ван Слейк Хелен. Под покровом чувственности

   – О, дорогая, – обеспокоенно прервала ее Дейдра. – Пожалуйста, не начинайте вы опять спорить. Мы так хорошо сидели. Послушайте, давайте прекратим разговор о детях и поговорим о чем-нибудь другом.
   – Ради Бога, – согласился Алан. – Тем более что я его не начинал.
   Громкий хлопок двери и громкий звук приближающихся шагов приковал всеобщее внимание к сводчатой двери, ведущей из столовой в жилую часть дома.
   Что касается Эбони, то она была рада помехе. Она готова была убить Алана, эту бесчувственную свинью. И надеялась, что он никогда не узнает о ее самой заветной мечте – выйти за него замуж и иметь от него детей.
   – Вики! – воскликнула Дейдра, когда нежданная посетительница вошла в комнату. – Что ты тут делаешь в такое время?
   Вики имела привлекательную внешность, но не была красивой. Высокая шатенка с голубыми, как и у брата, глазами, такая же самоуверенная и настойчивая и настолько же бессознательно эгоистичная.
   – Я поругалась с Алистером! – заявила она и, подтащив свободный стул, уселась за стол. – Он самый глупый мужчина из всех, с которыми я имела несчастье жить.
   – Тогда зачем ты продолжаешь жить с ним? – сухо заметил Алан.
   Вики сначала надулась, но потом рассмеялась.
   – Может быть, потому что он хорош в постели?
   – Вики! – протестующе воскликнула ее мать. – У нас гости!
   – Эбони не гость, – возразила Вики. – Она член семьи, не так ли, милочка?
   Эбони не могла не заметить, что это замечание не пришлось Алану по душе. Так, значит, он все-таки в какой-то степени чувствует себя виноватым. Отлично!
   Она сладко улыбнулась его сестре.
   – Как мило с вашей стороны сказать так.
   – Чушь. Это вовсе не мило. Это правда. Ты была для мамы лучшей дочерью, чем когда-либо я. Жаль, что ты заважничала и ушла. Совершенно напрасно. Мой брат, этот денежный мешок, не обеднел бы без этих нескольких тысяч долларов. Наверняка он каждый год отваливает на благотворительность больше, чем потратил на тебя, голубушка, И все-таки девушка должна иметь гордость, поэтому-то я и ушла от Алистера.
   – Ты хочешь сказать, что пришла домой жить? – удивилась ее мать.
   Вики внезапно пала духом, щеки ее задрожали. Все недоуменно смотрели на нее. Сестра Алана никогда в жизни не плакала.
   – Я... я думаю, что да. – Собравшись с духом, она вызывающе подняла голову. – Алистеру нужно преподать урок!
   – Какой? – несколько устало спросил Алан.
   – Понимания того, что нужно женщине.
   – И чего же ей нужно? – поинтересовался Алан.
   – Любви. Романтики. Внимания! – И она неожиданно разразилась слезами.
   Очутившись в своей стихии, ее мать тут же, извинившись, встала и, успокаивая Вики, повела ее в прежнюю спальню.
   Эбони собралась было встать и посмотреть, не может ли она чем-либо помочь, но Дейдра Кастэрс сделала ей знак оставаться на месте.
   – Останься и составь компанию Алану, – прошептала она поверх склоненной головы рыдающей Вики.
   – Бедняжка, – пробормотала Эбони, как только они отошли за пределы слышимости.
   – Что посеешь, – сказал Алан, – то и пожнешь.
   Выказанное им отсутствие жалости и понимания возмутило Эбони.
   – Как не стыдно говорить так о родной сестре! Неужели тебе нет никакого дела до ее страданий?
   – Вики скоро будет тридцать, – безжалостно возразил Алан. – В ее жизни было больше Алистеров, чем у меня пальцев на руках и ногах, каждого из которых она безумно любила и каждый из которых бессовестно использовал ее. Остается только надеяться, что теперь она немного повзрослела и будет правильнее судить о людях.
   – Трудно быть расчетливым и рассудительным, когда дело касается чувств. И что ты понимаешь в чувствах, Алан?
   С едва заметной самодовольной усмешкой он смотрел на ее раскрасневшееся лицо. Эбони поняла, что именно этого Алан добивался весь вечер – вынудить ее вступить с ним в открытый конфликт. Она только не поняла, зачем это ему нужно. Может быть, жажда крови? Как бы то ни было, он преуспел в этом.
   И все же почему-то это ее не заботило. Она тоже хотела высказаться, хотела сказать ему все, что она о нем думает. Возможно, это была последняя ее возможность выложить все и облегчить свою душу.
   – Ровным счетом ничего. Абсолютно! – Она отшвырнула салфетку и встала. – Чем ты лучше этого Алистера? Подарил ли ты хоть одной женщине любовь, романтику, внимание? Знаешь ли ты вообще, что означают эти понятия? Теперь я вообще сомневаюсь, что ты когда-нибудь любил Адриану Уинслоу, если ты вообще способен кого-нибудь любить. Я никогда не видела ни малейшего подтверждения этому. Потому что любить кого-либо означает хотя бы немного давать. Ты же способен только брать, Алан!
   Его смех и аплодисменты прервали ее монолог.
   – Великолепно! Тебе нужно было идти не на подиум, а в актрисы. Если бы я не знал тебя лучше, то мог бы подумать, что ты действительно так думаешь.
   Она просто стояла и смотрела на него, ощущая легкую тошноту. Неужели когда-то она любила этого жестокого, бессердечного человека?
   Алан медленно встал, зашел за спинку стула и придвинул его к столу. Он стоял, сжав резную деревянную спинку стула своими длинными, элегантными пальцами, и в выражении сузившихся голубых глаз, скользящих по ее телу, с пугающей ясностью читалось желание. Она немедленно почувствовала, как по ее телу прошла волна ответного желания, и это было отвратительнее всего.
   – Если ты дотронешься до меня, – вся дрожа, сказала она, – я закричу на весь дом.
   – Ты уверена в этом?
   – Попробуй.
   Алан видел, что она так и сделает. Это скорее удивило, чем разозлило его. Кто она такая, чтобы решать, может или нет он коснуться ее? Она принадлежала ему, когда бы он ни захотел ее, черт побери. Разве он не доказывал этого много раз? Или она все еще мстит ему за то, что он тогда оттолкнул ее?
   Да, могло быть и так. Без сомнения, тогда в библиотеке Алан сильно ошибался насчет нее. Она была совершенно не той невинной девочкой, за которую он ее принимал. Уже тогда, целуя его, подобно набоковской Лолите, испытывая на нем свои способности разжечь страсть до такой степени, чтобы он не смог выкинуть ее из головы, она была просто маленькой шлюхой. Даже теперь, овладев ею множество раз, он не насытился ею. Казалось бы, давно пора навсегда избавиться от этой мучительной страсти. Но она становилась все сильнее.
   – Может быть, и попробую, – сказал он низким, угрожающим голосом и направился к ней.
   – Вы уже поели? – спросил Боб, чье внезапное появление вызвало раздражение Алана и дрожь облегчения у Эбони.
   Он собирался поцеловать меня, подумала она, содрогнувшись. И я ничего не смогла бы с этим поделать. Появление Боба было как нельзя более своевременным.
   – Да, Боб, – сказала она. – Все было замечательно.
   – Несомненно, – согласился быстро пришедший в себя Алан. – Пойдем, Эбони, посмотрим, как там Вики и мать. Потом я провожу тебя домой.
   Поскольку Эбони остановилась в нерешительности, он, улыбаясь, подошел к ней, взял за локоть и не слишком вежливо повел ее из столовой через гостиную.
   – Отпусти меня, – прошипела она, безуспешно пытаясь освободиться.
   – Перестань вести себя, как капризное дитя, – прошипел он в ответ, – Ты что, хочешь, чтобы Боб увидел, что ты в действительности из себя представляешь?
   – И что же он может увидеть?
   – Разумеется, не ту приятную милую штучку, которой ты выглядишь в глазах всей семьи!
   – Неужели? Ну что ж, в таком случае, может быть, неплохо было бы показать Бобу и семье, что из себя представляешь ты? Ты тоже далеко не святой. Может, мне стоит рассказать им, где ты пропадал по ночам весь последний год?
   – Ты этого не сделаешь, – процедил он сквозь зубы, таща ее вниз по лестнице, ведущей на другой этаж, где находились спальни. Однако он не свернул в коридор, в котором располагались спальни Вики и его матери, а вместо этого свернул в другую сторону и втащил в свою. Она пыталась протестующе крикнуть, но он зажал ей рот рукой, а ногой захлопнул за собой дверь. Она сильно укусила его.
   – Ах ты, ведьма! – задохнулся он, яростно тряся рукой, а затем начал сосать место укуса.
   – Скажи спасибо, что так легко отделался. Отстань от меня, Алан, – предупредила она. – Ты мне больше не нужен.
   Теперь он засмеялся.
   – Это действительно так!
   – Могу ли я напомнить тебе, что ты уже не раз мне это говорила?
   – Теперь все изменилось.
   – И что же изменилось?
   Эбони собралась было снова прямо в лицо сказать ему о Гарри и о Париже, но передумала. Делать это было бы глупо. Яростная ревность Алана пугала и одновременно каким-то образом привлекала ее. Она лихорадочно думала, что бы ему сказать. Что угодно!
   – Ты начал надоедать мне, – выпалила она и только тогда поняла, что говорить это было еще более глупо.
   Лицо Алана потемнело, потом скривилось в презрительной усмешке.
   – Так ли это? Ты просто дурачишь меня. Только позапрошлой ночью ты никак не могла насытиться мной.
   Она густо покраснела от стыда.
   – Тогда было одно, – продолжала она, углубляя западню, в которую попала. – А сейчас совсем другое.
   – Это действительно так, – улыбнулся он. – Так может быть, мы посмотрим, как получится сейчас? Давай сделаем пробу?
   Когда он шагнул к ней, Эбони отступила к двери и начала вслепую нащупывать ручку двери. Она нашла ее в тот самый момент, когда он крепко схватил ее за запястья и, держа так, прижался к ней, целуя не в губы, а в шею.
   Она задрожала.
   Его рот медленно поднимался по длинной белой колонне ее шеи, поцелуи были мягкими, влажными и возбуждающими. Губы продвинулись по щеке до уха, потом к виску, чтобы можно было прижаться к закрытым глазам. К тому времени, как он подходил к уголку рта, она уже умирала от желания открыть рот и встретить поцелуй, который мог завершиться лишь одним.
   – Нет, – простонала она, сопротивляясь страсти, вспыхнувшей в ней самой.
   – Перестань глупить. – Она ощутила его дыхание на своих дрожащих губах. – Ты по-прежнему хочешь меня так же, как я хочу тебя. Бесполезно это отрицать, Эбони. Я же чувствую, что ты уже дрожишь.
   Убедившись, что теперь она не в состоянии сопротивляться, он отпустил ее запястья и запустил руки под свитер, по-прежнему касаясь ее губ своими.
   – Ты ведь хочешь именно этого, не так ли? – прошептал он, лаская ее груди, пока она действительно не задрожала.
   Но не только от желания. Отчаяние придало этой пытке какое-то новое качество. Эбони все больше осознавала чудовищность происходящего, грязь под покровом чувственности. Она ощутила себя неимоверно опустошенной, глаза наполнились слезами. Она вспыхнула.
   И тут же ее озадачила его мгновенная реакция – он прекратил ласкать ее. Эбони подняла влажные ресницы, и перед затуманенными глазами постепенно предстал совершенно незнакомый Алан. Он выглядел совершенно ошарашенным.
   – Ты... ты плачешь, – произнес он, явно потрясенный этим.
   Она заморгала, сглотнула и ничего не сказала. Просто не могла. Слезы все еще текли по ее лицу и комом стояли в горле. И все же теперь, когда он перестал ласкать ее, она, как ни странно, почувствовала себя брошенной, что, принимая во внимание недавнее чувство опустошенности, не говоря уже о непрекращающемся потоке слез, было явно парадоксальной реакцией.
   – Я... я не хочу, чтобы ты плакала, – продолжал он в каком-то сердитом смущении. – Прекрати!
   Теперь у нее, все еще плачущей, начался смех, и вскоре она была уже на грани истерики. Болезненный удар по лицу заставил ее широко раскрыть глаза и рот.
   – Прекрати! – Возглас Алана разорвал напряженную тишину комнаты. Лицо его походило на маску мученика.
   Она тихо всхлипнула.
   – Ради Бога, Эбони, – с дрожью в голосе сказал он. – Извини меня. Извини...
   Он сжал в ладонях ее застывшее лицо, прижимая потерявшие чувствительность губы к мокрым векам, нашептывая сумбурные фразы извинений, от которых замирало сердце и таяло сопротивление. Теперь уже ее руки потянулись к его лицу, приглашая поцеловать ее как следует.
   Он немного помедлил, а потом вновь прижал ее к себе, целуя до потери дыхания. Любовь, которую она безнадежно пыталась прогнать, нахлынула, вновь разжигая в ней желание выразить ее так, как он этого захочет.
   – Люби меня, Алан, – хрипло крикнула она. – Люби меня, Алан, – снова вырвалось у нее. – Люби меня...
   Стеная от желания, он поднял ее на руки и быстро перенес на кровать. Через мгновение они уже лежали обнаженными в своей агонизирующей страсти, не замечая ничего вокруг. Неудивительно, что любовники не услышали, как Дейдра тихо постучала в тяжелую дверь спальни.

Глава 5

   Дейдра чувствовала себя неспокойно. Вернувшись на кухню, чтобы приготовить Вики горячий шоколад, она заметила, что ни в столовой, ни в гостиной никого не было. По словам Боба, Эбони ушла домой, а Алан отправился в постель. Однако черная накидка Эбони все еще висела на вешалке в прихожей.
   Только после того, как она отнесла питье Вики, ей пришла в голову мысль, что Эбони и Алан могли снова поссориться и расстроенная Эбони уходя забыла взять накидку. Чем дольше она думала об этом предположении, тем больше убеждалась в его справедливости. В этот вечер отношения между ними были столь же напряженными, как и ранее, и вина в этом ложилась полностью на Алана. Он старался уколоть Эбони с момента ее прибытия.
   Разозлившись, Дейдра направилась в его комнату, желая выяснить, что произошло. Она постучала раз и не получила никакого ответа, хотя могла бы поклясться, что слышала внутри какой-то шум.
   К ее раздражению прибавился гнев. Если Алан полагает, что, не услышав ответа, она уйдет просто так, то сильно ошибается и сейчас в этом убедится. Если он снова ссорился с Эбони, она собирается высказать ему все, что об этом думает.
   Во второй раз она постучала достаточно громко и столь же громко спросила, на месте ли он. Но, не желая позволить сыну грубо отмахнуться, перед тем как войти, она подождала не более двух секунд.
   При виде открывшегося перед ней в дверном проеме зрелища она остолбенела, вцепившись пальцами в ручку двери. Никаких сомнений в том, чему она помешала, не было. То, что он был не одет, как торопливо перекатился на бок и взметнул вверх простыню, говорило обо всем. Но именно при виде его растерянной партнерши по постели у Дейдры замерло сердце.
   – Эбони! – выдавила она, не в состоянии поверить своим глазам.
   Девушка тоже приглушенно вскрикнула и, отвернувшись, спрятала лицо в подушку.
   Алан на мгновение закрыл глаза, потом угрюмо взглянул на мать.
   – Может быть, это научит тебя не входить в мужскую спальню без стука, – проворчал он.
   – Но... но я же стучала, – взмолилась она, напуганная как ситуацией, так и мыслями, которые та ей навеяла. Боже мой, как давно это продолжается?
   Давно, внезапно подсказало ей материнское чувство. Может быть, даже дольше...
   К горлу подступила тошнота, стало тяжело дышать. Ради Бога, взмолилась она, не так же давно!
   И немедленно ее гнев направился на того, кто, хотя бы даже по соображениям возраста, по ее мнению, был основным виновником.
   – О Алан, как ты только мог?
   Его реакция поразила ее.
   – Как я только мог? Бог мой, это забавно. Как я мог? Ради Бога, мама, уйди, пока я не сказал слов, которые тебе не хотелось бы услышать. Уходи и можешь думать, что хочешь, потому что я не собираюсь ничего отрицать. Да, я бессовестным образом соблазнил твою милую, дорогую бедняжку Эбони. Да, предал святое доверие ее отца. Да, я испорченный, безнравственный развратник. Тебе будет легче, если ты поверишь этому?
   Когда Эбони услышала это косвенное, но злобное осуждение ее поведения, ей захотелось еще глубже зарыться лицом в подушку, отчаяние было глубоким, даже большим, чем просто отчаяние. Это была смерть. Он наконец обрек ее любовь на смерть. Только что, когда он извинился и стал заниматься с ней любовью, ей показалось, что она любима. Но нет... она ошиблась... опять ошиблась.
   Однако ее гордость не умерла. Она после такого подлого предательства стала, если это возможно, еще сильнее. Собравшись с силами, Эбони перевернулась и, сев на кровати, закинула длинные волосы за голову и нагнулась, чтобы подобрать разбросанную одежду.
   В гробовом молчании она натянула трусики. Никто не произнес ни слова. Эбони понимала, что Алан и его мать, как зачарованные, смотрят на ее хладнокровное поведение, но не желала выказывать ни малейшего беспокойства.
   Наконец, высоко подняв голову, она направилась к выходу, на мгновение остановившись, чтобы обратиться к побледневшей женщине, опирающейся спиной на открытую дверь и все еще сжимающую ручку двери.
   – Мне очень жаль, миссис Кастэрс. Действительно жаль. Не провожайте меня, пожалуйста.
   Доброй ночи. Спасибо за милый ужин. – И, даже не взглянув на Алана, вышла из комнаты.
   От ее неприкрытого бесстыдства у Алана отвисла челюсть. Это на его долю оставались стыд, чувство вины и разочарования. Боже мой! Если бы он догадался закрыть эту чертову дверь, то не лежал бы теперь перед матерью, смотрящей на него так, как будто он был чудовищем!
   – Может быть... может быть, ты пойдешь за ней? – с трудом выговорила она.
   – Черта с два! И прежде чем ты примешься за меня, знай, – продолжил он раздраженно, – что я не тащил Эбони в постель силой. Она очутилась там достаточно охотно. И не в первый раз, кстати.
   – Это я уже поняла из твоих слов. – Мать опять презрительно посмотрела на него. – Все-таки ты значительно старше, Алан, и я удивляюсь тому, что ты пытаешься выставить Эбони в греховном свете. Она совершенно не такая! Мне кажется, что ты – и это не делает тебе чести – использовал то, что девочка когда-то обожала тебя, как героя.
   Она презрительно отмахнулась от его удивленного взгляда.
   – Да, да, я знала об этом. Неужели ты думаешь, что мать ничего не замечает? Как вы оба старались прятать это от меня, прикидывались, что не переносите друг друга... Эта ложь казалась мне достойной порицания. Но говорю еще раз, Алан, я основную вину возлагаю на тебя. Уверена, что это придумала не Эбони. Полагаю, секретность понадобилась потому, что общество осудило бы такие отношения.
   – Это не так, – возразил он горячо. – Я не прикоснулся к ней, пока ей не исполнился двадцать один год!
   Она посмотрела на него с удивлением, потом с облегчением и снова с недоумением.
   – Тогда зачем вся эта секретность? Почему не обнародовать ваши отношения? Клянусь Богом, Алан, мне больше всего хотелось, чтобы вы с Эбони поженились.
   – Именно потому я и не хотел, чтобы ты узнала об этом, – отрезал он. – Во-первых, Эбони никогда не выйдет за меня. И я, черт побери, тоже никогда не женюсь на ней!
   – Но почему?
   – Черт побери...
   – Расскажи мне, Алан. Я имею право знать. Девочка так же была поручена моим заботам, как и твоим. Ее судьба беспокоит меня. Она очень уязвимая.
   Уязвимая? Что, мать смеется, что ли? Разве она не видела, как та минуту назад выплыла отсюда, нисколько не обеспокоенная тем, что была обнаружена на месте преступления с человеком, не только являющимся ее официальным опекуном, но и двенадцатью годами старше нее. Черт побери, Эбони не менее крепка, чем дерево, имя которого она носит!
   – Ты хочешь знать правду? – с вызовом спросил он. – Чистую, неприкрытую правду?
   Дейдра выпрямилась.
   – Да, хочу.
   – Ну что ж, пусть будет так. Пусть будет так...
 
   Эбони не плакала, пока не почувствовала себя в безопасности, очутившись в своей квартире. И тут прорвалось все, вся обида, боль и стыд. Она никогда не забудет выражения ужаса на лице матери Алана, когда та вошла в спальню. Никогда! Ни разу в жизни Эбони не чувствовала себя такой униженной. Как еще ей удалось выбраться оттуда, сохранив последние остатки достоинства, она не понимала. Но слава Богу, ей это удалось.
   А что касается Алана... Как она ненавидела его, когда он отказался защитить ее, разрушив доброе мнение своей матери о ней. Эбони никогда не претендовала на святость, но и не была развратной. Она была просто женщиной, сдавшейся перед любовью, с самого начала обреченной на гибель. И теперь не оставалось никого, кто думал бы о ней хорошо, кого волновала бы ее судьба.
   Никого, кроме Гарри.
   Эбони поднялась и пошла за чемоданами. Пора собираться, подумала она. Пора окончательно развязаться с этими муками.
   Звонок в дверь на мгновение поверг ее в панику, пока она не вспомнила, кто тут хозяин. Никто не сможет войти без ее позволения.
   Сначала она решила не обращать на звонок внимания, но назойливое гудение чуть не вывело ее из себя. Таким настойчивым мог быть только Алан. Каждый нормальный человек давно бы уже сдался и ушел. В конце концов она подошла к двери и включила переговорное устройство.
   – В чем дело, Алан?
   – Мне нужно поговорить с тобой.
   – Зато я не хочу разговаривать с тобой.
   – Я понимаю. Послушай, я сожалею о том, что случилось. Я должен был закрыть эту проклятую дверь. Я кое о чем рассказал матери, и она не думает о тебе плохо. Совсем наоборот, досталось именно мне. Она определила тебе роль женщины, с которой плохо обращаются. Собственно говоря, она думает, что ты влюблена в меня.
   У Эбони от удивления перехватило дыхание, но она рассмеялась.
   – Я думаю, ты просветил ее и насчет этого, – презрительно сказала она.
   – Пробовал. Но она не слушает меня. В конце концов я решил, пусть думает, что хочет, если ей от этого легче.
   – Как благородно с твоей стороны. Может быть, ты также позволил ей думать, что и ты любишь меня?
   – Кажется, она и так придет к этой мысли. Со временем, – сухо добавил он.
   – И ты не захотел разочаровывать ее в твоем моральном облике, не так ли?
   – Что-то вроде этого.
   – Ты ублюдок, – не выдержала она. – Прогнивший, вонючий ублюдок. Почему ты не сказал ей правду? Что единственная вещь, которая тебе от меня нужна, это секс. Именно потому ты и здесь. Думаешь, что удастся продолжить с того момента, где тебе помешали. Но ты ошибаешься, Алан. Между нами все кончено, – хрипло заявила она. – Окончательно!
   – Не устраивай сцен. Это тебе не идет. Но я понимаю, что ты можешь быть немного расстроена. И извини меня.
   – Он извиняется! Мой Бог, может быть, ты повторишь еще раз?! Это надо записать на магнитофон для потомства. Алан Кастэрс извиняется перед своей шлюхой-любовницей.
   – Не называй себя так!
   – Почему? Разве ты не так обо мне думаешь?
   – Послушай, Эбони, почему бы нам не обсудить это наедине? Впусти меня. Здесь холодно.
   – Поверь мне, внутри тебе будет еще холодней. Поезжай домой, Алан. И никогда не возвращайся. Я больше не хочу тебя видеть.
   – Ты так не думаешь.
   – Уверен? Ну что ж, посмотрим, Алан, посмотрим.
   – Еще как посмотрим! – прорычал он и ринулся прочь.
   Взбешенный Алан некоторое время просидел в машине. Любит его? Она? Мать сошла с ума! Эта ведьма не знает, что такое любовь. Она просто вампир, высасывающий все соки вампир, и не может удовлетвориться, пока не доведет мужчину до отчаяния.
   И все же...
   Когда он вспомнил о ее слезах, у него что-то шевельнулось внутри. Видит Бог, они подействовали на него. И не наполнили чувством триумфа над ней, как он представлял это ранее, а поразили и встревожили. Плачущая Эбони не соответствовала его представлению о ней. И все же ее слезы, возможно, свидетельствовали о том, что вера матери в любовь Эбони к нему имеет под собой основание. Разве она плакала бы, если бы не была глубоко задета?
   А сейчас...
   Не были ли эти горькие слова еще одним свидетельством разбитой любви? Может быть, он довел ее до того, что уже один его вид причиняет ей слишком сильные страдания?
   При этой мысли в нем все перевернулось. Черт побери, может, мать все-таки была права?
   Алан ухватился за руль, так кружилась у него голова, и вспомнил, что его первой реакцией на такое из рук вон выходящее заявление была издевка.
   – Ты с ума сошла! – сказал он матери.
   Но когда он рассказал ей о случившемся в библиотеке четыре года тому назад, мать окончательно уверилась в своей правоте и полностью отмела предположение о том, что Эбони приставала к нему. Когда же он рассказал матери о репутации Эбони среди других мужчин, она просто пожала плечами.
   – Нельзя же верить всему, что слышишь, Алан, – упрекнула она. – Что касается поцелуя в библиотеке... У тебя нет никаких причин полагать, что она тогда уже не была девственницей. Я уверена в том, что Эбони любила тебя. Неужели ты этого не понимаешь?
   Он не понимал.
   – Восемнадцатилетняя девушка? Влюблена в тридцатилетнего мужчину? Ради Бога, не надо, мама. Сейчас ты еще скажешь, что я тоже любил ее.
   – Нет. Этого я не скажу. Тогда ты любил Адриану.
   – Ты знаешь, собственно говоря, нет... я не любил ее.
   – Не любил?
   – У нас была связь, но я не был влюблен в нее, а она в меня. Мы были близкими друзьями, деловыми партнерами и оба одиноки. Вот и все объяснение наших отношений.
   – Но ты просил ее выйти за тебя.
   – Да...
   – Но зачем?
   Алану ничего не оставалось, как сказать правду:
   – Чтобы оградить Эбони.
   – Оградить... Эбони...
   – Не смотри на меня так, мама. Ты тоже виновата в этом.
   – Но каким же образом?
   – Помнишь белое кружевное платье, в которое ты ее одела в день ее восемнадцатилетия?
   – Конечно, помню. Она так прелестно в нем выглядела.
   – И необыкновенно соблазнительно. Стоило мне взглянуть на нее, и я захотел ее. Проще простого. Внезапно она стала для меня не той школьницей, которая три года время от времени появлялась и исчезала на моем пути. Она превратилась в созревшую женщину, в прекрасную и привлекательную женщину. И я возжелал ее. – При воспоминании об этом он содрогнулся. – Боже мой, никогда в жизни я не испытывал ни такого желания, ни такого чувства вины!