Страница:
Евфросинья прибыла в Петербург 15 апреля-1718 года и вызвала всеобщее любопытство, сейчас же перешедшее в изумление. Все удивлялись, что в ней нашел царевич. Ее заключили в крепость, несколько раз подвергали допросу, и вдруг- разнеслось известие, что царевич арестован. До сих пор он находился на свободе, жил в доме по соседству с дворцом, получая содержание в сорок тысяч рублей.
Обнаружили ли какие-нибудь новые факты показания этой девушки? Нет, насколько известно. Будут в Эрснбсргс, царевич писал своим друзьям в Россию: в Сенат, епископам, чтобы напомнить о себе, также императору с просьбой о покровительстве. Он говорил о возмущении в русской армии, расположенной в Меклснбургс, о смутах в окрестностях Москвы и радовался подтверждению этих известий газетными сообщениями. В Неаполе царевич продолжал свою переписку и «непристойные речи говаривал: «Я старых всех переведу и изберу себе новых по своей воле; когда буду государем, буду жить зиму в Москве, а лето в Ярославле, Петербург оставлю простым городом. Корабли держать не буду, войско стану держать только для обороны». Услыхав о болезни маленького Петра Петровича, Алексей сказал своей возлюбленной: «Вот видишь, что Бог делает; батюшка делает свое, а Бог свое». Наконец, видя себя покинутым императором, он намеревался отдаться под покровительство папы. Все это повторения. И Петр сам сначала был настолько в том уверен, что арест цесаревича состоялся только спустя два месяца. В течение этого времени цесаревича, конечно, допрашивали о подробностях, сообщенных его любовницей, может быть, даже прибегали к средствам понуждения, столь привычным его отцу. В мае Алексей сопровождал царя в Петергоф, и, без сомнения» то была не увеселительная прогулка. Впоследствии крестьянин графа Мусина-Пушкина был осужден на каторгу за то, что рассказывал, как царевича, сопровождавшего государя в загородной поездке, отвели в отдаленный сарай и оттуда раздавались крики и стоны. Но до 14 нюня Алексей оставался на свободе.
Накануне этого дня Петр снова созвал собрание представителей духовенства и гражданских чинов и вручил им записку, в которой, взывая к их правосудию, просил их решить между ним и сыном, который, утаив долю правды, нарушил договор милосердия, ему оказанного. Очевидно, государь наконец нашел в показаниях Евфросиньи предлог к возобновлению процесса, конченного в Москве. Но для чего искал он этого предлога? Может быть, он убедился в опасности, созданной новым положением бывшего наследника. Это положение вначале он считал неприемлемым, Но, может быть, просто он поддался ужасному влечению притягательности смертоносного судопроизводства, снова им приведенного в движение. Нам кажется, что скорее он захвачен был сцеплением зубчатых колес. Его инстинкты инквизитора, деспота, неумолимого судьи раздражены были до крайних пределов. Он пылал неукротимым гневом.
В собрании, к которому Петр обратился за решительным словом, духовенство весьма затруднялось высказаться определенно. Через пять дней оно дало уклончивый ответ, делая ссылки то на Ветхий, то на Новый завет: в первом имеются примеры, позволяющие отцу наказывать сына; во втором имеются другие, более милосердные, относительно блудного сына и грешницы. Сенат требовал дополнения следствия - это, без сомнения, желание Петра и неминуемая гибель Алексея. Ужасный механизм страдании и смерти уже не выпустил своей добычи.
После нового появления перед высоким собранием, имевшего следствием лишь подтверждение прежних признаний, опять однообразной и незначительной истории о связях, поддерживаемых, со сторонниками старого уклада, о надеждах, питаемых сообща, 19 июня царевич впервые был подвергнут пытке. Двадцать пять ударов кнутом - и новое признание: Алексей желал смерти отца. Он в том открылся своему духовнику и получил следующий ответ: «Бог тебя простит, мы и все желаем ему смерти для того, что в народе тягости много». Допрошенный, в СБОЮ очередь, Игнатьев подтвердил показание. Но, в общем, оно изобличало лишь преступную мысль. Этого было мало. Три дня спустя царевичу предложили три вопросных пункта: 1) «Что за причина, что не слушал меня и нимало ни в чем не хотел делать того, что мне надобно? 2) Отчего так бесстрашен был и не опасался за непослушание наказания? 3) Для чего иною дорогою, а не послушанием хотел достигнуть наследства?» Алексей уже не чувствовал под собой почвы в бездне, куда видел, что вовлечен. У него осталась одна забота: выгородить Евфросинью. Говорят, у него была с ней очная.ставка, когда он услышал из ее лживых уст слова его обвинения. Но он ее любил и продолжал любить до самой смерти. Он обвинял всех, обвинял самого себя, упорно стремясь ее оправдать. «Она ничего не знала, ничего не делала, только давала ему добрые советы, которых он имел несчастье не слушаться». Составленные под влиянием этой заботы его ответы на вопросные пункты изобличают всю жалкую агонию его души: «С младенчества моего жил я с мамою и девками, где ничему иному не обучился, кроме избных забав, и больше научился ханжить, чему я и от натуры склонен. Отец, имея о мне попечение, чтоб я обучился тем делам, которые пристойны царскому сыну, также велел мне учиться немецкому языку и другим наукам, что мне зело противно, и чинил то с великолепностыо, только чтоб время в том проходило, а охоты к нему не имел. Вяземский и Нарыш- -кшг, видя мою склонность ни к чему иному, только чтоб ханжить и конверсацию иметь с попами и чернецами и к ним часто ездить и подливать, и в том мне не только претили, но и сами гоже со мной охотно делали. Один Мсншиков вел меня к добру. А понеже от младенчества моего при мне были, я обык их слушать и бояться и всегда им угодное делал, а они меня больше отводили от отца моего и утешали вышеупомянутыми забавами, и помалу не токмо дела воинские и прочие от отца моего, но и самая его особа зело мне омерзела и для того всегда желал быть от него в отлучении. А для чего я иной дорогою, а не послушанием хотел наследство, то может всяк легко рассудить, что я уж тогда от прямой дороги вовсе отбился»…
Толстой, исполнявший обязанности следователя, не удовлетворился таким отречением. Ему нужно было что-нибудь более определенное, факт, на котором мЬжно было бы основать обвинение. Продолжая допытываться, он наконец вырвал у несчастного новое признание, «что он принял бы помощь императора, чтобы захватить престол вооруженной силой». Но была ли ему предложена такая помощь? Нет. II допрос возвратился к своей точке отправления. Опять преступные намерения, зловредные мысли и 4ш одного действия! Необходимы были новые усилия, чтобы подвинуться вперед. 24 июня новый допрос в застенке. Пятнадцать ударов. В результате - ничего. Обвиняемый возлагал надежды на Стефана Яворского, непокорного епископа, про которого ему говорили: «Рязанский к тебе добр и твоей стороны и весь он твой», но никогда Алексей не имел случая с ним беседовать. Кончено. Кнут и дыба не дадут больше ничего. Пришлось перейти к заключению драмы.
Каково оно будет? Сомнения в том быть не может. Нельзя допустить, чтобы все труды пропали даром. Нельзя допустить, чтобы царевич, преданный в руки палача, вышел оправданным из своего процесса и тюрьмы и вынес бы наружу на своей спине, истерзанной, окровавленной ремнями, жестокое свидетельство отцовского беззакония. Но дерзнет ли Петр?
Герой легенды X века Василий Буслаевич в борьбе с новгородцами заносит меч на родного отца. Чтобы удержать его руку, мать сзади хватает его за полы одежды, и герой ей говорит: «Ты хитра, старуха! Ты сумела совладать с моей силой. Подойди ко мне ты спереду, я бы тебя не пощадил, матушка; убил бы тебя, как мужика новгородского!» Петр принадлежал к той же породе; он последний представитель эпического цикла грозных рубак, и нет позади него никого, чтобы его остановить. Несмотря на легковесность улик, собранных против него, Алексей все-таки олицетворял в глазах Преобразователя враждебную партию, против которой он вел борьбу уже двадцать лет. Это не сын, это противник, мятежник, «новгородский мужик», с которым он очутился лицом к лицу. Между Москвой и Петербургом, вокруг главного обвиняемого, допрос уже разлил целые моря крови. Двадцать шесть женщин и много' мужчин стонали под плетьми, корчились в мучениях над раскаленными жаровнями! Несчастных слуг, сопровождавших Алексея за границу, не подозревавших, что они исполняют нечто иное, чем свой долг, пытали кнутом, дыбой, сослали в Сибирь, «потому что неудобно было, - говорит приговор, - оставлять их жить в Петербурге». Столица долгие месяцы задыхалась под гнетом свирепствовавшего террора. «Город этот, - писал ла Ви в январе 1718 года, - сделался зловещим благодаря такому количеству обвинений; все живут, словно охваченные общей заразой,- остались только обвинители и обвиняемые». Петр также поддался заразе. Пролитая кровь бросилась ему в голову.
Верховный суд, состоявший из сенаторов, министров, высших военных чинов, гвардейских штаб-офицеров, - участие духовенства, показавшегося ненадежным, было отклонено, - должен был произнести приговор. Сто двадцать семь судий. Каждому известно решение, от него ожидаемое, и никто не имеет смелости отказать в своем голосе воле повелителя, о которой все догадывались. Единственный гвардейский офицер уклонился от подписи: он не умеет писать. И процесс подошел к своему роковому концу. 24 июня вынесен был приговор: смерть,
Однако драма еще не кончилась. Она осложнилась последним эпизодом, самым мрачным, загадкой, наиболее темной из известных истории. Приговор не был приведен в исполнение. Алексей умер раньше, чем отец его решился предоставить правосудие его течению или помиловать сына. Как он умер?
Вот официальное сообщение. Петр в рескриптах к иностранным министрам своим писал: «Мы, яко отец, боримы были натуральным милосердием, с одной стороны, попечением же должным о целости и впредь будущей безопасности государства нашего - с другой, и не могли еще взять в сем многотрудном и важном деле свою резолюцию. Но Всемогущий Бог, восхотев через собственную волю и праведным Своим Судом по милости Своей нас от такого сумнения и дом наш и государство от опасности и стыда свободити, пресек вчерашнего дня его, сына нашего Алексея, живот, по приключившейся ему по объявлении оной сентенции и обличении его в толь великих против нас и всего государства преступлениях жестокой болезни, которая вначале была подобна апоплексии. Но хотя он потом паки в чистую память пришел и по должности христианской исповедался и причастился Св. Тайн и нас к себе просил, к которому мы, презрев все досады его, со всеми нашими зде сущими министрами и сенаторами пришли, и он чистое исповедание нам принес и у нас в том прощения просил, которое мы ему по христианской и родительской должности и дали, и тако от сего июня 26, около 6 ч. пополудни жизнь свою христиански окончил».
Тело царевича, кроме того, было выставлено в течение трех дней. «Каждый мог видеть его и убедиться, что он умер естественной смертью».
Следовательно, существовали сомнения в «естественной» смерти царевича. Не только сомнение, но категорическое утверждение другой развязки встречаем мы во всех остальных сообщениях современников о случившемся, Существуют только разногласия в способе насильственной смерти. Имперский резидент Плейер утверждает, что царевичу была отрублена голова в тюрьме, а Шерер даже указывает палача: тс был генерал Вейде. Девица Крамер, дочь нарвекого горожанина, будто бы, по словам, пришила голову к телу казненного, изгладив следы убийства, что не помешало ей впоследствии сделаться гофмейстсриной великой княжны Натальи, дочери казненного. Штехлину известно лишь, что ей было поручено одеть тело покойного царевича, и других объяснений для ее вмешательства у него не имеется. Но Генрих Брюс рассказывает историю о микстуре, за которой генерал Вейде явился к дрогнету Беру, побледневшему, прочитав рецепт. В сборнике анекдотов, напечатанном в Англии, также находится рассказ о яде, которым была пропитана бумага, врученная царевичу, с приговором суда. Письмо Алексея Румянцева, многочисленные рукописные копии которого ходили по рукам, казалось бы, достаточно убедительно. Автор рассказывает одному из своих друзей, Дмитрию Титову, что царевич погиб по приказу государя, задушенный подушками. Исполнителями царской БОЛИ были Бутурлин, Толстой, Ушаков и он сам. Но подлинность документа оспаривается (между прочим, Устряловым) и кажется сомнительной. Де Би и Вилльбуа передают, что царевич умер от «растворения» жил, но они повторяют лишь чужие разговоры. Наиболее подробные рассказы принадлежат Лефорту, позднее советнику саксонского посольства, состоявшему в то время на службе у царя, и графу Рабутину, заместившему впоследствии Плейера на резидентском посту. У них разногласия встречаются лишь относительно совершенно второстепенных пунктов. «В день смерти царевича, - повествует Лефорт, - царь в четыре часа утра в сопровождении Толстого отправился в крепость, где в сводчатом подземелье находилась кобыла и остальные приспособления для наказания кнутом. Туда привели несчастного и, подняв его, дали ему несколько ударов, причем, за что не могу ручаться, хотя меня в том уверяли, отец нанес первые удары. В десять часов утра повторилась та же история, и к четырем часам царевич был настолько истерзан, что умер под кнутом». Рабутин говорит более утвердительно и указывает также на причастность к делу Екатерины. Петр ударил и, «не умея хорошо управлять (кнутом), нанес так удар, что несчастный сейчас же упал без сознания, и министры сочли его мертвым. Но Алексей лежал только в обмороке, и, видя, что он приходит в себя, Петр сказал с досадой, удаляясь: «Еще черт не взял его». Очевидно, он предполагал возобновить свою работу. Екатерина избавила его от этого труда. Узнав, что царевичу лучше, и посоветовавшись с Толстым, она послала к узнику придворного хирурга Хобби, открывшего ему вены. Петр, предупрежденный, пришел взглянуть на труп, покачал головой, словно догадываясь о случившемся, и ничего не сказал».
Эти свидетельства имеют заслугу ужасного согласования с документом бесспорной правдивости - с записной книгой с.-петербургской гарнизонной канцелярии, в которой велась изо дня в день запись всего происходившего в крепости, где разыгралась драма. Там мы читаем следующие подробности: «14 июня привезен в гарнизон под караул царевич Алексей Петрович и посажен в раскат Трубецкой, в палату, в которой был учинен застенок. 19-е - в этом помещении дважды происходили пытки, с полудня до часа и с шести часов вечера до девяти; на следующий день снова пытки от восьми часов до одиннадцати; 24-е - пытки происходили дважды, первый раз с десяти часов утра до полудня, второй с шести до десяти часов вечера, 26-е - снова пытки в присутствии царя, с восьми до одиннадцати, и в тот же день в шесть часов вечера царевич скончался».
Таким образом, в этом отношении установлена полная достоверность: даже после осуждения Алексей подвергался пыткам, в чем, впрочем, его палачи только следовали обычным приемам уголовного судопроизводства того времени. Но, допустив это, трудно понять, с одной стороны, для чего понадобилось Петру или Екатерине прибегать к другим способам, чтобы ускорить конец своей жертвы: достаточно было бы кнута; а с другой - предположение о смерти, вызванной.неумеренным применением пытки, получает большую долю правдоподобия. Аналогичные случаи насчитывались тысячами в судебных летописях той эпохи, а Алексей, как известно, не отличался особенно крепким телосложением. Уже в 1714 году, по свидетельству де Би, с ним был удар, поразивший правую сторону тела. Наконец, резкий характер развязки, при вероятном вмешательстве какого-то насилия - топора, яда или чрезмерных пыток, ~ по-видимому, вполне подтверждается весьма знаменательным случаем. Перехваченное, подобно донесению Плейера, донесение де Би навлекло на его автора жестокую немилость; произведено было дерзкое вторжение в его жилище в нарушение общепринятых дипломатических обычаев. Свидетельства, им собранные, послужили предметом особого следствия, главным образом направленного на следующий факт: плотник по имени Болссс, зять голландской повивальной бабки Марии фон Хуссе, работал в крепости, когда туда заключен был царевич. Кушанья, подававшиеся Алексею, приготовлялись у него в доме. На следующий день после смерти Алексея жена этого плотника рассказывала матери, повторившей этот рассказ жене резидента, что накануне в полдень обед был подан царевичу по обыкновению. Она видсла, что блюда возвращались початыми, и этому обстоятельству не придала никакого значения, но следствие обратило на него особое, настойчивое внимание. Допрошенные, вероятно с пристрастием, бедные женщины могли лишь подтвердить, за исключением некоторых противоречий, свои слова, и так как впоследствии они были выпущены на свободу, то правдивость их не подлежит сомнению. Если же за несколько часов до смерти Алексей был в состоянии еще принимать пищу, следовательно, смерть его была насильственная.
Мы не будем касаться многочисленных легенд, вызванных ужасной драмой. Среди крестьян долго сохранялась уверенность, что царевич жив, спасшись чудесным образом от своих палачей. В 1723 году в Пскове даже появился самозваный Алексей, а также другой в 1736 году в Ярославле. И, в сущности, нам кажется довольно безразличной, с исторической точки зрения, действительная причина, повлекшая исчезновение несчастного царевича. Нравственно Петр, во всяком случае, остается за нее ответственным. В этом процессе, где были судимы одни намерения, планы царя не подлежат сомнению: он хотел во что бы то ни стало избавиться от сына, и эта зловещая черта наложила на него свой отпечаток навеки. Его поведение после события также останавливает всякую попытку извинения. В журнале с.-петербургского гарнизона и в частных записках Меншикова мы находим подробности времяпрепровождения первых дней после трагической развязки, заставляющие содрогнуться:
«27 июня {следующий день после смерти царевича): после обедни у церкви Св. Троицы и благодарного молебна о Полтавской баталии пополудни во 2 часу была пущена для сигнала ракета, по которой палили с крепости первый раз из 33 пушек, потом после из 43 пушек, дали залп из ружей, а после с крепости третий раз из 53 пушек. Молебен служили за церковью на площади, где изволил быть и его величество и прочие гг. министры и сенаторы. И того числа кушали на почтовом дворе все. Того же числа в девять часов пополудни тело царевича из Трубецкого раскату вынесено в губернаторский дом, что в гарнизоне.
25 июня. Тело царевича пополуночи в 10 часов вынесли к Троице, где и поставлено.
29 июня. В тезоименитство Его Величества (после обычного богослужения и пальбы) спущен в адмиралтействе ново-построенный корабль «Лесной», который построен Его Величеством собственным тщанием, где изволил быть и Его Величество и прочие господа сенаторы и министры, и веселились довольно».
В депешах от 4 и 8 июля Петр также сообщает об обеде, данном по этому случаю в Летнем дворце, о ночном празднестве и фейерверке. Спрошенный членами дипломатического корпуса относительно ношения траура, канцлер дал отрицательный ответ, потому что царевич умер, как преступник, И имперский резидент утверждает, что если Екатерина выказывала некоторую печаль среди этих кощунственных развлечений, то Петр казался веселым, как всегда. Даже от этого высшего оскорбления не была избавлена печальная участь сына Евдокии, являющаяся, как легко себе представить, для живописи и поэзии неисчерпаемым источником вдохновения. К весьма любопытному очерку Костомарова приложено воспроизведение картины русского художника, француза по происхождению (Ге): «Петр, предъявляющий сыну показания Евфроснньи».
Что сталось с ней? Что бы ни говорили, она получила це
ну своего предательства, хотя из имущества царевича, при
описи которого присутствовала, она наследовала немного. По
сообщению Плейера, царь и царица относились к ней с боль
шой благосклонностью, а по свидетельству других современ
ников, она вышла замуж за офицера с.-петербургского гарни
зона, с которым прожила еще тридцать лет в спокойствии и
довольстве.
Петр сохранил свое хорошее расположение духа. Месяц спустя после катастрофы» 1 августа 1718 года, в письме к Екатерине из Ревеля веселым тоном, с видимым удовольствием переживая воспоминание, он утверждает, что собрал улики, еще более важные, чем все остальные, до сих пор полученные, изобличающие того, кого уже нет на свете. Алексей будто бы пытался вступить в соглашение с Карлом XII. В конце года по приказанию государя была выбита медаль с изображением царской короны, парящей в воздухе и освещенной лучами солнца, пробивающимися сквозь тучи. Внизу надпись «Горизонт очистился».
Да, Петр очистил себе горизонт громовым ударом; обезглавил гидру оппозиции; подавил умы езоих подданных ужасом, еще сильнее поразившим их, чем дело стрельцов, и бодро продолжал свой путь. Но все же, хотя мрачный процесс не оторвал его от обычных занятий и развлечений, заметна небольшая приостановка: с 21 апреля по 21 июня появился всего' двадцать один указ, и ни одного с 9 по 25 мая, тогда как обыкновенно они появлялись почти ежедневно. После смерти сына количество их удвоилось. Царь мог законодательствовать: его ожидало еш,е большее повиновение, чем раньше.
Но Петр возбудил общественное мнение, по крайней мере, за пределами своего государства; и, несмотря на все усилия официального восхваления: манифесты, сообщения подлинные и достоверные и заметки в газетах, щедро оплачиваемые, ему не удалось дать иного направления. Сорок лет спустя совесть наименее застенчивого из европейских публицистов еще подверглась сильному искушению. Вольтер писал конфиденциально д'Аламберу: «Царь Петр меня смущает; не знаю, как отнестись к его сыну; не нахожу, чтобы царевич заслуживал смерти за то, что, в свою очередь, отправился путешествовать, когда отец его также разъезжал, и за то, что любил простую девицу, когда у отца его была гонорея». Менее откровенный с графом Шуваловым, он ручался за то, что опровергнет Ламберти при помощи известных благоприятных документов, выставленных вместо других, дающих менее выгодное освещение, однако заявлял, что не может выступить против Алексея из опасения прослыть историком. «нш:-:опри~ страстным». Увлеченный своей полемической жилкой, он пишет следующую горячую защитительную речь:
«После четырех месяцев судебного следствия заставляют несчастного царевича написать, что, если бы нашлись могущественные мятежники, которые бы восстали и его призвали, то он стал бы во главе их. Если подобному заявлению придавалась какая-нибудь цена, как могло оно считаться существенным доказательством в процессе? Как судить мысль, гипотезу, предположение случая, не имевшего места? Где эти мятежники? Кто поднял восстание? Кто предлагал царевичу стать во главе бунтовщиков? С кем он о том говорил? С кем была ему предложена очная ставка по столь важному вопросу?.. Не бу- дем себя обманывать! Я готовлюсь предстать перед Европой с отчетом об этой истории. Будьте вполне уверены, что нет в Европе ни одного человека, верящего, что царевич умер естественной смертью. Все пожимают плечами, слыша уверения о том, что двадцатитрехлетний наследник престола умер от удара при чтении приговора, на отмену которого он мог рассчитывать. Поэтому из Петербурга поостереглись сообщить мне какие-либо сведения об этом роковом происшествии».
Несчастный Алексей через долгое время после своей смерти нашел себе самого красноречивого защитника, а Петр - грозного обвинителя. Чтение «Истории России» доказывает неудачно, что граф Шувалов нашел впоследствии, без сомнения, в ином месте, чем в с.-петербургских архивах, доказательства, способные поколебать уверенность защитника и заставить его переменить мнение. Но защитительная речь и обвинение остались; они будут служить вечно, относительно этого процесса, выражением общественного мнения, а на Петре навеки лег его гнет.
Мы должны сознаться, что царь в состоянии был его выдержать.
Он убил своего сына. Нет этому оправдания. Мы отвергли и отвергаем необходимость политическую, вызванную предосторожностью. Факты говорят сами за себя; но кому же, не пожелав иметь такого сына наследником, Петр оставил свое наследие? Неизвестно. Екатерина овладела им благодаря придворной интриге. В продолжение полстолетия Россия предоставлена на волю случая и авантюристов. Вот ради какого результата Петр заставил работать своих палачей. Но он был велик и создал величие России. В том его единственное оправдание.
Глава 9. Завещание Петра Великого. Заключение
Петр легко отнесся к посмертному отмщению истории. Алексеи нашел более быстрого мстителя в лице судьбы. Мы не думаем, чтобы, обрекая на смерть старшего сына, государь подражал жертвоприношению Авраама, приносившему в жертву свою плоть ради будущности своей страны и преуспеяния своего дела. В своем понимании вещей, могучем, но близоруком, и в особенности в самоудовлетворенности, в какой он жил, не заботясь о.том, что будет дальше, и даже не пытаясь представить себе такое будущее без себя, после себя, он в этом отношении проявлял слишком большую беспечность, причины которой мы уже выяснили. Но, выбрав себе наследника по душе, он, конечно, должен был радоваться мысли, что, воспользовавшись досугом, предоставленным ему теперь войной, может воспитать по своему желанию -тело и душу этого сына любви. Он нежно любил своего младшего сына. 16 апреля 1719 года,"меньше чем год спустя после смерти Алексея, злой рок постучался у его двери; маленький Петр Петрович, сын Екатерины, в несколько дней был унесен болезнью, и наследником впредь становился другой Петр, сын Шарлотты и убитого!
Обнаружили ли какие-нибудь новые факты показания этой девушки? Нет, насколько известно. Будут в Эрснбсргс, царевич писал своим друзьям в Россию: в Сенат, епископам, чтобы напомнить о себе, также императору с просьбой о покровительстве. Он говорил о возмущении в русской армии, расположенной в Меклснбургс, о смутах в окрестностях Москвы и радовался подтверждению этих известий газетными сообщениями. В Неаполе царевич продолжал свою переписку и «непристойные речи говаривал: «Я старых всех переведу и изберу себе новых по своей воле; когда буду государем, буду жить зиму в Москве, а лето в Ярославле, Петербург оставлю простым городом. Корабли держать не буду, войско стану держать только для обороны». Услыхав о болезни маленького Петра Петровича, Алексей сказал своей возлюбленной: «Вот видишь, что Бог делает; батюшка делает свое, а Бог свое». Наконец, видя себя покинутым императором, он намеревался отдаться под покровительство папы. Все это повторения. И Петр сам сначала был настолько в том уверен, что арест цесаревича состоялся только спустя два месяца. В течение этого времени цесаревича, конечно, допрашивали о подробностях, сообщенных его любовницей, может быть, даже прибегали к средствам понуждения, столь привычным его отцу. В мае Алексей сопровождал царя в Петергоф, и, без сомнения» то была не увеселительная прогулка. Впоследствии крестьянин графа Мусина-Пушкина был осужден на каторгу за то, что рассказывал, как царевича, сопровождавшего государя в загородной поездке, отвели в отдаленный сарай и оттуда раздавались крики и стоны. Но до 14 нюня Алексей оставался на свободе.
Накануне этого дня Петр снова созвал собрание представителей духовенства и гражданских чинов и вручил им записку, в которой, взывая к их правосудию, просил их решить между ним и сыном, который, утаив долю правды, нарушил договор милосердия, ему оказанного. Очевидно, государь наконец нашел в показаниях Евфросиньи предлог к возобновлению процесса, конченного в Москве. Но для чего искал он этого предлога? Может быть, он убедился в опасности, созданной новым положением бывшего наследника. Это положение вначале он считал неприемлемым, Но, может быть, просто он поддался ужасному влечению притягательности смертоносного судопроизводства, снова им приведенного в движение. Нам кажется, что скорее он захвачен был сцеплением зубчатых колес. Его инстинкты инквизитора, деспота, неумолимого судьи раздражены были до крайних пределов. Он пылал неукротимым гневом.
В собрании, к которому Петр обратился за решительным словом, духовенство весьма затруднялось высказаться определенно. Через пять дней оно дало уклончивый ответ, делая ссылки то на Ветхий, то на Новый завет: в первом имеются примеры, позволяющие отцу наказывать сына; во втором имеются другие, более милосердные, относительно блудного сына и грешницы. Сенат требовал дополнения следствия - это, без сомнения, желание Петра и неминуемая гибель Алексея. Ужасный механизм страдании и смерти уже не выпустил своей добычи.
После нового появления перед высоким собранием, имевшего следствием лишь подтверждение прежних признаний, опять однообразной и незначительной истории о связях, поддерживаемых, со сторонниками старого уклада, о надеждах, питаемых сообща, 19 июня царевич впервые был подвергнут пытке. Двадцать пять ударов кнутом - и новое признание: Алексей желал смерти отца. Он в том открылся своему духовнику и получил следующий ответ: «Бог тебя простит, мы и все желаем ему смерти для того, что в народе тягости много». Допрошенный, в СБОЮ очередь, Игнатьев подтвердил показание. Но, в общем, оно изобличало лишь преступную мысль. Этого было мало. Три дня спустя царевичу предложили три вопросных пункта: 1) «Что за причина, что не слушал меня и нимало ни в чем не хотел делать того, что мне надобно? 2) Отчего так бесстрашен был и не опасался за непослушание наказания? 3) Для чего иною дорогою, а не послушанием хотел достигнуть наследства?» Алексей уже не чувствовал под собой почвы в бездне, куда видел, что вовлечен. У него осталась одна забота: выгородить Евфросинью. Говорят, у него была с ней очная.ставка, когда он услышал из ее лживых уст слова его обвинения. Но он ее любил и продолжал любить до самой смерти. Он обвинял всех, обвинял самого себя, упорно стремясь ее оправдать. «Она ничего не знала, ничего не делала, только давала ему добрые советы, которых он имел несчастье не слушаться». Составленные под влиянием этой заботы его ответы на вопросные пункты изобличают всю жалкую агонию его души: «С младенчества моего жил я с мамою и девками, где ничему иному не обучился, кроме избных забав, и больше научился ханжить, чему я и от натуры склонен. Отец, имея о мне попечение, чтоб я обучился тем делам, которые пристойны царскому сыну, также велел мне учиться немецкому языку и другим наукам, что мне зело противно, и чинил то с великолепностыо, только чтоб время в том проходило, а охоты к нему не имел. Вяземский и Нарыш- -кшг, видя мою склонность ни к чему иному, только чтоб ханжить и конверсацию иметь с попами и чернецами и к ним часто ездить и подливать, и в том мне не только претили, но и сами гоже со мной охотно делали. Один Мсншиков вел меня к добру. А понеже от младенчества моего при мне были, я обык их слушать и бояться и всегда им угодное делал, а они меня больше отводили от отца моего и утешали вышеупомянутыми забавами, и помалу не токмо дела воинские и прочие от отца моего, но и самая его особа зело мне омерзела и для того всегда желал быть от него в отлучении. А для чего я иной дорогою, а не послушанием хотел наследство, то может всяк легко рассудить, что я уж тогда от прямой дороги вовсе отбился»…
Толстой, исполнявший обязанности следователя, не удовлетворился таким отречением. Ему нужно было что-нибудь более определенное, факт, на котором мЬжно было бы основать обвинение. Продолжая допытываться, он наконец вырвал у несчастного новое признание, «что он принял бы помощь императора, чтобы захватить престол вооруженной силой». Но была ли ему предложена такая помощь? Нет. II допрос возвратился к своей точке отправления. Опять преступные намерения, зловредные мысли и 4ш одного действия! Необходимы были новые усилия, чтобы подвинуться вперед. 24 июня новый допрос в застенке. Пятнадцать ударов. В результате - ничего. Обвиняемый возлагал надежды на Стефана Яворского, непокорного епископа, про которого ему говорили: «Рязанский к тебе добр и твоей стороны и весь он твой», но никогда Алексей не имел случая с ним беседовать. Кончено. Кнут и дыба не дадут больше ничего. Пришлось перейти к заключению драмы.
Каково оно будет? Сомнения в том быть не может. Нельзя допустить, чтобы все труды пропали даром. Нельзя допустить, чтобы царевич, преданный в руки палача, вышел оправданным из своего процесса и тюрьмы и вынес бы наружу на своей спине, истерзанной, окровавленной ремнями, жестокое свидетельство отцовского беззакония. Но дерзнет ли Петр?
Герой легенды X века Василий Буслаевич в борьбе с новгородцами заносит меч на родного отца. Чтобы удержать его руку, мать сзади хватает его за полы одежды, и герой ей говорит: «Ты хитра, старуха! Ты сумела совладать с моей силой. Подойди ко мне ты спереду, я бы тебя не пощадил, матушка; убил бы тебя, как мужика новгородского!» Петр принадлежал к той же породе; он последний представитель эпического цикла грозных рубак, и нет позади него никого, чтобы его остановить. Несмотря на легковесность улик, собранных против него, Алексей все-таки олицетворял в глазах Преобразователя враждебную партию, против которой он вел борьбу уже двадцать лет. Это не сын, это противник, мятежник, «новгородский мужик», с которым он очутился лицом к лицу. Между Москвой и Петербургом, вокруг главного обвиняемого, допрос уже разлил целые моря крови. Двадцать шесть женщин и много' мужчин стонали под плетьми, корчились в мучениях над раскаленными жаровнями! Несчастных слуг, сопровождавших Алексея за границу, не подозревавших, что они исполняют нечто иное, чем свой долг, пытали кнутом, дыбой, сослали в Сибирь, «потому что неудобно было, - говорит приговор, - оставлять их жить в Петербурге». Столица долгие месяцы задыхалась под гнетом свирепствовавшего террора. «Город этот, - писал ла Ви в январе 1718 года, - сделался зловещим благодаря такому количеству обвинений; все живут, словно охваченные общей заразой,- остались только обвинители и обвиняемые». Петр также поддался заразе. Пролитая кровь бросилась ему в голову.
Верховный суд, состоявший из сенаторов, министров, высших военных чинов, гвардейских штаб-офицеров, - участие духовенства, показавшегося ненадежным, было отклонено, - должен был произнести приговор. Сто двадцать семь судий. Каждому известно решение, от него ожидаемое, и никто не имеет смелости отказать в своем голосе воле повелителя, о которой все догадывались. Единственный гвардейский офицер уклонился от подписи: он не умеет писать. И процесс подошел к своему роковому концу. 24 июня вынесен был приговор: смерть,
Однако драма еще не кончилась. Она осложнилась последним эпизодом, самым мрачным, загадкой, наиболее темной из известных истории. Приговор не был приведен в исполнение. Алексей умер раньше, чем отец его решился предоставить правосудие его течению или помиловать сына. Как он умер?
Вот официальное сообщение. Петр в рескриптах к иностранным министрам своим писал: «Мы, яко отец, боримы были натуральным милосердием, с одной стороны, попечением же должным о целости и впредь будущей безопасности государства нашего - с другой, и не могли еще взять в сем многотрудном и важном деле свою резолюцию. Но Всемогущий Бог, восхотев через собственную волю и праведным Своим Судом по милости Своей нас от такого сумнения и дом наш и государство от опасности и стыда свободити, пресек вчерашнего дня его, сына нашего Алексея, живот, по приключившейся ему по объявлении оной сентенции и обличении его в толь великих против нас и всего государства преступлениях жестокой болезни, которая вначале была подобна апоплексии. Но хотя он потом паки в чистую память пришел и по должности христианской исповедался и причастился Св. Тайн и нас к себе просил, к которому мы, презрев все досады его, со всеми нашими зде сущими министрами и сенаторами пришли, и он чистое исповедание нам принес и у нас в том прощения просил, которое мы ему по христианской и родительской должности и дали, и тако от сего июня 26, около 6 ч. пополудни жизнь свою христиански окончил».
Тело царевича, кроме того, было выставлено в течение трех дней. «Каждый мог видеть его и убедиться, что он умер естественной смертью».
Следовательно, существовали сомнения в «естественной» смерти царевича. Не только сомнение, но категорическое утверждение другой развязки встречаем мы во всех остальных сообщениях современников о случившемся, Существуют только разногласия в способе насильственной смерти. Имперский резидент Плейер утверждает, что царевичу была отрублена голова в тюрьме, а Шерер даже указывает палача: тс был генерал Вейде. Девица Крамер, дочь нарвекого горожанина, будто бы, по словам, пришила голову к телу казненного, изгладив следы убийства, что не помешало ей впоследствии сделаться гофмейстсриной великой княжны Натальи, дочери казненного. Штехлину известно лишь, что ей было поручено одеть тело покойного царевича, и других объяснений для ее вмешательства у него не имеется. Но Генрих Брюс рассказывает историю о микстуре, за которой генерал Вейде явился к дрогнету Беру, побледневшему, прочитав рецепт. В сборнике анекдотов, напечатанном в Англии, также находится рассказ о яде, которым была пропитана бумага, врученная царевичу, с приговором суда. Письмо Алексея Румянцева, многочисленные рукописные копии которого ходили по рукам, казалось бы, достаточно убедительно. Автор рассказывает одному из своих друзей, Дмитрию Титову, что царевич погиб по приказу государя, задушенный подушками. Исполнителями царской БОЛИ были Бутурлин, Толстой, Ушаков и он сам. Но подлинность документа оспаривается (между прочим, Устряловым) и кажется сомнительной. Де Би и Вилльбуа передают, что царевич умер от «растворения» жил, но они повторяют лишь чужие разговоры. Наиболее подробные рассказы принадлежат Лефорту, позднее советнику саксонского посольства, состоявшему в то время на службе у царя, и графу Рабутину, заместившему впоследствии Плейера на резидентском посту. У них разногласия встречаются лишь относительно совершенно второстепенных пунктов. «В день смерти царевича, - повествует Лефорт, - царь в четыре часа утра в сопровождении Толстого отправился в крепость, где в сводчатом подземелье находилась кобыла и остальные приспособления для наказания кнутом. Туда привели несчастного и, подняв его, дали ему несколько ударов, причем, за что не могу ручаться, хотя меня в том уверяли, отец нанес первые удары. В десять часов утра повторилась та же история, и к четырем часам царевич был настолько истерзан, что умер под кнутом». Рабутин говорит более утвердительно и указывает также на причастность к делу Екатерины. Петр ударил и, «не умея хорошо управлять (кнутом), нанес так удар, что несчастный сейчас же упал без сознания, и министры сочли его мертвым. Но Алексей лежал только в обмороке, и, видя, что он приходит в себя, Петр сказал с досадой, удаляясь: «Еще черт не взял его». Очевидно, он предполагал возобновить свою работу. Екатерина избавила его от этого труда. Узнав, что царевичу лучше, и посоветовавшись с Толстым, она послала к узнику придворного хирурга Хобби, открывшего ему вены. Петр, предупрежденный, пришел взглянуть на труп, покачал головой, словно догадываясь о случившемся, и ничего не сказал».
Эти свидетельства имеют заслугу ужасного согласования с документом бесспорной правдивости - с записной книгой с.-петербургской гарнизонной канцелярии, в которой велась изо дня в день запись всего происходившего в крепости, где разыгралась драма. Там мы читаем следующие подробности: «14 июня привезен в гарнизон под караул царевич Алексей Петрович и посажен в раскат Трубецкой, в палату, в которой был учинен застенок. 19-е - в этом помещении дважды происходили пытки, с полудня до часа и с шести часов вечера до девяти; на следующий день снова пытки от восьми часов до одиннадцати; 24-е - пытки происходили дважды, первый раз с десяти часов утра до полудня, второй с шести до десяти часов вечера, 26-е - снова пытки в присутствии царя, с восьми до одиннадцати, и в тот же день в шесть часов вечера царевич скончался».
Таким образом, в этом отношении установлена полная достоверность: даже после осуждения Алексей подвергался пыткам, в чем, впрочем, его палачи только следовали обычным приемам уголовного судопроизводства того времени. Но, допустив это, трудно понять, с одной стороны, для чего понадобилось Петру или Екатерине прибегать к другим способам, чтобы ускорить конец своей жертвы: достаточно было бы кнута; а с другой - предположение о смерти, вызванной.неумеренным применением пытки, получает большую долю правдоподобия. Аналогичные случаи насчитывались тысячами в судебных летописях той эпохи, а Алексей, как известно, не отличался особенно крепким телосложением. Уже в 1714 году, по свидетельству де Би, с ним был удар, поразивший правую сторону тела. Наконец, резкий характер развязки, при вероятном вмешательстве какого-то насилия - топора, яда или чрезмерных пыток, ~ по-видимому, вполне подтверждается весьма знаменательным случаем. Перехваченное, подобно донесению Плейера, донесение де Би навлекло на его автора жестокую немилость; произведено было дерзкое вторжение в его жилище в нарушение общепринятых дипломатических обычаев. Свидетельства, им собранные, послужили предметом особого следствия, главным образом направленного на следующий факт: плотник по имени Болссс, зять голландской повивальной бабки Марии фон Хуссе, работал в крепости, когда туда заключен был царевич. Кушанья, подававшиеся Алексею, приготовлялись у него в доме. На следующий день после смерти Алексея жена этого плотника рассказывала матери, повторившей этот рассказ жене резидента, что накануне в полдень обед был подан царевичу по обыкновению. Она видсла, что блюда возвращались початыми, и этому обстоятельству не придала никакого значения, но следствие обратило на него особое, настойчивое внимание. Допрошенные, вероятно с пристрастием, бедные женщины могли лишь подтвердить, за исключением некоторых противоречий, свои слова, и так как впоследствии они были выпущены на свободу, то правдивость их не подлежит сомнению. Если же за несколько часов до смерти Алексей был в состоянии еще принимать пищу, следовательно, смерть его была насильственная.
Мы не будем касаться многочисленных легенд, вызванных ужасной драмой. Среди крестьян долго сохранялась уверенность, что царевич жив, спасшись чудесным образом от своих палачей. В 1723 году в Пскове даже появился самозваный Алексей, а также другой в 1736 году в Ярославле. И, в сущности, нам кажется довольно безразличной, с исторической точки зрения, действительная причина, повлекшая исчезновение несчастного царевича. Нравственно Петр, во всяком случае, остается за нее ответственным. В этом процессе, где были судимы одни намерения, планы царя не подлежат сомнению: он хотел во что бы то ни стало избавиться от сына, и эта зловещая черта наложила на него свой отпечаток навеки. Его поведение после события также останавливает всякую попытку извинения. В журнале с.-петербургского гарнизона и в частных записках Меншикова мы находим подробности времяпрепровождения первых дней после трагической развязки, заставляющие содрогнуться:
«27 июня {следующий день после смерти царевича): после обедни у церкви Св. Троицы и благодарного молебна о Полтавской баталии пополудни во 2 часу была пущена для сигнала ракета, по которой палили с крепости первый раз из 33 пушек, потом после из 43 пушек, дали залп из ружей, а после с крепости третий раз из 53 пушек. Молебен служили за церковью на площади, где изволил быть и его величество и прочие гг. министры и сенаторы. И того числа кушали на почтовом дворе все. Того же числа в девять часов пополудни тело царевича из Трубецкого раскату вынесено в губернаторский дом, что в гарнизоне.
25 июня. Тело царевича пополуночи в 10 часов вынесли к Троице, где и поставлено.
29 июня. В тезоименитство Его Величества (после обычного богослужения и пальбы) спущен в адмиралтействе ново-построенный корабль «Лесной», который построен Его Величеством собственным тщанием, где изволил быть и Его Величество и прочие господа сенаторы и министры, и веселились довольно».
В депешах от 4 и 8 июля Петр также сообщает об обеде, данном по этому случаю в Летнем дворце, о ночном празднестве и фейерверке. Спрошенный членами дипломатического корпуса относительно ношения траура, канцлер дал отрицательный ответ, потому что царевич умер, как преступник, И имперский резидент утверждает, что если Екатерина выказывала некоторую печаль среди этих кощунственных развлечений, то Петр казался веселым, как всегда. Даже от этого высшего оскорбления не была избавлена печальная участь сына Евдокии, являющаяся, как легко себе представить, для живописи и поэзии неисчерпаемым источником вдохновения. К весьма любопытному очерку Костомарова приложено воспроизведение картины русского художника, француза по происхождению (Ге): «Петр, предъявляющий сыну показания Евфроснньи».
Что сталось с ней? Что бы ни говорили, она получила це
ну своего предательства, хотя из имущества царевича, при
описи которого присутствовала, она наследовала немного. По
сообщению Плейера, царь и царица относились к ней с боль
шой благосклонностью, а по свидетельству других современ
ников, она вышла замуж за офицера с.-петербургского гарни
зона, с которым прожила еще тридцать лет в спокойствии и
довольстве.
Петр сохранил свое хорошее расположение духа. Месяц спустя после катастрофы» 1 августа 1718 года, в письме к Екатерине из Ревеля веселым тоном, с видимым удовольствием переживая воспоминание, он утверждает, что собрал улики, еще более важные, чем все остальные, до сих пор полученные, изобличающие того, кого уже нет на свете. Алексей будто бы пытался вступить в соглашение с Карлом XII. В конце года по приказанию государя была выбита медаль с изображением царской короны, парящей в воздухе и освещенной лучами солнца, пробивающимися сквозь тучи. Внизу надпись «Горизонт очистился».
Да, Петр очистил себе горизонт громовым ударом; обезглавил гидру оппозиции; подавил умы езоих подданных ужасом, еще сильнее поразившим их, чем дело стрельцов, и бодро продолжал свой путь. Но все же, хотя мрачный процесс не оторвал его от обычных занятий и развлечений, заметна небольшая приостановка: с 21 апреля по 21 июня появился всего' двадцать один указ, и ни одного с 9 по 25 мая, тогда как обыкновенно они появлялись почти ежедневно. После смерти сына количество их удвоилось. Царь мог законодательствовать: его ожидало еш,е большее повиновение, чем раньше.
Но Петр возбудил общественное мнение, по крайней мере, за пределами своего государства; и, несмотря на все усилия официального восхваления: манифесты, сообщения подлинные и достоверные и заметки в газетах, щедро оплачиваемые, ему не удалось дать иного направления. Сорок лет спустя совесть наименее застенчивого из европейских публицистов еще подверглась сильному искушению. Вольтер писал конфиденциально д'Аламберу: «Царь Петр меня смущает; не знаю, как отнестись к его сыну; не нахожу, чтобы царевич заслуживал смерти за то, что, в свою очередь, отправился путешествовать, когда отец его также разъезжал, и за то, что любил простую девицу, когда у отца его была гонорея». Менее откровенный с графом Шуваловым, он ручался за то, что опровергнет Ламберти при помощи известных благоприятных документов, выставленных вместо других, дающих менее выгодное освещение, однако заявлял, что не может выступить против Алексея из опасения прослыть историком. «нш:-:опри~ страстным». Увлеченный своей полемической жилкой, он пишет следующую горячую защитительную речь:
«После четырех месяцев судебного следствия заставляют несчастного царевича написать, что, если бы нашлись могущественные мятежники, которые бы восстали и его призвали, то он стал бы во главе их. Если подобному заявлению придавалась какая-нибудь цена, как могло оно считаться существенным доказательством в процессе? Как судить мысль, гипотезу, предположение случая, не имевшего места? Где эти мятежники? Кто поднял восстание? Кто предлагал царевичу стать во главе бунтовщиков? С кем он о том говорил? С кем была ему предложена очная ставка по столь важному вопросу?.. Не бу- дем себя обманывать! Я готовлюсь предстать перед Европой с отчетом об этой истории. Будьте вполне уверены, что нет в Европе ни одного человека, верящего, что царевич умер естественной смертью. Все пожимают плечами, слыша уверения о том, что двадцатитрехлетний наследник престола умер от удара при чтении приговора, на отмену которого он мог рассчитывать. Поэтому из Петербурга поостереглись сообщить мне какие-либо сведения об этом роковом происшествии».
Несчастный Алексей через долгое время после своей смерти нашел себе самого красноречивого защитника, а Петр - грозного обвинителя. Чтение «Истории России» доказывает неудачно, что граф Шувалов нашел впоследствии, без сомнения, в ином месте, чем в с.-петербургских архивах, доказательства, способные поколебать уверенность защитника и заставить его переменить мнение. Но защитительная речь и обвинение остались; они будут служить вечно, относительно этого процесса, выражением общественного мнения, а на Петре навеки лег его гнет.
Мы должны сознаться, что царь в состоянии был его выдержать.
Он убил своего сына. Нет этому оправдания. Мы отвергли и отвергаем необходимость политическую, вызванную предосторожностью. Факты говорят сами за себя; но кому же, не пожелав иметь такого сына наследником, Петр оставил свое наследие? Неизвестно. Екатерина овладела им благодаря придворной интриге. В продолжение полстолетия Россия предоставлена на волю случая и авантюристов. Вот ради какого результата Петр заставил работать своих палачей. Но он был велик и создал величие России. В том его единственное оправдание.
Глава 9. Завещание Петра Великого. Заключение
Петр легко отнесся к посмертному отмщению истории. Алексеи нашел более быстрого мстителя в лице судьбы. Мы не думаем, чтобы, обрекая на смерть старшего сына, государь подражал жертвоприношению Авраама, приносившему в жертву свою плоть ради будущности своей страны и преуспеяния своего дела. В своем понимании вещей, могучем, но близоруком, и в особенности в самоудовлетворенности, в какой он жил, не заботясь о.том, что будет дальше, и даже не пытаясь представить себе такое будущее без себя, после себя, он в этом отношении проявлял слишком большую беспечность, причины которой мы уже выяснили. Но, выбрав себе наследника по душе, он, конечно, должен был радоваться мысли, что, воспользовавшись досугом, предоставленным ему теперь войной, может воспитать по своему желанию -тело и душу этого сына любви. Он нежно любил своего младшего сына. 16 апреля 1719 года,"меньше чем год спустя после смерти Алексея, злой рок постучался у его двери; маленький Петр Петрович, сын Екатерины, в несколько дней был унесен болезнью, и наследником впредь становился другой Петр, сын Шарлотты и убитого!