Меншикова Петр действительно подписал манифест о коронации, и приготовления к ней происходили с большой поспешностью. Таким образом предстояло близкое свидание в Москве Евдокии и Петра II. Но престарелая царица и ее предполагаемое влияние уже являлись предметом ожесточенного соперничества. Письма, отправляемые Остерманом, скрещивались с посланиями Долгоруких, преисполненными заискиваний. Однако то был напрасный труд, так как Евдокия не выказывала поощрения ни той, ни другой стороне. Углубившись всецело в молитвы, посты и ожидание минуты, которая вернет ей, наконец, радость семейного счастья, она выказывала полнейшее равнодушие к делам политическим. Тем не менее обе противные партии, горя взаимной ненавистью, не теряли надежды затронуть в этом отношении, если не ум, то хотя бы сердце бывшей затворницы.
Перед отъездом в Москву благоволение к Долгоруким, казалось, пошатнулось. Елизавете удалось установить дружбу между Петром и зятем Михаила Голицына, Александром Борисовичем Бутурлиным, ее будущим возлюбленным, а, может быть, уже и тогдашним. Одновременно она сблизилась с Остерманом, не покидавшим известного нам проекта, тогда как Долгорукие составили иной план, относительно особы государя, вскоре получивший осуществление. Этим объясняется поддержка, оказанная ими в данное время новой попытке Морица Саксонского, тогда как испанский посланник со своей стороны замышлял замужество царевны с инфантом Дон Карлосом.
9 (20) января 1728 г. Петр со своим двором тронулся в путь. Картина походила на переселение целого народа. Представители всех ведомств сопровождали особу государя, и так как ходили слухи, что ввиду победы вельможной партии, новая столица, пожалуй, будет покинута навсегда, то количество путников возросло до небывалых размеров. Петербург опустел. В Твери Петр схватил корь и должен был две недели пролежать в постели. Бабка огорчилась и заволновалась. «Пожалуй свет мой, проси у братца своего, чтоб мне вас видеть и порадоваться вами: как вы и родились, не дали мне про вас слышать, нежели видеть», описала она Наталью. И Остерману: «И так меня светлейший князь 30 лет крушил, а нынче опять сокрушают. Только о том вас прошу, чтобы мне внучат своих видеть и вместе с ними быть, а я истинно с печали чуть жива, что их не вижу. Прошу вас: дайте, хотя бы я на них поглядела и умерла». [86]Она стремилась броситься навстречу внуку. Когда вследствие запоздавших приготовлений к встрече, императору пришлось прождать еще неделю под Москвой, ее нетерпение достигло до крайних пределов. Но распутство – смертельный яд для нравственной чуткости, и Петр уже обнаруживал сердечную сухость, смущавшую его прежних поклонников. Он сделал вид, что не понимает ожиданий бедной старухи.
Въезд состоялся 4 февраля при всеобщем восторге. В нем редко бывает недостаток в подобных случаях. Кроме того, деда слишком ненавидели на берегах Москвы, чтобы внук там не пользовался широкой популярностью. Но свидание, столь страстно желанное Евдокией, так нетерпеливо ожидаемое Остерманом, разрушало всеобщие на него упования. Внук и внучка, чтобы избежать лишних излияний, пригласили с собой Елизавету. Наталья, сторонница реформ, людей и порядков Запада, о чем было известно бабке, желала уклониться от щекотливых разговоров, Петр же опасался иных наставлений из области его личного поведения. Однако ему пришлось выслушать несколько замечаний по поводу рассеянной жизни и совет жениться как можно скорее, хотя бы на иностранке, на что Петр не дал никакого ответа, прекратил беседу и считал свой долг исполненным, окружив бывшую затворницу почестями и обеспечив ее в денежном отношении, чего она была так долго лишена. Евдокии было назначено содержание в шестьдесят тысяч рублей и двор, где представители высшей аристократии, князь Елычев, князь Хилков, князь Лобанов и два Лопухиных, оспаривали друг у друга должность пажей, камергеров и мундшенков. [87]«Исполнив свой долг», юный император вернулся к своим развлечениям.
Влияние Остермана ослабело окончательно. В атмосфере древней столицы, где Долгорукие чувствовали себя в родной среде, они быстро взяли верх. Петр вскоре выразил свое благоволение к ним, назначением сразу двух представителей семьи, Алексея Григорьевича и Василия Лукича, членами Верховного Совета. В то же время Иван Долгорукий заступил место Александра Меншикова в должности обер-камергера и, создавшийся таким образом триумвират, по-видимому, обеспечил за собой непреодолимое влияние юного государя. Они держали его в руках циничным решением потворствовать его наклонностям к кутежам, а также заботливым старанием обращаться с ним, как с взрослым, тогда как сама Елизавета, а по ее примеру Голицыны, не говоря уже об Остермане, видели в нем только ребенка. Победой воспользовались, чтобы окончательно погубить ораниенбургского изгнанника.
Коронование совершилось 24 февраля (5 марта) 1728 г. Спустя несколько дней у Спасских ворот в Кремле было подобрано анонимное письмо, заключавшее красноречивую челобитную в пользу Меншикова против Долгоруких. Подобные приемы полемики, заменяя собой не существовавшую тогда прессу, являлись обычными в то время. Общественное мнение приписывало составление пасквиля Голицыным. Впоследствии подозрения в авторстве пали на духовника Евдокии, подкупленного сестрой жены Меншикова, Ксенией Колычевой, проживавшей в Москве. [88]Во всяком случае Долгорукие, увидав себя в силе, постарались употребить все свое влияние для жестокого отмщения. Указом Верховного Совета была объявлена полная конфискация имущества бывшего временщика, его ссылка в Сибирь, в Березов, вместе со всеми домочадцами, и пострижение Варвары Арсеньевой в более отдаленный монастырь, с содержанием «по полуполтине на день». Бесчисленные дворцы и дома, принадлежавшие изгнаннику в Петербурге, Москве, Ораниенбауме, Ямбурге, Нарве, Капории, громадные поместья в тридцати шести губерниях Великороссии, в Ингрии, Эстляндии и Малороссии (152 356 десятин в этой последней, не считая лесов и пастбищ, простиравшихся на десятки квадратных верст), роскошная обстановка, деньги (72 570 руб. было найдено в одном из московские домов, никогда не видавшем его посещения) – все было разделено между императорской казной и счастливыми победителями. Два полицейских чиновника (пристава) явились 16 апреля 1728 г. для объявления приговора к несчастному изгнаннику и сейчас же, посадив его в простую кибитку, увезли. По дороге экипаж был настигнут еще отрядом солдат, которые под предлогом осмотра отобрали от осужденного те немногие вещи, какие он успел захватить с собой, оставив буквально только бывшую на нем одежду и ни одной перемены белья. Так же были отобраны вещи, принадлежавшие его жене и дочерям. Княгиня Дарья, выехавшая больною, умерла 10 мая в Услонье, близ Казани. Мужу едва была дана возможность ее похоронить. На следующий же день его вместе с детьми отправили дальше, по Каме.
Березов, в 1066 верстах от Тобольска, на обрывистом берегу Сосвы, недалеко от ее слияния с Обью, представляет собой маленький городок Сибири, расположенный среди тундры и тайги. Зима там продолжается от семи до восьми месяцев, морозы доходят до 45 гр. по Реомюру ниже нуля, так что птицы мерзнут на лету и лопаются стекла. С ноября по декабрь солнце восходит в десять часов и заходит в три. В июне оно скрывается за горизонтом менее чем на два часа, но лето длится всего три недели, а весной и осенью густые туманы погружают землю в морозную тьму. Небо всегда покрыто тучами, дует резкий ветер, часто переходящий в ураганы. Меншиков прибыл в этот приют отчаяния в августе 1728 г. Заключенный вначале с сыном и двумя дочерьми в городской тюрьме, он впоследствии получил разрешение выстроить себе дом. Он сам работал топором, пилой и рубанком и, покончив с домом, пожелал еще пристроить к нему церковь, употребив свои сбережения на ее приличное убранство. Он располагал десятью рублями в день и держал при себе десять слуг. Бывший временщик не падал духом, не высказывал ни отчаяния, ни возмущения. На лодке, перевозившей его по Каме на место ссылки, его видели спокойно вращающим вертел. [89]В Тобольске, когда враждебно настроенная толпа встретила изгнанников градом камней, он воскликнул громким голосом: «Бейте только меня, пощадите женщин!» Он жалел лишь об участи своей семьи, упрекая себя в том, что послужил причиной ее несчастья.
Жертвы французской революции умели умирать в России, жертвы самодержавия умели переносить свое падение, что, пожалуй, еще труднее. Исключительные обстоятельства и жизненные условия всегда содействуют развитию особых добродетелей и особых пороков.
Заведомый лихоимец, предполагаемый фальшивомонетчик, Меншиков, при своем унижении проявил много душевного величия. Уверяют, что он пополнил среди ужасного испытания, его постигшего, и в то же время, страшно зябкий ранее, теперь закалил себя от холода. Но, когда его сразил вторичный удар, последовавший в ноябре 1729 г., в Березове не нашлось никого, чтобы вовремя пустить кровь. Он скончался 56 лет от роду. Месяц спустя его любимая дочь Мария, бывшая царская невеста, сошла вслед за ним в могилу. Горе при виде ее медленного угасания, ускорило его кончину.
Предание говорит, что несчастная молодая девушка сочеталась в Сибири браком с князем Федором Долгоруким, сыном Василия Лукича, который, воспользовавшись разрешением ехать за границу, последовал за этой закатившейся звездой, страстно влюбленный, несмотря на ее холодность. В 1825 г. в Березове была открыта могила, принятая за могилу Меншиковых, где были найдены два маленьких детских гробика, что послужило подтверждением такой легенды. Создался рассказ, что княжна Долгорукая умерла родами, разрешившись от бремени двумя мертворожденными младенцами, погребенными вместе с ней. [90]Нашлись даже вещественные доказательства, как будто подтверждавшие гипотезу о браке: драгоценная шуба, сохранившаяся в семействе священника, благословлявшего союз и считавшаяся там даром супруга по этому поводу; золотой медальон с волосами княжны, повешенный им в церкви в Березове по смерти жены. [91]
Можно извинить немецкого романиста, воспользовавшегося темой, опирающейся на такие солидные доказательства; [92]хотя на мой взгляд этот роман лишь роняет исторически доказанные благородные, гордые и трогательные черты героини. К несчастью – или вернее к счастью в данном случае – историк обязан быть более недоверчивым. За Березовым в это время был учрежден строгий надзор: там невозможно было совершить венчания тайком; однако никаких следов этой свадьбы в делах современной полиции не сохранилось. Мария Меншикова заслуживала прозвища, данного ей Петром, и трудно допустить, чтобы «мраморная статуя» ожила под небом Сибири. Наконец, генеалогия Долгоруких XVIII века известна во всех подробностях, и князь Федор никогда не существовал. [93]По всей вероятности дочь была погребена рядом с отцом, но могила исчезла. Вырытая на берегах Сосвы, она вероятно была размыта водой.
Двое остальных детей временщика были возвращены из ссылки и избавлены от бедствий одним из его преемников, Бироном, которого на такой милосердный поступок вызвало вовсе не чувство великодушного сострадания. Банки лондонский и амстердамский, где хранились значительные вклады Меншикова – девять миллионов по некоторым свидетельствам – отказались выдать их русскому правительству. Бирон придумал способ соглашения, решив выдать дочь покойного за своего брата Густава. Сыну в то же время был возвращен княжеский титул и две тысячи крепостных из девяти тысяч, принадлежавших его отцу, а также дан чин прапорщика в Преображенском полку, хотя прежде он был генерал лейтенантом. Из вкладов, на выдачу коих последовало теперь согласие банков, супруга Густава Бирона получила миллион, остальное же было разделено между ее братом и государственной казной. Урожденная княжна Меншикова была в замужестве очень несчастлива и умерла в 1737 г. не оставив детей. [94]
После пасхи Петр отправился с Елизаветой на охоту, в которой опять не принимала участия Наталья; подтачиваемая печалью она на этот раз серьезно заболела со всеми признаками чахотки. Но Верховный Совет и генералитет должны были сопровождать государя во время этого путешествия, рассчитанного на несколько месяцев. Пятьсот экипажей потянулось из поместья в поместье, располагаясь на ночлег в лесах и степях. Охотились на волков, лисиц и зайцев с английскими собаками; на пернатую дичь с прирученными соколами и ястребами. Устраивались облавы на медведей, но в них император участия не принимал. Молодые и сильные слуги в охотничьих ливреях: зеленом кафтане с золотой или серебряной перевязью, красных штанах и горностаевых шапках справлялись со зверем ружьями или рогатинами. Охоты сопровождались бесконечными пиршествами в старом московском духе. Бесчисленные торговцы располагались базаром вокруг лагеря, где таким образом воскресали восточно-азиатские нравы по желанию Долгоруких, мечтавших отбить у своего юного повелителя навсегда вкус к Петербургу и цивилизованной жизни.
Действительно, Петр день ото дня все сильнее увлекался таким бродячим существованием, с которым Елизавета также, по-видимому, освоилась, тогда как ее бывший танцор, Иван Долгорукий, более утонченный и жаждавший более разнообразных удовольствий, быстро им прискучил. Сцена на балу не повторилась больше, так как сами родители юноши хлопотали о том, чтобы удалить его от особы царя, с расчетом еще более завладеть последним. И Петр без всякого сожаления видел, как Иван частенько возвращался в Москву, куда его манили другие любовные похождения. Связь с княгиней Трубецкой, мужа которой он публично оскорбил, высмеяв его позор, окончательно успокоила императора и лишила Елизавету иллюзий, если только она их питала.
Таким образом тетка и племянник оставались с глазу на глаз среди наслаждений сильными физическими упражнениями и деревенскими празднествами, одинаково их прельщавшими, среди опьянения любовной страсти, все еще привлекавшей их друг к другу.
В конце мая смерть Анны Петровны набросила траурный флер на этот вечный праздник, не остановив его. Тело было перевезено в Петербург, но Петр ни на минуту не подумал ехать на похороны, и в день его именин состоялся бал, как обыкновенно. В июле татарский набег на Малороссию потребовал присылки туда войск, в то время как угроза коалиции между Турцией и Швецией приковывала общественное внимание к плачевному состоянию флота, приходившего в упадок. Посланник императора австрийского и посланник испанский присоединились к Остерману, убеждая императора вернуться. Он не желал ничего слышать. Его страсть к охоте с приближением осени еще усилилась, вместе с новым увлечением, старательно подготовленным Долгоруким. В Горенках, поместье Алексея Григорьевича, главы семьи, куда искусно был завлечен государь, Елизавета нашла себе соперниц, обладавших над ней двойным преимуществом, гораздо большей уступчивости и не столь беспорядочного поведения. Действительно, едва Иван Долгорукий перестал беспокоить Петра, как его заменил Бутурлин, и в угоду этой новой прихоти царевна сама старалась избавиться от общества своего племянника. Она вернулась в Москву и под предлогом хождения на богомолья странствовала по всем окрестным монастырям, делая по тридцать-сорок верст пешком в сопровождении единственной горничной и своего возлюбленного. При свиданиях с Петром, в промежутках между такими путешествиями, она умирала от усталости и, не переставая, жаловалась на свои денежные затруднения, в которых, вероятно отчасти виноват был Бутурлин. Как прежде у ее матери, у нее происходил громаднейший расход вина. [96]Дочери Алексея Долгорукого не давали никаких поводов к подобным неудовольствиям, и старшая, Екатерина, под влиянием отца проявлявшая искусное кокетство, переходящее в волнующую близость, уже мечтала надеть на палец кольцо, отнятое у Марии Меншиковой.
В ноябре 1728 г. болезнь Натальи приняла опасный оборот. Она умирала от чахотки, и Петр с трудом расстался с наслаждениями в Горенках, чтобы присутствовать при ее последних минутах. С ней угасла последняя опора Остермана и иностранных дипломатов, потерявших надежду вернуть царя в Петербург и уговорить его заняться делами. Вице-канцлер поговаривал даже о своей отставке. [97]Они напрасно старались воспользоваться несчастьем, подделав переписку, которую умирающая согласилась вручить брату. То была переписка императрицы и принца Евгения, где оба выражали желание, чтобы Петр вернулся в столицу на берегах Невы. [98]Они окружили фимиамом могилу усопшей бедняжки, приписывая ей всевозможные достоинства и добродетели. Мне было бы слишком жалко их опровергать. Но юного императора нельзя было ни тронуть, ни убедить; он провел часть зимы и весь февраль месяц в Горенках, и в марте 1729 г. отправился в новое охотничье странствование с Алексеем Долгоруким, его женой, сыновьями и дочерьми. Елизавета не получила на этот раз приглашения сопутствовать ему и оставалась в Москве, где начала уже открыто говорить о предстоящей свадьбе царя и Екатерины Алексеевны Долгорукой. И такое решение действительно состоялось в том же году.
В этой сфере, наоборот, после отъезда Меншикова дела его со дня на день, вернее с часу на час, принимали худший оборот. Петр не без некоторого опасении решился поднять руку на колосса, так долго приводившего его в трепет. Увидав, как тот рушился от одного щелчка, он почувствовал соблазн излить на него свою злобу. Он дал волю своему злопамятству и наущениям Елизаветы и Натальи, не щадившим низверженного врага, и тому вскоре предстояло убедиться, что опала, его постигшая, была только началом, и он катился по наклонной плоскости в неизмеримые бездны. Гонцы летали вслед за изгнанником, принося вести о новых суровых мерах в Вышнем Волочке был получен приказ разоружить челядь бывшего временщика; в Твери – приказ отослать обратно в Петербург экипажи и слуг, признанных излишними; в Клину – приказ отобрать от Марии Меншиковой ее обручальное кольцо и заключить в монастырь Варвару Арсеньеву. Видно женское влияние в этих бесполезных жестокостях. 3 ноября, миновав Москву, согласно предписанному маршруту, печальный поезд прибыл в Ораниенбург. Дом Меншикова был там расположен за оградой крепости, что при данных обстоятельствах, превращал его в тюрьму. Ко всем выходам были приставлены часовые, и бывший временщик имел право писать не иначе, как в присутствии офицера, заведовавшего стражей. [82]
Он твердо переносил испытание, предвидя новые удары, не заставлявшие себя ожидать. Остерман в свою очередь оказался неумолимым, настаивая на возбуждении дела против своего бывшего покровителя. 9 ноября 1727 г. указом было предписано приступить к описи его имений. По слухам только в его петербургских домах было найдено на двести тысяч рублей столового серебра, восемь миллионов червонцев, тридцать миллионов серебряной монетой, на три миллиона драгоценностей и драгоценных предметов. Но Лефорт, приводящий эти цифры, сам находит их маловероятными. [83]Благодаря перехваченному письму было открыто еще 70 пудов серебряной посуды, спрятанной в тайнике. [84]17 ноября Верховный Совет получил уведомление от графа Николая Головина, посланника в Стокгольме, о сведениях, доставленных бывшим временщиком Швеции, в ущерб интересам России. Это вызвало бурю всеобщего негодования. Полился поток обвинений, разрастаясь непомерно. Все прошлые несправедливости, превышения власти, всевозможные злоупотребления припомнились низвергнутому деспоту, в то время как судебная комиссии постановила арестовать трех его секретарей, а ему самому послать запрос из ста двадцати пунктов.
Ему оставалось единственное спасение: воспользоваться расколом, происшедшим уже в это время в рядах его противников.
III
С усилением влияния Остермана на его воспитанника, принимавшего опасные размеры, у него в свою очередь неизбежно должны были появиться завистники. Так как он пользовался поддержкой Натальи Алексеевны, то Долгорукие и Голицыны сплотились вокруг Елизаветы, справедливо рассчитывая, что последняя со временем возьмет верх. Действительно, освободившись от Меншикова, юный император выказывал все большую склонность удалиться с дороги знаний и добродетелей, по которой стремились направить его сестра и воспитатель. Под предлогом поглотивших его теперь забот о делах правления он совершенно забросил ученье; но Верховный Совет, в котором он решил впредь лично председательствовать, не чаще видел его от этого на своих заседаниях. В декабре 1727 г. Лефорт, рисуя облик государя, следующим образом описывал его времяпрепровождение:«Император занимается только тем, что целыми днями и ночами рыскает по улицам с царевной Елизаветой и сестрой, посещает камергера (Ивана Долгорукого) пажей, поваров и Бог весть еще кого…
Кто мог бы себе представить, что эти безумцы (Долгорукие) способствуют возможным кутежам, внушая (царю) привычки последнего русского. Мне известно помещение, прилегающее к бильярдной, где помощник воспитателя приберегает для него запретные забавы. В настоящее время он увлекается красоткой, бывшей у Меншикова… и сделал ей подарок в пятьдесят тысяч рублей… Ложатся спать не ранее семи часов утра». [85]
В то же время характер Петра II вырисовывался во все более и более неблагоприятном свете. Он становился вспыльчивым, не терпящим противоречий. В день свадьбы Сапеги с Софией Скавронской он неожиданно вышел из-за стола среди трапезы. Он дулся на сестру, когда та решалась делать ему замечания. Он начал пить. Сам Остерман, упавший духом, вынужденный сказаться больным, чтобы, по принятой им теперь манере, скрыть свои неудачи, возлагал свои упования только на предстоящее свидание своего непокорного воспитанника с бабкой, которая без сомнения постарается вернуть внука на путь долга. На следующий день после опалы Меншикова Петр действительно подписал манифест о коронации, и приготовления к ней происходили с большой поспешностью. Таким образом предстояло близкое свидание в Москве Евдокии и Петра II. Но престарелая царица и ее предполагаемое влияние уже являлись предметом ожесточенного соперничества. Письма, отправляемые Остерманом, скрещивались с посланиями Долгоруких, преисполненными заискиваний. Однако то был напрасный труд, так как Евдокия не выказывала поощрения ни той, ни другой стороне. Углубившись всецело в молитвы, посты и ожидание минуты, которая вернет ей, наконец, радость семейного счастья, она выказывала полнейшее равнодушие к делам политическим. Тем не менее обе противные партии, горя взаимной ненавистью, не теряли надежды затронуть в этом отношении, если не ум, то хотя бы сердце бывшей затворницы.
Перед отъездом в Москву благоволение к Долгоруким, казалось, пошатнулось. Елизавете удалось установить дружбу между Петром и зятем Михаила Голицына, Александром Борисовичем Бутурлиным, ее будущим возлюбленным, а, может быть, уже и тогдашним. Одновременно она сблизилась с Остерманом, не покидавшим известного нам проекта, тогда как Долгорукие составили иной план, относительно особы государя, вскоре получивший осуществление. Этим объясняется поддержка, оказанная ими в данное время новой попытке Морица Саксонского, тогда как испанский посланник со своей стороны замышлял замужество царевны с инфантом Дон Карлосом.
9 (20) января 1728 г. Петр со своим двором тронулся в путь. Картина походила на переселение целого народа. Представители всех ведомств сопровождали особу государя, и так как ходили слухи, что ввиду победы вельможной партии, новая столица, пожалуй, будет покинута навсегда, то количество путников возросло до небывалых размеров. Петербург опустел. В Твери Петр схватил корь и должен был две недели пролежать в постели. Бабка огорчилась и заволновалась. «Пожалуй свет мой, проси у братца своего, чтоб мне вас видеть и порадоваться вами: как вы и родились, не дали мне про вас слышать, нежели видеть», описала она Наталью. И Остерману: «И так меня светлейший князь 30 лет крушил, а нынче опять сокрушают. Только о том вас прошу, чтобы мне внучат своих видеть и вместе с ними быть, а я истинно с печали чуть жива, что их не вижу. Прошу вас: дайте, хотя бы я на них поглядела и умерла». [86]Она стремилась броситься навстречу внуку. Когда вследствие запоздавших приготовлений к встрече, императору пришлось прождать еще неделю под Москвой, ее нетерпение достигло до крайних пределов. Но распутство – смертельный яд для нравственной чуткости, и Петр уже обнаруживал сердечную сухость, смущавшую его прежних поклонников. Он сделал вид, что не понимает ожиданий бедной старухи.
Въезд состоялся 4 февраля при всеобщем восторге. В нем редко бывает недостаток в подобных случаях. Кроме того, деда слишком ненавидели на берегах Москвы, чтобы внук там не пользовался широкой популярностью. Но свидание, столь страстно желанное Евдокией, так нетерпеливо ожидаемое Остерманом, разрушало всеобщие на него упования. Внук и внучка, чтобы избежать лишних излияний, пригласили с собой Елизавету. Наталья, сторонница реформ, людей и порядков Запада, о чем было известно бабке, желала уклониться от щекотливых разговоров, Петр же опасался иных наставлений из области его личного поведения. Однако ему пришлось выслушать несколько замечаний по поводу рассеянной жизни и совет жениться как можно скорее, хотя бы на иностранке, на что Петр не дал никакого ответа, прекратил беседу и считал свой долг исполненным, окружив бывшую затворницу почестями и обеспечив ее в денежном отношении, чего она была так долго лишена. Евдокии было назначено содержание в шестьдесят тысяч рублей и двор, где представители высшей аристократии, князь Елычев, князь Хилков, князь Лобанов и два Лопухиных, оспаривали друг у друга должность пажей, камергеров и мундшенков. [87]«Исполнив свой долг», юный император вернулся к своим развлечениям.
Влияние Остермана ослабело окончательно. В атмосфере древней столицы, где Долгорукие чувствовали себя в родной среде, они быстро взяли верх. Петр вскоре выразил свое благоволение к ним, назначением сразу двух представителей семьи, Алексея Григорьевича и Василия Лукича, членами Верховного Совета. В то же время Иван Долгорукий заступил место Александра Меншикова в должности обер-камергера и, создавшийся таким образом триумвират, по-видимому, обеспечил за собой непреодолимое влияние юного государя. Они держали его в руках циничным решением потворствовать его наклонностям к кутежам, а также заботливым старанием обращаться с ним, как с взрослым, тогда как сама Елизавета, а по ее примеру Голицыны, не говоря уже об Остермане, видели в нем только ребенка. Победой воспользовались, чтобы окончательно погубить ораниенбургского изгнанника.
Коронование совершилось 24 февраля (5 марта) 1728 г. Спустя несколько дней у Спасских ворот в Кремле было подобрано анонимное письмо, заключавшее красноречивую челобитную в пользу Меншикова против Долгоруких. Подобные приемы полемики, заменяя собой не существовавшую тогда прессу, являлись обычными в то время. Общественное мнение приписывало составление пасквиля Голицыным. Впоследствии подозрения в авторстве пали на духовника Евдокии, подкупленного сестрой жены Меншикова, Ксенией Колычевой, проживавшей в Москве. [88]Во всяком случае Долгорукие, увидав себя в силе, постарались употребить все свое влияние для жестокого отмщения. Указом Верховного Совета была объявлена полная конфискация имущества бывшего временщика, его ссылка в Сибирь, в Березов, вместе со всеми домочадцами, и пострижение Варвары Арсеньевой в более отдаленный монастырь, с содержанием «по полуполтине на день». Бесчисленные дворцы и дома, принадлежавшие изгнаннику в Петербурге, Москве, Ораниенбауме, Ямбурге, Нарве, Капории, громадные поместья в тридцати шести губерниях Великороссии, в Ингрии, Эстляндии и Малороссии (152 356 десятин в этой последней, не считая лесов и пастбищ, простиравшихся на десятки квадратных верст), роскошная обстановка, деньги (72 570 руб. было найдено в одном из московские домов, никогда не видавшем его посещения) – все было разделено между императорской казной и счастливыми победителями. Два полицейских чиновника (пристава) явились 16 апреля 1728 г. для объявления приговора к несчастному изгнаннику и сейчас же, посадив его в простую кибитку, увезли. По дороге экипаж был настигнут еще отрядом солдат, которые под предлогом осмотра отобрали от осужденного те немногие вещи, какие он успел захватить с собой, оставив буквально только бывшую на нем одежду и ни одной перемены белья. Так же были отобраны вещи, принадлежавшие его жене и дочерям. Княгиня Дарья, выехавшая больною, умерла 10 мая в Услонье, близ Казани. Мужу едва была дана возможность ее похоронить. На следующий же день его вместе с детьми отправили дальше, по Каме.
Березов, в 1066 верстах от Тобольска, на обрывистом берегу Сосвы, недалеко от ее слияния с Обью, представляет собой маленький городок Сибири, расположенный среди тундры и тайги. Зима там продолжается от семи до восьми месяцев, морозы доходят до 45 гр. по Реомюру ниже нуля, так что птицы мерзнут на лету и лопаются стекла. С ноября по декабрь солнце восходит в десять часов и заходит в три. В июне оно скрывается за горизонтом менее чем на два часа, но лето длится всего три недели, а весной и осенью густые туманы погружают землю в морозную тьму. Небо всегда покрыто тучами, дует резкий ветер, часто переходящий в ураганы. Меншиков прибыл в этот приют отчаяния в августе 1728 г. Заключенный вначале с сыном и двумя дочерьми в городской тюрьме, он впоследствии получил разрешение выстроить себе дом. Он сам работал топором, пилой и рубанком и, покончив с домом, пожелал еще пристроить к нему церковь, употребив свои сбережения на ее приличное убранство. Он располагал десятью рублями в день и держал при себе десять слуг. Бывший временщик не падал духом, не высказывал ни отчаяния, ни возмущения. На лодке, перевозившей его по Каме на место ссылки, его видели спокойно вращающим вертел. [89]В Тобольске, когда враждебно настроенная толпа встретила изгнанников градом камней, он воскликнул громким голосом: «Бейте только меня, пощадите женщин!» Он жалел лишь об участи своей семьи, упрекая себя в том, что послужил причиной ее несчастья.
Жертвы французской революции умели умирать в России, жертвы самодержавия умели переносить свое падение, что, пожалуй, еще труднее. Исключительные обстоятельства и жизненные условия всегда содействуют развитию особых добродетелей и особых пороков.
Заведомый лихоимец, предполагаемый фальшивомонетчик, Меншиков, при своем унижении проявил много душевного величия. Уверяют, что он пополнил среди ужасного испытания, его постигшего, и в то же время, страшно зябкий ранее, теперь закалил себя от холода. Но, когда его сразил вторичный удар, последовавший в ноябре 1729 г., в Березове не нашлось никого, чтобы вовремя пустить кровь. Он скончался 56 лет от роду. Месяц спустя его любимая дочь Мария, бывшая царская невеста, сошла вслед за ним в могилу. Горе при виде ее медленного угасания, ускорило его кончину.
Предание говорит, что несчастная молодая девушка сочеталась в Сибири браком с князем Федором Долгоруким, сыном Василия Лукича, который, воспользовавшись разрешением ехать за границу, последовал за этой закатившейся звездой, страстно влюбленный, несмотря на ее холодность. В 1825 г. в Березове была открыта могила, принятая за могилу Меншиковых, где были найдены два маленьких детских гробика, что послужило подтверждением такой легенды. Создался рассказ, что княжна Долгорукая умерла родами, разрешившись от бремени двумя мертворожденными младенцами, погребенными вместе с ней. [90]Нашлись даже вещественные доказательства, как будто подтверждавшие гипотезу о браке: драгоценная шуба, сохранившаяся в семействе священника, благословлявшего союз и считавшаяся там даром супруга по этому поводу; золотой медальон с волосами княжны, повешенный им в церкви в Березове по смерти жены. [91]
Можно извинить немецкого романиста, воспользовавшегося темой, опирающейся на такие солидные доказательства; [92]хотя на мой взгляд этот роман лишь роняет исторически доказанные благородные, гордые и трогательные черты героини. К несчастью – или вернее к счастью в данном случае – историк обязан быть более недоверчивым. За Березовым в это время был учрежден строгий надзор: там невозможно было совершить венчания тайком; однако никаких следов этой свадьбы в делах современной полиции не сохранилось. Мария Меншикова заслуживала прозвища, данного ей Петром, и трудно допустить, чтобы «мраморная статуя» ожила под небом Сибири. Наконец, генеалогия Долгоруких XVIII века известна во всех подробностях, и князь Федор никогда не существовал. [93]По всей вероятности дочь была погребена рядом с отцом, но могила исчезла. Вырытая на берегах Сосвы, она вероятно была размыта водой.
Двое остальных детей временщика были возвращены из ссылки и избавлены от бедствий одним из его преемников, Бироном, которого на такой милосердный поступок вызвало вовсе не чувство великодушного сострадания. Банки лондонский и амстердамский, где хранились значительные вклады Меншикова – девять миллионов по некоторым свидетельствам – отказались выдать их русскому правительству. Бирон придумал способ соглашения, решив выдать дочь покойного за своего брата Густава. Сыну в то же время был возвращен княжеский титул и две тысячи крепостных из девяти тысяч, принадлежавших его отцу, а также дан чин прапорщика в Преображенском полку, хотя прежде он был генерал лейтенантом. Из вкладов, на выдачу коих последовало теперь согласие банков, супруга Густава Бирона получила миллион, остальное же было разделено между ее братом и государственной казной. Урожденная княжна Меншикова была в замужестве очень несчастлива и умерла в 1737 г. не оставив детей. [94]
IV
Между тем Петр II веселился. В апреле 1728 г. известие о рождении в Киле сына у герцогини Голштинской послужило поводом к многочисленным празднествам. На великолепном балу во дворце всем бросилось в глаза отсутствие Натальи. Она объяснила свой поступок нездоровьем, но сделалось известным, что царевна провела весь вечер у герцогини Курляндской и толки пошли своим чередом. Передавали, что Наталья ревнует Петра к Елизавете, закружившись в свою очередь в водовороте безумных кутежей, среди которых непрерывно протекала жизнь ее брата, сгорая пламенем кровосмесительной любви и из Эгерии превратившись в вакханку. После продолжительного ожидания Петр открыл бал с теткой, потом, рассерженный и раздосадованный, удалился в соседний покой для попойки со своими обычными сотоварищами. Елизавета продолжала танцевать, и случайно юный император заметил, что Ивана Долгорукого около него не было. Он быстро направился в танцевальный зал, и его лицо исказилось: Елизавета и молодой князь танцевали вместе, и царевна, раскрасневшаяся от движения и удовольствия, с затуманившимися глазами и тяжело дышащей грудью, казалось, забыла весь мир в опьянении настоящей минутой. Говорили также, что Остерман поддерживал эту ревность, чтобы удалить Долгоруких и привести в исполнение взлелеянный им план. [95]После пасхи Петр отправился с Елизаветой на охоту, в которой опять не принимала участия Наталья; подтачиваемая печалью она на этот раз серьезно заболела со всеми признаками чахотки. Но Верховный Совет и генералитет должны были сопровождать государя во время этого путешествия, рассчитанного на несколько месяцев. Пятьсот экипажей потянулось из поместья в поместье, располагаясь на ночлег в лесах и степях. Охотились на волков, лисиц и зайцев с английскими собаками; на пернатую дичь с прирученными соколами и ястребами. Устраивались облавы на медведей, но в них император участия не принимал. Молодые и сильные слуги в охотничьих ливреях: зеленом кафтане с золотой или серебряной перевязью, красных штанах и горностаевых шапках справлялись со зверем ружьями или рогатинами. Охоты сопровождались бесконечными пиршествами в старом московском духе. Бесчисленные торговцы располагались базаром вокруг лагеря, где таким образом воскресали восточно-азиатские нравы по желанию Долгоруких, мечтавших отбить у своего юного повелителя навсегда вкус к Петербургу и цивилизованной жизни.
Действительно, Петр день ото дня все сильнее увлекался таким бродячим существованием, с которым Елизавета также, по-видимому, освоилась, тогда как ее бывший танцор, Иван Долгорукий, более утонченный и жаждавший более разнообразных удовольствий, быстро им прискучил. Сцена на балу не повторилась больше, так как сами родители юноши хлопотали о том, чтобы удалить его от особы царя, с расчетом еще более завладеть последним. И Петр без всякого сожаления видел, как Иван частенько возвращался в Москву, куда его манили другие любовные похождения. Связь с княгиней Трубецкой, мужа которой он публично оскорбил, высмеяв его позор, окончательно успокоила императора и лишила Елизавету иллюзий, если только она их питала.
Таким образом тетка и племянник оставались с глазу на глаз среди наслаждений сильными физическими упражнениями и деревенскими празднествами, одинаково их прельщавшими, среди опьянения любовной страсти, все еще привлекавшей их друг к другу.
В конце мая смерть Анны Петровны набросила траурный флер на этот вечный праздник, не остановив его. Тело было перевезено в Петербург, но Петр ни на минуту не подумал ехать на похороны, и в день его именин состоялся бал, как обыкновенно. В июле татарский набег на Малороссию потребовал присылки туда войск, в то время как угроза коалиции между Турцией и Швецией приковывала общественное внимание к плачевному состоянию флота, приходившего в упадок. Посланник императора австрийского и посланник испанский присоединились к Остерману, убеждая императора вернуться. Он не желал ничего слышать. Его страсть к охоте с приближением осени еще усилилась, вместе с новым увлечением, старательно подготовленным Долгоруким. В Горенках, поместье Алексея Григорьевича, главы семьи, куда искусно был завлечен государь, Елизавета нашла себе соперниц, обладавших над ней двойным преимуществом, гораздо большей уступчивости и не столь беспорядочного поведения. Действительно, едва Иван Долгорукий перестал беспокоить Петра, как его заменил Бутурлин, и в угоду этой новой прихоти царевна сама старалась избавиться от общества своего племянника. Она вернулась в Москву и под предлогом хождения на богомолья странствовала по всем окрестным монастырям, делая по тридцать-сорок верст пешком в сопровождении единственной горничной и своего возлюбленного. При свиданиях с Петром, в промежутках между такими путешествиями, она умирала от усталости и, не переставая, жаловалась на свои денежные затруднения, в которых, вероятно отчасти виноват был Бутурлин. Как прежде у ее матери, у нее происходил громаднейший расход вина. [96]Дочери Алексея Долгорукого не давали никаких поводов к подобным неудовольствиям, и старшая, Екатерина, под влиянием отца проявлявшая искусное кокетство, переходящее в волнующую близость, уже мечтала надеть на палец кольцо, отнятое у Марии Меншиковой.
В ноябре 1728 г. болезнь Натальи приняла опасный оборот. Она умирала от чахотки, и Петр с трудом расстался с наслаждениями в Горенках, чтобы присутствовать при ее последних минутах. С ней угасла последняя опора Остермана и иностранных дипломатов, потерявших надежду вернуть царя в Петербург и уговорить его заняться делами. Вице-канцлер поговаривал даже о своей отставке. [97]Они напрасно старались воспользоваться несчастьем, подделав переписку, которую умирающая согласилась вручить брату. То была переписка императрицы и принца Евгения, где оба выражали желание, чтобы Петр вернулся в столицу на берегах Невы. [98]Они окружили фимиамом могилу усопшей бедняжки, приписывая ей всевозможные достоинства и добродетели. Мне было бы слишком жалко их опровергать. Но юного императора нельзя было ни тронуть, ни убедить; он провел часть зимы и весь февраль месяц в Горенках, и в марте 1729 г. отправился в новое охотничье странствование с Алексеем Долгоруким, его женой, сыновьями и дочерьми. Елизавета не получила на этот раз приглашения сопутствовать ему и оставалась в Москве, где начала уже открыто говорить о предстоящей свадьбе царя и Екатерины Алексеевны Долгорукой. И такое решение действительно состоялось в том же году.