Вальтер Гёрлиц
Германский Генеральный штаб. История и структура. 1657-1945
Глава 1
ИСТОКИ
I
Прусский Генеральный штаб – плод конкретной стадии европейского развития, порожденный сочетанием абсолютной монархии с регулярной армией, ставшей неотъемлемой частью государства после Тридцатилетней войны.В 1525 году Великий магистр Пруссии Альбрехт Бранденбург-Ансбахский передал в светское пользование последние территории бывшего орденского государства. Он перешел в протестантскую веру и принял от своего дяди, короля Сигизмунда, Восточную Пруссию. Военный историк фон Беренхорст уже в конце XVIII века утверждал, что не прусская монархия была страной, имевшей армию, а у армии была страна, которую она использовала в качестве территории дислокации. «Национальной профессией Пруссии является война», – писал Мирабо, а современники язвили, что если во всех странах армия существует для государства, то в Пруссии государство существует для армии. В сущности, это не так уж далеко от истины; история Пруссии является, по сути, историей прусской армии.
Во время Тридцатилетней войны спекулятивная торговля наемниками превратилась чуть ли не в основную отрасль экономики. Добровольной вербовки было уже недостаточно. Вербовщики хватали людей где попало и принуждали записываться в армию. Дело было поставлено на поток. Любой вербовщик за солидный выкуп отпускал пойманных людей и тут же был готов перекупить у другого вербовщика излишний «улов». Так Великий магистр заложил основы регулярной прусской армии и, соответственно, Пруссии. Династия Гогенцоллернов расширяла свои владения, наследуя и завоевывая новые земли; армия железным кольцом окружала эти территории. Строго говоря, никогда не существовало прусской нации, но была прусская армия и прусское государство.
Помимо армии опорой абсолютной монархии Гогенцоллернов являлся протестантизм со специфическим прусским оттенком и патриархальная система землевладения в лице крупных землевладельцев, юнкеров. В зависимости от решения короля находились, несомненно, все вопросы церковного управления; что же касается землевладельцев, то посягательства монарха на некоторые привилегии, которые они имели благодаря своему положению, компенсировались личной юрисдикцией и правом распоряжаться своими крепостными.
Трудно вообразить прусскую армию без юнкеров Восточной Эльбы, без этой прусской аристократии, которая на протяжении двух столетий снабжала армию и прусский Генеральный штаб офицерским составом. Фактически история Генерального штаба неразрывно связана со сравнительно небольшим количеством знатных семейств. Юнкеры заметно отличались от остального прусского дворянства, однако следует заметить, что зачастую их владения не приносили прибыли. Они были освобождены от поборов, не считая ничтожно малого налога, сохранившегося еще с феодальных времен и регулировавшего отношения между феодалом и сюзереном. В случае войны крестьяне, присягнувшие на верность, были обязаны предоставить лошадей, а дворяне лошадь и всадника; вместо лошади разрешалось внести сопоставимую сумму.
С генетической точки зрения юнкерство являло собой невероятную смесь. Можно сказать, что своего рода основу составляли такие фамилии, как Вендиш, Кассубиан, Зитенс, Манштейн, Йорк, имевшие «прусские корни». В гугенотских поселениях преобладали французы. Объединение Силезии и польских территорий привело к наплыву поляков; обедневшее польское дворянство активно стремилось служить прусскому монарху. До 1806 года поляки составляли приблизительно одну пятую высшей и одну четверть низшей аристократии. Хотя поляки полностью онемечились и их привычки и мировоззрение ничем не отличались от германцев, придирчивый наблюдатель отмечал свойственное полякам непомерное высокомерие и склонность к необузданной расточительности.
II
Зарождение службы Генерального штаба (Generalstabsdienst) относится примерно к 60-м годам XVIII века, периоду формирования прусско-бранденбургской армии. В то время заслуженной славой пользовалась шведская армия, и великий курфюрст выбрал ее в качестве образца для создания так называемого штаба генерал-квартирмейстеров. В ведении штаба находились все инженерные службы. Штаб осуществлял контроль за передвижением войск, занимался выбором мест для палаточных лагерей и укрепленных районов. Первое упоминание о Генеральном штабе появляется в 1657 году в записях бранденбургского генерал-квартирмейстера, обер-лейтенанта инженера Герхарда фон Белликума. Судя по записям, его помощником был обер-лейтенант инженер Якоб Хольстен, называвшийся заместителем генерал-квартирмейстера.Представление о начальной структуре Генерального штаба можно получить из платежных ведомостей того времени. Одним из первых упоминается генерал-интендант, отвечавший за обмундирование, вооружение, продовольствие и размещение. В распоряжении этого офицера находился главный сержант, звание, перешедшее из армии нового образца Кромвеля.
Далее идут: два генерал-адьютанта; генерал, отвечавший за продовольствие; генерал-аудитор (инспектор), занимавшийся вопросами, связанными с военным правом; генерал, ведавший транспортными делами, и «силовой», который курировал проблемы правопорядка. Фактически, ни генерал-квартирмейстер, ни «силовой» генерал не считались старшими офицерами Генерального штаба. Подобная честь выпала генералу артиллерии, Фрейхеру фон Спару, одному из по-настоящему великих генералов.
В 1670–1673 годах среди подчиненных Белликума мы находим некоего Филиппа де Чиезе, или Чиеза, известного скорее как создателя потсдамской крепости и берлинского монетного двора, нежели солдата, и, кроме того, как строителя подвесной почтовой дороги, так называемой «берлинки». До 1699 года дела Чиеза, как и таких французских офицеров, де Майстре, дю Пюи и де Бриона, шли весьма успешно. Что касается личного состава квартирмейстерской службы, то он, согласно старшинству, выглядел следующим образом: старший квартирмейстер, квартирмейстер Генерального штаба и квартирмейстер штаба. Перечисленные должностные лица составляли технико-административную часть штаба, которая, по правде говоря, никогда не создавалась на постоянной основе. Стоило разразиться войне, и генеральный военный комиссариат, как поначалу назывался Генеральный штаб, собирался заново.
В Австрии, чьим правителям не хватало военного опыта, развивался несколько иной институт, так называемый Королевский военный совет, который включал правителя и группу людей с опытом действительной военной службы. Этот совет разрабатывал оперативные планы, то есть занимался тем, чем в сегодняшнем нашем понимании занимается Генеральный штаб.
Однако в Пруссии великий курфюрст сам был генералиссимусом и начальником штаба. Его внук, король Фридрих-Вильгельм I, заложил традицию, по которой король ipso facto[1] являлся Верховным главнокомандующим, руководящим армией на полях сражений.
При нем форма стала официальным нарядом правителя, и, тем самым, самой изысканной одеждой. Офицерская служба была привилегией аристократии. Офицер привык рассматривать себя в качестве слуги монарха, олицетворявшего собой государство, и воинская присяга, которой юнкер присягал на верность своему суверену, приобрела новую, глубокую значимость. Понимание личной преданности являлось реальной моральной основой армии. Действительно, прусских, а позже германских офицеров отличал высочайший моральный дух.
Новое государство, подобно Австрии и России, получилось милитаристским. Даже гражданская администрация перенимала военные манеры, и красноречивое тому доказательство наименование вышестоящих правительственных чинов – член военного совета (Kriegsrat). За исключением Академии наук, все образовательные учреждения служили исключительно военным целям. К примеру, кадетские школы (Ritterakademie) и Военная академия (Militärakademie) предназначались для обучения дворян. Инженерная академия (Ingenieurakademie) выпускала военных инженеров, а медицинская школа (так называемая Pepiniere) готовила полковых врачей.
При Фридрихе-Вильгельме I концепция так называемого «прусского повиновения и подчинения» стала основополагающим принципом поведения прусского офицерства, однако в те дни это не было слепым повиновением. Командир кавалерии фон Седлиц писал в мемуарах, что, когда в 1758 году в битве при Цорндорфе Фридрих Великий приказал атаковать русских пехотинцев, он ответил: «Скажите его величеству, что после битвы моя жизнь будет в его распоряжении, но пока продолжается бой, я намереваюсь использовать ее в своих интересах».
III
Великий курфюрст завещал тридцатитысячную армию своему преемнику. Фридрих I увеличил ее до сорока тысяч, а армия Фридриха-Вильгельма I составляла уже восемьдесят тысяч человек. К 1786 году, после смерти Фридриха Великого, армия насчитывала двести тысяч человек. Эти данные свидетельствуют о выходе Пруссии к концу XVIII века на уровень великой державы. Три победы, одержанные в Силезских войнах, и раздел Польши в 1772 году прибавили к владениям Фридриха Западную Пруссию и Силезию, а его победы в Семилетней войне упрочили репутацию прусской армии в Европе. Однако не военное искусство Фридриха уберегло Пруссию от уничтожения более мощными соседями.Подобно предшественникам, Фридрих Великий являлся начальником штаба. Его квартирмейстерская служба была схожа с ранее описанной и включала около двадцати пяти офицеров. Правда, теперь в штаб входил корпус связных и ординарцев, и появился институт начальников оперативно-разведывательного отделения штаба. Эти офицеры перемещались с места на место и оказывали помощь генералам, поставляя необходимую информацию, разведывательные данные и тому подобное. Естественно, эти службы должны были действовать в непосредственном контакте с королем. Фридрих Великий лично занимался подготовкой штабных офицеров, и ежегодно двенадцать блестящих офицеров с академическим образованием (лучших выпускников Academie des Nobles) пополняли ряды оперативно-разведывательного отделения штаба. Но, несмотря на это, пока и речи не было о Генеральном штабе в нашем понимании этого слова. Король еще не имел авторитетного штата военных советников.
По нашему мнению, необходимо отметить зарождение института, с которым у военно-хозяйственного управления с течением времени развилась острая борьба. Речь идет о генерал-адъютантской службе, исходной ячейки наиболее характерной прусской особенности – военного кабинета прусских королей. При первых прусских королях эта служба была преимущественно занята документацией. Фридрих Великий несколько расширил сферу ее деятельности в связи с новой системой «директив», необходимость которых диктовалась исключительностью момента.
Известно, что во время Семилетней войны театры военных действий были разбросаны по значительной территории, и от командующих большими группами армий ожидалось большей самостоятельности действий. Соответственно офицерам следовало дать определенную свободу для принятия решений. В подобных случаях король предпочитал, помимо штабных офицеров, прикомандировывать к полевым командирам генерал-адъютанта или личного адъютанта, чьи обязанности, по сути, сводились к роли королевского комиссара. Во время Семилетней войны пять таких адъютантов были прикомандированы к пехоте, два к кавалерии и самый известный из адъютантов, Ганс фон Винтерфельд, один из ближайших друзей короля, служил под его непосредственным началом.
С 1758 года Генрих Вильгельм фон Анхальт единственный из генерал-адъютантов имел секретаря. Он был незаконнорожденным сыном принца Вильгельма фон Анхальт-Дессау и славившейся красотой дочери священника. Этот человек вступил в прусскую армию под именем Густавсон и служил в квартирмейстерской службе. В 1761 году Фридрих пожаловал ему дворянское звание, и с 1765-го по 1781 год в ранге полковника он занимал посты первого генерал-адъютанта и начальника квартирмейстерской службы. Особый интерес представляет тот факт, что в период раздела Польши и в войне за баварское престолонаследие в 1778 году этот человек сыграл такую большую роль в решении задач, касающихся различных отрядов войск, что о нем можно говорить как о начальнике штаба Фридриха. Он вряд ли относился к разряду приятных людей, напротив, за ним закрепилась репутация грубого солдафона. Но одна характерная черта объединяла его с будущими начальниками Генерального штаба: по большей части его деятельность держалась в секрете, и он оставался практически неизвестен широкой публике.
IV
В XVIII столетии войны велись по своим собственным правилам. Экономическое и даже политическое могущество государств, сторонников абсолютизма, было ограниченным, а это, соответственно, сказывалось на военных нуждах. Профессиональные армии Гогенцоллернов, Габсбургов и Бурбонов требовали больших затрат. Финансовая проблема решалась благодаря отработанной системе налогообложения и рациональному и интенсивному использованию наследственных земель. В жертву дисциплине было принесено абсолютно все: в прусской армии не существовало таких понятий, как гуманность, права личности, частные интересы. Пехота вступала в бой развернутым, математически выверенным строем. Солдаты выполняли все по команде, действуя абсолютно синхронно. Цель состояла в том, чтобы солдаты перемещались и вели огонь как нечто единое целое, словно хорошо отлаженный механизм. Личность как таковая в расчет не принималась. Фридрих Великий отмечал, что солдат должен бояться палки унтер-офицера больше, чем вражеских пуль; если солдаты начнут думать, то ни один из них не останется в армии. Следует учитывать только два момента: скорость передвижения и огневую мощь. Использование железного шомпола, введенного в обиход прусской армии герцогом Леопольдом Анхальт-Дессау, оказало значительную помощь в решении этой задачи, поскольку деревянный шомпол имел склонность быстро приходить в негодность.В те годы командирам не требовались специальные приборы, чтобы следить за ходом сражения. Достаточно было просто расположиться на небольшой возвышенности, поскольку малая дальность действия оружия ограничивала размеры поля битвы, и отдавать команды голосом. Цели, преследуемые войнами, были столь же скромными, как масштабы военных операций. Войны велись за овладение крепостью или областью. Еще не было и в помине смертельной борьбы между народами, не говоря уже о войнах на идеологической почве.
Военная стратегия того времени, напоминавшая шахматную стратегию, концентрировалась на разумном маневрировании и, насколько возможно, избегала принятия трудных решений, связанных с прямым столкновением. Граф Вильгельм фон Шаумберг-Липпе, один из наиболее значимых военных историков того времени, писал в своих воспоминаниях, что военное искусство должно состоять в том, чтобы избежать войны, или, по крайней мере, постараться уменьшить причиняемое ею зло. Одной из наиболее типичных войн XVIII века была война за баварское наследство, когда в 1778 году Фридрих Великий повел борьбу с целью воспрепятствовать объединению Австрии и Баварии. В данном случае король и его брат, принц Генрих, каждый во главе восьмидесятитысячной армии, двинулись из Силезии и Лозницы в Богемию, в то время как австрийцы укрепили свои позиции на Верхней Эльбе. Однако проблема была урегулирована не с помощью военных действий, а путем дипломатических переговоров. Пока понятие войны на уничтожение проявлялось только в турецких войнах против Габсбургов на Балканах; Османская империя свято чтила традиции Тимура и Чингисхана. Но эти войны происходили на территориях, располагавшихся в какой-то степени на периферии внимания Европы XVIII столетия.
Однако уже наступали перемены. В середине века в изысканный мир рококо ворвались два события: индустриальная революция и просвещение. С наибольшей очевидностью это произошло в Англии и Франции. Спекулянты скупали родовые имения, и это было знамением времени. Деловая активность буржуазии и ее способность «делать деньги» начали ощутимо прорывать заколдованный феодальный круг. Эти изменения тут же нашли отражение в сфере военной деятельности. Техническая компетентность стала представлять опасность традиционной табели о рангах, особенно в артиллерии, которая теперь, по существу, стала оружием государства. Герхард Иоганн Шарнхорст, сын фермера-арендатора, начал карьеру в качестве офицера артиллерии в ганноверской армии. Даже Пруссии не удалось устоять против скрытой классовой войны, которая была вызвана стабильным притоком офицеров из среднего класса в артиллерию и инженерные части.
Тем временем военная мысль XVIII века занималась тем, что называется reductio ad absurdum[2]. В неких умах возникла убежденность, что военное искусство, по сути, является предметом математических вычислений. Этого мнения придерживались фон Темплехоф, прусский полковник артиллерии, и Дитрих Генрих фон Бюлов, барон, гвардейский офицер. Теории Бюлова страдали метафизичностью; он чрезвычайно увлекался формальными моментами. В квартирмейстерском штабе самым известным представителем «математического» направления был полковник Кристиан фон Массенбах. Вне всякого сомнения, измышления подобного рода привели к исчезновению эффективных форм борьбы. После чего фон Салдерн, один из генералов времен Фридриха Великого, заявил, что суть всей военной подготовки лежит всего лишь в преобразовании учебного плаца.
V
Застой военной системы Фридриха Великого привел к бюрократизации армейского командования. При Фридрихе-Вильгельме II, преемнике Фридриха Великого, стало ясно, что для управления всеми делами монархии сил одного человека слишком мало, в особенности если этот человек предается радостям жизни, как это делал монарх. Вот почему в 1787 году был образован Высший военный совет (Ober-Kriegs-Kollegium), под руководством двух фельдмаршалов, графа Брунсвика и фон Меллендорфа, совет, исполнявший роль верховного военного органа. В совет входили три ведомства: одно занималось вопросами мобилизации и снабжения, другое – оснащением армии, а третье патронировало инвалидов войны. Кроме того, по крайней мере теоретически, под контролем совета находились генерал-адъютантское и квартирмейстерское ведомства. Генерал-адъютант пехоты, кем бы он ни был, подчинялся генерал-адъютантскому департаменту, который занимался вопросами, связанными с офицерским составом, гарнизонами, вооружением и всеми правовыми и уставными вопросами. В состав квартирмейстерского штаба входило от двадцати до двадцати четырех человек; теперь у них появилась собственная форма. В пехоте форма штабных офицеров состояла из бледно-голубого мундира с красной обшивкой и темно-желтого жилета и брюк; у артиллерийских офицеров мундир был белым. Помимо уже перечисленных обязанностей этот департамент в 1796 году попросил разрешения заняться типичной для Генерального штаба деятельностью, а именно составлением военных карт. С этой целью к квартирмейстерскому штабу были прикомандированы тринадцать инженеров-географов, топографов, местом расположения для которых был избран королевский замок в Потсдаме. По большей части эти «инженеры-географы» являлись представителями среднего класса, буржуазии; юнкеры считали ниже своего достоинства возиться с цветными карандашами и циркулями.В дальнейшем время от времени происходил кадровый обмен между генерал-адъютантским и квартирмейстерским департаментами. Первый пехотный генерал-адъютант полковник фон Гессау впоследствии возглавил квартирмейстерский департамент. Но даже в этом случае департаменты продолжали соперничество. В конечном итоге генерал-адъютантская служба добилась господствующего положения не только по отношению к генерал-квартирмейстерской службе, которой так и не удалось подняться выше уровня обычной технической службы, но и над Высшим военным советом, который, имея весьма смутные представления о круге своих обязанностей, в значительной мере пострадал от этих разногласий. В результате генерал-адъютантская служба превратилась во всемогущий военный кабинет прусских королей, государство в государстве. По крайней мере одна из причин активных призывов Штейна к реформированию военного кабинета заключалась в способности кабинета с помощью секретной информации оказывать влияние на короля. Однако, несмотря на недостатки, генерал-адъютантская служба, как показало время, была наиболее близка к современному Генеральному штабу.
VI
Как ни странно, прусская армия продолжала оставаться признанным образцом для Европы, причем настолько, что непосредственно перед французской революцией французский военный министр подумывал о переносе во Францию военной структуры и строевого устава Пруссии. Французская революция явилась поворотным моментом во всех сферах жизни, включая военную, и в очередной раз продемонстрировала жизнестойкость Франции.Ничто в то время не представляло большего контраста, чем настроения, царившие в Германии и Франции. После изнурительной Семилетней войны Германия истосковалась по миру. Это стремление к миру нашло свое отражение в трактате Канта «К прочному миру», в котором война обличается как разрушитель добра и источник всяческого зла; подобные рассуждения встречаются у Шиллера и в работах Гердера. Во Франции торжествовали иные чувства. Французская революция несла не только идею свободы и равенства, она породила национальное государство, которое, в свою очередь, создало феномен вооруженного государства, да и в целом продемонстрировала новые потенциальные возможности. Развитие Пруссией этой концепции стало одним из непредвиденных следствий революции, которое, по примеру Германии, в свое время подхватили восточные славяне.
Французы постепенно стали разочаровываться в существующем положении, и умеренные лидеры Национального собрания, искренне стремившиеся примирить старорежимных офицеров с революцией, неожиданно столкнулись со следующей проблемой. Высказывалась мысль предложить командование революционной армией графу Брунсвику или гессенскому генералу и министру графу Эрнсту Генриху фон Шлифену, последователям школы Фридриха Великого. В 1791 году строевой устав французской армии практически не отличался от устава королевской армии.
Борьба со старыми порядками в армии началась в то время, когда к власти пришли наиболее радикальные элементы революции, якобинцы. Многих офицеров казнили только по причине их благородного происхождения; казармы, парадные плацы и все то, что напоминало о прежней железной муштре, стало вызывающими отвращение символами старого порядка. Во многих полках были сформированы «солдатские комитеты», прообразы «солдатских советов» 1918 года. В то время как в Страсбурге проходил съезд полковых делегатов, двадцать тысяч моряков подняли мятеж в приморском Бресте.
Национальная гвардия, организованная с целью защиты имущих классов, постепенно превратилась в исходную ячейку народной армии. Когда в 1792 году Пруссия, Австрия, Англия и Испания создали коалицию против французской революции, лидеры революции взывали к патриотизму широких масс, и депутат Дюбои-Кранч внес в Национальное собрание законопроект о всеобщей воинской повинности. Этот законопроект тут же обрел силу закона, и с легкой руки Бара началось прославление ставшего под ружье народа.
VII
Кампания 1792 года, этот крестовый поход королей, потерпела неудачу. Французская народная армия, полностью опрокинув традиции, продемонстрировала новую манеру боя, что-то вроде наступления разомкнутым строем огромной массы людей. Французов не отличало особое мастерство, но действовали они чрезвычайно эффективно. Мало того, революционные французские войска, имея мало общего со стоящей особняком властью, не рассматривали войну как какое-то исключительное событие. Этим, вероятно, объясняется их беспрецедентная жизнеспособность. В ситуациях, когда с вышколенными, хорошо вооруженными войсками было бы уже покончено навсегда, они умудрялись оправиться от поражений.Существовал и экономический момент. Дешевого пушечного мяса с появлением народной армии стало в изобилии. Теперь не требовалось силой загонять народ в армию, а значит, не было необходимости иметь дорогостоящий мобилизационный аппарат. Старый феодальный порядок рухнул. Появилась новая народная армия. С Францией следовало заключить мир, поскольку, как заметил князь Гогенлоэ, нельзя взять верх над сумасшедшими.
Уроки пошли на пользу. Кант, Шиллер, Гельдерлин и Гердер были не единственными, кто с энтузиазмом приветствовал революцию. Ряд молодых офицеров, вроде майора генерал-квартирмейстерского штаба фон дер Кнезебека и лейтенанта фон Бойена (в то время простого пехотного офицера из Восточной Пруссии), продемонстрировали заметное расположение к новым тенденциям, пришедшим с Запада. Военные писатели, такие, как Георг Генрих фон Беренхорст, теперь отказались от математической концепции войны и принялись объяснять военную тактику с точки зрения политических переворотов. Беренхорст пришел к заключению, что следует заменить профессиональную армию кадровой армией на основе местной милиции (ландмилиции). Фон Бюлов активно поддерживал его точку зрения и в особенности настаивал на значении новой тактики перестрелки.