Страница:
Старуха встала, распрямив во весь рост свое костлявое тело, и оперлась на две палки.
– Если вы идете домой, чтобы позвонить жандармам, – спросил Адамберг, – вы позволите мне пойти с вами?
– Почему бы и нет, я люблю компанию. Но топаю я не очень-то быстро, мы доберемся только через полчаса, если пойдем лесом. Раньше, когда еще был жив Эрнест, я переделала ферму в гостиницу. Мы предлагали ночлег и завтрак. Тогда здесь в любое время жили постояльцы, много молодежи. Было весело, оживленно. А двенадцать лет назад мне пришлось все ликвидировать, и теперь в доме стало грустно. Поэтому когда я нахожу себе компанию, то не отказываюсь. Что это за жизнь, если поговорить не с кем.
– Считается, что нормандцы не очень-то разговорчивы, – отважился заметить Адамберг, шагая за старой женщиной, от которой шел легкий запах лесного костра.
– Нельзя сказать, что они неразговорчивы, просто они не любят отвечать на вопросы. А это не одно и то же.
– Как же вы поступаете, если надо о чем-то спросить?
– Как-то выкручиваемся. Вы пойдете со мной в гостиницу? Собака проголодалась.
– Да, пойду. В котором часу будет вечерний поезд?
– Вечерний поезд, молодой человек, ушел четверть часа назад. Правда, есть еще поезд из Лизье, но последний автобус отходит через десять минут, и вы на него точно не успеете.
Адамберг не предвидел, что ему придется заночевать в Нормандии, он взял с собой только немного денег, удостоверение личности и ключи от дома. Адское Воинство поймало его в западню. А старуха, которую это совершенно не беспокоило, бодро пробиралась между деревьями, опираясь на свои палки. Она была похожа на кузнечика, перепрыгивающего через корни.
– В Ордебеке, наверно, есть гостиница?
– Это не гостиница, это свинарник, – заявила старуха своим звучным голосом. – Но в любом случае сейчас там ремонт. У вас, надо думать, есть тут знакомые, которые пустят переночевать.
Нежелание задать вопрос напрямую: Адамберг уже знал эту особенность нормандцев, она создавала ему проблемы, когда он вел расследование в деревне Аронкур[4]. Как и Лео, жители Аронкура вместо вопроса произносили то или иное утверждение, с которым собеседник соглашался либо не соглашался, и таким образом получали ответ.
– Надо думать, вы все же собираетесь где-то заночевать, – продолжала она в том же духе. – Побыстрее, Лод. Ему обязательно надо напи́сать на каждое дерево.
– Мой сосед такой же, – сказал Адамберг, вспомнив Лусио. – Нет, я тут никого не знаю.
– Вы, конечно, можете спать на сеновале. Сейчас у нас аномальная жара, но утром все-таки немножко покапало. А вы, надо думать, родом не из этих мест.
– Я из Беарна.
– Это где-то к востоку отсюда.
– К юго-западу, недалеко от испанской границы.
– Но вы, мне кажется, уже бывали в наших краях.
– У меня есть друзья в аронкурском кафе.
– В Аронкуре? В департаменте Эр? В кафе, которое около вокзала?
– Да. У меня там друзья. Самого близкого зовут Робер.
Лео вдруг остановилась, и Лод воспользовался этим, чтобы пометить еще одно дерево. Затем она снова двинулась в путь и еще метров пятьдесят что-то бормотала себе под нос.
– Этот парнишка, Робер, – мой родственник, – сказала она наконец, все еще не опомнившись от удивления. – Славный парнишка.
– Он подарил мне оленьи рога. Я и сейчас держу их у себя в кабинете.
– Раз он это сделал, значит он вас ценит. Оленьи рога не дарят первому встречному чужаку.
– Надеюсь, что так.
– Мы ведь говорим о Робере Бине?
– Да.
Адамберг прошагал еще сотню метров вслед за старухой. Теперь среди поваленных деревьев проглядывали следы когда-то проходившей здесь дороги.
– Раз вы друг Робера, это другое дело. Можете остановиться «У Лео», если у вас нет других планов. «У Лео» – это значит у меня. Так называлась моя гостиница.
Старая женщина скучала и звала его в гости. Это он понял сразу, но затруднялся с ответом. Впрочем, как он сказал Вейренку, еще до принятия решения мы знаем, каким оно будет. Ему негде было остановиться, а эта грубоватая старуха ему нравилась. Хоть он почувствовал себя словно в западне, будто Лео все подстроила заранее.
Через пять минут он увидел бывшую гостиницу – длинное одноэтажное здание, чудом продержавшееся на своем деревянном каркасе два века, а то и больше. Внутри там все оставалось таким, каким, по-видимому, было несколько десятков лет назад.
– Усаживайтесь на банкетку, – сказала Лео, – сейчас будем звонить Эмери. Он парень не злой, совсем даже наоборот. Иногда он начинает важничать, потому что один его предок был маршалом при Наполеоне. Но вообще-то, мы его любим. Только вот профессия наложила на него свой отпечаток. Если человек привык никому не доверять, если ему постоянно приходится кого-то наказывать, он от этого лучше не становится. С вами, надо думать, происходит то же самое.
– Да, наверное.
Лео подтащила табурет к старомодному телефонному аппарату.
– С другой стороны, – вздохнула она, набирая номер, – полиция – это неизбежное зло. А во время войны это было зло в чистом виде. Можно не сомневаться, что Адское Воинство утащило кое-кого из тогдашних полицейских. Сейчас мы разведем огонь, он освежит воздух. Надо думать, вы умеете топить камин. Дровяной сарай во дворе, как выйдете, налево. Хэллоу, Луи, это Лео.
Когда Адамберг вернулся с охапкой дров, Лео оживленно беседовала с Эмери, и было ясно, что она взяла над ним верх. Решительным жестом она протянула комиссару допотопные наушники.
– Да потому, что я всегда приношу цветы святому Антонию, ты это знаешь. Послушай, Луи, ты же не станешь ко мне цепляться из-за того, что я нашла труп? Если бы ты шевелился, а не сидел на месте, то нашел бы его сам и у меня бы не было проблем.
– Не заводись, Лео, я тебе верю.
– Его мопед тоже там, спрятан в орешнике. По-моему, дело было так: ему назначили встречу, и он сунул свой велик в кусты, чтобы не украли.
– Я еду туда, Лео, а на обратном пути загляну к тебе. Ты ведь еще не ляжешь спать в восемь часов?
– В восемь часов я заканчиваю ужин. И я не люблю, когда меня беспокоят за едой.
– Тогда в полдевятого.
– Нет, я не согласна, у меня гостит родственник из Аронкура. Пускать сюда жандармов в вечер его приезда – это некрасиво. К тому же я устала. В мои годы мне уже не по силам топать через лес.
– Вот я и не могу понять, с чего это ты потопала в часовню.
– Я уже сказала. Чтобы принести цветы.
– Ты всегда говоришь только малую часть того, что знаешь.
– Остальное тебе было бы неинтересно. Ты лучше отправляйся туда поскорее, пока его не обгрызли звери. А если хочешь повидаться со мной, приходи завтра.
Адамберг повесил трубку и стал разжигать огонь.
– Луи-Никола не пойдет мне наперекор, – объяснила Леона, – я спасла ему жизнь, когда он был еще совсем маленький. Этот негодный мальчишка упал в Жанленский пруд, а я вытащила его, ухватив за штаны. Передо мной он не станет изображать из себя маршала Империи.
– Так он здешний?
– Он здесь родился.
– Как же его могли назначить сюда? Полицейским не разрешается служить в родных местах.
– Знаю, молодой человек. Но ему было одиннадцать лет, когда он уехал из Ордебека, и у его родителей здесь не осталось близких знакомых. Он долго жил где-то около Тулона, потом в пригороде Лиона, так что для него сделали исключение. Он здесь никого по-настоящему не знает. И потом, ему покровительствует граф.
– Здешний граф?
– Реми, граф д’Ордебек. Надо думать, вы хотите супу.
– Спасибо, – ответил Адамберг и протянул свою тарелку.
– Это морковный суп. Потом будет мясо в сливочном соусе.
– Эмери говорит, что Лина клиническая психопатка.
– Ничего подобного, – сказала Леона, вливая суп из огромной ложки в свой маленький рот. – Она живая и очень-очень славная девчонка. К тому же она оказалась права: Эрбье на самом деле умер. Луи-Никола быстро его найдет, тут можно не сомневаться.
Адамберг вытер тарелку хлебом, как сделала Лео, и принес на стол сотейник. Жаркое из телятины с фасолью, приготовленное на дровяной плите и аппетитно припахивающее дымком.
– А поскольку Лину с ее братьями тут не очень-то жалуют, – продолжала Лео, размашисто раскладывая жаркое по тарелкам, – то из-за этой находки поднимется большой скандал. Не верьте, что они отвратительные, просто люди всегда боятся непонятного. Поэтому Лина с ее даром и ее чудаковатые братья кажутся им подозрительными.
– И все это из-за Адского Воинства.
– Из-за этого и еще из-за многого другого. Поговаривают, будто у них в доме поселился дьявол. У нас тут, как и повсюду, много пустых голов, которые моментально наполняются чем угодно, в том числе всякими гадостями, дай только волю. Ведь плохое всегда притягивает сильнее. Людям так скучно.
В подтверждение своих слов Леона энергично мотнула подбородком, а затем враз проглотила мясо, которым у нее был набит рот.
– Надо думать, у вас есть собственное мнение насчет Адского Воинства, – сказал Адамберг, подражая ее манере не задавать вопрос напрямую.
– Прежде всего нужно разобраться, на чьей они стороне. В Ордебеке некоторые считают, что Владыка Эллекен – слуга дьявола. А мне не очень-то верится. Я скажу так: если святой человек, как, например, святой Антоний, может спастись от нечистой силы, разве нельзя предположить, что скверным людям это не удастся? Ведь все, кто уходит со Свитой Эллекена, – плохие люди. Вам это известно?
– Да.
– Вот поэтому их и хватают. Одни считают, что у бедняжки Лины бывают видения, что у нее с головой неладно. Врачи ее смотрели, но ничего не нашли. Другие говорят, будто ее брат кладет в омлет сатанинский гриб, от которого у нее галлюцинации. Надо думать, вы знаете, что такое сатанинский гриб. Красноногий боровик.
– Да.
– Вот как, – слегка разочарованно произнесла Леона.
– От него только сильно болит живот, а больше ничего.
Леона унесла грязную посуду в маленькую темную кухню и молча стала мыть, целиком сосредоточившись на этом занятии. Адамберг вытирал тарелки одну за другой.
– Мне-то все равно, – продолжала Леона, вытирая свои большие руки. – Да, Лина видела Воинство, в этом сомневаться не приходится. А уж настоящее или нет – не мне судить. Но теперь, когда Эрбье мертв, остальные представляют для нее опасность. Вот причина, по которой вы здесь.
Старуха, опираясь на палки, вернулась на свое место за столом. Затем вытащила из ящика коробку сигар внушительного размера. Достала одну, провела ею под носом, лизнула кончик и аккуратно зажгла, после чего подтолкнула открытую коробку к Адамбергу.
– Мне их присылает один мой друг, он получает их с Кубы. Я два года прожила на Кубе, четыре в Шотландии, три в Аргентине и пять на Мадагаскаре. Мы с Эрнестом повсюду открывали рестораны, так что повидали немало стран. Мы все готовили на сливках. Будьте так добры, достаньте кальвадос, он в шкафу на нижней полке, и налейте нам по стаканчику. Надо думать, вы не откажетесь выпить со мной.
Адамберг выполнил ее просьбу, ему становилось все уютнее в этой небольшой темноватой гостиной, с сигарой, стаканчиком кальвадоса, пылающим камином, долговязой старой Лео, сморщенной, как печеное яблоко, и псом, который, похрапывая, спал на полу.
– Лео, так зачем я сюда прибыл? Могу я называть вас Лео?
– Чтобы защитить Лину и ее братьев. У меня детей нет, и мне она как дочь. Если еще кто-то умрет, я хочу сказать, кто-то из тех, кого она видела среди Воинства, ей несдобровать. В Ордебеке такое однажды уже случилось, это было незадолго до Революции. Парня звали Франсуа-Бенжамен, и он видел четырех злых людей, которых волокла за собой Свита Эллекена, но смог назвать только три имени. Как и Лина. А через одиннадцать дней двое из троих умерли. Люди очень испугались – они ведь не знали, кто четвертый, – и решили: надо уничтожить того, кто видел Свиту, тогда смертей больше не будет. И Франсуа-Бенжамена закололи вилами, а потом сожгли на рыночной площади.
– И третий человек остался жив?
– Нет, умер. А потом и четвертый, причем умирали они в том порядке, в каком их назвал Франсуа-Бенжамен. Так что зря его подняли на вилы.
Лео отпила кальвадоса, прополоскала рот, шумно и с наслаждением проглотила, затем затянулась сигарой и выпустила дым.
– И я не хочу, чтобы это случилось с Линой. Кто-то скажет: сейчас другое время. А на самом деле ничего не изменилось, просто сейчас это делают по-тихому. Не будут хвататься за вилы, раскладывать костер на площади, но кончится тем же. Можете не сомневаться, любой из местных, у кого совесть нечиста, дрожит как осиновый лист. Они боятся, что их схватят, и боятся, что люди об этом узнают.
– А что у них на совести? Убийство?
– Необязательно. Это может быть присвоение чужой собственности, клевета или неправосудное решение. Если они уничтожат Лину, заставят ее замолчать, то смогут вздохнуть свободно. Потому что в этом случае прервется связь с Воинством. Так у нас говорят. И то же самое говорили двести с лишним лет назад. Какими были, такими остались, комиссар.
– После Франсуа-Бенжамена Лина была первая, кто увидел Воинство?
– Конечно нет, комиссар, – ответила она из облака дыма своим хрипловатым голосом, в котором на сей раз прозвучал упрек, словно она отчитывала нерадивого ученика. – Мы же с вами в Ордебеке. В каждом поколении у здешних обитателей рождается по крайней мере один проводник. Проводник – это тот, кто видит Воинство, посредник между ним и живущими. До того как появилась на свет Лина, проводником был Жильбер. Я слышала, будто он возложил руку на голову Лины, когда ее держали над кропильницей, и таким образом передал малышке свою судьбу. А когда у человека такая судьба, от нее не убежишь, рано или поздно Воинство все равно призовет тебя на гринвельду. Или на гримвельд, как говорят ближе к востоку.
– Но Жильбера не убили? Так?
– Нет, его не убили, – сказала Лео, выпуская огромный клуб дыма. – Но с Линой вся штука в том, что она, как Франсуа-Бенжамен, видела четверых, а назвать смогла только троих – Эрбье, Глайе и Мортамбо. А кто четвертый, она не говорит. Поэтому, если Глайе и Мортамбо тоже умрут, в городе воцарится страх. Поскольку неизвестно, кто следующий, ни один человек не будет чувствовать себя в безопасности. Все переполошились уже тогда, когда она назвала Глайе и Мортамбо.
– Почему?
– Из-за слухов, которые с давних пор ходят об этих двоих. Они плохие люди.
– Чем они занимаются?
– Глайе изготавливает витражи для всех церквей в округе, он большой мастер своего дела, но человек не слишком приятный. Думает, что он намного выше простых крестьян, и не считает нужным это скрывать. Хотя его отец всего-навсего держал скобяную лавку в Шармей-Отоне. И если бы не было простых крестьян, которые ходят на мессу, никто бы не заказывал ему витражи. А Мортамбо держит питомник и магазин и торгует рассадой на дороге в Ливаро, это такой угрюмый тип, молчальник. Само собой, когда о них поползли слухи, у этих двоих начались проблемы. Их стали избегать, в магазине поубавилось покупателей. А когда узнают, что умер Эрбье, будет еще хуже. Вот почему я говорю, что Лине надо бы держать язык за зубами. Но проводники – люди особенные. Они считают своим долгом рассказывать об увиденном, чтобы дать шанс тем, кого на их глазах схватило Воинство. Надо думать, вы знаете, что значит это слово.
– Да.
– Проводники надеются, что эти обреченные сумеют искупить свои грехи и спастись. Вот почему Лина в большой опасности, но вы смогли бы ее защитить.
– Я ничего не могу сделать, Лео, расследование ведет Эмери.
– Но его не волнует судьба Лины. Вся эта история с Адским Воинством вызывает у него только досаду и отвращение. Он воображает, будто люди изменились, будто они теперь здравомыслящие, не то что в прежние времена.
– Первым делом надо найти убийцу Эрбье. Двое других пока живы. Значит, на данный момент Лине ничто не угрожает.
– Может, и так, – сказала Лео и подула на затухающую сигару.
Чтобы попасть в спальню, пришлось выйти из дома: в каждой комнате была единственная дверь, ведущая во двор, и все эти двери пронзительно скрипели. Адамберг вспомнил дверь в квартире Жюльена Тюило, такую скрипучую, что Жюльен не решился ее открыть, хотя это могло бы снять с него подозрения. Одной из своих палок Лео указала комиссару на его спальню.
– Дверь надо приподнимать, чтобы не так скрипела. Спокойной ночи.
– Лео, я не знаю вашей фамилии.
– Полицейские всегда хотят это знать. А вас как зовут?
– Жан-Батист Адамберг.
– Вы не сердитесь, но в вашей комнате целая коллекция старых порнографических книг девятнадцатого века. Их отдал мне один друг, его семья потребовала, чтобы он убрал их из дома. Вы, конечно, можете их посмотреть, только осторожнее переворачивайте страницы, бумага ветхая, вот-вот расползется.
VIII
– Если вы идете домой, чтобы позвонить жандармам, – спросил Адамберг, – вы позволите мне пойти с вами?
– Почему бы и нет, я люблю компанию. Но топаю я не очень-то быстро, мы доберемся только через полчаса, если пойдем лесом. Раньше, когда еще был жив Эрнест, я переделала ферму в гостиницу. Мы предлагали ночлег и завтрак. Тогда здесь в любое время жили постояльцы, много молодежи. Было весело, оживленно. А двенадцать лет назад мне пришлось все ликвидировать, и теперь в доме стало грустно. Поэтому когда я нахожу себе компанию, то не отказываюсь. Что это за жизнь, если поговорить не с кем.
– Считается, что нормандцы не очень-то разговорчивы, – отважился заметить Адамберг, шагая за старой женщиной, от которой шел легкий запах лесного костра.
– Нельзя сказать, что они неразговорчивы, просто они не любят отвечать на вопросы. А это не одно и то же.
– Как же вы поступаете, если надо о чем-то спросить?
– Как-то выкручиваемся. Вы пойдете со мной в гостиницу? Собака проголодалась.
– Да, пойду. В котором часу будет вечерний поезд?
– Вечерний поезд, молодой человек, ушел четверть часа назад. Правда, есть еще поезд из Лизье, но последний автобус отходит через десять минут, и вы на него точно не успеете.
Адамберг не предвидел, что ему придется заночевать в Нормандии, он взял с собой только немного денег, удостоверение личности и ключи от дома. Адское Воинство поймало его в западню. А старуха, которую это совершенно не беспокоило, бодро пробиралась между деревьями, опираясь на свои палки. Она была похожа на кузнечика, перепрыгивающего через корни.
– В Ордебеке, наверно, есть гостиница?
– Это не гостиница, это свинарник, – заявила старуха своим звучным голосом. – Но в любом случае сейчас там ремонт. У вас, надо думать, есть тут знакомые, которые пустят переночевать.
Нежелание задать вопрос напрямую: Адамберг уже знал эту особенность нормандцев, она создавала ему проблемы, когда он вел расследование в деревне Аронкур[4]. Как и Лео, жители Аронкура вместо вопроса произносили то или иное утверждение, с которым собеседник соглашался либо не соглашался, и таким образом получали ответ.
– Надо думать, вы все же собираетесь где-то заночевать, – продолжала она в том же духе. – Побыстрее, Лод. Ему обязательно надо напи́сать на каждое дерево.
– Мой сосед такой же, – сказал Адамберг, вспомнив Лусио. – Нет, я тут никого не знаю.
– Вы, конечно, можете спать на сеновале. Сейчас у нас аномальная жара, но утром все-таки немножко покапало. А вы, надо думать, родом не из этих мест.
– Я из Беарна.
– Это где-то к востоку отсюда.
– К юго-западу, недалеко от испанской границы.
– Но вы, мне кажется, уже бывали в наших краях.
– У меня есть друзья в аронкурском кафе.
– В Аронкуре? В департаменте Эр? В кафе, которое около вокзала?
– Да. У меня там друзья. Самого близкого зовут Робер.
Лео вдруг остановилась, и Лод воспользовался этим, чтобы пометить еще одно дерево. Затем она снова двинулась в путь и еще метров пятьдесят что-то бормотала себе под нос.
– Этот парнишка, Робер, – мой родственник, – сказала она наконец, все еще не опомнившись от удивления. – Славный парнишка.
– Он подарил мне оленьи рога. Я и сейчас держу их у себя в кабинете.
– Раз он это сделал, значит он вас ценит. Оленьи рога не дарят первому встречному чужаку.
– Надеюсь, что так.
– Мы ведь говорим о Робере Бине?
– Да.
Адамберг прошагал еще сотню метров вслед за старухой. Теперь среди поваленных деревьев проглядывали следы когда-то проходившей здесь дороги.
– Раз вы друг Робера, это другое дело. Можете остановиться «У Лео», если у вас нет других планов. «У Лео» – это значит у меня. Так называлась моя гостиница.
Старая женщина скучала и звала его в гости. Это он понял сразу, но затруднялся с ответом. Впрочем, как он сказал Вейренку, еще до принятия решения мы знаем, каким оно будет. Ему негде было остановиться, а эта грубоватая старуха ему нравилась. Хоть он почувствовал себя словно в западне, будто Лео все подстроила заранее.
Через пять минут он увидел бывшую гостиницу – длинное одноэтажное здание, чудом продержавшееся на своем деревянном каркасе два века, а то и больше. Внутри там все оставалось таким, каким, по-видимому, было несколько десятков лет назад.
– Усаживайтесь на банкетку, – сказала Лео, – сейчас будем звонить Эмери. Он парень не злой, совсем даже наоборот. Иногда он начинает важничать, потому что один его предок был маршалом при Наполеоне. Но вообще-то, мы его любим. Только вот профессия наложила на него свой отпечаток. Если человек привык никому не доверять, если ему постоянно приходится кого-то наказывать, он от этого лучше не становится. С вами, надо думать, происходит то же самое.
– Да, наверное.
Лео подтащила табурет к старомодному телефонному аппарату.
– С другой стороны, – вздохнула она, набирая номер, – полиция – это неизбежное зло. А во время войны это было зло в чистом виде. Можно не сомневаться, что Адское Воинство утащило кое-кого из тогдашних полицейских. Сейчас мы разведем огонь, он освежит воздух. Надо думать, вы умеете топить камин. Дровяной сарай во дворе, как выйдете, налево. Хэллоу, Луи, это Лео.
Когда Адамберг вернулся с охапкой дров, Лео оживленно беседовала с Эмери, и было ясно, что она взяла над ним верх. Решительным жестом она протянула комиссару допотопные наушники.
– Да потому, что я всегда приношу цветы святому Антонию, ты это знаешь. Послушай, Луи, ты же не станешь ко мне цепляться из-за того, что я нашла труп? Если бы ты шевелился, а не сидел на месте, то нашел бы его сам и у меня бы не было проблем.
– Не заводись, Лео, я тебе верю.
– Его мопед тоже там, спрятан в орешнике. По-моему, дело было так: ему назначили встречу, и он сунул свой велик в кусты, чтобы не украли.
– Я еду туда, Лео, а на обратном пути загляну к тебе. Ты ведь еще не ляжешь спать в восемь часов?
– В восемь часов я заканчиваю ужин. И я не люблю, когда меня беспокоят за едой.
– Тогда в полдевятого.
– Нет, я не согласна, у меня гостит родственник из Аронкура. Пускать сюда жандармов в вечер его приезда – это некрасиво. К тому же я устала. В мои годы мне уже не по силам топать через лес.
– Вот я и не могу понять, с чего это ты потопала в часовню.
– Я уже сказала. Чтобы принести цветы.
– Ты всегда говоришь только малую часть того, что знаешь.
– Остальное тебе было бы неинтересно. Ты лучше отправляйся туда поскорее, пока его не обгрызли звери. А если хочешь повидаться со мной, приходи завтра.
Адамберг повесил трубку и стал разжигать огонь.
– Луи-Никола не пойдет мне наперекор, – объяснила Леона, – я спасла ему жизнь, когда он был еще совсем маленький. Этот негодный мальчишка упал в Жанленский пруд, а я вытащила его, ухватив за штаны. Передо мной он не станет изображать из себя маршала Империи.
– Так он здешний?
– Он здесь родился.
– Как же его могли назначить сюда? Полицейским не разрешается служить в родных местах.
– Знаю, молодой человек. Но ему было одиннадцать лет, когда он уехал из Ордебека, и у его родителей здесь не осталось близких знакомых. Он долго жил где-то около Тулона, потом в пригороде Лиона, так что для него сделали исключение. Он здесь никого по-настоящему не знает. И потом, ему покровительствует граф.
– Здешний граф?
– Реми, граф д’Ордебек. Надо думать, вы хотите супу.
– Спасибо, – ответил Адамберг и протянул свою тарелку.
– Это морковный суп. Потом будет мясо в сливочном соусе.
– Эмери говорит, что Лина клиническая психопатка.
– Ничего подобного, – сказала Леона, вливая суп из огромной ложки в свой маленький рот. – Она живая и очень-очень славная девчонка. К тому же она оказалась права: Эрбье на самом деле умер. Луи-Никола быстро его найдет, тут можно не сомневаться.
Адамберг вытер тарелку хлебом, как сделала Лео, и принес на стол сотейник. Жаркое из телятины с фасолью, приготовленное на дровяной плите и аппетитно припахивающее дымком.
– А поскольку Лину с ее братьями тут не очень-то жалуют, – продолжала Лео, размашисто раскладывая жаркое по тарелкам, – то из-за этой находки поднимется большой скандал. Не верьте, что они отвратительные, просто люди всегда боятся непонятного. Поэтому Лина с ее даром и ее чудаковатые братья кажутся им подозрительными.
– И все это из-за Адского Воинства.
– Из-за этого и еще из-за многого другого. Поговаривают, будто у них в доме поселился дьявол. У нас тут, как и повсюду, много пустых голов, которые моментально наполняются чем угодно, в том числе всякими гадостями, дай только волю. Ведь плохое всегда притягивает сильнее. Людям так скучно.
В подтверждение своих слов Леона энергично мотнула подбородком, а затем враз проглотила мясо, которым у нее был набит рот.
– Надо думать, у вас есть собственное мнение насчет Адского Воинства, – сказал Адамберг, подражая ее манере не задавать вопрос напрямую.
– Прежде всего нужно разобраться, на чьей они стороне. В Ордебеке некоторые считают, что Владыка Эллекен – слуга дьявола. А мне не очень-то верится. Я скажу так: если святой человек, как, например, святой Антоний, может спастись от нечистой силы, разве нельзя предположить, что скверным людям это не удастся? Ведь все, кто уходит со Свитой Эллекена, – плохие люди. Вам это известно?
– Да.
– Вот поэтому их и хватают. Одни считают, что у бедняжки Лины бывают видения, что у нее с головой неладно. Врачи ее смотрели, но ничего не нашли. Другие говорят, будто ее брат кладет в омлет сатанинский гриб, от которого у нее галлюцинации. Надо думать, вы знаете, что такое сатанинский гриб. Красноногий боровик.
– Да.
– Вот как, – слегка разочарованно произнесла Леона.
– От него только сильно болит живот, а больше ничего.
Леона унесла грязную посуду в маленькую темную кухню и молча стала мыть, целиком сосредоточившись на этом занятии. Адамберг вытирал тарелки одну за другой.
– Мне-то все равно, – продолжала Леона, вытирая свои большие руки. – Да, Лина видела Воинство, в этом сомневаться не приходится. А уж настоящее или нет – не мне судить. Но теперь, когда Эрбье мертв, остальные представляют для нее опасность. Вот причина, по которой вы здесь.
Старуха, опираясь на палки, вернулась на свое место за столом. Затем вытащила из ящика коробку сигар внушительного размера. Достала одну, провела ею под носом, лизнула кончик и аккуратно зажгла, после чего подтолкнула открытую коробку к Адамбергу.
– Мне их присылает один мой друг, он получает их с Кубы. Я два года прожила на Кубе, четыре в Шотландии, три в Аргентине и пять на Мадагаскаре. Мы с Эрнестом повсюду открывали рестораны, так что повидали немало стран. Мы все готовили на сливках. Будьте так добры, достаньте кальвадос, он в шкафу на нижней полке, и налейте нам по стаканчику. Надо думать, вы не откажетесь выпить со мной.
Адамберг выполнил ее просьбу, ему становилось все уютнее в этой небольшой темноватой гостиной, с сигарой, стаканчиком кальвадоса, пылающим камином, долговязой старой Лео, сморщенной, как печеное яблоко, и псом, который, похрапывая, спал на полу.
– Лео, так зачем я сюда прибыл? Могу я называть вас Лео?
– Чтобы защитить Лину и ее братьев. У меня детей нет, и мне она как дочь. Если еще кто-то умрет, я хочу сказать, кто-то из тех, кого она видела среди Воинства, ей несдобровать. В Ордебеке такое однажды уже случилось, это было незадолго до Революции. Парня звали Франсуа-Бенжамен, и он видел четырех злых людей, которых волокла за собой Свита Эллекена, но смог назвать только три имени. Как и Лина. А через одиннадцать дней двое из троих умерли. Люди очень испугались – они ведь не знали, кто четвертый, – и решили: надо уничтожить того, кто видел Свиту, тогда смертей больше не будет. И Франсуа-Бенжамена закололи вилами, а потом сожгли на рыночной площади.
– И третий человек остался жив?
– Нет, умер. А потом и четвертый, причем умирали они в том порядке, в каком их назвал Франсуа-Бенжамен. Так что зря его подняли на вилы.
Лео отпила кальвадоса, прополоскала рот, шумно и с наслаждением проглотила, затем затянулась сигарой и выпустила дым.
– И я не хочу, чтобы это случилось с Линой. Кто-то скажет: сейчас другое время. А на самом деле ничего не изменилось, просто сейчас это делают по-тихому. Не будут хвататься за вилы, раскладывать костер на площади, но кончится тем же. Можете не сомневаться, любой из местных, у кого совесть нечиста, дрожит как осиновый лист. Они боятся, что их схватят, и боятся, что люди об этом узнают.
– А что у них на совести? Убийство?
– Необязательно. Это может быть присвоение чужой собственности, клевета или неправосудное решение. Если они уничтожат Лину, заставят ее замолчать, то смогут вздохнуть свободно. Потому что в этом случае прервется связь с Воинством. Так у нас говорят. И то же самое говорили двести с лишним лет назад. Какими были, такими остались, комиссар.
– После Франсуа-Бенжамена Лина была первая, кто увидел Воинство?
– Конечно нет, комиссар, – ответила она из облака дыма своим хрипловатым голосом, в котором на сей раз прозвучал упрек, словно она отчитывала нерадивого ученика. – Мы же с вами в Ордебеке. В каждом поколении у здешних обитателей рождается по крайней мере один проводник. Проводник – это тот, кто видит Воинство, посредник между ним и живущими. До того как появилась на свет Лина, проводником был Жильбер. Я слышала, будто он возложил руку на голову Лины, когда ее держали над кропильницей, и таким образом передал малышке свою судьбу. А когда у человека такая судьба, от нее не убежишь, рано или поздно Воинство все равно призовет тебя на гринвельду. Или на гримвельд, как говорят ближе к востоку.
– Но Жильбера не убили? Так?
– Нет, его не убили, – сказала Лео, выпуская огромный клуб дыма. – Но с Линой вся штука в том, что она, как Франсуа-Бенжамен, видела четверых, а назвать смогла только троих – Эрбье, Глайе и Мортамбо. А кто четвертый, она не говорит. Поэтому, если Глайе и Мортамбо тоже умрут, в городе воцарится страх. Поскольку неизвестно, кто следующий, ни один человек не будет чувствовать себя в безопасности. Все переполошились уже тогда, когда она назвала Глайе и Мортамбо.
– Почему?
– Из-за слухов, которые с давних пор ходят об этих двоих. Они плохие люди.
– Чем они занимаются?
– Глайе изготавливает витражи для всех церквей в округе, он большой мастер своего дела, но человек не слишком приятный. Думает, что он намного выше простых крестьян, и не считает нужным это скрывать. Хотя его отец всего-навсего держал скобяную лавку в Шармей-Отоне. И если бы не было простых крестьян, которые ходят на мессу, никто бы не заказывал ему витражи. А Мортамбо держит питомник и магазин и торгует рассадой на дороге в Ливаро, это такой угрюмый тип, молчальник. Само собой, когда о них поползли слухи, у этих двоих начались проблемы. Их стали избегать, в магазине поубавилось покупателей. А когда узнают, что умер Эрбье, будет еще хуже. Вот почему я говорю, что Лине надо бы держать язык за зубами. Но проводники – люди особенные. Они считают своим долгом рассказывать об увиденном, чтобы дать шанс тем, кого на их глазах схватило Воинство. Надо думать, вы знаете, что значит это слово.
– Да.
– Проводники надеются, что эти обреченные сумеют искупить свои грехи и спастись. Вот почему Лина в большой опасности, но вы смогли бы ее защитить.
– Я ничего не могу сделать, Лео, расследование ведет Эмери.
– Но его не волнует судьба Лины. Вся эта история с Адским Воинством вызывает у него только досаду и отвращение. Он воображает, будто люди изменились, будто они теперь здравомыслящие, не то что в прежние времена.
– Первым делом надо найти убийцу Эрбье. Двое других пока живы. Значит, на данный момент Лине ничто не угрожает.
– Может, и так, – сказала Лео и подула на затухающую сигару.
Чтобы попасть в спальню, пришлось выйти из дома: в каждой комнате была единственная дверь, ведущая во двор, и все эти двери пронзительно скрипели. Адамберг вспомнил дверь в квартире Жюльена Тюило, такую скрипучую, что Жюльен не решился ее открыть, хотя это могло бы снять с него подозрения. Одной из своих палок Лео указала комиссару на его спальню.
– Дверь надо приподнимать, чтобы не так скрипела. Спокойной ночи.
– Лео, я не знаю вашей фамилии.
– Полицейские всегда хотят это знать. А вас как зовут?
– Жан-Батист Адамберг.
– Вы не сердитесь, но в вашей комнате целая коллекция старых порнографических книг девятнадцатого века. Их отдал мне один друг, его семья потребовала, чтобы он убрал их из дома. Вы, конечно, можете их посмотреть, только осторожнее переворачивайте страницы, бумага ветхая, вот-вот расползется.
VIII
Утром Адамберг влез в брюки, тихонько вышел во двор и зашлепал босиком по влажной траве. Было полседьмого утра, роса еще не успела испариться. Он прекрасно выспался на старом шерстяном матраце с углублением посредине, зарылся в него, как птица в гнездо. Несколько минут он расхаживал по лужайке, пока не нашел то, что искал: гибкий прутик, который, если его разлохматить на конце, можно было бы использовать вместо зубной щетки. Когда он обдирал кору с прутика, в окне показалась голова Лео.
– Хэллоу, звонил капитан Эмери, он требует вас к себе, и голос у него недовольный. Идемте, а то кофе остынет. Если долго стоять босиком во дворе, можно заболеть.
– Как он узнал, что я здесь? – спросил Адамберг, идя за ней.
– Наверно, не клюнул на байку про родственника. К тому же ему доложили, что на вчерашнем автобусе прибыл пассажир из Парижа. Он сказал, ему не нравится, что какой-то легавый действует у него за спиной, а я этому потворствую. Можно подумать, мы партизаны и сейчас военное время. Знаете, он может устроить вам неприятности.
– Я скажу ему правду. Скажу, я приехал посмотреть, что это за штука такая – гримвельд, – сказал Адамберг, отрезая себе толстый ломоть хлеба.
– Правильно. И что гостиница на ремонте.
– Ага.
– Поскольку вас вызывают в жандармерию, вы не успеете на поезд из Лизье, который отходит в восемь пятьдесят. Следующий, из Сернэ, будет в четырнадцать тридцать пять, но не забудьте, что вам надо еще полчаса на автобус. Как выйдете отсюда, поверните направо, потом еще раз направо, потом пройдите прямо еще восемьсот метров к центру города. Жандармерия – сразу за сквером. Оставьте кружку, я вымою.
Прошагав примерно километр через поля, Адамберг вошел в здание жандармерии, выкрашенное в веселенький желтый цвет, словно какой-нибудь пляжный домик.
– Комиссар Жан-Батист Адамберг, – представился он толстому бригадиру. – Капитан назначил мне встречу.
– Прекрасно, – ответил бригадир, взглянув на Адамберга с сочувствием, как на человека, на месте которого ему не хотелось бы оказаться. – Кабинет – в конце коридора. Дверь открыта.
Адамберг остановился на пороге и несколько секунд наблюдал за капитаном Эмери, который нервно расхаживал по кабинету. Он был очень напряжен, но безупречно элегантен в тщательно подогнанной форме. Красивый мужчина чуть старше сорока, правильные черты лица, густые белокурые волосы без проседи, под форменной рубашкой с погонами – втянутый живот.
– В чем дело? – спросил Эмери, оборачиваясь к Адамбергу. – Кто вам разрешил войти?
– Вы, капитан. Вы вызвали меня сегодня рано утром.
– Адамберг? – спросил Эмери, окинув быстрым взглядом комиссара в измятом костюме, не имевшего возможности побриться и причесаться.
– Извините за щетину, – сказал Адамберг, пожимая ему руку. – Я не рассчитывал заночевать в Ордебеке.
– Присаживайтесь, комиссар, – сказал Эмери и снова посмотрел на Адамберга.
Знаменитое имя, которое одни произносили восторженно, другие злобно, совершенно не вязалось с этим маленьким, невзрачным человечком: все в нем, от смуглого лица до мешковатого черного костюма, казалось капитану неряшливым, нелепым и по меньшей мере неподобающим. Он попытался перехватить его взгляд, но не сумел и сосредоточился на улыбке, столь же любезной, сколь и ускользающей. От растерянности гневная речь, заготовленная заранее, почти что вылетела у него из головы, словно он натолкнулся на препятствие, вернее, на отсутствие всякого препятствия. И теперь не знал, как воздействовать на это пустое место, не знал даже, как вступить с ним в контакт. Разговор начал Адамберг.
– Леона сказала мне, что вы сердитесь, капитан, – сказал он, тщательно подбирая слова. – Но тут имело место недоразумение. В Париже вчера было тридцать шесть градусов, да еще я задержал старика, который убил жену хлебным мякишем.
– Как это?
– Затолкал ей в горло две компактные пригоршни хлебного мякиша. Поэтому меня соблазнила перспектива освежиться, прогулявшись по гримвельду. Надо думать, вы меня понимаете.
– Может быть.
– Я собрал и съел много ежевики. – Тут Адамберг заметил, что на руках у него еще оставались черные пятна от ягод. – Я не мог предвидеть, что встречу Леону, она сидела на дороге и ждала своего пса. Она тоже не могла предвидеть, что обнаружит в часовне тело Эрбье. Но я решил не посягать на ваши прерогативы, а потому не пошел на место преступления. Поскольку я опоздал на поезд, она предложила приютить меня. Я не ожидал, что буду курить настоящую гаванскую сигару и пить первосортный кальвадос у горящего камина, но именно этим мы и занимались. Очень славная женщина, как выразилась бы она сама, но это еще не все, что можно о ней сказать.
– А вы знаете, почему эта славная женщина курит настоящие кубинские сигары? – спросил Эмери и впервые за все время улыбнулся. – Вы знаете, кто она?
– Она так и не назвала свою фамилию.
– Это меня не удивляет. Лео – это Леона Мари де Вальрэ, графиня д’Ордебек. Чашку кофе, комиссар?
– С удовольствием.
Лео – графиня д’Ордебек. Но живет на старинной, полуразвалившейся ферме, а в свое время держала гостиницу, чтобы заработать на жизнь. Она хлебает суп огромной ложкой, сплевывает табак. Капитан Эмери вернулся с двумя чашками кофе, на сей раз он улыбался искренней, дружелюбной улыбкой, свидетельствовавшей о том, что он, как сказала Лео, «парень не злой, а совсем наоборот», прямой и добросердечный.
– Вы удивлены?
– Да, порядком. Удивительно, что она бедна. По ее словам, у графа д’Ордебека крупное состояние.
– Лео – первая жена графа, но с их свадьбы прошло шестьдесят лет. Вспышка безумной любви, как часто бывает у молодых. Графская семья подняла дикий скандал, они постоянно давили на сына и два года спустя добились развода. Говорят, что эти двое еще долго продолжали встречаться. Потом образумились, и каждый пошел своей дорогой. Но хватит о Лео, – сказал Эмери, и улыбка исчезла с его лица. – Когда вчера вечером вы приехали сюда, вы еще ничего не знали? Я хочу сказать: когда вчера утром вы позвонили мне из Парижа, вы не знали, что Эрбье мертв и что смерть застала его у часовни?
– Нет.
– Ну, допустим. А вы часто так делаете – бросаете вашу Контору, чтобы пошататься по лесу под надуманным предлогом?
– Часто.
Эмери отпил кофе и поднял голову:
– Правда?
– Да. А тут еще этот хлебный мякиш с утра пораньше.
– Интересно, что думают по этому поводу ваши подчиненные?
– Среди моих подчиненных, капитан, есть парень с повышенной сонливостью, который в любой момент может заснуть на рабочем месте; есть зоолог, специалист по рыбам, особенно речным; есть вечно голодная девица, которая внезапно исчезает, чтобы прикупить еды; есть старый журавль, живущий среди сказок и легенд, а также ходячий справочник, подсевший на белое вино. И весь остальной личный состав – в том же роде. Так что с их стороны было бы неразумно придираться ко мне.
– И что, вся эта компания работает?
– Еще как.
– Что вам сказала Лео, когда вы с ней встретились?
– Поздоровалась со мной: она уже знала, что я полицейский и приехал из Парижа.
– Ничего удивительного, у нее нюх в тысячу раз лучше, чем у ее собаки. Хотя она бы обиделась, услышав, как я называю это свойство нюхом. У нее своя теория, что всякие там несущественные детали взаимодействуют друг с другом и это многократно усиливает их последствия. Ну, вроде истории с бабочкой, которая взмахнула крылышками над Нью-Йорком, а потом в Бангкоке случился взрыв. Не помню, где я это слышал.
Адамберг покачал головой: он тоже не помнил.
– Лео верит в эффект бабочки, – продолжал Эмери. – Главное, говорит она, заметить эти крылышки в момент, когда они шевельнутся. А не тогда, когда все взлетит на воздух. И к этому, надо сказать, у нее большие способности. Итак, Лина видит Адское Воинство. Это крылья бабочки. Ее шеф пробалтывается, Лео узнает о случившемся, мать Лины пугается, викарий советует ей обратиться к вам – ведь так все было? – она садится в поезд, завораживает вас своей историей, в Париже тридцать шесть градусов, какую-то женщину задушили хлебным мякишем, вы мечтаете о прохладе гримвельда, Лео поджидает вас на дороге, и вот вы сидите здесь.
– Но это все-таки не взрыв.
– А вот смерть Эрбье – уже взрыв. Сон Лины получил продолжение в реальной действительности. Так сказать, вызвал волка из леса.
– Хэллоу, звонил капитан Эмери, он требует вас к себе, и голос у него недовольный. Идемте, а то кофе остынет. Если долго стоять босиком во дворе, можно заболеть.
– Как он узнал, что я здесь? – спросил Адамберг, идя за ней.
– Наверно, не клюнул на байку про родственника. К тому же ему доложили, что на вчерашнем автобусе прибыл пассажир из Парижа. Он сказал, ему не нравится, что какой-то легавый действует у него за спиной, а я этому потворствую. Можно подумать, мы партизаны и сейчас военное время. Знаете, он может устроить вам неприятности.
– Я скажу ему правду. Скажу, я приехал посмотреть, что это за штука такая – гримвельд, – сказал Адамберг, отрезая себе толстый ломоть хлеба.
– Правильно. И что гостиница на ремонте.
– Ага.
– Поскольку вас вызывают в жандармерию, вы не успеете на поезд из Лизье, который отходит в восемь пятьдесят. Следующий, из Сернэ, будет в четырнадцать тридцать пять, но не забудьте, что вам надо еще полчаса на автобус. Как выйдете отсюда, поверните направо, потом еще раз направо, потом пройдите прямо еще восемьсот метров к центру города. Жандармерия – сразу за сквером. Оставьте кружку, я вымою.
Прошагав примерно километр через поля, Адамберг вошел в здание жандармерии, выкрашенное в веселенький желтый цвет, словно какой-нибудь пляжный домик.
– Комиссар Жан-Батист Адамберг, – представился он толстому бригадиру. – Капитан назначил мне встречу.
– Прекрасно, – ответил бригадир, взглянув на Адамберга с сочувствием, как на человека, на месте которого ему не хотелось бы оказаться. – Кабинет – в конце коридора. Дверь открыта.
Адамберг остановился на пороге и несколько секунд наблюдал за капитаном Эмери, который нервно расхаживал по кабинету. Он был очень напряжен, но безупречно элегантен в тщательно подогнанной форме. Красивый мужчина чуть старше сорока, правильные черты лица, густые белокурые волосы без проседи, под форменной рубашкой с погонами – втянутый живот.
– В чем дело? – спросил Эмери, оборачиваясь к Адамбергу. – Кто вам разрешил войти?
– Вы, капитан. Вы вызвали меня сегодня рано утром.
– Адамберг? – спросил Эмери, окинув быстрым взглядом комиссара в измятом костюме, не имевшего возможности побриться и причесаться.
– Извините за щетину, – сказал Адамберг, пожимая ему руку. – Я не рассчитывал заночевать в Ордебеке.
– Присаживайтесь, комиссар, – сказал Эмери и снова посмотрел на Адамберга.
Знаменитое имя, которое одни произносили восторженно, другие злобно, совершенно не вязалось с этим маленьким, невзрачным человечком: все в нем, от смуглого лица до мешковатого черного костюма, казалось капитану неряшливым, нелепым и по меньшей мере неподобающим. Он попытался перехватить его взгляд, но не сумел и сосредоточился на улыбке, столь же любезной, сколь и ускользающей. От растерянности гневная речь, заготовленная заранее, почти что вылетела у него из головы, словно он натолкнулся на препятствие, вернее, на отсутствие всякого препятствия. И теперь не знал, как воздействовать на это пустое место, не знал даже, как вступить с ним в контакт. Разговор начал Адамберг.
– Леона сказала мне, что вы сердитесь, капитан, – сказал он, тщательно подбирая слова. – Но тут имело место недоразумение. В Париже вчера было тридцать шесть градусов, да еще я задержал старика, который убил жену хлебным мякишем.
– Как это?
– Затолкал ей в горло две компактные пригоршни хлебного мякиша. Поэтому меня соблазнила перспектива освежиться, прогулявшись по гримвельду. Надо думать, вы меня понимаете.
– Может быть.
– Я собрал и съел много ежевики. – Тут Адамберг заметил, что на руках у него еще оставались черные пятна от ягод. – Я не мог предвидеть, что встречу Леону, она сидела на дороге и ждала своего пса. Она тоже не могла предвидеть, что обнаружит в часовне тело Эрбье. Но я решил не посягать на ваши прерогативы, а потому не пошел на место преступления. Поскольку я опоздал на поезд, она предложила приютить меня. Я не ожидал, что буду курить настоящую гаванскую сигару и пить первосортный кальвадос у горящего камина, но именно этим мы и занимались. Очень славная женщина, как выразилась бы она сама, но это еще не все, что можно о ней сказать.
– А вы знаете, почему эта славная женщина курит настоящие кубинские сигары? – спросил Эмери и впервые за все время улыбнулся. – Вы знаете, кто она?
– Она так и не назвала свою фамилию.
– Это меня не удивляет. Лео – это Леона Мари де Вальрэ, графиня д’Ордебек. Чашку кофе, комиссар?
– С удовольствием.
Лео – графиня д’Ордебек. Но живет на старинной, полуразвалившейся ферме, а в свое время держала гостиницу, чтобы заработать на жизнь. Она хлебает суп огромной ложкой, сплевывает табак. Капитан Эмери вернулся с двумя чашками кофе, на сей раз он улыбался искренней, дружелюбной улыбкой, свидетельствовавшей о том, что он, как сказала Лео, «парень не злой, а совсем наоборот», прямой и добросердечный.
– Вы удивлены?
– Да, порядком. Удивительно, что она бедна. По ее словам, у графа д’Ордебека крупное состояние.
– Лео – первая жена графа, но с их свадьбы прошло шестьдесят лет. Вспышка безумной любви, как часто бывает у молодых. Графская семья подняла дикий скандал, они постоянно давили на сына и два года спустя добились развода. Говорят, что эти двое еще долго продолжали встречаться. Потом образумились, и каждый пошел своей дорогой. Но хватит о Лео, – сказал Эмери, и улыбка исчезла с его лица. – Когда вчера вечером вы приехали сюда, вы еще ничего не знали? Я хочу сказать: когда вчера утром вы позвонили мне из Парижа, вы не знали, что Эрбье мертв и что смерть застала его у часовни?
– Нет.
– Ну, допустим. А вы часто так делаете – бросаете вашу Контору, чтобы пошататься по лесу под надуманным предлогом?
– Часто.
Эмери отпил кофе и поднял голову:
– Правда?
– Да. А тут еще этот хлебный мякиш с утра пораньше.
– Интересно, что думают по этому поводу ваши подчиненные?
– Среди моих подчиненных, капитан, есть парень с повышенной сонливостью, который в любой момент может заснуть на рабочем месте; есть зоолог, специалист по рыбам, особенно речным; есть вечно голодная девица, которая внезапно исчезает, чтобы прикупить еды; есть старый журавль, живущий среди сказок и легенд, а также ходячий справочник, подсевший на белое вино. И весь остальной личный состав – в том же роде. Так что с их стороны было бы неразумно придираться ко мне.
– И что, вся эта компания работает?
– Еще как.
– Что вам сказала Лео, когда вы с ней встретились?
– Поздоровалась со мной: она уже знала, что я полицейский и приехал из Парижа.
– Ничего удивительного, у нее нюх в тысячу раз лучше, чем у ее собаки. Хотя она бы обиделась, услышав, как я называю это свойство нюхом. У нее своя теория, что всякие там несущественные детали взаимодействуют друг с другом и это многократно усиливает их последствия. Ну, вроде истории с бабочкой, которая взмахнула крылышками над Нью-Йорком, а потом в Бангкоке случился взрыв. Не помню, где я это слышал.
Адамберг покачал головой: он тоже не помнил.
– Лео верит в эффект бабочки, – продолжал Эмери. – Главное, говорит она, заметить эти крылышки в момент, когда они шевельнутся. А не тогда, когда все взлетит на воздух. И к этому, надо сказать, у нее большие способности. Итак, Лина видит Адское Воинство. Это крылья бабочки. Ее шеф пробалтывается, Лео узнает о случившемся, мать Лины пугается, викарий советует ей обратиться к вам – ведь так все было? – она садится в поезд, завораживает вас своей историей, в Париже тридцать шесть градусов, какую-то женщину задушили хлебным мякишем, вы мечтаете о прохладе гримвельда, Лео поджидает вас на дороге, и вот вы сидите здесь.
– Но это все-таки не взрыв.
– А вот смерть Эрбье – уже взрыв. Сон Лины получил продолжение в реальной действительности. Так сказать, вызвал волка из леса.