Всю неделю Матильда пребывала в угнетенном состоянии, но никому об этом не говорила. Началось все с того, что она услышала, как Шарль возвращается домой; было половина второго ночи, а наутро стало известно об убийстве еще одной женщины. Когда наступил вечер, Шарль, злой как черт, принялся высмеивать всех и вся, чтобы только избежать объяснений. Ее терпение лопнуло, и она выставила его вон, предупредив, что он сможет вернуться только после того, как успокоится. Он очень тревожил ее, что уж там скрывать. А Клеманс той же ночью вернулась еще позже, вся в слезах, совершенно разбитая. Целый час Матильда безуспешно пыталась привести ее в чувство. Клеманс была взвинчена до предела, но признала, что ей необходимо кое-что изменить в жизни и сделать передышку, временно прекратив давать объявления. Эти объявления совсем лишают ее сил. Матильда одобрила ее решение и отослала в «Колюшку» собрать чемодан и немного отдохнуть перед дорогой. Утром она услышала, как
Клеманс тихонько спускается по лестнице, стараясь никого не разбудить, и подумала: «Впереди четыре спокойных дня». Теперь она упрекала себя за такие мысли. Клеманс обещала в среду вернуться в «Колюшку», чтобы закончить сортировку диапозитивов.
Наверное, она предчувствовала, что ее приятельница-портниха не позволит ей остаться надолго. У старушки Клеманс всегда был ясный ум. «Интересно, сколько ей лет на самом деле?» – гадала Матильда. Шестьдесят, семьдесят, а может, и больше. Однако ее темные глаза с красными веками и остренькие зубки давали весьма смутное представление о ее возрасте.
Всю неделю прекрасное лицо Шарля кривилось мерзкими злобными гримасами, а Клеманс не вернулась к обещанному сроку. Неразобранные диапозитивы валялись по всему столу. Шарль первым сказал, что исчезновение Клеманс внушает беспокойство, однако было бы совсем неплохо, если бы старушка нашла себе в поезде какого-нибудь мужчину, побежала бы за ним и позволила себя укокошить. От таких предположений Матильда пришла в ужас. В пятницу вечером, видя, что землеройка все не возвращается, она совсем было уже решилась начать ее поиски и позвонить той портнихе.
И тут Клеманс внезапно вернулась. «Черт побери»,– процедил Шарль, расположившийся на диване в гостиной Матильды и читавший книгу, набранную брайлем, легонько прикасаясь пальцами к строчкам. И все равно Матильде стало спокойнее на душе. Потом она вдруг словно впервые увидела этих двоих, прочно обосновавшихся в ее квартире: он вальяжно растянулся на ее диване, бросив белую трость на ковре; она, в неизменном черном берете, нервно сдирает с себя нейлоновое пальто. И тут Матильда подумала, что в ее доме что-то неладно.
В девять часов утра Адамберг увидел, как крайне возбужденный Данглар, прижимая палец ко лбу, ввалился в свой кабинет. Он рухнул в кресло и какое-то время пытался отдышаться.
– Извините, пожалуйста, я задыхаюсь. Я всю дорогу бежал. В Марсильи я сел на первый утренний поезд. До вас невозможно дозвониться, вы не ночуете дома.
Адамберг развел руками, словно желая сказать: «Ну, что же я могу поделать? Мы не всегда заранее знаем, в чьей постели нам суждено ночевать».
– Гениальная пожилая дама, сдавшая мне комнату, – задыхаясь, выпалил Данглар, – хорошо знала вашего милого доктора. Настолько хорошо, что тот даже вел с ней доверительные беседы. Это меня не удивляет, она действительно очень чуткая женщина. Жерар Понтье, как она сказала, впутался в историю с одной девицей, дочерью аптекаря, весьма непривлекательной, но весьма богатой. Он хотел открыть свой кабинет, а бабок-то у него не хватало. Однако в последний момент он почувствовал отвращение к себе и решил, что если начнет жизнь вот так, с подлости, то ему нечего мечтать о честной медицинской карьере. Тогда он решил пойти на попятный и бросил девицу на следующий день после помолвки, трусливо отделавшись коротеньким письмецом. Короче говоря, ничего особенного, правда? Ничего особенного, кроме имени девицы.
– Клеманс Вальмон, – произнес Адамберг.
– Точно, – выдохнул Данглар.
– Пойдемте со мной туда, – сказал Адамберг, раздавив в пепельнице едва раскуренную сигарету.
Двадцать минут спустя они уже стояли у двери дома номер 44 по улице Патриархов. Была суббота, и изнутри не доносилось ни единого звука. В квартире Клеманс по домофону никто не отвечал.
– Попробуйте позвонить Матильде Форестье, – торопливо проговорил Адамберг. Он просто извелся от нетерпения, что было на него совершенно непохоже.
– Жан-Батист Адамберг,– назвал он себя. – Откройте мне, госпожа Форестье. И поскорее.
Он взлетел по лестнице на третий этаж, к «Морскому петуху», и Матильда открыла дверь.
– Госпожа Форестье, мне нужен ключ от квартиры наверху, где живет Клеманс. У вас есть запасной?
Матильда, ни слова не говоря, принесла связку ключей с биркой «Колюшка».
– Я пойду с вами, – сказала она. Голос ее утром звучал еще более хрипло, чем днем. – У меня скверно на душе, Адамберг.
Они втроем вошли в квартиру Клеманс.
Там не было ничего. Никаких признаков жизни: ни одежды на вешалке в прихожей, ни бумаг на столе.
– Вот сволочь, сбежала,– воскликнул Данглар.
Адамберг обошел комнату медленнее, чем обычно, глядя под ноги; он открывал то пустой шкаф, то ящик стола, потом опять принимался неспешно шагать из угла в угол. «Сейчас у него в голове пустота», – подумал Данглар, придя в отчаяние от постигшей их неудачи. Лучше бы Адамберг впал в ярость, рвал и метал, носился по квартире, раздавал приказы, пытался так или иначе наверстать упущенное; однако не стоило надеяться, что он сделает нечто подобное. Напротив он с очаровательной улыбкой согласился выпить кофе, предложенный растерянной Матильдой.
Адамберг позвонил от нее в комиссариат и, насколько сумел, подробно и точно описал внешность Клеманс Вальмон.
– Разошлите описание на все вокзалы, в аэропорты, на пограничные посты и во все отделения жандармерии. Объявите ее в розыск, как обычно. Пришлите сюда человека. Квартира должна быть под постоянным наблюдением.
Он беззвучно положил трубку и стал пить кофе так, словно ничего серьезного не произошло.
– Вам надо прийти в себя. Вы неважно выглядите, – сказал он Матильде. – Данглар, успокойте госпожу Форестье и постарайтесь объяснить ей, что происходит. Простите, что я не могу сделать это сам. Я плохо умею выражать свои мысли.
– Вы читали в газетах, что Ле Нермора больше не обвиняют в убийствах и что он и есть человек, рисующий синие круги? – начал Данглар.
– Еще бы, – ответила Матильда, – Я даже видела его фото. Это тот самый человек, за которым я тогда наблюдала, именно он завтракал в маленьком ресторанчике на площади Пигаль восемь лет наазад. Он же безобидный! Я устала повторять это Адамбергу! Униженный, неудовлетворенный жизнью – все что угодно, но он безобидный! Я же вам говорила, комиссар!
– Да, вы так говорили. А я – нет,– заявил Адамберг.
– Именно так, – подчеркнула Матильда. – А куда подевалась землеройка? И почему вы ее щете? Она вернулась вчера вечером из деревни, приодевшаяся, кокетливая. Не пойму, почему она новь сбежала.
– Она рассказывала вам о своем женихе, удравшем без предупреждения?
– Более или менее. Это ее задело не так сильно, как можно было предположить. Слушайте, уж не собираетесь ли вы прямо сейчас удариться в дурацкий психоанализ?
– Всенепременно, – заявил Данглар. – Женихом был Жерар Понтье, жертва второго убийства. Именно он сватался к ней пятьдесят лет назад.
– Вы шутите, – с сомнением сказала Матильда.
– Да нет, я только что оттуда, из их родных мест, их обоих. Матильда, она родилась вовсе не в Нейи.
Адамберг отметил мимоходом, что Данглар назвал госпожу Форестье Матильдой.
– Ярость и безумие проделали путь в пятьдесят лет,– продолжал Данглар. – На последнем этапе жизни, которую Клеманс считала загубленной напрасно, она в конце концов ощутила непреодолимое желание убить. Подвернулся удачный случай – человек с кругами. Реализовать свой план сейчас или никогда, другой возможности может не представиться. Она никогда не теряла из виду Жерара Понтье, только о нем неотступно думала. Она знала, где он живет. Она уехала из Нейи, чтобы найти человека с кругами, для этого ей понадобились вы, Матильда. Только вы могли вывести ее на этого человека. И на его круги. Сначала она убила ту толстуху, с которой не была знакома, просто чтобы положить начало «серии». Потом зарезала Понтье. Ей это доставило такое удовольствие, что она увлеклась и основательно поработала ножом. Наконец, опасаясь, что следствие не найдет человека с кругами так быстро, как ей бы хотелось, и что полиция сосредоточится на убийстве доктора, она прикончила законную супругу человека, рисующего синие круги, – Дельфину Ле Нермор. Серийность обязывает, и ей пришлось потрудиться над третьей жертвой так же, как и над второй, чтобы ничто не привлекло особого внимания именно к убийству доктора. Кроме того, что он мужчина.
Данглар взглянул на Адамберга, не обронившего ни слова, и тот сделал ему знак продолжать.
– Последнее убийство привело нас прямиком к человеку, рисующему синие круги, как и задумала Клеманс. Но у нее изворотливый и вместе с тем слишком простой ум. Быть человеком, рисующим круги, и одновременно убийцей собственной жены – это уж как-то слишком. Это просто невозможно, если только не имеешь дела с сумасшедшим. Ле Нермора освободили. Она узнала об этом в тот же вечер о радио. Ле Нермора оправдали, и все сразу изменилось. Ее идеальный план приказал долго жить. У нее еще было время сбежать. Что она и сделала.
Матильда ошеломленно переводила взгляд с одного на другого. Адамберг дал ей возможность собраться с мыслями. Он знал, что ей понадобится немного времени, а потом она бросится в бой.
– Да нет же, – произнесла Матильда, – она никогда не была физически сильной! Вы хоть помните, как она выглядела: жалкие останки женщины.
– Есть множество способов обойти это препятствие, – терпеливо объяснял Данглар. – Можно прикинуться, будто вам плохо, и расположиться на тротуаре, а когда сердобольный прохожий наклонится к вам, оглушить его. Всех убитых сначала оглушили и только потом зарезали, помните, Матильда?
– Да, помню, – ответила она, в сотый раз откидывая назад черные волосы, непослушными прядями падавшие ей на лоб. – А как она сумела подобраться к доктору?
– Очень просто. Она вызвала его туда, куда ей было нужно.
– Почему он пришел?
– Ну как же иначе? Подруга юности приглашает вас встретиться, она нуждается в вас! Вы все забываете и мчитесь к ней.
– Конечно. Наверное, вы правы, – согласилась Матильда.
– В ночи убийств она была дома? Не помните?
– Честно говоря, она исчезала почти каждый вечер, отправляясь на свидание, как она мне говорила. И так все время. Она разыгрывала мерзкую комедию, черт ее возьми! А вы-то почему молчите, комиссар?
– Я пытаюсь думать.
– И что-нибудь получается?
– Ничего. Просто я так привык.
Матильда и Данглар обменялись сочувствующими взглядами. Однако Данглар не был критически настроен в отношении Адамберга. Клеманс исчезла, понятное дело. Тем не менее Адамберг сумел во всем разобраться и отправил Данглара в Марсильи.
Адамберг неожиданно поднялся, беспечно махнул рукой, поблагодарил Матильду за кофе и попросил Данглара отправить экспертов в квартиру Клеманс Вальмон.
– Пойду похожу, – добавил он только для того, чтобы не уходить молча. Ведь он не хотел их обидеть.
Данглар и Матильда еще долго сидели вместе. Они без конца говорили о Клеманс, стараясь разобраться в ее истории. Сбежавший жених, всепоглощающее увлечение объявлениями о знакомстве, невроз, остренькие зубки, грязные чувства, двусмысленности. Время от времени Данглар заходил наверх посмотреть, как идут дела у экспертов, и возвращался со словами: «Они все еще в ванной». Матильда снова наливала кофе, добавив туда кипятку. Данглару было очень хорошо. Он охотно остался бы здесь до конца своих дней, так и сидел бы, положив локти на стеклянный стол, внутри которого плавали рыбки, и его жизнь освещало бы смуглое лицо королевы Матильды. Она заговорила об Адамберге и спросила, как ему удалось до всего додуматься.
– Представления не имею, – ответил Данглар. – Между тем я видел, как он это делает, а иногда, как, наоборот, ничего не делает. Иногда он кажется беззаботным и поверхностным, словно никогда в жизни не работал в полиции, а иногда его лицо становится каким-то странным, жестким, озабоченным; появляется ощущение, будто он ничего не замечает вокруг себя. Но чем он бывает озабочен? Вот в чем вопрос.
– Вид у него не слишком довольный.
– Действительно. Это из-за того, что Клеманс сбежала.
– Нет, Данглар, Адамберга волнует совсем другое.
Леклерк, один из экспертов, вошел в комнату:
– Я по поводу отпечатков, инспектор. Ни одного не обнаружили. Она все вытерла или все время была в перчатках. Никогда такого не видел. Но ванная комната все же кое-что нам дала. Я нашел засохшую каплю крови на стене за трубой умывальника.
Данглар мгновенно поймал его мысль.
– Очевидно, она что-то мыла, – сказал инспектор. – Возможно, перчатки, перед тем как их выбросить. Около Дельфины их не нашли. Срочно отдайте на анализ, Леклерк. Если это кровь госпожи Ле Нермор, Клеманс крепко влипла.
Несколько часов спустя анализ подтвердил, что это была действительно кровь Дельфины Ле Нермор. Охота на Клеманс началась.
Адамберг узнал новость, но по-прежнему пребывал в довольно мрачном настроении. Данглар подумал о трех вещах, занимавших комиссара. Доктор Понтье. Но с этим Данглар разобрался. Оставались еще модный журнал и гнилые яблоки. Что это могло реально изменить? Поразмыслив, Данглар решил, что у них с Адамбергом совершенно разные способы портить себе жизнь. Инспектор сделал вывод, что, несмотря на кажущуюся беспечность, Адамберг знал верный способ постоянно себя изводить.
Дверь между кабинетами Адамберга и Данглара почти никогда не закрывалась. Комиссару не было необходимости отгораживаться от людей, чтобы остаться наедине с собой. Поэтому Данглар входил и выходил, клал ему на стол папки, читал выписки из дел и снова удалялся или присаживался на минутку и о чем-то с ним говорил. С момента исчезновения Клеманс Адамберг все чаще ни на что не реагировал и продолжал читать, не поднимая глаз от страницы, но на его невнимание никто не обижался, ведь он так вел себя не нарочно.
Впрочем, рассуждал Данглар, это не невнимание, просто Адамберг как бы отсутствовал. Ведь на самом деле комиссар был очень внимателен. Вот только к чему? Он имел странную манеру почти всегда читать стоя; он прижимал руки к туловищу и смотрел вниз, на разложенные на столе материалы. Он мог стоять так по нескольку часов подряд. Данглар недоумевал, как это комиссар умудряется долго выдерживать такую позу, ведь у него самого к вечеру во всем теле чувствовалась усталость, а ноги отказывались повиноваться.
Сейчас Адамберг тоже стоял, уставившись в пустую страничку маленького блокнота на столе.
– Прошло уже шестнадцать дней, – сказал Данглар, садясь.
– Да, – ответил Адамберг.
На сей раз он оторвался от чтения и взглянул на Данглара. Хотя что он мог вычитать в блокноте, где ничего не написано?
– Это никуда не годится, – вновь начал Данглар. – Мы уже должны были ее найти. Ведь она перемещается, что-то ест и пьет, где-то спит. Ее описание напечатано во всех газетах. Она не должна от нас ускользнуть. Тем более с ее-то внешностью. И все-таки ей удается скрываться.
– Да, – задумчиво произнес Адамберг, – ей удается от нас скрываться. Что-то не клеится.
– Я бы так не сказал, – не согласился Данглар.– Я считаю, мы тратим слишком много времени, чтобы ее разыскать, но нам это обязательно удастся. Старуха всегда была скрытной. В Нейи ее мало кто знал. Что о ней рассказали, соседи? Что она никого не беспокоила, держалась независимо, не блистала красотой, всегда ходила в своем проклятом берете и была помешана на газетных объявлениях. Больше ничего из них вытянуть не удалось. Она прожила там около двадцати лет, но никто не знает, были ли у нее где-нибудь друзья, водились ли за ней какие-нибудь грешки, и никто точно не помнит, когда она уехала. Судя по всему, она никогда не ездила отдыхать. Есть такие люди: они проходят по жизни, и никто их не замечает. Неудивительно, что в конце концов она стала убийцей. Мы найдем ее, это вопрос времени.
– Нет. Что-то у нас не клеится.
– В чем же проблема?
– Это как раз то, что я пытаюсь понять.
Обескураженный Данглар грузно поднялся в три приема: туловище, зад, ноги, потом сделал круг по комнате.
– Я очень хотел бы попытаться понять, что именно вы пытаетесь понять, – тихо сказал он Адамбергу.
– Кстати, Данглар, лаборатория может забрать журнал мод, я с ним закончил.
– Закончили что?
Данглар хотел вернуться в свой кабинет, заранее расстроенный едва начавшейся дискуссией, – зная, что она закончилась бы ничем, – но никак не мог отделаться от подозрений, что в голове Адамберга уже бродят какие-то идеи, возможно, даже гипотезы, и это возбуждало его любопытство. Несмотря на то, что идеи эти еще не были доступны аже самому Адамбергу.
Комиссар снова уставился в блокнот.
– В журнале мод была статья, подписанная "Дельфина Витрюэль". Это девичья фамилия Дельфины Ле Нермор. Главная редакторша сообщила мне, что Дельфина постоянно сотрудничала с их журналом, примерно раз в месяц приносила статьи о веяниях времени, новых тенденциях в моде, об увлечениях платьями с фижмами или чулками со швом.
– И это показалось вам интересным?
– Невероятно. Я прочел всю подшивку. Времени ушло довольно много. Плюс к этому еще гнилые яблоки. Я начинаю кое-что понимать.
Данглар покачал головой.
– И что с гнилыми яблоками? – спросил он. – Не будем же мы упрекать Ле Нермора в том, что от него пахло страхом. Черт возьми, мы что, опять возьмемся за него?
– Все маленькое и жестокое очень меня беспокоит. Вы наслушались рассуждений Матильды. Теперь вы защищаете человека, рисующего круги.
– Ничего подобного. Просто я занимаюсь Клеманс, а его оставил в покое.
– Я тоже занимаюсь Клеманс, ею одной. Но это ничего не меняет в том, что Ле Нермор – низкая душонка.
– Комиссар, нужно экономно расходовать презрение, ибо в нем нуждаются многие. Это не мои слова.
– А чьи же?
– Шатобриана.
– Ну вот, опять. Что он вам сделал?
– Явно ничего хорошего. Да бог с ним. Скажите честно, комиссар, разве человек с кругами заслуживает такой злобы? Все-таки он крупный историк.
– Поглядим.
– Все, с меня довольно, – заявил Данглар, усаживаясь на место. – У каждого свои навязчивые идеи. У меня, например, в голове одна Клеманс. Я должен ее найти. Где-то же она есть, и я ее оттуда достану. Это обязательно. И это логично.
– Однако, – с улыбкой произнес Адамберг, – глупая логика – демон слабых умов. Это не мои слова.
– А чьи же?
– Вот этим-то я от вас и отличаюсь: я не знаю, чьи это слова. Но я очень люблю эту фразу, она меня устраивает, понимаете? Я почти лишен логики. Я пойду похожу, Данглар, мне это необходимо.
Адамберг ходил до самого вечера. Это был единственный способ навести порядок в голове. Ритмичное движение при ходьбе как бы встряхивало мысли, словно твердые частички, плавающие в жидкости. Поэтому самые тяжелые падали на дно, а самые легкие оставались на поверхности. В конце концов Адамберг не сделал заключительного вывода, но получил ясную картину собственных мыслей, выстроившихся по порядку благодаря законам гравитации. На первый план выплыл несчастный старик Ле Нермор, его прощание с Византией, кончик трубки, постукивающий по передним зубам, не пожелтевшим от табака. Вставная челюсть.
Далее следовали гнилые яблоки, Клеманс-убийца, исчезнувшая вместе с черным беретом, нейлоновыми блузками и воспаленными веками.
Внезапно он застыл на месте. Неподалеку от него какая-то молодая женщина подозвала такси. Было уже поздно, он не мог хорошо ее разглядеть и побежал к ней. А потом было уже слишком поздно и бежать было бессмысленно: такси отъехало.
Он остался стоять у края тротуара, часто дыша. Почему он побежал? Потому что ему приятно было бы увидеть, как Камилла садится в такси, даже если он все равно не успел бы ее догнать.
Он сжал кулаки в карманах куртки. Немного волнения. Это нормально.
Нормально. Не стоит делать из этого трагедию. Увидеть Камиллу, удивиться, побежать следом: нормально немного поволноваться по этому поводу. Это от удивления. Или оттого, что бежал слишком быстро. У любого точно так же тряслись бы руки.
Впрочем, действительно ли это была она? Вероятно, не она. Она живет на другом краю земли. Нужно, чтобы она была на другом краю земли, совершенно необходимо. Но профиль, фигура, манера держаться за стекло машины обеими руками, разговаривая с водителем! И что с того? Ничего особенного. Камилла – на другом краю земли. Не о чем тут рассуждать, значит, нет причины волноваться по поводу этой девушки в такси.
А если это все же была Камилла? Ну, что ж, если это была Камилла, он ее упустил. Вот и все. Она села в такси, чтобы уехать на другой край земли. Нечего об этом думать, все осталось по-прежнему. Ночь с Камиллой, всегда. Пришла. Ушла.
Он вновь отправился в путь, тихонько повторяя эти два слова. Он хотел поскорее уснуть, чтобы забыть о трубке старика Ле Нермора, о берете Клеманс, о спутанных волосах своей любимой малышки.
Следующая неделя не принесла никаких новостей о Клеманс. К трем часам дня Данглар погружался в пьяную дремоту, а иногда от сознания собственного бессилия у него случались приступы словоизвержения. Десятки людей заявляли, что видели убийцу. Каждое утро Данглар приносил в кабинет Адамберга отчеты, сообщавшие об отрицательных результатах поисков.
– Отчет о следственных действиях из Монтобана. Опять ничего, – в очередной раз говорил Данглар.
Адамберг поднимал голову и отвечал каждый раз одно и то же: «Очень хорошо. Превосходно». Хуже того: Данглар подозревал, что Адамберг вообще не читает эти отчеты, так как вечером они обычно лежали на том же месте, куда инспектор положил их с утра, и он вновь забирал их, чтобы приобщить к делу Клеманс Вальмон.
Данглар не мог заставить себя не считать. С момента исчезновения Клеманс прошло двадцать семь дней. Адамбергу часто звонила Матильда, чтобы узнать новости о землеройке. Данглар слышал, как он отвечал: «Пока ничего. Нет, я не опустил руки, кто вам сказал? Я жду дополнительных сведений. Теперь можно не торопиться».
«Можно не торопиться». Любимое выражение Адамберга. Данглар приходил от него в бешенство, в то время как Кастро, сильно изменившийся за последнее время, судя по всему, воспринимал все происходящее с несвойственным ему терпением.
Вдобавок еще по просьбе Адамберга в комиссариат несколько раз приходил Рейе. Он казался Данглару менее желчным, чем раньше. Данглар спрашивал себя, с чем это могло быть связано: то ли с тем, что слепой теперь хорошо ориентируется в здании комиссариата и спокойно находит дорогу, ощупывая стены кончиками пальцев; то ли с тем, что стало известно имя убийцы и это положило конец его тревогам. Единственное, о чем Данглар и думать не хотел, – это что Рейе стал менее желчным, потому что Матильда пустила его в свою постель. Об этом не могло быть и речи! Но как бы узнать наверняка? Однажды Данглар присутствовал при начале разговора Адамберга и Рейе.
– В обычном понимании вы не видите, – рассуждал комиссар, – но вы видите по-другому. Мне бы очень хотелось, чтобы вы рассказали о Клеманс Вальмон, и говорили бы столько времени, сколько у вас хватит сил; чтобы вы описали мне все ваши впечатления во время бесед с нею, все ваши ощущения в ее присутствии, все мельчайшие подробности ее жизни, о которых вы догадывались, когда она подходила, когда вы ее слышали, когда чувствовали ее рядом. Чем больше я буду о ней знать, тем успешнее закончу дело. Вы, Рейе, вы и Матильда – вот два человека, знавшие ее лучше всех. И еще вам может быть доступно нечто, находящееся за пределами обычного зрения. То, что мы, остальные, не замечаем, потому что зрительный образ возникает быстро и мы этим удовлетворяемся.
Всякий раз Рейе подолгу сидел у него. В открытую дверь Данглару было видно, как Адамберг стоит, прислонившись к стене, и слушает с величайшим вниманием.
Было три тридцать.
Адамберг открыл свой блокнот на третьей странице. Он помедлил какое-то время, а потом написал:
«Завтра я еду в деревню искать Клеманс. Думаю, я не ошибся. Никак не вспомню, когда именно я это обнаружил, надо было сделать пометку. Может, я понял это с самого начала? Или когда появились гнилые яблоки? Все, что рассказывает Рейе, сходится с моими предположениями. Вчера я дошел до Восточного вокзала. Пытался разобраться, почему стал полицейским. Возможно, потому, что здесь, когда ты что-то ищешь, то имеешь шансы найти: такая профессия. Это примиряет меня со всем остальным. В другое время никто не просит тебя искать что бы то ни было, и ты не рискуешь найти что-то, потому что не знаешь, что искать. Например, листья: я до сих пор не знаю точно, почему их рисую.
Вчера в кафе на Восточном вокзале какой-то тип сказал мне, что лучшее средство избавиться от страха смерти – вести жизнь кретина. Тогда не о чем будет сожалеть. Мне кажется, это не лучший выход.