Ван Ластбадер Эрик. Дай-сан

   С палуб убрали последние трупы. В сражении полегло почти полкоманды, но, как вроде бы между прочим заметил Мойши, «пернатые» потеряли в полтора раза больше. Теперь моряки забрасывали за борт ведра, зачерпывали морскую воду и лили ее на широкие палубы до тех пор, пока по стокам не перестала течь кровь людей и тварей с обсидианового корабля.
   Черное неестественное течение, к которому вскоре присоединился и свежий попутный ветер, продолжало гнать «Киоку» почти точно на юг. Поначалу они еще как-то пытались свернуть в сторону, но даже дополнительные брам-стеньги не замедлили их стремительного движения. В конце концов Мойши сказал Ронину, пожав плечами:
   – Нам остается одно: запастись терпением и ждать. Стихию нам не побороть.
   И Ронин, который давно уже научился склоняться перед неодолимыми и непостижимыми силами, пусть с неохотой, но все-таки согласился со штурманом.
   Он еще долго стоял неподвижно, безмолвно взывая к Моэру. Соленый ветер трепал его плащ. Потом Ронин очистил разум от всех посторонних мыслей и приготовился принять ответ.
   Молчание. Полное и безысходное.
   Почти всю его жизнь смерть была где-то рядом, поблизости. Она всегда забирала у Ронина самых близких, самых дорогих людей. Человек ко всему привыкает… и все же сейчас он никак не желал примириться с уходом Моэру. Ее аромат, ее голос в его сознании – они не хотели ни таять, ни расплываться неуловимыми воспоминаниями, хотя Ронин и понимал, что среди воинов с обсидиановых кораблей ей не выжить. «Пернатые» явно не намеревались брать пленных. Они напали на «Киоку» с единственной целью – перебить всех до единого на борту.
   Он наконец оторвался от перил.
   Самое лучшее – если бурлящее черное море забрало ее к себе.
   Дни и ночи тянулись мучительно медленно или же пролетали почти незаметно – это зависело от настроения. Ронин вообще перестал заходить к себе в каюту. Теплыми ночами при свете мерцающих звезд он мерил шагами палубу, и тяжелая поступь его сапог не давала заснуть матросам в кубрике.
   Днем он обычно спал, укрывшись за бизань-мачтой, пока тени от облаков и искрящийся солнечный свет медленно проплывали над ним. Иногда он вообще не ложился. В такие дни Ронин либо часами точил свой меч, либо забирался на ванты и долго всматривался в ровный горизонт. Пил он немного, ел еще меньше и не слушал Мойши, который из кожи вон лез, чтобы разговорить его.
   Постепенно вода становилась прозрачнее и зеленее, а сразу после заката она отливала размытым свечением. Солнце днем припекало, ночи стали заметно теплее.
   Все чаще им попадались стаи летучих рыб. Они выпрыгивали из воды, сверкая серебристыми спинами. Чаще всего они появлялись по утрам или по вечерам. Мойши сказал, что это – хороший знак. Ронин, однако, не обратил на него внимания, погруженный в свои темные, потаенные мысли.
   Ровно через семь дней после первого появления летучих рыб примерно в полулиге по правому борту показался странный столб воды. Точно дрожащий, сверкающий мост, на поверхность всплыла громадная иссиня-черная туша, отличающаяся при всей своей кажущейся неуклюжести неким своеобразным изяществом. Ее здоровенный хвост взвился в воздух и завис там, трепыхаясь. Время как будто застыло. А потом море сомкнулось над этим загадочным существом, и оно скрылось из виду, взметнув серебристую водную пыль.
   В тот же день они увидели птицу – первую птицу с тех пор, как «Киоку» вышла из Хийяна, города-порта на западном побережье континента человека, – первую птицу за девяносто дней. Это была довольно крупная чайка с белыми и пурпурно-серыми крыльями. Она дважды облетела вокруг брам-стеньги на грот-мачте, заложила крутой вираж и улетела на восток.
   Мойши велел рулевому держать курс по ней.
   Влажная темная ночь. Бегущие в небе тучи закрыли месяц и звезды. Непроглядная тьма. Впередсмотрящие не заметили ничего. И если б не чуткий нос Мойши, Ронин бы в жизни не догадался о том, что они подошли к земле.
   Но уже очень скоро до корабля донеслись тоскливые крики чаек, круживших над невидимыми утесами. Земля!
   Ронин стоял рядом с Мойши на палубе, объятой бархатной тьмой и жарой.
   – Это Ама-но-мори?
   Это были первые слова, произнесенные Ронином за много дней.
   – В целом мы шли в правильном направлении, капитан. Я, как мог, постарался подправить курс, но… – Мойши пожал плечами.
   – Тогда это скорее всего не то.
   – Капитан, перед нами – земля, не обозначенная на картах. А что мы знаем про Ама-но-мори? Что это остров, не обозначенный на картах.
   – Логика неубедительная.
   И снова Мойши пожал плечами.
   – К сожалению, дружище, больше нам не на что опереться.
   Он дал матросам команду лечь в дрейф.
 
   На рассвете, когда спокойное море окрасилось розовым светом и матросы убрали топсели, «Киоку» подошла к земле.
   Это был холмистый участок суши изумрудно-зеленого цвета. Очевидно – сплошные джунгли, дремучие и непролазные. Слева по борту на голом мысе громоздились синие скалы, над ними с криками вились чайки. Справа тянулся широкий пляж, наплывающий им навстречу.
   Как зачарованный, Ронин смотрел на открывшуюся перед ним картину, не в силах оторвать взгляд от этой раскинувшейся полумесяцем цветущей земли, поднимающейся из океанских глубин. Неужели это и есть Ама-но-мори, родина легендарных буджунов? Неужели его путешествие подошло к концу?
   Берег заметно приблизился. Мойши приказал лечь в дрейф. Матросы побежали по вантам. Потом штурман велел сделать первый замер глубины.
   Цвет моря постоянно менялся: вода становилась то серо-зеленой, то бело-голубой. Наверное, именно из-за этой частой смены оттенков вахтенные и не успели поднять тревогу. Но, как бы там ни было, корабль не смог лечь в дрейф; вероятно, «Киоку» попала в приливную волну. Неожиданно близко загрохотал прибой, и Мойши закричал рулевому:
   – Лево руля!
   Но уже было поздно что-либо менять. Рулевой резко вывернул штурвал, однако «Киоку», влекомая силой могучей стихии, так и мчалась вперед. Штурман бросился на помощь, рулевому, они вдвоем налегли на штурвал, но это им ничего не дало.
   Спустя буквально мгновение «Киоку» на полном ходу налетела на зазубренный коралловый риф, верхушка которого не доходила до поверхности моря какие-то шесть футов, не больше. Шхуна взвилась на дыбы, словно раненое животное. Раздался оглушительный скрежет – это сорвало киль. Корпус пробило тут же. Корабль содрогнулся и развалился на куски с такой неожиданной быстротой, что разлетавшиеся во все стороны обломки дерева и металла насквозь пробивали тела моряков, пытавшихся спастись, спрыгнув в воду.
   Последовал мощный взрыв, и бурное море поглотило всех. Волны швыряли матросов, которым посчастливилось не попасть под обломки, прямо на риф, и их тела разрывало в клочья.
   Ронин упал в воду, но при этом он постарался расслабиться полностью, заставляя себя не напрягать мышцы – ни в коем случае не напрягать. Это единственный шанс уцелеть. Тело должно оставаться вялым, хотя разум вопил об обратном, пытаясь мобилизовать все силы на борьбу со стихией. Повсюду кружились обломки злосчастной шхуны, темные и зазубренные, в облаке кипящих пузырьков. Морская соль разъедала глаза, но Ронин сделал усилие над собой. Глаза надо держать открытыми, чтобы успевать уворачиваться от обломков, которые могут прижать тебя своим весом к морскому дну. И еще один важный момент – не пропустить коралловый риф. Если напорешься на него, с тебя заживо сдерет кожу. И тогда уже все. Конец.
   Вдохнув побольше воздуха, Ронин нырнул, стараясь как можно глубже уйти под воду, подальше от этой ужасной круговерти.
   Бесконечная синева, пестрая и мельтешащая, растворила перспективу. Стало прохладнее. Ронин сосредоточился на приливном потоке, подхватившем его. Где-то в коралловом барьере должен быть проход, и поток пронесет его через этот проход. Он понимал, что не сможет бороться с морем. Надо просто поддаться ему и плыть. Вместе с ним.
   Пенящиеся пузырьки обволакивали его тело. Легкие уже начинали болеть. Ронину очень хотелось отстегнуть меч, который с каждой секундой становился все тяжелее. Потом свечение ушло, смытое другим потоком, и синева сделалась еще гуще. Над головой заплясали тени, увеличенные до гигантских размеров водяной линзой. Впереди, преграждая путь, как-то вдруг вырос багровый коралловый риф. Ронин продолжал плыть вместе с потоком, чувствуя, как его пробирает леденящий озноб. Легкие у него горели. Горло сдавило. Вот бы сейчас открыть рот и вдохнуть воздух… которого здесь нет, осадил себя Ронин, борясь с неодолимым позывом дышать. Поток, несший его на риф, увеличил скорость. Ронин мысленно застонал, глаза у него вылезали из орбит. Все быстрее, быстрее… Губы сами раскрылись, готовясь ко вдоху. Ронин стиснул зубы.
   А потом перед ним – наверху – появилось мерцающее зеленое пятно. Оно расплывалось, пульсировало в такт приливу. Собрав последние силы, Ронин принялся загребать руками и ногами. И вот он вырвался на поверхность, к солнечному свету и сладкому воздуху.
   Он судорожно вдохнул. В ушах зашумело. Он сглотнул и захлебнулся, когда волна накрыла его с головой.
   Его закружило и потянуло вниз.
   Ронин рванулся вверх. Сейчас ему было легче – все-таки в кровь поступил кислород. Вырвавшись на поверхность, он услышал оглушительный грохот и ощутил содрогание бурунов. Ронин выждал, пока не пойдет волна, взобрался на перекатывающийся гребень и отдался приливу, который понес его к берегу.
   Пенящиеся буруны неустанно накатывали на берег. Наверно, с такими же звуками нарождался мир. Дикий, неистовый взрыв энергии, что захлестнула его, закрутила и напитала собой.
   Изможденного и обессиленного, его выбросило на песок этим вечным соленым приливом. Над чужим берегом занималась заря. Бесчувственный и безвольный, лежал он на розоватом песке – обломок кораблекрушения, нехотя отданный морем земле, дар прохладной стихии прогретой тверди.

СЕРДЦЕ ИЗ КАМНЯ

   Все утро он пролежал полутрупом на пляже. Последние языки прилива омывали его теплой пенной волной. Спутанные водоросли затянули зеленой пленкой его обнаженную спину, скрывая длинные шрамы от ран, полученных им в иной битве.
   Посреди влажного мира, наполненного шумом моря жужжанием насекомых и недоуменными вскриками пикирующих чаек и бакланов.
   Потом – хлюпанье башмаков по сырому песку, шаги, наискось пересекающие прибой. Грубое движение, нарушившее естественное равновесие пейзажа. На его неподвижное тело упала тень. Над ним нависла массивная фигура, тоже застывшая без движения. Затем фигура склонилась над ним, и чья-то рука сорвала с его спины уже начинавшие подсыхать водоросли.
   Они сидели, скрестив ноги, посреди безбрежного пространства из розового песка, чуть выше неровной черной линии, означающей высшую точку прилива. Легкий бриз донес до них вонь гниющей рыбы. Чуть дальше по пляжу, слева, мерцало зеленовато-голубое облако переливающихся насекомых, роящихся над останками небольшой рыбешки, выброшенной приливом. Казалось, ритмичное их движение – искрящийся рой то вздымался в воздух, то опускался вниз – возвращает погибшую рыбу к подобию жизни.
   Крабы-мечехвосты со сверкающими черными панцирями бесшумно ползли по пляжу вдоль линии прибоя, и их негнущиеся хвосты прочерчивали четкий след на мокром песке.
   – Мне повезло, – говорил Мойши. – Полуют сработал наподобие катапульты. Меня швырнуло через риф в довольно спокойную воду лагуны, вон там.
   Он посмотрел на то место, где под водой скрывался коралловый риф.
   – Проклятый коралл! Если б ты вырос повыше…
   – А остальные? – спросил Ронин.
   – Капитан, – отозвался Мойши, пропуская горячий песок сквозь пальцы, – остальных больше нет.
 
   Лес возник перед ними внезапно – пышный, зеленый ковер, влажный и пахнущий прелой землей и естественным разложением, – такой резкий контраст по сравнению с просоленным и бесплодным песком на пляже, раскаленном предвечерней жарой.
   Он вошел в джунгли, и его поглотил влажный, прохладный мир, не похожий ни на что из того, что Ронин видел раньше. Нефритовый собор, замысловатый гобелен, сотканный из листьев, лиан и ветвей. Толстые серые стволы сменялись тонкими, устремленными вверх побегами, а те, в свою очередь, – темными скрюченными деревьями, заросшими мхом. И все это залито зеленоватым светом. Пыльные косые лучи безуспешно пытались добраться к земле сквозь плетение ветвей. Тени, затаившиеся в вышине. Вспышки ярких цветов.
   Мойши прихватил с собой с берега несколько продолговатых плодов, зеленых, больших и как будто лоснящихся. Их волокнистая кожура легко снялась, стоило только надрезать ее кинжалом. Внутри оказалась округлая, тоже покрытая волоконцами коричневая масса с тремя пятнышками с одного конца. Мойши передал Ронину один плод и показал, как сделать отверстия на месте двух пятен. Молочко было густым и сладким, а когда Ронин расколол скорлупу, он обнаружил, что и белая твердая мякоть внутри имеет приятный, слегка сладковатый вкус.
   Они шли на запад, вглубь холмистого острова. Сквозь густые заросли папоротников, сквозь сплетения дикорастущих цветов, в гигантских соцветиях которых жужжали огромные насекомые, сквозь небольшие россыпи камней, сплошь покрытых серой плесенью и зеленым мхом, мимо скоплений желтых, как масло, громадных грибов с коричневыми и темно-красными пятнами на шляпках, мимо изогнутых древних корней невероятно высоких деревьев. Глядя на них, Ронин подумал, что эти первобытные великаны, должно быть, появились на свет еще в эпоху первых катаклизмов, когда земная твердь в облаках пара прорвала бушующую поверхность морей, и постепенно кипящим приливам пришлось отказаться от своего безраздельного господства над планетой. Наверное, во времена своей долгой, блистательной юности эти деревья были немыми свидетелями рождения мелких тщедушных существ, которые выбрались из морских глубин, чтобы осваивать новый мир – мир воздуха и суши.
   Алые и шафрановые, изумрудные и сапфировые, бирюзовые и коралловые штрихи носились в вышине, пробиваясь промельками красок сквозь многоярусный мир ветвей. Крики и трепыхание птиц с роскошным сверкающим оперением сопровождали их медленное продвижение по джунглям.
   Нередко до них доносились утробный рык или гнусавое урчание какого-то крупного хищника, но сквозь густую листву ничего не было видно. Кругом так и кишела мелкая дичь: куропатки и перепелки, фазаны и кролики. Пищи здесь явно хватало.
   Время как будто исчезло, отодвинулось вдаль по сужающемуся туннелю, превратившись в далекое и неестественное понятие, зато хаотичное пространство джунглей захватило их своей небывалой реальностью, медленно проникая в их тела и души, пока все, что они знали и видели до сих пор, не стало казаться невероятным горячечным бредом.
   Они шли по податливой и болотистой почве, осторожно отдирая от неприкрытой одеждой кожи черно-коричневых цепких пиявок жуткого вида.
   Они пробирались по каменистым участкам, где земля под ногами поднималась рядами извилистых гребней, сложенных из зазубренных обломков вулканической породы. Заросли здесь становились как будто чуть реже.
   Утомившись, они останавливались на отдых под сенью какого-нибудь высоченного дерева, срывали плоды с его нижних ветвей, сидели, привалившись спиной к гладкому стволу, и смотрели, как по корням ползают, роя ходы, большие белые термиты. Потом они отправлялись дальше, вновь ощущая себя маленькими и ничтожными перед лицом шелестящей бесконечности джунглей.
   По ночам, когда в просветах между сплетенными ветвями носились с пронзительным верещанием летучие мыши, они разводили небольшой костерок и жарили свежую дичь, пойманную и освежеванную заранее, еще до внезапного наступления скоротечных сумерек.
   Однако здесь, в густых джунглях, куда едва проникал свет солнца, ночи и дни были практически неразличимы. Они давно потеряли счет часам, поскольку сквозь высокие своды деревьев не проглядывали ни луна, ни солнце. Они научились вести отсчет времени по животным, на которых охотились и которые непрестанно кишели вокруг, – у каждого вида были свои внутренние часы, бесперебойный механизм, останавливающийся только со смертью.
   – Вы знали его, капитан, – как-то завел разговор Мойши, когда они с Ронином сидели у потрескивавшего костра. – Первого помощника.
   – Да, – отозвался Ронин. – Это мой давний враг. Он убил многих моих друзей. Еще там… дома.
   Он поднял глаза и принялся наблюдать за тем, как неровные отблески костра высвечивают красноватые бусинки-глазки летучих мышей, расправленные крылья которых напоминали ему паруса проклятого корабля-призрака.
   – Вы ведь с севера, капитан?
   Мойши доел свой кусок и швырнул косточку в темноту, притаившуюся за пределами света от костра.
   – Очень настойчивый парень.
   Он покачал головой.
   – Вы были правы, – криво усмехнулся Ронин. – Неспроста он торчал на носу.
   – Ах, дружище, у нас у всех есть свои маленькие секреты. Зловещие тайны.
   Мойши разорвал кожуру какого-то пурпурного плода и поднес его к губам. По его густой бороде потек сок.
   – А вы его ненавидите… свой дом, – неожиданно заметил он.
   Ронин сидел, положив ладони на поднятые колени.
   – Это было нехорошее место, Мойши.
   Он вытер жирные губы.
   – Но теперь все это в прошлом.
   Штурман пристально изучал Ронина. В отсветах пламени глаза у него поменяли цвет и сделались темно-зелеными, оттенка густого мха.
   – Я знаю по опыту, капитан. Такое не остается в прошлом. Дом все равно тянет нас… так или иначе.
   – Наверное, только тех слабых, которые сами хотят вернуться.
   Мойши пожал плечами:
   – Возможно.
   Он рассеянно крутил между пальцами черенок плода, ковыряя ногтем в зубах.
   – Но верно и то, что с момента рождения человека могучие силы приходят в движение именно из-за его рождения. Силы эти не знают границ. Они управляют не только нами. Они влияют и на тех, кто рядом.
   Он выплюнул кусочек кожуры.
   – «Рядом» не только в физическом смысле.
   Ронин сидел неподвижно, полузакрыв глаза, и Мойши не был уверен, что он услышал его последние слова.
   А наверху, в темном сплетении ветвей, бесчисленные крылья сотрясали влажный ночной воздух.
 
   На следующий день, ближе к вечеру, им преградили дорогу жесткие серые корни, закрученные и волокнистые, поднимавшиеся изогнутыми дугами, словно ряд миниатюрных мостиков, выросших из глинистой почвы. Перебравшись через это препятствие, Мойши вдруг остановился. Он замер на месте, ничего не говоря, и Ронин открыл было рот, чтобы спросить, что случилось, но тут он заметил движение у ног Мойши. По ногам штурмана, над замызганными грязью башмаками, ползла змея, подергивая плоской тупой головой в зеленых и желтоватых блестках.
   Они оба застыли, как два изваяния. Змея, извиваясь, ползла все выше – беззвучная смерть. По ягодицам Мойши, по спине. Вот она обернулась вокруг его левой руки. Мелькнул раздвоенный язычок. Глаза сверкнули двумя обсидиановыми точками.
   Правая рука Мойши метнулась к ее голове; большим и указательным пальцами он зажал ей челюсть с двух сторон. Рот у змеи широко раскрылся, блеснули длинные острые ядовитые зубы. Ее туловище извивалось, то скручиваясь кольцами, то выпрямляясь. Мойши резким движением сломал ей челюсти и лишь после этого заговорил:
   – Сорвите, пожалуйста, лист, капитан, и дайте его сюда.
   Опустившись на колени, Мойши положил раздавленную голову на широкий лист, поданный ему Ронином. Осторожно вытащив кинжал, он срезал верхнюю часть змеиной головы от рыльца до начала еще подергивающегося туловища. Кончиками двух пальцев штурман нажал на открытое мясо. Через полые клыки на лист потек темно-красный яд.
   Выдавив последнюю каплю, Мойши отшвырнул от себя змею, отрезал от ближайшего ствола кусочек зеленого мха и дал яду впитаться в него. Потом он завернул влажный мох в лист и поднялся.
   – Вот так-то, дружище. Как правило, мир не бывает ни белым, ни черным. Чаще всего – в разной степени серым.
   Засунув сверток за кушак, он убрал кинжал.
   – Если бы эта змея укусила меня, ее яд убил бы меня на месте. Но теперь, когда он высохнет в органической среде, он станет прекрасным противоядием. То, что при одних обстоятельствах принесло бы смерть, при других – спасет жизнь.
   – А вам откуда известно об этой твари? – поинтересовался Ронин.
   – Вы сами с севера, капитан. Змеи там не живут. Но я-то с юга. Моя страна расположена даже южнее, чем этот остров. .
   Они пробирались сквозь густые заросли папоротника.
   – Я уже, кажется, говорил, что когда-то, много тысячелетий назад, моя земля была частью континента человека, но потом, когда произошли сдвиги в земной коре, эта часть суши оторвалась.
   – Как же тогда вы попали на континент человека? – спросил Ронин. – Ваш народ – народ-мореплаватель?
   – Искаильтяне? – Мойши улыбнулся. – Нет, капитан, отнюдь. Мы издревле занимаемся земледелием. Но мы плюс к тому и рыбаки. У нас есть большой опыт в прибрежном мореходстве.
   Он пригнулся, чтобы не удариться головой о толстую корявую ветку, усеянную красными и черными жуками.
   – А еще мой народ – народ-воитель. Нам поневоле пришлось овладеть воинскими искусствами. Мы – свирепые бойцы пустыни, привыкшие к трудностям и самоотречению; гордый и одинокий народ с богатыми традициями, идущими от древних времен. Наша история, капитан, это история рабства и предельного самопознания.
   – Ваша страна далеко от континента человека?
   – От Хийяна? Да, далеко. К нам проще доплыть от восточного побережья континента. Существует торговый маршрут от Шаангсея. Вам знаком этот город?
   Ронин улыбнулся.
   – Да. Я жил там какое-то время.
   – Я так и знал! – рассмеялся Мойши. – Клянусь Оруборусом, нам надо как-нибудь встретиться там и пройтись вместе по улицам этого города, полного тайн и загадок. Договорились, капитан? Поскольку вы жили там, вы должны знать, что ни одно место в мире не сравнится с Шаангсеем в плане загадочных приключений и запутаннейших интриг.
   – Договорились, Мойши, – сказал Ронин. – А пока расскажите мне о своей стране.
   – У меня в Искаиле остался брат, – заговорил Мойши, пожевывая только что сорванный листок мяты. – Мы с ним двойняшки. Появились на свет с промежутком в несколько мгновений, но мы совсем не похожи. Отец наш вообще сомневался, братья мы с ним или нет.
   – Вы, наверное, преувеличиваете.
   Мойши покачал головой. В ноздре у него сверкнул бриллиантик.
   – Отец был человеком набожным, его вера в бога наших далеких предков была непоколебима. Она была его силой, краеугольным камнем всей его жизни. Мне кажется, он всегда думал, что одного из нас в чрево матери поместил бог.
   – Для чего?
   Мойши пожал плечами:
   – Кто знает? Непостижимый он был человек, мой отец. Может быть, он мечтал о том, чтобы в его семье появился тот самый пророк, которого ждет мой народ уже столько веков.
   Сплюнув темную кашицу изжеванной мяты, Мойши отправил в рот еще один лист.
   – Мой отец был довольно зажиточным человеком. Когда мы родились, он уже был владельцем большого участка земли.
   Сверху донесся хриплый крик, в ветвях промелькнуло что-то красновато-золотистое.
   – Но не стоит предвосхищать мой рассказ, капитан, потому что это отнюдь не история о двух принцах, один из которых правильный и хороший, а второй – отъявленный злодей. Я никогда не стремился заполучить отцовские земли. И я никогда не хотел становиться воином. Мне хотелось лишь странствовать – посмотреть, что за земли лежат за бескрайним морем. Я с детства мечтал об одном: сесть на один из больших кораблей с белыми парусами и резными фигурами на носах, которые неожиданно появлялись на горизонте и приносили людей из другого мира… сесть и уплыть с ним к иной, неизвестной земле.
   Но я был старшим, и как у старшего сына у меня были определенные обязательства. Мы владели обширными землями, и им требовалось уделять внимание. Мой наставник всегда выезжал со мной, куда бы я ни отправлялся по делам семьи. Но когда я поднимался на гребень холма, я каждый раз обращал взор к мерцающему морю, раскинувшемуся на солнце серебряными кружевами, и думал только о том, когда же я наконец смогу уплыть по этим подвижным волнам.
   Дрейфуя в нефритовом море джунглей, Ронин слушал взволнованный голос Мойши, разглядывал медленно движущиеся навстречу исполинские деревья и полной грудью вдыхал влажный воздух, как будто пропитанный буйством жизни. Наклонившись, он поднял с земли огромного жука-рогача, иссиня-черный панцирь которого блестел в рассеянном свете, как полированный металл. Какое-то время он зачем-то нес жука с собой, а потом положил его на плоскую поверхность камня, выступающего из почвы.
   – Однажды я стал свидетелем такой сцены: мой брат дрался с сыном соседа-фермера. Вы бы назвали его господином, хотя в языке моего народа это слово употребляется только в одном значении. Господином мы называем бога. Впрочем, продолжу. Мой брат не был трусом, но не был и воином, несмотря на его рост и силу. Впрочем, он был достаточно ловок, и кулаки у него были как колотушки, так что этому парню, навострившемуся на легкую победу, досталось по первое число. Брат ударил его по лицу. У того пошла кровь из носа. Он запросил пощады, а когда брат остановился, парень выхватил спрятанный нож. Если бы я не вмешался, мой брат, который совсем не умел обращаться с оружием, расстался бы с жизнью при первом же ударе. Я отшвырнул брата в сторону и схватился с тем парнем, а он был силен и неглуп. Мы подрались. Он погиб по случайности, наткнувшись на свой же нож.