Страница:
Ее неразумные слова рассердили меня – и просто в бешенство привела мысль о том, что я могу потерять Джулию и никогда больше ее не увидеть. А ведь я был так близок к тому, чтобы завоевать ее, если бы не заколебался на миг на острове Цериго. И я сказал:
– Сомневаюсь, что капитан говорил так из вежливости, ибо он не способен думать ни о чем, кроме моря и оружия. Ему нужны деньги на оснащение нового корабля, и он не может позволить себе оставить тебя в своем шатре. И он, конечно же, получит за тебя хорошую цену. Но когда я думаю о том, что тебя продадут тому, кто выложит больше, мне хочется кусать локти и рвать на себе волосы.
– Неужели ты действительно любишь меня, Микаэль? – удивленно спросила она и, смягчившись, нежно коснулась рукой моей щеки.
Ее глаза двух цветов мерцали столь пленительно, что я не понимал, как мог когда-то их бояться. Тут уж и я разразился бессильными слезами и сказал:
– Не сомневаюсь, что за тебя заплатят кучу денег – ибо разве может человек не полюбить тебя? Но, Джулия, Джулия, во всем мире богаты лишь старцы, у юношей же нет ничего, кроме пылких сердец и пустых кошельков. И тебя наверняка купит какой-нибудь отвратительный старик. Я не могу простить себе, что не сорвал вовремя цветок твоей девственности! Тогда у нас были бы по крайней мере общие воспоминания, если уж теперь нам не суждено быть вместе!
Когда произнес я эти слова, Джулия посмотрела на меня с безмерным изумлением и промолвила:
– Однако ты самонадеян, Микаэль! Жестоко ошибаешься, если думаешь, что я позволила бы тебе на Цериго покуситься на мою честь. Не отрицаю, что твои ласки сделали меня слабой, но есть большая разница между благопристойными нежностями и потерей чести. Если бы ты и впрямь решился на что-то такое, я выцарапала бы тебе глаза!
Услышав это, я вынужден был признать, что женская логика для меня непостижима.
– Зачем же ты в таком случае пошла со мной в то уединенное место? – удивленно спросил я. – Почему так разгневалась, когда, увидев твои глаза, я испытал скорее чувства брата, чем любовника?
Она чуть покачала головой, вздохнула и сказала:
– Я могла бы объяснять тебе это до Судного дня, но ты бы все равно ничего не понял. Естественно, я не случайно позволила тебе откинуть вуаль с моего лица и намеренно отвечала на твои ласки, что, впрочем, не составило для меня никакого труда, ибо ты и правда нравился мне. И поэтому я всей душой надеялась, что ты все-таки хотя бы попробуешь овладеть мной даже после того, как увидишь мои глаза. И, возможно, тебе бы это удалось, поскольку место было безлюдным, а ты гораздо сильнее меня. Но ты даже не попытался, Микаэль, и я никогда тебе этого не прощу! Очень надеюсь, что ты еще будешь чудовищно страдать из-за меня!
Джулия с любопытством наблюдала за мной, явно наслаждаясь моими слезами. А потом продолжила:
– Самое горячее мое желание и самая заветная мечта – это чтобы на острове Джерба за меня заплатили побольше денег: после всех оскорблений и унижений, которых было предостаточно в моей жизни, это было бы для меня самой большой радостью. Ты бы тогда увидел, как другие высыпают груду золота за то, что ты мог бы получить задаром. И надеюсь, что это надолго заняло бы твои мысли!
Джулия опустила на лицо вуаль и ушла, оставив меня наедине с моими раздумьями. Несмотря на сумбур, царивший у меня в голове, я понял, что ничего не знаю о Джулии. Несколько минут назад передо мной стояла совсем другая женщина, ничуть не похожая на ту, что разговаривала со мной раньше так благовоспитанно и скромно.
4
– Сомневаюсь, что капитан говорил так из вежливости, ибо он не способен думать ни о чем, кроме моря и оружия. Ему нужны деньги на оснащение нового корабля, и он не может позволить себе оставить тебя в своем шатре. И он, конечно же, получит за тебя хорошую цену. Но когда я думаю о том, что тебя продадут тому, кто выложит больше, мне хочется кусать локти и рвать на себе волосы.
– Неужели ты действительно любишь меня, Микаэль? – удивленно спросила она и, смягчившись, нежно коснулась рукой моей щеки.
Ее глаза двух цветов мерцали столь пленительно, что я не понимал, как мог когда-то их бояться. Тут уж и я разразился бессильными слезами и сказал:
– Не сомневаюсь, что за тебя заплатят кучу денег – ибо разве может человек не полюбить тебя? Но, Джулия, Джулия, во всем мире богаты лишь старцы, у юношей же нет ничего, кроме пылких сердец и пустых кошельков. И тебя наверняка купит какой-нибудь отвратительный старик. Я не могу простить себе, что не сорвал вовремя цветок твоей девственности! Тогда у нас были бы по крайней мере общие воспоминания, если уж теперь нам не суждено быть вместе!
Когда произнес я эти слова, Джулия посмотрела на меня с безмерным изумлением и промолвила:
– Однако ты самонадеян, Микаэль! Жестоко ошибаешься, если думаешь, что я позволила бы тебе на Цериго покуситься на мою честь. Не отрицаю, что твои ласки сделали меня слабой, но есть большая разница между благопристойными нежностями и потерей чести. Если бы ты и впрямь решился на что-то такое, я выцарапала бы тебе глаза!
Услышав это, я вынужден был признать, что женская логика для меня непостижима.
– Зачем же ты в таком случае пошла со мной в то уединенное место? – удивленно спросил я. – Почему так разгневалась, когда, увидев твои глаза, я испытал скорее чувства брата, чем любовника?
Она чуть покачала головой, вздохнула и сказала:
– Я могла бы объяснять тебе это до Судного дня, но ты бы все равно ничего не понял. Естественно, я не случайно позволила тебе откинуть вуаль с моего лица и намеренно отвечала на твои ласки, что, впрочем, не составило для меня никакого труда, ибо ты и правда нравился мне. И поэтому я всей душой надеялась, что ты все-таки хотя бы попробуешь овладеть мной даже после того, как увидишь мои глаза. И, возможно, тебе бы это удалось, поскольку место было безлюдным, а ты гораздо сильнее меня. Но ты даже не попытался, Микаэль, и я никогда тебе этого не прощу! Очень надеюсь, что ты еще будешь чудовищно страдать из-за меня!
Джулия с любопытством наблюдала за мной, явно наслаждаясь моими слезами. А потом продолжила:
– Самое горячее мое желание и самая заветная мечта – это чтобы на острове Джерба за меня заплатили побольше денег: после всех оскорблений и унижений, которых было предостаточно в моей жизни, это было бы для меня самой большой радостью. Ты бы тогда увидел, как другие высыпают груду золота за то, что ты мог бы получить задаром. И надеюсь, что это надолго заняло бы твои мысли!
Джулия опустила на лицо вуаль и ушла, оставив меня наедине с моими раздумьями. Несмотря на сумбур, царивший у меня в голове, я понял, что ничего не знаю о Джулии. Несколько минут назад передо мной стояла совсем другая женщина, ничуть не похожая на ту, что разговаривала со мной раньше так благовоспитанно и скромно.
4
На следующий день мы прибыли в порт Джербы, и никто на корабле не забыл в то утро о намазе[11]. Драгут вышел на палубу, чтобы произнести звучным голосом слова молитв, а вся команда вторила ему. Матросы нарядились в самые яркие свои одежды. И тут я узнал, что мусульмане избегают синего цвета, считая его христианским, и желтого, приписываемого евреям. Мы с Антти тоже получили по куску чистой ткани, чтобы обернуть головы тюрбанами. И не имея больше никакой возможности позаботиться о своей наружности, я решил выкупать своего песика, что и сделал, расчесав потом пальцами его густую шерстку.
Плоский песчаный остров, раскинувшийся под ясной синевой небес и выжженный палящим солнцем, показался мне не слишком привлекательным. Когда мы подплыли к морскому маяку, расположенному на башне у входа в порт, Драгут велел выстрелить всего лишь из легкого орудия – в знак того, что на сей раз корсарам особо нечем гордиться. Одиночному залпу вторило такое унылое эхо, что Драгут помрачнел еще больше и стиснул челюсти, заскрежетав зубами. Так мы вошли в порт, откуда я увидел низкий купол мечети и белый минарет, множество глинобитных домиков и дворец еврея Синана; дворец этот, окруженный стенами, высился на зеленом холме. Однако сам Синан не выехал в окружении свиты встречать нас, что наверняка бы сделал, если бы мы прибыли под грохот салюта и с победными знаменами, развевающимися на мачтах. На берегу нас ждала лишь толпа оборванцев, а порт походил на огромную раскаленную печь, куда мы нырнули из морской свежести и прохлады.
Несмотря на пестрые одежды и сияющее оружие, мы являли собой весьма скромную группку, когда двинулись из порта по извилистой ослиной тропе к обиталищу еврея Синана. Впереди шагал негр с ятаганом, неся на плече мешок с головами паломников-христиан. Следом со связанными за спинами руками шла четверка моряков, которых сочли пригодными для того, чтобы сидеть за веслами на галере. Антти и я плелись с веревками на шеях, хотя и приняли мусульманство – и потому нас не полагалось ни связывать, ни бить. Не зная ни о рабстве, ни о законах Пророка, за нами в счастливом неведении трусил мой песик; он сосредоточенно принюхивался, чтобы освоиться с новыми запахами, которыми и впрямь изобиловало это жалкое пиратское гнездо. За Раэлем двигались невольники-гребцы, несшие добычу, которую разложили во множество мешочков и ящичков, чтобы она выглядела богаче. А замыкал шествие сам капитан Драгут, окруженный своими людьми, которые старались, как могли, издавать радостные клики.
За нашей процессией наблюдали столпившиеся на улочках жители городка, которые вежливо приветствовали корсаров и благодарили Аллаха за их возвращение. Лишь купцы, стоявшие на порогах своих лавок, презрительно показывали на нас пальцами. Джулия, облачившаяся в свой лучший наряд и закрывшая лицо вуалью, ехала на ослике прямо вслед за Драгутом. Ее охраняла четверка вооруженных мужчин, сжимавших в руках добытые в бою сабли.
Ворота дворца распахнулись перед нами настежь. По обеим сторонам от них мы увидели несколько высохших на солнце человеческих голов, насаженных на крючья, вделанные в стену. На просторном дворе в центре зеленой лужайки находился каменный бассейн. Рабы и пленники, дремавшие в тени, неторопливо поднялись на ноги, глядя на нас заспанными глазами. Драгут приказал своим людям отнести добычу в дом еврея Синана и велел им потом ждать у источника. Так что мы с Антти остались с ними у бассейна, а Джулия спрыгнула с ослика и присоединилась к нам. Никому не было до нас никакого дела, и люди Драгута, проявив во имя Аллаха милосердие, развязали пленных моряков и разрешили им напиться воды из источника. Я тоже утолил жажду. С облицованной камнем стенки бассейна свисала на тонкой цепочке медная чарка прелестной формы, которой пользовались все по очереди. Вода была чистой и холодной, и я не мог надивиться ее великолепному вкусу, пока мне не растолковали, что Коран велит, дабы во всех исламских землях людям, истомленным жаждой, всегда и везде был открыт доступ к свежей воде.
Еврей Синан явно не торопился нас увидеть, и корсары терпеливо ждали, сидя на земле, но удивленный Антти проговорил:
– Обычаи войны на море, похоже, очень отличаются от того, с чем я сталкивался на суше, а, может, Пророк, которому поклоняются эти люди, действительно очень могуществен. Ведь если бы это были христиане – испанцы или немцы, они уже давно развели бы костер и жарили бы на нем свинью или быка. На двор выкатили бы бочки пива, и из рук в руки переходили бы жбаны с вином. Звучали бы оскорбления и проклятия – и солдаты вышибали бы друг другу зубы. А их товарищи играли бы в кости, и тут и там в тени стен валялись бы ратники, сжимающие в объятиях распутных девок.
Антти еще не кончил говорить, когда перед ним появился мрачный негр капитана Драгута. Рядом с чернокожим стоял один из отступников-итальянцев и переводил его слова:
– Негр Муссуф гневается на тебя за то, что ты предательски напал на него сзади и швырнул в море. На корабле он не мог отомстить тебе за этот подлый поступок, ибо Пророк запрещает правоверным ссориться и биться между собой в военных походах. Но теперь Муссуф горит желанием рассчитаться с тобой.
Не веря своим ушам, Антти спросил:
– Неужели этот ничтожный негр действительно осмелился затеять ссору со мной – человеком мягким и покладистым?! Да я ведь и мухи не обижу, если меня не разозлить! В общем, скажи ему, что я слишком силен, чтобы с ним драться, и разрешаю ему уйти с миром.
Тут негр принялся подпрыгивать, вращать глазами и поносить Антти на своем непонятном языке. Муссуф сбросил халат, стал колотить себя в грудь кулаками, как в барабан, потом расправил плечи и заиграл мускулами.
Но Антти все еще колебался; чтобы показать негру свою невероятную силу, он встал с жернова, на котором сидел, и обеими руками поднял его высоко над головой. Когда люди Драгута увидели это, многие из них собрались вокруг Антти, и на их глазах он швырнул жернов вниз – аж земля загудела.
Негр в свою очередь тоже наклонился и с огромным трудом оторвал жернов от земли, но как ни пыхтел, так и не сумел поднять его над головой. Ноги у Муссуфа затряслись, и он выронил жернов, который, падая, раздробил бы Антти стопы, если бы тот быстро не отскочил в сторону. Не утратив спокойствия духа, брат мой лишь мягко укорил негра, тот, однако, принялся еще более свирепо вращать глазами и размахивать руками, а итальянец сказал:
– Берегись, ибо Муссуф грозит перекинуть тебя через стену. Но если ты вступишь с ним в честный бой, он обещает не быть слишком жестоким.
Антти схватился за голову и вскричал:
– Один из нас троих рехнулся! Но я уже достаточно предостерегал его. Сам будет виноват, когда получит как следует!
Он сбросил кафтан, который ему дали на корабле, чтобы прикрыть спину от палящего солнца, и шагнул к негру. Не знаю даже, как это случилось, ибо передо мной мелькали лишь руки и ноги, но я и опомниться не успел, как из этого клубка вылетел Антти и, пронесшись по воздуху, с жутким шумом грохнулся на спину. Совершенно оглушенный, он растянулся на земле, удивленно хлопая глазами. Негр расхохотался от всей души, сверкая белыми зубами, и в смехе его совсем не слышалось злобы, хотя Муссуфу и удалось уложить Антти в пыль двора в считанные секунды.
Встревожившись, я подбежал к брату, но тот слегка оттолкнул меня и спросил, где он и что случилось? Я решил, что Антти притворяется и что он нарочно позволил негру победить, чтобы понравиться ему. Но Антти ощупал свою шею, руки и ноги и сказал:
– Эта какая-то случайность! Чтоб я сдох – не могу понять, как это вышло, что я сижу на земле, а этот чернокожий стоит на ногах и скалит зубы. – Антти поднялся, кровь бросилась ему в лицо, и, взревев, как медведь, он ринулся на негра, вцепился в него мертвой хваткой, и в течение нескольких секунд слышался лишь ужасающий хруст костей. Но вскоре, словно по мановению волшебной палочки, Антти вновь взлетел в воздух. Картина эта так потрясла меня, что я по привычке перекрестился. Антти же с трудом поднялся с земли и, еле держась на ногах, сказал мне:
– Отвернись, Микаэль, и не глазей на меня! Я уже и сам не понимаю, что со мной творится! Похоже, я наткнулся на самого дьявола! Но Бог троицу любит, и если мне только удастся как следует ухватить этого черта, я уже не стану заботиться о том, чтобы не переломать ему костей!
С яростными проклятиями Антти так стремительно бросился на негра, что только пыль поднялась столбом. Но Муссуф без видимых усилий схватил моего брата за руку и за ногу и принялся быстро вращать вокруг себя. А когда негр наконец разжал пальцы, Антти грохнулся оземь и покатился по двору в клубах пыли. Подбежав к брату, я увидел, что плечи и спина у него исцарапаны о камни, а из носа хлещет кровь.
– Спокойно, Микаэль, спокойно, – проговорил он, тяжело дыша. Лицо его было мрачным. – Не волнуйся, я наверняка обошелся с ним чрезмерно мягко и был слишком неосторожным, вот и стал жертвой его обезьяньих шуточек. Это вовсе не честный бой; только что он явно дал мне подножку и лишь таким образом победил меня.
Антти наверняка снова кинулся бы на негра, если бы отступник-итальянец не подошел к моему брату и не сказал бы спокойно:
– Ну хватит! Не надо злиться из-за этой забавы! Муссуф тоже больше не гневается на тебя. И вовсе не нужно стыдиться того, что Муссуф тебя победил – он ведь знаменитый борец! Три раза подряд он положил тебя на лопатки, так что как честный человек ты должен признать свое поражение. Он же со своей стороны охотно подтвердит, что не встречал еще мужчины сильнее тебя, хотя до него самого тебе еще далеко.
Однако Антти не желал слушать никаких уговоров. Глаза его налились кровью, он оттолкнул итальянца в сторону и снова ринулся бы на негра, если бы в этот миг в дверях дворца не появился Драгут и сухо не приказал немедленно, кончать эти игры. И Антти, которому пришлось подавить свою ярость, отер кровь с лица и прикрыл исцарапанную спину, а Муссуф, как петух выпятив грудь, отошел и присоединился к кучке отступников, чтобы принять их поздравления.
Мне было жалко Антти, и я попытался утешить брата, сказав, что это конечно же, скверная еда и морское путешествие так сильно ослабили его. Но на долгие разговоры времени не было, ибо Драгут резко повелел нам войти во дворец, желая показать нас своему господину; еврею Синану. Нас провели через все здание, во внутренний дворик, окруженный прохладными галереями и засаженный разными плодовыми деревьями. Журчал там и фонтан, так что после пыли и вони внешнего двора мы словно вдруг попали в райские кущи. Возле одной из колонн на большой подушке сидел еврей Синан в тюрбане, украшенном султаном из перьев, одноглазый, с редкой бородкой и орлиным носом. Синан был еще не слишком стар, а его худое лицо свидетельствовало о том, что человек этот был воином, хотя сейчас и наслаждался праздностью, спокойно сидя на суконной подушке.
Сначала он оглядел четырех пленных моряков, но они не слишком его заинтересовали, и он молча велел им отойти, презрительно шевельнув большим пальцем. Потом Синан уставился на Антти и на меня и спросил по-итальянски:
– Стало быть, во имя Аллаха всемилостивейшего и милосердного вы приняли ислам. Что ж, вы избрали правильный путь, и если будете тверды в своей вере, вам это зачтется, и вы попадете в райские сады, где журчат холодные ручьи. Но, – продолжал он со зловещей усмешкой, – здесь, на земле, вы – рабы и не надейтесь, что закон Пророка как-то сможет облегчить вам жизнь. Останетесь невольниками до тех пор, пока это угодно Аллаху, а если попытаетесь бежать, то вас четвертуют и повесят куски ваших тел на крючьях у ворот.
– Мы вовсе не собираемся бежать, – поспешно отозвался я, – наоборот, как истинные мусульмане мы решили с покорностью принять все, что ниспошлет нам Бог. Что касается меня, то я надеюсь обучиться вашему языку и проникнуть в суть Корана, как и всего того, что связано с моей новой верой. Ибо во многих землях уже собирал я крупицы познания и хочу все глубже погружаться в неведомое. Брат же мой – человек простой, и с него хватит самых необходимых молитв и поклонов.
Еврей Синан покачал головой и проговорил:
– Тебя никто не спрашивает, и, похоже, ты не осознаешь своего положения, пока палка не размягчит твоих пяток. Но ради Аллаха, Бога единого, и Магомета, Пророка Его, да будет благословенно имя Его, я хочу явить терпение и потому задаю теперь тебе вопрос: что ты умеешь делать и как мог бы служить своему господину?
Я торопливо ответил:
– С твоего позволения, господин мой, повелитель Джербы, я – лекарь. И когда я выучу арабский и разберусь в снадобьях, которые применяют в этих краях, охотно стану пользовать недужных к выгоде моего хозяина. Не хвалясь могу сказать, что знаю много целебных средств и способов врачевания, которые наверняка тут неизвестны.
Когда Синан это услышал, глаза его заблестели, и, поглаживая бороду, повелитель Джербы спросил:
– Так ты и правда не собираешься бежать и хочешь стать мусульманином?
Я ответил:
– Испытай меня, господин мой, – и тебе вовсе не нужно пугать меня четвертованием, ибо за то, что отрекся я от своей веры и надел тюрбан, меня ждет еще более страшная смерть, попади я в руки христиан. Ведь человек, отступившийся от Христа и принявший ислам, не может надеяться на помилование ни в одной христианской стране. Пусть хоть это будет тебе самым твердым ручательством, если уж ты не хочешь верить моему слову.
Еврей Синан задумчиво посмотрел на Антти и велел ему снять плащ. А увидев на его теле огромные синяки, осведомился, кто это с ним так жестоко обошелся.
Антти ответил:
– Никто меня не бил, высокородный господин. По собственной воле и лишь шутки ради я решил помериться силами с негром Муссуфом – и мы вполне дружески размялись во дворе перед дворцом.
– Бисмиллах. Иррахман. Иррахим! – благочестиво воскликнул еврей Синан. – Это отличная мысль! Если этого быка хорошо обучить – и он не окажется слишком неповоротливым и глупым, то сможет как борец приносить своему хозяину большие деньги! Скажи-ка мне, что для человека важнее всего?
– Добрая и сытная пища, – не задумываясь, ответил Антти. – И если милосердный Бог пошлет мне господина, который станет хорошо кормить меня, я буду верно служить ему и исполнять все его приказы.
Синан вздохнул, почесал в затылке и промолвил:
– Он действительно глуп, как и говорил его брат. Не знает даже того, что для человека важнее всего молитвы и вера в Бога. Ну а скажи-ка, сколько будет семь раз по восемь?
– Двадцать пять, – заявил Антти, смело глядя на него своими круглыми серыми глазами. – Но не задавай мне слишком трудных вопросов, ибо я слаб в счете и у меня сразу заходит ум за разум.
Синан принялся вырывать волосы из бороды, в отчаянии взывая к Аллаху и понося Драгута.
– Ты что, решил поиздеваться надо мной, приведя сюда этого дурака?! Он же разорит хозяина своим обжорством, да и глупость его может причинить немало вреда. Так что лучше всего поскорее продать его – хоть за горсть медяков, если найдется идиот, который захочет его купить.
И все же Антти явно забавлял Синапа, поскольку властелин острова снова спросил:
– А скажи мне, далек ли путь с земли до неба?
Антти просиял и воскликнул:
– Благодарю тебя, господин мой, что ограничиваешься ты простыми и легкими вопросами! На этот последний нетрудно ответить, ибо чтобы попасть с земли на небо, требуется не больше времени, чем на то, чтобы шевельнуть пальцем.
Синан снова начал вырывать волосы из бороды и кричать:
– Что означают твои слова? Ты смеешься надо мной, тупой осел?
Но Антти посмотрел на него с покорностью во взгляде и проговорил:
– Разве осмелюсь я смеяться над тобой, господин мой и повелитель, если тебе достаточно подать знак, шевельнув пальцем, и ятаган снесет мне голову с плеч? Именно потому я и сказал, что один человек попадет с земли на небо с той же быстротой, с какой другой поднимет палец. Но говоря это, я имел в виду лишь себя, но уж никак не тебя. Твой путь на небеса, разумеется, гораздо длиннее моего, о да, думаю, он бесконечно долог.
Эти слова заставили еврея Синана расхохотаться. Он прекратил расспрашивать Антти и обратил внимание на моего песика.
– А эта собака? – осведомился повелитель Джербы.
Почувствовав на себе его взгляд, Раэль принялся вилять хвостом и встал на задние лапки, чем весьма изумил Синана.
– Аллах! – воскликнул он. – Отнесите этого пса в гарем? Если он понравится моим женам, я подарю его им.
Но когда маленький морщинистый евнух пришел, чтобы забрать Раэля, песик зарычал и оскалил зубы; лишь по моему приказу потрусил он за евнухом, который манил Раэля сочной бараньей косточкой. Песик попрощался со мной взглядом, полным горького упрека, и я не смог сдержать взволнованных слез.
Из-за этого волнения я даже не ощутил слишком сильной боли, когда еврей Синан приказал Джулии подойти ближе и поднять с лица вуаль. Капитан Драгут, забеспокоившись, быстро произнес:
– К чему начинать с лица? Оставь самое приятное напоследок и полюбуйся сперва другими ее прелестями. Тогда ты убедишься, что я говорил правду. Она прекрасна, как луна, груди ее подобны розам, а живот – серебряной чаше, колени же ее словно выточены из слоновой кости.
Чтобы объяснять, почему я понимал все, что они говорили, я должен срезу заметить, что этих африканских разбойников объединяла лишь общая религия. Попали же они сюда со всех Концов света и говорили на самых разных языках. Еврей Синан на самом деле происходил из Смирны, а капитан Драгут родился в бедной турецкой семье в Анатолии, люди же их были в основном итальянцами, сардинцами и провансальцами, бежавшими из Испании маврами и отступниками-португальцами. И объяснялись они все на особом наречии, дикой мешанине множества языков; назывался этот говор «лингва франка», то есть франкский язык, ибо всех христиан именовали здесь франками. Я еще на корабле научился понимать этот всеобщий язык, ибо просил разъяснить мне значение каждого слова. Поскольку же я всегда с удивительной легкостью и гораздо быстрее, чем другие, овладевал чужими языками, то без особого труда постиг и этот странный говор.
Услышав слова Драгута, Синан подозрительно посмотрел на капитана и промолвил:
– Но если она прекрасна, как луна, то отчего же ты советуешь мне оставить ее лицо напоследок? Я вижу по твоим глазам, что что-то тут не так, и хочу разобраться в этом деле до конца!
Синан погладил тонкими пальцами бороду и приказал Джулии сбросить платье. Чуть поколебавшись, она послушалась и обнажила все, кроме лица, так и оставшегося закрытым вуалью. Синан велел ей повернуться, обозрел ее спереди и сзади и в конце концов заявил с неодобрением:
– Она слишком худа! Возможно, она смогла бы воспламенить какого-нибудь юнца, но зрелому мужу нужна более широкая и мягкая подушка, чем молодому человеку, тело которого еще так упруго и гибко, что он с легкостью может улечься и на узкую доску.
– О всемилостивейший и милосердный Аллах! – вскричал капитан Драгут с потемневшим от гнева лицом. – Ты называешь эту девушку узкой доской?! Ты говоришь так по скупости и зломыслию, чтобы снизить цену, а стало быть, ты решил поторговаться за эту красавицу! Но ты еще не видел всего!
Поглаживая бороду, еврей Синан примирительно сказал:
– Не злись понапрасну, Драгут! Я охотно признаю, что из этой девушки можно сделать настоящую гурию[12], если как следует подкормить ее кукурузой. Но об этом пусть заботится тот, кто ее купит. Меня же она не интересует.
И тут Джулия потеряла самообладание. Сорвав с лица вуаль и затопав ногами, она завопила, вся красная от гнева:
– Ты – злобный человек, Синан, и я не желаю больше сносить твоей наглости! Посмотри мне в глаза, если осмелишься, и увидишь такое, чего не видел еще ни разу в жизни!
Синан подался вперед и заглянул Джулии в глаза. Он так вытаращил свое единственное око, что оно едва не вылезло из орбиты. У Синана отвисла челюсть, и показались гнилые черные зубы. Он долго рассматривал Джулию, а потом в ужасе закрыл лицо руками и воскликнул охрипшим голосом:
– Это упырь, ведьма или джинн? А может, это сон наяву? У нее же глаза разного цвета, один – голубой и зловещий, а другой – карий и лживый!
Драгут был явно разочарован, но продолжал защищаться, упрямо заявив:
– Ты не ошибся, Синан! Разве я не говорил тебе, что привез сокровище, доселе невиданное? Одно ее око подобно сапфиру, другое – топазу, а зубы – словно бесценные жемчужины.
– И ты называешь это сокровищем?! – заорал Синан, не веря своим ушам. – Теперь меня уже не удивляет, что ты потерял один из своих превосходных кораблей. У этой женщины – дурные глаза, и я трепещу при одной мысли о тех несчастьях, которые ты можешь навлечь на мой дом, приведя ее сюда! О Аллах, теперь мне придется потратить несколько кувшинов розовой воды, чтобы вымыть после ее ухода полы и арки дверей! И ты еще говоришь, что она – сокровище! Умнее всего ты поступил бы, если бы приказал удушить ее и бросил бы ее тело на съедение диким зверям.
Потеряв всякую надежду, Драгут, дрожа от волнения, решительно произнес:
– Ну что ж! Я повелю выколоть ей один глаз, и она перестанет пугать людей, хотя сомневаюсь, что получу хорошую цену за одноглазую женщину. Но я готов понести убытки в наказание за собственную глупость.
Моя тревога за Джулию превратилась в настоящий ужас, но тут меня словно осенило. Я смело шагнул вперед и, спросив дозволения, сказал:
– Бисмиллах! Иррахман! Иррахим! Я часто слышал, что все свершается по воле Аллаха и заранее предопределено. Так почему же ты столь упорно противишься воде Всевышнего, если совершенно ясно, что Он желал, чтобы капитан Драгут привел сегодня нас троих к тебе? Вместо того, чтобы выкалывать ей глаз, ты должен искать тайный смысл ее появления здесь.
Плоский песчаный остров, раскинувшийся под ясной синевой небес и выжженный палящим солнцем, показался мне не слишком привлекательным. Когда мы подплыли к морскому маяку, расположенному на башне у входа в порт, Драгут велел выстрелить всего лишь из легкого орудия – в знак того, что на сей раз корсарам особо нечем гордиться. Одиночному залпу вторило такое унылое эхо, что Драгут помрачнел еще больше и стиснул челюсти, заскрежетав зубами. Так мы вошли в порт, откуда я увидел низкий купол мечети и белый минарет, множество глинобитных домиков и дворец еврея Синана; дворец этот, окруженный стенами, высился на зеленом холме. Однако сам Синан не выехал в окружении свиты встречать нас, что наверняка бы сделал, если бы мы прибыли под грохот салюта и с победными знаменами, развевающимися на мачтах. На берегу нас ждала лишь толпа оборванцев, а порт походил на огромную раскаленную печь, куда мы нырнули из морской свежести и прохлады.
Несмотря на пестрые одежды и сияющее оружие, мы являли собой весьма скромную группку, когда двинулись из порта по извилистой ослиной тропе к обиталищу еврея Синана. Впереди шагал негр с ятаганом, неся на плече мешок с головами паломников-христиан. Следом со связанными за спинами руками шла четверка моряков, которых сочли пригодными для того, чтобы сидеть за веслами на галере. Антти и я плелись с веревками на шеях, хотя и приняли мусульманство – и потому нас не полагалось ни связывать, ни бить. Не зная ни о рабстве, ни о законах Пророка, за нами в счастливом неведении трусил мой песик; он сосредоточенно принюхивался, чтобы освоиться с новыми запахами, которыми и впрямь изобиловало это жалкое пиратское гнездо. За Раэлем двигались невольники-гребцы, несшие добычу, которую разложили во множество мешочков и ящичков, чтобы она выглядела богаче. А замыкал шествие сам капитан Драгут, окруженный своими людьми, которые старались, как могли, издавать радостные клики.
За нашей процессией наблюдали столпившиеся на улочках жители городка, которые вежливо приветствовали корсаров и благодарили Аллаха за их возвращение. Лишь купцы, стоявшие на порогах своих лавок, презрительно показывали на нас пальцами. Джулия, облачившаяся в свой лучший наряд и закрывшая лицо вуалью, ехала на ослике прямо вслед за Драгутом. Ее охраняла четверка вооруженных мужчин, сжимавших в руках добытые в бою сабли.
Ворота дворца распахнулись перед нами настежь. По обеим сторонам от них мы увидели несколько высохших на солнце человеческих голов, насаженных на крючья, вделанные в стену. На просторном дворе в центре зеленой лужайки находился каменный бассейн. Рабы и пленники, дремавшие в тени, неторопливо поднялись на ноги, глядя на нас заспанными глазами. Драгут приказал своим людям отнести добычу в дом еврея Синана и велел им потом ждать у источника. Так что мы с Антти остались с ними у бассейна, а Джулия спрыгнула с ослика и присоединилась к нам. Никому не было до нас никакого дела, и люди Драгута, проявив во имя Аллаха милосердие, развязали пленных моряков и разрешили им напиться воды из источника. Я тоже утолил жажду. С облицованной камнем стенки бассейна свисала на тонкой цепочке медная чарка прелестной формы, которой пользовались все по очереди. Вода была чистой и холодной, и я не мог надивиться ее великолепному вкусу, пока мне не растолковали, что Коран велит, дабы во всех исламских землях людям, истомленным жаждой, всегда и везде был открыт доступ к свежей воде.
Еврей Синан явно не торопился нас увидеть, и корсары терпеливо ждали, сидя на земле, но удивленный Антти проговорил:
– Обычаи войны на море, похоже, очень отличаются от того, с чем я сталкивался на суше, а, может, Пророк, которому поклоняются эти люди, действительно очень могуществен. Ведь если бы это были христиане – испанцы или немцы, они уже давно развели бы костер и жарили бы на нем свинью или быка. На двор выкатили бы бочки пива, и из рук в руки переходили бы жбаны с вином. Звучали бы оскорбления и проклятия – и солдаты вышибали бы друг другу зубы. А их товарищи играли бы в кости, и тут и там в тени стен валялись бы ратники, сжимающие в объятиях распутных девок.
Антти еще не кончил говорить, когда перед ним появился мрачный негр капитана Драгута. Рядом с чернокожим стоял один из отступников-итальянцев и переводил его слова:
– Негр Муссуф гневается на тебя за то, что ты предательски напал на него сзади и швырнул в море. На корабле он не мог отомстить тебе за этот подлый поступок, ибо Пророк запрещает правоверным ссориться и биться между собой в военных походах. Но теперь Муссуф горит желанием рассчитаться с тобой.
Не веря своим ушам, Антти спросил:
– Неужели этот ничтожный негр действительно осмелился затеять ссору со мной – человеком мягким и покладистым?! Да я ведь и мухи не обижу, если меня не разозлить! В общем, скажи ему, что я слишком силен, чтобы с ним драться, и разрешаю ему уйти с миром.
Тут негр принялся подпрыгивать, вращать глазами и поносить Антти на своем непонятном языке. Муссуф сбросил халат, стал колотить себя в грудь кулаками, как в барабан, потом расправил плечи и заиграл мускулами.
Но Антти все еще колебался; чтобы показать негру свою невероятную силу, он встал с жернова, на котором сидел, и обеими руками поднял его высоко над головой. Когда люди Драгута увидели это, многие из них собрались вокруг Антти, и на их глазах он швырнул жернов вниз – аж земля загудела.
Негр в свою очередь тоже наклонился и с огромным трудом оторвал жернов от земли, но как ни пыхтел, так и не сумел поднять его над головой. Ноги у Муссуфа затряслись, и он выронил жернов, который, падая, раздробил бы Антти стопы, если бы тот быстро не отскочил в сторону. Не утратив спокойствия духа, брат мой лишь мягко укорил негра, тот, однако, принялся еще более свирепо вращать глазами и размахивать руками, а итальянец сказал:
– Берегись, ибо Муссуф грозит перекинуть тебя через стену. Но если ты вступишь с ним в честный бой, он обещает не быть слишком жестоким.
Антти схватился за голову и вскричал:
– Один из нас троих рехнулся! Но я уже достаточно предостерегал его. Сам будет виноват, когда получит как следует!
Он сбросил кафтан, который ему дали на корабле, чтобы прикрыть спину от палящего солнца, и шагнул к негру. Не знаю даже, как это случилось, ибо передо мной мелькали лишь руки и ноги, но я и опомниться не успел, как из этого клубка вылетел Антти и, пронесшись по воздуху, с жутким шумом грохнулся на спину. Совершенно оглушенный, он растянулся на земле, удивленно хлопая глазами. Негр расхохотался от всей души, сверкая белыми зубами, и в смехе его совсем не слышалось злобы, хотя Муссуфу и удалось уложить Антти в пыль двора в считанные секунды.
Встревожившись, я подбежал к брату, но тот слегка оттолкнул меня и спросил, где он и что случилось? Я решил, что Антти притворяется и что он нарочно позволил негру победить, чтобы понравиться ему. Но Антти ощупал свою шею, руки и ноги и сказал:
– Эта какая-то случайность! Чтоб я сдох – не могу понять, как это вышло, что я сижу на земле, а этот чернокожий стоит на ногах и скалит зубы. – Антти поднялся, кровь бросилась ему в лицо, и, взревев, как медведь, он ринулся на негра, вцепился в него мертвой хваткой, и в течение нескольких секунд слышался лишь ужасающий хруст костей. Но вскоре, словно по мановению волшебной палочки, Антти вновь взлетел в воздух. Картина эта так потрясла меня, что я по привычке перекрестился. Антти же с трудом поднялся с земли и, еле держась на ногах, сказал мне:
– Отвернись, Микаэль, и не глазей на меня! Я уже и сам не понимаю, что со мной творится! Похоже, я наткнулся на самого дьявола! Но Бог троицу любит, и если мне только удастся как следует ухватить этого черта, я уже не стану заботиться о том, чтобы не переломать ему костей!
С яростными проклятиями Антти так стремительно бросился на негра, что только пыль поднялась столбом. Но Муссуф без видимых усилий схватил моего брата за руку и за ногу и принялся быстро вращать вокруг себя. А когда негр наконец разжал пальцы, Антти грохнулся оземь и покатился по двору в клубах пыли. Подбежав к брату, я увидел, что плечи и спина у него исцарапаны о камни, а из носа хлещет кровь.
– Спокойно, Микаэль, спокойно, – проговорил он, тяжело дыша. Лицо его было мрачным. – Не волнуйся, я наверняка обошелся с ним чрезмерно мягко и был слишком неосторожным, вот и стал жертвой его обезьяньих шуточек. Это вовсе не честный бой; только что он явно дал мне подножку и лишь таким образом победил меня.
Антти наверняка снова кинулся бы на негра, если бы отступник-итальянец не подошел к моему брату и не сказал бы спокойно:
– Ну хватит! Не надо злиться из-за этой забавы! Муссуф тоже больше не гневается на тебя. И вовсе не нужно стыдиться того, что Муссуф тебя победил – он ведь знаменитый борец! Три раза подряд он положил тебя на лопатки, так что как честный человек ты должен признать свое поражение. Он же со своей стороны охотно подтвердит, что не встречал еще мужчины сильнее тебя, хотя до него самого тебе еще далеко.
Однако Антти не желал слушать никаких уговоров. Глаза его налились кровью, он оттолкнул итальянца в сторону и снова ринулся бы на негра, если бы в этот миг в дверях дворца не появился Драгут и сухо не приказал немедленно, кончать эти игры. И Антти, которому пришлось подавить свою ярость, отер кровь с лица и прикрыл исцарапанную спину, а Муссуф, как петух выпятив грудь, отошел и присоединился к кучке отступников, чтобы принять их поздравления.
Мне было жалко Антти, и я попытался утешить брата, сказав, что это конечно же, скверная еда и морское путешествие так сильно ослабили его. Но на долгие разговоры времени не было, ибо Драгут резко повелел нам войти во дворец, желая показать нас своему господину; еврею Синану. Нас провели через все здание, во внутренний дворик, окруженный прохладными галереями и засаженный разными плодовыми деревьями. Журчал там и фонтан, так что после пыли и вони внешнего двора мы словно вдруг попали в райские кущи. Возле одной из колонн на большой подушке сидел еврей Синан в тюрбане, украшенном султаном из перьев, одноглазый, с редкой бородкой и орлиным носом. Синан был еще не слишком стар, а его худое лицо свидетельствовало о том, что человек этот был воином, хотя сейчас и наслаждался праздностью, спокойно сидя на суконной подушке.
Сначала он оглядел четырех пленных моряков, но они не слишком его заинтересовали, и он молча велел им отойти, презрительно шевельнув большим пальцем. Потом Синан уставился на Антти и на меня и спросил по-итальянски:
– Стало быть, во имя Аллаха всемилостивейшего и милосердного вы приняли ислам. Что ж, вы избрали правильный путь, и если будете тверды в своей вере, вам это зачтется, и вы попадете в райские сады, где журчат холодные ручьи. Но, – продолжал он со зловещей усмешкой, – здесь, на земле, вы – рабы и не надейтесь, что закон Пророка как-то сможет облегчить вам жизнь. Останетесь невольниками до тех пор, пока это угодно Аллаху, а если попытаетесь бежать, то вас четвертуют и повесят куски ваших тел на крючьях у ворот.
– Мы вовсе не собираемся бежать, – поспешно отозвался я, – наоборот, как истинные мусульмане мы решили с покорностью принять все, что ниспошлет нам Бог. Что касается меня, то я надеюсь обучиться вашему языку и проникнуть в суть Корана, как и всего того, что связано с моей новой верой. Ибо во многих землях уже собирал я крупицы познания и хочу все глубже погружаться в неведомое. Брат же мой – человек простой, и с него хватит самых необходимых молитв и поклонов.
Еврей Синан покачал головой и проговорил:
– Тебя никто не спрашивает, и, похоже, ты не осознаешь своего положения, пока палка не размягчит твоих пяток. Но ради Аллаха, Бога единого, и Магомета, Пророка Его, да будет благословенно имя Его, я хочу явить терпение и потому задаю теперь тебе вопрос: что ты умеешь делать и как мог бы служить своему господину?
Я торопливо ответил:
– С твоего позволения, господин мой, повелитель Джербы, я – лекарь. И когда я выучу арабский и разберусь в снадобьях, которые применяют в этих краях, охотно стану пользовать недужных к выгоде моего хозяина. Не хвалясь могу сказать, что знаю много целебных средств и способов врачевания, которые наверняка тут неизвестны.
Когда Синан это услышал, глаза его заблестели, и, поглаживая бороду, повелитель Джербы спросил:
– Так ты и правда не собираешься бежать и хочешь стать мусульманином?
Я ответил:
– Испытай меня, господин мой, – и тебе вовсе не нужно пугать меня четвертованием, ибо за то, что отрекся я от своей веры и надел тюрбан, меня ждет еще более страшная смерть, попади я в руки христиан. Ведь человек, отступившийся от Христа и принявший ислам, не может надеяться на помилование ни в одной христианской стране. Пусть хоть это будет тебе самым твердым ручательством, если уж ты не хочешь верить моему слову.
Еврей Синан задумчиво посмотрел на Антти и велел ему снять плащ. А увидев на его теле огромные синяки, осведомился, кто это с ним так жестоко обошелся.
Антти ответил:
– Никто меня не бил, высокородный господин. По собственной воле и лишь шутки ради я решил помериться силами с негром Муссуфом – и мы вполне дружески размялись во дворе перед дворцом.
– Бисмиллах. Иррахман. Иррахим! – благочестиво воскликнул еврей Синан. – Это отличная мысль! Если этого быка хорошо обучить – и он не окажется слишком неповоротливым и глупым, то сможет как борец приносить своему хозяину большие деньги! Скажи-ка мне, что для человека важнее всего?
– Добрая и сытная пища, – не задумываясь, ответил Антти. – И если милосердный Бог пошлет мне господина, который станет хорошо кормить меня, я буду верно служить ему и исполнять все его приказы.
Синан вздохнул, почесал в затылке и промолвил:
– Он действительно глуп, как и говорил его брат. Не знает даже того, что для человека важнее всего молитвы и вера в Бога. Ну а скажи-ка, сколько будет семь раз по восемь?
– Двадцать пять, – заявил Антти, смело глядя на него своими круглыми серыми глазами. – Но не задавай мне слишком трудных вопросов, ибо я слаб в счете и у меня сразу заходит ум за разум.
Синан принялся вырывать волосы из бороды, в отчаянии взывая к Аллаху и понося Драгута.
– Ты что, решил поиздеваться надо мной, приведя сюда этого дурака?! Он же разорит хозяина своим обжорством, да и глупость его может причинить немало вреда. Так что лучше всего поскорее продать его – хоть за горсть медяков, если найдется идиот, который захочет его купить.
И все же Антти явно забавлял Синапа, поскольку властелин острова снова спросил:
– А скажи мне, далек ли путь с земли до неба?
Антти просиял и воскликнул:
– Благодарю тебя, господин мой, что ограничиваешься ты простыми и легкими вопросами! На этот последний нетрудно ответить, ибо чтобы попасть с земли на небо, требуется не больше времени, чем на то, чтобы шевельнуть пальцем.
Синан снова начал вырывать волосы из бороды и кричать:
– Что означают твои слова? Ты смеешься надо мной, тупой осел?
Но Антти посмотрел на него с покорностью во взгляде и проговорил:
– Разве осмелюсь я смеяться над тобой, господин мой и повелитель, если тебе достаточно подать знак, шевельнув пальцем, и ятаган снесет мне голову с плеч? Именно потому я и сказал, что один человек попадет с земли на небо с той же быстротой, с какой другой поднимет палец. Но говоря это, я имел в виду лишь себя, но уж никак не тебя. Твой путь на небеса, разумеется, гораздо длиннее моего, о да, думаю, он бесконечно долог.
Эти слова заставили еврея Синана расхохотаться. Он прекратил расспрашивать Антти и обратил внимание на моего песика.
– А эта собака? – осведомился повелитель Джербы.
Почувствовав на себе его взгляд, Раэль принялся вилять хвостом и встал на задние лапки, чем весьма изумил Синана.
– Аллах! – воскликнул он. – Отнесите этого пса в гарем? Если он понравится моим женам, я подарю его им.
Но когда маленький морщинистый евнух пришел, чтобы забрать Раэля, песик зарычал и оскалил зубы; лишь по моему приказу потрусил он за евнухом, который манил Раэля сочной бараньей косточкой. Песик попрощался со мной взглядом, полным горького упрека, и я не смог сдержать взволнованных слез.
Из-за этого волнения я даже не ощутил слишком сильной боли, когда еврей Синан приказал Джулии подойти ближе и поднять с лица вуаль. Капитан Драгут, забеспокоившись, быстро произнес:
– К чему начинать с лица? Оставь самое приятное напоследок и полюбуйся сперва другими ее прелестями. Тогда ты убедишься, что я говорил правду. Она прекрасна, как луна, груди ее подобны розам, а живот – серебряной чаше, колени же ее словно выточены из слоновой кости.
Чтобы объяснять, почему я понимал все, что они говорили, я должен срезу заметить, что этих африканских разбойников объединяла лишь общая религия. Попали же они сюда со всех Концов света и говорили на самых разных языках. Еврей Синан на самом деле происходил из Смирны, а капитан Драгут родился в бедной турецкой семье в Анатолии, люди же их были в основном итальянцами, сардинцами и провансальцами, бежавшими из Испании маврами и отступниками-португальцами. И объяснялись они все на особом наречии, дикой мешанине множества языков; назывался этот говор «лингва франка», то есть франкский язык, ибо всех христиан именовали здесь франками. Я еще на корабле научился понимать этот всеобщий язык, ибо просил разъяснить мне значение каждого слова. Поскольку же я всегда с удивительной легкостью и гораздо быстрее, чем другие, овладевал чужими языками, то без особого труда постиг и этот странный говор.
Услышав слова Драгута, Синан подозрительно посмотрел на капитана и промолвил:
– Но если она прекрасна, как луна, то отчего же ты советуешь мне оставить ее лицо напоследок? Я вижу по твоим глазам, что что-то тут не так, и хочу разобраться в этом деле до конца!
Синан погладил тонкими пальцами бороду и приказал Джулии сбросить платье. Чуть поколебавшись, она послушалась и обнажила все, кроме лица, так и оставшегося закрытым вуалью. Синан велел ей повернуться, обозрел ее спереди и сзади и в конце концов заявил с неодобрением:
– Она слишком худа! Возможно, она смогла бы воспламенить какого-нибудь юнца, но зрелому мужу нужна более широкая и мягкая подушка, чем молодому человеку, тело которого еще так упруго и гибко, что он с легкостью может улечься и на узкую доску.
– О всемилостивейший и милосердный Аллах! – вскричал капитан Драгут с потемневшим от гнева лицом. – Ты называешь эту девушку узкой доской?! Ты говоришь так по скупости и зломыслию, чтобы снизить цену, а стало быть, ты решил поторговаться за эту красавицу! Но ты еще не видел всего!
Поглаживая бороду, еврей Синан примирительно сказал:
– Не злись понапрасну, Драгут! Я охотно признаю, что из этой девушки можно сделать настоящую гурию[12], если как следует подкормить ее кукурузой. Но об этом пусть заботится тот, кто ее купит. Меня же она не интересует.
И тут Джулия потеряла самообладание. Сорвав с лица вуаль и затопав ногами, она завопила, вся красная от гнева:
– Ты – злобный человек, Синан, и я не желаю больше сносить твоей наглости! Посмотри мне в глаза, если осмелишься, и увидишь такое, чего не видел еще ни разу в жизни!
Синан подался вперед и заглянул Джулии в глаза. Он так вытаращил свое единственное око, что оно едва не вылезло из орбиты. У Синана отвисла челюсть, и показались гнилые черные зубы. Он долго рассматривал Джулию, а потом в ужасе закрыл лицо руками и воскликнул охрипшим голосом:
– Это упырь, ведьма или джинн? А может, это сон наяву? У нее же глаза разного цвета, один – голубой и зловещий, а другой – карий и лживый!
Драгут был явно разочарован, но продолжал защищаться, упрямо заявив:
– Ты не ошибся, Синан! Разве я не говорил тебе, что привез сокровище, доселе невиданное? Одно ее око подобно сапфиру, другое – топазу, а зубы – словно бесценные жемчужины.
– И ты называешь это сокровищем?! – заорал Синан, не веря своим ушам. – Теперь меня уже не удивляет, что ты потерял один из своих превосходных кораблей. У этой женщины – дурные глаза, и я трепещу при одной мысли о тех несчастьях, которые ты можешь навлечь на мой дом, приведя ее сюда! О Аллах, теперь мне придется потратить несколько кувшинов розовой воды, чтобы вымыть после ее ухода полы и арки дверей! И ты еще говоришь, что она – сокровище! Умнее всего ты поступил бы, если бы приказал удушить ее и бросил бы ее тело на съедение диким зверям.
Потеряв всякую надежду, Драгут, дрожа от волнения, решительно произнес:
– Ну что ж! Я повелю выколоть ей один глаз, и она перестанет пугать людей, хотя сомневаюсь, что получу хорошую цену за одноглазую женщину. Но я готов понести убытки в наказание за собственную глупость.
Моя тревога за Джулию превратилась в настоящий ужас, но тут меня словно осенило. Я смело шагнул вперед и, спросив дозволения, сказал:
– Бисмиллах! Иррахман! Иррахим! Я часто слышал, что все свершается по воле Аллаха и заранее предопределено. Так почему же ты столь упорно противишься воде Всевышнего, если совершенно ясно, что Он желал, чтобы капитан Драгут привел сегодня нас троих к тебе? Вместо того, чтобы выкалывать ей глаз, ты должен искать тайный смысл ее появления здесь.