Страница:
— Я была и есть женщина, рожденная в год хиноеума, — с отчаянием ответила Хонно Человеку Одинокое Дерево. Она дрожала и, чтобы унять дрожь, начала тереть себя мозолистыми, красными ладонями. — Я не очистилась от проклятия.
— Ты никогда не будешь женщиной в обычном понимании этого слова, — повторил Человек Одинокое Дерево, Он взял Хонно за руку и отвел к старой сосне, усадил ее спиной к стволу, огромному как дом. — И это хорошо. Я сделал все, что мог, чтобы очистить твою душу. Не обращай внимания на свое тело — оно предаст тебя.
— Мое тело никогда не предаст меня, — наивно возразила Хонно.
— Когда ты снова будешь жить среди людей, все, чему я тебя здесь научил, со временем забудется, отойдет на второй план.
— Нет! Нет!
— Твоя жизнь здесь будет казаться тебе сном, — не слушая возражений Хонно, продолжал ее учитель, — И это совершенно естественно, — так устроены люди. Ты вырастешь и станешь женщиной, и тогда твое тело предаст тебя — тебе захочется иметь мужа, семью, детей, собственный дом. Но запомни: обычная жизнь обычной женщины не для тебя — она лишь спровоцирует темные силы зла, дремлющие в тебе, потому что ты была рождена в проклятый год. Поэтому послушайся моего совета: будь сильной духом. В тот момент, когда тебе захочется влюбиться, выйти замуж, вспомни о том, чему я тебя учил, найди заветный уголок в своей душе, откуда ты сможешь черпать силы, чтобы противостоять судьбе, чтобы избежать печальной участи женщины, убивающей мужа.
...Хонно открыла глаза, невидящим взором уставилась в бледное предрассветное небо, Словно наяву, увидела перед собой тело Гиина, которого она убила. Неужели это произошло всего лишь несколько часов назад? Ей казалось, будто с тех пор прошли годы, хотя на самом Деле со времени убийства прошло совсем немного времени. Хонно, все еще находясь в плену воспоминаний, снова видела свежую кровь на своих руках и слышала голос Большого Эзу:
— Госпожа Кансей, тетради Сакаты и текст их расшифровки у меня. Пойдемте, нам пора.
Еще сильнее, чем раньше, Ирине хотелось выяснить, какие отношения связывают Наташу и Валерия; она просто сгорала от любопытства. Вряд ли они встречались по ночам, особенно накануне Наташиных спектаклей, потому что, как поняла Ирина, актеры не могут себе позволить перед работой ни обильные возлияния, ни бессонные ночи.
Ирина также начала чувствовать себя виноватой перед Наташей из-за того, что назвалась на курсах не своим именем. Ей было неприятно, что Наташа называет ее Катей; ей хотелось слышать свое собственное имя, а не чужое. Однако она не видела никакой возможности признаться в своем обмане: что она могла бы сказать в свое оправдание? И, несмотря на растущую между ними дружбу, Ирина не хотела отказываться от цели, которую раньше перед собой поставила — выяснить, где находится слабое место Валерия Бондаренко, найти брешь в его броне.
Как же утомительно было шпионить за человеком, который почти постоянно находился рядом! Во время длительных совместных прогулок с Наташей Ирина порой забывала, что она должна следить за подругой, и наслаждалась возникшей между ними духовной близостью, взаимопониманием, потом вдруг внезапно вспоминала о своих намерениях, и очарование момента нарушалось. Часто по ночам Ирина думала об отношениях, которые сложились между ней и Наташей. И тяготилась мыслью о том, что единственный человек, с которым она смогла подружиться, являлся объектом ее слежки, она была вынуждена лгать подруге, изворачиваться.
Ночи, которые она проводила с Валерием, стали ожесточенными, яростными. Они отдавались друг другу с безумием животной страсти, доводя себя до полного изнеможения, после чего Ирина засыпала как убитая, и утром Валерий не мог ее добудиться. Очнувшись наконец от глубокого сна, она, невзирая на протесты Валерия, забиралась на него верхом и начинала двигаться, и двигалась до тех пор, пока не чувствовала, что ее призыв услышан, и тогда довершала дело языком и губами и с наслаждением смотрела, как тело любовника содрогается в экстазе.
Она перестала различать грань между любовью и похотью; сладостные стоны Валерия, исторгнутые из его груди благодаря ее усилиям, потом преследовали ее целый день. Она слышала их и тогда, когда следила за ним и Наташей, и плакала от ненависти к нему и от жалости к себе.
«Ирина, Ирина, Ирина», — повторяла она свое имя словно молитву или заклинание, стараясь убедить себя в том, что Ирина — это она, а не кто-то другой. Женщина перестала понимать, кто она на самом деле, потеряла свое внутреннее "я", свою индивидуальность, и ей никак не удавалось найти себя снова.
Она продолжала встречаться с Марсом, а когда оставалась у него на ночь, то после непродолжительного любовного акта лежала в какой-то прострации, уставившись в потолок, и, прежде чем заснуть, каждый раз обещала себе признаться Наташе Маяковой в обмане и после этого дружить с ней, как дружат все нормальные люди. И каждое утро просыпалась с мыслью о том, что она никогда не сделает того, в чем клялась себе ночью. Что сделано, то сделано, и не было пути назад. Разве избежит она вполне справедливого негодования, которое вызовет у Наташи ее признание? Простит ли ее Наташа? Или никогда больше не захочет ее видеть? Ирина знала, что никогда не осмелится сказать подруге правду. Для нее эта дружба, пусть с ее стороны и не совсем искренняя, имела большую ценность, Ирина боялась ее потерять, боялась встретить кого-нибудь из знакомых в кафе или на улице, боялась, что ее окликнут, назовут настоящим именем, тогда придется во всем признаться. Ирина и ненавидела Наташу, и любила ее, презирала ее за связь с Валерием и сходила с ума из-за этой связи. Ей начинало казаться, что сущность ее разделилась на множество маленьких сущностей, как если бы жизнь была пустой яичной скорлупой, и эту скорлупу ударили о камень, и она разлетелась на мелкие кусочки, и эти кусочки, хотя и являлись раньше единым целым, сейчас никоим образом им не были. Ирина знала, что смута в ее душе существовала задолго до встречи с Валерием. Она никак не могла найти смысл жизни, обрести внутреннюю уверенность, которая присуща людям, живущим в согласии с самими собой и всем миром. Лишь однажды, во время поездки в Америку, в Бостоне, ей показалось, что она нашла то, что так долго и безуспешно искала.
Ей нравилось жить в Бостоне. Она часто наблюдала за студентами, веселой толпой выходящими после занятий из университета, вместе с ними она шла по зеленым улицам Кембриджа, вместе с ними заходила в пиццерию перекусить; покупала себе одежду там же, где и они, слушала ту же музыку, что и они, — музыка эта неслась поздними вечерами из машин, из музыкальных автоматов в пиццериях, из танцевальных клубов.
Как-то раз она неожиданно получила приглашение, как и другие советские сотрудники, на вечеринку в пиццерию. Первоначальной ее мыслью было отказаться, но, поразмыслив немного, она передумала.
В пиццерии стоял ужасный шум. Ирина раньше никогда не была в таком шумном месте, как это. От грохота музыки стакан в ее руке дрожал, и даже челюсти сводило от сильной вибрации звуковых волн. Но все равно чувствовала она себя прекрасно, великолепно, свободно, еще лучше, чем тогда, в кинотеатре, на просмотре фильма «Кто боится Виргинии Вульф?» с неподражаемой Элизабет Тейлор в главной роли. Атмосфера в пиццерии была абсолютно раскованной, доброжелательной, веселой. Каждый говорил, о чем хотел, и смеялся, когда хотел; болтали о ком угодно: о Кьеркегоре и его понимании смерти, о Вуди Аллене и его понимании жизни, о Томе Крузе и его понимании секса. И так далее. Все было забавно, интересно, словом, чудесно. Ирина не испытывала ни малейшего желания уходить с этой вечеринки. Кроме того, она увидела, что на нее обратил внимание молодой симпатичный человек с темно-каштановыми волосами, коротко остриженными у висков и на затылке и длинными на макушке, так что он все время отбрасывал волосы со лба назад. Сознание того, что за ней с интересом наблюдают, приводило Ирину в приятное волнение. Она переходила от одной группки студентов к другой, попеременно принимая участие в их разговорах или просто слушая, и совершенно случайно натолкнулась на того молодого человека, когда он танцевал с какой-то худенькой, светловолосой женщиной. В руке он держал стакан, и от столкновения содержимое стакана выплеснулось Ирине на одежду.
— О, простите меня, — стал извиняться он, — я не хотел. Ради Бога, простите.
— Ничего страшного, это же газировка, — успокоила она молодого человека и, поскольку он все еще стоял, не отводя от нее взгляда, спросила: — Вы разве не собираетесь вернуться к вашей партнерше по танцам?
Потом она встретила его на кухне пиццерии. Было уже поздно, и понемногу народ начал расходиться. Ирина проголодалась и пошла на кухню, чтобы разогреть кусок холодной пиццы в микроволновой печи. За этим занятием ее и застали.
— Вы разве не знаете, — сказал ей молодой человек, — в фольге пиццу разогревать в этой печи нельзя.
Он положил пиццу на бумажную тарелку и поставил ее в печь. Через пару минут пицца была готова, и они с аппетитом съели по большому куску. Сам собой завязался разговор.
— Вы русская, насколько я понимаю?
— Да.
— Вы прекрасно говорите по-английски. Хотелось бы мне говорить так же хорошо по-русски.
— А вы знаете русский язык? — спросила Ирина на своем родном языке.
— Не очень хорошо, так себе, — ответил он тоже по-русски.
— Вам нужно стараться больше говорить, вот и все, — сказала Ирина, снова переходя на английский. У нее самой не было никакого желания говорить на русском.
Неожиданно собеседник Ирины быстро наклонился к ней и поцеловал в губы.
— Я весь вечер мечтал о том, чтобы поцеловать вас, — торопливо объяснил он.
— Неужели вы думали, что этим меня обидите?
— Как я мог предугадать вашу реакцию? Я понятия не имел о том, как вы отреагируете на мой поцелуй.
Ирину словно током ударило: вот оно! Ну конечно же. Она тоже не имела ни малейшего понятия о том, что ей будет так хорошо в Америке! Она не испытывала ностальгии по дому, по Москве. Да и как она могла знать это, если раньше никуда не выезжала из своей страны и не подозревала о том, что существует на свете этот чудесный студенческий городок, в чем-то милый и старомодный, а в чем-то ультрасовременный.
Как же плакала Ирина в ту ночь, вернувшись после вечеринки домой! Никогда больше не сможет относиться она к своей родине так, как прежде! И как ей жить дальше, если она начала сомневаться в том, так ли уж хороша ее московская жизнь, и избавиться от этих сомнений ей вряд ли когда-нибудь удастся. Ей нравилось жить в Америке гораздо больше, чем у себя на родине!
После возвращения в Москву пребывание в Бостоне стало казаться Ирине не более чем сном: и прекрасные наряды, которые она примеряла в магазине, и Марта в исполнении Элизабет Тейлор, и бесконечные пиццы и кока-кола, и очаровательные студенты, и молодой человек на вечеринке, и его поцелуй, и сама вечеринка, — все стало таким далеким-далеким, и каждый день жизни в Москве, наполненный привычными делами и заботами, делал воспоминания все более яркими. Постепенно Ирина вспоминала Америку все реже и реже, но когда видела Бостон во сне, то просыпалась в слезах, как будто ей привиделся город, давно исчезнувший с лица Земли, словно Бостон был загадочным, нереальным, волшебным Авалоном. В конце концов тоска по Америке заглушила в Ирине другие чувства, отошли на второй план отношения с Марсом и Валерием, и единственным местом, где она находила хоть какое-то утешение, стала церковь Архангела Гавриила. Ирина часто приходила туда и, стоя на коленях, молила Бога о том, чтобы он указал ей путь, направил ее, дал хоть немного покоя.
И однажды случилось чудо. Был вечер, моросил противный мелкий дождик. Ирина и Наташа шли по мокрым московским улицам, А потом, скрываясь от дождя, зашли в ресторан «Прага».
Неожиданно Наташа сказала:
— Ты знаешь, самый яркий момент своей театральной биографии я пережила не в Москве, не в России, а в Соединенных Штатах. Я поехала туда по приглашению Центра имени Линкольна, что в Нью-Йорке.
— Я никогда не была в Нью-Йорке, — вздохнула Ирина. Сердце ее колотилось так яростно, что готово было выскочить из груди. Ей захотелось рассказать Наташе о своей жизни в Бостоне, но почему-то она не смогла заставить себя это сделать.
В «Прагу» заходило много иностранных туристов, и поэтому еда и сервис были там неплохими. Кроме того, в ресторане Наташу знали и обслужили быстро. Им отвели столик у окна, и, пока они сидели в ожидании заказа, Ирина смотрела на улицу, на мокрый тротуар, на людей, торопящихся куда-то по своим делам. Она чувствовала себя абсолютно чужой этим людям, мокрым и замерзшим, как будто не крыша и не оконное стекло отделяло ее от них, а целая вселенная. Но если люди, которых она видела, находились в Москве, тогда где же находилась она, Ирина? Может быть, в чистилище или в заключении, в тюрьме, из которой нет выхода?
— Катя, что с тобой? — Наташа дотронулась до руки подруги. — Тебе плохо?
Ирина так глубоко задумалась, что долго не могла сообразить, кто такая Катя, и с удивлением смотрела в лицо Наташи, не зная, что ответить.
— Катя!
— Ничего, все в порядке, — Ирина несколько раз глубоко вздохнула, — все прошло. Я не знаю... что-то на меня нашло. Голова сильно закружилась...
— Значит, так, — строгим голосом сказала Наташа, — заказ уже на столе, и ты немедленно выпьешь «Старки» и что-нибудь съешь. Ради Бога, я прошу тебя, поешь.
Позднее, когда убрали грязные тарелки и подали хорошо заваренный, крепкий чай, Наташа вернулась к разговору об Америке.
— Это такая необыкновенная страна — Америка! Как бы мне хотелось, чтобы ты хоть раз побывала там! В Америке все замечательно: природа, здания, люди, еда, запахи! И народ там веселый. В тот вечер, когда я познакомилась с одним банкиром из Техаса, я была одета в довольно вызывающее французское платье, я... — Наташа резко замолчала, взмахнула красивой, изящной рукой. — Пожалуй, хватит. Многовато для одного вечера. Я уже тебя шокировала, по всей видимости.
— Меня трудно чем-нибудь поразить.
— Как раз наоборот, очень легко! — Наташа рассмеялась. — Ты такая наивная, Катя. Сейчас образование в нашей стране находится на очень низком уровне! И вообще мы ужасно отсталые, ничуть не лучше так называемых стран третьего мира. Вечно мы им помогали. Зачем только? Сами хуже всех живем... Единственная страна, которая нуждается в помощи, — это наша несчастная родина.
Наташа сделала паузу, отпила чая из стакана.
— Я тебе вот что скажу, дорогая моя. В Нью-Йорке я встретила, — ты не поверишь, — Эдварда Олби! Он пришел на мой спектакль, чтобы посмотреть, как я играю. И я сделала замечательную вещь, — чего ради я должна была упускать такой уникальный шанс, как общение с одним из величайших театральных умов мира? Я плюнула на надоедливых нянек из КГБ и удрала с Олби. Нам удалось, как это называется, «уйти от преследования». То, что я узнала из разговора с Олби, я никогда не узнала бы от наших преподавателей. Его голос музыкой звучал в моих ушах, и я всеми фибрами души поглощала эту волшебную музыку. Я будто начала жить заново, он объяснил мне, как следует играть, как говорить, чтобы зрителям были понятны не только слова, но и мысли!
Глаза Наташи сияли, она все больше воодушевлялась:
— Мы проговорили всю ночь напролет. Я, конечно, страшно рисковала, но что же мне было делать? Кагэбешники устроили мне потом такую головомойку, страшно вспомнить! Я и теперь их боюсь, хотя многое в России уже изменилось. Но со мной мой ангел-хранитель, он помогает мне.
Ирине отчего-то подумалось вдруг, не подразумевает ли Наташа под ангелом-хранителем Валерия?
— Я сразу обратила на тебя внимание, Катя. Из-за твоей внутренней злости, ярости. Мой учитель считал, что ярость разрушает душу человека. И, чем старше я становлюсь, тем больше я склоняюсь к этому мнению. — Наташа взяла Ирину за руку. — Пойми, твоя ярость такого рода, что когда-нибудь ты не сможешь ее подавить, она вырвется наружу, сметая все на своем пути. И к чему это приведет?
Эдвард Олби показал мне, какой я должна быть. После встречи с ним я стала другой, потому что он открыл мне новый мир. Понимаешь, что я хочу сказать? Придет день, и ты тоже встретишь своего Эдварда Олби, который откроет тебе мир, и твоя жизнь совершенно изменится. Самое главное — не упустить такую возможность и, когда она появится, сделать так, как поступила я: в нужный момент послать всех к черту, забыть об опасности и смело идти вперед, к своей цели! Иногда нам следует принимать во внимание вытекающие из определенного поступка последствия, но в подобной ситуации не нужно о них думать. Ты слышишь меня, Катя?
— Ты даже не представляешь себе, как это неприятно, — два дня спустя говорил Марс Ирине, — знать, что где-то рядом с тобой находятся руководители «Белой Звезды» и быть не в состоянии добраться до них, задержать. Тебе удалось что-нибудь выяснить?
— Пока нет.
Они были у Марса в квартире, на площади Восстания. Разговор происходил поздно ночью, из окна квартиры была видна улица с одинокими прохожими, время от времени проезжали милицейские машины и грузовики с омоновцами.
«Я ненормальная, — думала Ирина, — я скучаю даже по уличному движению Кембриджа. Скучаю по рок-н-ро-лу, смеющимся лицам студентов и пиццам с кока-колой». Действительно, за последнюю неделю ни дня не проходило без того, чтобы она не вспоминала свою жизнь в Америке; воспоминание пробивалось к ней, как рыба сквозь лед, появлялось и исчезало, и отдаляло ее от мира, в котором она жила, от людей, с которыми она общалась. Иногда она чувствовала себя виноватой из-за того, что не использовала должным образом дружбу с Наташей Маяковой, а лишь наслаждалась хорошими отношениями с актрисой. В своих чувствах к Марсу и Валерию она окончательно запуталась и не знала, любит она их или ненавидит, или то и другое одновременно. Одно ей было ясно — судьба ее неразрывно связана с тремя людьми: Валерием Бондаренко, Марсом Волковым и Наташей Маяковой. Ирина понимала, что попала в ловушку, очутилась в таком месте, где не существует ни единого знака, который бы указывал, как следует поступать, что следует думать, чувствовать и куда идти. Ситуация вышла из-под контроля; Ирина словно бросилась в бурную реку и теперь плыла в неизвестном направлении, увлекаемая сильным течением.
— Видимо, я зря тебе доверился, — услышала Ирина голос Марса.
— Зачем ты так говоришь?
— А разве нет? Я сделал тебе фальшивые документы, дал служебную машину, добился свободного посещения в твоей конторе. Ты можешь идти куда хочешь и когда хочешь, и что же? Где результат?
«Кое-какой результат есть, — сказала сама себе Ирина, — но Марс никогда об, этом не узнает. Не хочу терять ни капельки власти над моими двумя любовниками! Но надо что-то придумать, дать Марсу какую-нибудь информацию, чтобы он не сильно разочаровался в моих способностях. Можно было бы, конечно, выдать ему Валерия, ведь в конце концов именно он интересует Марса, он и „Белая Звезда“. Как же мне быть?»
Ирина никак не могла сделать решительный шаг и рассказать Марсу о связи Валерия Бондаренко с некой актрисой Маяковой. Ей хотелось потянуть время, чтобы не возвращаться на свою скучную работу, она привыкла к новой жизни и вовсе не горела желанием жить по-старому. В то же время боялась полностью отдаться этой своей новой жизни.
Ирина молчала, и Марс пристально разглядывал ее, а потом заявил, словно вынес приговор:
— Ну, с тобой все ясно. Придется тебе вернуться к своим обязанностям в Министерстве просвещения. — Он раздраженно передернул плечами и с явным разочарованием на лице продолжил: — Невесело, конечно. В сложившейся ситуации было бы чрезвычайно полезно, если бы ты хоть что-нибудь разузнала. Сначала все шло превосходно — я имею в виду поиск руководителей «Белой Звезды», но с определенного момента наши поиски зашли в тупик.
— Как тебя следует понимать?
— Я выяснил, что наша служба безопасности готовит основательный удар по националистическому движению, и по «Белой Звезде» в том числе.
— Какой такой основательный удар?
— Точно не знаю. Информация подобного рода даже мне не доступна. Если я начну задавать много лишних вопросов, мной заинтересуются. Если бы Бондаренко слышал меня сейчас...
— А что общего между Бондаренко и службой безопасности?
— Как что? Валерий Денисович работает в этой замечательной организации.
— С ума ты сошел, что ли? Чушь собачья! Все знают, где работает Бондаренко, его послужной список широко известен.
— Разумеется, известен, в этом нет ничего особенного. А вот кое-чего ты не знаешь. Сейчас наши секретные службы мало чем отличаются от американского собрата, то есть официально они выполняют требования различных политических комитетов и комиссий, а на самом деле спокойненько продолжают заниматься обычной своей деятельностью. Пойми, Ирина, бывший КГБ остался таким же, как и раньше. Чтобы ослабить эту организацию, тех перемен, которые произошли в стране, мало. Организация эта по-прежнему всесильна, только сейчас высокопоставленные сотрудники вынуждены искать себе солидное прикрытие, как Валерий Бондаренко, например.
«Господи, — содрогнулась Ирина, — неужели все это правда?»
Марс взял пачку каких-то документов, перелистал их, затем вытянул из пачки одну страницу и протянул Ирине.
— Прочти, тебя это заинтересует.
Ирина взяла документ, в углу которого красовался штамп особо важных правительственных документов. Она начала читать:
"Валерий Денисович Бондаренко, полковник. Уполномочен создать собственный отдел или реорганизовать какой-либо старый по своему усмотрению.
Этот отдел, впоследствии именуемый Отдел N, источником финансирования имеет: смотри Приложение в (Особые расходы). Штат — около 160 человек, включая обслуживающий персонал".
Дальше Ирина не могла читать, строчки прыгали у нее перед глазами и сливались в сплошную массу.
— Этот документ объясняет активную деятельность Бондаренко, он пытается проникнуть в «Белую Звезду», — сказал Марс, забирая у Ирины бумагу и бережно укладывая ее в папку, а затем в дипломат. — На наше счастье, отдел Бондаренко, так же, как и любой другой, нуждается в средствах, и отчисления ему идут из бюджета...
Ирина поднялась со стула, подошла к окну. Она задыхалась, и поэтому распахнула окно, впустив в комнату влажный ночной воздух. Ее начало знобить. Сзади к ней подошел Марс, и она спиной чувствовала, какой он сильный, спокойный.
— Видишь, котик, как обстоят дела. Служба безопасности приготовила часовую бомбу для «Белой Звезды», а я никак не могу выйти на руководителей организации, чтобы предупредить их об опасности. А вот создание Отдела N доказывает тот факт, что Бондаренко знает, где находятся эти руководители. Убежден, что знает.
Марс повернул Ирину лицом к себе, откинул волосы с ее лба.
— Ты вся дрожишь. Что с тобой?
— Это трудно объяснить. — Ирина глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. Вспомнился рассказ бабушки: ночь, топот ног в армейских башмаках, стук в дверь, арест деда...
Прошло несколько дней, а Ирина все никак не могла успокоиться. Сначала она решила немедленно порвать с Валерием, но потом, немного поразмыслив, поняла, что действовать ей надо по-другому. Во-первых, следовало тщательнейшим образом скрывать, что она шпионила за ним и что она в курсе того, кем он в действительности является. Если она даст ему хотя бы малейший повод для подозрений, то погубит себя. Валерий стал для нее олицетворением зла. Как тот человек в кожанке, который арестовал ее деда. И теперь ей хотелось за него отомстить. Наконец Ирина решилась. «Я откроюсь Марсу, — думала она, — придется, конечно, рассказать все про Натащу, но что она значит для Марса? Бондаренко — вот кто его действительно интересует».
— Мне кое-что удалось узнать про Валерия, — сказала она, в очередной раз встретившись с Волковым. — Может быть, это поможет напасть на след «Белой Звезды»?
— Что-что? — Марс нахмурился. — Значит, ты не теряла даром времени? Но Валерий Денисович опасный человек. Я, помню, говорил тебе, что Бондаренко занят поисками «Белой Звезды», но с ним лучше не связываться.
— Бондаренко тайно встречается с одной женщиной.
— Ага! — Марс явно заинтересовался. — Железная броня, как выяснилось, имеет уязвимое место!
— Ты никогда не будешь женщиной в обычном понимании этого слова, — повторил Человек Одинокое Дерево, Он взял Хонно за руку и отвел к старой сосне, усадил ее спиной к стволу, огромному как дом. — И это хорошо. Я сделал все, что мог, чтобы очистить твою душу. Не обращай внимания на свое тело — оно предаст тебя.
— Мое тело никогда не предаст меня, — наивно возразила Хонно.
— Когда ты снова будешь жить среди людей, все, чему я тебя здесь научил, со временем забудется, отойдет на второй план.
— Нет! Нет!
— Твоя жизнь здесь будет казаться тебе сном, — не слушая возражений Хонно, продолжал ее учитель, — И это совершенно естественно, — так устроены люди. Ты вырастешь и станешь женщиной, и тогда твое тело предаст тебя — тебе захочется иметь мужа, семью, детей, собственный дом. Но запомни: обычная жизнь обычной женщины не для тебя — она лишь спровоцирует темные силы зла, дремлющие в тебе, потому что ты была рождена в проклятый год. Поэтому послушайся моего совета: будь сильной духом. В тот момент, когда тебе захочется влюбиться, выйти замуж, вспомни о том, чему я тебя учил, найди заветный уголок в своей душе, откуда ты сможешь черпать силы, чтобы противостоять судьбе, чтобы избежать печальной участи женщины, убивающей мужа.
...Хонно открыла глаза, невидящим взором уставилась в бледное предрассветное небо, Словно наяву, увидела перед собой тело Гиина, которого она убила. Неужели это произошло всего лишь несколько часов назад? Ей казалось, будто с тех пор прошли годы, хотя на самом Деле со времени убийства прошло совсем немного времени. Хонно, все еще находясь в плену воспоминаний, снова видела свежую кровь на своих руках и слышала голос Большого Эзу:
— Госпожа Кансей, тетради Сакаты и текст их расшифровки у меня. Пойдемте, нам пора.
* * *
Ирина и Наташа Маякова теперь ужинали вместе почти каждый вечер, даже по тем дням, когда не было занятий на курсах. Ирина подходила к служебному входу старого МХАТа, — у Наташи были спектакли в театре, — и ждала ее там, а потом они вместе куда-нибудь отправлялись, бродили по улицам, гуляли в парках и вели долгие увлекательные беседы. Иногда заглядывали в недорогие кафе, чтобы перекусить, а потом продолжали свою прогулку.Еще сильнее, чем раньше, Ирине хотелось выяснить, какие отношения связывают Наташу и Валерия; она просто сгорала от любопытства. Вряд ли они встречались по ночам, особенно накануне Наташиных спектаклей, потому что, как поняла Ирина, актеры не могут себе позволить перед работой ни обильные возлияния, ни бессонные ночи.
Ирина также начала чувствовать себя виноватой перед Наташей из-за того, что назвалась на курсах не своим именем. Ей было неприятно, что Наташа называет ее Катей; ей хотелось слышать свое собственное имя, а не чужое. Однако она не видела никакой возможности признаться в своем обмане: что она могла бы сказать в свое оправдание? И, несмотря на растущую между ними дружбу, Ирина не хотела отказываться от цели, которую раньше перед собой поставила — выяснить, где находится слабое место Валерия Бондаренко, найти брешь в его броне.
Как же утомительно было шпионить за человеком, который почти постоянно находился рядом! Во время длительных совместных прогулок с Наташей Ирина порой забывала, что она должна следить за подругой, и наслаждалась возникшей между ними духовной близостью, взаимопониманием, потом вдруг внезапно вспоминала о своих намерениях, и очарование момента нарушалось. Часто по ночам Ирина думала об отношениях, которые сложились между ней и Наташей. И тяготилась мыслью о том, что единственный человек, с которым она смогла подружиться, являлся объектом ее слежки, она была вынуждена лгать подруге, изворачиваться.
Ночи, которые она проводила с Валерием, стали ожесточенными, яростными. Они отдавались друг другу с безумием животной страсти, доводя себя до полного изнеможения, после чего Ирина засыпала как убитая, и утром Валерий не мог ее добудиться. Очнувшись наконец от глубокого сна, она, невзирая на протесты Валерия, забиралась на него верхом и начинала двигаться, и двигалась до тех пор, пока не чувствовала, что ее призыв услышан, и тогда довершала дело языком и губами и с наслаждением смотрела, как тело любовника содрогается в экстазе.
Она перестала различать грань между любовью и похотью; сладостные стоны Валерия, исторгнутые из его груди благодаря ее усилиям, потом преследовали ее целый день. Она слышала их и тогда, когда следила за ним и Наташей, и плакала от ненависти к нему и от жалости к себе.
«Ирина, Ирина, Ирина», — повторяла она свое имя словно молитву или заклинание, стараясь убедить себя в том, что Ирина — это она, а не кто-то другой. Женщина перестала понимать, кто она на самом деле, потеряла свое внутреннее "я", свою индивидуальность, и ей никак не удавалось найти себя снова.
Она продолжала встречаться с Марсом, а когда оставалась у него на ночь, то после непродолжительного любовного акта лежала в какой-то прострации, уставившись в потолок, и, прежде чем заснуть, каждый раз обещала себе признаться Наташе Маяковой в обмане и после этого дружить с ней, как дружат все нормальные люди. И каждое утро просыпалась с мыслью о том, что она никогда не сделает того, в чем клялась себе ночью. Что сделано, то сделано, и не было пути назад. Разве избежит она вполне справедливого негодования, которое вызовет у Наташи ее признание? Простит ли ее Наташа? Или никогда больше не захочет ее видеть? Ирина знала, что никогда не осмелится сказать подруге правду. Для нее эта дружба, пусть с ее стороны и не совсем искренняя, имела большую ценность, Ирина боялась ее потерять, боялась встретить кого-нибудь из знакомых в кафе или на улице, боялась, что ее окликнут, назовут настоящим именем, тогда придется во всем признаться. Ирина и ненавидела Наташу, и любила ее, презирала ее за связь с Валерием и сходила с ума из-за этой связи. Ей начинало казаться, что сущность ее разделилась на множество маленьких сущностей, как если бы жизнь была пустой яичной скорлупой, и эту скорлупу ударили о камень, и она разлетелась на мелкие кусочки, и эти кусочки, хотя и являлись раньше единым целым, сейчас никоим образом им не были. Ирина знала, что смута в ее душе существовала задолго до встречи с Валерием. Она никак не могла найти смысл жизни, обрести внутреннюю уверенность, которая присуща людям, живущим в согласии с самими собой и всем миром. Лишь однажды, во время поездки в Америку, в Бостоне, ей показалось, что она нашла то, что так долго и безуспешно искала.
Ей нравилось жить в Бостоне. Она часто наблюдала за студентами, веселой толпой выходящими после занятий из университета, вместе с ними она шла по зеленым улицам Кембриджа, вместе с ними заходила в пиццерию перекусить; покупала себе одежду там же, где и они, слушала ту же музыку, что и они, — музыка эта неслась поздними вечерами из машин, из музыкальных автоматов в пиццериях, из танцевальных клубов.
Как-то раз она неожиданно получила приглашение, как и другие советские сотрудники, на вечеринку в пиццерию. Первоначальной ее мыслью было отказаться, но, поразмыслив немного, она передумала.
В пиццерии стоял ужасный шум. Ирина раньше никогда не была в таком шумном месте, как это. От грохота музыки стакан в ее руке дрожал, и даже челюсти сводило от сильной вибрации звуковых волн. Но все равно чувствовала она себя прекрасно, великолепно, свободно, еще лучше, чем тогда, в кинотеатре, на просмотре фильма «Кто боится Виргинии Вульф?» с неподражаемой Элизабет Тейлор в главной роли. Атмосфера в пиццерии была абсолютно раскованной, доброжелательной, веселой. Каждый говорил, о чем хотел, и смеялся, когда хотел; болтали о ком угодно: о Кьеркегоре и его понимании смерти, о Вуди Аллене и его понимании жизни, о Томе Крузе и его понимании секса. И так далее. Все было забавно, интересно, словом, чудесно. Ирина не испытывала ни малейшего желания уходить с этой вечеринки. Кроме того, она увидела, что на нее обратил внимание молодой симпатичный человек с темно-каштановыми волосами, коротко остриженными у висков и на затылке и длинными на макушке, так что он все время отбрасывал волосы со лба назад. Сознание того, что за ней с интересом наблюдают, приводило Ирину в приятное волнение. Она переходила от одной группки студентов к другой, попеременно принимая участие в их разговорах или просто слушая, и совершенно случайно натолкнулась на того молодого человека, когда он танцевал с какой-то худенькой, светловолосой женщиной. В руке он держал стакан, и от столкновения содержимое стакана выплеснулось Ирине на одежду.
— О, простите меня, — стал извиняться он, — я не хотел. Ради Бога, простите.
— Ничего страшного, это же газировка, — успокоила она молодого человека и, поскольку он все еще стоял, не отводя от нее взгляда, спросила: — Вы разве не собираетесь вернуться к вашей партнерше по танцам?
Потом она встретила его на кухне пиццерии. Было уже поздно, и понемногу народ начал расходиться. Ирина проголодалась и пошла на кухню, чтобы разогреть кусок холодной пиццы в микроволновой печи. За этим занятием ее и застали.
— Вы разве не знаете, — сказал ей молодой человек, — в фольге пиццу разогревать в этой печи нельзя.
Он положил пиццу на бумажную тарелку и поставил ее в печь. Через пару минут пицца была готова, и они с аппетитом съели по большому куску. Сам собой завязался разговор.
— Вы русская, насколько я понимаю?
— Да.
— Вы прекрасно говорите по-английски. Хотелось бы мне говорить так же хорошо по-русски.
— А вы знаете русский язык? — спросила Ирина на своем родном языке.
— Не очень хорошо, так себе, — ответил он тоже по-русски.
— Вам нужно стараться больше говорить, вот и все, — сказала Ирина, снова переходя на английский. У нее самой не было никакого желания говорить на русском.
Неожиданно собеседник Ирины быстро наклонился к ней и поцеловал в губы.
— Я весь вечер мечтал о том, чтобы поцеловать вас, — торопливо объяснил он.
— Неужели вы думали, что этим меня обидите?
— Как я мог предугадать вашу реакцию? Я понятия не имел о том, как вы отреагируете на мой поцелуй.
Ирину словно током ударило: вот оно! Ну конечно же. Она тоже не имела ни малейшего понятия о том, что ей будет так хорошо в Америке! Она не испытывала ностальгии по дому, по Москве. Да и как она могла знать это, если раньше никуда не выезжала из своей страны и не подозревала о том, что существует на свете этот чудесный студенческий городок, в чем-то милый и старомодный, а в чем-то ультрасовременный.
Как же плакала Ирина в ту ночь, вернувшись после вечеринки домой! Никогда больше не сможет относиться она к своей родине так, как прежде! И как ей жить дальше, если она начала сомневаться в том, так ли уж хороша ее московская жизнь, и избавиться от этих сомнений ей вряд ли когда-нибудь удастся. Ей нравилось жить в Америке гораздо больше, чем у себя на родине!
После возвращения в Москву пребывание в Бостоне стало казаться Ирине не более чем сном: и прекрасные наряды, которые она примеряла в магазине, и Марта в исполнении Элизабет Тейлор, и бесконечные пиццы и кока-кола, и очаровательные студенты, и молодой человек на вечеринке, и его поцелуй, и сама вечеринка, — все стало таким далеким-далеким, и каждый день жизни в Москве, наполненный привычными делами и заботами, делал воспоминания все более яркими. Постепенно Ирина вспоминала Америку все реже и реже, но когда видела Бостон во сне, то просыпалась в слезах, как будто ей привиделся город, давно исчезнувший с лица Земли, словно Бостон был загадочным, нереальным, волшебным Авалоном. В конце концов тоска по Америке заглушила в Ирине другие чувства, отошли на второй план отношения с Марсом и Валерием, и единственным местом, где она находила хоть какое-то утешение, стала церковь Архангела Гавриила. Ирина часто приходила туда и, стоя на коленях, молила Бога о том, чтобы он указал ей путь, направил ее, дал хоть немного покоя.
И однажды случилось чудо. Был вечер, моросил противный мелкий дождик. Ирина и Наташа шли по мокрым московским улицам, А потом, скрываясь от дождя, зашли в ресторан «Прага».
Неожиданно Наташа сказала:
— Ты знаешь, самый яркий момент своей театральной биографии я пережила не в Москве, не в России, а в Соединенных Штатах. Я поехала туда по приглашению Центра имени Линкольна, что в Нью-Йорке.
— Я никогда не была в Нью-Йорке, — вздохнула Ирина. Сердце ее колотилось так яростно, что готово было выскочить из груди. Ей захотелось рассказать Наташе о своей жизни в Бостоне, но почему-то она не смогла заставить себя это сделать.
В «Прагу» заходило много иностранных туристов, и поэтому еда и сервис были там неплохими. Кроме того, в ресторане Наташу знали и обслужили быстро. Им отвели столик у окна, и, пока они сидели в ожидании заказа, Ирина смотрела на улицу, на мокрый тротуар, на людей, торопящихся куда-то по своим делам. Она чувствовала себя абсолютно чужой этим людям, мокрым и замерзшим, как будто не крыша и не оконное стекло отделяло ее от них, а целая вселенная. Но если люди, которых она видела, находились в Москве, тогда где же находилась она, Ирина? Может быть, в чистилище или в заключении, в тюрьме, из которой нет выхода?
— Катя, что с тобой? — Наташа дотронулась до руки подруги. — Тебе плохо?
Ирина так глубоко задумалась, что долго не могла сообразить, кто такая Катя, и с удивлением смотрела в лицо Наташи, не зная, что ответить.
— Катя!
— Ничего, все в порядке, — Ирина несколько раз глубоко вздохнула, — все прошло. Я не знаю... что-то на меня нашло. Голова сильно закружилась...
— Значит, так, — строгим голосом сказала Наташа, — заказ уже на столе, и ты немедленно выпьешь «Старки» и что-нибудь съешь. Ради Бога, я прошу тебя, поешь.
Позднее, когда убрали грязные тарелки и подали хорошо заваренный, крепкий чай, Наташа вернулась к разговору об Америке.
— Это такая необыкновенная страна — Америка! Как бы мне хотелось, чтобы ты хоть раз побывала там! В Америке все замечательно: природа, здания, люди, еда, запахи! И народ там веселый. В тот вечер, когда я познакомилась с одним банкиром из Техаса, я была одета в довольно вызывающее французское платье, я... — Наташа резко замолчала, взмахнула красивой, изящной рукой. — Пожалуй, хватит. Многовато для одного вечера. Я уже тебя шокировала, по всей видимости.
— Меня трудно чем-нибудь поразить.
— Как раз наоборот, очень легко! — Наташа рассмеялась. — Ты такая наивная, Катя. Сейчас образование в нашей стране находится на очень низком уровне! И вообще мы ужасно отсталые, ничуть не лучше так называемых стран третьего мира. Вечно мы им помогали. Зачем только? Сами хуже всех живем... Единственная страна, которая нуждается в помощи, — это наша несчастная родина.
Наташа сделала паузу, отпила чая из стакана.
— Я тебе вот что скажу, дорогая моя. В Нью-Йорке я встретила, — ты не поверишь, — Эдварда Олби! Он пришел на мой спектакль, чтобы посмотреть, как я играю. И я сделала замечательную вещь, — чего ради я должна была упускать такой уникальный шанс, как общение с одним из величайших театральных умов мира? Я плюнула на надоедливых нянек из КГБ и удрала с Олби. Нам удалось, как это называется, «уйти от преследования». То, что я узнала из разговора с Олби, я никогда не узнала бы от наших преподавателей. Его голос музыкой звучал в моих ушах, и я всеми фибрами души поглощала эту волшебную музыку. Я будто начала жить заново, он объяснил мне, как следует играть, как говорить, чтобы зрителям были понятны не только слова, но и мысли!
Глаза Наташи сияли, она все больше воодушевлялась:
— Мы проговорили всю ночь напролет. Я, конечно, страшно рисковала, но что же мне было делать? Кагэбешники устроили мне потом такую головомойку, страшно вспомнить! Я и теперь их боюсь, хотя многое в России уже изменилось. Но со мной мой ангел-хранитель, он помогает мне.
Ирине отчего-то подумалось вдруг, не подразумевает ли Наташа под ангелом-хранителем Валерия?
— Я сразу обратила на тебя внимание, Катя. Из-за твоей внутренней злости, ярости. Мой учитель считал, что ярость разрушает душу человека. И, чем старше я становлюсь, тем больше я склоняюсь к этому мнению. — Наташа взяла Ирину за руку. — Пойми, твоя ярость такого рода, что когда-нибудь ты не сможешь ее подавить, она вырвется наружу, сметая все на своем пути. И к чему это приведет?
Эдвард Олби показал мне, какой я должна быть. После встречи с ним я стала другой, потому что он открыл мне новый мир. Понимаешь, что я хочу сказать? Придет день, и ты тоже встретишь своего Эдварда Олби, который откроет тебе мир, и твоя жизнь совершенно изменится. Самое главное — не упустить такую возможность и, когда она появится, сделать так, как поступила я: в нужный момент послать всех к черту, забыть об опасности и смело идти вперед, к своей цели! Иногда нам следует принимать во внимание вытекающие из определенного поступка последствия, но в подобной ситуации не нужно о них думать. Ты слышишь меня, Катя?
— Ты даже не представляешь себе, как это неприятно, — два дня спустя говорил Марс Ирине, — знать, что где-то рядом с тобой находятся руководители «Белой Звезды» и быть не в состоянии добраться до них, задержать. Тебе удалось что-нибудь выяснить?
— Пока нет.
Они были у Марса в квартире, на площади Восстания. Разговор происходил поздно ночью, из окна квартиры была видна улица с одинокими прохожими, время от времени проезжали милицейские машины и грузовики с омоновцами.
«Я ненормальная, — думала Ирина, — я скучаю даже по уличному движению Кембриджа. Скучаю по рок-н-ро-лу, смеющимся лицам студентов и пиццам с кока-колой». Действительно, за последнюю неделю ни дня не проходило без того, чтобы она не вспоминала свою жизнь в Америке; воспоминание пробивалось к ней, как рыба сквозь лед, появлялось и исчезало, и отдаляло ее от мира, в котором она жила, от людей, с которыми она общалась. Иногда она чувствовала себя виноватой из-за того, что не использовала должным образом дружбу с Наташей Маяковой, а лишь наслаждалась хорошими отношениями с актрисой. В своих чувствах к Марсу и Валерию она окончательно запуталась и не знала, любит она их или ненавидит, или то и другое одновременно. Одно ей было ясно — судьба ее неразрывно связана с тремя людьми: Валерием Бондаренко, Марсом Волковым и Наташей Маяковой. Ирина понимала, что попала в ловушку, очутилась в таком месте, где не существует ни единого знака, который бы указывал, как следует поступать, что следует думать, чувствовать и куда идти. Ситуация вышла из-под контроля; Ирина словно бросилась в бурную реку и теперь плыла в неизвестном направлении, увлекаемая сильным течением.
— Видимо, я зря тебе доверился, — услышала Ирина голос Марса.
— Зачем ты так говоришь?
— А разве нет? Я сделал тебе фальшивые документы, дал служебную машину, добился свободного посещения в твоей конторе. Ты можешь идти куда хочешь и когда хочешь, и что же? Где результат?
«Кое-какой результат есть, — сказала сама себе Ирина, — но Марс никогда об, этом не узнает. Не хочу терять ни капельки власти над моими двумя любовниками! Но надо что-то придумать, дать Марсу какую-нибудь информацию, чтобы он не сильно разочаровался в моих способностях. Можно было бы, конечно, выдать ему Валерия, ведь в конце концов именно он интересует Марса, он и „Белая Звезда“. Как же мне быть?»
Ирина никак не могла сделать решительный шаг и рассказать Марсу о связи Валерия Бондаренко с некой актрисой Маяковой. Ей хотелось потянуть время, чтобы не возвращаться на свою скучную работу, она привыкла к новой жизни и вовсе не горела желанием жить по-старому. В то же время боялась полностью отдаться этой своей новой жизни.
Ирина молчала, и Марс пристально разглядывал ее, а потом заявил, словно вынес приговор:
— Ну, с тобой все ясно. Придется тебе вернуться к своим обязанностям в Министерстве просвещения. — Он раздраженно передернул плечами и с явным разочарованием на лице продолжил: — Невесело, конечно. В сложившейся ситуации было бы чрезвычайно полезно, если бы ты хоть что-нибудь разузнала. Сначала все шло превосходно — я имею в виду поиск руководителей «Белой Звезды», но с определенного момента наши поиски зашли в тупик.
— Как тебя следует понимать?
— Я выяснил, что наша служба безопасности готовит основательный удар по националистическому движению, и по «Белой Звезде» в том числе.
— Какой такой основательный удар?
— Точно не знаю. Информация подобного рода даже мне не доступна. Если я начну задавать много лишних вопросов, мной заинтересуются. Если бы Бондаренко слышал меня сейчас...
— А что общего между Бондаренко и службой безопасности?
— Как что? Валерий Денисович работает в этой замечательной организации.
— С ума ты сошел, что ли? Чушь собачья! Все знают, где работает Бондаренко, его послужной список широко известен.
— Разумеется, известен, в этом нет ничего особенного. А вот кое-чего ты не знаешь. Сейчас наши секретные службы мало чем отличаются от американского собрата, то есть официально они выполняют требования различных политических комитетов и комиссий, а на самом деле спокойненько продолжают заниматься обычной своей деятельностью. Пойми, Ирина, бывший КГБ остался таким же, как и раньше. Чтобы ослабить эту организацию, тех перемен, которые произошли в стране, мало. Организация эта по-прежнему всесильна, только сейчас высокопоставленные сотрудники вынуждены искать себе солидное прикрытие, как Валерий Бондаренко, например.
«Господи, — содрогнулась Ирина, — неужели все это правда?»
Марс взял пачку каких-то документов, перелистал их, затем вытянул из пачки одну страницу и протянул Ирине.
— Прочти, тебя это заинтересует.
Ирина взяла документ, в углу которого красовался штамп особо важных правительственных документов. Она начала читать:
"Валерий Денисович Бондаренко, полковник. Уполномочен создать собственный отдел или реорганизовать какой-либо старый по своему усмотрению.
Этот отдел, впоследствии именуемый Отдел N, источником финансирования имеет: смотри Приложение в (Особые расходы). Штат — около 160 человек, включая обслуживающий персонал".
Дальше Ирина не могла читать, строчки прыгали у нее перед глазами и сливались в сплошную массу.
— Этот документ объясняет активную деятельность Бондаренко, он пытается проникнуть в «Белую Звезду», — сказал Марс, забирая у Ирины бумагу и бережно укладывая ее в папку, а затем в дипломат. — На наше счастье, отдел Бондаренко, так же, как и любой другой, нуждается в средствах, и отчисления ему идут из бюджета...
Ирина поднялась со стула, подошла к окну. Она задыхалась, и поэтому распахнула окно, впустив в комнату влажный ночной воздух. Ее начало знобить. Сзади к ней подошел Марс, и она спиной чувствовала, какой он сильный, спокойный.
— Видишь, котик, как обстоят дела. Служба безопасности приготовила часовую бомбу для «Белой Звезды», а я никак не могу выйти на руководителей организации, чтобы предупредить их об опасности. А вот создание Отдела N доказывает тот факт, что Бондаренко знает, где находятся эти руководители. Убежден, что знает.
Марс повернул Ирину лицом к себе, откинул волосы с ее лба.
— Ты вся дрожишь. Что с тобой?
— Это трудно объяснить. — Ирина глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. Вспомнился рассказ бабушки: ночь, топот ног в армейских башмаках, стук в дверь, арест деда...
Прошло несколько дней, а Ирина все никак не могла успокоиться. Сначала она решила немедленно порвать с Валерием, но потом, немного поразмыслив, поняла, что действовать ей надо по-другому. Во-первых, следовало тщательнейшим образом скрывать, что она шпионила за ним и что она в курсе того, кем он в действительности является. Если она даст ему хотя бы малейший повод для подозрений, то погубит себя. Валерий стал для нее олицетворением зла. Как тот человек в кожанке, который арестовал ее деда. И теперь ей хотелось за него отомстить. Наконец Ирина решилась. «Я откроюсь Марсу, — думала она, — придется, конечно, рассказать все про Натащу, но что она значит для Марса? Бондаренко — вот кто его действительно интересует».
— Мне кое-что удалось узнать про Валерия, — сказала она, в очередной раз встретившись с Волковым. — Может быть, это поможет напасть на след «Белой Звезды»?
— Что-что? — Марс нахмурился. — Значит, ты не теряла даром времени? Но Валерий Денисович опасный человек. Я, помню, говорил тебе, что Бондаренко занят поисками «Белой Звезды», но с ним лучше не связываться.
— Бондаренко тайно встречается с одной женщиной.
— Ага! — Марс явно заинтересовался. — Железная броня, как выяснилось, имеет уязвимое место!