Ван Ластбадер Эрик. Воин Опаловой Луны

   – Но он увез твою дочь.
   – Она поехала с ним по своей воле.
   – Тогда скажи мне, почему, когда я с ней встретился, она до смерти боялась его? «Он уже десять тысяч лиг идет за мной по следу» – так она сказала.
   – Люди меняются. Может, она выросла. Теперь она знает, как злы могут быть люди.
   Он почувствовал, что надо вернуться к другому вопросу.
   – Мне говорили, что ты отравила мужа, чтобы Хелльстурм выиграл дуэль.
   Она повернула голову:
   – Что? Кто сказал тебе такую чушь?
   – Армазон.
   – Аа… Я могла бы догадаться.
   – Бессмыслица какаято.
   – Нет, Мойши. Мне очень даже ясно.
   – Он был предан сеньору.
   Она кивнула:
   – Да. И безнадежно влюблен в меня.
 
   Хамелеон. В основе всего лежало повеление хамелеона.
   Буджуны умели наблюдать за природой и учиться у нее. Хамелеон – безвредное существо. Неагрессивное, большинство хищников легко одолеют его. Но природа дала ему замечательное свойство прятаться так, чтобы сливаться с окружающим.
   Буджуны позаимствовали у него это свойство и взяли его за основу искусства выживания.
   Но Чиизаи понимала, что сейчас это искусство ей не поможет.
   Потому что для этого коечего недоставало.
   Для того чтобы слиться с окружающим, необходимо, чтобы такое окружающее имелось в наличии. В Шаангсее или ее родном Эйдо это не было проблемой. Но здесь была Коррунья.
   Ей нужны были люди. Но вокруг не было ни души.
   Стало быть, не поможет.
   Единственным способом выследить раненого тудеска было заставить его поверить, что никто его не преследует. Если он хотя бы заподозрит, что она за ним идет, то он выведет ее на ложный след.
   Конечно же, днем на улицах народу куда больше, чем ночью. Но такие города, как Шаангсей или Эйдо, никогда не спят, и даже глухой ночью вокруг народу хватает.
   Но только не в Коррунье.
   Он по одному звуку шагов засечет ее, и, как только заподозрит преследование, ей придется отказаться от своею предприятия. И чем дольше она тянет, тем больше вероятность того, что он ее заметит.
   Чиизаи сделала единственно возможную вещь.
   Она пошла не по улице.
 
   Мойши скатился с кровати, подошел к окну, высунул голову и вдохнул ветер. Краснокрылый дрозд, потревоженный его появлением, в тревоге застрекотал и полетел прочь. Буря и вправду надвигалась – с заката. Вернувшись в комнату, он снова посмотрел на огромную картину – у него до сих пор от этого вида мурашки по коже бегали.
   – Может, они поссорились, – сказал Мойши. Он говорил об Офейе и Хелльстурме.
   – Надеюсь. Это на них похоже, насколько я знаю их. Он повернулся к ней.
   – Ты очень спокойно об этом говоришь. Мгновение она сверлила его своими темными глазами.
   – Ты не так хорошо знаешь мою дочь, Мойши, как я. Ссоры из нее сыплются, как дождь из дождевой тучи.
   – Ссоры ссорами, – спокойно сказал он, – но она явно боялась этого человека. Он пытал Каскараса, затем убил его. А Каскарас был другом Офейи.
   – А, ну так в томто и дело. Хелльстурм ревнив, когда дело касается его женщины.
   – Она сказала мне: «Теперь я осталась одна». Я помню, что слышал. В любом случае Каскарас ей в отцы годился.
   – Это ее не остановило бы.
   – Господь свидетель, сеньора, я вас не понимаю! – прорычал он.
   – Да, дорогой, не понимаешь. – Она потянулась к нему. – Иди ко мне.
   – Чего ты хочешь?
   – А ты как думаешь?
   Он встал на колени у кровати, и она притянула его к себе. Он поцеловал ее в открытый рот, скользнул губами по ее стройной гладкой шее. Невозможно было отказать ей. Мойши приходилось бывать со столь же прекрасно сложенными женщинами, но вокруг этой была почти осязаемая аура. Это было чтото вроде сексуальной притягательности, которую он ощущал всеми клеточками своего существа. Губы его скользнули к ее дрожащим грудям.
   Она застонала.
   Первое, что она сказала потом, было:
   – Ты влюблен в Офейю.
   Он резко поднял голову и посмотрел ей в глаза:
   – Почему ты так думаешь?
   – Материнское чутье. – Она рассмеялась не без теплоты.
   Он высвободился из ее объятий.
   – Смеешься.
   – Почему бы и нет? – улыбнулась она. – Мне не так много приходилось смеяться последнее время. – Она прикоснулась к нему пальцами. – Скажи мне честно, разве тебя самого это не забавляет?
   – Нет. Но ты прекрасно понимаешь, о чем я.
   – Да. – Глаза ее вспыхнули. – Прекрасно понимаю. Но тебе придется положиться на мое слово. Офейя вне опасности. Хелльстурм не причинит ей вреда.
   – Почему ты так уверена?
   – Потому, – тихо сказала она, – что я обещала вернуться к нему.
 
   Теперь главной сложностью стал неверный лунный свет.
   С северозапада набежали облака, то и дело заслоняя месяц, и в разрывах между ними тут и там проблескивал лунный свет.
   Изза того, что ночью все цвета сливаются, расстояния трудно было оценивать. Расстояния казались, конечно же, больше. Действовать в таких условиях чрезвычайно тяжело. Но она все время работала головой.
   Единственной настоящей опасностью были края крыш.
   Чиизаи пробежала по плоской крыше, замедлив бег только у низкой черепичной ограды. Луна снова скрылась за облаком, темная густая мгла искажала расстояния между домами. Пришлось на бегу сделать поправку.
   Она перепрыгнула узкий проход, наткнулась при приземлении на маленький камешек, споткнулась и тут же сгруппировалась. Перекат погасил инерцию, и она снова тут же вскочила на ноги, бесшумно передвигаясь среди стаи летучих мышей, парящих над крышей.
   Тудеск ни разу не скрылся из виду и, хотя и оглядывался иногда, да и очень хорошо скрывался другими способами, используя, где мог, тень и входные ниши, так и не засек ее.
   Они бежали через лабиринт улочек Корруньи – охотник и дичь.
 
   – Такова была часть нашей сделки, – ответила она. – Он не может сейчас ничего ей сделать.
   – Но я же рассказал тебе, что он уже сделал!
   – Это невозможно.
   – Значит, чтото изменилось. Может, есть чтото, о чем ты не знаешь.
   – Он не станет подвергать риску то, чего желает превыше всего на свете.
   Мойши беспокойно снова вернулся к окну, поискал луну. Теперь о луне говорило лишь бледное сияние изза маленького пухлого облачка, ползущего с севера.
   Точно будет шторм, подумал он. Уже почти полночь.
   – Я должен идти, – сказал он.
   – Вернешься? – Ее голос прозвучал както тихо в этой огромной комнате со сводом, подобным храмовому, и страшной картиной.
   – Да, – ответил он, – Как я могу не вернуться? Но, может, не этой ночью.
   – Тогда утром.
   – Ладно.
   Она резко повернулась к нему, и он увидел в ее нефритовых глазах страх. И даже испугался, увидев в ней Офейю.
   – Обещай мне, что вернешься, Мойши. – Она стиснула его руку с невероятной силой. – Теперь во всем мире у меня нет никого, кроме тебя.
   – Я…
   – Разве ты мне не друг, Мойши? – с отчаянием в голосе спросила она. – Неужели эта ночь так мало для тебя значит?
   – Она очень много для меня значит, – сказал он, думая, что, наверное, не понял ее сейчас. Ему преподнесли драгоценный дар, то, что она прятала от остального мира. Кроме Хелльстурма. Какая ирония! Почти смешно, если бы все это не было так ужасно. Ее любовь к дочери была превыше всего на свете. Теперь была его очередь. Он мог принять, мог отказаться. – Это очень много для меня значит. И навсегда так и останется.
   – Мы друзья.
   – Ты оказываешь мне великую честь. – Это прозвучало формально, даже казалось несколько высокопарным после их недавней близости. И все же он прекрасно понимал, что человек создан из плоти, а плоть очень легко может притворяться. Но вот втягивать в это еще и душу – совсем другое дело. Тут не принуждение, тут уже разврат.
   Словно по знаку, они целомудренно поцеловали друг друга в губы. Он ощутил, как ее дух тянется к нему, как они сплетаются в танце.
   В комнате было совершенно тихо.
   Они отпрянули друг от друга, она потянулась за платьем, он стал одеваться, чтобы идти.
   Прежде чем уйти, он задал ей вопрос:
   – Почему у тебя в комнате висит эта картина?
   – Эта картина изображает диавола. Ты знаешь о нем? Нет? В далузийской религии диавол – предстоятель тьмы, повелитель зла.
   – Это диавол?
   – Диавол.
   – Зачем он здесь?
   – Чтобы служить мне вечным напоминанием.
 
   – Посиди со мной, малышка, – сказал ДайСан. Таков был смысл имени «Чиизаи».
   Они были во дворе куншина в пригороде Эйдо, столицы Аманомори.
   – Как ты представляешь себе свою будущую жизнь? Она посмотрела на него. Он уже довольно долго на сей раз пробыл в Аманомори, но она неустанно изучала очертания его странного лица. Все время она думала, что это шутки памяти – каждый раз, как она снова видела его, его лицо казалось ей иным, отличающимся от того, которое она запомнила, хотя видела его только вчера. Иногда отличие было совсем незаметным, иногда – очень сильным.
   Наверное, другие боялись его, видя в нем воплощенное божество, поскольку он, возможно, и был им. Но для нее он был гораздо большим. Братом. Братом, которого у нее никогда не было, но иметь которого она страстно желала всегда.
   – Ты пытаешься изображать моего отца? – полушутливо спросила она.
   Он улыбнулся только ему присущей обезоруживающей улыбкой, и она вдруг поняла, как дороги ей его дружба и любовь. Он был намного выше ее. Он взял ее за руку, и она ощутила жесткость его кожаной перчатки.
   – Выйдем. – Он вроде бы и спрашивал, но интонация была не вопросительной.
   Только что минул полдень. На них хлынула с небес обволакивающая теплота лимонножелтого солнца. Стрекотали цикады, серые ржанки взлетали из своих укрытий в высокой траве.
   Окоем был проткан острыми силуэтами криптомерии и острых, как мечи, сосен. Вдалеке смутно виднелись лиловые склоны Фудзивары, окутанной легким туманом. А перед ней, как она знала, стояла на месте замка Ханеда, где некогда родился ДайСан, только что построенная обитель. Замок был разрушен во время ужасной смертельной битвы между дорСефритом и Дольменом во время его рождения.
   – Ты счастлива здесь? – Хотя ДайСан говорил на истинном буджунском, на этом древнейшем из языков, который знали только некоторые буджуны, очертания его рта придавали речи особые интонации, которые иногда не сразу возможно было понять.
   Чиизаи удивлялась тому, что он говорит на древнем языке. Конечно же, она, дочь куншина, тоже свободно разговаривала на этом языке. Но ей очень хотелось узнать, чего он хочет или, по крайней мере, какого ответа он от нее ожидает.
   Словно читая ее мысли, он сказал:
   – Скажи мне правду, малышка. Остальное неважно.
   – Хорошо, – с благодарностью ответила она, чувствуя, как огромная тяжесть спала с плеч. Под его твердым взглядом ее душа, казалось, плавилась, а напряжение в то же самое время ослабевало. – Нет. Я не счастлива.
   Он кивнул:
   – Понимаю.
   – Да? – Она не верила, что хоть ктонибудь способен ее понять, и именно поэтому до настоящего момента она держала это внутри себя и прятала какимто образом даже от себя самой.
   – Да, – сказал он, и голос его звучал как раскат грома над равниной. – И я знал беспокойство, которое нынче терзает тебя. Незачем скрывать это, малышка.
   – Но мой отец…
   – Милая, твой отец все понимает. Он попросил меня поговорить с тобой, поскольку он очень хорошо знает силу буджунских традиций.
   – Я не могу говорить с ним об этом напрямую. Он догадывается.
   – Я хочу уехать, – сказала она, впервые понастоящему осознав это. – Но я не хочу, чтобы он подумал, будто бы я бросаю его.
   – Я знаю, что, как бы ему ни было грустно, всякая печаль покинет его сердце при мысли о том, что ты счастлива. – Он отвел взгляд. – Ну, теперь, когда все улажено, – куда ты хотела бы поехать?
   – Я… честно говоря, не знаю.
   – Хочешь в Шаангсей?
   Вспоминая об этом сейчас, снова слыша в душе его раскатистый голос, она понимала, что он сказал это без всякой задней мысли.
   Она была рада и тотчас же согласилась.
   – Когда приедешь, я хочу, чтобы ты повидала моего друга, малышка, – сказал он. – Ты часто слышала от меня его имя. Это мой побратим.
   – Мойши…
   – Да. Мойши АннайНин. Это очень важно, малышка. Я хочу, чтобы ты с ним повидалась. Я хочу, чтобы ты передала ему мои подарки.
   – Сколько я пробуду в Шаангсее? – спросила она. Он повернулся к ней, солнце высветило странные черты его лица. Он никогда ей не казался столь устрашающим и прекрасным.
   – Это зависит только от тебя, но мне кажется, что ты захочешь там пробыть довольно долго.
   Теперь, подобно летучей мыши перепархивая с одной покатой крыши Корруньи на другую. Чиизаи вспоминала эту давнишнюю встречу. Она подумала, что на этот раз ДайСан ошибся – она, считай, и не была в Шаангсее. Но хотя в этом чужом городе Чиизаи могла бы чувствовать себя одинокой и испуганной, она сейчас ощущала только нарастающий жар азарта. Не ради этого ли она и приехала на континент человека? И случайно ли она приехала именно в Шаангсей? В конце концов, это крупнейший порт континента человека и ближайший к Аманомори, что не было такой уж случайностью.
   И все же Чиизаи не могла выбросить из головы то, что приехать сюда предложил ей ДайСан. Она никогда не спрашивала и не переспрашивала себя потом. Она и только она хозяйка своей судьбы. Она всегда может ехать туда, куда захочет. Она выбрала Шаангсей.
   Она ли?
   Последние слова ДайСана снова эхом прозвучали у Чиизаи в голове. Мне кажется, что ты захочешь пробыть там довольно долго.Неужели он знал чтото такое, чего не знает она?
   Она мысленно пожала плечами, оставив на время эту загадку. У нее сейчас были более насущные задачи.
   Теперь они были в дальней, западной части города, и тудеск, несмотря на все повороты, все время шел почти прямо на запад. Если так дело пойдет, то они скоро оставят город далеко за спиной.
   Чиизаи на миг подняла взгляд, чтобы определить время по положению луны. Теперь она была лишь размазанным пятном в быстро несущихся с северозапада облаках. Наверное, буря идет, подумала Чиизаи, горячо желая, чтобы буря не разразилась, пока тудеск не доберется до места.
   Он попрежнему шел на запад, и она поняла, что если сейчас не оставит преследование, то так и не встретится с Мойши. На лбу и верхней губе ее выступили капельки пота, но, смахнув их, она вспомнила о Мартине, и мысленно обратилась к своим богам, чтобы та одолела своего противника и пошла на встречу вместо нее. Сейчас все остальные проблемы она отбрасывала.
   Теперь тудеск, наконец, пошел медленнее, осторожно оглядываясь во всех направлениях. Она подождала, пока он закончит осмотр, и спрыгнула на улицу у него за спиной, радуясь, что тусклый свет скрывает движение.
   Они оказались в части города, плотно застроенной двухэтажными домами, – только иглесии Корруньи казались выше, – без окон, с плоскими, простыми крышами. Наверное, склады, подумала она, поскольку сюда, к западной окраине Корруньи, сходились основные торговые дороги из других далузийских городов и других стран.
   Здесь она впервые увидела спящих на улице людей. Целые семьи. Они спали у стен, в темных дверных нишах. Это были рабочие, которые каждый день встают на рассвете, чтобы встречать большие караваны из далеких стран, получить пару медяков за разгрузку тысяч товаров и переноску их на собственном горбу в ближайшие купеческие склады.
   Она осторожно прошла между спящими, как и раненый тудеск, и наконец попала в большой двор, где углядела маленький караван или просто шестерых верблюдов, готовых к отправке. Они стояли в тени высоких западных ворот юрода. К группке людей, сидевших на корточках у маленького костерка, как раз и присоединился тудеск. Чиизаи не осмелилась подойти поближе в этой тихой пустынной ночи, чтобы подслушать разговор, но ей удалось подобраться достаточно близко, чтобы хорошо все видеть. Один бросил на землю для раненого одеяло и занялся его раной, в то время как второй, усевшись на корточки рядом с лежавшим, стал расспрашивать его о том, что случилось. Затем сидевший вдруг дернулся, крикнул чтото – она не поняла – и рывком поднял раненого на ноги. Он казался чудовищно сильным. Раздались еще крики, и вдруг она ощутила движение позади и обернулась. Два огромных глаза в упор смотрели на нее с маленького детского личика. Это была девочкакамбухо, явно из многодетной рабочей семьи, которая жила здесь, не имея настоящего дома. Шум разбудил ее, и, вытягивая шейку, она пыталась рассмотреть, что там творится.
   Чиизаи снова вернулась к зрелищу ссоры, и как раз вовремя – в воздухе сверкнула сталь. Разгневанный человек всадил нож в живот раненого. Сапогом отшвырнул тело прочь, словно вонючий мусор. А вдруг это Хелльстурм? Если так, то он не оченьто был рад неудаче своего приспешника.
   Теперь Чиизаи почувствовала, что девочка подобралась к ней поближе, так что она даже ощущала ее дрожь. Она чуть повернулась и протянула правую руку. Девочка прижалась, и Чиизаи прикрыла ее своим теплым плащом.
   Следя за лагерем караванщиков, буджунка поняла, что вернуться в город не успеет. Все мужчины уже стояли. Один затаптывал костер. Второй закидывал холщовую суму на спину верблюда. Она теперь увидела, что животные едят. Уже заканчивают. Сейчас караван выступит.
   Чиизаи глянула на дрожащую девочку, положившую головку ей на плечо, затем опять на караван. Из кошеля она достала три медяка и показала их девочке. Затем вложила их в маленькую ручку и сжала ее ладошку.
   Девочка подняла голову и вопросительно посмотрела на нее. Чиизаи прошептала ей коечто прямо в ухо. Глаза девочки были огромны и черны, как обсидиан.
   – Ты поняла, куда идти? – спросила она подалузийски.
   Девочка закивала.
   – Иди прямо теперь, – сказала Чиизаи. – Как меня зовут?
   – Чиизаи, – ответила девочка и улыбнулась чужестранке в лицо. – Чиизаи едет на северозапад.

НА КРАЮ ВОДЫ

   Когда Мойши пришел на Калле Кордель, там было пусто.
   Прищурившись, он глянул на размытую луну и прикинул время – было около полуночи. Луна быстро исчезла в густых облаках. Он вдохнул – пахло грозой. Буря идет.
   Он закутался поплотнее в свой далузийский плащ, но ветер все сильнее трепал его, обнаруживая шелковую подкладку.
   Может, это один из плащей Милоса Сегильяса? Если так, то сеньора оказала ему особую честь. Настоящая дама…
   Он огляделся. Закрытые двери и темные окна. Только одинокие уличные фонари поблескивают. Где Чиизаи?
   Он снова задумчиво посмотрел наверх, но теперь лунного света и в помине не было. Вдалеке послышался глухой раскат грома.
   Тощий серый пес со свалявшейся шерстью трусил по улице. Остановился, посмотрел на него, задрал заднюю лапу и помочился на стену дома. Обнюхал метку, прежде чем неторопливо продолжить свой путь, опустив нос к земле в поисках чегонибудь съедобного.
   Деревья таинственно шептались, слегка сгибаясь под ветром.
   Полночь минула.
   Где она?
   Внезапный звук. Он резко обернулся. Шаги по мостовой. Шаги остановились, повернули в другую сторону. Снова те же шаги. Он обернулся.
   Женщина. Высокая, с длинной шеей. Лицо ее было в тени.
   Она в сомнении остановилась, увидев его. Но без страха.
   Он увидел, что в левой руке она держит обнаженный клинок.
   – Кто ты? – спросил Мойши.
   Она не ответила, попрежнему стоя посередине мостовой. Вокруг больше никого не было.
   Он шагнул к ней. Изза темноты невозможно было чтонибудь сказать о ней. Это ему не понравилось.
   Клинок был треугольным. Теперь она подняла его – он понял недвусмысленную угрозу.
   – Стой где стоишь, – скачала она. В ночи ее голос звучал неестественно.
   Он ощутил, что давление воздуха меняется, да и раскат грома прозвучал теперь совершенно ясно. Он перевел взгляд с ее укрытого тенью лица на клинок. С испугом он увидел, что клинок был в чемто темном и блестящем. Кровь. Эта женщина недавно с кемто сражалась.
   – Тебе помочь? – спросил он.
   Она стояла неподвижно и безмолвно как статуя.
   – Ты ранена?
   – Нет, – после некоторого молчания ответила она. – Сам уйдешь или… – Она слегка подняла клинок.
   – Я жду здесь встречи, – ответил он. – Друга. И не уйду.
   Теперь она шагнула вперед, попав в круг света от ближайшего фонаря, раскачивавшегося, словно поднимающийся ветер подбрасывал его.
   – Ты не далузиец.
   – Нет.
   Он теперь сумел рассмотреть ее лицо. Сильное, волевое. Длинное, узкое. Привлекательное. Тут ему пришло в голову, что она наверняка задает себе тот же вопрос.
   – Я Мойши АннайНин из Искаиля.
   Эти слова вроде бы немного рассеяли ее подозрения, и было заметно, что она чуть расслабилась. Он увидел, что она внимательно вглядывается в его лицо.
   – Ты не тудеск. Он подобрался.
   – Что ты знаешь о тудесках в этом городе?
   – Слишком мною, – ответила она. – На меня с моей подругой совсем недавно напали четыре тудеска. Они шли за ней от самого меркадо…
   – Чиизаи!
   Она прыгнула к нему и приставила острие клинка к его груди. Он не шевельнулся, глядя прямо ей в глаза. Они были огромными, блестящими и проницательными.
   – Быстро. Говори, – отрывисто произнесла она. – Ты друг или враг?
   – Чиизаи мне друг, – ровно сказал он, не обижаясь на ее грубость. – Она единственная дочь куншина буджунов.
   – Она королевской крови? – сказала женщина. – Она не говорила мне.
   – Вряд ли она хотела, чтобы все это знали, – ответил он. Острие кинжала попрежнему было приставлено к его груди. – Мы с ней условились о встрече здесь в полночь.
   Клинок исчез в складках платья женщины.
   – Я Мартина, – сказала она. – Чиизаи сказала мне, чтобы, если мы во всей этой суматохе разминемся, я шла сюда и ждала ее в полночь. Мы и разминулись.
   – Что с ней случилось?
   – С ней все в порядке. Она уложила двоих тудесков и ранила третьего. Может, она сделала это нарочно, чтобы дать ему возможность сбежать и проследить, куда он пойдет.
   Умная девушка, подумал Мойши. Но теперь они разминулись. Он мысленно пожал плечами. Оставалось только довершить то, что они задумывали. Он понятия не имел, где она сейчас находится. Теперь остается только ждать.
   – Идем, – повернулся он к Мартине. – Мне нужно встретиться с одним далузийцем в таверне у начала Калле Кордель. Я бы хотел выслушать весь рассказ.
   «Эль Камбиро» была расположена в начале Калле Кордель. прямо у деревянных пристаней Корруньи.
   Здесь воздух был густо напоен запахом моря, и Мойши, глубоко вдохнув, сразу же приободрился.
   Скрип снастей стоявших на якоре кораблей слышался ему так же ясно, как будто он оказался совсем рядом с ними. Он понимал – это все изза воды. Звук по ней передается далеко, как над водой, так и под водой.
   Рыбаки уже снимали сети, сушившиеся днем на жарком солнце. Теперь они раскладывали их на тихих набережных, прежде чем падет роса и загниет пенька, выбирали из них остатки водорослей и мусора, попавшего в сети днем, затем осторожно скатывали их и, взявшись за скатки по двое, уносили на свои рыбачьи лорхи, укладывали их на палубы и прикрывали брезентом.
   На ветру трепетал и хлопал клочок парусины, плескался о сваи прибой, все усиливаясь по мере того, как надвигающийся шторм морщил поверхность моря.
   Там, за пределами порта, море уже тяжело ходило волнами. Видимость была неожиданно хорошей, и горизонт, все время смещавшийся изза вздымавшихся волн, тянулся вдалеке черной линией.
   Таверна была приземистым сооружением, покрытым побелкой, с распахивающимися в обе стороны дверьми, сквозь которые пробивался призывный лимонножелтый свет, а над ними скрипела, раскачиваясь на ветру, вывеска с изображением гигантского краба в таком сложном панцире, что краб казался чуть ли не доисторическим животным.
   Они вошли.
   Грубые стены просторной комнаты были под стать деревянным столам и стульям, заляпанным морской водой и выпивкой. Низкий потолок поддерживали толстые деревянные брусья во всю длину помещения. В огромном очаге у дальней стены трещал огонь. Вдоль стены слева тянулась темная резная стойка. Полки за ней были уставлены бутылками. В таверне пахло выпивкой и горелым жиром.
   Мойши подвел Мартину к пустому столику в углу напротив стойки, откуда можно было следить за дверьми, не оборачиваясь. Они заказали местного пива, темного, густого и сладкого, почти как мед.
   Таверна была заполнена едва наполовину. У очага сидел развалившись моряк, уронив голову на толстую руку, обняв ряд пустых стаканов. Никто не подумал убрать их, даже когда он пошевелился во сне и свалил один из стаканов на земляной пол.
   Пара моряков с покрытыми шрамами обветренными лицами играла в кости. Их ритмичный стук по столу убаюкивал, как плеск волн по обшивке корабля.
   Толстый мужчина с перемазанным жиром ртом и трехдневной щетиной стоял за стойкой и напевал себе под нос какуюто морскую песенку, вытирая и без того блестящую стойку.
   Уже было далеко за полночь.
   Вошел высокий далузийский моряк, снял вязаную шапочку и несколько раз стряхнул ее. Подошел к стойке. Жирный протянул ему выпивку и снова стал вытирать стойку. Моряк подошел к свободному столику и развалился на стуле. Сделал глубокий глоток, шумно отер губы.
   Мойши потягивал пиво, не слишком осматриваясь по сторонам. Мартина рассказала ему все, что знала, жаль, что так мало, хотя явно дала Чиизаи какойто верный ключ к разгадке. Она все пересказала ему, но он так и не понял, что все это значит. Вдруг его охватила злость на Чиизаи за то, что та сбежала. К несчастью, он был вынужден согласиться с ее действиями. Упустить такой шанс было бы непростительно. Внезапно его охватило неприятное чувство – как будто он сражается с тенями.