Страница:
В последней фразе не было ничего смешного, потому что именно такое ощущение появлялось у Марианны в первое время, когда она пыталась дышать правильно. Потом научилась. Вот и сейчас это помогло: задышав полной грудью, она почувствовала себя увереннее.
Освободившись от спазм страха, она начала мыслить более рационально. Вспомнила страшный толчок и грохот, от которых стены ее темницы зашатались. По звуку это напоминало взрыв. Она точно помнила, как пол зашатался. Что же все-таки произошло?
Она ждала, что он вернется и все объяснит, но он все не приходил. Тьма. Безмолвие. Как в могиле.
Он — враг ее мужа. Как она могла ему поверить? Да очень даже просто. Он доказал ей правду своих слов одним потрясающе убедительным примером.
И в тот момент истины весь мир оказался перевернутым в ее глазах. Она уже не знала, где ее враги, а где друзья. Где Джейк? Что с ним сделали?
Месяц назад она бы усомнилась, что ей не все равно, что с ним. Они так отдалились друг от друга. Как краб — отшельник, он залез в свою непроницаемую для ее любви раковину, сквозь которую она не могла достучаться до него никоим образом. Пока не возненавидела его. Да, она стала думать, что ненавидит Джейка.
В этот страшный час она поняла, что любит его по-прежнему. Что бы ни произошло с ним тогда на севере, он не изменил своей сути. И она по-прежнему привязана к нему. Произнося свой обет супружеской верности, она в полной мере осознавала ту ответственность, которую на себя возлагала. В детстве ей казалось, что ей будет страшно принимать на себя эту ответственность. Но в день свадьбы она почувствовала, что приветствует ее всем сердцем.
И ничего, в сущности, не изменилось. В тот страшный час она поняла, что ненавидит лишь раковину, в которую он спрятался от нее, а не его самого.
— Джейк, где ты? — прошептала она в слепящую тьму. И вдруг почувствовала жуткое одиночество. Запустила руку под платье и извлекла замшевый мешочек. Дрожащими пальцами открыла его и вытрясла его содержимое себе на ладонь.
Жадеитовый амулет был теплым от жара ее собственного тела.
— Джейк, — опять прошептала она, сжимая его в ладони.
Зачем ей велели принести его сюда? Зачем он так нужен его врагам?
На эти вопросы у нее ответов не было. Только новые вопросы закопошились в глубине ее сознания. Когда же Ничирен придет и даст на них ответы, как обещал?
Где Ничирен?
Кабинет генерала Воркуты был во многом похож на рабочие комнаты других высокопоставленных функционеров из ряда могущественной советской бюрократии: маленький, темный, скучный, заставленный тяжелой, невыразительной мебелью румынского или чехословацкого производства. Низкий облупившийся потолок, потемневший от табачного дыма, стоящего здесь коромыслом во время совещаний, допросов и долгих одиноких часов, посвященных хозяйкой кабинета разработке стратегических вопросов. За последние девять месяцев она отправляла по соответствующим каналам десятки заявок на новую мебель. Ей не отказывали, но и не торопились выполнять их. Она не отступала и с регулярностью часового механизма в начале каждого следующего месяца опять заполняла соответствующие бланки.
Даниэла Александровна потушила сигарету о металлическую пепельницу, полную окурков, украшавшую ее видавший виды рабочий стол темного дерева не больше, чем бородавка украшает человеческую кожу. День был серый, низкие облака мчались по небу, предвещая те самые обильные осадки, которые пообещали метеорологи. В этот ранний час в кабинете было темновато, и она зажгла только черную настольную лампу. Неяркий свет осветил стол, оставив в тени комнату и ее хозяйку, сидящую за столом.
— Войдите! — отозвалась Даниэла, и дверь открылась, пропустив курьера в военной форме. Четким шагом он приблизился и положил на стол небольшой кожаный дипломат.
— Это для вас, товарищ генерал. Только что прибыл, — доложил он, уставясь куда-то поверх ее головы.
Генерал Воркута расписалась в получении, подождала, когда курьер выйдет, затем маленьким бронзовым ключиком, бывшим среди других на длинной цепочке, прикрепленной к поясу, открыла дипломат. Там было всего четыре листа бумаги, исписанных какими-то каракулями. Она тотчас же узнала шифр, который сама когда-то придумала, работая в отделе, занимающемся дезинформацией. Разработала она его так, между делом, но потом сделала своим личным шифром.
Сердце ее екнуло. Это был последний доклад Медеи, которого она давно ждала. Но как только она собралась засесть и разобраться с этим донесением, как две тени скользнули в ее кабинет, заполнив собой его скромное пространство.
— Приветствую вас, товарищ генерал! — пророкотал низкий бас.
Даниэла улыбнулась и ответила на дружеское не по уставу приветствие, стараясь не обращать внимания на неприятный холодок под ложечкой.
Анатолий Давыдович Карпов закрыл за собой дверь. На мгновение его медвежья фигура заслонила стоявшего позади него человека, хотя тот и был выше него ростом.
Даниэла положила руку на стол, прикрывая четыре драгоценных листка. Генерал Карпов, начальник Первого главного управления, молча проследовал по голому, облупленному полу к единственному жесткому стула, который торчал похабным кукишем напротив рабочего стола Воркуты. Он был невысок ростом, но весьма импозантен: широкоплечий, с мощной грудью. Мышцы его так и выпирали из-под щегольского темно-синего костюма, украшенного орденскими планками, которыми он весьма гордился. Ему ни за что невозможно было дать его шестидесяти двух лет, и не только потому, что его густые прямые волосы были черны, как вороново крыло (благодаря краске, о чем хорошо знала Даниэла). У него было волевое лицо, высокий лоб, украшенный глубокими морщинами, и ясные карие глаза, изучающе смотревшие сквозь стекла очков в металлической оправе. Глаза проницательные и путающие. Но когда он улыбался, в них появлялась искренность, на которую Даниэла всегда откликалась. Сейчас она с удовольствием отметила, что его галстук был заколот булавкой с черным ониксом, которую она ему подарила на день рождения.
Ее взгляд упал на человека, которого привел с собой Карпов.
— Вы, конечно, знаете Юрия Васильевича Лантина, — представил Карпов своего спутника.
— Естественно, — осторожно ответила Даниэла. Лантин был членом Политбюро и ЦК Партии, одним из горстки людей, занимающих головокружительно высокую ступеньку в советской иерархии.
Даниэла хорошо знала своего шефа. Знала, что зазря он не приедет к ней из современного здания из стекла и бетона, расположенного за Московской кольцевой дорогой, где размещалась штаб-квартира Первого главного управления. Вид из окон его офиса на верхнем этаже куда более привлекателен, чем из ее замызганного оконца. И не случайно он привел с собой на площадь Дзержинского всесильного Лантина. Своего рода парад власти. Власти поистине безграничной. Она внутренне собралась, готовя себя к тому, что сейчас последует.
Карпов не торопясь зажег сигару, щелкнув своей знаменитой золотой зажигалкой. Зажигалка эта вовсе не была предметом пошлой буржуйской роскоши. Даниэла достаточно долго была знакома с Карповым, чтобы не знать ее историю.
Он был с Юрием Андроповым в Венгрии в 1956 году Жестко и решительно, как все в Комитете прекрасно знали, эти двое справились с невероятно сложной, взрывоопасной ситуацией, когда туда были введены части Советской Армии. И теперь, щелкая зажигалкой, Карпов каждый раз оживлял в своей душе память об Андропове.
— Я привел сюда товарища Лантина, потому что он интересуется некоторыми делами, находящимися в ведении вашего департамента, — сказал он, выпуская клубы ароматного дыма.
Затем он взглянул, поджав свои тонкие губы, на рдеющий кончик своей превосходной гаванской сигары. Он всегда называл департаментом отдел внешней разведки, которым руководила Даниэла, предпочитая никогда не употреблять слово «разведка» даже за толстыми стенами заведения, в котором они находились. Учитывая специфику дел, которыми она занималась, такие иносказания были вполне объяснимы.
— И особенно Ничиреном, — уточнил Лантин, заговорив в первый раз.
Даниэла внимательно взглянула на него, анализируя тон, которым он произнес эти два слова. Она всегда считала, что по тону голоса можно сказать о человеке очень много.
Лантин стоял, прислонившись спиной к противоположной стене, головой доставая до рамы стандартного портрета Ленина, повешенного туда то ли одним из ее предшественников на этом посту, то ли просто по распоряжению какого-нибудь кретина из хозчасти. Руки свободно заложены за спину, длинные ноги переплетены. На нем упомрачительный темно-серый костюм, рядом с которым даже элегантная одежда Карпова казалась стариковской и занюханной. Выражение лица беззаботное, словно он наблюдал за соревнованиями по гребле с берега Темзы.
Даниэле понравилось его лицо: продолговатое, немного мрачноватое. На вид ему было слегка за пятьдесят — весьма молодой возраст для его высокого поста. Но, может быть, он выглядел моложаво. Длинные волосы отливали металлическим блеском при свете лампы. На щеке родинка, делающая его еще более привлекательным. Прекрасная линия подбородка, безукоризненная линия тонких усиков, выразительные глубоко посаженные глаза. Только тонкие, несколько жесткие даже в состоянии покоя губы портили общее в высшей степени благоприятное впечатление от этого лица.
— Ничиреном руководит генерал Воркута, — объяснил ему Карпов, верный своей привычке доминировать в разговоре в любой компании. — Мне принадлежит идея использовать для наших целей таланты этого волка-одиночки. С его помощью, я полагал, мы сможем вовремя, так сказать, удалять гнойники, которые потенциально могли бы скомпрометировать нас в глазах международной общественности. — Даниэла бросила на него предостерегающий взгляд, но он невозмутимо продолжал: — По эффективности этот Ничирен превосходит даже болгар, и куда более надежен, чем любой из наших агентов-арабов.
Даниэла подвинула к нему по полированной поверхности стола свою неэстетично выглядевшую пепельницу.
— За короткий срок мы добились блестящих успехов, сотрудничая с ним, — сказала она эдаким сверхделовым тоном. — В Гане, Чаде и Анголе, в Ливане, Сирии и Египте, в Никарагуа и Гватемале. Мы засылали его в эти места с самыми щекотливыми заданиями: удалить, как удаляют больной зуб, некоторых зарвавшихся революционных лидеров, усиливая противостояние в стране, раздувая революционный пожар, подталкивая страны на новые стадии революционного преобразования общества, создавая в них то, что называется...
— Идеологической возгораемостью, — закончил за нее Лантин. — Кажется, так это назвал генерал Карпов в своем последнем отчете Центральному Комитету. Термин хорошо звучит. Мои коллеги его оценили. — Он слегка наклонил свою идеально причесанную голову. — Как и работу этого вашего необыкновенного агента.
Даниэла поняла, что сейчас надо быть особенно внимательной. Комплименты от имени «службы», как принято среди военных величать начальство, приходится выслушивать нечасто. Кроме того, если Политбюро хотело просто отметить ее за работу с Ничиреном, то Карпов уж конечно встрял бы между ней и высшим начальством в качестве ее мецената-покровителя. То, что он позволил Лантину придти с этим к ней в офис, это недобрый знак.
— Стараемся, — через силу улыбнулась она. — Спасибо, товарищ Лантин. Приятно слышать, что твою работу оценили в высших сферах. Но служба есть служба.
Карпов изучал темный конец своей сигары, украшенный столбиком пепла.
— Видите ли, товарищ генерал, среди наших сотрудников распространено мнение, что государственная власть сосредоточена в здешних коридорах, где порой услышишь вроде бы в шутку оброненную фразу: «Государство — это мы». — Он кивнул головой. — Что ж, в этих словах есть доля истины. — Он внимательно посмотрел ей прямо в глаза. — Но только доля.
Карпов наконец стряхнул пепел, с кончика сигары. Ему не надо было разъяснять ей, что Лантин представляет более могущественную силу, чем просто «служба». Истинную мощь Родины. Даниэла поняла это без всяких объяснений.
— Ваш агент, — сказал Лантин, — едва не самоликвидировался во время нападения на него. Причем, чуть ли не в своем собственном доме, — вот что особенно неприятно! — Он притронулся указательным пальцем к нижней кромке своих ухоженных усиков. — Тем более, что напал на него отряд, скомплектованный сотрудниками Куорри, а во главе его был небезызвестный Джейк Мэрок.
— Мэрок, Мэрок, — повторил за ним Карпов с такой тщательной артикуляцией, будто это имя было словом из языка, который он только что начал изучать.
Глядя в потолок, он сделал затяжку, потом медленно, колечками, выпустил дым.
— Ничирен положил всех пятерых членов этого отряда, — постаралась выгородить своего агента Даниэла.
— Но не Мэрока, — тон голоса Лантина стал более жестким, и Даниэла насторожилась, раздумывая, что бы это значило.
— Выведен из строя, но не уничтожен, — прибавил Карпов тоном, в котором тоже прозвучали обвиняющие нотки.
— В свете прежнего безупречного послужного списка вашего Ничирена я нахожу особенно огорчительным то, что он позволил этому отряду, прибывшему в Токио с явно враждебными намерениями, приблизиться к нему вплотную. Прямо у себя дома.
Даниэла чувствовала на себе взгляд Лантина, который почти просверлил дырку в ее щеке, и оторвала свой взгляд от Карпова. Она видела в его взгляде что-то странное, что-то явно неуместное для данной ситуации, но, так и не сумев понять его значения, отложила это в ячейку памяти, чтобы обдумать все это на досуге, решив пока не мутить и без того взбаламученные воды.
— Я полагал, что у него лучше налажена служба информации, — продолжал Лантин, уставившись на нее своими немигающими глазами. Даниэла подумала, а не носит ли он контактные линзы? Это могло бы хоть частично объяснить неподвижность его взгляда. — Его прошлые заслуги не снимают с него вины за разгильдяйство. Я считаю, товарищ Воркута, что вашего Ничирена пора подвергнуть некоторому испытанию.
Даниэла хотела возразить, но, вспомнив предостерегающий взгляд Карпова, прикусила язычок, удержав готовые сорваться неосторожные слова.
— Какого рода испытание вы предлагаете? — поинтересовалась она.
— Вполне конкретное, — ответил Лантин с некоторой томностью, которой Даниэла не могла не восхититься. — И времени много не займет, и будет вполне убедительным.
— Что же это? — в тон ему спросила Даниэла. Лантин оторвался от стены, заполняя комнату своей прямо-таки физически ощутимой аурой. Невозможно было невнимательно отнестись к тому, что он собирался сказать.
— Вот что вы сделаете, товарищ Воркута, — тихо произнес он. — Вы подошлете к нему других своих агентов. Пусть они держат его под наблюдением. Запишут кое-что на магнитофон и видеокассету, если вы полагаете, что это необходимо. Я хочу знать со всей определенностью, что он не утратил своего инстинкта убийцы. В случае положительного результата испытания передадите ему свой приказ ликвидировать Джейка Мэрока.
Сигара генерала Карпова потухла. Он раздавил ее в пепельнице, стоявшей на рабочем столе Даниэлы.
В левой руке он держал листок прекрасной рисовой бумаги, аккуратно свернутый вчетверо. Но аккуратность пославшего это письмо не спасло его от пятен и терракотово-бурой грязи, осквернивших послание на его долгом пути до адресата.
На бумаге был иероглиф, состоящий из пяти вертикальных линий, написанный стилем, характерным для северных провинций, выходцев из которых здесь, на юге, называют «хакка».Но это писал не хакка. Огромная лапища Цуня Три Клятвы сжалась в кулак, сминая тонкий листок. Сердце в груди забилось сильнее, разгоняя по жилам кровь.
Сердце Дракона — вот как они называли его тогда. В этих словах был особый смысл, глубину которого мог постичь только посвященный.
Значит, началось, -подумал он. Но, возможно, уже поздно.
Сердце Дракона — вот как было озаглавлено закодированное послание. И именно эти слова произвели гальванизирующий эффект на Цуня Три Клятвы. Именно побуждаемый ими, он с должной поспешностью послал Сынка Номер Один за Верзилой Суном. По протоколу, подобная честь полагалась персоне уровня Верзилы Суна.
Прыгающие на волнах огоньки, рассыпанные по гавани, не занимали Цуня Три Клятвы. Его мысли вновь и вновь возвращались к обещанию, которое он дал во времена давно прошедшие.
Сердце Дракона. Его вызов на последний акт драмы можно считать состоявшимся в тот момент, когда Сынок Номер Два поднялся на борт, держа в руке запечатанную красным сургучом металлическую трубку, в которой притаился, как гремучая змея, свернутый вчетверо листок рисовой бумаги. Или, возможно, — этот вызов фактически начался, когда эта трубка заливалась сургучом с обеих сторон так далеко отсюда.
Он пожал плечами. Чему быть, того не миновать. Ну, это он может повторять про себя до тех пор, как небесные драконы настолько обленятся, что перестанут просыпаться и посылать на землю дождь и гром, сражаясь друг с дружкой. По правде говоря, это будет бесплодная победа.
Семья, семья, -думал Цунь Три Клятвы. — Жизнь — ничто без семьи.
В этот момент он услышал негромкие звуки за спиной и почувствовал незначительное покачивание джонки. Потом опять тишина, нарушаемая только плеском волн прибоя. Его глаза остановились на том, что он сжимал в кулаке. Пальцы левой руки будто налились невероятной силой. Как огнем горят от слов, начертанных на бумаге.
Духом Белого Тигра клянусь, что выполню, что положено, чтя взятые обязательства!Он судорожно порвал пополам бумагу — слишком деликатный материал, чтобы хранить слова, которые, возможно, могли бы изменить мир. В волны их, и пусть плывут, как пятна лунного света, пока их не поглотит бездна Южно-Китайского моря. Тем не менее, они останутся в его сознании, будто выгравированные на нем. Он сделал три глубоких вдоха и медленно отвернулся от воды. Скоро ему надо отправляться в путь, чтобы быть на месте в назначенное время. Никто, даже Сынок Номер Один, не знал, с кем он встречался в запутанном лабиринте протоков вверх по реке.
Сун Бо-хань, известный уже довольно долгое время только под именем Верзила Сун, полученным им от триады, стоял в лунном сиянии. Его массивная, напоминающая формой гигантскую грушу фигура вырисовывалась четким силуэтом — широкий в бедрах, почти без шеи и с такими кривыми ногами, что они бы выглядели комично у любого другого человека. Но только не у Верзилы Суна. Он был «489», то есть руководителем, тройки 14 К.
Пройдя по поскрипывающей под его шагами палубе, он повернулся и смачно сплюнул через борт джонки.
— В субботу состоится гонка «Дракон», — сообщил он. — Мой брат говорит, мол, ставь на лодку Т.И. Чуна. А я говорю ему, мол, нет. Мы выиграем, если поставим на лодку Цуня Три Клятвы. — Он стоял напротив собеседника, внимательно следя за выражением его лица, заботливо пряча собственные эмоции под совершенно непроницаемой маской. — Может, сходить к букмекеру и посоветоваться, как мне лучше распорядиться моими в поте лица заработанными таэлями [13]. Как никак, лодка Чуна выиграла в прошлом году.
Цунь Три Клятвы и глазом не моргнул.
— Клянусь Небесным Драконом, загребной Т.И. Чуна победил жульнически! В это раз я твердо наказал своим людям не пускать их вперед себя ни при каких обстоятельствах.
— Это звучит совокупляюще серьезно, — заметил Верзила Сун, присаживаясь на свернутый канат. — Вы двое беретесь за дело с таким жаром, что от вас может не остаться ни косточки, чтобы поживиться другим тай-пэнями [14] .
— Я думаю, ты преувеличиваешь, — сказал Цунь Три Клятвы. Он закончил набивать свою трубку, выточенную из слоновой кости, и, поднеся к ней зажженную спичку, раскурил. Сделал несколько быстрых затяжек, прежде чем продолжить. — Междоусобицы в наших краях — это образ жизни. До некоторой степени они стимулируют экономику.
Он произнес это очень осторожно, потому что слишком много эмоций скрывалось за этими словами. Междоусобицы между торговыми фирмами — это одно дело: они действительно были частью образа жизни в Гонконге. Но его отношения с Т.И. Чуном — это иное дело. Слишком много личного примешивалось к деловой конкуренции. Слишком ужасного, чтобы даже просто думать об этом.
Верзила Сун проворчал:
— Ты приобретаешь танкеры Доннели и Туна, а Т.И. Чун — «Южнокитайскую электронику». Хотелось бы мне знать, сколько денег он вбухал в то, чтобы блокировать твои торговые сделки. Сколько денег потратил ты, чтобы блокировать его? Ведь должен быть предел возможностям даже для тай-пэнейвашего с Чуном калибра! В какой-то момент ваша резервная наличность может оказаться в опасно малом количестве. Транжирить ее в наших водах, ставших за последнее время особенно опасными из-за этих нечистотами питающихся коммунистов — значит накликать несчастье. Ну а акулы, ходящие кругами вокруг, делают положение вообще смертельно опасным.
— Ты имеешь в виду акул типа «Маттиаса и Кинга», «Сойер и сыновья», «Тихоокеанский союз пяти звезд»? — Цунь Три Клятвы вынул трубку изо рта.
Он был очень доволен, что разговор ушел в сторону от опасной темы, связанной с Т.И. Чуном.
— Совокуплялся я извращенным способом с этими вонючими иностранцами! — Верзила Сун даже сплюнул. — Но как собаку тянет испражняться обязательно посередине дороги, так и тебе не избежать столкновения с двумя последними. Ну а что касается «Маттиаса и Кинга», то здесь дело попроще.
Цунь Три Клятвы ничего не сказал.
— До меня дошли кое-какие слухи, — осторожно заметил Верзила Сун.
«Интересно, сколько кантонец потребует за свою информацию?» — подумал Цунь Три Клятвы, наклоняясь и шаря рукой в темноте среди свернутых канатов.
— Хочешь выпить? — осведомился он, доставая бутылку «Джонни Уокера».
— Не откажусь. Во рту, как в пустыне Сахара, от этой совокупляющейся погоды! — изрек Верзила Сун, принимая бутылку и прикладываясь к горлышку по-матросски.
Затем вернул ее хозяину и с должным почтением наблюдал, как тот тоже сделал пару глотков, держа бутылку вверх дном.
Соблюдая все необходимые в таких случаях приличия, Верзила Сун продолжил:
— У меня есть троюродный брат, который не входит в мою триаду. Он служил капитаном на одном из торговых кораблей. Недавно он приходил ко мне со своей проблемой. Вот она в чем состоит: сущим наказанием во время его рейсов стали кражи. Не то, чтобы по-крупному воровали, но достаточно для того, чтобы встревожить его хозяев. Они заявили, что будут вычитать у него из жалования стоимость похищенного. Мой троюродный брат уверяет меня, что сделал все возможное, чтобы подловить вора или воров, но все безрезультатно. Вот он и пришел ко мне. — Верзила Сун засмеялся неприятным, лающим смехом и закончил. — И я сказал ему, что помогу, хотя дело это явно лежит вне сферы моей компетенции.
Цунь Три Клятвы выжидающе посмотрел на собеседника, но когда тот ничего не прибавил к своей истории, заговорил сам, постукивая трубкой о поручень, чтобы выбить из нее остатки табака.
— Ох уже эти слухи! Порой платишь за них весьма высокую цену, а потом, при свете дня, оказывается, что они ничего не строят. — Он продул мундштук трубки. — Надо быть очень осмотрительным, когда имеешь дело со слухами.
Верзила Сун сочувственно закивал.
— Да, от слухов, полученных не из авторитетного источника, не больше пользы, чем от совокупляющихся крыс на корабле. Я и сам не отдам за пустые слухи ни медяка. Первым делом я взвешиваю, насколько авторитетен источник. И друзьям своим всегда советую поступать так же. Это для меня закон.
— Я думаю, пришла пора еще немного дерябнуть, — сказал Цунь Три Клятвы.
Освободившись от спазм страха, она начала мыслить более рационально. Вспомнила страшный толчок и грохот, от которых стены ее темницы зашатались. По звуку это напоминало взрыв. Она точно помнила, как пол зашатался. Что же все-таки произошло?
Она ждала, что он вернется и все объяснит, но он все не приходил. Тьма. Безмолвие. Как в могиле.
Он — враг ее мужа. Как она могла ему поверить? Да очень даже просто. Он доказал ей правду своих слов одним потрясающе убедительным примером.
И в тот момент истины весь мир оказался перевернутым в ее глазах. Она уже не знала, где ее враги, а где друзья. Где Джейк? Что с ним сделали?
Месяц назад она бы усомнилась, что ей не все равно, что с ним. Они так отдалились друг от друга. Как краб — отшельник, он залез в свою непроницаемую для ее любви раковину, сквозь которую она не могла достучаться до него никоим образом. Пока не возненавидела его. Да, она стала думать, что ненавидит Джейка.
В этот страшный час она поняла, что любит его по-прежнему. Что бы ни произошло с ним тогда на севере, он не изменил своей сути. И она по-прежнему привязана к нему. Произнося свой обет супружеской верности, она в полной мере осознавала ту ответственность, которую на себя возлагала. В детстве ей казалось, что ей будет страшно принимать на себя эту ответственность. Но в день свадьбы она почувствовала, что приветствует ее всем сердцем.
И ничего, в сущности, не изменилось. В тот страшный час она поняла, что ненавидит лишь раковину, в которую он спрятался от нее, а не его самого.
— Джейк, где ты? — прошептала она в слепящую тьму. И вдруг почувствовала жуткое одиночество. Запустила руку под платье и извлекла замшевый мешочек. Дрожащими пальцами открыла его и вытрясла его содержимое себе на ладонь.
Жадеитовый амулет был теплым от жара ее собственного тела.
— Джейк, — опять прошептала она, сжимая его в ладони.
Зачем ей велели принести его сюда? Зачем он так нужен его врагам?
На эти вопросы у нее ответов не было. Только новые вопросы закопошились в глубине ее сознания. Когда же Ничирен придет и даст на них ответы, как обещал?
Где Ничирен?
* * *
Даниэла Александровна Воркута доставала бумаги из своего изящного дипломата, когда раздался вежливый стук в дверь. Единственная за всю долгую историю советской тайной полиции женщина-генерал покосилась на дверь. Ее офис находился на пятом этаже огромного здания неоклассического стиля, окрашенного в нерадующий глаз, какого-то грязного цвета, на площади Дзержинского, где размещался Комитет государственной безопасности. Пожалуй, ее комнатка вряд ли заслуживала громкого названия офиса, которым она его про себя величала: клетушка три на четыре метра с двумя окнами, сквозь которые можно было видеть обширную площадь и возвышающийся на ней памятник Феликсу Дзержинскому, польскому дворянину, который сразу же после свержения большевиками царя в 1917 году стал основателем и первым руководителем Советской тайной полиции. Сегодня его бронзовая статуя была призвана напоминать широким массам рабоче-крестьянского государства о революционном духе, для поддержания которого и была создана эта организация, но который давным-давно ушел в мерзлую землю, и ни один солдат даже не поднес руку к фуражке на его похоронах.Кабинет генерала Воркуты был во многом похож на рабочие комнаты других высокопоставленных функционеров из ряда могущественной советской бюрократии: маленький, темный, скучный, заставленный тяжелой, невыразительной мебелью румынского или чехословацкого производства. Низкий облупившийся потолок, потемневший от табачного дыма, стоящего здесь коромыслом во время совещаний, допросов и долгих одиноких часов, посвященных хозяйкой кабинета разработке стратегических вопросов. За последние девять месяцев она отправляла по соответствующим каналам десятки заявок на новую мебель. Ей не отказывали, но и не торопились выполнять их. Она не отступала и с регулярностью часового механизма в начале каждого следующего месяца опять заполняла соответствующие бланки.
Даниэла Александровна потушила сигарету о металлическую пепельницу, полную окурков, украшавшую ее видавший виды рабочий стол темного дерева не больше, чем бородавка украшает человеческую кожу. День был серый, низкие облака мчались по небу, предвещая те самые обильные осадки, которые пообещали метеорологи. В этот ранний час в кабинете было темновато, и она зажгла только черную настольную лампу. Неяркий свет осветил стол, оставив в тени комнату и ее хозяйку, сидящую за столом.
— Войдите! — отозвалась Даниэла, и дверь открылась, пропустив курьера в военной форме. Четким шагом он приблизился и положил на стол небольшой кожаный дипломат.
— Это для вас, товарищ генерал. Только что прибыл, — доложил он, уставясь куда-то поверх ее головы.
Генерал Воркута расписалась в получении, подождала, когда курьер выйдет, затем маленьким бронзовым ключиком, бывшим среди других на длинной цепочке, прикрепленной к поясу, открыла дипломат. Там было всего четыре листа бумаги, исписанных какими-то каракулями. Она тотчас же узнала шифр, который сама когда-то придумала, работая в отделе, занимающемся дезинформацией. Разработала она его так, между делом, но потом сделала своим личным шифром.
Сердце ее екнуло. Это был последний доклад Медеи, которого она давно ждала. Но как только она собралась засесть и разобраться с этим донесением, как две тени скользнули в ее кабинет, заполнив собой его скромное пространство.
— Приветствую вас, товарищ генерал! — пророкотал низкий бас.
Даниэла улыбнулась и ответила на дружеское не по уставу приветствие, стараясь не обращать внимания на неприятный холодок под ложечкой.
Анатолий Давыдович Карпов закрыл за собой дверь. На мгновение его медвежья фигура заслонила стоявшего позади него человека, хотя тот и был выше него ростом.
Даниэла положила руку на стол, прикрывая четыре драгоценных листка. Генерал Карпов, начальник Первого главного управления, молча проследовал по голому, облупленному полу к единственному жесткому стула, который торчал похабным кукишем напротив рабочего стола Воркуты. Он был невысок ростом, но весьма импозантен: широкоплечий, с мощной грудью. Мышцы его так и выпирали из-под щегольского темно-синего костюма, украшенного орденскими планками, которыми он весьма гордился. Ему ни за что невозможно было дать его шестидесяти двух лет, и не только потому, что его густые прямые волосы были черны, как вороново крыло (благодаря краске, о чем хорошо знала Даниэла). У него было волевое лицо, высокий лоб, украшенный глубокими морщинами, и ясные карие глаза, изучающе смотревшие сквозь стекла очков в металлической оправе. Глаза проницательные и путающие. Но когда он улыбался, в них появлялась искренность, на которую Даниэла всегда откликалась. Сейчас она с удовольствием отметила, что его галстук был заколот булавкой с черным ониксом, которую она ему подарила на день рождения.
Ее взгляд упал на человека, которого привел с собой Карпов.
— Вы, конечно, знаете Юрия Васильевича Лантина, — представил Карпов своего спутника.
— Естественно, — осторожно ответила Даниэла. Лантин был членом Политбюро и ЦК Партии, одним из горстки людей, занимающих головокружительно высокую ступеньку в советской иерархии.
Даниэла хорошо знала своего шефа. Знала, что зазря он не приедет к ней из современного здания из стекла и бетона, расположенного за Московской кольцевой дорогой, где размещалась штаб-квартира Первого главного управления. Вид из окон его офиса на верхнем этаже куда более привлекателен, чем из ее замызганного оконца. И не случайно он привел с собой на площадь Дзержинского всесильного Лантина. Своего рода парад власти. Власти поистине безграничной. Она внутренне собралась, готовя себя к тому, что сейчас последует.
Карпов не торопясь зажег сигару, щелкнув своей знаменитой золотой зажигалкой. Зажигалка эта вовсе не была предметом пошлой буржуйской роскоши. Даниэла достаточно долго была знакома с Карповым, чтобы не знать ее историю.
Он был с Юрием Андроповым в Венгрии в 1956 году Жестко и решительно, как все в Комитете прекрасно знали, эти двое справились с невероятно сложной, взрывоопасной ситуацией, когда туда были введены части Советской Армии. И теперь, щелкая зажигалкой, Карпов каждый раз оживлял в своей душе память об Андропове.
— Я привел сюда товарища Лантина, потому что он интересуется некоторыми делами, находящимися в ведении вашего департамента, — сказал он, выпуская клубы ароматного дыма.
Затем он взглянул, поджав свои тонкие губы, на рдеющий кончик своей превосходной гаванской сигары. Он всегда называл департаментом отдел внешней разведки, которым руководила Даниэла, предпочитая никогда не употреблять слово «разведка» даже за толстыми стенами заведения, в котором они находились. Учитывая специфику дел, которыми она занималась, такие иносказания были вполне объяснимы.
— И особенно Ничиреном, — уточнил Лантин, заговорив в первый раз.
Даниэла внимательно взглянула на него, анализируя тон, которым он произнес эти два слова. Она всегда считала, что по тону голоса можно сказать о человеке очень много.
Лантин стоял, прислонившись спиной к противоположной стене, головой доставая до рамы стандартного портрета Ленина, повешенного туда то ли одним из ее предшественников на этом посту, то ли просто по распоряжению какого-нибудь кретина из хозчасти. Руки свободно заложены за спину, длинные ноги переплетены. На нем упомрачительный темно-серый костюм, рядом с которым даже элегантная одежда Карпова казалась стариковской и занюханной. Выражение лица беззаботное, словно он наблюдал за соревнованиями по гребле с берега Темзы.
Даниэле понравилось его лицо: продолговатое, немного мрачноватое. На вид ему было слегка за пятьдесят — весьма молодой возраст для его высокого поста. Но, может быть, он выглядел моложаво. Длинные волосы отливали металлическим блеском при свете лампы. На щеке родинка, делающая его еще более привлекательным. Прекрасная линия подбородка, безукоризненная линия тонких усиков, выразительные глубоко посаженные глаза. Только тонкие, несколько жесткие даже в состоянии покоя губы портили общее в высшей степени благоприятное впечатление от этого лица.
— Ничиреном руководит генерал Воркута, — объяснил ему Карпов, верный своей привычке доминировать в разговоре в любой компании. — Мне принадлежит идея использовать для наших целей таланты этого волка-одиночки. С его помощью, я полагал, мы сможем вовремя, так сказать, удалять гнойники, которые потенциально могли бы скомпрометировать нас в глазах международной общественности. — Даниэла бросила на него предостерегающий взгляд, но он невозмутимо продолжал: — По эффективности этот Ничирен превосходит даже болгар, и куда более надежен, чем любой из наших агентов-арабов.
Даниэла подвинула к нему по полированной поверхности стола свою неэстетично выглядевшую пепельницу.
— За короткий срок мы добились блестящих успехов, сотрудничая с ним, — сказала она эдаким сверхделовым тоном. — В Гане, Чаде и Анголе, в Ливане, Сирии и Египте, в Никарагуа и Гватемале. Мы засылали его в эти места с самыми щекотливыми заданиями: удалить, как удаляют больной зуб, некоторых зарвавшихся революционных лидеров, усиливая противостояние в стране, раздувая революционный пожар, подталкивая страны на новые стадии революционного преобразования общества, создавая в них то, что называется...
— Идеологической возгораемостью, — закончил за нее Лантин. — Кажется, так это назвал генерал Карпов в своем последнем отчете Центральному Комитету. Термин хорошо звучит. Мои коллеги его оценили. — Он слегка наклонил свою идеально причесанную голову. — Как и работу этого вашего необыкновенного агента.
Даниэла поняла, что сейчас надо быть особенно внимательной. Комплименты от имени «службы», как принято среди военных величать начальство, приходится выслушивать нечасто. Кроме того, если Политбюро хотело просто отметить ее за работу с Ничиреном, то Карпов уж конечно встрял бы между ней и высшим начальством в качестве ее мецената-покровителя. То, что он позволил Лантину придти с этим к ней в офис, это недобрый знак.
— Стараемся, — через силу улыбнулась она. — Спасибо, товарищ Лантин. Приятно слышать, что твою работу оценили в высших сферах. Но служба есть служба.
Карпов изучал темный конец своей сигары, украшенный столбиком пепла.
— Видите ли, товарищ генерал, среди наших сотрудников распространено мнение, что государственная власть сосредоточена в здешних коридорах, где порой услышишь вроде бы в шутку оброненную фразу: «Государство — это мы». — Он кивнул головой. — Что ж, в этих словах есть доля истины. — Он внимательно посмотрел ей прямо в глаза. — Но только доля.
Карпов наконец стряхнул пепел, с кончика сигары. Ему не надо было разъяснять ей, что Лантин представляет более могущественную силу, чем просто «служба». Истинную мощь Родины. Даниэла поняла это без всяких объяснений.
— Ваш агент, — сказал Лантин, — едва не самоликвидировался во время нападения на него. Причем, чуть ли не в своем собственном доме, — вот что особенно неприятно! — Он притронулся указательным пальцем к нижней кромке своих ухоженных усиков. — Тем более, что напал на него отряд, скомплектованный сотрудниками Куорри, а во главе его был небезызвестный Джейк Мэрок.
— Мэрок, Мэрок, — повторил за ним Карпов с такой тщательной артикуляцией, будто это имя было словом из языка, который он только что начал изучать.
Глядя в потолок, он сделал затяжку, потом медленно, колечками, выпустил дым.
— Ничирен положил всех пятерых членов этого отряда, — постаралась выгородить своего агента Даниэла.
— Но не Мэрока, — тон голоса Лантина стал более жестким, и Даниэла насторожилась, раздумывая, что бы это значило.
— Выведен из строя, но не уничтожен, — прибавил Карпов тоном, в котором тоже прозвучали обвиняющие нотки.
— В свете прежнего безупречного послужного списка вашего Ничирена я нахожу особенно огорчительным то, что он позволил этому отряду, прибывшему в Токио с явно враждебными намерениями, приблизиться к нему вплотную. Прямо у себя дома.
Даниэла чувствовала на себе взгляд Лантина, который почти просверлил дырку в ее щеке, и оторвала свой взгляд от Карпова. Она видела в его взгляде что-то странное, что-то явно неуместное для данной ситуации, но, так и не сумев понять его значения, отложила это в ячейку памяти, чтобы обдумать все это на досуге, решив пока не мутить и без того взбаламученные воды.
— Я полагал, что у него лучше налажена служба информации, — продолжал Лантин, уставившись на нее своими немигающими глазами. Даниэла подумала, а не носит ли он контактные линзы? Это могло бы хоть частично объяснить неподвижность его взгляда. — Его прошлые заслуги не снимают с него вины за разгильдяйство. Я считаю, товарищ Воркута, что вашего Ничирена пора подвергнуть некоторому испытанию.
Даниэла хотела возразить, но, вспомнив предостерегающий взгляд Карпова, прикусила язычок, удержав готовые сорваться неосторожные слова.
— Какого рода испытание вы предлагаете? — поинтересовалась она.
— Вполне конкретное, — ответил Лантин с некоторой томностью, которой Даниэла не могла не восхититься. — И времени много не займет, и будет вполне убедительным.
— Что же это? — в тон ему спросила Даниэла. Лантин оторвался от стены, заполняя комнату своей прямо-таки физически ощутимой аурой. Невозможно было невнимательно отнестись к тому, что он собирался сказать.
— Вот что вы сделаете, товарищ Воркута, — тихо произнес он. — Вы подошлете к нему других своих агентов. Пусть они держат его под наблюдением. Запишут кое-что на магнитофон и видеокассету, если вы полагаете, что это необходимо. Я хочу знать со всей определенностью, что он не утратил своего инстинкта убийцы. В случае положительного результата испытания передадите ему свой приказ ликвидировать Джейка Мэрока.
Сигара генерала Карпова потухла. Он раздавил ее в пепельнице, стоявшей на рабочем столе Даниэлы.
* * *
Цунь Три Клятвы смотрел на Абердинскую бухту. Он стоял на палубе своей большой джонки, прислонясь спиной к перильцам. За бортом плясали лохматые волны, низкое черное небо подобно савану висело над Южно-Китайским морем, — последствие недавнего шторма. Но не непогода его беспокоила.В левой руке он держал листок прекрасной рисовой бумаги, аккуратно свернутый вчетверо. Но аккуратность пославшего это письмо не спасло его от пятен и терракотово-бурой грязи, осквернивших послание на его долгом пути до адресата.
На бумаге был иероглиф, состоящий из пяти вертикальных линий, написанный стилем, характерным для северных провинций, выходцев из которых здесь, на юге, называют «хакка».Но это писал не хакка. Огромная лапища Цуня Три Клятвы сжалась в кулак, сминая тонкий листок. Сердце в груди забилось сильнее, разгоняя по жилам кровь.
Сердце Дракона — вот как они называли его тогда. В этих словах был особый смысл, глубину которого мог постичь только посвященный.
Значит, началось, -подумал он. Но, возможно, уже поздно.
Сердце Дракона — вот как было озаглавлено закодированное послание. И именно эти слова произвели гальванизирующий эффект на Цуня Три Клятвы. Именно побуждаемый ими, он с должной поспешностью послал Сынка Номер Один за Верзилой Суном. По протоколу, подобная честь полагалась персоне уровня Верзилы Суна.
Прыгающие на волнах огоньки, рассыпанные по гавани, не занимали Цуня Три Клятвы. Его мысли вновь и вновь возвращались к обещанию, которое он дал во времена давно прошедшие.
Сердце Дракона. Его вызов на последний акт драмы можно считать состоявшимся в тот момент, когда Сынок Номер Два поднялся на борт, держа в руке запечатанную красным сургучом металлическую трубку, в которой притаился, как гремучая змея, свернутый вчетверо листок рисовой бумаги. Или, возможно, — этот вызов фактически начался, когда эта трубка заливалась сургучом с обеих сторон так далеко отсюда.
Он пожал плечами. Чему быть, того не миновать. Ну, это он может повторять про себя до тех пор, как небесные драконы настолько обленятся, что перестанут просыпаться и посылать на землю дождь и гром, сражаясь друг с дружкой. По правде говоря, это будет бесплодная победа.
Семья, семья, -думал Цунь Три Клятвы. — Жизнь — ничто без семьи.
В этот момент он услышал негромкие звуки за спиной и почувствовал незначительное покачивание джонки. Потом опять тишина, нарушаемая только плеском волн прибоя. Его глаза остановились на том, что он сжимал в кулаке. Пальцы левой руки будто налились невероятной силой. Как огнем горят от слов, начертанных на бумаге.
Духом Белого Тигра клянусь, что выполню, что положено, чтя взятые обязательства!Он судорожно порвал пополам бумагу — слишком деликатный материал, чтобы хранить слова, которые, возможно, могли бы изменить мир. В волны их, и пусть плывут, как пятна лунного света, пока их не поглотит бездна Южно-Китайского моря. Тем не менее, они останутся в его сознании, будто выгравированные на нем. Он сделал три глубоких вдоха и медленно отвернулся от воды. Скоро ему надо отправляться в путь, чтобы быть на месте в назначенное время. Никто, даже Сынок Номер Один, не знал, с кем он встречался в запутанном лабиринте протоков вверх по реке.
Сун Бо-хань, известный уже довольно долгое время только под именем Верзила Сун, полученным им от триады, стоял в лунном сиянии. Его массивная, напоминающая формой гигантскую грушу фигура вырисовывалась четким силуэтом — широкий в бедрах, почти без шеи и с такими кривыми ногами, что они бы выглядели комично у любого другого человека. Но только не у Верзилы Суна. Он был «489», то есть руководителем, тройки 14 К.
Пройдя по поскрипывающей под его шагами палубе, он повернулся и смачно сплюнул через борт джонки.
— В субботу состоится гонка «Дракон», — сообщил он. — Мой брат говорит, мол, ставь на лодку Т.И. Чуна. А я говорю ему, мол, нет. Мы выиграем, если поставим на лодку Цуня Три Клятвы. — Он стоял напротив собеседника, внимательно следя за выражением его лица, заботливо пряча собственные эмоции под совершенно непроницаемой маской. — Может, сходить к букмекеру и посоветоваться, как мне лучше распорядиться моими в поте лица заработанными таэлями [13]. Как никак, лодка Чуна выиграла в прошлом году.
Цунь Три Клятвы и глазом не моргнул.
— Клянусь Небесным Драконом, загребной Т.И. Чуна победил жульнически! В это раз я твердо наказал своим людям не пускать их вперед себя ни при каких обстоятельствах.
— Это звучит совокупляюще серьезно, — заметил Верзила Сун, присаживаясь на свернутый канат. — Вы двое беретесь за дело с таким жаром, что от вас может не остаться ни косточки, чтобы поживиться другим тай-пэнями [14] .
— Я думаю, ты преувеличиваешь, — сказал Цунь Три Клятвы. Он закончил набивать свою трубку, выточенную из слоновой кости, и, поднеся к ней зажженную спичку, раскурил. Сделал несколько быстрых затяжек, прежде чем продолжить. — Междоусобицы в наших краях — это образ жизни. До некоторой степени они стимулируют экономику.
Он произнес это очень осторожно, потому что слишком много эмоций скрывалось за этими словами. Междоусобицы между торговыми фирмами — это одно дело: они действительно были частью образа жизни в Гонконге. Но его отношения с Т.И. Чуном — это иное дело. Слишком много личного примешивалось к деловой конкуренции. Слишком ужасного, чтобы даже просто думать об этом.
Верзила Сун проворчал:
— Ты приобретаешь танкеры Доннели и Туна, а Т.И. Чун — «Южнокитайскую электронику». Хотелось бы мне знать, сколько денег он вбухал в то, чтобы блокировать твои торговые сделки. Сколько денег потратил ты, чтобы блокировать его? Ведь должен быть предел возможностям даже для тай-пэнейвашего с Чуном калибра! В какой-то момент ваша резервная наличность может оказаться в опасно малом количестве. Транжирить ее в наших водах, ставших за последнее время особенно опасными из-за этих нечистотами питающихся коммунистов — значит накликать несчастье. Ну а акулы, ходящие кругами вокруг, делают положение вообще смертельно опасным.
— Ты имеешь в виду акул типа «Маттиаса и Кинга», «Сойер и сыновья», «Тихоокеанский союз пяти звезд»? — Цунь Три Клятвы вынул трубку изо рта.
Он был очень доволен, что разговор ушел в сторону от опасной темы, связанной с Т.И. Чуном.
— Совокуплялся я извращенным способом с этими вонючими иностранцами! — Верзила Сун даже сплюнул. — Но как собаку тянет испражняться обязательно посередине дороги, так и тебе не избежать столкновения с двумя последними. Ну а что касается «Маттиаса и Кинга», то здесь дело попроще.
Цунь Три Клятвы ничего не сказал.
— До меня дошли кое-какие слухи, — осторожно заметил Верзила Сун.
«Интересно, сколько кантонец потребует за свою информацию?» — подумал Цунь Три Клятвы, наклоняясь и шаря рукой в темноте среди свернутых канатов.
— Хочешь выпить? — осведомился он, доставая бутылку «Джонни Уокера».
— Не откажусь. Во рту, как в пустыне Сахара, от этой совокупляющейся погоды! — изрек Верзила Сун, принимая бутылку и прикладываясь к горлышку по-матросски.
Затем вернул ее хозяину и с должным почтением наблюдал, как тот тоже сделал пару глотков, держа бутылку вверх дном.
Соблюдая все необходимые в таких случаях приличия, Верзила Сун продолжил:
— У меня есть троюродный брат, который не входит в мою триаду. Он служил капитаном на одном из торговых кораблей. Недавно он приходил ко мне со своей проблемой. Вот она в чем состоит: сущим наказанием во время его рейсов стали кражи. Не то, чтобы по-крупному воровали, но достаточно для того, чтобы встревожить его хозяев. Они заявили, что будут вычитать у него из жалования стоимость похищенного. Мой троюродный брат уверяет меня, что сделал все возможное, чтобы подловить вора или воров, но все безрезультатно. Вот он и пришел ко мне. — Верзила Сун засмеялся неприятным, лающим смехом и закончил. — И я сказал ему, что помогу, хотя дело это явно лежит вне сферы моей компетенции.
Цунь Три Клятвы выжидающе посмотрел на собеседника, но когда тот ничего не прибавил к своей истории, заговорил сам, постукивая трубкой о поручень, чтобы выбить из нее остатки табака.
— Ох уже эти слухи! Порой платишь за них весьма высокую цену, а потом, при свете дня, оказывается, что они ничего не строят. — Он продул мундштук трубки. — Надо быть очень осмотрительным, когда имеешь дело со слухами.
Верзила Сун сочувственно закивал.
— Да, от слухов, полученных не из авторитетного источника, не больше пользы, чем от совокупляющихся крыс на корабле. Я и сам не отдам за пустые слухи ни медяка. Первым делом я взвешиваю, насколько авторитетен источник. И друзьям своим всегда советую поступать так же. Это для меня закон.
— Я думаю, пришла пора еще немного дерябнуть, — сказал Цунь Три Клятвы.