Страница:
Но как быстро снова воспрянул царь духом! Он поднял голову и вскоре сквозь позлащенный туман, каким несовершенное воспитание, самомнение еще полувосточного государя и неопытность окутывали его, как сквозь завесу, разодранную этой ужасной катастрофой, этим страшным уроком, он увидал и понял наконец действительность. Он понял, что ему надо делать, чтобы добиться того, чего он хочет. Не играть больше в солдаты или моряки, не забавляться комедией могущества и славы, выставляя при этом себя напоказ, не стремиться впредь наудачу, не желая считаться ни с пространством, ни с временем, но трудиться действительно, двигаясь шаг за шагом, соразмеряя усилия каждого дня, обдумывая работу на завтра, давая созреть плоду, не протягивая к нему преждевременно руки, чтобы его сорвать; быть благоразумным, выжидать, терпеть. И он проделал все это, черпая в самом себе и в окружающей среде силы для осуществления такой задачи. Сильный народ, к которому он принадлежал, стойкий в страданиях и бедствиях, доставил ему необходимую поддержку, неисчерпаемый источник преданности, преодолевающей все испытания, беспредельное проявление самопожертвования. После десяти разбитых армий он выставил десять новых. Какой ценой - безразлично! Его народ пошел за ним, пожертвовав собой до последнего человека, до последнего куска хлеба, вырванного из голодного рта. Меньше чем через месяц нарвекий беглец принадлежал прошлому, миновавшему, забытому, почти невероятному. Появился будущий победитель при Полтаве.
Из армии, двинутой в поход, осталось всего около двадцати трех тысяч человек: отряд Шереметева, конница, которую имели возможность спасти, и дивизия Репнина. Петр приказал произвести новый набор. Для отливки пушек он взял церковные колокола. Напрасно духовенство кричало о святотатстве! В Петре не осталось никаких следов малодушия. Он распоряжался, действовал, поспевал повсюду, подгоняя одних, подбадривая других, сообщая всем частицу своей энергии, закаленной несчастьем. Он старался также - еще слишком глубоко проникнутый духом Византии, чтобы от того отказаться, - дать другое направление общественному мнению. Матвееву было поручено изложить по-своему для читателей голландской газеты и меморий, посылаемых им Штатам, описание битвы при Нарве и ее последствий. Матвеев писал: «Окруженные в русском лагере превосходными силами шведы принуждены были сдаться; тогда несколько русских офицеров пожелали представиться королю Швеции, и последний вероломно воспользовался этим обстоятельством, чтобы захватить их в плен». Европа только посмеялась над таким объяснением; но эта вымышленная капитуляция, будто бы нарушенная шведами, послужила впоследствии Петру предлогом для нарушения условий сдачи, признанных им самим. В Вене граф Кауниц тоже улыбался, выслушивая заявление князя Голицына, что «царь для доказательства своей военной славы не нуждается в победах», Спрошенный вице-канцлером относи-, тельно условий, какие его государь желал бы предъявить своему победоносному противнику, русский дипломат без колебаний потребовал большую часть Лифляндии с Нарвой, Иван-городом, Колыванью, Коиорьем, Дерптом, и будущее доказало, что он не просил ничего лишнего!
Будущее недолго медлило с вознаграждением за столь блестящее мужество. Прежде всего, Карл XII отказался от намерения немедленно пожать в России плоды одержанной победы. Петр с восторгом увидал его удаляющимся в глубь польских равнин. Решение короля Швеции, говорят, шедшее наперекор мнению его генералов, подверглось сильному осуждению. Но Гюискар находил его совершенно основательным, так как король еще не покончил дела с Августом посредством мира, на который тот изъявлял полную готовность через того же самого Гюискара. Но в этом отношении Карл оставался глух к убеждениям и мольбам французского дипломата. Почему? «Боялся, что не останется у него врагов», - говорил Гюискар. И так как он не мог углубиться в Россию, обратившись тылом к Саксонии и Польше, то он решил сначала, и совершенно справедливо, обеспечить себе пути отступления и сообщения. Таким образом, он сам укреплял и вос-становлял союз, потрясенный уже всеобщим поражением. Оттолкнутый Карлом, Август снова бросился в объятия Петра, и в феврале 1701 года в замке Бирже, близ Динабурга, снова съехались царь и король польский, чтобы новым договором связать свою судьбу.
Собственность молодой жены графа-палатина Нейбург-ского, урожденной княжны Радзивилл, этот замок, теперь обратившийся в развалины, представлял собой в то время роскошное жилище. Оба союзника начали с возобновления развлечений Равы. Побитый днем как артиллерист, Петр одержал победу вечером; Август так сильно напился, что не представлялось никакой возможности разбудить его на следующий день и поднять на ноги, чтобы идти в церковь. Петр отправился один. Он набожно прослушал обедню ~- конечно, католическую, потому что действие происходило в Польше, - и со своей обычной любознательностью расспрашивал о подробностях службы. Потом, когда Август проспал свой хмель, орт-ия'снова началась и длилась три дня. Но все-таки друзья нашли возможность беседовать о политике даже за столом, продолжая состязания в ловкости и силе, начатые стрельбой в цель. Заметив, что одна из поставленных перед ним серебряных тарелок недостаточно чиста. Август перебросил ее за ояпну, предварительно свернув пальцами, словно лист бумаги. Петр сейчас же проделал то же, и всему сервизу грозила та же участь; но царь первый остановился на размышлении, что следует подумать о том, чтобы так же расправиться со шпагой короля шведского, и на четвертый день он начал переговоры с вице-канцлером польским Щукой по поводу участия республики в предстоящей войне. Соглашение не состоялось, и республика осталась в стороне, но личный союз обоих государей закреплен был 26 февраля.
1701 год был еще тяжелым для Петра. Соединение, происшедшее между его армией, кое-как пополненной, и саксонской армией Августа привело лишь к общему поражению под Ригрй (3 июля). В нюне загорелся Московский Кремль. Приказы с архивом, провиантские склады, дворцы стали добычей 'пламени. Колокола срывались с колокольни Ивана Великого, и самый большой весом в 8000 пудов разбился при падении. Но зимой Шереметеву удалось захватить Шлиппенбаха с превосходными силами и разбить его при Эрестфере (29 декабря). Можно себе представить ликование Петра и бесконечный ряд торжественных празднеств, затеянных им по этому поводу. Он не удовольствовался только выставлением напоказ в Москве, среди вновь воскресшей роскоши, доставшихся ему редких пленников-шведов. Его практический ум внушил ему мысль воспользоваться ими еще иным способом, и Корнелиус фон Брюин, уже освоившийся с местными нравами, спокойно рассказывает, что цена пленников, продававшихся раньше по три-четыре флорина за человека, поднялась до двадцати-тридцати флоринов, Даже иностранцы решились принять участие в торге и наперебой расхватывали товар. 18 июля 1702 года - новая победа Шереметева над Шлиппенбахом. Тридцать тысяч русских одолели восемь тысяч шведов. В бюллетене, выпущенном Петром, говорится. Что пять тысяч пятьсот вражеских тел полегло на поле брани, Шереметев же потерял всего четыреста человек. Такое сообщение опять рассмешило всю "Европу; но Лифляндии было уже не до смеха. Вольмар и Мариенбург достались победителям, немилосердно опустошавшим страну. Русские еще не научились иначе воевать, а Петр, без сомнения, не мог себе пока представить, что этой области суждено впоследствии стать его владениями. Кроме того, он был поглощен иными делами. Прежние заботы, старые причуды опять всецело завладели им, и он предоставлял Апраксину свирепствовать в Ингрин, на берегах Невы, на месте своей будущей столицы, а сам наблюдал в Архангельске за постройкой нескольких несчастных барок. Только в сентябре, гонимый льдами, уже затянувшими северный порт, он возвратился на запад и нашел свой настоящий путь. Вот он на Ладожском озере. Туда при-. зывает он Шереметева, и наконец в его подвижном уме обрисовывается цель, к которой он будет стремиться долгие годы: он начинает осаду Нотебурга - древнего Орешка, где находился гарнизон всего из четырехсот пятидесяти человек, и 11 декабря 1702 года перекрещивает сдавшуюся крепостцу новым, символическим именем Шлиссельбург - «город-ключ»: ключ к морю! Петр был в восторге.
В апреле 1703 года произошло взятие Ниеншанца у самого устья Невы. Это уже был личный успех бомбардира Петра Михайлова, пустившего здесь в ход свои батареи. Месяц спустя артиллерист преобразился в моряка и подарил России первую морскую победу: два гвардейских полка, посаженные на тридцать шлюпок, окружили два маленьких шведских судна, еще не знавших о сдаче Ниеншанца и плывших по направлению к этому городу, взяли их в плен и перебили команду. Безумная, детская радость брызжет в письмах, отосланных победителем своим друзьям. И нельзя отрицать, что торжество Петра было основательно: он вернул исторический путь, послуживший в IX веке для первых варягов дорогой к югу, к солнцу Греции, и с 16 мая на одном из прибрежных островков начали появляться деревянные домики, стали множиться, превращаться в дворцы и называться Петербургом!
Карл XII нисколько не обеспокоился этими победами и воздвигающимся городом. «Пусть себе строит города, больше нам достанется». Таким образом, Петру и его войскам предстояли с этой стороны лишь стычки с отрядами мелкими н как бы заранее обреченными. Этим он воспользовался, чтобы извлечь наибольшую выгоду из такого положения, распространяясь и укрепляясь в Ингрии и Лифляндии. В июле 1704 года Петр присутствовал при взятии Дерпта; в августе вознаградил себя под Нарвой, взяв город после смертоносного штурма, и уже в ноябре 1703 года в устьях Невы появился так нетерпеливо жданный гость: иностранный коммерческий корабль с грузом водки и соли. Губернатор Петербурга Меншиков устроил в честь капитана банкет и поднес ему подарок в виде пятисот гульденов, а каждому матросу - по тридцати талеров.
Карл XII продолжал оставаться в Польше, где дела Августа шли все хуже и хуже. Сейм, собравшийся в феврале в Варшаве, объявил его низложенным. После кандидатуры Яна Собеского, устрашенного ловушкой, в которую свергнутый король поймал сына освободителя Вены, Карл выдвинул Станислава Лещинского. Он теперь был хозяином положения и не заботился пока ни о России, ни о ее государе, а последний уже начинал беспокоиться о последствиях, какие мог иметь для него такой захват власти в Польше и в Саксонии. Очевидно, Карл, в конце концов, должен был вернуться обратно, а встреча Шереметева с Левснгауптом при Гемауерторфс (в Курляндии 15 июля 1705 г.) подтвердила тот факт, что помимо громадной разницы в силах, участвовавших с обеих сторон, русекзя армия не в состоянии выдержать натиска шведских войск под начальством хорошего вождя. Сам тяжело раненный, Шереметев на этот раз лишился всей своей пехоты.
Что теперь делать? Продолжать работать, накоплять силы и опыт, видя, что полководцам, подобным Шереметеву, не справиться с такой задачей, искать за границей генералов, инструкторов, техников; затем опять ждать терпеливо, уклоняясь от всяких сомнительных стычек; стараться заключить мир, сохранив за собой часть захваченных владений; вести переговоры. Годы 1705-1707 были заполнены для Петра внутри государства беспримерными усилиями организации военной и экономической, извне - неустанной дипломатической кампанией во всех четырех концах Европы. Мы перейдем к первой части этой трудной работы, лишь мимоходом коснувшись второй.
Задача русской дипломатии в это время еще оставалась весьма неблагодарной. Европейские кабинеты все еще смотрели на Россию под впечатлением постыдного поражения под Нарвой в 1700 году. В Вене князь Петр Голицын, преследуемый оскорблениями, как милости просил отозвания; Матвеев, бедствовавший в Гааге, получая всего две тысячи рублей в год на представительство, имел поручение устроить заем в обмен на вспомогательный отряд против Франции. Его-спрашивали: предлагаемые им войска не те ли это самые, что взяли в плен шведского короля? Голландцы, люди практичные и предусмотрительные, недоброжелательным взором следили за новыми приобретениями России на Балтийском побережье. В 1705 году Матвеев решился предпринять путешествие в Париж, где у царя с 1703 года был только резидент без определенного характера, Постников. Он наивно признавался, что его никто не принимает всерьез. Дмитрий Голицын добивался с 1701 года утверждения договора, заключенного Украинце-вьш, требуя, сверх того, свободного плавания по Черному морю. Увы! Турки не хотели даже допустить прибытия послов в Стамбул водным путем, «ихводами»!.. Однако впервые они согласились на постоянное пребывание русского посланника в Андрианополе; но Петр Толстой, назначенный на этот пост, напрасно старался склонить их на диверсию в сторону Германии. Все же Петр чувствовал себя в настоящую минуту в безопасности, по крайней мере, с этой стороны.
В коцце 1705 года он решил обратиться к третьему союзнику, указанному ему Паткулем в его соображениях, и послал лифляндца в Берлин. Поэзия обратила внимание на эту загадочную и беспокойную личность: трагедия Гуцкова превратила этого Landjunker'a в героического борца ia латышскую на-, родность; история же, по нашему мнению, еще не отдала ему должной справедливости. При своем появлении на сцене Пат-куль действительно выступал в качестве защитника прав своей страны или, по крайней мере, прав сьоего сословия, против посягательств Карла XII, но и тогда уже он скорее разыгрывал роль, чем исполнял возложенное на него поручение. Доверителей не было видно. Правда, он вел переговоры с. Августом от имени лифляндского дворянства, но его полномочия не имели вида особенно достоверного, и в изгнании он оставался одиноким. В апогее своей короткой политической карьеры он сохранял все признаки авантюриста. Впрочем, злой рок тяготел над его предприятием: призыв к Польше принадлежал к традициям его родины, но при современном" состоянии республики, разъединенной, растерзанной на клочки противными партиями, к ней обратиться можно было только через избранного сю государя, а государь этот был, несмотря на обаятельную внешность, человек, пожалуй, самый низкий, самый испорченный во всей Европе. Нравственность Паткуля, не стоявшая на особенной высоте, не могла не пострадать от такого общения, как не могло оно не отразиться также на самой миссии, вскоре искаженной и" униженной. Патриот превратился в заурядного интригана, и защита Лифляндии в его руках приняла вид преступного торга жизненными интересами страны.
К сожалению, эпоха вполне благоприятствовала подобным превращениям. Историю Паткуля почти повторяют Герц и Струэнзе. Совершенно неспособный владеть собой, беспокойный, нетерпеливый, вспыльчивый и колкий, наконец, поверхностный и легкомысленный, несмотря на незаурядный ум и знания, лифляндец не обладал качествами, необходимыми для его новой роли. Неспособный сдерживать свой язык и еще менее перо, он восстановил против себя польских магнатов, с которыми обращался пренебрежительно, и стал в дурные отношения с саксонскими генералами и сановниками, на которых, посредством старательно распространяемых брошюр, взваливал ответственность за личные или, по крайней мере, общие ошибки. Неспособный, однако, прибавим к чести его памяти, всецело воплотиться в принятой им на себя роли, он отправился в 1704 году в Берлин с предложением дележа польских областей между Пруссией и Россией и в том же году в письме, адресованном канцлеру Головину, сетовал на национальные традиции, направленные против России в сторону Польши. Таким образом, он играл впустую. Наперсник Августа, презиравший характер короля, и доверенный совегчик Петра, деспотизм которого, по его словам, был ему бесконечно неприятен, Паткуль сновал между Дрезденом и Москвой, запутывая сложный узел интриг и попыток, одна другой рискованнее. В 1709 году он подкатывался под саксонского канцлера графа Бейхлингена и его падением создал себе только несколько лишних врагов. Начальствуя в 1704 году вспомогательными войсками царя, высланными в Саксонию, он был вместе с ними разбит под стенами Торна. Отправленный в Берлин для переговоров о заключении мира и вернувшись с полной неудачей, он затеял переписку с прусскими министрами, сообщая им, «что ему надоели дела польского короля и он склоняется к миру с королем Швеции».
Наконец, утомившись беспрерывными хлопотами и увидев, что, не приводя ни к чему, они вырыли бездну у него под ногами, разочарованный и преследуемый, он основался в Дрездене, где намеревался жениться на красавице-вдове, графине Эйнзидель, урожденной Софье фон Румор, самой богатой невесте в Саксонии. Второй раз женщина роковым образом вмешалась в его судьбу и привела его к трагическому концу.;
Известие об этой свадьбе разожгло зависть и ненависть врагов Паткуля. 15 декабря 1705 года, пользуясь полномочиями, предоставленными ему Петром, не нарушая их, но, доходя до последней возможной границы, Паткуль подписал с графом Стратманом договор, отдававший на жалованье «цесарю» русский вспомогательный, отряд, находившийся под начальством Паткуля. Договор не заключал в себе ничего противоречившего интересам польского короля: император обязывался не признавать Станислава при жи:;ни Августа, даже поддерживать. в Польше саксонскую партию. Все равно, воспользовались предлогом, что Паткуль превысил свои полномочия, и четыре дня спустя после подписания договора царского комиссара арестовали.
Петр вступился за него, но вяло; его советник Меншиков был подкуплен саксонскими министрами. Долгие месяцы прошли в переговорах, слабых возражениях со стороны царя, более настойчивых со стороны Паткуля, поддерживаемых также брошюрами, которые он умудрялся издавать и распространять из глубины своей тюрьмы; а тем временем Август, всюду разбитый, окруженный, приведенный в отчаяние на ноле брани Карлом, преследуемый на дипломатической почве, склонился 24 сентября 1706 года к подписанию унизительного Альтран-штадтского договора, одиннадцатый пункт которого требовал выдачи Паткуля. Королю польскому приписывалось намерение дать узнику возможность бежать после подписания договора. Слишком великодушное предположение! В дрезденских архивах нет ни малейшего намека по этому поводу. В виде указаний там встречается только записка государя, приказывающая передать графине Эйнзидель обручальное кольцо, найденное у заключенного, следовательно, последний окончательно погиб, по мнению короля. Напрасно великий казначеи Польши Прже-бепдовский осмеливался напоминать ему, что после мира при Карловичах даже турки отказались выдать Ракоци.
Поведение Августа в данном случае соответствовало всей его жизни, поведение же Петра набрасывает тень на его славу. Выданного Швеции в ночь с 5 на 6 апреля 1707 года Паткуля некоторое время возили вслед за Карлом XII, затем предали военному суду и приговорили к смертной казни. Паткуль был колесован 10 октября в Казнмирове в Польше. Перевернутый пятнадцать раз на неокованном колесе крестьянином, исполнявшим обязанность палача, он все еще кричал: «Иисус! Иисус!» После четырех следующих поворотов стоны замолкли, но у Паткуля еще хватило силы, чтобы доползти до плахи, приготовленной для казни другого преступника, и прошептать: «Kopf ab!» (срубите голову). Полковник Валдов, распоряжавшийся казнью, исполнил эту последнюю просьбу, но для того потребовалось четыре взмаха топора.
Таким образом, дипломатия плохо содействовала успехам Петра, и торжество Арвсда Горна над Паткулем, завершенное изменой Августа, поставило царские войска в опасное положение. В начале 1706 года, запертое в Гродно, где Меншиков и Огильвн оспаривали друг у друга начальство, войско уже чуть не попало в плен к Карлу. Только неожиданный разлив Немана, помешавший шведскому королю перейти реку, помог русским совершить поспешное отступление, покинув артиллерию и обозы. Не разделявший на этот раз участи своих войск, Петр открыл в Кроншлоте пушечную пальбу в честь этой победы. Правда, в октябре более действенная победа подняла престиж его оружия и, по-видимому, увенчала первым успехом его союз с польским королем. В неведении того, что произошло пять дней тому назад под Адьтранштадтом, сопровождаемый вероломным союзником, скрывавшим свою измену, Меншиков разбил вместе с ним под стенами Капиша шведский отряд Мардефельда. Но сейчас же вслед за тем разнеслась весть об отступничестве. Петр остался один лицом к лицу со споим грозным противником, которому войска Мен-шикова совершенно не в силах были оказать сопротивления.В сношениях с польским королем царь положительно обнаружил сначала недостаток прозорливости, а впоследствии такта. Уже много лет как исчезло очарование, связывавшее этих двух людей, столь мало созданных для взаимного понимания. Петр увидел все нравственное убожество, скрывавшееся под блестящей внешностью польского короля, а Август сообразил, что, приняв ценой своего союза ежегодную субсидию, равнявшуюся в 1703 году 30 000 рублей, он совершил невыгодную сделку. Через два дня после подписания договора, обеспечивавшего ему такое вознаграждение (12 октября). Карл завладел Эльбингом и только за одну эту победу потребовал контрибуцию в размере 20 000 талеров! Наконец субсидия, всегда неаккуратно выплачивавшаяся, совсем прекратилась. У Петра не хватало денег. Поэтому с 1702 года со своим обычным легкомыслием и вероломством Август вступил иа путь самостоятельных переговоров. В январе его бывшая любовница, Аврора фон Кенигсмарк, мать великого Морнца, появилась в лагере Карла XII, на границе Курляндии и Само-гитии. Правда, ее путешествие не увенчалось успехом, гак как герой упорно отказывался от свидания, и ей пришлось утешиться, сложив следующий стих:
Отчего это, юный государь, при стольких заслугах
Вы истинного счастья не знаете…
После чего, тоже в стихах, она обратилась с утешением к самому Августу, уверяя его, что дружба государя, столь добродетельного, как король шведский, стоит дороже польской короны.
Петру сделалась известна эта попытка, сопровождавшаяся многими другими, и он счел себя вправе на подобные же шаги со своей стороны. В Польше, после предложения короны Яну Собескому, он ухватился за Ракоци, с которым его уполномоченные заключили даже формальный договор. Потом, через посредничество Голландии, от того уклонившейся, и затем Англии, он пытался заключить самостоятельный мир со шведом. В 1706 году Матвеев отправился из Гааги в Лондон с поручением подкупить Мальбору и Годольфина. Первый отказался от предложенных денег, может быть из недоверия к платежным способностям царя, и выказал предпочтение к вознаграждению землей; ему были предложены на выбор Киев, Владимир или Сибирь с ручательством в доходе в 50 000 талеров. Соглашение не состоялось благодаря условиям, выставленным при заключении мира Петром, требовавшим устья Невы и прилегающих областей. Тогда наступил черед Франции, а позднее Австрии. В Версале - Дезалльс, французский агент в Трансильвании, в Вене - барон Генрих Руиссен, бывший воспитатель царевича Алексея, приняли на себя посредничество, предлагая: первый целую армию в распоряжение всехристианнейшего короля, второй - отряд казаков против венгерских мятежников. Но всюду 1ребования царя казались чрезмерными, и, кроме того, соприкосновение казаков с сербами, соседями Венгрии, не особенно восхитило императора. Две последующих попытки - в Берлине, где посол Петр Измайлов искушал добродетель графа Вартемберга обещанием 100 000 талеров, и в Копенгагене, где ему было поручено предложить датчанам Нарву и Дсрпт, к сожалению, потерпели такую же неудачу.
Но, поступая таким образом и компрометируя себя по примеру союзника целым рядом переговоров, клонившихся к нарушению союза, Петр в то же время настаивал на сохранении союза и учитывал проистекающие от того выгоды для России. Альтранштадт его поразил и застал врасплох.
Он искупил ошибку, быстро приняв решение и иодчи- нившись выходу, обеспечивавшему ему безусловную победу в. будущем. Он очистил Польшу, отступил, еще ускорив приготовления, быстро подвигавшиеся благодаря долговременному пребыванию Карла в Саксонии, решился принять битву только у себя, в своих владениях, и в надлежащий час. Он вооружился новым запасом терпения, стал выжидать, изнуряя противника, продолжая отступать и оставляя за собой пустыню; он заставил Карла углубиться в необъятные равнины, систематически разоряемые, подвергнуться ужасному испытанию, всегда обращавшему в бегство исконных врагов Московии, турок, татар и поляков, - зимовке в сердце Русского государства. Предстояла решительная игра, когда царь, по его выражению, мог располагать десятью русскими против каждого шведа, имея союзниками время, пространство, холод и голод.
Карл, самый скрытный из всех, полководцев, никому не поведал тайны своих соображений, заставивших его в январе 1708 года сыграть в руку своему противнику новым походом на Гродно. В течение предшествовавшего года в своем саксонском лагере он казался властителем Европы. Побежденная при Гохштедте и при Рамильи, Франция обращала к нему умоляющие взоры, и глава победоносной коалиции Мальбору являлся ходатаем в его штаб-квартиру. Трудно допустить, чтобы великий полководец думал воспользоваться возмущением башкир, отвлекавшим внимание Петра в эту минуту. В феврале 1708 года они уже находились в тридцати верстах от Казани! Но Казань далеко, а Петр располагал с той стороны значительными силами. Ему удалось поссорить этих мятежников с их соседями, калмыками. Также счастливо справился он на Дону, где почти одновременно появился иовый Разин. В 1707 году князь Юрий Долгорукий, посланный туда, чтобы приостановить тревожное переселение местного населения, стремившегося в Запорожье - обетованную землю, притаившуюся среди Днепровских порогов, наткнулся на казаков, находившихся под начальством Булавина, и погиб со своим отрядом. Но победители, вслед за тем разъединившиеся, дали себя разбить по частям. Булавин застрелился.
Из армии, двинутой в поход, осталось всего около двадцати трех тысяч человек: отряд Шереметева, конница, которую имели возможность спасти, и дивизия Репнина. Петр приказал произвести новый набор. Для отливки пушек он взял церковные колокола. Напрасно духовенство кричало о святотатстве! В Петре не осталось никаких следов малодушия. Он распоряжался, действовал, поспевал повсюду, подгоняя одних, подбадривая других, сообщая всем частицу своей энергии, закаленной несчастьем. Он старался также - еще слишком глубоко проникнутый духом Византии, чтобы от того отказаться, - дать другое направление общественному мнению. Матвееву было поручено изложить по-своему для читателей голландской газеты и меморий, посылаемых им Штатам, описание битвы при Нарве и ее последствий. Матвеев писал: «Окруженные в русском лагере превосходными силами шведы принуждены были сдаться; тогда несколько русских офицеров пожелали представиться королю Швеции, и последний вероломно воспользовался этим обстоятельством, чтобы захватить их в плен». Европа только посмеялась над таким объяснением; но эта вымышленная капитуляция, будто бы нарушенная шведами, послужила впоследствии Петру предлогом для нарушения условий сдачи, признанных им самим. В Вене граф Кауниц тоже улыбался, выслушивая заявление князя Голицына, что «царь для доказательства своей военной славы не нуждается в победах», Спрошенный вице-канцлером относи-, тельно условий, какие его государь желал бы предъявить своему победоносному противнику, русский дипломат без колебаний потребовал большую часть Лифляндии с Нарвой, Иван-городом, Колыванью, Коиорьем, Дерптом, и будущее доказало, что он не просил ничего лишнего!
Будущее недолго медлило с вознаграждением за столь блестящее мужество. Прежде всего, Карл XII отказался от намерения немедленно пожать в России плоды одержанной победы. Петр с восторгом увидал его удаляющимся в глубь польских равнин. Решение короля Швеции, говорят, шедшее наперекор мнению его генералов, подверглось сильному осуждению. Но Гюискар находил его совершенно основательным, так как король еще не покончил дела с Августом посредством мира, на который тот изъявлял полную готовность через того же самого Гюискара. Но в этом отношении Карл оставался глух к убеждениям и мольбам французского дипломата. Почему? «Боялся, что не останется у него врагов», - говорил Гюискар. И так как он не мог углубиться в Россию, обратившись тылом к Саксонии и Польше, то он решил сначала, и совершенно справедливо, обеспечить себе пути отступления и сообщения. Таким образом, он сам укреплял и вос-становлял союз, потрясенный уже всеобщим поражением. Оттолкнутый Карлом, Август снова бросился в объятия Петра, и в феврале 1701 года в замке Бирже, близ Динабурга, снова съехались царь и король польский, чтобы новым договором связать свою судьбу.
Собственность молодой жены графа-палатина Нейбург-ского, урожденной княжны Радзивилл, этот замок, теперь обратившийся в развалины, представлял собой в то время роскошное жилище. Оба союзника начали с возобновления развлечений Равы. Побитый днем как артиллерист, Петр одержал победу вечером; Август так сильно напился, что не представлялось никакой возможности разбудить его на следующий день и поднять на ноги, чтобы идти в церковь. Петр отправился один. Он набожно прослушал обедню ~- конечно, католическую, потому что действие происходило в Польше, - и со своей обычной любознательностью расспрашивал о подробностях службы. Потом, когда Август проспал свой хмель, орт-ия'снова началась и длилась три дня. Но все-таки друзья нашли возможность беседовать о политике даже за столом, продолжая состязания в ловкости и силе, начатые стрельбой в цель. Заметив, что одна из поставленных перед ним серебряных тарелок недостаточно чиста. Август перебросил ее за ояпну, предварительно свернув пальцами, словно лист бумаги. Петр сейчас же проделал то же, и всему сервизу грозила та же участь; но царь первый остановился на размышлении, что следует подумать о том, чтобы так же расправиться со шпагой короля шведского, и на четвертый день он начал переговоры с вице-канцлером польским Щукой по поводу участия республики в предстоящей войне. Соглашение не состоялось, и республика осталась в стороне, но личный союз обоих государей закреплен был 26 февраля.
1701 год был еще тяжелым для Петра. Соединение, происшедшее между его армией, кое-как пополненной, и саксонской армией Августа привело лишь к общему поражению под Ригрй (3 июля). В нюне загорелся Московский Кремль. Приказы с архивом, провиантские склады, дворцы стали добычей 'пламени. Колокола срывались с колокольни Ивана Великого, и самый большой весом в 8000 пудов разбился при падении. Но зимой Шереметеву удалось захватить Шлиппенбаха с превосходными силами и разбить его при Эрестфере (29 декабря). Можно себе представить ликование Петра и бесконечный ряд торжественных празднеств, затеянных им по этому поводу. Он не удовольствовался только выставлением напоказ в Москве, среди вновь воскресшей роскоши, доставшихся ему редких пленников-шведов. Его практический ум внушил ему мысль воспользоваться ими еще иным способом, и Корнелиус фон Брюин, уже освоившийся с местными нравами, спокойно рассказывает, что цена пленников, продававшихся раньше по три-четыре флорина за человека, поднялась до двадцати-тридцати флоринов, Даже иностранцы решились принять участие в торге и наперебой расхватывали товар. 18 июля 1702 года - новая победа Шереметева над Шлиппенбахом. Тридцать тысяч русских одолели восемь тысяч шведов. В бюллетене, выпущенном Петром, говорится. Что пять тысяч пятьсот вражеских тел полегло на поле брани, Шереметев же потерял всего четыреста человек. Такое сообщение опять рассмешило всю "Европу; но Лифляндии было уже не до смеха. Вольмар и Мариенбург достались победителям, немилосердно опустошавшим страну. Русские еще не научились иначе воевать, а Петр, без сомнения, не мог себе пока представить, что этой области суждено впоследствии стать его владениями. Кроме того, он был поглощен иными делами. Прежние заботы, старые причуды опять всецело завладели им, и он предоставлял Апраксину свирепствовать в Ингрин, на берегах Невы, на месте своей будущей столицы, а сам наблюдал в Архангельске за постройкой нескольких несчастных барок. Только в сентябре, гонимый льдами, уже затянувшими северный порт, он возвратился на запад и нашел свой настоящий путь. Вот он на Ладожском озере. Туда при-. зывает он Шереметева, и наконец в его подвижном уме обрисовывается цель, к которой он будет стремиться долгие годы: он начинает осаду Нотебурга - древнего Орешка, где находился гарнизон всего из четырехсот пятидесяти человек, и 11 декабря 1702 года перекрещивает сдавшуюся крепостцу новым, символическим именем Шлиссельбург - «город-ключ»: ключ к морю! Петр был в восторге.
В апреле 1703 года произошло взятие Ниеншанца у самого устья Невы. Это уже был личный успех бомбардира Петра Михайлова, пустившего здесь в ход свои батареи. Месяц спустя артиллерист преобразился в моряка и подарил России первую морскую победу: два гвардейских полка, посаженные на тридцать шлюпок, окружили два маленьких шведских судна, еще не знавших о сдаче Ниеншанца и плывших по направлению к этому городу, взяли их в плен и перебили команду. Безумная, детская радость брызжет в письмах, отосланных победителем своим друзьям. И нельзя отрицать, что торжество Петра было основательно: он вернул исторический путь, послуживший в IX веке для первых варягов дорогой к югу, к солнцу Греции, и с 16 мая на одном из прибрежных островков начали появляться деревянные домики, стали множиться, превращаться в дворцы и называться Петербургом!
Карл XII нисколько не обеспокоился этими победами и воздвигающимся городом. «Пусть себе строит города, больше нам достанется». Таким образом, Петру и его войскам предстояли с этой стороны лишь стычки с отрядами мелкими н как бы заранее обреченными. Этим он воспользовался, чтобы извлечь наибольшую выгоду из такого положения, распространяясь и укрепляясь в Ингрии и Лифляндии. В июле 1704 года Петр присутствовал при взятии Дерпта; в августе вознаградил себя под Нарвой, взяв город после смертоносного штурма, и уже в ноябре 1703 года в устьях Невы появился так нетерпеливо жданный гость: иностранный коммерческий корабль с грузом водки и соли. Губернатор Петербурга Меншиков устроил в честь капитана банкет и поднес ему подарок в виде пятисот гульденов, а каждому матросу - по тридцати талеров.
Карл XII продолжал оставаться в Польше, где дела Августа шли все хуже и хуже. Сейм, собравшийся в феврале в Варшаве, объявил его низложенным. После кандидатуры Яна Собеского, устрашенного ловушкой, в которую свергнутый король поймал сына освободителя Вены, Карл выдвинул Станислава Лещинского. Он теперь был хозяином положения и не заботился пока ни о России, ни о ее государе, а последний уже начинал беспокоиться о последствиях, какие мог иметь для него такой захват власти в Польше и в Саксонии. Очевидно, Карл, в конце концов, должен был вернуться обратно, а встреча Шереметева с Левснгауптом при Гемауерторфс (в Курляндии 15 июля 1705 г.) подтвердила тот факт, что помимо громадной разницы в силах, участвовавших с обеих сторон, русекзя армия не в состоянии выдержать натиска шведских войск под начальством хорошего вождя. Сам тяжело раненный, Шереметев на этот раз лишился всей своей пехоты.
Что теперь делать? Продолжать работать, накоплять силы и опыт, видя, что полководцам, подобным Шереметеву, не справиться с такой задачей, искать за границей генералов, инструкторов, техников; затем опять ждать терпеливо, уклоняясь от всяких сомнительных стычек; стараться заключить мир, сохранив за собой часть захваченных владений; вести переговоры. Годы 1705-1707 были заполнены для Петра внутри государства беспримерными усилиями организации военной и экономической, извне - неустанной дипломатической кампанией во всех четырех концах Европы. Мы перейдем к первой части этой трудной работы, лишь мимоходом коснувшись второй.
Задача русской дипломатии в это время еще оставалась весьма неблагодарной. Европейские кабинеты все еще смотрели на Россию под впечатлением постыдного поражения под Нарвой в 1700 году. В Вене князь Петр Голицын, преследуемый оскорблениями, как милости просил отозвания; Матвеев, бедствовавший в Гааге, получая всего две тысячи рублей в год на представительство, имел поручение устроить заем в обмен на вспомогательный отряд против Франции. Его-спрашивали: предлагаемые им войска не те ли это самые, что взяли в плен шведского короля? Голландцы, люди практичные и предусмотрительные, недоброжелательным взором следили за новыми приобретениями России на Балтийском побережье. В 1705 году Матвеев решился предпринять путешествие в Париж, где у царя с 1703 года был только резидент без определенного характера, Постников. Он наивно признавался, что его никто не принимает всерьез. Дмитрий Голицын добивался с 1701 года утверждения договора, заключенного Украинце-вьш, требуя, сверх того, свободного плавания по Черному морю. Увы! Турки не хотели даже допустить прибытия послов в Стамбул водным путем, «ихводами»!.. Однако впервые они согласились на постоянное пребывание русского посланника в Андрианополе; но Петр Толстой, назначенный на этот пост, напрасно старался склонить их на диверсию в сторону Германии. Все же Петр чувствовал себя в настоящую минуту в безопасности, по крайней мере, с этой стороны.
В коцце 1705 года он решил обратиться к третьему союзнику, указанному ему Паткулем в его соображениях, и послал лифляндца в Берлин. Поэзия обратила внимание на эту загадочную и беспокойную личность: трагедия Гуцкова превратила этого Landjunker'a в героического борца ia латышскую на-, родность; история же, по нашему мнению, еще не отдала ему должной справедливости. При своем появлении на сцене Пат-куль действительно выступал в качестве защитника прав своей страны или, по крайней мере, прав сьоего сословия, против посягательств Карла XII, но и тогда уже он скорее разыгрывал роль, чем исполнял возложенное на него поручение. Доверителей не было видно. Правда, он вел переговоры с. Августом от имени лифляндского дворянства, но его полномочия не имели вида особенно достоверного, и в изгнании он оставался одиноким. В апогее своей короткой политической карьеры он сохранял все признаки авантюриста. Впрочем, злой рок тяготел над его предприятием: призыв к Польше принадлежал к традициям его родины, но при современном" состоянии республики, разъединенной, растерзанной на клочки противными партиями, к ней обратиться можно было только через избранного сю государя, а государь этот был, несмотря на обаятельную внешность, человек, пожалуй, самый низкий, самый испорченный во всей Европе. Нравственность Паткуля, не стоявшая на особенной высоте, не могла не пострадать от такого общения, как не могло оно не отразиться также на самой миссии, вскоре искаженной и" униженной. Патриот превратился в заурядного интригана, и защита Лифляндии в его руках приняла вид преступного торга жизненными интересами страны.
К сожалению, эпоха вполне благоприятствовала подобным превращениям. Историю Паткуля почти повторяют Герц и Струэнзе. Совершенно неспособный владеть собой, беспокойный, нетерпеливый, вспыльчивый и колкий, наконец, поверхностный и легкомысленный, несмотря на незаурядный ум и знания, лифляндец не обладал качествами, необходимыми для его новой роли. Неспособный сдерживать свой язык и еще менее перо, он восстановил против себя польских магнатов, с которыми обращался пренебрежительно, и стал в дурные отношения с саксонскими генералами и сановниками, на которых, посредством старательно распространяемых брошюр, взваливал ответственность за личные или, по крайней мере, общие ошибки. Неспособный, однако, прибавим к чести его памяти, всецело воплотиться в принятой им на себя роли, он отправился в 1704 году в Берлин с предложением дележа польских областей между Пруссией и Россией и в том же году в письме, адресованном канцлеру Головину, сетовал на национальные традиции, направленные против России в сторону Польши. Таким образом, он играл впустую. Наперсник Августа, презиравший характер короля, и доверенный совегчик Петра, деспотизм которого, по его словам, был ему бесконечно неприятен, Паткуль сновал между Дрезденом и Москвой, запутывая сложный узел интриг и попыток, одна другой рискованнее. В 1709 году он подкатывался под саксонского канцлера графа Бейхлингена и его падением создал себе только несколько лишних врагов. Начальствуя в 1704 году вспомогательными войсками царя, высланными в Саксонию, он был вместе с ними разбит под стенами Торна. Отправленный в Берлин для переговоров о заключении мира и вернувшись с полной неудачей, он затеял переписку с прусскими министрами, сообщая им, «что ему надоели дела польского короля и он склоняется к миру с королем Швеции».
Наконец, утомившись беспрерывными хлопотами и увидев, что, не приводя ни к чему, они вырыли бездну у него под ногами, разочарованный и преследуемый, он основался в Дрездене, где намеревался жениться на красавице-вдове, графине Эйнзидель, урожденной Софье фон Румор, самой богатой невесте в Саксонии. Второй раз женщина роковым образом вмешалась в его судьбу и привела его к трагическому концу.;
Известие об этой свадьбе разожгло зависть и ненависть врагов Паткуля. 15 декабря 1705 года, пользуясь полномочиями, предоставленными ему Петром, не нарушая их, но, доходя до последней возможной границы, Паткуль подписал с графом Стратманом договор, отдававший на жалованье «цесарю» русский вспомогательный, отряд, находившийся под начальством Паткуля. Договор не заключал в себе ничего противоречившего интересам польского короля: император обязывался не признавать Станислава при жи:;ни Августа, даже поддерживать. в Польше саксонскую партию. Все равно, воспользовались предлогом, что Паткуль превысил свои полномочия, и четыре дня спустя после подписания договора царского комиссара арестовали.
Петр вступился за него, но вяло; его советник Меншиков был подкуплен саксонскими министрами. Долгие месяцы прошли в переговорах, слабых возражениях со стороны царя, более настойчивых со стороны Паткуля, поддерживаемых также брошюрами, которые он умудрялся издавать и распространять из глубины своей тюрьмы; а тем временем Август, всюду разбитый, окруженный, приведенный в отчаяние на ноле брани Карлом, преследуемый на дипломатической почве, склонился 24 сентября 1706 года к подписанию унизительного Альтран-штадтского договора, одиннадцатый пункт которого требовал выдачи Паткуля. Королю польскому приписывалось намерение дать узнику возможность бежать после подписания договора. Слишком великодушное предположение! В дрезденских архивах нет ни малейшего намека по этому поводу. В виде указаний там встречается только записка государя, приказывающая передать графине Эйнзидель обручальное кольцо, найденное у заключенного, следовательно, последний окончательно погиб, по мнению короля. Напрасно великий казначеи Польши Прже-бепдовский осмеливался напоминать ему, что после мира при Карловичах даже турки отказались выдать Ракоци.
Поведение Августа в данном случае соответствовало всей его жизни, поведение же Петра набрасывает тень на его славу. Выданного Швеции в ночь с 5 на 6 апреля 1707 года Паткуля некоторое время возили вслед за Карлом XII, затем предали военному суду и приговорили к смертной казни. Паткуль был колесован 10 октября в Казнмирове в Польше. Перевернутый пятнадцать раз на неокованном колесе крестьянином, исполнявшим обязанность палача, он все еще кричал: «Иисус! Иисус!» После четырех следующих поворотов стоны замолкли, но у Паткуля еще хватило силы, чтобы доползти до плахи, приготовленной для казни другого преступника, и прошептать: «Kopf ab!» (срубите голову). Полковник Валдов, распоряжавшийся казнью, исполнил эту последнюю просьбу, но для того потребовалось четыре взмаха топора.
Таким образом, дипломатия плохо содействовала успехам Петра, и торжество Арвсда Горна над Паткулем, завершенное изменой Августа, поставило царские войска в опасное положение. В начале 1706 года, запертое в Гродно, где Меншиков и Огильвн оспаривали друг у друга начальство, войско уже чуть не попало в плен к Карлу. Только неожиданный разлив Немана, помешавший шведскому королю перейти реку, помог русским совершить поспешное отступление, покинув артиллерию и обозы. Не разделявший на этот раз участи своих войск, Петр открыл в Кроншлоте пушечную пальбу в честь этой победы. Правда, в октябре более действенная победа подняла престиж его оружия и, по-видимому, увенчала первым успехом его союз с польским королем. В неведении того, что произошло пять дней тому назад под Адьтранштадтом, сопровождаемый вероломным союзником, скрывавшим свою измену, Меншиков разбил вместе с ним под стенами Капиша шведский отряд Мардефельда. Но сейчас же вслед за тем разнеслась весть об отступничестве. Петр остался один лицом к лицу со споим грозным противником, которому войска Мен-шикова совершенно не в силах были оказать сопротивления.В сношениях с польским королем царь положительно обнаружил сначала недостаток прозорливости, а впоследствии такта. Уже много лет как исчезло очарование, связывавшее этих двух людей, столь мало созданных для взаимного понимания. Петр увидел все нравственное убожество, скрывавшееся под блестящей внешностью польского короля, а Август сообразил, что, приняв ценой своего союза ежегодную субсидию, равнявшуюся в 1703 году 30 000 рублей, он совершил невыгодную сделку. Через два дня после подписания договора, обеспечивавшего ему такое вознаграждение (12 октября). Карл завладел Эльбингом и только за одну эту победу потребовал контрибуцию в размере 20 000 талеров! Наконец субсидия, всегда неаккуратно выплачивавшаяся, совсем прекратилась. У Петра не хватало денег. Поэтому с 1702 года со своим обычным легкомыслием и вероломством Август вступил иа путь самостоятельных переговоров. В январе его бывшая любовница, Аврора фон Кенигсмарк, мать великого Морнца, появилась в лагере Карла XII, на границе Курляндии и Само-гитии. Правда, ее путешествие не увенчалось успехом, гак как герой упорно отказывался от свидания, и ей пришлось утешиться, сложив следующий стих:
Отчего это, юный государь, при стольких заслугах
Вы истинного счастья не знаете…
После чего, тоже в стихах, она обратилась с утешением к самому Августу, уверяя его, что дружба государя, столь добродетельного, как король шведский, стоит дороже польской короны.
Петру сделалась известна эта попытка, сопровождавшаяся многими другими, и он счел себя вправе на подобные же шаги со своей стороны. В Польше, после предложения короны Яну Собескому, он ухватился за Ракоци, с которым его уполномоченные заключили даже формальный договор. Потом, через посредничество Голландии, от того уклонившейся, и затем Англии, он пытался заключить самостоятельный мир со шведом. В 1706 году Матвеев отправился из Гааги в Лондон с поручением подкупить Мальбору и Годольфина. Первый отказался от предложенных денег, может быть из недоверия к платежным способностям царя, и выказал предпочтение к вознаграждению землей; ему были предложены на выбор Киев, Владимир или Сибирь с ручательством в доходе в 50 000 талеров. Соглашение не состоялось благодаря условиям, выставленным при заключении мира Петром, требовавшим устья Невы и прилегающих областей. Тогда наступил черед Франции, а позднее Австрии. В Версале - Дезалльс, французский агент в Трансильвании, в Вене - барон Генрих Руиссен, бывший воспитатель царевича Алексея, приняли на себя посредничество, предлагая: первый целую армию в распоряжение всехристианнейшего короля, второй - отряд казаков против венгерских мятежников. Но всюду 1ребования царя казались чрезмерными, и, кроме того, соприкосновение казаков с сербами, соседями Венгрии, не особенно восхитило императора. Две последующих попытки - в Берлине, где посол Петр Измайлов искушал добродетель графа Вартемберга обещанием 100 000 талеров, и в Копенгагене, где ему было поручено предложить датчанам Нарву и Дсрпт, к сожалению, потерпели такую же неудачу.
Но, поступая таким образом и компрометируя себя по примеру союзника целым рядом переговоров, клонившихся к нарушению союза, Петр в то же время настаивал на сохранении союза и учитывал проистекающие от того выгоды для России. Альтранштадт его поразил и застал врасплох.
Он искупил ошибку, быстро приняв решение и иодчи- нившись выходу, обеспечивавшему ему безусловную победу в. будущем. Он очистил Польшу, отступил, еще ускорив приготовления, быстро подвигавшиеся благодаря долговременному пребыванию Карла в Саксонии, решился принять битву только у себя, в своих владениях, и в надлежащий час. Он вооружился новым запасом терпения, стал выжидать, изнуряя противника, продолжая отступать и оставляя за собой пустыню; он заставил Карла углубиться в необъятные равнины, систематически разоряемые, подвергнуться ужасному испытанию, всегда обращавшему в бегство исконных врагов Московии, турок, татар и поляков, - зимовке в сердце Русского государства. Предстояла решительная игра, когда царь, по его выражению, мог располагать десятью русскими против каждого шведа, имея союзниками время, пространство, холод и голод.
Карл, самый скрытный из всех, полководцев, никому не поведал тайны своих соображений, заставивших его в январе 1708 года сыграть в руку своему противнику новым походом на Гродно. В течение предшествовавшего года в своем саксонском лагере он казался властителем Европы. Побежденная при Гохштедте и при Рамильи, Франция обращала к нему умоляющие взоры, и глава победоносной коалиции Мальбору являлся ходатаем в его штаб-квартиру. Трудно допустить, чтобы великий полководец думал воспользоваться возмущением башкир, отвлекавшим внимание Петра в эту минуту. В феврале 1708 года они уже находились в тридцати верстах от Казани! Но Казань далеко, а Петр располагал с той стороны значительными силами. Ему удалось поссорить этих мятежников с их соседями, калмыками. Также счастливо справился он на Дону, где почти одновременно появился иовый Разин. В 1707 году князь Юрий Долгорукий, посланный туда, чтобы приостановить тревожное переселение местного населения, стремившегося в Запорожье - обетованную землю, притаившуюся среди Днепровских порогов, наткнулся на казаков, находившихся под начальством Булавина, и погиб со своим отрядом. Но победители, вслед за тем разъединившиеся, дали себя разбить по частям. Булавин застрелился.