– Все помню, не волнуйтесь, преждерожденный-ага!
Голос из робкого сделался буквально подобострастным. «Да, – подумал Баг, – навел Зозуля страху на подручных! Такой и впрямь мог уездного начальника к рукам прибрать… капал, капал ему на мозги своей культурой – ан вот у него что за культура! Европейский дом ему подавай. Ох, будет тебе дом, драг еч Мутанаил! Будет ужо! Казенный!»
– Ну, смотрите… – с некоторым сомнением произнес уверенный. – Не должно возникнуть ни малейших подозрений. Приведите себя в порядок. И не забудьте потребные бумаги! У вас хватит ума не захватить то, за чем мы, собственно, сюда ехали… Я подожду вас в повозке. Во имя Горнего Старца, милостивого, милосердного! Иншалла! – Хлопнула дверь и уверенный бодрой поступью удалился по коридору в сторону выхода.
Баг некоторое время слушал разные звуки – сопение, вздохи, звон графина, шаги: оставшийся, как и было велено, приводил себя в порядок. Потом, видимо, сочтя, что лучше уже просто некуда, он шаркающей походкой направился в другой конец кабинета. Зашуршали бумаги. «Глянуть бы…» – подумал Баг, но одернул себя: не искушай свою карму, да не будешь искушен ею. И так, пробравшись сюда нынче, Баг, почитай, пол-расследования за пол-часа осилил. Да и развинчиваться из позы «нефритового утробыша» при посторонних, это, знаете ли, как-то… э-э-э…
Наконец шуршание прекратилось и стихли за дверью шаги.
Через минуту Баг высунулся из-за кадки. Внутри у него все клокотало от возмущения – только огромное усилие воли да помогли Багу сдержаться и не выскочить из своего укрытия, дабы собственноручно совершить немедленное вразумление.
«Поразительные негодяи! – думал Баг. – Обманули народ, ограбили уезд, лживые корыстолюбцы… Переродиться вам вечно голодными пиявками, пожирающими друг друга в зловонной луже!»
Осторожно выглянув в окно, Баг успел разглядеть садящегося в повозку высокого мужчину в черном халате и в чалме.
Баг помчался вверх по лестнице, почти не касаясь ступеней.
На чердаке все было по-прежнему: голуби вернулись на подоконник и, нахохлившись, дремали в тени карниза, забытье дервиша-охранника перешло в крепкий и здоровый сон – он возлежал на спине и смачно похрапывал. Баг человеколюбиво прикрыл его газетой от солнца и мух, а затем, не замеченный никем, кроме молчаливых голубей – голуби явно были польщены тем высоким доверием, что вновь оказал им Баг, – соскользнул вниз по водосточной трубе и, припоминая карту города, скорым шагом устремился к ведомственной больнице зиндана унутренных справ «Милосердные Яджудж и Маджудж».
Через двадцать минут доблестный человекоохранитель был уже там.
Повозка, отъехавшая от штаб-квартиры незалежных дервишей, стояла перед входом, и за рулем дремал шофер. Раздобыть посох было мгновенным делом. Баг неприметно устроился в тени зарослей самшита и раскрыл веер. Он не сомневался: рано или поздно из здания больницы появится Богдан. А коли до темноты не появится, Баг войдет в здание сам и горе тому, у кого окажется худая карма оказаться на его пути.
Баг ждал.
***
***
***
Голос из робкого сделался буквально подобострастным. «Да, – подумал Баг, – навел Зозуля страху на подручных! Такой и впрямь мог уездного начальника к рукам прибрать… капал, капал ему на мозги своей культурой – ан вот у него что за культура! Европейский дом ему подавай. Ох, будет тебе дом, драг еч Мутанаил! Будет ужо! Казенный!»
– Ну, смотрите… – с некоторым сомнением произнес уверенный. – Не должно возникнуть ни малейших подозрений. Приведите себя в порядок. И не забудьте потребные бумаги! У вас хватит ума не захватить то, за чем мы, собственно, сюда ехали… Я подожду вас в повозке. Во имя Горнего Старца, милостивого, милосердного! Иншалла! – Хлопнула дверь и уверенный бодрой поступью удалился по коридору в сторону выхода.
Баг некоторое время слушал разные звуки – сопение, вздохи, звон графина, шаги: оставшийся, как и было велено, приводил себя в порядок. Потом, видимо, сочтя, что лучше уже просто некуда, он шаркающей походкой направился в другой конец кабинета. Зашуршали бумаги. «Глянуть бы…» – подумал Баг, но одернул себя: не искушай свою карму, да не будешь искушен ею. И так, пробравшись сюда нынче, Баг, почитай, пол-расследования за пол-часа осилил. Да и развинчиваться из позы «нефритового утробыша» при посторонних, это, знаете ли, как-то… э-э-э…
Наконец шуршание прекратилось и стихли за дверью шаги.
Через минуту Баг высунулся из-за кадки. Внутри у него все клокотало от возмущения – только огромное усилие воли да помогли Багу сдержаться и не выскочить из своего укрытия, дабы собственноручно совершить немедленное вразумление.
«Поразительные негодяи! – думал Баг. – Обманули народ, ограбили уезд, лживые корыстолюбцы… Переродиться вам вечно голодными пиявками, пожирающими друг друга в зловонной луже!»
Осторожно выглянув в окно, Баг успел разглядеть садящегося в повозку высокого мужчину в черном халате и в чалме.
Баг помчался вверх по лестнице, почти не касаясь ступеней.
На чердаке все было по-прежнему: голуби вернулись на подоконник и, нахохлившись, дремали в тени карниза, забытье дервиша-охранника перешло в крепкий и здоровый сон – он возлежал на спине и смачно похрапывал. Баг человеколюбиво прикрыл его газетой от солнца и мух, а затем, не замеченный никем, кроме молчаливых голубей – голуби явно были польщены тем высоким доверием, что вновь оказал им Баг, – соскользнул вниз по водосточной трубе и, припоминая карту города, скорым шагом устремился к ведомственной больнице зиндана унутренных справ «Милосердные Яджудж и Маджудж».
Через двадцать минут доблестный человекоохранитель был уже там.
Повозка, отъехавшая от штаб-квартиры незалежных дервишей, стояла перед входом, и за рулем дремал шофер. Раздобыть посох было мгновенным делом. Баг неприметно устроился в тени зарослей самшита и раскрыл веер. Он не сомневался: рано или поздно из здания больницы появится Богдан. А коли до темноты не появится, Баг войдет в здание сам и горе тому, у кого окажется худая карма оказаться на его пути.
Баг ждал.
***
Богдан и Баг
Асланiвський воздухолетный вокзал,
9 день восьмого месяца, средница,
день.
Как ни хотелось Богдану устремиться, забыв обо всем, туда, где в самом беспомощном состоянии пребывала его юная и возлюбленная супруга, долг гостеприимства был превыше личных чувств. Бек приехал к нему – и оттого по всем законам божеским и человеческим бек был почетным, долгожданным гостем, а он, Богдан – радушным и рачительным хозяином. Бек, конечно, понимал его чувства – но мало ли чувств у человека! Много. Что они против необходимости вести себя сообразно долгу благородного мужа?
Чувства для мужчины – что жены; долг – что отец.
А потому, стоило лишь воинам бека загрузиться в поместительный туристический автобус, легко стамкаренный могучим красавцем Кормиконевым, Богдан вверил здоровье Жанны в руки Всевышнего, усадил почтенного тестя рядом с собою на переднее сиденье «тахмасиба», почтительно пристегнул его ремнем безопасности, а потом, махнув водителю автобуса: мол, делай, как я, – повез свое воинство в готель «Меч Пророка». Найти его на карте не составило труда. Богдан понятия не имел, что делать с незваной подмогой – но видеть отца старшей супруги был несказанно рад; да и как-то легче, увереннее стал он себя чувствовать в этом странном и, что греха таить, не очень дружелюбном городе, когда за его повозкой, словно привязанный, грузно и мощно покатил транспорт с тридцатью тремя бородатыми богатырями в папахах.
Бек, щурясь, проводил взглядом проплывший мимо памятник с простертой в светлое завтра дланью и золоченой надписью о шляхах титанiв на постаменте, чуть скривил уголок рта, помолчал, о чем-то размышляя, а потом сказал, глядя вперед:
– Как я помню еллинские сказки, все пути титанов завершились в тартаре. Навсегда.
Богдан внутренне крякнул. Бек всегда мыслил своеобразно, но веско.
– Не совсем, – вечное стремление к полной справедливости в очередной раз принудило Богдана возразить. – Был еще, например, Атлант, он небо держал.
– А! – Бек презрительно шевельнул ладонью. – Атлант-матлант…
Через мгновение он, всколыхнувшись, всем корпусом обернулся назад и еще раз, словно бы для того, чтоб окончательно в чем-то удостовериться, глянул на уменьшающийся памятник. Потом снова сел прямо.
– Нет! Этот небо держать не стал бы, – сказал он. – По лицу вижу. Да и чалму в руке сжал неуважительно. Да. Я тебе так скажу, – голос бека стал донельзя язвительным. – Он бы гяуров на это дело поставил, а сам немножко кушал, немножко кальян курил, немножко кровь пускал, немножко девушек портил… А иногда бы говорил: «Эй, Атлант-матлант, плохо держишь! Одной рукой держи, другой рукой мне шербет неси. Я буду немножко пить и немножко тебя жизни учить!»
– Ну зачем ты так, ата, – проговорил добрый Богдан. – В конце концов, может, у него вера была такая…
Он не успел еще договорить, как и сам понял, что, инстинктивно вступившись за тех, на кого нападают, снова перестарался. Так часто бывало.
Бек оттопырил нижнюю губу и коротко глянул на Богдана косым горячим взглядом.
– Зачем обижаешь? – мирно спросил он. – Или у тебя Бога нет? Или у меня Бога нет? В суре «Единомышленники», в аяте сорок седьмом, сказано: «Не поддавайся неверным, но и не делай оскорбительного для них; положись на Аллаха – Аллах достаточен для того, чтобы на него положиться». А в суре «Покаяние», аяте седьмом, сказано: «Когда неверные справедливы к вам, тогда и вы будьте справедливы к ним». При чем тут вера? Паразит просто.
Богдан вздохнул. В душе он был с беком вполне согласен, но столь жесткая и однозначная позиция всегда казалась ему чем-то непозволительно бесчеловечным, ледяным – вроде клинка сабли. Клинку и подобает быть клинком, это так; но рука, которая держит саблю, все-таки должна быть теплой.
– Он же был мечтатель,– сдаваясь, проговорил Богдан. – Поэт….
Память у старого бека всегда была изумительной. Ни задумавшись ни на миг, он неторопливо ответил:
– В суре «Поэты» сказано: «На кого сходят бесы? Сходят они на всякого выдумщика и беззаконника, из которых многие – лжецы. Таковы и поэты, которым следуют заблуждающиеся. Не видел ли ты, как они, умоисступленные, скитаются по всем долинам и говорят о том, чего сами сделать не могут? Исключаются из них те, которые уверовали и делают доброе».
– Трудно с тобой спорить, бек, – чуть улыбнулся Богдан. – Я только от себя говорю, а за тобою – вся мудрость Пророка.
Бек отрицательно качнул головой.
– За тобой тоже вся мудрость твоей культуры, да, – сказал он. – Ты защищаешь от меня того, для кого ты – жалкий гяур. Кто мечтал, чтоб весь твой народ нишкнул. Тут за тобой весь ваш Христос. Как бы Ордусь стояла без таких, как ты? Я и преклоняюсь перед тобой, и боюсь за тебя, и сострадаю. Только одно могу ответить тебе, слушай. Был такой Чжуан-цзы. Он сказал: если кто заставит глупца возносить хвалы истинному Дао, глупец лишь разобьет лоб. Себе разобьет. Окружающим – тоже разобьет. Да.
– Ох, и крут ты, бек, – качнул головой Богдан. – Ох и крут…
Бек чуть пожал широкими, жесткими плечами.
– Жизнь крута, – бесстрастно уронил он.
Некоторое время они молчали. «Тахмасиб» летел на предельной скорости, и просветы между придорожными кипарисами мелькали, словно кадры старой кинопленки. По ту сторону кипарисов простиралась млеющая в теплом предвечернем свете перекопанная степь, а вдали, над горизонтом, романтично темнели туманные и округлые громады лесистых гор.
– Почему молчишь? – наконец спросил достойный Ширмамед, сидя прямо и неподвижно.
– Что говорить? – ответил Богдан.
– Можешь не говорить. Рассказать должен.
Богдан чуть усмехнулся.
– Нечего еще рассказывать, бек. Сам ничего не понимаю.
– Зачем тут роют столько?
Богдан покосился на бека. Наблюдательности потомственному воину-интернационалисту тоже было не занимать. Бек был недвижим, но цепкий, стремительный взгляд его глаз работал неутомимо.
– Говорят, дервнеискательские раскопки. У них тут мода такая.
Бек помолчал, щурясь. Солнце висело уже невысоко, и на поворотах било в глаза.
– Веришь?
Богдан чуть пожал плечами.
– Покамест не было поводов усомниться. А что это еще может быть? Здесь действительно все помешаны на исследовании своего славного прошлого. По-хорошему помешаны, ничего не могу сказать, но… чрезмерно как-то. А что?
– Буду еще смотреть. Потом буду говорить.
– Да что такое?
Бек пожевал губами. Борода его встопорщилась.
– Ты добрый человек, – сказал он наконец. – Ты прекрасный человек. Ты самый умный человек из всех, кого я знаю.
– Так, – мрачно проговорил Богдан. – После такого вступления должна следовать затрещина.
– Зачем затрещина? Правда.
– Ну?
Бек опять пошевелил бородой и уронил:
– Ты не воин.
Богдан вздохнул и попытался, рассутулив ученую спину, сесть попрямее.
– Не всем же быть воинами, – пробормотал он.
– А я этого и не сказал.
Богдан притормозил, и шедший за ним автобус притормозил тоже. Они въезжали в Асланiв. Проплыл справа утопающий в каштанах раскоп, переполненный трудящимися подростками.
– Как слаженно копают, видишь, бек? – спросил Богдан. – Детям нравится. Детям интересно.
Бек видел. Бек много чего видел.
– Щанцевый инструмент в отличном состоянии, – сказал он.
– Что? – растерянно спросил Богдан.
Взгляд бека стал озабоченным.
– Автоматы десантные, с укороченным прикладом. Да. Кучно бьют.
– Что? – совсем обалдел Богдан. – Бек, это же игрушки!
– Я знаю, – сдержанно ответил бек, – ты великий юрист. – Чуть помедлил и добавил: – Хорошо, что я прилетел.
– О Господи, – сказал Богдан и умолк. Бек, видимо, почувствовал, что малость переборщил. Пошевелил бородой, потом покосился в сторону Богдана, чуть улыбнулся. Положил коричневую руку Богданцу на колено.
– Фирузе тебя очень любит, – сказал он мягко. – И я тебя очень люблю. Сказано в суре «Корова», аяте двести десятом: «Их постигали бедствия, огорчения, они потрясаемы были так, что посланник и с ним верующие говорили: когда же нам помощь Аллаха? Смотрите, помощь Аллаха близка».
Асланiвський воздухолетный вокзал,
9 день восьмого месяца, средница,
день.
Как ни хотелось Богдану устремиться, забыв обо всем, туда, где в самом беспомощном состоянии пребывала его юная и возлюбленная супруга, долг гостеприимства был превыше личных чувств. Бек приехал к нему – и оттого по всем законам божеским и человеческим бек был почетным, долгожданным гостем, а он, Богдан – радушным и рачительным хозяином. Бек, конечно, понимал его чувства – но мало ли чувств у человека! Много. Что они против необходимости вести себя сообразно долгу благородного мужа?
Чувства для мужчины – что жены; долг – что отец.
А потому, стоило лишь воинам бека загрузиться в поместительный туристический автобус, легко стамкаренный могучим красавцем Кормиконевым, Богдан вверил здоровье Жанны в руки Всевышнего, усадил почтенного тестя рядом с собою на переднее сиденье «тахмасиба», почтительно пристегнул его ремнем безопасности, а потом, махнув водителю автобуса: мол, делай, как я, – повез свое воинство в готель «Меч Пророка». Найти его на карте не составило труда. Богдан понятия не имел, что делать с незваной подмогой – но видеть отца старшей супруги был несказанно рад; да и как-то легче, увереннее стал он себя чувствовать в этом странном и, что греха таить, не очень дружелюбном городе, когда за его повозкой, словно привязанный, грузно и мощно покатил транспорт с тридцатью тремя бородатыми богатырями в папахах.
Бек, щурясь, проводил взглядом проплывший мимо памятник с простертой в светлое завтра дланью и золоченой надписью о шляхах титанiв на постаменте, чуть скривил уголок рта, помолчал, о чем-то размышляя, а потом сказал, глядя вперед:
– Как я помню еллинские сказки, все пути титанов завершились в тартаре. Навсегда.
Богдан внутренне крякнул. Бек всегда мыслил своеобразно, но веско.
– Не совсем, – вечное стремление к полной справедливости в очередной раз принудило Богдана возразить. – Был еще, например, Атлант, он небо держал.
– А! – Бек презрительно шевельнул ладонью. – Атлант-матлант…
Через мгновение он, всколыхнувшись, всем корпусом обернулся назад и еще раз, словно бы для того, чтоб окончательно в чем-то удостовериться, глянул на уменьшающийся памятник. Потом снова сел прямо.
– Нет! Этот небо держать не стал бы, – сказал он. – По лицу вижу. Да и чалму в руке сжал неуважительно. Да. Я тебе так скажу, – голос бека стал донельзя язвительным. – Он бы гяуров на это дело поставил, а сам немножко кушал, немножко кальян курил, немножко кровь пускал, немножко девушек портил… А иногда бы говорил: «Эй, Атлант-матлант, плохо держишь! Одной рукой держи, другой рукой мне шербет неси. Я буду немножко пить и немножко тебя жизни учить!»
– Ну зачем ты так, ата, – проговорил добрый Богдан. – В конце концов, может, у него вера была такая…
Он не успел еще договорить, как и сам понял, что, инстинктивно вступившись за тех, на кого нападают, снова перестарался. Так часто бывало.
Бек оттопырил нижнюю губу и коротко глянул на Богдана косым горячим взглядом.
– Зачем обижаешь? – мирно спросил он. – Или у тебя Бога нет? Или у меня Бога нет? В суре «Единомышленники», в аяте сорок седьмом, сказано: «Не поддавайся неверным, но и не делай оскорбительного для них; положись на Аллаха – Аллах достаточен для того, чтобы на него положиться». А в суре «Покаяние», аяте седьмом, сказано: «Когда неверные справедливы к вам, тогда и вы будьте справедливы к ним». При чем тут вера? Паразит просто.
Богдан вздохнул. В душе он был с беком вполне согласен, но столь жесткая и однозначная позиция всегда казалась ему чем-то непозволительно бесчеловечным, ледяным – вроде клинка сабли. Клинку и подобает быть клинком, это так; но рука, которая держит саблю, все-таки должна быть теплой.
– Он же был мечтатель,– сдаваясь, проговорил Богдан. – Поэт….
Память у старого бека всегда была изумительной. Ни задумавшись ни на миг, он неторопливо ответил:
– В суре «Поэты» сказано: «На кого сходят бесы? Сходят они на всякого выдумщика и беззаконника, из которых многие – лжецы. Таковы и поэты, которым следуют заблуждающиеся. Не видел ли ты, как они, умоисступленные, скитаются по всем долинам и говорят о том, чего сами сделать не могут? Исключаются из них те, которые уверовали и делают доброе».
– Трудно с тобой спорить, бек, – чуть улыбнулся Богдан. – Я только от себя говорю, а за тобою – вся мудрость Пророка.
Бек отрицательно качнул головой.
– За тобой тоже вся мудрость твоей культуры, да, – сказал он. – Ты защищаешь от меня того, для кого ты – жалкий гяур. Кто мечтал, чтоб весь твой народ нишкнул. Тут за тобой весь ваш Христос. Как бы Ордусь стояла без таких, как ты? Я и преклоняюсь перед тобой, и боюсь за тебя, и сострадаю. Только одно могу ответить тебе, слушай. Был такой Чжуан-цзы. Он сказал: если кто заставит глупца возносить хвалы истинному Дао, глупец лишь разобьет лоб. Себе разобьет. Окружающим – тоже разобьет. Да.
– Ох, и крут ты, бек, – качнул головой Богдан. – Ох и крут…
Бек чуть пожал широкими, жесткими плечами.
– Жизнь крута, – бесстрастно уронил он.
Некоторое время они молчали. «Тахмасиб» летел на предельной скорости, и просветы между придорожными кипарисами мелькали, словно кадры старой кинопленки. По ту сторону кипарисов простиралась млеющая в теплом предвечернем свете перекопанная степь, а вдали, над горизонтом, романтично темнели туманные и округлые громады лесистых гор.
– Почему молчишь? – наконец спросил достойный Ширмамед, сидя прямо и неподвижно.
– Что говорить? – ответил Богдан.
– Можешь не говорить. Рассказать должен.
Богдан чуть усмехнулся.
– Нечего еще рассказывать, бек. Сам ничего не понимаю.
– Зачем тут роют столько?
Богдан покосился на бека. Наблюдательности потомственному воину-интернационалисту тоже было не занимать. Бек был недвижим, но цепкий, стремительный взгляд его глаз работал неутомимо.
– Говорят, дервнеискательские раскопки. У них тут мода такая.
Бек помолчал, щурясь. Солнце висело уже невысоко, и на поворотах било в глаза.
– Веришь?
Богдан чуть пожал плечами.
– Покамест не было поводов усомниться. А что это еще может быть? Здесь действительно все помешаны на исследовании своего славного прошлого. По-хорошему помешаны, ничего не могу сказать, но… чрезмерно как-то. А что?
– Буду еще смотреть. Потом буду говорить.
– Да что такое?
Бек пожевал губами. Борода его встопорщилась.
– Ты добрый человек, – сказал он наконец. – Ты прекрасный человек. Ты самый умный человек из всех, кого я знаю.
– Так, – мрачно проговорил Богдан. – После такого вступления должна следовать затрещина.
– Зачем затрещина? Правда.
– Ну?
Бек опять пошевелил бородой и уронил:
– Ты не воин.
Богдан вздохнул и попытался, рассутулив ученую спину, сесть попрямее.
– Не всем же быть воинами, – пробормотал он.
– А я этого и не сказал.
Богдан притормозил, и шедший за ним автобус притормозил тоже. Они въезжали в Асланiв. Проплыл справа утопающий в каштанах раскоп, переполненный трудящимися подростками.
– Как слаженно копают, видишь, бек? – спросил Богдан. – Детям нравится. Детям интересно.
Бек видел. Бек много чего видел.
– Щанцевый инструмент в отличном состоянии, – сказал он.
– Что? – растерянно спросил Богдан.
Взгляд бека стал озабоченным.
– Автоматы десантные, с укороченным прикладом. Да. Кучно бьют.
– Что? – совсем обалдел Богдан. – Бек, это же игрушки!
– Я знаю, – сдержанно ответил бек, – ты великий юрист. – Чуть помедлил и добавил: – Хорошо, что я прилетел.
– О Господи, – сказал Богдан и умолк. Бек, видимо, почувствовал, что малость переборщил. Пошевелил бородой, потом покосился в сторону Богдана, чуть улыбнулся. Положил коричневую руку Богданцу на колено.
– Фирузе тебя очень любит, – сказал он мягко. – И я тебя очень люблю. Сказано в суре «Корова», аяте двести десятом: «Их постигали бедствия, огорчения, они потрясаемы были так, что посланник и с ним верующие говорили: когда же нам помощь Аллаха? Смотрите, помощь Аллаха близка».
***
Готель «Меч Пророка»,
9 день восьмого месяца, средница,
ближе к вечеру.
Готель «Меч Пророка» стоял в тихом, живописном месте, на берегу небольшого искусственного пруда. Построен он был, видимо, где-то в конце пятидесятых, в экономном и строгом «черемушкинском» стиле; искусный архитектор ухитрился даже минарет и купол приготельной мечети выдержать в свойственных «черемушкам» серых тонах. Привратник, приветливо кланяясь, выбежал навстречу беку и Богдану, когда они вышли из «тахмасиба»; завидев же неторопливо вкатившейся во двор вслед за «тахмасибом» автобус, он растерялся. Когда из автобуса молча вышли первые человек десять, он, похоже, хотел было возмутиться; когда, держа руки на саблях, вышли вторые десять, он остолбенел. Когда вышли все тридцать три, он стал улыбаться так, что уши у него съехались на затылке. Богдан подумал даже, что уши пребудут там все то время, пока бек и его семья осчастливливают готель своим пребыванием. Спустя минуту неутомимый Кормимышев уже метал на брусчатку багаж.
Заселение прошло без эксцессов. Беку ответили весь третий этаж.
– Теперь, бек, мне нужно в больницу, – сказал Богдан, убедившись, что гости обрели и кров, и стол, и все потребное правоверным для вечерней молитвы. Бек, укладывая в специальный ларец снятые с бурки ордена и медали – оставил он лишь два самых сверкающих и крупных, – улыбнулся и ответил:
– Теперь, минфа, и мне нужно в больницу.
– Бек, я к жене, – немного смущенно объяснил Богдан и с некоторым усилием добавил: – К младшей…
– Сказано в суре «Корова», – ответил бек, – в аяте двести двадцать втором: «Жены ваши нива для вас: ходите на ниву вашу, когда ни захотите, но прежде делайте что-либо и в пользу душ ваших».
– На что ты намекаешь, почтенный Ширмамед?
Бек поднял указательный палец, как бы призывая Богдана подождать минутку, и негромко сказал в пространство:
– Кормиконев, поди сюда.
Невесть каким чудом услышавший его с третьего этажа могучий красавец Кормиконев с грохотом ссыпался в вестибюль по широкой лестнице, застланной ковром потертым, но по-прежнему хранящим обаяние приятного правоверным узора, – и замер перед беком.
– Каждый номер на ночь дежурного ставит, – сказал бек. – Дежурный слушает, смотрит, бережет. И от телефона не отходит. Чуть что – отзванивает мне на мобильный. Да пребудет с вами милость Аллаха!
– Аллах акбар, – сдержанно согласился Кормиконев.
Бек слегка поднял левый рукав и посмотрел на часы.
– Мы хорошо приехали, – сказал он и с благодарностью взглянул на Богдана. – До намаза еще двенадцать минут. – Он слегка поднял правый рукав и, словно не вполне доверяя строителям здешней мечети и развешанным по стенам в соответствующих местах стрелкам-указателям, посмотрел на компас. Чуть покрутил головой, ориентируясь, коротко и четко показал пальцем и распорядился: – Мекка там.
– А ты не будешь молиться со своими воинами? – осторожно осведомился Богдан.
– Ты спешишь к жене, – сказал бек. – Мое сердце не камень. И потом, Богдан… Идем к повозке. – Они пошли. Служитель окаменело улыбался им вслед, отслеживая Ширмамеда всем корпусом, словно военный радар, неутомимо ведущий цель. – Пророк заповедал правоверным в дни мира молиться по часам. Но в дни войны – до битвы и после битвы. Дай Аллах, чтоб я ошибся, но сдается мне – мы с тобой сейчас на войне.
– Господи, спаси и помилуй! – ответил Богдан.
9 день восьмого месяца, средница,
ближе к вечеру.
Готель «Меч Пророка» стоял в тихом, живописном месте, на берегу небольшого искусственного пруда. Построен он был, видимо, где-то в конце пятидесятых, в экономном и строгом «черемушкинском» стиле; искусный архитектор ухитрился даже минарет и купол приготельной мечети выдержать в свойственных «черемушкам» серых тонах. Привратник, приветливо кланяясь, выбежал навстречу беку и Богдану, когда они вышли из «тахмасиба»; завидев же неторопливо вкатившейся во двор вслед за «тахмасибом» автобус, он растерялся. Когда из автобуса молча вышли первые человек десять, он, похоже, хотел было возмутиться; когда, держа руки на саблях, вышли вторые десять, он остолбенел. Когда вышли все тридцать три, он стал улыбаться так, что уши у него съехались на затылке. Богдан подумал даже, что уши пребудут там все то время, пока бек и его семья осчастливливают готель своим пребыванием. Спустя минуту неутомимый Кормимышев уже метал на брусчатку багаж.
Заселение прошло без эксцессов. Беку ответили весь третий этаж.
– Теперь, бек, мне нужно в больницу, – сказал Богдан, убедившись, что гости обрели и кров, и стол, и все потребное правоверным для вечерней молитвы. Бек, укладывая в специальный ларец снятые с бурки ордена и медали – оставил он лишь два самых сверкающих и крупных, – улыбнулся и ответил:
– Теперь, минфа, и мне нужно в больницу.
– Бек, я к жене, – немного смущенно объяснил Богдан и с некоторым усилием добавил: – К младшей…
– Сказано в суре «Корова», – ответил бек, – в аяте двести двадцать втором: «Жены ваши нива для вас: ходите на ниву вашу, когда ни захотите, но прежде делайте что-либо и в пользу душ ваших».
– На что ты намекаешь, почтенный Ширмамед?
Бек поднял указательный палец, как бы призывая Богдана подождать минутку, и негромко сказал в пространство:
– Кормиконев, поди сюда.
Невесть каким чудом услышавший его с третьего этажа могучий красавец Кормиконев с грохотом ссыпался в вестибюль по широкой лестнице, застланной ковром потертым, но по-прежнему хранящим обаяние приятного правоверным узора, – и замер перед беком.
– Каждый номер на ночь дежурного ставит, – сказал бек. – Дежурный слушает, смотрит, бережет. И от телефона не отходит. Чуть что – отзванивает мне на мобильный. Да пребудет с вами милость Аллаха!
– Аллах акбар, – сдержанно согласился Кормиконев.
Бек слегка поднял левый рукав и посмотрел на часы.
– Мы хорошо приехали, – сказал он и с благодарностью взглянул на Богдана. – До намаза еще двенадцать минут. – Он слегка поднял правый рукав и, словно не вполне доверяя строителям здешней мечети и развешанным по стенам в соответствующих местах стрелкам-указателям, посмотрел на компас. Чуть покрутил головой, ориентируясь, коротко и четко показал пальцем и распорядился: – Мекка там.
– А ты не будешь молиться со своими воинами? – осторожно осведомился Богдан.
– Ты спешишь к жене, – сказал бек. – Мое сердце не камень. И потом, Богдан… Идем к повозке. – Они пошли. Служитель окаменело улыбался им вслед, отслеживая Ширмамеда всем корпусом, словно военный радар, неутомимо ведущий цель. – Пророк заповедал правоверным в дни мира молиться по часам. Но в дни войны – до битвы и после битвы. Дай Аллах, чтоб я ошибся, но сдается мне – мы с тобой сейчас на войне.
– Господи, спаси и помилуй! – ответил Богдан.
***
Больница «Милосердные Яджудж и Маджудж»,
9 день восьмого месяца, средница,
еще ближе к вечеру.
– Вот теперь мы поговорим, – сказал бек, когда Богдан, аккуратно вырулив со двора готеля, бросил «тахмасиб» в створ прямой и малозагруженной в этот час улицы Тарсуна Шефчи-заде. – Теперь мы сделаем для душ наших. Ибо что объединяет сейчас наши души?
– Что?
– Забота о делах. Забота о стране.
– А, – сказал Богдан. – Ну да.
– Пока едем, расскажи, что за дела. Я из письма понял, что Жанна уехала и пропала.
– Если ты понял лишь это, бек, – а, собственно, ничего иного я и не писал… Почему ты взял с собой целую армию? Скажи честно?
– Это не армия, это родственники, – сказал бек. Помолчал. – Ты спросил странный вопрос, Богдан. Даже не знаю, как ответить. Ты сам ответил, когда спросил. Там, где не пропадают молодые женщины, воины не нужны. Там, где пропадают молодые женщины, воины нужны. Да. Ты написал, что Жанна пропала. Значит, ты написал, что воины нужны. Или ты решил, что она просто сбежала от тебя, не сказав ни слова? Прости, конечно. Да.
Богдан покраснел.
– Честно говоря, мне и такая мысль в голову приходила.
Бек фыркнул.
– Я накажу дочь, – сварливо сказал он. – Раз ее мужчина мог подумать такое о себе, значит, она плохо его любит.
– Бек, да Господь с тобой… – испугался Богдан. Бек успокоительно тронул его за локоть.
– Не нервничай. Потом накажу. Когда Фирузе перестанет кормить дочку грудью.
Богдан не сразу нашелся, что ответить. Взглянул на орлиный профиль Ширмамеда. Потом пролепетал:
– Нет, ну ты же сам сказал только что: любит…
Ширмамед досадливо поморщился и объяснил:
– Внутри себя она тебя очень крепко любит. Это знаю. Но, может, снаружи – плохо умеет. Так бывает. И хватит о женщинах! – уже откровенно раздражаясь, повысил он голос. – Ты будешь мне рассказывать о делах, наконец? Или французская молодица помрачила твой разум?
– Да, в общем, где-то помрачила, – пробормотал Богдан и коротко ввел бека в курс того, что успел увидеть и подумать сам. Речь не клеилась; легкий участок дороги оказался короток, заманчивая магистраль Шефчи-заде через каких-то две ли вся оказалась перекопана и пошли сплошные объезды и хлипкие настилы над раскопами. Даже железные нервы Кормибарсова в конце концов не выдержали и он, с отвращением озирая громоздящиеся повсюду кучи земли и щебня, уронил:
– Здесь живут плохие мусульмане.
– Почему? – спросил Богдан, терзая переключатель скоростей.
– В суре «Преграды», аяте пятьдесят четвертом, сказано: «Не производите расстройства на земле после того, как она была приведена в благоустройство», – пояснил бек; затем повозку подкинуло, и бек ляскнул зубами. – Будто Коран не для них писан. Да. – С осуждением добавил он. Тут повозка извилисто вписалась в очередной поворот между рвами, и открылось очередное помпезное здание, фасад коего был украшен огромным портретом улыбающегося Кучума и надписью: «Пророк гуторiл с правовiрными по-асланiвськi!» Бек изумленно крякнул, а потом проговорил: – А, понял. Они ж, видать, и по-арабски-то не знают. Да.
– Вот и получается, – остервенело вертя баранку, подытожил свой рассказ Богдан, – что я ничего еще толком не видел и не уразумел.
– Этот Абдулла будет здесь?
– Думаю, да.
– Интересный человек.
– Неоднозначный, скажем так.
– Значит, что у нас есть? – Бек принялся загибать коричневые сухие пальцы. – Вооруженных много – раз. Окопы и траншеи – два. Цзиньчжи шо ханьхуа – три. Твой друг где-то бродит без связи, на него убийство вешают – четыре. Все?
– Вроде все…
– Ты мужчина или курсистка в парандже? Что такое «вро-де»? Да или нет?
– Нет! – громко и решительно сказал Богдан. – Не все! Пять! Мне покою не дает эта фраза Кучума: я уверен, что вашу жену найдут.
– Хороший человек. Утешить тебя хотел. Обдумывай слова тех, кто тебя огорчил; лелей слова тех, кто дал тебе надежду.
– Это из какой суры? – спросил Богдан, пораженный чеканностью формулировки. Бек шевельнул бородой и честно ответил:
– Это я сам.
Богдан, на миг оторвав одну руку от баранки, показал беку большой палец. Бек приосанился, по-орлиному расправив плечи.
– Понимаешь, ата… Он будто приказ отдал. Прямо при мне, чтобы времени не терять – но чтобы я этого не понял. И Нечипорук тут же козырнул: я вас оставлю, у меня дела – и ушел.
Бек резко, всем корпусом повернулся к Богдану и уставился ему в лицо.
– Так это прозвучало, да?
– Да.
Бек тихонько присвистнул сквозь зубы.
– И через два часа ее нашли, – сказал он.
– Да, – сказал Богдан.
Больше они не разговаривали. Думали.
Возле больницы «Милосердные Яджудж и Маджудж» их уже ожидали. Прямо перед входом стояло две повозки – одна обычная, ордусская, другая – черная иноземная, с эмблемой в виде трехлучевой звезды, вписанной в окружность. «Мерседес» – после некоторого напряжения вспомнил Богдан. «Мерседес» был пуст; на ступенях перед входом стоял человек в черных очках и курил, и Богдан через мгновение узнал Абдуллу. В ордусской повозке кто-то сидел, но сквозь затемненные стекла Богдан не разглядел лица.
Богдан вышел наружу, почтительно помог выйти беку. Абдулла тем временем неторопливо спустился вниз, отбросил окурок. Они обменялись с Богданом рукопожатием.
– Здоровеньки салям, единочаятель Оуянцев-Сю.
– Ассалям здоровеньки, единочаятель Нечипорук. Позвольте представить – это… – Богдан на миг запнулся, а потом жестко закончил: – Отец моей старшей супруги, ургенчский бек Ширмамед Кормибарсов.
Присутствие бека почему-то всегда делало его решительнее. Видимо, добрый пример заразителен. Что с того, что Жанна стесняется, когда ее называют младшей женой? Быть младшей женой она от этого не перестает. А если перестанет – то уж не потому, а по куда более серьезным причинам и мотивам. Можно быть сколь угодно бережным на словах, уважать специфику ее мышления и ее привычек – но на игре в недомолвки ничего не выстроить. Реальность надо либо принимать всем сердцем, либо уходить из нее – но не закрывать на нее глаза в нелепом стремлении и в ней не быть, и другой не искать.
– Очень приятно, – сказал Абдулла, внимательно рассматривая Ширмамеда. Задержался взглядом на орденах и тоже подал ему руку.
– Здоровеньки салям.
– Добрый вечер, – бесстрастно ответил бек.
– Рад сообщить вам, еч Богдан, – проговорил Абдулла, – что мы нашли вашу супругу. Я также попросил сюда приехать Мутанаила ибн Зозулю – последнего, кто видел профессора и его спутницу перед тем, как случилась трагедия. Характер трагедии теперь для нас совершенно ясен. В ближайшее время мы наверняка найдем и профессора.
– Что же произошло? – сдержанно спросил Богдан. Ничего он не мог с собой поделать – Абдулла нравился ему. Абдулла и бек были людьми одной закалки, а бека Богдан уважал безгранично.
– Автокатастрофа.
– Ах, вот как…
Бек молчал и только щурился, разглядывая Абдуллу. Абдулла же, после того, как бек ответил на его приветствие подчеркнуто немусульманским образом, словно бы перестал его замечать. Он повернулся к ордусской повозке и слегка махнул рукой; из повозки тут же выскочил длинный и нескладный, по всему видно – крайне расстроенный человек лет сорока пяти или чуть больше, в бледно-зеленой пышной чалме и элегантном черном халате, под коим виднелась неизбежная косоворотка.
«И как им не жарко…» – подумал Богдан.
– Вы хотите сначала повидать супругу, или предпочтете побеседовать со мной и с уважаемым ибн Зозулей? – поинтересовался Абдулла.
– Не знаю… Скажите мне, в каком она состоянии?
– Опасности для жизни нет, и врачи надеются, что в ближайшее время она придет в себя. Сильное сотрясение мозга. И несколько ушибов. Ее красота не пострадает. – Абдулла чуть раздвинул губы в острой улыбке. Эта улыбка холодно проблеснула на миг – и сразу откатилась в прошлое, словно клинок, который извлекли было из ножен, но тут же вбросили обратно.
– Идемте сначала к ней.
Они вошли в больницу. Длинный семенил следом. Служитель в форменном халате зиндана унутренных справ и белом балахоне, накинутом поверх, дисциплинированно вскочил при их приближении. Абдулла коротко махнул в его сторону пайцзой.
– Позвольте все же познакомить вас, – проговорил Абдулла, когда они оказались в холле. – В палату нас всех не пустят, разумеется… Мутанаил ибн Зозуля, цзюйжэнь (вынужденный произнести это ханьское слово, Абдулла заметно поморщился) истории, генеральный владыка исторической китабларни Асланiва. Срединный помощник, блюдущий добродетельность правления, минфа Богдан Рухович Оуянцев-Сю.
– Поверьте, я так расстроен, так расстроен… – ибн Зозуля вцепился в руку Богдана и долго ее тряс. – Я говорил ему… Но он такой уверенный, такой бесшабашный. Наверное, это присутствие молодой красотки так подействовало! Она на него смотрела просто с восхищением!
Богдан скрипнул зубами.
– Говорите толком, почтенный, – холодно и требовательно сказал Абдулла. Мутанаил вздрогнул.
– Я… да, конечно. Значит, так. Мы очень хорошо посидели, побеседовали. Вам вряд ли интересны научные подробности…
– Отчего же, – сказал Богдан вежливо. – Я не чужд науке. Но несколько позже.
– Может быть, мы пойдем? – сказал бек. – По дороге цзюйжэнь и расскажет.
– Дельное предложение, – кивнул Абдулла.
Они неторопливо двинулись по лестнице, затем – по коридору второго этажа. Было безлюдно и тихо. Несмотря на распахнутые окна, тонко и едва уловимо пахло больницей; этот запах не выветрить и не вытравить ничем.
– Чтобы короче, скажу так. Выпили мы. За знакомство, за международную дружбу, за науку… Он все про Кумгана да про Дракусселя сперва говорил, это у него тема научная – ну, а после, как подогрелись мы, да и девочка его… то есть, простите покорно, ваша супруга, разгорячилась не на шутку, тут уж за жизнь разговор пошел, за политику. Этот профессор странный такой, все про орудисификацию меня выспрашивал, мол, он готов поставить в Европарламенте вопрос о недопустимости подавления асланiвськой культуры имперским центром. – Ибн Зозуля жиденько рассмеялся. – А я говорю, не знаю я никакой ордусификации! Что вам в Европе вашей мерещится – нам тут неинтересно!
– Короче, – опять одернул его Абдулла.
– Ну да, ну да. Короче будет так. Им надо было в меджлис ехать. А мы же на даче на моей встречались, я не сказал? На даче, сорок ли от города, места там дивные, но дорога-то – по предгорьям все больше, до кряжа от меня каких-то пятнадцать ли, все вверх, вверх… Я говорю – давайте я шофера вам дам, уважаемый мсье, не годится же вам самому теперь вести! А он гордо так: муа-мэм, муа-мэм! Я, дескать, сам… И девочка его тоже… простите покорно, супруга ваша… ах, ах, профессор, неужели вы не справитесь с повозкой на этих живописных поворотах! Ах, Глюксман, вы, конечно же, справитесь, я ведь видела, какой вы замечательный водитель! Ну, так и уехали…
9 день восьмого месяца, средница,
еще ближе к вечеру.
– Вот теперь мы поговорим, – сказал бек, когда Богдан, аккуратно вырулив со двора готеля, бросил «тахмасиб» в створ прямой и малозагруженной в этот час улицы Тарсуна Шефчи-заде. – Теперь мы сделаем для душ наших. Ибо что объединяет сейчас наши души?
– Что?
– Забота о делах. Забота о стране.
– А, – сказал Богдан. – Ну да.
– Пока едем, расскажи, что за дела. Я из письма понял, что Жанна уехала и пропала.
– Если ты понял лишь это, бек, – а, собственно, ничего иного я и не писал… Почему ты взял с собой целую армию? Скажи честно?
– Это не армия, это родственники, – сказал бек. Помолчал. – Ты спросил странный вопрос, Богдан. Даже не знаю, как ответить. Ты сам ответил, когда спросил. Там, где не пропадают молодые женщины, воины не нужны. Там, где пропадают молодые женщины, воины нужны. Да. Ты написал, что Жанна пропала. Значит, ты написал, что воины нужны. Или ты решил, что она просто сбежала от тебя, не сказав ни слова? Прости, конечно. Да.
Богдан покраснел.
– Честно говоря, мне и такая мысль в голову приходила.
Бек фыркнул.
– Я накажу дочь, – сварливо сказал он. – Раз ее мужчина мог подумать такое о себе, значит, она плохо его любит.
– Бек, да Господь с тобой… – испугался Богдан. Бек успокоительно тронул его за локоть.
– Не нервничай. Потом накажу. Когда Фирузе перестанет кормить дочку грудью.
Богдан не сразу нашелся, что ответить. Взглянул на орлиный профиль Ширмамеда. Потом пролепетал:
– Нет, ну ты же сам сказал только что: любит…
Ширмамед досадливо поморщился и объяснил:
– Внутри себя она тебя очень крепко любит. Это знаю. Но, может, снаружи – плохо умеет. Так бывает. И хватит о женщинах! – уже откровенно раздражаясь, повысил он голос. – Ты будешь мне рассказывать о делах, наконец? Или французская молодица помрачила твой разум?
– Да, в общем, где-то помрачила, – пробормотал Богдан и коротко ввел бека в курс того, что успел увидеть и подумать сам. Речь не клеилась; легкий участок дороги оказался короток, заманчивая магистраль Шефчи-заде через каких-то две ли вся оказалась перекопана и пошли сплошные объезды и хлипкие настилы над раскопами. Даже железные нервы Кормибарсова в конце концов не выдержали и он, с отвращением озирая громоздящиеся повсюду кучи земли и щебня, уронил:
– Здесь живут плохие мусульмане.
– Почему? – спросил Богдан, терзая переключатель скоростей.
– В суре «Преграды», аяте пятьдесят четвертом, сказано: «Не производите расстройства на земле после того, как она была приведена в благоустройство», – пояснил бек; затем повозку подкинуло, и бек ляскнул зубами. – Будто Коран не для них писан. Да. – С осуждением добавил он. Тут повозка извилисто вписалась в очередной поворот между рвами, и открылось очередное помпезное здание, фасад коего был украшен огромным портретом улыбающегося Кучума и надписью: «Пророк гуторiл с правовiрными по-асланiвськi!» Бек изумленно крякнул, а потом проговорил: – А, понял. Они ж, видать, и по-арабски-то не знают. Да.
– Вот и получается, – остервенело вертя баранку, подытожил свой рассказ Богдан, – что я ничего еще толком не видел и не уразумел.
– Этот Абдулла будет здесь?
– Думаю, да.
– Интересный человек.
– Неоднозначный, скажем так.
– Значит, что у нас есть? – Бек принялся загибать коричневые сухие пальцы. – Вооруженных много – раз. Окопы и траншеи – два. Цзиньчжи шо ханьхуа – три. Твой друг где-то бродит без связи, на него убийство вешают – четыре. Все?
– Вроде все…
– Ты мужчина или курсистка в парандже? Что такое «вро-де»? Да или нет?
– Нет! – громко и решительно сказал Богдан. – Не все! Пять! Мне покою не дает эта фраза Кучума: я уверен, что вашу жену найдут.
– Хороший человек. Утешить тебя хотел. Обдумывай слова тех, кто тебя огорчил; лелей слова тех, кто дал тебе надежду.
– Это из какой суры? – спросил Богдан, пораженный чеканностью формулировки. Бек шевельнул бородой и честно ответил:
– Это я сам.
Богдан, на миг оторвав одну руку от баранки, показал беку большой палец. Бек приосанился, по-орлиному расправив плечи.
– Понимаешь, ата… Он будто приказ отдал. Прямо при мне, чтобы времени не терять – но чтобы я этого не понял. И Нечипорук тут же козырнул: я вас оставлю, у меня дела – и ушел.
Бек резко, всем корпусом повернулся к Богдану и уставился ему в лицо.
– Так это прозвучало, да?
– Да.
Бек тихонько присвистнул сквозь зубы.
– И через два часа ее нашли, – сказал он.
– Да, – сказал Богдан.
Больше они не разговаривали. Думали.
Возле больницы «Милосердные Яджудж и Маджудж» их уже ожидали. Прямо перед входом стояло две повозки – одна обычная, ордусская, другая – черная иноземная, с эмблемой в виде трехлучевой звезды, вписанной в окружность. «Мерседес» – после некоторого напряжения вспомнил Богдан. «Мерседес» был пуст; на ступенях перед входом стоял человек в черных очках и курил, и Богдан через мгновение узнал Абдуллу. В ордусской повозке кто-то сидел, но сквозь затемненные стекла Богдан не разглядел лица.
Богдан вышел наружу, почтительно помог выйти беку. Абдулла тем временем неторопливо спустился вниз, отбросил окурок. Они обменялись с Богданом рукопожатием.
– Здоровеньки салям, единочаятель Оуянцев-Сю.
– Ассалям здоровеньки, единочаятель Нечипорук. Позвольте представить – это… – Богдан на миг запнулся, а потом жестко закончил: – Отец моей старшей супруги, ургенчский бек Ширмамед Кормибарсов.
Присутствие бека почему-то всегда делало его решительнее. Видимо, добрый пример заразителен. Что с того, что Жанна стесняется, когда ее называют младшей женой? Быть младшей женой она от этого не перестает. А если перестанет – то уж не потому, а по куда более серьезным причинам и мотивам. Можно быть сколь угодно бережным на словах, уважать специфику ее мышления и ее привычек – но на игре в недомолвки ничего не выстроить. Реальность надо либо принимать всем сердцем, либо уходить из нее – но не закрывать на нее глаза в нелепом стремлении и в ней не быть, и другой не искать.
– Очень приятно, – сказал Абдулла, внимательно рассматривая Ширмамеда. Задержался взглядом на орденах и тоже подал ему руку.
– Здоровеньки салям.
– Добрый вечер, – бесстрастно ответил бек.
– Рад сообщить вам, еч Богдан, – проговорил Абдулла, – что мы нашли вашу супругу. Я также попросил сюда приехать Мутанаила ибн Зозулю – последнего, кто видел профессора и его спутницу перед тем, как случилась трагедия. Характер трагедии теперь для нас совершенно ясен. В ближайшее время мы наверняка найдем и профессора.
– Что же произошло? – сдержанно спросил Богдан. Ничего он не мог с собой поделать – Абдулла нравился ему. Абдулла и бек были людьми одной закалки, а бека Богдан уважал безгранично.
– Автокатастрофа.
– Ах, вот как…
Бек молчал и только щурился, разглядывая Абдуллу. Абдулла же, после того, как бек ответил на его приветствие подчеркнуто немусульманским образом, словно бы перестал его замечать. Он повернулся к ордусской повозке и слегка махнул рукой; из повозки тут же выскочил длинный и нескладный, по всему видно – крайне расстроенный человек лет сорока пяти или чуть больше, в бледно-зеленой пышной чалме и элегантном черном халате, под коим виднелась неизбежная косоворотка.
«И как им не жарко…» – подумал Богдан.
– Вы хотите сначала повидать супругу, или предпочтете побеседовать со мной и с уважаемым ибн Зозулей? – поинтересовался Абдулла.
– Не знаю… Скажите мне, в каком она состоянии?
– Опасности для жизни нет, и врачи надеются, что в ближайшее время она придет в себя. Сильное сотрясение мозга. И несколько ушибов. Ее красота не пострадает. – Абдулла чуть раздвинул губы в острой улыбке. Эта улыбка холодно проблеснула на миг – и сразу откатилась в прошлое, словно клинок, который извлекли было из ножен, но тут же вбросили обратно.
– Идемте сначала к ней.
Они вошли в больницу. Длинный семенил следом. Служитель в форменном халате зиндана унутренных справ и белом балахоне, накинутом поверх, дисциплинированно вскочил при их приближении. Абдулла коротко махнул в его сторону пайцзой.
– Позвольте все же познакомить вас, – проговорил Абдулла, когда они оказались в холле. – В палату нас всех не пустят, разумеется… Мутанаил ибн Зозуля, цзюйжэнь (вынужденный произнести это ханьское слово, Абдулла заметно поморщился) истории, генеральный владыка исторической китабларни Асланiва. Срединный помощник, блюдущий добродетельность правления, минфа Богдан Рухович Оуянцев-Сю.
– Поверьте, я так расстроен, так расстроен… – ибн Зозуля вцепился в руку Богдана и долго ее тряс. – Я говорил ему… Но он такой уверенный, такой бесшабашный. Наверное, это присутствие молодой красотки так подействовало! Она на него смотрела просто с восхищением!
Богдан скрипнул зубами.
– Говорите толком, почтенный, – холодно и требовательно сказал Абдулла. Мутанаил вздрогнул.
– Я… да, конечно. Значит, так. Мы очень хорошо посидели, побеседовали. Вам вряд ли интересны научные подробности…
– Отчего же, – сказал Богдан вежливо. – Я не чужд науке. Но несколько позже.
– Может быть, мы пойдем? – сказал бек. – По дороге цзюйжэнь и расскажет.
– Дельное предложение, – кивнул Абдулла.
Они неторопливо двинулись по лестнице, затем – по коридору второго этажа. Было безлюдно и тихо. Несмотря на распахнутые окна, тонко и едва уловимо пахло больницей; этот запах не выветрить и не вытравить ничем.
– Чтобы короче, скажу так. Выпили мы. За знакомство, за международную дружбу, за науку… Он все про Кумгана да про Дракусселя сперва говорил, это у него тема научная – ну, а после, как подогрелись мы, да и девочка его… то есть, простите покорно, ваша супруга, разгорячилась не на шутку, тут уж за жизнь разговор пошел, за политику. Этот профессор странный такой, все про орудисификацию меня выспрашивал, мол, он готов поставить в Европарламенте вопрос о недопустимости подавления асланiвськой культуры имперским центром. – Ибн Зозуля жиденько рассмеялся. – А я говорю, не знаю я никакой ордусификации! Что вам в Европе вашей мерещится – нам тут неинтересно!
– Короче, – опять одернул его Абдулла.
– Ну да, ну да. Короче будет так. Им надо было в меджлис ехать. А мы же на даче на моей встречались, я не сказал? На даче, сорок ли от города, места там дивные, но дорога-то – по предгорьям все больше, до кряжа от меня каких-то пятнадцать ли, все вверх, вверх… Я говорю – давайте я шофера вам дам, уважаемый мсье, не годится же вам самому теперь вести! А он гордо так: муа-мэм, муа-мэм! Я, дескать, сам… И девочка его тоже… простите покорно, супруга ваша… ах, ах, профессор, неужели вы не справитесь с повозкой на этих живописных поворотах! Ах, Глюксман, вы, конечно же, справитесь, я ведь видела, какой вы замечательный водитель! Ну, так и уехали…