Страница:
Может быть, Карл предполагал основать в Гродно свой оперативный базис для движения с наступлением весны на север, по направлению новых завоеваний царя. По-видимому, Петр допускал такой план, если судить по отданным им приказаниям позаботиться о безопасности Лифляндин и Ингрии, завершая их опустошение. И эти самые приказания могли побудить шведского короля изменить свое первоначальное намерение на другое, оценка которого является спорным вопросом для специалистов, хотя отрицать величия замысла невозможно. Против союзников, природой отданных в России в распоряжение царя, Карл нашел себе также сообщника в той же стране - это был Мазепа.
Полная приключений судьба гетмана, драма историческая и драма личной жизни, начиная со столкновения с паном Фальбовским, так наивно переданного Пасеком, до романа с Матреной Кочубеи, связанного с последними трагическими перипетиями его жизни, слишком хорошо известна, чтобы хотя бы мимоходом к ним возвращаться. Малороссия переживала в это время мучительный кризис - последствие освободительного движения, начатого Хмельницким, принцип которого был нарушен вмешательством России. Прежних польских магнатов, притеснителей края, заменили казаки, угнетавшие, в свою очередь, местное население. Гетманы и казачество находились в открытой вражде; гетманы, стремясь к усилению своего значения, мечтали о преемственной власти, казачество отстаивало свое древнее демократическое устройство. Шведская война еще усилила затруднительное положение Мазепы. Ему приходилось совсем плохо от требований царя иметь казаков на всех полях брани - в Польше, России и Лифляндин и от сопротивления казаков, отказывавшихся арогаться с места.
По происхождению польский дворянин, воспитанник иезуитов, находившийся на службе у короля польского, присягавший в верности султану, Мазепа не имел никаких оснований пожертвовать для Петра собственными интересами, тем менее жизнью. Приближение Карла XII заставляло его опасаться, что сторонники покинут его и выдадут полякам, как сделали с его предшественником Наливайко. В 1705 году он еще отказался от предложения Лещинского, не упустив случая при том напомнить царю, что это искушение, честно отклоненное, было «четвертым»; но с тех пор он передумал. Жалобы казаков усиливались.
Петр выразил намерение отправить два казачьих полка в Германию для обучения немецкому языку. Приглашенный князем Вишневецким, польским магнатом Волыни, в крестные отцы к своей дочери, Мазепа сошелся в его доме с матерью князя, бывшей вторично замужем за князем Дольским. Возраст - Прокопович ему дает пятьдесят четыре года, Энгель - шестьдесят, а Нордберг - семьдесят шесть - не утишил его страстей. Пани Фальбовская, пострадавшая не меньше его от безумно ревнивого мужа (по рассказу Пасека, пан Фальбовский, войдя к жене через окно, оставленное Мазепой открытым при уходе, набросился на нее «со шпорами, привязанными для этой цели на коленях»), имела много заместительниц. Княгиня Дольская вначале сделала вид, что только ходатайствует за Лещинского, для которого хочет заручиться поддержкой царя. Потом она сбросила маску: дело шло о помощи Лещинскому и его победоносному покровителю даже против Петра. Мазепа сначала вспылил против «бабы»; но то была женщина изворотливая; вскользь брошенные ею слова заставили его насторожиться: «Будучи во Львове, она встретилась с русскими генералами Шереметевым и Рёном и слышала от них предсказание о скором смещении гетмана и его замещении Меншиковым». В таком предположении для Мазепы не было ничего невероятного. Мысль о введении на Украине русского бюрократизма, как ему было известно, смущала умы сподвижников Петра. Напившись однажды в Киеве, сам временщик отчасти проговорился по этому поводу и уже приобрел замашку располагать казачьими полками, не предупреждая о том гетмана. За княгиней Дольской стоял иезуит Заленский, посланец Лещинского и Карла, и Мазепа уже ни одним словом не обмолвился царю об этом новом искушении.
Известен рассказ, каким образом благодаря последней любовной истории до сведения Петра дошли переговоры, возникшие между сторонами. Казачий атаман Кочубей, дочь которого Мазепа соблазнил, решил отомстить за свою честь доносом. К несчастью для себя, он не мог представить достаточных доказательств. Рассчитывая на милости, какими он беспрестанно осыпал гетмана, кроме того, упорствуя видеть в нем представителя собственной власти, столкнувшегося с вековой непокорностью казаков, Петр поддался обману: он поверил негодующим оправданиям Мазепы и выдал ему доносчика. Двадцать доносов поступало на Мазепу за двадцать лет, и всегда ему удавалось оправдаться! Он велел отрубить головы Кочубею и его товарищу Искре, однако не мог успокоиться, опасаясь возврата устраненной опасности. Появление Карла на границах России заставило его принять окончательное решение. Весной 1708 года его посланцы появились в Радожковицах, на юго-востоке от Гродно, где Карл поместил свою штаб-квартиру.
Воспользоваться услугами гетмана, чтобы проникнуть в сердце России, опираясь на богатые южные области; поднять с помощью Мазепы донских казаков, астраханских татар и даже, может быть, самих турок и взять таким образом российскую державу с тылу;-загнать Петра в его последние оплоты, в Москву или даже далее, пока генерал Любекер, находившийся в Финляндии с сорокатысячной армией, обрушится на Ин-гршо и Петербург, пока польские приверженцы Лещикского, соединившись со шведами генерала Крассова, будут охранять Польшу, - вот, по-видимому, план, на котором остановился король шведский в эту решительную минуту.
Без сомнения, план был широко задуман, но он рушился при первом препятствии. Мазепа предался на известных условиях, и Карл находил его чересчур требовательным. Соглашаясь уступить Польше Украину и Белоруссию, шведам - крепости Мглин, Стародуб и Новгород-Северский, но требуя для себя Полоцк, Витебск и Курляндию, обращенную в лепное владение, гетман затягивал переговоры. В то же время, имея недостаточную численность войск для движения вперед. Карл решился призвать к себе Левенгаупта, находившегося в Лиф-ляндии. Этот генерал должен был предоставить ему шестнадцать тысяч человек и припасы. Но шведский герой плохо рассчитал время и пространство. Драгоценные дни - лето - прошли раньше, чем приказание короля было исполнено, и впервые неуверенность и нерешительность закрались в его ум, сейчас же сообщаясь окружающим. Левенгаупт не проявлял обычной быстроты, Любекер действовал вяло, а Мазепа возвратился-к двойной игре: он осторожно подготовлял казаков к восстанию во имя прежних традиций, национальных привилегий и церковных законов, затронутых преобразованиями Петра, укреплял свою резиденцию Батурин, устраивал там обширные склады, но продолжал угождать царю вплоть до согласия носить немецкое платье, льстя деспотическим наклонностям государя планами, клонившимися к уничтожению последних признаков местной независимости, и принимая подарки от Меншикова.
Таким образом прошло лето, предвещая зимнюю кампанию, и разверзлась бездна, куда Петр уже устремил свой проницательный взор.
Карл решился покинуть Радожковицы только в июне, направляясь на восток к Борисову, где перешел через Березину. 3 июля Шереметев и Мельгунов пытались преградить ему путь у маленькой речки Бобич близ Головчина. Ночной обход и бешеная атака в штыки под начальством самого короля лишний раз доставили ему победу. Могилев раскрыл ворота победителю; но Карлу пришлось там остановиться, теряя время на ожидание Лсвенгаупта. Он снова выступил в поход в начале августа, направляя свое движение на юг, и уже его солдатам приходилось сталкиваться с одним из союзников Петра: чтобы питаться, они принуждены были собирать колосья и растирать их между двумя камнями. Болезни начали опустошать их ряды, «сраженные, - как говорили суровые воины, - тремя лекарями: водкой, чесноком и смертью». Ле-венгаупт находился теперь в Шклове, отделенный от главной армии наводнением двух разлившихся рек - Сожи и Днепра, между которыми укрепился Петр. Удачно переправившись через Днепр, шведский генерал был настигнут при Лесной (9 октября) неприятелем, втрое сильнейшим, и на следующий день Петр мог отправить своим друзьям сообщение о полной победе: «Восемь с половиной тысяч положено на месте, не говоря о тех, что калмыки преследовали в лесах; семьсот пленных». По этому подсчету Левенгаупт, выставивший не более одиннадцати тысяч человек, лишился почти всего своего отряда. Однако он привел еще к Карлу шесть тысяч семьсот человек, пройдя фланговым маршем, возбуждающим восхищение знатоков; но, не найдя моста на Соже, он принужден был бросить всю артиллерию, весь свой обоз и ввел полчище голодных в лагерь, осаждаемый голодом.
В то же время плохие известия приходили из Ингрии, где Любекер был разбит, потеряв также обоз и три тысячи превосходнейших солдат, и Карл настолько растерялся, что, говорят, поведал своему квартирмейстеру Голленкрооку, что действует наугад, без определенного плана. Подойдя 22 октября к Максошину на Десне у начала Украины, он рассчитывал встретиться там с Мазепой; но старый гетман не явился на условленное место свидания; он еще выжидал, уклонялся от решительного шага. Чтобы принудить его к тому, понадобилось вмешательство его приближенных казаков, опасавшихся вторжения в Украину русских, преследовавших шведов. Выгоднее было соединиться с последними и преградить дорогу первым. Один из казаков, Войнаровский, отправленный гетманом к Меншикову, возвратился с грозными вестями: он слышал, как немецкие офицеры штаба временщика, разговаривая о Мазепе и его приверженцах, говорили: «Помилуй, Боже, бедных людей, завтра их закуют в кандалы». Услыхав такое донесение, Мазепа вскочил, как вихрь, и поспешил в Батурин, чтобы поднять тревогу, затем, перейдя через Десну, присоединился к шведской армии.
Слишком поздно! Среди затяжек и уклончивых поступков гетмана народное чувство, на которое он рассчитывал вместе с Карлом, чтобы поднять мятежное восстание, заглохло и потеряло всякую сплоченность. За Мазепой последовал лишь двухтысячный отряд приверженцев, недостаточный даже чтобы захватить Батурин, где спустя несколько дней Мазепу опередил Меншиков, отняв таким образом у шведской армии последнюю надежду на пополнение ее запасов. Вместе с крепостями Стародубом и Новгородом-Северском, замкнувшими свои ворота, вся Украина ускользнула от своего вождя-перебежчика и его новых союзников. Изображение Мазепы влекли по улицам Глухова в присутствии Петра; на его место был назначен новый гетман Скоропадский, а между тем наступила зима, ужасная зима, когда птицы мерзнут на лету.
В начале 1709 года наличные силы Карла сократились почти до двадцати тысяч человек. Не смея еще напасть, русские окружали его кольцом, с каждым днем суживавшимся, захватывая выдвинутые вперед посты, прерывая коммуникационную линию. Чтобы получить некоторую свободу, шведский король принужден был выступить в поход в январе месяце. Он бесполезно потерял тысячу человек и сорок восемь офицеров при взятии Веспжика, небольшой крепостцы (6 января). В это время Мазепа уже считал дело проигранным. Он пытался еще раз переменить фронт, предлагая Петру выдать Карла за возвращение ему прежней должности. Торг был заключен. К несчастью, в руки царя попалось письмо, посланное одновременно старым изменником Лещинскому. Петр отказался от своего решения: положительно нельзя было доверять такому вероломному человеку. В марте месяце приближение шведов, подходивших к Полтаве, заставило запорожских казаков к ним присоединиться. Но это было лишь частное восстание против военных экзекуций, беспощадно чинимых Меншиковым, и манифестация против чужеземцев-еретиков, «отрицающих догматы истинной веры и плюющих на образ Богоматери». Петр быстро справился с бунтом. Взятие Полтавы оставалось последней надеждой Карла. Необходимо было завладеть ей, иначе грозила голодная смерть.
Город был плохо укреплен: но армия, осадившая его, уже Не та, что сражалась под стенами Нарвы. Она слишком избаловалась долговременным пребыванием на вольных хлебах в Саксонии и Польше, чтобы переносить испытания этого ужасного похода, полного лишений.
Еще до наступления решительной битвы она, подобно русской армии под Нарвой, была побеждена деморализацией. Даже в главном штабе и среди приближенных Карла исчезла вера в его гений и его звезду. Его лучшие генералы - Реншельд, Гилленкрок, канцлер Пипер, - сам Мазепа высказывались против продолжения осады, грозившей затянуться. Карл упорствовал: «Пошли мне Господь своего ангела, чтобы уговорить последовать вашему совету, и то бы я его не послушал».
Неискоренимое заблуждение - результат слишком легких первоначальных побед, - заставляло его оценивать слишком низко силы противника. Он не знал, не желал ничего знать о новой России - великане, вставшем наконец на ноги, выпрямившемся перед ним во весь свой рост благодаря усилиям Петра. Некоторые утверждают, что Мазепа поддерживал в Карле роковую решимость, надеясь приобрести в Полтаве личное достояние, второй Батурин.
Петр долго колебался с наступлением, все еще не доверяя себе, усердно стягивая силы, увеличивая свои шансы на победу. Даже со стороны его противников все тому содействовало: в конце июня у шведов истощились последние боевые снаряды, и они остались без артиллерии, почти без всяких огнестрельных припасов, принужденные в случае битвы драться холодным оружием. Накануне решительного сражения шведы оказались без вождя: во время рекогносцировки на берегах Ворсклы, разделяющей враждебные армии. Карл, по обыкновению смелый и без нужды собой рисковавший, был ранен пулей. «Только в ноги», - заявил он, улыбаясь, и продолжал осмотр местности. Но, вернувшись в лагерь, он лишился чувств, и немедленно, учитывая моральное воздействие' случая, Петр решил перейти через Ворсклу. Действительно, в шведском лагере разнесся слух, что, считая положение безнадежным, король добровольно искал смерти.
Однако еще десять дней прошли в ожидании нападения, на которое русские все-таки еще не решались, и наконец Карл сам сделал первый шаг, объявив вечером 26 июня (7 июля) своим генералам, что на завтра им назначен бой. Все еще сильно страдая, он передал командование Рёншёльду, храброму солдату, но вождю посредственному, не пользовавшемуся доверием армии и скрывавшему, по словам Лундблада, «свой недостаток знаний и стратегических способностей под вечно нахмуренным челом и суровым взглядом». После поражения на него пало обвинение в измене. То обыкновенная участь побежденных. Истина, по-видимому, заключается в том, что всегдашняя скрытность Карла, его привычка не доверять никому своих предположений и планов сражения постепенно лишали его сподвижников всякой инициативы. В его присутствии они становились безгласными, даже как будто лишались способности соображения. Рёншёльд только ворчал и на всех раздражался. А Петр, между тем, не упускал ничего для обеспечения себе победы, вплоть до переодевания одного из лучших своих полков, Новгородского, в мундиры из сермяги, предназначенные для новобранцев, чтобы таким образом ввести в заблуждение врага. Уловка, впрочем, не увенчалась успехом. Полк в самом начале битвы был изрублен в куски обрушившимся на него Рёншёльдом. Центр армии Петр пору-, чнл Шеремегеву, правое крыло - генералу Рённу, левое - Меншикову, артиллерию - Брюсу и, по обыкновению, сам: стушевался, взяв на себя командование полком. Но это лишь 'I условность. В действительности он везде сражался в первых рядах, носясь по полю битвы, не щадя жизни. Пуля пробила его шляпу, другая, говорят, поразила его прямо в грудь. Ее чудесным образом задержал золотой крест, украшенный драгоценными камнями, который царь всегда носил на себе. Поднесенный монахами с Афонской горы царю Федору Михаиловичу, крест этот, действительно носящий следы пули, сохраняется в Успенском соборе в Москве.
Лишенный возможности сесть на лошадь, Карл приказал вынести себя на носилках; когда они были разбиты в щепы ядрами, он, проявляя свой обычный героизм и полное презрение к смерти, пересел на другие, наскоро устроенные из перекрещенных копий. Но он остался лишь живым штандартом, величественным и бесполезным. Вождя не было. Сражение представляло собой бешеную схватку, где вокруг него, лишенного возможности владеть оружием, без руководства, без надежды на победу, вскоре окруженные и подавленные численностью, бились некоторое время славные остатки одной из самых замечательных среди когда-либо существовавших армий, - бились, чтобы не покинуть своего короля. Часа через два сам Карл бежал с поля сражения, взобравшись на старую лошадь, служившую еще его отцу. Прозванный Брандклеппе-ром, потому что всегда стоял оседланным на случай пожара (brand) в городе, конь этот последовал за побежденным героем в Турцию; взятый турками под Бендерами, он был возвращсм хозяину;, снова взятый в 1715 году в Штральзунде и снова возвращенный, он пал в 1718 году сорока двух лет от роду, в год смерти короля. Понятовский, отец будущего короля польского, совершавший поход в качестве волонтера, так как Карл отказался взять с собой польские войска вследствие отсутствия у них дисциплины, собрал эскадрон полковника Горна, чтобы конвоировать короля, и, прикрывая его отступление, получил семнадцать пуль в свой кожаный кафтан. Фельдмар-. шал Рёншёльд, канцлер Пип ер со всей своей канцелярией, более полутораста офицеров и две тысячи солдат сдались в плен победителям.
Радость последних была настолько велика, что они забыли о преследовании побежденных. Начались пиршества; Петр приглашал к столу знатных пленников, и пили за здоровье «своих учителей военного искусства».
Шведы, оставшиеся в количестве тридцати тысяч, имели возможность на минуту приостановиться у себя в лагере, и, призвав к себе Левенгаупта, Карл в первый раз в жизни спрашивал совета: «Что делать?» - «Сжечь фургоны, посадить пехотинцев на упряжных лошадей и отступать к Днепру», - гаково было мнение, высказанное генералом. Настигнутый лишь 3.0 июля у Псреволочной, он сдался, гак как его войско отказывалось драться, но король успел переправиться на другой берег. Его карету, нескольких офицеров и военную казну, накопленную в Саксонии, перевезли на двух барках, связанных вместе. Мазепа также достал в свое распоряжение барку и поставил на нее два бочонка с золотом.
В Киеве, куда из Полтавы направился Петр, в Софийском соборе происходило торжественное благодарственное богослужение, и, прославляя одержанную победу, монах-малоросс Феофан Прокопович дал красивый образец своего красноречия. «Услышат ближние и соседи их и рекут, яко не в землю нашу, но в некое море внидоша силы свейския, погрузившася бо яко слово в воде. Не возвратится вестник к отечеству своему».
Швеция Густава Адольфа действительно погибла. Карл XII вскоре появился под Бендерами просто в качестве искателя приключений. Независимость казачества тоже отжила свой век. Ее последний, слишком вероломный, представитель умер через несколько месяцев в Турции - от отчаяния, как утверждают русские источники; от добровольно принятого яда, по-г лагают шведские историки. Петр предложил обменять его на Пипера, поэтому яд кажется вполне вероятным. Наконец умерло дело Лещинского, поднятое впоследствии Францией
исключительно в своих личных интересах, а с ним умерла уже к самая Польша: она превратилась в труп, над которым скоро начали кружиться коршуны. На этих развалинах создалось могущество России, ее гегемония на севере, ее новое положение в Европе, се сила, разрастающаяся до беспредельности, принимающая невероятные размеры. Европа была приглашена принять участие в празднествах, сопровождавших спустя несколько месяцев возвращение победителей в Москву. Европейские мысли, обычаи, привычки там разделяли их торжество, служа украшением трофеям победы. Петр в наряде Герку* леса, побеждающий шведскую Юнону среди процессии марсов, фурий и фавнов, символизировал союз Руси с греко-латинской цивилизацией Запада. Восточная и азиатская Московия отошла в вечность.
Глава 2. От Балтийского моря до Каспийского
Полтавская победа окружила Петра, его войско и народ сиянием славы, блеск которой пролился за пределы великого царствования и века; но победитель не получил от нее благодеяния, которому справедливо придавал больше всего цепы: мира. Чтобы добиться его, ему предстояло еще ждать двенадцать лет, напрягая все свои усилия и принося новые жертвы. Вина, по-видимому, в значительной степени падала на самого Петра, на пробелы в его сообразительности и припадки малодушия. Его будущее поведение совершенно ясно обрисовывалось в данную минуту, логически, естественно, властно заявляя свои права его воле. За невозможностью соглашения с побежденным он должен был расширять и упрочивать свои приобретения; закончить покорение Лифляндии, укрепиться в Финляндии и, извлекши таким образом из борьбы всевозможные Выгоды, не беспокоиться и не отвлекаться ничем посторонним - ни союзником-саксонцем, изменившим ему, ни союз ни ком-датчан ином, первым покинувшим поле битвы. Но логика, сила вещей, власть обстоятельств были бессильны в его уме против натиска необдуманных влечений, которыми он не умел владеть. Без веского основания, вероятно, даже без определенного и заранее обдуманного намерения он бросился очертя голову в погоню за приключениями. В порыве ко всестороннему распространению, когда России оставалось только следовать за ним, он, очевидно, руководился исключительно слепой и бессознательной потребностью движения, ища применения, выхода для своих сил, Восточное побережье Балтийского моря его не удовлетворяло; он протянул руку к Мек-ленбургу. Он взялся управлять Польшей и водворить там порядок, стоя на страже анархической конституции страны. Он предвосхитил славянофильскую и панславистскую политику будущего, призывая сербов и черногорцев под сень своего протектората, посылая им за свой счет книги и учителей, хотя этим учителям было бы гораздо больше дела в Москве, но там не было школ, не нашлось и денег на их.содержание. В этой игре он рисковал потерять на берегах Прута все плоды своих усилий и своих успехов и, более того, ввергнуть свою участь и судьбу всего народа в бездну более глубокую, чем та, что поглотила Карла XII. Чудом избавившись от такой катастрофы, Петр сейчас же принялся за прежнее; без всякой надобности, побуждаемый исключительно желание быть на виду у Европы, он вмешивался во псе ее дела, вставляя свое слово повсюду, запутывался в лабиринте подозрительных интриг, двусмысленных комбинаций, трактуя, торгуясь, политиканствуя вкривь и вкось, опять-таки рискуя завязнуть в этом болоте, где он в течение десяти лет только топтался на одном месте между Берлином, Копенгагеном и Амстердамом, в постоянной борьбе с честолюбием, вожделениями соперников, насторожившихся благодаря его собственной неловкости.
Чтобы действовать и заставить с собой считаться на обширной арене, куда Петр отважно пустился со своим новым • военным могуществом и дипломатией, только что получившей европейский склад, у него не было никаких ресурсов, ни достаточного понимания разнообразных, сталкивавшихся там интересов, ни сноровки в делах, ни такта, ни чувства меры. Повсюду, на каждом шагу он наталкивался на препятствия, попадал в ловушки, застревал на мелях, которых не умел ни замечать, ни обходить. Он удивлялся ссоре с королем английским после того, как Россия вступила в союз с курфюрстом Ганноверским; изумлялся, что Австрия оскорбилась, когда, содействуя округлению владений Пруссии за счет Швеции, он воображал, что служит интересам Германии. Он выдал дочь. замуж в Данциг, чтобы доставить удовольствие своим польским друзьям, требовал по этому случаю с города контрибуцию в полтораста тысяч талеров и,поражался, что тот оказывается более чувствительным к просимым деньгам, чем к оказываемой чести. Вмешавшись в распри между польскими католиками, униатами и православными, Петр добился лишь того, чтобы православные монахи в Орше побили русского комиссара Рудаковского, приехавшего с епископом белорусским для ревизии монастыря, о котором ходили плохие слухи. Игумен монастыря собрал множество шляхты и черни, которые бросились на епископа и комиссара с криками: «Бей, руби москалей и попа-схизматика!»
В то время как Петр добивался заключения займа в Голландии, контр-адмирал Крюйс, командир одной из эскадр, сжег в Гельсингфорсской гавани пять голландских купеческих, кораблей, перебив часть команды и захватив остальную в плен. В данном по этому поводу объяснении вся вина сваливалась на шведов, занимавших Гельсингфорс и своей сильной артиллерией не дозволивших адмиралу предпринять никаких, шагов против них. Тогда, чтобы не удалиться, не обогатив. своей военной славы, он обрушился на голландцев.
Полная приключений судьба гетмана, драма историческая и драма личной жизни, начиная со столкновения с паном Фальбовским, так наивно переданного Пасеком, до романа с Матреной Кочубеи, связанного с последними трагическими перипетиями его жизни, слишком хорошо известна, чтобы хотя бы мимоходом к ним возвращаться. Малороссия переживала в это время мучительный кризис - последствие освободительного движения, начатого Хмельницким, принцип которого был нарушен вмешательством России. Прежних польских магнатов, притеснителей края, заменили казаки, угнетавшие, в свою очередь, местное население. Гетманы и казачество находились в открытой вражде; гетманы, стремясь к усилению своего значения, мечтали о преемственной власти, казачество отстаивало свое древнее демократическое устройство. Шведская война еще усилила затруднительное положение Мазепы. Ему приходилось совсем плохо от требований царя иметь казаков на всех полях брани - в Польше, России и Лифляндин и от сопротивления казаков, отказывавшихся арогаться с места.
По происхождению польский дворянин, воспитанник иезуитов, находившийся на службе у короля польского, присягавший в верности султану, Мазепа не имел никаких оснований пожертвовать для Петра собственными интересами, тем менее жизнью. Приближение Карла XII заставляло его опасаться, что сторонники покинут его и выдадут полякам, как сделали с его предшественником Наливайко. В 1705 году он еще отказался от предложения Лещинского, не упустив случая при том напомнить царю, что это искушение, честно отклоненное, было «четвертым»; но с тех пор он передумал. Жалобы казаков усиливались.
Петр выразил намерение отправить два казачьих полка в Германию для обучения немецкому языку. Приглашенный князем Вишневецким, польским магнатом Волыни, в крестные отцы к своей дочери, Мазепа сошелся в его доме с матерью князя, бывшей вторично замужем за князем Дольским. Возраст - Прокопович ему дает пятьдесят четыре года, Энгель - шестьдесят, а Нордберг - семьдесят шесть - не утишил его страстей. Пани Фальбовская, пострадавшая не меньше его от безумно ревнивого мужа (по рассказу Пасека, пан Фальбовский, войдя к жене через окно, оставленное Мазепой открытым при уходе, набросился на нее «со шпорами, привязанными для этой цели на коленях»), имела много заместительниц. Княгиня Дольская вначале сделала вид, что только ходатайствует за Лещинского, для которого хочет заручиться поддержкой царя. Потом она сбросила маску: дело шло о помощи Лещинскому и его победоносному покровителю даже против Петра. Мазепа сначала вспылил против «бабы»; но то была женщина изворотливая; вскользь брошенные ею слова заставили его насторожиться: «Будучи во Львове, она встретилась с русскими генералами Шереметевым и Рёном и слышала от них предсказание о скором смещении гетмана и его замещении Меншиковым». В таком предположении для Мазепы не было ничего невероятного. Мысль о введении на Украине русского бюрократизма, как ему было известно, смущала умы сподвижников Петра. Напившись однажды в Киеве, сам временщик отчасти проговорился по этому поводу и уже приобрел замашку располагать казачьими полками, не предупреждая о том гетмана. За княгиней Дольской стоял иезуит Заленский, посланец Лещинского и Карла, и Мазепа уже ни одним словом не обмолвился царю об этом новом искушении.
Известен рассказ, каким образом благодаря последней любовной истории до сведения Петра дошли переговоры, возникшие между сторонами. Казачий атаман Кочубей, дочь которого Мазепа соблазнил, решил отомстить за свою честь доносом. К несчастью для себя, он не мог представить достаточных доказательств. Рассчитывая на милости, какими он беспрестанно осыпал гетмана, кроме того, упорствуя видеть в нем представителя собственной власти, столкнувшегося с вековой непокорностью казаков, Петр поддался обману: он поверил негодующим оправданиям Мазепы и выдал ему доносчика. Двадцать доносов поступало на Мазепу за двадцать лет, и всегда ему удавалось оправдаться! Он велел отрубить головы Кочубею и его товарищу Искре, однако не мог успокоиться, опасаясь возврата устраненной опасности. Появление Карла на границах России заставило его принять окончательное решение. Весной 1708 года его посланцы появились в Радожковицах, на юго-востоке от Гродно, где Карл поместил свою штаб-квартиру.
Воспользоваться услугами гетмана, чтобы проникнуть в сердце России, опираясь на богатые южные области; поднять с помощью Мазепы донских казаков, астраханских татар и даже, может быть, самих турок и взять таким образом российскую державу с тылу;-загнать Петра в его последние оплоты, в Москву или даже далее, пока генерал Любекер, находившийся в Финляндии с сорокатысячной армией, обрушится на Ин-гршо и Петербург, пока польские приверженцы Лещикского, соединившись со шведами генерала Крассова, будут охранять Польшу, - вот, по-видимому, план, на котором остановился король шведский в эту решительную минуту.
Без сомнения, план был широко задуман, но он рушился при первом препятствии. Мазепа предался на известных условиях, и Карл находил его чересчур требовательным. Соглашаясь уступить Польше Украину и Белоруссию, шведам - крепости Мглин, Стародуб и Новгород-Северский, но требуя для себя Полоцк, Витебск и Курляндию, обращенную в лепное владение, гетман затягивал переговоры. В то же время, имея недостаточную численность войск для движения вперед. Карл решился призвать к себе Левенгаупта, находившегося в Лиф-ляндии. Этот генерал должен был предоставить ему шестнадцать тысяч человек и припасы. Но шведский герой плохо рассчитал время и пространство. Драгоценные дни - лето - прошли раньше, чем приказание короля было исполнено, и впервые неуверенность и нерешительность закрались в его ум, сейчас же сообщаясь окружающим. Левенгаупт не проявлял обычной быстроты, Любекер действовал вяло, а Мазепа возвратился-к двойной игре: он осторожно подготовлял казаков к восстанию во имя прежних традиций, национальных привилегий и церковных законов, затронутых преобразованиями Петра, укреплял свою резиденцию Батурин, устраивал там обширные склады, но продолжал угождать царю вплоть до согласия носить немецкое платье, льстя деспотическим наклонностям государя планами, клонившимися к уничтожению последних признаков местной независимости, и принимая подарки от Меншикова.
Таким образом прошло лето, предвещая зимнюю кампанию, и разверзлась бездна, куда Петр уже устремил свой проницательный взор.
Карл решился покинуть Радожковицы только в июне, направляясь на восток к Борисову, где перешел через Березину. 3 июля Шереметев и Мельгунов пытались преградить ему путь у маленькой речки Бобич близ Головчина. Ночной обход и бешеная атака в штыки под начальством самого короля лишний раз доставили ему победу. Могилев раскрыл ворота победителю; но Карлу пришлось там остановиться, теряя время на ожидание Лсвенгаупта. Он снова выступил в поход в начале августа, направляя свое движение на юг, и уже его солдатам приходилось сталкиваться с одним из союзников Петра: чтобы питаться, они принуждены были собирать колосья и растирать их между двумя камнями. Болезни начали опустошать их ряды, «сраженные, - как говорили суровые воины, - тремя лекарями: водкой, чесноком и смертью». Ле-венгаупт находился теперь в Шклове, отделенный от главной армии наводнением двух разлившихся рек - Сожи и Днепра, между которыми укрепился Петр. Удачно переправившись через Днепр, шведский генерал был настигнут при Лесной (9 октября) неприятелем, втрое сильнейшим, и на следующий день Петр мог отправить своим друзьям сообщение о полной победе: «Восемь с половиной тысяч положено на месте, не говоря о тех, что калмыки преследовали в лесах; семьсот пленных». По этому подсчету Левенгаупт, выставивший не более одиннадцати тысяч человек, лишился почти всего своего отряда. Однако он привел еще к Карлу шесть тысяч семьсот человек, пройдя фланговым маршем, возбуждающим восхищение знатоков; но, не найдя моста на Соже, он принужден был бросить всю артиллерию, весь свой обоз и ввел полчище голодных в лагерь, осаждаемый голодом.
В то же время плохие известия приходили из Ингрии, где Любекер был разбит, потеряв также обоз и три тысячи превосходнейших солдат, и Карл настолько растерялся, что, говорят, поведал своему квартирмейстеру Голленкрооку, что действует наугад, без определенного плана. Подойдя 22 октября к Максошину на Десне у начала Украины, он рассчитывал встретиться там с Мазепой; но старый гетман не явился на условленное место свидания; он еще выжидал, уклонялся от решительного шага. Чтобы принудить его к тому, понадобилось вмешательство его приближенных казаков, опасавшихся вторжения в Украину русских, преследовавших шведов. Выгоднее было соединиться с последними и преградить дорогу первым. Один из казаков, Войнаровский, отправленный гетманом к Меншикову, возвратился с грозными вестями: он слышал, как немецкие офицеры штаба временщика, разговаривая о Мазепе и его приверженцах, говорили: «Помилуй, Боже, бедных людей, завтра их закуют в кандалы». Услыхав такое донесение, Мазепа вскочил, как вихрь, и поспешил в Батурин, чтобы поднять тревогу, затем, перейдя через Десну, присоединился к шведской армии.
Слишком поздно! Среди затяжек и уклончивых поступков гетмана народное чувство, на которое он рассчитывал вместе с Карлом, чтобы поднять мятежное восстание, заглохло и потеряло всякую сплоченность. За Мазепой последовал лишь двухтысячный отряд приверженцев, недостаточный даже чтобы захватить Батурин, где спустя несколько дней Мазепу опередил Меншиков, отняв таким образом у шведской армии последнюю надежду на пополнение ее запасов. Вместе с крепостями Стародубом и Новгородом-Северском, замкнувшими свои ворота, вся Украина ускользнула от своего вождя-перебежчика и его новых союзников. Изображение Мазепы влекли по улицам Глухова в присутствии Петра; на его место был назначен новый гетман Скоропадский, а между тем наступила зима, ужасная зима, когда птицы мерзнут на лету.
В начале 1709 года наличные силы Карла сократились почти до двадцати тысяч человек. Не смея еще напасть, русские окружали его кольцом, с каждым днем суживавшимся, захватывая выдвинутые вперед посты, прерывая коммуникационную линию. Чтобы получить некоторую свободу, шведский король принужден был выступить в поход в январе месяце. Он бесполезно потерял тысячу человек и сорок восемь офицеров при взятии Веспжика, небольшой крепостцы (6 января). В это время Мазепа уже считал дело проигранным. Он пытался еще раз переменить фронт, предлагая Петру выдать Карла за возвращение ему прежней должности. Торг был заключен. К несчастью, в руки царя попалось письмо, посланное одновременно старым изменником Лещинскому. Петр отказался от своего решения: положительно нельзя было доверять такому вероломному человеку. В марте месяце приближение шведов, подходивших к Полтаве, заставило запорожских казаков к ним присоединиться. Но это было лишь частное восстание против военных экзекуций, беспощадно чинимых Меншиковым, и манифестация против чужеземцев-еретиков, «отрицающих догматы истинной веры и плюющих на образ Богоматери». Петр быстро справился с бунтом. Взятие Полтавы оставалось последней надеждой Карла. Необходимо было завладеть ей, иначе грозила голодная смерть.
Город был плохо укреплен: но армия, осадившая его, уже Не та, что сражалась под стенами Нарвы. Она слишком избаловалась долговременным пребыванием на вольных хлебах в Саксонии и Польше, чтобы переносить испытания этого ужасного похода, полного лишений.
Еще до наступления решительной битвы она, подобно русской армии под Нарвой, была побеждена деморализацией. Даже в главном штабе и среди приближенных Карла исчезла вера в его гений и его звезду. Его лучшие генералы - Реншельд, Гилленкрок, канцлер Пипер, - сам Мазепа высказывались против продолжения осады, грозившей затянуться. Карл упорствовал: «Пошли мне Господь своего ангела, чтобы уговорить последовать вашему совету, и то бы я его не послушал».
Неискоренимое заблуждение - результат слишком легких первоначальных побед, - заставляло его оценивать слишком низко силы противника. Он не знал, не желал ничего знать о новой России - великане, вставшем наконец на ноги, выпрямившемся перед ним во весь свой рост благодаря усилиям Петра. Некоторые утверждают, что Мазепа поддерживал в Карле роковую решимость, надеясь приобрести в Полтаве личное достояние, второй Батурин.
Петр долго колебался с наступлением, все еще не доверяя себе, усердно стягивая силы, увеличивая свои шансы на победу. Даже со стороны его противников все тому содействовало: в конце июня у шведов истощились последние боевые снаряды, и они остались без артиллерии, почти без всяких огнестрельных припасов, принужденные в случае битвы драться холодным оружием. Накануне решительного сражения шведы оказались без вождя: во время рекогносцировки на берегах Ворсклы, разделяющей враждебные армии. Карл, по обыкновению смелый и без нужды собой рисковавший, был ранен пулей. «Только в ноги», - заявил он, улыбаясь, и продолжал осмотр местности. Но, вернувшись в лагерь, он лишился чувств, и немедленно, учитывая моральное воздействие' случая, Петр решил перейти через Ворсклу. Действительно, в шведском лагере разнесся слух, что, считая положение безнадежным, король добровольно искал смерти.
Однако еще десять дней прошли в ожидании нападения, на которое русские все-таки еще не решались, и наконец Карл сам сделал первый шаг, объявив вечером 26 июня (7 июля) своим генералам, что на завтра им назначен бой. Все еще сильно страдая, он передал командование Рёншёльду, храброму солдату, но вождю посредственному, не пользовавшемуся доверием армии и скрывавшему, по словам Лундблада, «свой недостаток знаний и стратегических способностей под вечно нахмуренным челом и суровым взглядом». После поражения на него пало обвинение в измене. То обыкновенная участь побежденных. Истина, по-видимому, заключается в том, что всегдашняя скрытность Карла, его привычка не доверять никому своих предположений и планов сражения постепенно лишали его сподвижников всякой инициативы. В его присутствии они становились безгласными, даже как будто лишались способности соображения. Рёншёльд только ворчал и на всех раздражался. А Петр, между тем, не упускал ничего для обеспечения себе победы, вплоть до переодевания одного из лучших своих полков, Новгородского, в мундиры из сермяги, предназначенные для новобранцев, чтобы таким образом ввести в заблуждение врага. Уловка, впрочем, не увенчалась успехом. Полк в самом начале битвы был изрублен в куски обрушившимся на него Рёншёльдом. Центр армии Петр пору-, чнл Шеремегеву, правое крыло - генералу Рённу, левое - Меншикову, артиллерию - Брюсу и, по обыкновению, сам: стушевался, взяв на себя командование полком. Но это лишь 'I условность. В действительности он везде сражался в первых рядах, носясь по полю битвы, не щадя жизни. Пуля пробила его шляпу, другая, говорят, поразила его прямо в грудь. Ее чудесным образом задержал золотой крест, украшенный драгоценными камнями, который царь всегда носил на себе. Поднесенный монахами с Афонской горы царю Федору Михаиловичу, крест этот, действительно носящий следы пули, сохраняется в Успенском соборе в Москве.
Лишенный возможности сесть на лошадь, Карл приказал вынести себя на носилках; когда они были разбиты в щепы ядрами, он, проявляя свой обычный героизм и полное презрение к смерти, пересел на другие, наскоро устроенные из перекрещенных копий. Но он остался лишь живым штандартом, величественным и бесполезным. Вождя не было. Сражение представляло собой бешеную схватку, где вокруг него, лишенного возможности владеть оружием, без руководства, без надежды на победу, вскоре окруженные и подавленные численностью, бились некоторое время славные остатки одной из самых замечательных среди когда-либо существовавших армий, - бились, чтобы не покинуть своего короля. Часа через два сам Карл бежал с поля сражения, взобравшись на старую лошадь, служившую еще его отцу. Прозванный Брандклеппе-ром, потому что всегда стоял оседланным на случай пожара (brand) в городе, конь этот последовал за побежденным героем в Турцию; взятый турками под Бендерами, он был возвращсм хозяину;, снова взятый в 1715 году в Штральзунде и снова возвращенный, он пал в 1718 году сорока двух лет от роду, в год смерти короля. Понятовский, отец будущего короля польского, совершавший поход в качестве волонтера, так как Карл отказался взять с собой польские войска вследствие отсутствия у них дисциплины, собрал эскадрон полковника Горна, чтобы конвоировать короля, и, прикрывая его отступление, получил семнадцать пуль в свой кожаный кафтан. Фельдмар-. шал Рёншёльд, канцлер Пип ер со всей своей канцелярией, более полутораста офицеров и две тысячи солдат сдались в плен победителям.
Радость последних была настолько велика, что они забыли о преследовании побежденных. Начались пиршества; Петр приглашал к столу знатных пленников, и пили за здоровье «своих учителей военного искусства».
Шведы, оставшиеся в количестве тридцати тысяч, имели возможность на минуту приостановиться у себя в лагере, и, призвав к себе Левенгаупта, Карл в первый раз в жизни спрашивал совета: «Что делать?» - «Сжечь фургоны, посадить пехотинцев на упряжных лошадей и отступать к Днепру», - гаково было мнение, высказанное генералом. Настигнутый лишь 3.0 июля у Псреволочной, он сдался, гак как его войско отказывалось драться, но король успел переправиться на другой берег. Его карету, нескольких офицеров и военную казну, накопленную в Саксонии, перевезли на двух барках, связанных вместе. Мазепа также достал в свое распоряжение барку и поставил на нее два бочонка с золотом.
В Киеве, куда из Полтавы направился Петр, в Софийском соборе происходило торжественное благодарственное богослужение, и, прославляя одержанную победу, монах-малоросс Феофан Прокопович дал красивый образец своего красноречия. «Услышат ближние и соседи их и рекут, яко не в землю нашу, но в некое море внидоша силы свейския, погрузившася бо яко слово в воде. Не возвратится вестник к отечеству своему».
Швеция Густава Адольфа действительно погибла. Карл XII вскоре появился под Бендерами просто в качестве искателя приключений. Независимость казачества тоже отжила свой век. Ее последний, слишком вероломный, представитель умер через несколько месяцев в Турции - от отчаяния, как утверждают русские источники; от добровольно принятого яда, по-г лагают шведские историки. Петр предложил обменять его на Пипера, поэтому яд кажется вполне вероятным. Наконец умерло дело Лещинского, поднятое впоследствии Францией
исключительно в своих личных интересах, а с ним умерла уже к самая Польша: она превратилась в труп, над которым скоро начали кружиться коршуны. На этих развалинах создалось могущество России, ее гегемония на севере, ее новое положение в Европе, се сила, разрастающаяся до беспредельности, принимающая невероятные размеры. Европа была приглашена принять участие в празднествах, сопровождавших спустя несколько месяцев возвращение победителей в Москву. Европейские мысли, обычаи, привычки там разделяли их торжество, служа украшением трофеям победы. Петр в наряде Герку* леса, побеждающий шведскую Юнону среди процессии марсов, фурий и фавнов, символизировал союз Руси с греко-латинской цивилизацией Запада. Восточная и азиатская Московия отошла в вечность.
Глава 2. От Балтийского моря до Каспийского
Полтавская победа окружила Петра, его войско и народ сиянием славы, блеск которой пролился за пределы великого царствования и века; но победитель не получил от нее благодеяния, которому справедливо придавал больше всего цепы: мира. Чтобы добиться его, ему предстояло еще ждать двенадцать лет, напрягая все свои усилия и принося новые жертвы. Вина, по-видимому, в значительной степени падала на самого Петра, на пробелы в его сообразительности и припадки малодушия. Его будущее поведение совершенно ясно обрисовывалось в данную минуту, логически, естественно, властно заявляя свои права его воле. За невозможностью соглашения с побежденным он должен был расширять и упрочивать свои приобретения; закончить покорение Лифляндии, укрепиться в Финляндии и, извлекши таким образом из борьбы всевозможные Выгоды, не беспокоиться и не отвлекаться ничем посторонним - ни союзником-саксонцем, изменившим ему, ни союз ни ком-датчан ином, первым покинувшим поле битвы. Но логика, сила вещей, власть обстоятельств были бессильны в его уме против натиска необдуманных влечений, которыми он не умел владеть. Без веского основания, вероятно, даже без определенного и заранее обдуманного намерения он бросился очертя голову в погоню за приключениями. В порыве ко всестороннему распространению, когда России оставалось только следовать за ним, он, очевидно, руководился исключительно слепой и бессознательной потребностью движения, ища применения, выхода для своих сил, Восточное побережье Балтийского моря его не удовлетворяло; он протянул руку к Мек-ленбургу. Он взялся управлять Польшей и водворить там порядок, стоя на страже анархической конституции страны. Он предвосхитил славянофильскую и панславистскую политику будущего, призывая сербов и черногорцев под сень своего протектората, посылая им за свой счет книги и учителей, хотя этим учителям было бы гораздо больше дела в Москве, но там не было школ, не нашлось и денег на их.содержание. В этой игре он рисковал потерять на берегах Прута все плоды своих усилий и своих успехов и, более того, ввергнуть свою участь и судьбу всего народа в бездну более глубокую, чем та, что поглотила Карла XII. Чудом избавившись от такой катастрофы, Петр сейчас же принялся за прежнее; без всякой надобности, побуждаемый исключительно желание быть на виду у Европы, он вмешивался во псе ее дела, вставляя свое слово повсюду, запутывался в лабиринте подозрительных интриг, двусмысленных комбинаций, трактуя, торгуясь, политиканствуя вкривь и вкось, опять-таки рискуя завязнуть в этом болоте, где он в течение десяти лет только топтался на одном месте между Берлином, Копенгагеном и Амстердамом, в постоянной борьбе с честолюбием, вожделениями соперников, насторожившихся благодаря его собственной неловкости.
Чтобы действовать и заставить с собой считаться на обширной арене, куда Петр отважно пустился со своим новым • военным могуществом и дипломатией, только что получившей европейский склад, у него не было никаких ресурсов, ни достаточного понимания разнообразных, сталкивавшихся там интересов, ни сноровки в делах, ни такта, ни чувства меры. Повсюду, на каждом шагу он наталкивался на препятствия, попадал в ловушки, застревал на мелях, которых не умел ни замечать, ни обходить. Он удивлялся ссоре с королем английским после того, как Россия вступила в союз с курфюрстом Ганноверским; изумлялся, что Австрия оскорбилась, когда, содействуя округлению владений Пруссии за счет Швеции, он воображал, что служит интересам Германии. Он выдал дочь. замуж в Данциг, чтобы доставить удовольствие своим польским друзьям, требовал по этому случаю с города контрибуцию в полтораста тысяч талеров и,поражался, что тот оказывается более чувствительным к просимым деньгам, чем к оказываемой чести. Вмешавшись в распри между польскими католиками, униатами и православными, Петр добился лишь того, чтобы православные монахи в Орше побили русского комиссара Рудаковского, приехавшего с епископом белорусским для ревизии монастыря, о котором ходили плохие слухи. Игумен монастыря собрал множество шляхты и черни, которые бросились на епископа и комиссара с криками: «Бей, руби москалей и попа-схизматика!»
В то время как Петр добивался заключения займа в Голландии, контр-адмирал Крюйс, командир одной из эскадр, сжег в Гельсингфорсской гавани пять голландских купеческих, кораблей, перебив часть команды и захватив остальную в плен. В данном по этому поводу объяснении вся вина сваливалась на шведов, занимавших Гельсингфорс и своей сильной артиллерией не дозволивших адмиралу предпринять никаких, шагов против них. Тогда, чтобы не удалиться, не обогатив. своей военной славы, он обрушился на голландцев.