Варшавский Илья Иосифович. Солнце заходит в Дономаге

   Ронг задумался.
   – Пожалуй, да. Однажды – это было к концу рабочего дня, я был утомлен и плохо себя чувствовал – мне пришла в голову дикая мысль, что, если бы кровь, кроме гемоглобина, содержала еще хлорофилл… Можно было бы осуществить газовый обмен в организме по замкнутому циклу. Правда, тут встала бы проблема превращения кожных покровов в прозрачные…
   – И что же?! – Нода вся подалась к Ронгу. – Как она на это реагировала?!
   – Зачавкала, как свинья, жрущая похлебку.
   – Вот видите! Я была уверена, что здесь должно быть что то в этом роде!
   – Не знаю, – задумчиво произнес Ронг, – все что очень странно, но я не думаю, чтобы какое-либо оружие могло быть создано на базе таких…
   – Вероятно, это не оружие, – перебила Нода. – Но если мои подозрения правильны, то эта кучка маньяков получит в свои руки жуткие средства порабощения… Не зря они не жалеют денег и ни перед чем не останавливаются, чтобы заполучить в свои лапы нужных им ученых.
   – Но что мы с вами можем сделать, Нода?
   – Мне нужно еще два дня, чтобы закончить проверку моей гипотезы. Если все подтвердится, мы должны будем попытаться предать все огласке. Может быть, газеты…
   – Кто нам поверит?
   – Тогда мы должны будем уничтожить машину, – сказала она, вставая.
   – А теперь, Дан, отвезите меня домой Мне нужно выспаться перед завтрашним поединком.

* * *

   Прошло два дня Ронгу больше не удавалось переговорить с Нодой. Дверь ее кабинета всегда была заперта изнутри. На стук никто не отзывался.
   Ронг не мог отделаться от тревожных предчувствий.
   Тщетно он поджидал Ноду у выхода. Либо она не покидала кабинета, либо Латиани уже кое о чем пронюхал и успел принять контрмеры.
   Было около трех часов, когда слух Ронга резанул пронзительный женский вопль. Он выбежал в коридор и увидел двух верзил в белых халатах, волочивших Ноду. Ронг бросился к ним.
   – Меня увозят, – крикнула Нода, – наверное, они… – Ей не дали договорить, один из санитаров зажал ей ручищей рот.
   Ронг схватил его за воротник.
   – Стукни его, Майк, – проревел тот, вертя шеей. – Они все тут сумасшедшие!
   Ронг почувствовал тупую боль в виске. Перед глазами вспыхнули разноцветные круги…

* * *

   – Где Латиани?!
   – Он уехал минут тридцать назад. Сегодня не вернется.
   Ронг рванул дверь. Кабинет был пуст.
   – Куда увезли Ноду Сторн?!
   Лицо секретарши выразило изумление.
   – Простите, доктор Ронг, но я не поняла…
   – Бросьте прикидываться дурочкой! Я спрашиваю, куда увезли Ноду Сторн?!
   – Право, я ничего не знаю. Может быть, господин Латиани…
   Отпихнув ногой стул, Ронг бросился вниз.
   Нужно было принимать решение.
   Ясно, Ноду убрали потому, что она достаточно близко подошла к разгадке этой преступной тайны. Нет ничего проще, чем объявить сумасшедшей женщину, у которой нервная система расшатана постоянным употреблением наркотиков.
   Ронг вернулся в свой кабинет.
   Откинувшись на подушки, он пытался привести в порядок мысли, мелькавшие в голове.
   Найти Ноду будет очень трудно. Вероятно, они ее держат в одной из психиатрических лечебниц под вымышленным именем. Даже если это не так, то все равно медицинские учреждения подобного рода очень неохотно выдают справки о своих пациентах. Да и кто он такой, чтобы требовать у них сведений? Насколько ему было известно, родственников у нее нет. Можно обшарить всю Дономагу и ничего не добиться.
   Ведь пока машина работает, каждый день неуклонно приближает страшную развязку. О, черт! Если б можно было проникнуть за эту прозрачную броню!
   Ронг вспомнил двух черепашек, которых показывал ему Дорик. Даже если каким-то чудом удалось бы вывести из строя машину, те ее сразу реставрировали бы. Ведь им достаточно получить сигнал… Стоп! Это, кажется, мысль!
   От напряжения лоб Ронга покрылся каплями пота.
   Полученный сигнал о неисправности какого-либо элемента заставляет черепаху идти к месту аварии, чтобы сменить негодную деталь запасной. А если сделать, чтобы было наоборот – отсутствие сигнала побуждало бы заменить годную деталь вышедшей из строя? Но что для этого нужно? Очевидно, где-то в схеме нужно переключить вход на выход. Изменить направление сигнала, и программа на самосохранение у машины превратится в манию самоубийства.
   Внезапно наверху что-то щелкнуло и вспыхнул зеленый сигнал.
   «Ага! А ну, дальше! Как проникнуть за броню, чтобы переключить контакты? Это нужно сделать у обеих черепах. Ура! Молодчина, Ронг! Слава богу, что их две! Пусть переключат вводы друг у друга».
   Многочисленные реле непрерывно щелкали чад головой Ронга. Зеленый сигнал светился ярким светом.
   Машина явно заинтересовалась этой идеей.
   Однако еще нельзя было понять, сделает ли она из нее какие-либо практические выводы.
   Ронг вышел в коридор. Черепашки прекратили свой бег и стояли, уставившись друг на друга красными глазами. Ронг приник к перегородке.
   Прошло несколько минут, и вот одна из черепашек начала ощупывать другую тонкими паучьими лапками. Затем неуловимо быстрым движением откинула на ней крышку…
   Теперь все сомнения исчезли. Обе черепашки вновь двигались вдоль машины, снимая многочисленные конденсаторы и сопротивления. Судя по скорости, с какой они это проделывали, через несколько часов все будет кончено. Ронг усмехнулся. Больше ему здесь нечего было делать.
   На следующее утро Ронг влетел в кабинет Латиани.
   – А, доктор Ронг! – на губах Латиани появилась насмешливая улыбка.
   – Могу вас поздравить. С сегодняшнего дня ваш оклад увеличен на пятьсот соле. Эта идея насчет черепашек дала нам возможность значительно увеличить надежность машины. Просто удивительно, как мы раньше не предусмотрели возможность подобной диверсии.
   Ронг схватил его за горло.
   – Говорите, куда вы запрятали Ноду Сторн?!
   – Спокойно, Ронг! – Латиани резким ударом отбросил его в кресло. – Никуда ваша Нода не денется. Недельку полечится от истерии и снова вернется к нам. Так уже было несколько раз. Ее-то мы с удовольствием возьмем назад, хотя предварительные изыскания уже закончены. Сегодня машина начнет выдавать продукцию – тысячу научно-фантастических романов в год. Мы в это дело вложили больше ста миллионов соле, а вы, осел эдакий, чуть было все нам не испортили. Хорошо, что автоматическая защита, предусмотренная Дориком, вовремя выключила ток.

СУДЬЯ

   В одном можно было не сомневаться: меня ждал скорый и беспристрастный суд.
   Я был первым подсудимым, представшим перед Верховным Электронным Судьей Дономаги.
   Уже через несколько минут допроса я понял, что не в силах больше лгать и изворачиваться.
   Вопросы следовали один за другим с чудовищной скоростью, и в каждом из них для меня таилась новая ловушка. Хитроумная машина искусно плела паутину из противоречий в моих показаниях.
   Наконец мне стало ясно, что дальнейшая борьба бесполезна. Электронный автомат с удивительной легкостью добился того, чего следователю не удавалось за долгие часы очных ставок, угроз и увещеваний. Я признался в совершении тягчайшего преступления.
   Затем были удалены свидетели, и я остался наедине с судьей.
   Мне было предоставлено последнее слово.
   Я считал это пустой формальностью. О чем можно просить бездушный автомат? О снисхождении? Я был уверен, что в его программе такого понятия не существует.
   Вместе с тем я знал, что пока не будет произнесено последнее слово подсудимого, машина не вынесет приговора и стальные двери судебной камеры не откроются. Так повелевал Закон.
   Это была моя первая исповедь.
   Я рассказывал о тесном подвале, где на полу, в куче тряпья, копошились маленькие человекообразные существа, не знающие, что такое солнечный свет, и об измученной непосильной работой женщине, которая была им матерью, но не могла их прокормить.
   Я говорил о судьбе человеческого детеныша, вынужденного добывать себе пищу на помойках, об улице, которая была ему домом, и о гнусной шайке преступников, заменявшей ему семью.
   В моей исповеди было все: и десятилетний мальчик, которого приучали к наркотикам, чтобы полностью парализовать его волю, и жестокие побои, и тоска по иной жизни, и тюремные камеры, и безнадежные попытки найти работу, и снова тюрьмы.
   Я не помню всего, что говорил. Возможно, что я рассказал о женщине, постоянно требовавшей денег, и о том, что каждая принесенная мною пачка банкнот создавала на время крохотную иллюзию любви, которой я не знал от рождения.
   Я кончил говорить. Первый раз в жизни по моему лицу текли слезы.
   Машина молчала. Только периодически вспыхивавший свет на ее панели свидетельствовал о том, что она продолжала анализ.
   Мне показалось, что ритм ее работы был иным, чем во время допроса. Теперь в замедленном мигании лампочек мне чудилось даже какое-то подобие сострадания.
   «Неужели, – думал я, – автомат, созданный для защиты Закона тех, кто исковеркал мою жизнь, тронут моим рассказом?! Возможно ли, чтобы электронный мозг вырвался из лабиринта заданной ему программы на путь широких обобщений, свойственных только человеку?!»
   С тяжело бьющимся сердцем, в полной тишине я ждал решения своей участи.
   Проходили часы, а мой судья все еще размышлял.
   Наконец прозвучал приговор:
   «Казнить и посмертно помиловать».

ФИАЛКА

   Город простирался от полярных льдов до экваториального пояса. Западные и восточные границы Города омывались волнами двух океанов.
   Там, за лесом нефтяных вышек, присосавшихся к морскому дну, раскинулись другие города, но этот был самым большим.
   На два километра вторгался он в глубь земли и на сорок километров поднимался ввысь.
   Подобно гигантскому спруту, лежал он на суше, опустив огромные трубы в воду.
   Эти трубы засасывали все необходимое для синтезирования продуктов питания и предметов обихода Города.
   Очищенная таким образом вода нагнеталась в подземные рекуператоры, отбирала от планеты тепло, отдавала его Городу и снова сливалась в океан.
   Крыша Города была его легкими. Здесь, на необозримых просторах регенерационного слоя, расположенного выше облаков, солнечные лучи расщепляли продукты дыхания сорока миллиардов людей, обогащая воздух Города кислородом.
   Он был таким же живым, как и те, кто его населял, великий Город, самое грандиозное сооружение планеты.
   В подземных этажах Города были расположены фабрики. Сюда поступало сырье, отсюда непрерывным потоком лились в Город пища, одежда – все, в чем нуждалось многочисленное и требовательное население Города.
   Тут, в свете фосфоресцирующих растворов, бед вмешательства человека текли таинственные и бесшумные процессы Синтеза.
   Выше, в бесконечных лабиринтах жилых кварталов, как во всяком городе, рождались, умирали, работали и мечтали люди.

* * *

   – Завтра уроков не будет, – сказала учительница, – мы пойдем на экскурсию в заповедник. Предупредите родителей, что вы вернетесь домой на час позже.
   – Что такое заповедник? – спросила девочка с большим бантом.
   Учительница улыбнулась.
   – Заповедник – это такое место, где собраны всякие растения.
   – Что собрано?
   – Растения. Во втором полугодии я буду вам о них рассказывать.
   – Расскажите сейчас, – попросил мальчик.
   – Да, да, расскажите! – раздались голоса.
   – Сейчас у нас очень мало времени, а это длинный разговор.
   – Расскажите, пожалуйста!
   – Ну, что с вами поделаешь! Дело в том, что Дономага не всегда была такой, как теперь. Много столетий назад существовали маленькие поселения…
   – И не было Города? – спросил мальчик.
   – Таких больших городов, как наш, еще не было.
   – А почему?
   – По многим причинам. В то время еще жизнь была очень неустроенной. Синтетическую пищу никто не умел делать, питались растениями и животными.
   – А что такое животные?
   – Это вы будете проходить в третьем классе. Так вот… было очень много свободной земли, ее засевали всякими растениями, которые употреблялись в пищу.
   – Они были сладкие?
   – Не знаю, – она снова улыбнулась, – мне никогда не приходилось их пробовать, да и не все растения годились в пищу.
   – Зачем же тогда их… это?..
   – Сеяли? – подсказала учительница.
   – Да.
   – Сеяли только те растения, которые можно было есть. Многие же виды росли сами по себе.
   – А как они росли, как дети?
   Учительнице казалось, что она никогда не выберется из этого лабиринта.
   – Вот видите, – сказала она, – я же говорила, что за пять минут рассказать об этом невозможно. Они росли, потому что брали у почвы питательные вещества и использовали солнечный свет. Завтра вы все это увидите собственными глазами.

* * *

   – Мама, мы завтра идем в заповедник! – закричал мальчик, распахивая дверь.
   – Ты слышишь? Наш малыш идет в заповедник.
   Отец пожал плечами:
   – Разве заповедник еще существует? Мне казалось…
   – Существует, существует! Нам учительница сегодня все про него рассказала. Там всякие растения, они едят что-то из земли и растут! Понимаешь, сами растут!
   – Понимаю, – сказала мать. – Я там тоже была лет двадцать назад. Это очень трогательно и очень… наивно.
   – Не знаю, – сказал отец, – на меня, по правде сказать, это особого впечатления не произвело. Кроме того, там голая земля, зрелище не очень аппетитное.
   – Я помню, там была трава, – мечтательно произнесла мать, – сплошной коврик из зеленой травы.
   – Что касается меня, то я предпочитаю хороший пол из греющего пластика, – сказал отец.

* * *

   Лифт мягко замедлил стремительное падение.
   – Здесь нам придется пересаживаться, – сказала учительница, – скоростные лифты ниже не спускаются.
   Они долго стояли у смешной двери с решетками, наблюдая неторопливое движение двух стальных канатов, набегающих на скрипящие ролики, пока снизу не выползла странного вида коробка с застекленными дверями.
   Учительница с трудом открыла решетчатую дверь. Дети, подавленные непривычной обстановкой, молча вошли в кабину.
   Слегка пощелкивая на каждом этаже, лифт опускался все ниже и ниже. Здесь уже не было ни светящихся панелей, ни насыщенного ароматами теплого воздуха. Запахи утратили чарующую прелесть синтетики и вызывали у детей смутную тревогу. Четырехугольник бездонного колодца освещался режущим глаза светом люминесцентных ламп. Шершавые бетонные стены шахты, казалось, готовы были сомкнуться над их головами и навсегда похоронить в этом странном, лишенном радости мире.
   – Долго еще? – спросил мальчик.
   – Еще двадцать этажей, – ответила учительница. – Заповедник расположен внизу, ведь растениям нужна земля.
   – Я хочу домой! – захныкала самая маленькая девочка. – Мне тут не нравится!
   – Сейчас, милая, все кончится, – сказала учительница. Она сама чувствовала себя здесь не очень уютно. – Потерпи еще минутку.
   Внизу что-то громко лязгнуло, и кабина остановилась.
   Учительница вышла первой, за ней, торопясь, протиснулись в дверь ученики.
   – Все здесь?
   – Все, – ответил мальчик.
   Они стояли в полутемном коридоре, конец которого терялся во мраке.
   – Идите за мной.
   Несколько минут они двигались молча.
   – Ой, тут что-то капает с потолка! – взвизгнула девочка с бантом.
   – Это трубы, подающие воду в заповедник, – успокоила ее учительница. – Видно, они от старости начали протекать.
   – А где же заповедник? – спросил мальчик.
   – Вот здесь. – Она приоткрыла окованную железом дверь. – Заходите по одному.
   Ошеломленные внезапным переходом от полумрака к яркому свету, они невольно зажмурили глаза. Прошло несколько минут, прежде чем любопытство заставило их оглядеться по сторонам.
   Такого они еще не видели.
   Бесконечный колодец, на дне которого они находились, был весь заполнен солнцем. Низвергающийся сверху световой поток зажег желтым пламенем стены шахты, переливался радугой в мельчайших брызгах воды маленького фонтанчика, поднимал из влажной земли тяжелые, плотные испарения.
   – Это солнце, – сказала учительница, – я вам про него уже рассказывала. Специальные зеркала, установленные наверху, ловят солнечные лучи и направляют их вниз, чтобы обеспечить растениям условия, в которых они находились много столетий назад.
   – Оно теплое! – закричал мальчик, вытянув вперед руки, – Оно теплое, это солнце! Смотрите, я ловлю его руками!
   – Да, оно очень горячее, – сказала учительница. – Температура на поверхности солнца достигает шести тысяч градусов, а в глубине еще больше.
   – Нет, не горячее, а теплое, – возразил мальчик, – оно, как стены в нашем доме, только совсем другое, гораздо лучше! А почему нам в Городе не дают солнце?
   Учительница слегка поморщилась. Она знала, что есть вопросы, порождающие лавину других. В конце концов это всего лишь дети, и им очень трудно разобраться в проблемах, порою заводящих в тупик даже философов. Разве объяснишь, что сорок миллиардов человек… И все же на каждый вопрос как-то нужно отвечать.
   – Мы бы не могли существовать без солнца, – сказала она, погладив мальчика по голове. – Вся наша жизнь зависит от солнца. Только растения непосредственно используют солнечные лучи, а мы их заставляем работать в регенерационных установках и в солнечных батареях. Что же касается солнечного света, то он нам совсем не нужен. Разве мало света дают наши светильники?
   – Он совсем не такой, он холодный! – упрямо сказал мальчик. – Его нельзя поймать руками, а этот можно.
   – Это так кажется. В будущем году вы начнете изучать физику, и ты поймешь, что это тебе только кажется. А сейчас попросим садовника показать нам растения.
   Он был очень старый и очень странный, этот садовник. Маленького роста и с длинной белой бородой, спускавшейся ниже пояса. А глаза у него были совсем крохотные. Две щелки, над которыми торчали седые кустики бровей. И одет он был в какой-то чудной белый халат.
   – Он игрушечный? – спросил мальчик.
   – Тише! – сказала ему шепотом учительница. – Ты лучше поменьше говори и побольше смотри.
   – А я могу и смотреть и говорить, – сказал мальчик. Ему показалось, что садовник приоткрыл один глаз и подмигнул ему. Впрочем, он не был в этом уверен.
   – Вот здесь, – сказал садовник тоненьким-тоненьким голоском, – вот здесь полезные злаки. Пятьдесят стеблей пшеницы. Сейчас они еще не созрели, но через месяц на каждом стебельке появится по нескольку колосков с зернами. Раньше эти зерна шли в пищу, из них делали хлеб.
   – Он был вкусный? – спросила девочка с бантом.
   – Этого никто не знает, – ответил старичок, – Рецепт изготовления растительного хлеба давно утерян.
   – А что вы делаете с зернами? – спросила учительница.
   – Часть расходуется на то, чтобы вырастить новый урожай, часть идет на замену неприкосновенного музейного фонда, а остальное… – он развел руками, – остальное приходится выбрасывать. Ведь у нас очень мало земли: вот эта грядка с пшеницей, два дерева, немного цветов и лужайка с травой.
   – Давайте посмотрим цветы, – предложила учительница.
   Садовник подвел их к маленькой клумбе.
   – Это фиалки – единственный вид цветов, который уцелел. Он нагнулся, чтобы осторожно поправить завернувшийся листик. – Раньше, когда еще были насекомые, опыление…
   – Они еще этого не проходили, – прервала его учительница.
   – Можно их потрогать? – спросил мальчик.
   – Нагнись и понюхай, – сказал садовник, – они чудесно пахнут.
   Мальчик встал на колени и вдохнул нежный аромат, смешанный с запахами влажной, горячей земли.
   – Ох! – прошептал он, склоняясь еще ниже. – Ох, ведь это… – Ему было очень трудно выразить то, что он чувствовал. Запах пробуждал какие-то воспоминания, неясные и тревожные.
   Остальные дети уже осмотрели траву и деревья, а он все еще стоял на коленях, припав лицом к мягким благоухающим лепесткам.
   – Ну, все! – Учительница взглянула на часы. – Нам пора отправляться. Поблагодарите садовника за интересную экскурсию.
   – Спасибо! – хором произнесли дети.
   – До свидания! – сказал садовник. – Заходите как-нибудь еще.
   – Обязательно! – ответила учительница. – Эта экскурсия у них в учебной программе первого класса. Теперь уж в будущем году, с новыми учениками.
   Мальчик был уже в дверях, когда случилось чудо. Кто-то сзади дернул его за рукав. Он обернулся, и садовник протянул ему сорванную фиалку. При этом он с видом заговорщика приложил палец к губам.
   – Это… мне?! – тихо спросил мальчик.
   Садовник кивнул головой.
   – Мы тебя ждем! – крикнула мальчику учительница. – Вечно ты задерживаешься!
   – Иду! – Он сунул цветок за пазуху и шмыгнул в коридор.
   В этот вечер мальчик лег спать раньше, чем обычно. Погасив свет, он положил фиалку рядом на подушку и долго лежал с открытыми глазами, о чем-то думая.
   Было уже утро, когда мать услышала странные звуки, доносившиеся из детской.
   – Кажется, плачет малыш, – сказала она мужу.
   – Вероятно, переутомился на этой экскурсии, – пробурчал тот, переворачиваясь на другой бок. – Я еще вечером заметил, что он какой-то странный.
   – Нужно посмотреть, что там стряслось, – сказала мать, надевая халат.
   Мальчик сидел на кровати и горько плакал.
   – Что случилось, малыш? – Она села рядом и обняла его за плечи.
   – Вот! – Он разжал кулак.
   – Что это?
   – Фиалка! – У него на ладони лежало несколько смятых лепестков и обмякший стебель. – Это фиалка, мне ее подарил садовник. Она так пахла!
   – Ну что ты, глупенький?! – сказала мать. – Нашел о чем плакать. У нас дома такие чудесные розы.
   Она встала и принесла из соседней комнаты вазу с цветами.
   – Хочешь, я тебе их отрегулирую на самый сильный запах?
   – Не хочу! Мне не нравятся эти цветы!
   – Но они же гораздо красивее твоей фиалки и пахнут лучше.
   – Неправда! – сказал он, ударив кулаком по подушке. – Неправда! Фиалка – это совсем не то, она… она… – И он снова заплакал, потому что так и не нашел нужного слова.

СОЛНЦЕ ЗАХОДИТ В ДОНОМАГЕ

   Я лежу в густой душистой траве у подножия высокого холма. На его вершине стоит девушка. Распущенные волосы прикрывают обнаженное тело до пояса. Видны ее стройные голые ноги с круглыми коленями. Я знаю, что она должна спуститься ко мне. Поэтому так тяжело бьется сердце и пульсирует кровь в висках. Зачем она медлит?!
   – РОЖДЕННЫЙ В КОЛБЕ, ПОДЪЕМ!
   Еще несколько мгновений я пытаюсь удержать в пробуждающемся мозге сладостное видение, но внезапный страх заставляет меня приоткрыть один глаз. Над изголовьем постели – Индикатор Мыслей. Необходимо сейчас же выяснить, известен ли ему мой сон. Проклятая лампочка вспыхивает чуть заметным красноватым светом и сейчас же гаснет. Похоже на то, что она надо мной просто издевается. Ведь если машина расшифровала биотоки мозга во время сна, то мне не избежать штрафа. Злополучный сон! Он меня преследует каждую ночь. Непонятно, откуда он взялся. Я никогда не видел ни травы, ни девушек, ни холмов. Все, что я о них знаю, рассказал мне Рожденный Женщиной. Это было очень давно, когда он еще мог вертеть рукоятку зарядного генератора. Потом он умер, получив задание в сорок тысяч килограммометров за день. Для старика это было непосильной нагрузкой. Может быть, машина сделала это нарочно, считая опасным держать меня вместе с ним: ведь это он научил меня обманывать Индикатор Мыслей. Теперь нас двое: машина и я, Рожденный в Колбе. Не знаю, существует ли еще что-нибудь на свете. Мне хочется, чтобы где-то действительно был большой мир, о котором говорил старик, где девушки ходят по зеленой траве. В этом мире нет Индикатора Мыслей и все люди рождены женщиной.
   Обо всем этом я думаю очень осторожно, с паузами, достаточно большими, как учил меня старик, чтобы не загорелась лампочка индикатора. Мои размышления прерывает новый окрик:
   – ФИЗИОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ!
   С потолка спускается несколько шлангов с эластичными наконечниками. Они присасываются к моему затылку, запястьям и пояснице. Сейчас аналитическое устройство определит, на что я сегодня способен. Это самый волнующий момент грядущего дня. Ведь на основании анализа мне выдадут задание, и его размер будет зависеть от того, пронюхал ли индикатор про мой сон или нет.
   Удача! Задание не выше обычного.
   – ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧИ КИЛОГРАММОМЕТРОВ ФИЗИЧЕСКОЙ РАБОТЫ И ТРИСТА КИЛОГРАММОМЕТРОВ УМСТВЕННОЙ.
   Сегодняшний день начинается просто великолепно!
   Вставшая дыбом кровать выбрасывает меня на пол, и я направляюсь к рукоятке зарядного генератора.
   Четыре тысячи килограммометров – ровно столько, чтобы зарядить аккумуляторы машины на сутки.
   Я берусь за рукоятку, и сейчас же стальной браслет защелкивается на запястье руки. Теперь он не разожмется, пока на счетчике не будет четыре тысячи килограммометров.
   Я начинаю крутить рукоятку. Каждый оборот – один килограммометр. Останавливаться нельзя. Стоит замедлить вращение рукоятки, как я получаю очень неприятный электрический удар.