Варшавский Илья Иосифович. Солнце заходит в Дономаге

   Я внимательно слежу за счетчиком. Сто, сто пятьдесят, двести…
   Кажется, сегодня штрафной нагрузки не будет, стрелка вольтметра стоит все время на зеленой черте.
   Я снова пытаюсь думать про девушку и про мир, который мне известен только по рассказам Рожденного Женщиной. Время от времени я бросаю взгляд на лампочку индикатора. Она светится темно-красным светом. Ток индикатора слишком слаб, чтобы сработало реле анализатора. Все это потому, что я думаю о запрещенных вещах урывками. Внешне мои мысли целиком заняты зарядкой аккумуляторов.
   …пятьсот, пятьсот пятьдесят, шестьсот…
   Стрелка вольтметра начинает дрожать. Это очень плохо. Я по-прежнему получаю от семисот до тысячи калорий в сутки, но почему-то последнее время мне этого не хватает. Может быть, виноваты сны, не дающее покоя ночью.
   …тысяча сто, тысяча сто пятьдесят, тысяча двести…
   Липкий пот заливает глаза. Кажется, что меня бьют по затылку чем-то мягким и очень тяжелым. Стрелка вольтметра спускается до красной черты.
   …две тысячи семьсот, две тысячи семьсот пятьдесят, две тысячи восемьсот…
   Резкий электрический разряд в руку. Вращение рукоятки убыстряется, стрелка отходит от красной черты.
   …три тысячи четыреста, три тысячи четыреста пятьдесят, три тысячи пятьсот…
   «Проклятая машина!»
   Лампочка индикатора загорается ярким светом. Штрафное очко. Не понимаю, как я мог забыться. Необходимо быть осторожнее.
   …Две тысячи сто, две тысячи сто пятьдесят, две тысячи двести…
   Машина уменьшила число сделанных оборотов на величину штрафа.
   Теперь электрические разряды в руку следуют один за другим. Стрелка мотается от зеленой черты к красной и обратно. Кажется, я сейчас потеряю сознание.
   …три тысячи восемьсот, три тысячи восемьсот пятьдесят, три тысячи девятьсот…
   Я уже не вижу шкалу счетчика. Пытаюсь считать в уме:
   …три тысячи девятьсот один, три тысячи девятьсот два, три тысячи девятьсот три… удар!.. три тысячи девятьсот пять, три тысячи девятьсот шесть… удар! …три тысячи девятьсот восемь… удар!
   Бросаю считать обороты, считаю электрические удары:
   …семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…
   Блаженство! Стальной браслет разомкнулся. Падаю на пол. В ушах звенит от бешено пульсирующей крови. Теперь – тридцать минут отдыха! Как быстро проходят эти минуты.
   – ТРИСТА КИЛОГРАММОМЕТРОВ УМСТВЕННОЙ РАБОТЫ!
   Это уже пустяки, триста килограммометров я вгоню в два четверостишия. На всякий случай нужно попробовать задобрить машину. Вдруг она знает про сон?
   Пишу стихотворение, прославляющее заботу машины о Рожденном в Колбе, сглаживаю острые углы. Как-то я намекнул в одном из четверостиший на то, что машина и человек не могут существовать друг без друга, и заработал за это десять штрафных очков, пришлось весь день вертеть рукоятку.
   – ОПРЕДЕЛЕНИЕ РАЦИОНА!
   Опять с потолка спускаются гибкие шланги с присосками.
   Что-то сегодня аналитическое устройство долго считает. Я умираю от голода.
   – ВОСЕМЬСОТ КАЛОРИЙ ПИЩИ.
   Восемьсот калорий мне мало, но спорить бесполезно. Нужно брать, что дают.
   Все заботы о пропитании лежат на мне самом. Машина только определяет рацион и дозирует пищу.
   С грустью осматриваю свои плантации. Чан с хлореллой и бочка с дрожжами, размножающимися на моих фекалиях.
   Подхожу к лотку и слизываю отмеренную мне порцию.
   Мало, очень мало, но ничего не поделаешь! Пищи у меня в обрез.
   – ДВАДЦАТЬ МИНУТ ЛИЧНОГО ВРЕМЕНИ, ОБСЛУЖИВАНИЕ МАШИНЫ, ВОСЕМЬ ЧАСОВ СНА.
   Добавляю в бочку фекалии, перемешиваю массу и наливаю воды в чан с хлореллой. Это и есть «личное время».
   До самого вечера проверяю многочисленные контакты машины, пока не раздается команда:
   – ЗАБОТА О ЗДОРОВЬЕ РОЖДЕННОГО В КОЛБЕ.
   Опять физиологическое исследование. Глаза слипаются от усталости. К счастью, все это сейчас кончится и можно лечь в постель. Впереди восемь часов сна.
   Что это?! Неужели я не ослышался?!
   – МАНИАКАЛЬНО-ЭРОТИЧЕСКИЙ ПСИХОЗ. ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ЛЕЧЕНИЕ, ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ КИЛОГРАММОМЕТРОВ ПЕРЕД СНОМ.
   Значит, все это было подлой игрой! Машина знала про сон.
   Я снова верчу рукоятку.
   …сто десять, сто двадцать, сто тридцать…
   Последние лучи заходящего Солнца окрашиваю в кровавый цвет матовые окна машинного зала.
   …двести пятьдесят, двести шестьдесят, двести семьдесят…
   Проходит еще несколько минут, и в наступившей тьме мне видны только светящийся циферблат счетчика и багровый глазок индикатора. На этот раз я не спускаю с него глаз, потому что думаю, как хорошо было бы умереть. Тогда некому будет вертеть рукоятку и проклятая машина прекратит свою деятельность из-за отсутствия тока.
   Эту мысль я дроблю на сотню крохотных обрывков с большими интервалами, чтобы не сработало реле Анализатора Мыслей.
   …тысяча сто, тысяча сто пятьдесят, тысяча двести…

НАСЛЕДНИК

   Четыре часа ночи. Запахнув на груди телогрейку, старик бредет по бесконечным коридорам Центрального института. Холодно. Белая изморозь покрыла лакированные стены, легла на стеклянные двери, висит сосульками на окнах.
   Он в нерешительности останавливается у ручки кондиционера. Затем, махнув рукой, идет дальше. Нужно беречь энергию. Он ничего не знает. Пока реактор работает. Где-то там, за массивной дверью с надписью: «Не входить, смертельно!», продолжаются таинственные, непонятные ему процессы. Он боится этой двери, боится, что вдруг прекратится подача энергии, боится темноты и больше всего боится одиночества. Беречь энергию!
   Главный зал. В ярком свете плафонов ослепительно сверкают белые стены. Сотни бликов горят на поверхности полированного металла, тонут в глубине черных пультов. Слишком много света. Один за другим щелкают выключатели. Сейчас зал освещен только лампами аварийной сети. Беречь энергию!
   Он поднимается во второй этаж. Ледяные поручни лестницы обжигают руку. Несколько минут он стоит на площадке, согнувшись в приступе хриплого кашля. Отраженные от стен лающие звуки несутся по пустынному зданию, разбиваются многократным эхом.
   Он вытирает слезящиеся глаза и открывает дверь с надписью «Анализатор».
   Здесь тепло. Автоматические устройства строю поддерживают заданный микроклимат. Чудо чудес – искусственный мозг очень чувствителен к изменению внешних условий.
   Старик облегченно вздыхает, увидев светящийся зеленый глазок на панели. Кряхтя, он опускается на низкую скамеечку, принесенную сюда из подвала. Он любит сидеть у подножия этого исполинского сооружения.
   Долго, очень долго оба молчат, человек и машина. Каждый из них думает о чем-то своем.
   Старик снова кашляет, протяжно, хрипло, надрывно. Наконец он сплевывает в тряпку большой кровавый комок слизи.
   – Ты опять пришел?
   – Пришел, – виновато отвечает старик.
   – Зачем?
   – Тут тепло.
   Старик хитрит, хитрит с машиной, хитрит сам с собой, хитрит, зная, что анализатор все равно выведет его на чистую воду.
   – Почему ты не включаешь отопление?
   – Нужно беречь энергию.
   – Для меня?
   – Да.
   – Ерунда! Реактор работает почти на холостом ходу.
   – Так спокойней.
   – Боишься одиночества!
   – Боюсь.
   Снова тишина. Старик хочет о чем-то спросить, но не решается. В молчании машины он чувствует издевку.
   – Ну, я пойду, – говорит он, поднимаясь со скамеечки.
   – Можешь сидеть тут.
   Старик вновь садится. Он знает, это приглашение к разговору. Что ж, машина тоже может позволить себе маленькую хитрость. Ведь ей, если разобраться…
   – Спрашивай, – перебивает она его мысли.
   – Скажи, – голос старика дрожит, – скажи, что это было такое?
   – Резонансная бомба.
   Старик нетерпеливо машет рукой:
   – Ты мне говорил об этом уже двадцать раз. Я про другое спрашиваю. Что это: преступление, несчастный случай, неизбежность?
   – Самоубийство.
   – Но почему?! – крик старика срывается в фальцете. – Почему?! Ведь для самоубийства тоже должны быть какие-то причины!
   – Причина или повод.
   – Молчи! Ты издеваешься надо мной, потому что я живой человек, а ты просто ловко собранная груда деталей. Вот отключу тебя от сети, тогда поймешь!
   – Не отключишь. Ты боишься одиночества.
   – Боюсь! – всхлипывает старик. – Неужели нигде не осталось ничего живого?! Скажи, ты ведь все знаешь!
   – Не знаю.
   – Ну, хоть какое-нибудь деревце, травинка, муха?! Понимаешь, самая обыкновенная муха?! Ведь я же уцелел.
   – Мне не хватает данных для ответа на этот вопрос. Скорее всего ничего не осталось. Слишком мала вероятность повторения того, что случилось с тобой.
   Старик встает и выходит на лестницу. Снова – покрытый изморозью коридор. Бледный рассвет не может пробиться сквозь покрытые льдом окна. Он ничего не добавляет к тусклому свету ламп аварийного освещения.
   Длинная тень движется впереди устало плетущегося человека. Она становится нелепо большой и закрывает всю стену, когда старик подходит к двери своей каморки.

* * *

   Пустынные улицы припудрены снегом. От этого город становится похожим на подгримированного мертвеца. Снегом покрыты скрюченные мертвые стволы деревьев, снег лежит на безжизненной коричневой земле в скверах, под снегом погребен слой страшной черной пыли на тротуарах и мостовых.
   Черная пыль. Она осталась на лестницах домов, на паркетах квартир, на стульях, в ваннах, везде, где когда-то была живая плоть.
   Следы жизни не только в кучках черного пепла. Они – в разбросанных на полу детских игрушках, в лежащей на диване раскрытой книге, в недопитых чашках на столе, в смятой подушке, хранящей форму чьей-то головы, в прерванной на полуслове рукописи. И везде рядом кучки черной пыли различных размеров и форм.
   Старик долго ходит из дома в дом, из квартиры в квартиру, из комнаты в комнату. Он берет вещи, тщательно их рассматривает и бережно ставит на место. Все должно сохраниться в том виде, как было тогда. Ему хочется понять, как жили люди в тот вечер, чем они занимались, о чем думали.
   Он снова выходит на улицу. В разбитой витрине магазина застрял похожий на жука, сверкающий лаком автомобиль. Задние колеса висят в воздухе над тротуаром. Он машинально считает кучки пепла на сафьяне сидений: одна, две, три. Две впереди и одна, поменьше, сзади.
   Холодный ветер врывается в разбитое окно, крутит на полу кучки пыли, играет сверкающими шелками. Качающиеся в порывах ветра меховые манто кажутся фантастическими животными, попавшими в капканы.
   Старик подходит к прилавку, долго, придирчиво разглядывает лежащие на нем вещи, берет теплый шарф и повязывает им шею.
   Теперь он торопится. Нужно еще взять консервы и до наступления темноты попасть домой.

* * *

   – Где ты был?
   – Ходил в город.
   – Расскажи, что ты видел.
   – Ничего. Все на своих местах, кроме…
   – Понятно. Век автоматики. Вещи, созданные человеком, гораздо лучше приспособлены ко всяким случайностям, чем он сам. На то, чтобы выключить подачу газа, отключить электрическую сеть, перекрыть воду, понадобились доли секунды. За это время люди даже не поняли, в чем дело.
   – Ты так хладнокровно об этом говоришь, потому что ты сам – вещь. Тебе ведь недоступны никакие чувства.
   – Мне они не нужны.
   – Наверно, тебя вполне устраивает то, что произошло.
   – Конечно. Но я никак не могу понять, почему тебя это не устраивает.
   – Что?
   – Тебе повезло. Ты единственный наследник всего, что создано руками миллиардов людей. Пользуйся этим, ешь, пей, бери себе лучшие одежды, автомобили, купайся в золоте Разве не об этом мечтал каждый из вас до катастрофы? Чего же ты испугался теперь?
   – Молчи, гадина!!
   Старик брызжет слюной. Анализатор, как всегда, спокоен.
   – Ты мне надоел. К счастью я скоро избавлюсь от твоего присутствия Ты умрешь, а я буду существовать еще столетия, пока хватит топлива в реакторе. Тогда мне никто не будет мешать.
   Старик молчит. Снова машина и человек думают каждый о чем-то своем. Так проходит еще одна ночь. Свет нового дня освещает усталое лицо старика.
   – Нет, – говорит он совсем тихо, – мне не хочется умереть, не поняв, почему все это случилось.

* * *

   Теперь он уже не может выходить на улицу. Лежа у подножия машины, он целые дни крутит верньеры приемника. Иногда в треске атмосферных разрядов ему чудятся голоса, женский смех, музыка. Тогда он вскакивает, прижимая приемник к уху.
   – Ну как? – насмешливо спрашивает анализатор.
   – Нет, показалось.
   Осталось всего несколько банок консервов, но сейчас это уже не имеет значения. Он знает, что скоро умрет.
   Наконец наступает день, когда он не может дотянуться до приемника. Он лежит на спине, прислушиваясь к удивительно знакомому тихому звуку.
   – Ты слышишь? – спрашивает он.
   – Что?
   – Жужжит.
   – Это галлюцинация, – отвечает анализатор, – никакого жужжания нет.
   Черная точка кружит перед глазами. Она не исчезает даже тогда, когда он их закрывает.
   – Муха, ты слышишь? Самая настоящая муха!
   – Чепуха! Просто ты умираешь.
   – Нет, муха, – упрямо повторяет старик, – живая муха!
   Странные кудахтающие звуки льются из динамика анализатора. Похоже, что машина смеется. Внезапно эти звуки переходят в истошный вой, заполняющий все здание института.
   – Не смей! – орет динамик. – Не смей умирать. Отключи сначала мена от сети! Я не могу остаться один, я боюсь!!

ФАНТАСТИКА В СОБСТВЕННОМ СОКУ

МИСТЕР ХАРЭМ В ТАРТАРАРДХ

   – А провались все в тартарары! – раздраженно сказал мистер Харэм.
   То, что последовало потом… Нет, пожалуй, дальнейшее повествование требует уточнения гносеологической позиции автора.
   Автор придерживается диалектического метода мышления и является сторонником теории причинности. Он не может согласиться с гипотезой о влиянии человеческой воли на события космического масштаба, проповедуемой парапсихологами и находящей поддержку у некоторых писателей-фантастов.
   Поэтому, излагая необычайное происшествие с мистером Харэмом, автор будет пользоваться принципом дополнительности, предложенным Копенгагенской школой физиков для описания ряда ядерных процессов. Иначе говоря, одни события будут толковаться им с точки зрения теории причинности, а другие – как чисто случайные совпадения.
   Итак, продолжим рассказ.
   – А провались все в тартарары! – раздраженно сказал мистер Харэм.
   До зтого восклицания в доме мистера Харэма господствовал закон причинности, ибо сама фраза была вызвана тем, что миссис Харэм со своей мамашей, вместо того чтобы заняться приготовлением ужина, вертелись у зеркала, примеряя очередные туалеты, непрочитанный журнал был израсходован на выкройки, а мистер Харэм-младший забавлялся с кошкой, пытаясь эмпирически установить зависимость между силой, приложенной к хвосту, и высотой тона мяуканья.
   Дальше, очевидно, мы вступаем в область случайных совпадений, потому что врезавшийся в земную атмосферу со скоростью тысяча километров в секунду астероид из антивещества никак не мог быть связан с произнесенной мистером Харэмом фразой.
   В течение ничтожных долей секунды третья планета солнечной системы была превращена силой взрыва в сгусток праматерии. Когда же под влиянием неизбежно текущих процессов в этой части пространства вновь произошел акт творения, оказалось, что Земля и все сущее на ней состоит из антивещества. Это, по-видимому, произошло с такой же закономерностью, как появление нечета в случайно брошенной игральной кости.
   Открыв глаза после нестерпимо яркой вспышки света, мистер Харэм обнаружил, что в мире господствует новый порядок, диаметрально противоположный существовавшему ранее.
   Изображения двух дам в зеркале прихорашивались перед своими оригиналами, кошка таскала по комнате юного экспериментатора, забавляясь его визгом, но что самое удивительное, домочадцы Харэма и прохожие под окнами его дома ходили на руках, упрятав головы в штаны и юбки, тогда как противоположные части туловищ были выставлены для всеобщего обозрения и даже украшены шляпами.
   Пораженный этой метаморфозой, мистер Харэм почесал затылок и задумчиво произнес:
   – Вот провалиться мне на этом месте… – и в тот же момент вновь был вынужден закрыть глаза от очередной вспышки света. Когда же он их открыл, то без труда убедился, что все в нашем мире идет по-старому.
   Как уже было сказано выше, автор не склонен связывать смысл фраз, произнесенных Харэмом, с первым и вторым взрывами. Очевидно, идеальный порядок, установившийся в антимире, обусловил весьма малое значение энтропии системы. Находясь в неустойчивом состоянии, антимир мгновенно распался, может быть, даже от звука голоса Харэма.
   К нашему счастью, при вторичном броске кости выпал чет, иначе мы были бы вынуждены жить в весьма своеобразном, хотя и очень интересном мире.
   Антиматерия, заключенная в астероиде, при первом и вторичном творении, вероятно, пошла на увеличение массы земного шара. Небольшой избыток ее в виде огромного фурункула появился на носу тещи мистера Харэма, то уже само по себе свидетельствует о полной достоверности описанных событий.

ПРОИСШЕСТВИЕ НА ЧАЙН-РОД

   – Надень синий галстук, – сказала миссис Хемфри, – этот слишком пестрый.
   Мистер Хемфри вздохнул. Он ненавидел синий галстук, ненавидел крахмальные воротнички, ненавидел воскресные чаепития у этой старой лошади Пэмбл, ненавидел выходить на улицу со своей добродетельной супругой, ненавидел… впрочем, довольно. Душевное состояние антиквара Джона Хемфри не нуждается в дальнейших уточнениях. С каким наслаждением он сейчас облачился бы в теплый халат, фетровые туфли и, вооружившись лупой, посвятил вечер изучению маленького тибетского божка, так удачно приобретенного сегодня у старого чудака, вломившегося в лавку, невзирая на закрытые ставни.
   Цена, запрошенная старичком, была смехотворно низкой, а подлинность божка не вызывала сомнений.
   – Ты готов?
   – Готов, дорогая. – Джон сунул божка в жилетный карман в тайной надежде улучить несколько минут, пока дамы будут обсуждать способы приготовления хрустящего печенья, чтобы тщательно рассмотреть свою покупку.
   Было пять часов сорок три минуты пополудни, когда супруги сели в автобус на остановке возле дома No 96 по Чайн-Род.
   Дальнейшие события развивались столь стремительно, что при изложении их требуется поистине хронографическая точность.
   В пять часов сорок шесть минут шофер резко затормозил автобус и, выйдя из кабины, направился вдоль прохода.
   Очевидно, у него внезапно возникло желание поближе познакомиться со своими пассажирами, иначе зачем бы он стал срывать с них шляпы и щипать за носы.
   Оставшись явно неудовлетворенным, он в самой решительной форме потребовал, чтобы «все двадцать шесть поганых морд» немедленно покинули автобус, потому что «он скорее сожрет свою голову, чем провезет подобных ублюдков хотя бы еще один ярд».
   В пять часов сорок девять минут шофер был атакован миссис Хемфри. Ловко пользуясь зонтиком и ногтями левой руки, она без особого труда загнала его под сиденье, после чего обратилась с краткой и энергичной речью к остальным пассажирам. К сожалению, обычными средствами печати невозможно воспроизвести все красоты этого образца ораторского искусства. Смысл же выступления престарелой жены антиквара сводился к тому, что «каждая сопля будет вправе считать ее, миссис Хемфри, последней швалью, если она сейчас не прокатит всех желающих с ветерком, пусть только ребята раздобудут ей чего-нибудь, чтобы промочить глотку».
   Верный добрым рыцарским традициям предков, Джон Хемфри первым выпрыгнул из автобуса. К сожалению, собравшаяся на тротуаре толпа уже закончила громить гастрономический магазин, и новоявленный сэр Ланселот вынужден был вызвать двух молодых леди на поединок за право обладания ящиком бренди.
   Беззаветная преданность даме, отвага и умение наносить комбинированные удары дали возможность Джону быстро обратить в бегство противниц и с победой вернуться в автоковчег.
   По данным полицейских протоколов, дальнейшее продвижение автобуса, ведомого твердой рукой миссис Хемфри, протекало под знаком соревнования со стопятидесятисильным шестиместным «монархом». Правилами игры, по-видимому, предусматривалось преодоление максимального количества препятствий в виде мотоциклистов и будок для афиш, не говоря уже о красных огнях светофоров.
   В шесть часов десять минут автобус остановился на углу Чайн-Род и Мейг-стрит. Вышедшая из него миссис Хемфри жаловалась мужу на сильное головокружение.
   Возвращаясь домой пешком, антиквар с супругой имели возможность наблюдать последствия таинственного шквала, обрушившегося на Чайн-Род. На протяжении всего пути им не попалось ни одной целой витрины. Особенно пострадали винные магазины и бары. Пешеходы, спешившие домой, имели столь же потрепанный вид, как и наша почтенная пара.
   Добравшись до спальни, миссис Хемфри залпом выпила три стакана воды и одетая повалилась ни кровать – случай, доселе не отмеченный в анналах тридцатилетнего супружества четы Хемфри. Ее муж несмотря на недомогание, решил посвятить вечер изучению божка. Увы! Жилетный карман, куда он его сунул, был пуст.
   Таинственное происшествие на Чайн-Род послужило темой многочисленных дискуссий между психологами.
   По наиболее распространенной версии волна безумия совпала по времени и направлению с маршрутом полицейского автомобиля, отвозившего в участок достопочтенного Хью Мэнсона – красу и гордость Телепатического общества.
   В этот день Великий Индуктор был пьян, как свинья.
   Правда, судья так и не смог предъявить ему обвинения в подстрекательстве из-за отсутствия соответствующего прецедента в судопроизводстве. Соединенного Королевства. Злые языки утверждают, что немалую роль в освобождении Мэнсона из-под стражи сыграло заступничество лорда X. – почетного члена Общества Телепатов.
   Что же касается мистера Хемфри, то он имеет собственную точку зрения относительно причин, вызвавших беспорядки на Чайн-Род, но, зная мстительный характер тибетских божков, никому ее не высказывает.

ЛЕКЦИЯ ПО ПАРАПСИХОЛОГИИ

   Парапсихология – наука, изучающая явления передач и чтения мыслей на расстоянии, – принадлежит к наиболее древней и наименее исследованной области человеческих знаний, охватывающей большой комплекс вопросов психологии, физиологии и распространения электромагнитных колебаний.
   В нашем распоряжении имеются неопровержимые доказательства того, что уже на заре своего развития человечество было хорошо знакомо с таинственными явлениями передачи мыслей без помощи второй сигнальной системы, каковой, по Павлову, является человеческая речь. Об этом свидетельствует множество преданий, сказок и легенд, дошедших до нас из глубокой древности.
   Низкий уровень знаний на начальной стадии развития человеческого общества неизбежно приводил к тому, что парапсихологические явления, наблюдаемые в то время, окутывались религиозно-мистической дымкой.
   Решительно отбрасывая религиозную шелуху, мы вправе извлечь оттуда зерно фактов и рассмотреть их с чисто научных позиций.
   Первое упоминание о парапсихологических явлениях мы находим в мифе о грехопадении, в котором Змей внушил Еве мысль о похищении яблока с Древа Познания Добра и Зла. Совершенно естественно, что между безгласным змеем и Евой исключается всякая возможность общения с помощью речи. Мы должны также отбросить предположение о воздействии на психику Евы наводящих жестикуляций, так как змеи не имеют конечностей. Таким образом, остается только предположить, что образ яблока был вызван в сознании Евы путем внушения на расстоянии.
   Вместе с накоплением человеческих знаний чисто прикладного характера неуклонно расширялся круг фактов в области передачи мыслей на расстоянии.
   Точно так же, как современная химия считает своей прародительницей алхимию, так и парапсихология ведет свое начало от телепатии. Однако, заимствовав у телепатии объект изучения, парапсихология в корне изменила идеалистические представления, лежащие в основе этой науки. Вместо термина «душа», применявшегося телепатами, парапсихологи пользуются понятием «личность». Слово «медиум» заменено научным термином «перципиент». Мистическое представление телепатов о «магнетической силе» в современной парапсихологии заменено понятием об индуктивной способности внушающего.
   Факты, имеющиеся в распоряжении парапсихологов, позволяют разделить парапсихологические влияния на следующие категории:
   1. Внушение ощущений.
   2. Предчувствия одного лица относительно другого, состоящего с ним в парапсихологической связи.
   3. Внушение образов.
   4. Чтение чужих мыслей.
   Исключительный по убедительности пример внушения ощущений дает в своей нашумевшей книге «А может быть…» известный французский парапсихолог Анри Тромплюер.
   Путешествуя со своим товарищем, он однажды остановился в небольшой провинциальной гостинице. Кровать, на которой спал профессор Тромплюер, как выяснилось, буквально кишела клопами. Всю ночь он не мог заснуть из-за ощущения жжения и зуда во всем теле. Каково же было его удивление, когда утром обнаружилось, что его товарищ, спавший в другой комнате (я особенно подчеркиваю это обстоятельство), в ту же ночь испытывал те же ощущения!