Варшавский Илья Иосифович. Солнце заходит в Дономаге

* * *

   «…Врачу учебного космолета «Альдебаран» за проявленную халатность, выразившуюся в несвоевременном выполнении приказания капитана, объявить строгий выговор с предупреждением, что явствует из изложенного. Капитан Чигин».
   – «Что явствует из изложенного»! – повторил вслух капитан и взял из пачки новый лист бумаги.
   «Названная Инесса Плошкина, списанная мною, капитаном космолета «Альдебаран», направляется…»
   Капитан задумался и сунул в рот карандаш. Легко сказать, направляется! «Подкидыш» сюда не долетит. Сдать на встречный космолет? Черта с два тут, на учебной трассе, кто-нибудь появится. Повернуть назад – значит сорвать рейс и стать объектом анекдотов, рассказываемых во всех космопортах: «А слышали, наш индюк какую штуку выкинул?!» Нет, что делать с Инессой Плошкиной, вовсе не явствовало из изложенного. Оставить на корабле с курсантами? Невозможно! «Пусть целуют, ха-ха-ха!» Капитан подумал о своей внучке. Меньше всего он хотел бы ее видеть в курсантском кубрике. Прохвосты все, первостатейнейшие прохвосты! «Сладок запах женской кожи». Погодите, узнаете еще у капитана Чигина, что чем пахнет!
   Капитан обхватил голову руками.
   «Вот положеньице!»
   Из кают-компании в полуотворенную дверь доносились сдержанные рыдания.
   Чигин чертыхнулся и вскочил с кресла.
   – Собирай вещи!
   Рыдания стали громче.
   – Собирай вещи, переселяйся в мою каюту!
   – А вы?
   В широко открытых, еще влажных от слез серых глазах было столько кротости и покорности судьбе, что капитану стало неловко.
   «Нехорошо, нельзя было так на нее орать, все-таки девушка».
   – Я буду спать у старпома на диване, – буркнул он, глядя себе под ноги, – а ты… а вы располагайтесь. Сейчас боцман вам постелит здесь.

* * *

   Инесса плохо переносила невесомость, и капитан Чигин метал громы на головы механиков, безбожно затянувших смену гравитационных катушек. Он сам, не доверяя боцману, прибирал за ней каюту и отпаивал во время приступов тошноты крепким чаем.
   Даже ее просьба «не заваривать эти мерзкие зеленые листья» – неслыханная дерзость, могущая стоить иному смельчаку жизни, – была воспринята им с добродушной усмешкой.
   – Вы знаете, – сказал он однажды старпому, – очень милая девушка. Такая тихая и скромная. Она рассказала мне свою историю. Отец и мать погибли во время автомобильной катастрофы. Круглая сирота, живет с братом.
   – Скромная! – фыркнул старпом. – Скромная, а какую штуку выкинула!
   Капитан нахмурился.
   – Ничего вы не понимаете, чиф. Девочку влечет романтика. Покорение далеких планет и все такое. Ведь, кроме космоса, о чем теперь мечтать молодежи? А она Стивенсона любит.
   – Кого любит?
   – Стивенсона.
   – Тоже курсант?
   – Стивенсон – великий писатель древности, писал морские повести.
   – Анахронизм, – сказал старпом, – анахронизм ваши морские повести. Вы лучше скажите, что с этой Плошкиной делать. Невесомость кончилась, будем на вахту назначать?
   – На вахту? – капитан поскреб пятерней затылок. – Нет, зачем же на вахту? Ведь она – пассажирка.
   Прошло несколько дней, и Инесса полностью освоилась на космолете. В ее распоряжении была вся капитанская библиотека, и на полу каюты валялись прочитанные книги вперемежку с обертками конфет, поглощаемых ею с не меньшим пылом, чем морские романы.
   В кают-компании тоже безраздельно царила Инесса.
   Капитан Чигин собственноручно накладывал ей в тарелку самые аппетитные куски и первый после окончания трапезы галантно подходил поцеловать тонкие пальчики, произнося при этом неизменную фразу:
   – Поблагодарим нашу милую хозяюшку.
   Но самым удивительным было то, что доктор, всю жизнь ненавидевший шахматы, часами просиживал с пассажиркой за доской, испытывая необъяснимое удовольствие от каждой проигранной партии.
   Между тем в романтической душе капитана бушевал девятибалльный шторм. Рейс подходил к концу, и мысль о том, что «Альдебаран» скоро лишится своей хозяйки, заставляла капитана строить самые фантастические планы.
   Наконец он принял решение.
   Да, черт побери, почему бы старине Чигину не удочерить эту славную девчушку?! Все равно родителей у нее нет, а на «Альдебаране» до зарезу нужен радист. Каких-нибудь два-три месяца, пока она кончит ускоренные курсы, а уж штатной должности радистки капитан Чигин добьется, можете быть на этот счет совершенно спокойны, судари мои!
   Все же жизнь – очень сложная штука, и человек никогда не знает, какой фортель она неожиданно может выкинуть.
   На этот раз Великая Мистификаторша предстала перед капитаном Чигиным в образе врача «Альдебарана».
   Капитан сразу почувствовал неладное, увидев его смущенное лицо.
   – Скажите, мастер, – спросил доктор, теребя край скатерти, – Космический устав разрешает капитану космолета производить бракосочетание?
   На мгновение в воображении Чигина мелькнула заманчивая картина: по левому борту – строй курсантов в парадной форме, по правую – экипаж, Инесса в подвенечном платье с белой фатой и доктор в строгом черном костюме. А в центре он, правнук капитана парохода «Жулан», главное лицо этого великолепного церемониала.
   Но это было только мгновение. Сотни дьяволов, вооруженных раскаленными вилами, принялись терзать капитанское сердце. Инесса! Лишиться этой девочки, когда уже все было продумано и решено! Отдать свою дочь этому прохвосту?! Ну, нет! До капитана не раз доходили слухи о земных подвигах эскулапа. Дудки! Как-никак, а капитан Чигин тоже кое-что да значит!
   – Вы думаете, – холодно спросил он, – что Инесса?..
   – Думаю, что она не будет возражать, – скромно потупился доктор.
   Капитан засопел. Дело обстояло хуже, чем он предполагал.
   – Девочке еще рано замуж, – сказал он, рассматривая свой волосатый кулак. – Что же касается бракосочетания, то я не вижу никакой возможности. Решительно никакой, – повторил он, открывая кожаную папку и тем самым давая понять, что разговор окончен.

* * *

   Такие вещи на учебной трассе случаются очень редко.
   Заблудившийся в мировом пространстве астероид должен был пересечь траекторию «Альдебарана». Сейчас трудно сказать, почему старенькое решающее устройство космолета трижды повторило все расчеты, прежде чем выдать команду кибернетическому штурману. Важно то, что, когда эта команда была получена, астероид уже находился в угрожающей близости. Катастрофа была предотвращена включением маневрового двигателя правого борта на полную мощность.
   Это произошло перед обедом.
   Дальше все развивалось по вечным и непреложным законам механики.
   Десять технических единиц массы капитанского тела, влекомые заложенной в них инерцией, преодолели расстояние в пять метров и обрушились на хрупкое тело пассажирки, прижатой к переборке.
   Прежде чем кто-либо успел сообразить, что произошло, двигатель уже был выключен, и единственным свидетельством случившегося была распростертая на полу фигурка.
   – Доктора! – рявкнул капитан, подхватив Инессу на руки. – Доктора!
   Еще не успели смолкнуть раскаты капитанского голоса, как в дверях появился врач.
   – Жива! – сказал он, сжимая пальцами тоненькое запястье с синими прожилками. – Кажется, ничего страшного, принесите мне из каюты аптечку.
   Капитан бегом бросился выполнять распоряжение своего подчиненного.
   – Теперь, – сказал доктор, раскрыв ящик с медикаментами, – прошу посторонних выйти.
   «Посторонних!» – капитан вздохнул и безропотно закрыл за собой дверь.
   Да, капитан Чигин прожил большую и трудную жизнь, но, право, эти десять минут ожидания были самыми тяжелыми за все долгие семьдесят лет.
   – Ну что?!
   Вид доктора не предвещал ничего хорошего. Расстегнутый воротник, спутанные волосы, на лбу крупные капли пота. Он сел на стул и устало махнул рукой.
   – Говорите, что с ней!
   – Капитан! – доктор выпил прямо из горлышка полграфина воды. – Капитан, она не девушка!
   – Что?! – казалось, еще немного, и глаза капитана, покинув предназначенное им природой место, бросятся вперед, чтобы испепелить все на своем пути.
   – Ушиб позвоночника, мне пришлось накладывать компресс. Она – самый обыкновенный парень и сукин сын, каких мало! Он мне сам во всем признался. Держал пари с курсантами, что проделает весь рейс в капитанской каюте, ничего не делая. И сестры у него нет, и никакой он не сирота, папаша у него какая-то шишка в Управлении. Ну и дали же мы с вами маху, капитан!!!
   Всякий, кто видел бы в этот момент капитана Чигина, понял бы, откуда взялось это меткое прозвище «индюк». За несколько минут щеки капитана попеременно принимали все цвета спектра: от красного до фиолетового, и когда он, наконец, открыл рот… Впрочем, не стоит повторять все, что произнес капитан Чигин, когда открыл рот. Ведь времена парусного флота давно прошли.

В АТОЛЛЕ

   Мы все стояли на берегу и смотрели на удаляющегося «Альбатроса». Он был уже так далеко от нас, что я не мог рассмотреть, есть ли на палубе люди. Потом из трубы появилось белое облачко пара, а спустя несколько секунд мы услышали протяжный вой.
   – Все, – сказал папа. – Теперь мы можем сколько угодно играть в робинзонов: у нас есть настоящий необитаемый остров, хижина и даже Пятница.
   Это было очень здорово придумано – назвать толстого, неповоротливого робота Пятницей. Он был совсем новый, и из каждой щели у него проступали под лучами солнца капельки масла.
   – Смотри, он потеет, – сказал я.
   – А ну, кто быстрее?! – крикнула мама, и мы помчались наперегонки к дому. У самого финиша я споткнулся о корень и шлепнулся на землю, и папа сказал, что это несчастный случай и бег нужно повторить, а мама спросила, больно ли я ушибся. Я ответил, что все это ерунда и что я вполне могу опять бежать, но в это время раздался звонок, и папа сказал, что это, вероятно, вызов с «Альбатроса» и состязание придется отложить.
   Звонок все трещал и трещал, пока папа не включил видеофон. На экране появился капитан «Альбатроса». Он по-прежнему был в скафандре и шлеме.
   – Мы уходим, – сказал он, – потому что…
   – Я понимаю, – перебил его папа. – Если вам что-нибудь понадобится…
   – Да, я знаю. Счастливого плавания.
   – Спасибо! Счастливо оставаться.
   Папа щелкнул выключателем, и экран погас.
   – Пап, – спросил я, – они навсегда ушли?
   – Они вернутся за нами, – ответил он.
   – Когда?
   – Месяца через три.
   – Так долго?
   – А разве ты не рад, что мы, наконец, сможем побыть одни и никто нам не будет мешать?
   – Конечно, рад, – сказал я, и это было чистейшей правдой.
   Ведь за всю свою жизнь я видел папу всего три раза, и не больше чем по месяцу. Когда он прилетал, к нам всегда приходила куча народу, и мы никуда не могли выйти без того, чтобы не собралась толпа, и папа раздавал автографы и отвечал на массу вопросов, и никогда нам не давали побыть вместе по-настоящему.
   – Ну, давайте осматривать свои владения, – предложил папа.
   Наша хижина состояла из четырех комнат: спальни, столовой, моей комнаты и папиного кабинета. Кроме того, там была кухня и холодильная камера. У папы в кабинете было очень много всякой аппаратуры и настоящая электронно-счетная машина, и папа сказал, что научит меня на ней считать, чтобы я мог помогать ему составлять отчет.
   В моей комнате стояли кровать, стол и большущий книжный шкаф, набитый книгами до самого верха. Я хотел их посмотреть, но папа сказал, что лучше это сделать потом, когда мы осмотрим весь остров.
   Во дворе была маленькая электростанция, и мы с папой попробовали запустить движок, а мама стояла рядом и все время говорила, что такие механики, как мы, обязательно что-нибудь сожгут, но мы ничего не сожгли, а только проверили зарядный ток в аккумуляторах.
   Потом мы пошли посмотреть антенну, и папе не понравилось, как она повернута, и он велел Пятнице влезть наверх и развернуть диполь точно на север, но столб был металлический, и робот скользил по нему и никак не мог подняться. Тогда мы с папой нашли на электростанции канифоль и посыпали ею ладони и колени Пятницы, и он очень ловко взобрался наверх и сделал все, что нужно, а мы все стояли внизу и аплодировали.
   – Пап, – спросил я, – можно, я выкупаюсь в океане?
   – Нельзя, – ответил он.
   – Почему?
   – Это опасно.
   – Для кого опасно?
   – Для тебя.
   – А для тебя?
   – Тоже опасно.
   – А если у самого берега?
   – В океане купаться нельзя, – сказал он, и я подумал, что, наверное, когда папа таким тоном говорит «нельзя» там, на далеких планетах, то ни один из членов экипажа не смеет с ним спорить.
   – Мы можем выкупаться в лагуне, – сказал папа.
   Право, это было ничуть не хуже, чем если бы мы купались в настоящем океане, потому что эта лагуна оказалась большим озером внутри острова и вода в ней была теплая-теплая и совершенно прозрачная.
   Мы все трое плавали наперегонки, а потом мы с папой ныряли на спор, кто больше соберет ракушек со дна, и я собрал больше, потому что папа собирал одной рукой, а я двумя.
   Когда нам надоело собирать ракушки, мы сделали для мамы корону из веточек коралла и морских водорослей, а папа украсил ее морской звездой.
   Мама была похожа в ней на настоящую королеву, и мы стали перед ней на одно колено, и она посвятила нас в рыцари.
   Потом я попросил Пятницу поплавать со мной. Было очень забавно смотреть, как он подходил к воде, щелкал решающим устройством и отступал назад. А потом он вдруг отвинтил на руке палец и бросил его в воду, и, когда палец утонул, Пятница важно сказал, что роботы плавать не могут. Мы просто покатывались от хохота, такой у него был при этом самодовольный вид. Тогда я спросил у него, могут ли роботы носить на руках мальчиков, и он ответил, что могут. Я стал ему на ладони, и он поднял меня высоко над головой, к самой верхушке пальмы, и я срывал с нее кокосовые орехи и кидал вниз, а папа ловил.
   Когда солнце спустилось совсем низко, мама предложила пойти к океану смотреть закат.
   Солнце стало красным-красным и сплющилось у самой воды, и от него к берегу потянулась красная светящаяся полоса. Я зажмурил глаза и представил себе, что мчусь по этой полосе прямо на Солнце.
   – Пап, – спросил я, – а тебе приходилось лететь прямо на Солнце?
   – Приходилось, – ответил он.
   – А там от него тоже тянется такая полоса?
   – Нет.
   – А небо там какого цвета?
   – Черное, – сказал папа. – Там все другое… незнакомое и… враждебное.
   – Почему? – спросил я.
   – Я когда-нибудь расскажу тебе подробно, сынок, – сказал он. – А сейчас идемте ужинать.
   Дома мы затеяли очень интересную игру. Мама стояла у холодильника, а мы угадывали, что у нее в руках. Конечно, каждый из нас называл свои любимые блюда, и каким-то чудом оказывалось, что мы каждый раз угадывали. Поэтому ужин у нас получился на славу.
   Папа откупорил бутылку вина и сказал, что мужчинам после купания совсем не вредно пропустить по рюмочке. Он налил мне и себе по полной рюмке, а маме – немножко. «Только чтобы чокнуться», – сказала она.
   После ужина мы смотрели по телевизору концерт, и диктор перед началом сказал, что этот концерт посвящается нам. Мама даже покраснела от удовольствия, потому что она очень гордится тем, что у нас такой знаменитый папа.
   Передавали самые лучшие песни, а одна певица даже пропела мою любимую песенку о белочке, собирающей орешки. Просто удивительно, как они об этом узнали.
   Когда кончился концерт, папа сказал, что ему нужно садиться писать отчет, а я отправился спать. Я уже лежал в постели, когда мама пришла пожелать мне спокойной ночи.
   – Мам, посиди со мной, – попросил я.
   – С удовольствием, милый, – сказала она и села на кровать.
   В открытое окно светила луна, и было светло совсем, как днем. Я смотрел на мамино лицо и думал, какая она красивая и молодая. Я поцеловал ее руку, пахнущую чем-то очень приятным и грустным.
   – Мама, – спросил я, – почему это запахи бывают грустные и веселые?
   – Не знаю, милый, – ответила она, – мне никогда не приходилось об этом думать. Может быть, просто каждый запах вызывает у нас какие-то воспоминания, грустные или веселые.
   – Может быть, – сказал я.
   Мне было очень хорошо. Я вспоминал проведенный день, самый лучший день в моей жизни, и думал, что впереди еще восемьдесят девять таких дней.
   – Ох, мама, – сказал я, – какая замечательная штука жизнь и как не хочется умирать!
   – Что ты, чижик? – сказала она. – Тебе ли говорить о смерти? У тебя впереди огромная жизнь.
   Мне было ее очень жалко: еще на «Альбатросе» ночью я слышал, как они с папой говорили об этой ужасной болезни, которой папа заразился в космосе, и о том, что всем нам осталось жить не больше трех месяцев, если за это время не найдут способа ее лечить. Ведь поэтому экипаж «Альбатроса» был одет в скафандры, а мы никуда не выходили из каюты. И в океане, вероятно, нам нельзя купаться, потому что эта болезнь такая заразная.
   И все же я подумал, что, когда люди так любят друг друга, нужно всегда говорить только правду.
   – Не надо, мамочка, дорогая, – сказал я. – Ведь даже, если не найдут способа лечить эту болезнь…
   – Найдут, – тихо сказала мама. – Обязательно найдут. Можешь быть в этом совершенно уверен.

РЕШАЙСЯ, ПИЛОТ!

   Марсианка шла, чуть покачивая бедрами, откинув назад маленькую круглую голову. Огромные черные глаза слегка прищурены, матовое лицо цвета слоновой кости, золотистые губы открыты в улыбке, на левом виске
   – зеленый треугольник – знак касты Хранителей Тайны.
   Климов вздрогнул.
   Он все еще не мог привыкнуть к загадочной красоте дочерей Марса.
   – Простите, не скажете ли вы мне, где я должна зарегистрировать свой билет?
   Она говорила певучим голосом на космическом жаргоне, проглатывая окончания слов.
   – Налево, пассажирский зал, окно номер три.
   – Спасибо! – Марсианка тряхнула серебряными кудрями и, бросив через плечо внимательный взгляд на Климова, пошла к двери. Палантин из бесценных шкурок небрежно волочился по полу.
   «Дрянь! – с неожиданной злобой подумал Климов. – Искательница приключений! Навязали себе на шею планетку с угасающей культурой. Страшно подумать, сколько мы туда вбухали, а что толку! Разве что наши девчонки стали красить губы золотой краской. Туристочка!»
   Он отвратительно чувствовал себя. От сердца к горлу поднимался тяжелый, горький комок, ломило затылок, болели все суставы.
   «Не хватало только, чтобы я свалился».
   Он проглядел расписание грузовых рейсов и направился в пассажирский зал.
   В углу, под светящейся схемой космических трасс, группа молодых парней играла в бойк – игру, завезенную космонавтами с Марса. При каждом броске костей они поднимали крик, как на футбольном матче.
   «Технические эксперты, все туда же», – подумал Климов.
   Он толкнул дверь и зашел в бар.
   Там еще было мало народу. Чета американцев, судя по экзотическим костюмам со множеством застежек и ботинкам на толстенной подошве – туристы, пила коктейли, да неопределенного вида субъект просматривал журналы.
   Ружена – в белом халате с засученными рукавами – колдовала над микшером.
   – Здравствуй, Витя! – сказала она, вытаскивая пробку из бутылки с яркой этикеткой. – Ты сегодня неважно выглядишь. Хочешь коньяку?
   Климов зажмурил глаза и проглотил слюну.
   Рюмка коньяку – вот, пожалуй, то, что ему сейчас нужно.
   – Нельзя, – сказал он, садясь на табурет, я ведь в резерве. Дай, пожалуйста, кофе, и не очень крепкий.
   – Ничего нового?
   – Нет. Что может быть нового… в моем положении?
   Он взял протянутую чашку и поставил перед собой, расплескав половину на стойку.
   Ружена подвинула ему сахар.
   – Нельзя так, милый. Ты же совсем болен. Пора все это бросать. Нельзя обманывать самого себя. Космос выжимает человека до предела. Я знала людей, которые уже к тридцати пяти годам никуда не годились, а ведь тебе…
   – Да, от этого никуда не спрячешься.
   Американец поднял голову и щелкнул языком. В дверях стояла марсианка.
   – Бутылку муската, крымского, – бросила она, направляясь к столику у окна.
   – Ну, я пошел, – сказал Климов, – мне еще нужно в диспетчерскую.
   – Я сменяюсь в двенадцать. Заходи за мной, проводишь домой. Может быть, останешься, – добавила она тихо, – навсегда?
   – Зайду, – сказал Климов, – если освобожусь.
   «Если освобожусь, – подумал он. – Что за чушь! От чего тебе освобождаться, пилот второго резерва? Ты сегодня будешь свободен, как и вчера и как месяц назад, как свободен уже три года. Никто тебя никуда и никогда не пошлет. Тебя терпят здесь только из сострадания, потому что знают, что ты не можешь не приходить сюда каждый день, чтобы поймать свой единственный шанс. Приходишь в надежде на чудо, но чудеса бывают только в сказках».
   У дверей он столкнулся с толстым низеньким человечком в униформе международного космодрома.
   – Как дела, Витя?
   – Отлично!
   – Самочувствие?
   – Великолепное.
   – А мы тут совсем зашились с грузовыми перевозками. Заходи к концу смены, поболтаем.
   – Зайду, – сказал Климов, – обязательно зайду. К концу смены.
   Он еще раз прошел по пассажирскому залу и сел в глубокое низкое кресло под репродуктором. Очередной автобус привез большую группу пассажиров, и зал наполнился оживленной толпой.
   Климов машинально взял со столика проспект туристских рейсов.
   РЕГУЛЯРНЫЕ РЕЙСЫ НА ЛУНУ, ПОЛНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ ПОЛЕТОВ. В ПУТИ ПАССАЖИРЫ ОБСЛУЖИВАЮТСЯ КВАЛИФИЦИРОВАННЫМИ ЭКСКУРСОВОДАМИ-КОСМОЛОГАМИ, ТУРИСТСКИЕ ЛАЙНЕРЫ ВЕДУТ САМЫЕ ОПЫТНЫЕ ПИЛОТЫ.
   «Самые опытные, – подумал он. – Каждый из них еще ходил в коротких штанишках, когда я сделал свой первый рейс на Луну. А сейчас… Самые опытные! Что ж, видно, действительно пора кончать эту комедию. Ружена права. Сейчас, пилот, ты пойдешь в диспетчерскую и скажешь, что завтра… Потом ты зайдешь за Руженой, и больше не будет ни этого томительного ожидания чуда, ни вечного одиночества. Зачем ты берег свое одиночество, пилот? Для дела, которому служишь? Тебе больше нет места там. Теперь тебе на смену пришли самые опытные те, кто еще сопливыми щенками носил на школьные курточках памятные жетоны с твоим портретом. Ну, решайся, пилот!»
   Диспетчер – девушка в новенькой, с иголочки форме, со значком Космической академии на груди – смерила его колючим взглядом серых глаз.
   – Почему вы не на месте? Только что отправили в больницу второго пилота с ноль шестнадцатого. Кроме вас, никого в резерве нет. За три дня – двенадцать внеплановых рейсов. Сможете лететь?
   – Смогу.
   – Бегите скорее в санчасть. Ваше дело уже там. Первый пилот – Притчард. Вы его найдете в пилотской. Старт через сорок минут. Счастливого полета!
   – Спасибо!
   Климов закрыл за собой дверь и прислонился к стене.
   «Ноль шестнадцатый, рейсовый на Марс. «Бегите скорее в санчасть» Нет, дудки! Пусть бегают самые опытные, у них не бывает сердцебиений».
   Он стал медленно подниматься по лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке.
   – Фамилия?
   – Климов. Второй пилот с ноль шестнадцатого.
   – Раздевайтесь!
   Непослушными пальцами он расстегнул китель.
   – До трусов.
   …Десять оборотов, двадцать, тридцать… сто. Все быстрее вращение центрифуги, все медленнее и слабее толчки сердца. Невообразимая тяжесть давит на живот, сжимает легкие. Тупые, тяжелые удары по затылку Рот жадно ловит воздух. Сто двадцать. Огненные круги бешено вращаются перед глазами, рвота поднимается из желудка и комом застревает в горле. Сто тридцать. Невыносимая боль в позвоночнике. Сто тридцать пять. О чудо! Невесомость. Он парит в свободном полете. Черная бездна усеяна звездами – синими, красными, фиолетовыми. Какое блаженство! Если бы только так не жал загубник кислородного аппарата. Какой болван придумал эти новые скафандры…
   – Спокойно, Климов! Глотайте, глотайте. – Врач вынул у него изо рта ложку и взглянул на часы, проверяя пульс. – Сколько вам лет?
   – Там написано… пятьдесят два.
   – Вы же давно имеете право на пенсию. Какого черта…
   – Я не могу.
   – Глупости! – Врач подошел к столу и открыл личное дело, – С моей стороны было бы преступлением выпустить вас в полет. Ничего не поделаешь, батенька, возраст есть возраст. Сколько лет вы летаете?
   – Тридцать… из них три – в резерве.
   – Вот видите, – он перелистывал послужной список, – две аварии за последние пять лет, а до этого… постойте! Вы что, и есть тот самый Виктор Климов?!
   – Тот самый.
   Врач тихонько свистнул.
   «Решайся, пилот! Это твой последний шанс».
   – Один рейс. Очень прошу вас…
   – С кем вы летите?
   – Первый пилот – Притчард.
   – Хорошо, – помедлив мгновение, он поставил размашистую подпись на путевке, – я поговорю с ним, чтобы он вас щадил, особенно на перегрузках. Счастливого полета!
   – Спасибо!
   – Минутку! Вы помните наш уговор? Последний рейс. Вот таблетки. Без особой надобности не принимайте. Так помните?
   – Помню.

* * *

   – Простите, вы Притчард?
   Широкоплечий верзила, расправлявшийся с полукилограммовым бифштексом, поднял рыжеволосую голову.
   – Угу.
   – Виктор Климов. Назначен к вам вторым пилотом.
   Притчард исподлобья бросил на него взгляд. Уважение пополам с жалостью. Самые опытные всегда смотрели на него таким взглядом.
   – Очень приятно. Садитесь. Что вы будете есть?
   – Спасибо, я никогда не ем перед стартом.