ван Слейк Хелен. Под покровом чувственности

   У нее даже мысли не было о том, чтобы не подчиниться, воспротивиться его неистовой страсти.
   Даже теперь она ясно помнила этот звериный крик удовлетворения, который издал Алан, когда его тело наконец-то слилось с ее плотью. Неважно, что он не успел как следует раздеться, или кто-нибудь мог выйти из дома и застать их за этим. Она занималась любовью с человеком, в которого была влюблена и который любил ее.
   Все опасения были ей безразличны до наступления утра, когда она была вынуждена пересмотреть свое мнение об их первом слиянии, а затем и обо всех последующих за ним в эту длинную и бурную ночь. До того момента, пока Алан, лежа на рассвете в постели, не сделал своего пугающего предложения, Эбони не понимала, что принимаемое ею за любовь с его стороны было всего лишь вожделением и что «заниматься любовью» с ней для него означало всего лишь «переспать».
   Она надеялась стать женой Алана. Вместо этого он предложил ей стать его тайной любовницей. Ее это совершенно не устраивало, но он добился своего, совершенно неожиданно заявившись к ней на квартиру и обольстив ее с безжалостным, но опьяняющим искусством.
   Пятнадцать месяцев терпела она его случайные посещения, каждый раз тяжело переживая его приход и уход, ненавидя себя за слабость и все же не в состоянии покончить с этим. Не один раз клялась она самой себе выгнать Алана, не удовлетворив его желаний. Чувствовал он это или нет, она не знала, но каждый раз, когда Эбони внутри себя окончательно решалась, он исчезал и не появлялся неделями. Потом воскресал из небытия и, не говоря ни слова, брал ее в объятия и начинал целовать, прежде чем она могла вымолвить хотя бы слово протеста.
   Это были наихудшие – и в то же время наилучшие – дни, любовь на грани насилия, но настолько насыщенная чувствами и интенсивная, что после ее пугала даже мысль о возможности оставить его.
   Сможет ли она сделать это теперь? Наберется ли храбрости совершить этот шаг и уйти? Вернее, улететь.
   – Леди, мы приехали, – проворчал водитель.
   Эбони встрепенулась. Швейцар «Рамады» уже открыл для нее дверь машины. Посмотрев на счетчик, она протянула водителю двадцатидолларовую банкноту, сказала, чтобы он оставил сдачу себе, и постаралась принять привычное выражение лица. Привычка – вторая натура, а она, в первую очередь, была моделью, хладнокровной, сдержанной и изысканной. Спрятанная внутри нее женщина с разбитым сердцем не должна быть видна никому, даже Гарри. Она собиралась посвятить его отнюдь не во все мрачные детали ее отношений с Аланом, а лишь настолько, чтобы обеспечить осуществление своих планов.
 
   – Боб сказал мне, что ты не ночевал дома.
   Алан отхлебнул глоток кофе из чашки, только что принесенной его секретаршей.
   – Послушай, мама, – вздохнул он в трубку, – я уже не ребенок, чтобы отчитываться в своих действиях. Предположим, меня не было дома. Ну и что? Это же не в первый раз.
   – Я все понимаю. Но меня беспокоит вот что. Ты слишком много работаешь, Алан. Только вчера ты сказал мне, как ты устал. И все же я уверена, что после присуждения наград ты вернулся в офис. Или на этот раз это была фабрика?
   – Ни то, ни другое.
   – Ни то, ни другое? Тогда скажи мне ради Бога, где же ты был?
   – Неужели это так обязательно? Я провел эту ночь с женщиной. – Что-то внутри Алана воспротивилось, когда он произнес это последнее слово, но все же он не мог отрицать, что Эбони в чьих-либо глазах могла казаться женщиной. Хотя, может быть, не в глазах его матери. Боже мой, как бы она испугалась, если бы узнала, с кем именно он провел эту ночь.
   – О, – только и произнесла она, будучи человеком тактичным.
   – Больше вопросов нет? – насмешливо спросил Алан.
   – А ты ответишь, если я задам?
   – Нет.
   – Тогда не буду. Но кто бы она ни была, мне ее жаль.
   – Что ты имеешь в виду, – рассердился Алан.
   – Я просто надеюсь, что она не влюблена в тебя, потому что я, как и ты, знаю, что ты ее не любишь. Или это не так?
   Алана сперва поразил этот вопрос, потом он почувствовал раздражение. Эбони влюблена в него? Это было просто смешно. А что касается его... сама мысль о том, что чувство, которое он испытывает к ней, можно назвать любовью, казалась ему абсурдной. Любовью было чувство, которое разделяли его мать и отец, которое Адриана испытывала к Брайсу Маклину. Возможно, даже то, что испытывала Вики к жалкому подобию мужчины, с которым жила. Но мрачную пытку, выворачивающую наизнанку душу при одной мысли об Эбони, особенно, когда он думал о том, что она может делать в его отсутствие, никак нельзя была назвать любовью.
   Он вдруг забеспокоился, сказала ли она ему сегодня утром правду насчет Стивенсона? А может быть, как раз в этот момент она лежит в постели со своим бывшим любовником? Если это так, если ему станет известно об этом, он не знает, что сделает, но наверняка что-то страшное.
   – Боюсь разочаровать тебя, мама, – огрызнулся он. – Но в наши дни женщина вполне способна провести ночь с мужчиной без любви, как и мужчина с женщиной.
   – Ну, ну, сегодня ты явно не в своей тарелке. Возможно, ты не настолько уж склонен проводить без любви ночь с женщиной, как полагаешь. Но, говоря твоими словами, это твое личное дело. Ты не обязан отвечать на мои вопросы. Я звоню потому, что меня беспокоит Эбони.
   Внутри у Алана что-то сжалось.
   – Эбони?
   – Послушай, Алан, это переходит всякие границы! Не хочешь ли ты мне сказать, что не знаешь, кто такая Эбони?
   – Хотел бы этого, – пробормотал он в сторону.
   Дэйдра Кастэрс вздохнула.
   – Ты ведь видел ее вчера, не так ли?
   Прошло несколько неприятных секунд, пока Алан понял, что мать говорит о вчерашнем показе, а не о более позднем времени.
   – Мне совершенно нечего тебе сказать, – уклонился он от ответа.
   – Не кажется ли тебе, что она плохо выглядит? Вчера по телевизору она показалась мне такой худой и бледной.
   – Эбони всегда была худой и бледной.
   – Хорошо, тогда, на мой взгляд, она выглядела необычно худой и бледной. Не кажется ли тебе, что она страдает отсутствием аппетита?
   – Анорексией? Уверен, что нет. Как ты отлично знаешь, мама, черное всегда худит женщин. А этот мертвенно-бледный цвет лица – просто макияж. Эбони прекрасно себя чувствует. – Более чем прекрасно, злобно подумал он, вспоминая обнимающие его длинные стройные бедра и белые груди с длинными розовыми сосками, тянущиеся к его рту.
   Он содрогнулся.
   – А все же я беспокоюсь, – настойчиво сказала мать. – Она давно уже не навещала меня, и я знаю почему. Этому виной ты, Алан. Ты и твоя грубость. Я больше не намерена это терпеть, так и знай. Я собираюсь пригласить ее на обед, и ты тоже придешь. И не только придешь, но и будешь с ней вежлив.
   – Мама, если Эбони узнает о моем присутствии, то она не придет.
   – Тогда мы не скажем ей, правда? Пусть она думает, что этим вечером ты занят.
   Ну что ж, подумал Алан. Определенное садистское удовольствие можно получить от пребывания за одним столом с ней, вынужденного вежливого общения и невозможности отвечать на ее болезненные маленькие колкости.
   Его губы тронула злобная усмешка. Это была бы превосходная месть за ее наглую ложь о том, что она собирается замуж за Гарри Стивенсона. На одно пугающее мгновение ему даже показалось, что Эбони действительно собралась сделать это, пока он не распознал в сказанном одно из любимых ее насмешливых подстрекательств. Очевидная хитрость, призванная заставить его беспокоиться, ревновать, взорваться вспышкой яростной страсти, так зажигающей ее. Подобные игры – просто одно из проявлений темной стороны ее натуры, стороны, которую она скрывала от всех.
   Да, он насладится, поставив ее в неловкое положение перед матерью, отлично насладится.
   – Ты права, мама, – сказал он вполне откровенно. – Наша неприязнь продолжалась достаточно долго, и я действительно думаю, что мое присутствие должно оказаться для Эбони сюрпризом, иначе она найдет какой-либо предлог, чтобы не приходить.
   – Я понимаю, но так не люблю вводить кого-либо в заблуждение...
   – Все в порядке, – успокоил он ее. – Ведь ты действуешь из лучших побуждений. – Даже, если я и нет, подумалось ему.
   Дейдра немедленно просияла.
   – Конечно, как же иначе. И если после этого вы снова станете друзьями, тогда это оправдает себя. Я рада, что ты согласен со мной. Позвоню и приглашу ее на завтрашний вечер. На пятницу.
   – Будем надеяться, что она окажется свободной.
   Как выяснилось, она оказалась свободной. Но когда приглашение было уже принято и все шло по плану, Алана обуяли сомнения. Обманывать Эбони было опасным занятием. Эта ведьма умела отплатить ему той же монетой.
   И все же он не мог отрицать, что жаждет поскорее увидеть ее, насладиться видом ее холодной, экзотической красоты, придумать, может быть, какой-нибудь способ заставить ее остаться. А там... кто знает? Возможно, он сможет сыграть на ее потрясающем сексуальном аппетите и заставить сделать то, что в другом случае никогда бы не позволила ее щепетильная гордость – провести ночь с ним, в его кровати, в его собственном доме.
   В такси, по дороге к дому Кастэрсов, Эбони преследовали смутные опасения. Она не могла сказать, что же в приглашении миссис Кастэрс так беспокоило ее, разве только настойчивость, с которой эта женщина уверяла, что Алана не будет дома. Эбони могла понять цель этих заверений. Иначе она никогда бы не приняла приглашение. Сейчас, больше чем когда бы то ни было, она старалась избегать его.
   Меньше чем через две недели она будет на пути в Париж.
   Может быть, опасения были вызваны тем, что ей не хотелось бывать ни в одном месте, которое могло бы даже напомнить ей об Алане. Как говорят: с глаз долой – из сердца вон. И в некотором роде это было справедливо. Она никогда не забудет Алана, но лучше вообще не встречаться с ним, чем иметь такие неожиданные встречи, как позапрошлой ночью. Они только делают ее чувства рабски зависимыми от воспоминаний о том, что она может испытать в его руках. И хотя она прекрасно помнила ощущение горечи от этого физического удовольствия без любви, такие воспоминания приходят только потом. Эбони больше не хотела этих «потом». Никогда.
   Такси остановилось перед высокой оградой, окружающей дом Кастэрсов. Она заплатила по счетчику и вылезла из машины, расправив черную шерстяную накидку вокруг черных шерстяных брюк. Ее мохеровый джемпер тоже был черным, но с шитым жемчугом узором в виде цветов, идущих вокруг шеи и по приподнятым плечам. Волосы были заплетены и падали на середину спины толстой длинной косой. Она почти не была накрашена. Дейдра сказала, что за ужином они будут вдвоем.
   Воспользовавшись все еще остававшимися у нее ключами, она открыла калитку и пошла по покрытой гравием автомобильной дорожке, с нежной грустью глядя на фонтан в центре хорошо ухоженного парка. Когда-то ей нравилось кормить птиц, собирающихся у фонтана весной. Нравилось вообще жить в этом доме. По сравнению с местом, где она выросла, он казался наполненным теплом. Даже время, проведенное в пансионате, в который послал ее Алан, прошло в более сердечной обстановке по сравнению с этими мрачными годами одиночества. В первый раз в жизни она почувствовала, что ее любят.
   Любят...
   Сердце Эбони сжалось, но, стараясь не обращать на это внимание, она взошла на обрамленное белой колоннадой крыльцо. Сам дом тоже был белым и с улицы выглядел довольно скромно, но в действительности располагался на трех уровнях, что позволило использовать каменистый обрыв, круто спускающийся к заливу Дабл. Позади самого дома на террасах помещались плавательный бассейн, теннисный корт и маленькая частная пристань, у которой недалеко от берега стоял небольшой, но роскошный катер «Горожанин».
   Эбони могла бы войти с помощью своих ключей, но это предполагало близкое знакомство с домом и его обитателями, на которое она потеряла право четыре года тому назад. Жалко, что мать Алана немного шокирована их публичными отношениями друг к другу. С тех пор, как ее сын привел в дом эту застенчивую, немного замкнутую пятнадцатилетнюю девочку, та видела от Дейдры Кастэрс только самое доброе отношение. Может быть, в это время миссис Кастэрс чувствовала себя несколько одиноко – сестра Алана только что оставила дом. Как бы то ни было, эта женщина приняла Эбони с распростертыми объятиями, и они сблизились, насколько позволяла замкнутая натура Эбони.
   Эбони была очень привязана к ней. Именно поэтому она и не смогла отказаться от этого приглашения на обед, хотя с самого начала оно пришлось ей не по душе. Как раз сейчас это беспокойство, казалось, стало сильней, хотя для этого не было никаких оснований. Машина Алана не была припаркована перед домом, где он всегда оставлял ее, когда был на месте. Он уехал по делам в Мельбурн. Только вчера Дейдра сказала ей об этом. Она была в безопасности.
   Успокоившись, она подошла поближе и нажала ручку колокольчика, одновременно снимая с себя накидку.
   Дверь открыл Боб.
   – Добрый день, мисс Эбони.
   – Добрый день, Боб. Какое сегодня меню? Снова одно из ваших легендарных итальянских блюд?
   – Не знаю, насколько они легендарные, но мистер Алан теперь не ест ничего другого.
   Ее мгновенно охватила паника.
   – Мистер Алан? Но я думала...
   – Эбони, дорогая, – воскликнула Дейдра Кастэрс, спеша ей навстречу через фойе. Она выглядела несколько взволнованной, но элегантной в бледно-голубом платье, гармонирующем с серебристой сединой волос. – Ты немного рано.
   – Миссис Кастэрс, правильно ли я поняла? Из слов Боба ясно, что Алан будет обедать здесь. А вы сказали, что сегодня он собирался быть в Мельбурне.
   На лице женщины появилось виноватое выражение.
   – Да, я так сказала, дорогая, но видишь ли, Алан сказал, что... понимаешь, он был уверен, что... О, дорогая, я так боялась, что из этого ничего не получится.
   – Уже получилось, мама, – медленно произнес Алан, присоединяясь к ним. В своем ультрасовременном костюме из светлой серо-голубой шерсти, и еще более современном белом свитере с высоким воротником он выглядел небрежно-элегантным. – Эбони здесь, – с самодовольной улыбкой констатировал он.
   – Да, но ей это не нравится. Достаточно только взглянуть на нее...
   Эбони с удовольствием срезала бы улыбку с лица Алана мясницким ножом. Вместо этого она собрала воедино все оставшееся у нее хладнокровие, подавила все следы паники и, сделав пару успокаивающих вздохов, восстановила содержание адреналина в крови. А потом поступила в противоположность тому, чего ожидал от нее Алан. Она улыбнулась ему.
   – Ты полагал, что должен обмануть меня, чтобы иметь удовольствие побыть в моей компании?
   Глупый. Тебе надо было только попросить по-хорошему, Алан. Неужели ты этого не понимаешь? Вся эта вражда была совершенно ни к чему. Я очень сговорчива, когда со мной обращаются по-хорошему. Спроси у Гарри.
   Видимо, скрытые колкости гораздо эффективнее мясницких ножей, решила Эбони, наблюдая, как сползла с лица Алана улыбка. Но ледяная ярость, вспыхнувшая в его глазах, обеспокоила ее, пока она не вспомнила, что в присутствии матери он ни черта не может ей сделать. Чтобы обезопасить себя, ей всего лишь надо было не выпускать из виду миссис Кастэрс до конца вечера.
   Сама женщина выглядела немного смущенной. Возможно, она ощутила какие-то подводные течения в отношениях сына и его подопечной и не совсем понимала, как следует это воспринимать.
   – Я... я только хотела попробовать помирить вас, – сказала она с несчастным видом. – Жизнь слишком коротка, чтобы конфликтовать без излишней необходимости. В вас обоих слишком много гордости.
   – Гордости, мама? У Эбони нет гордости.
   – Алан!
   – Я только хотел этим сказать, что никогда не встречал более скромной модели, – принес он притворное извинение. – Она не осознает своей необыкновенной красоты и действия, производимого ею на противоположный пол. Да вот, только позапрошлым вечером парень, сидевший на показе рядом со мной, с трудом удерживал слюни. Поразительно, как она сохраняет хладнокровие, когда столько мужчин готовы броситься к ее ногам.
   Она почти искренне рассмеялась. Приятно было представить себе Алана, бросающегося к ее ногам. Плохо только, что этого никогда не будет.
   – Эбони всегда была очень благоразумной девушкой, – похвалила мать. – А почему мы стоим здесь, когда можно удобно устроиться в гостиной? Обед скоро будет готов, дорогая, – продолжила она, беря Эбони под руку. – И не обращай внимания на выходку Алана. Как я вижу, он отвык от вежливого обращения с тобой. Будем надеяться, что к концу вечера к нему вернутся его манеры.
   Теперь была очередь Алана рассмеяться, и этот издевательский смех вызвал недовольный взгляд Эбони. Их глаза встретились, и сузившийся взгляд Алана обещал ей наказание, когда у него будет для этого возможность.
   – Не беспокойся, мама, – сказал он им вслед. – К концу вечера я буду кроток как ягненок.

Глава 4

   К концу вечера Алану уже хотелось умереть и провалиться в тартарары. Он решил, что лучше оказаться в аду, чем сидеть в нескольких метрах от этой ведьмы, смотреть, как она ест, обонять запах этих чертовски дразнящих духов, которые она всегда употребляла, и не иметь возможности прикоснуться к ней.
   Может быть, если бы его уловка – оказаться здесь, когда она этого не ожидала, – действительно обеспокоила ее, он, несмотря на все свое раздражение, вероятно, нашел бы в этом некоторое удовлетворение. Но она сидела рядом, не подозревая – а может быть, и подозревая – о его мучениях, болтала с его матерью, время от времени кидая в его сторону какие-то ничего не значащие фразы и мимолетные взгляды.
   Нет, решил он, рассматривая ее идеальный профиль. Она все понимает. Зачем ей понадобилось с такой регулярностью поглядывать в его сторону своими соблазняющими глазами, как не для того, чтобы убедиться, что он смотрит на нее, хочет ее, что она нужна ему?
   Ведьма, думал он вновь, ощутив ноющую боль в низу живота. Чего бы я ни отдал, чтобы стереть с ее лица эту маску хладнокровия, раздавить в поцелуе как будто предназначенные для этого сочные красные губы. Он чуть не застонал вслух, когда ясно представил себе эту картину. Потому что он не встречал женщины более неистовой в постели, чем Эбони. Или более распутной.
   Конечно, в этом и заключалось ее очарование, решил он. Иначе, почему он был вынужден возвращаться к ней еще и еще, если между ними не было любви, если она не делала никаких уступок его мужскому самолюбию и даже не старалась скрыть своего презрения к нему.
   Презрения?
   Нахмурясь, Алан уставился невидящим взглядом в чашку кофе. Никогда ранее он не рассматривал отношение Эбони к себе под таким неприятным углом. Конечно, он знал, что она его ненавидит. Но всегда думал, что это просто ответная реакция на воспоминания о крушении любовных грез школьницы, вопрос гордости. Никому не может понравиться быть отвергнутым так, как отвергли ее. И все же, несмотря на эту ненависть, между ними существовала связь, впервые возникшая тем вечером в библиотеке, связь, оставшаяся несмотря из их взаимную неприязнь.
   Ален с сожалением признался, что эта связь была взрывоопасной. Взрывоопасной и непостоянной, зачастую на грани насилия. Когда-нибудь она сама себя уничтожит. И может быть, этот момент близок...
   – А как ты думаешь, Алан?
   Мигнув, он сфокусировал взгляд на объекте своих мысленных изысканий. Она смотрела на него широко открытыми, почти невинными глазами, наклонив голову набок – привычка, оставшаяся у нее с детских лет.
   Он вдруг почувствовал себя виноватым. Она все еще почти девочка, мучительно подумалось ему. Боже мой, что я с ней сделал? Что продолжаю делать?
   Но потом, при виде очень взрослого, почти дьявольского выражения ее глаз, чувство вины исчезло без следа. Он должен сегодня затащить ее в свою постель, даже если это будет стоить ему жизни!
   – О чем? – осторожно спросил он, уверенный в том, что его внутренние переживания не отражаются на лице. Сегодняшний промах в ответ на ее язвительный намек на Стивенсона заставил держаться настороже. Во время обеда она не сумела спровоцировать его на какую-либо видимую реакцию и сейчас у нее это тоже не получится...
   – Извини, но я не слушал разговор.
   – Это не похоже на тебя, – сказала она с легкой дразнящей улыбкой.
   – От усталости внимание ослабевает, – пожав плечами, сымпровизировал он.
   – Алан в последнее время слишком много работает, – заметила Дейдра. – Иногда даже ночью.
   – Неужели? – Эбони удивленно подняла брови. – Что ж, он всегда любил работать по ночам, миссис Кастэрс. Помните, когда я впервые появилась здесь, по крайней мере два раза в неделю он не ночевал дома.
   Алан напрягся, правильно понимая, что имеет в виду Эбони – не работу, а трехлетнюю любовную связь с Адрианой. Он довольно часто оставался на ночь у нее, что, очевидно, не ускользнуло от внимания Эбони, хотя большую часть времени она проводила в школе. Но все это закончилось, когда Адриана влюбилась в другого мужчину и вышла за него замуж.
   – Он никогда не изменится, миссис Кастэрс, – продолжила Эбони немного резким тоном. – Привычка – вторая натура. – Теперь она уколола его злобным взглядом, заметным только ему. – Пока кто-нибудь не возьмет его в руки и не заставит измениться. Может быть, тебе пора найти себе жену, Алан. Ты не молодеешь.
   Под его улыбкой скрывалось ядовитое жало.
   – Уверяю тебя, дорогая Эбони, если мне когда-нибудь посчастливится встретиться с женщиной, на которой мне захочется жениться, я это сделаю.
   – Ха-ха! – рассмеялась его мать. – После того как Адриана вышла за этого Маклина, ты даже ни разу не поглядел на другую женщину. Если ты надеешься, что она когда-нибудь разведется, то зря ждешь! Она без ума от него.
   – Я прекрасно это понимаю, – напряженно сказал Алан. – Поверь мне, я вовсе не поджидаю своего часа в надежде, что Адриана разведется с мужем. Тем более что у них уже есть ребенок и на подходе второй. За кого ты меня принимаешь? За разрушителя семьи?
   – Разумеется, нет, – с раздражением сказала его мать. – Но мне хотелось, чтобы у тебя появилось желание стать создателем семьи! Эбони права. Тебе тридцать четыре года. Пора уже жениться и заводить своих детей. Я хотела бы иметь внуков, пока еще не слишком стара, чтобы порадоваться этому.
   – Я уверен, что Вики предоставит тебе такую возможность. Со временем.
   – Вики! У нее отсутствует материнский инстинкт. А что касается этого бездельника, с которым она живет... Я сомневаюсь, что он способен стать отцом! Но мы отклоняемся от темы. Мы говорили о твоем отцовстве. Или ты не хочешь иметь ребенка?
   Хотел ли он этого? Кажется, никогда. Он всегда был слишком занят, поглощен сначала спасением семейного дела, потом его расширением, достижением успеха. Одной из причин его предполагаемого брака с Адрианой было ее нежелание тогда заводить детей.
   По иронии судьбы, как только она действительно влюбилась, то немедленно заимела ребенка. Ее сын, Кристофер, родился ровно через девять месяцев после свадьбы с Брайсом Маклином.
   Теперь этот ублюдок, покоривший сердце такой женщины, как Адриана, счастлив. Если бы она вместо этого полюбила его!
   Он опять вспомнил об отношении к нему Эбони. Вот уж сердце этой ведьмы никогда не завоюет ни один мужчина, яростно подумал он.
   Алан поднял глаза и увидел, что обе женщины в ожидании смотрят на него.
   – И каким способом меня казнят, если я признаюсь, что не имею большого желания обзаводиться ребенком, – повесят, утопят или четвертуют?
   Дейдра Кастэрс вздохнула.
   – Так я и знала. Что ж, вся надежда на тебя, Эбони. Твои дети будут для меня, как внуки. Я думаю, ты не против когда-нибудь обзавестись детьми?
   – Я хотела бы иметь десяток детей, – сказала она настолько серьезно, что Алан окаменел, – потому что знаю, что значит быть единственным ребенком. Когда я обзаведусь семьей, она будет большой.
   – И испортишь свою прекрасную фигуру? – спросил он, не в состоянии убрать насмешку из голоса.
   Она взглянула на него холодными темными глазами.
   – Ребенок стоит фигуры.
   – Если судить по большинству знакомых мне моделей, то не стоит. Любой намек на беременность – и они пулей бегут к врачу.
   – Я не признаю абортов, – категорически заявила она.
   – До тех пор, пока сама не забеременеешь, – язвительно заметил он.
   И снова ее глаза кольнули его, как ледяными иголками.
   – Я никогда не сделаю аборт при нормальных обстоятельствах. Пусть другие женщины поступают, как им угодно, но мне кажется, что это нехорошо. Это мое убеждение, и никто не заставит меня переменить его.
   Алан, заглянув ей в глаза, понял, что она сказала правду, и почувствовал к ней невольное уважение. Если Эбони и заслуживала за что-нибудь уважение, так это за непоколебимую силу духа. В ней ощущалась эмоциональная мощь. Он отдавал ей в этом должное. Плохо было то, что часто она использовала ее в борьбе с ним. Ему хотелось, чтобы она имела более мягкий, покладистый характер.
   Или он ошибался?
   Его губы искривились в медленной, язвительной усмешке. Нет... Как бы его временами ни бесили ее несгибаемая гордость и крайне вызывающее поведение, он ни на что не поменял бы эту непрекращающуюся войну. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем победа, достигнутая с помощью ее сексуальности, когда его физически более сильное тело брало над ней верх.
   – Тебя что-то удивляет в моих словах? – спросила она с холодным вызовом.